— Отношения у нас ровные. Но помочь мне не в его власти. Мануэла и им тоже вертит: она ведь ветеринар. Одно слово о возможной угрозе коровьего бешенства в стаде — и ему конец.
      — Ты на редкость рассудителен.
      — Спасибо, — поблагодарил он, решив не упоминать, что это скорее всего сказывается действие лекарств.
      — Я продолжаю считать, что тебе необходимо развлечься.
      Молчание. Фалькон постукивал по блокноту. Консуэло покорилась неизбежному, выдохнув с дымом наполнившую ее грудь печаль.
      — Задавайте вопросы, старший инспектор, — обреченно проговорила она, поманив его к себе.
      — Ты можешь все же называть меня Хавьер.
      — Что ж, Хавьер, кое-чему ты все же научился.
      — Например?
      — Как успокоить человека… вернее, как успокоить подозреваемого перед допросом.
      — Думаешь, ты подозреваемая? — спросил он.
      — Думаю, я — та, кто может оживить развитие отношений следователь — подозреваемый, — сухо произнесла она.
      — Откуда ты знаешь, что это было убийство?
      — А почему ты здесь, Хавьер?
      — Я расследую любую смерть, произошедшую не по естественным причинам.
      — Рафаэль умер от сердечного приступа? — Фалькон покачал головой. — Значит, это убийство.
      — Или самоубийство по сговору.
      — По сговору? — повторила она, вытаскивая очередную сигарету. — Что за сговор?
      — Мы нашли сеньору Bегу наверху, она задушена подушкой.
      — О, боже! — вскрикнула Консуэло, оглядываясь через плечо. — Марио, бедняжка!
      — Сеньор Вега выпил литр жидкости для прочистки труб, разбавленной чем-то или отравленной, либо перед этим он принял таблетки. Придется подождать отчета судебного медика.
      — Поверить не могу.
      — Значит, ты не думаешь, что Вега был способен на самоубийство?
      — Казалось, он так любит жизнь! Его работа, семья… Марио он просто обожал. Только что купил новую машину. Они собирались ехать отдыхать…
      — Сеньор Вега был дома, когда ты звонила насчет Марио вчера вечером?
      — Я говорила с Лусией. Мне показалось, он дома, но точно я не знаю.
      — Куда они собирались поехать? — спросил Фалькон.
      — Обычно они ездили в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, но в этот раз решили, что Марио достаточно большой, сняли дом в Ла-Холле возле Сан-Диего. Собирались сводить его в аквапарк и в Диснейленд.
      — Во Флориду ехать было бы ближе.
      — Для Лусии там слишком сыро, — пояснила она, наконец-то прикурила и покачала головой, глядя в потолок. — Кто может представить, что творится в головах других людей?
      — Его адвокат ничего не говорил об этой поездке.
      — Адвокат мог не знать. Рафаэль был из тех, кто четко разграничивает сферы своей жизни. Адвокату положено знать все о проблемах бизнеса, он не должен интересоваться семейными делами. Про отдых я узнала от Лусии.
      — Значит, он любил держать все под контролем?
      — Как большинство успешных бизнесменов.
      — Вы познакомились через Рауля?
      — Рафаэль очень поддержал меня, когда Рауля убили.
      — Он разрешал Марио оставаться у тебя на ночь.
      — Мои дети ему тоже нравились.
      — Марио часто у вас ночевал?
      — Не реже раза в неделю. Чаще всего в выходные, когда я посвободней, — ответила она. — Единственное, чего он не позволял Марио, это залезать в бассейн.
      — Удивительно, что у сеньора Веги не было бассейна.
      — Был, но Рафаэль его засыпал и заложил дерном. Он их не любил.
      — Кто-нибудь еще знал, что Марио ночует у тебя?
      — Да все соседи — у мальчишек ведь шумные игры, — усмехнулась Консуэло. — По-моему, Хавьер, копаться в таких мелких деталях ужасно утомительно, а?
      — Знаешь, именно повседневные мелочи позволяют узнать, как люди жили на самом деле. Из маленьких деталей складывается общая картина, — сказал он. — Раньше мне действительно это казалось скучноватым, но теперь, как ни странно, я нахожу такую работу увлекательной.
      — С тех пор как начал жить заново?
      — Что, прости?
      — О… я не хотела быть бестактной.
      — Я и забыл о твоей вечной иронии… это ведь в твоем духе, не так ли, донья Консуэло?
      — Без «доньи» можешь обойтись, Хавьер, — сказала она. — Тебе ирония не к лицу. И прости. Это была мысль, которую не следовало озвучивать.
      — Чего только не думают про меня люди! Эта история сделала меня притчей во языцех. Повезло еще, что людям хочется задать сразу так много вопросов и они не знают, с чего начать.
      — Я всего лишь хотела подчеркнуть, что прекрасно понимаю твое пристальное отношение к деталям. Когда рушится основа жизни, повседневные мелочи и впрямь приобретают особое значение. Они не дают всему рассыпаться, — задумчиво проговорила Консуэло. — Мне самой пришлось многое перестраивать со времени нашей последней встречи.
      — Новая жизнь, новый дом… новый любовник? — спросил он.
      — Я это заслужила, — ответила она.
      — Спрашивать — моя работа.
      — Это личный интерес или просто вопрос в ходе следствия?
      — Скажем так: и то и другое.
      — У меня нет любовника, и… если ты к этому подводил, я не интересовала Рафаэля.
      Фалькон прокрутил ее слова в голове и не уловил никакого подтекста.
      — Вернемся к мелочам, — сказал он. — В котором часу ты говорила с сеньорой Вегой?
      — Около одиннадцати. Сказала, что уложила Марио и он заснул. Обычный разговор двух матерей, вот и все.
      — Он длился не дольше обычного?
      Глаза Консуэло наполнились слезами, она поморгала. Губы сжали сигарету. Она выдохнула дым и с трудом сглотнула.
      — Такой же, как всегда, — сказала она.
      — Она не хотела поговорить с мальчиком или…
      Консуэло наклонилась вперед, уперлась локтями в колени и всхлипнула. Фалькон поднялся, подошел к ней и протянул платок. Он погладил ее по спине.
      — Мне жаль, — сказал он. — Из мелочей составляется общая картина…
      Он взял у нее сигарету и загасил в пепельнице. Консуэло успокоилась. Фалькон вернулся в кресло.
      — После смерти Рауля я начинаю нервничать каждый раз, как речь заходит о детях.
      — Должно быть, твоим детям было тяжело.
      — Однако они удивительно быстро пришли в себя. Похоже, я переживаю их потерю острее, чем они сами. Скорбь выбирает странные пути, — сказала она. — Я стала постоянно жертвовать деньги детям, осиротевшим из-за СПИДа в Африке, детям, которых эксплуатируют в Индии и на Дальнем Востоке, бездомным детям в Мехико и Сан-Пауло, на реабилитацию мальчиков-солдат… Не знаю почему, но остановиться не могу.
      — Разве Рауль не оставил какие-то деньги фонду помощи бездомным детям?
      — Думаю, он не только деньги оставил. Там было что-то посерьезней.
      — Деньгами заглаживал вину… за Артуро? Его сына, которого украли и не нашли…
      — Не начинай снова, — попросила она. — Я и так забыть об этом не могу.
      — Ладно. Тогда продолжим. У Лусии ведь в Мадриде сестра? Она сможет присмотреть за Марио?
      — Да, у нее двое детей, один — ровесник Марио. Я буду по нему скучать, — пожаловалась она. — Это ужасно — потерять отца, но потерять еще и мать — невыносимо, особенно в таком возрасте.
      — Ты приспосабливаешься, — сказал Фалькон, чувствуя боль собственных переживаний. — Принимаешь любовь, от кого бы она ни исходила. Инстинкт выживания недооценивают.
      Они смотрели друг на друга, каждый думал: каково это — жить без родителей? Затем Консуэло вышла в ванную. Раздался шум воды. Фалькон, чувствуя себя опустошенным, откинулся на спинку кресла. Он должен был найти силы, чтобы работать дальше. Как отыскать способ держаться на расстоянии от переживаний и чувств людей, в жизнь которых он вторгался?
      — Так что, по-твоему, произошло ночью в доме Вега? — спросила Консуэло. Она вернулась в комнату, приведя лицо в порядок.
      — Похоже, сеньор Вега задушил жену, а после покончил с собой, выпив бутылку жидкости для прочистки труб, — сказал Фалькон. — Позже будет установлена официальная причина смерти. Если все произошло именно так, мы должны найти частицы подушки под ногтями сеньора Веги… те детали, которые всегда дают нам…
      — А если не найдете?
      — Тогда придется копнуть глубже, — вздохнул Фалькон. — Мы и так… озадачены.
      — А новая машина? А то, что он собирался ехать отдыхать?
      — Самоубийцы редко афишируют свои намерения. Ведут себя как обычно. Подумай, сколько раз ты слышала, как родственники самоубийцы говорят: «Но он казался таким спокойным и нормальным». Это потому, что человек принимает решение и наконец-то обретает покой. Нет, нас озадачил способ и странная записка.
      — Он написал предсмертную записку?
      — Не совсем. У него в кулаке был клочок бумаги, на котором по-английски написано: «…растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания…» Тебе это о чем-нибудь говорит?
      — Слова ничего не объясняют, верно? — произнесла она. — Почему одиннадцатое сентября?
      — Один из криминалистов сказал, что Вега, возможно, финансировал Аль-Каиду, — ответил Фалькон. — Шутка, конечно.
      — Хороша шутка… Да разве нас сейчас нельзя заставить поверить во что угодно?
      — Тебе хоть когда-нибудь казалось, что сеньор Вега не в себе?
      — Рафаэль выглядел абсолютно нормальным, — сказала Консуэло. — Это Лусия была не в себе. Вечные депрессии, приступы маниакально-навязчивых состояний. Ты видел ее гардероб?
      — Много туфель.
      — Многие одного цвета и фасона, как и платья. Когда ей что-то нравилось, она покупала сразу по три штуки. Сидела на лекарствах.
      — Значит, в критический момент Вега, судя по твоему описанию его характера, не стал бы обращаться к кому-то вне семьи, а поговорить с женой не было возможности.
      — Работа в ресторане научила меня не судить о чужой жизни по внешним проявлениям. В семьях, даже в самых безумных, есть свои способы общения, некоторые малопривлекательны, но действенны.
      — А какой была атмосфера в их доме? Ты же бывала у них, что-то замечала?
      — Да, но третья сторона всегда меняет отношения. Люди начинают вести себя как подобает.
      — Это наблюдение конкретное или обобщенное?
      — Я говорю о конкретной ситуации, но и в общем оно тоже годится, — сказала она. — Ты, я вижу, второй раз пытаешься намекнуть, что у меня могла быть связь с сеньором Вегой.
      — Разве? — удивился Фалькон. — Нет, это не намек. Но согласись: если атмосфера в семье гнетущая, муж вполне мог завести любовницу. А это могло бы изменить отношения и ситуацию в семье.
      — Не для Рафаэля, — сказала она, качая головой. — Он другой.
      — А кто «такой»?
      Консуэло вытряхнула из пачки еще одну сигарету и прикурила.
      — Твой инспектор Рамирес, например, — сказала она. — Кстати, где он?
      — Повез дочку на какое-то медицинское обследование.
      — Надеюсь, ничего серьезного?
      — Они не знают. Но ты права насчет Рамиреса, он всегда был ходоком… укладывал волосы ради судейских секретарш.
      — Возможно, работа научила его распознавать женскую уязвимость, — сказала она. — Вот еще одно определение подобного типа мужчин.
      — А сеньор Вега был мясник.
      — Вот именно. Ты сам все сказал. Такое хобби не вяжется с любовью: «Хочешь посмотреть мои последние разрезы?»
      — Что ты об этом думала?
      — Я этим пользовалась. У него всегда было отличное мясо, вкуснее, чем у других мясников. Почти все стейки в моем ресторане нарезаны Рафаэлем.
      — А с точки зрения психологии?..
      — Это наследственность. Думаю, ничего больше. Будь его отец плотником…
      — Ну, мебель сколачивать в свободное время — это понятно. Но разделка туш?..
      — Лусию от этого в дрожь бросало, впрочем… она была чрезмерно чувствительна.
      — Она была брезглива, помимо всего прочего?
      — Брезглива, нервозна, подавлена, страдала бессонницей. Принимала по две таблетки снотворного за ночь. Одну — чтобы уснуть, и вторую — когда просыпалась в три-четыре утра.
      — Пуленепробиваемые окна, — сказал Фалькон.
      — Она могла спать только в полной тишине. Дом практически герметичен. Стоит зайти внутрь, и ты теряешь представление о внешнем мире. Неудивительно, что она была слегка не в себе. Иногда Лусия открывала дверь, и я невольно ожидала, что меня снесет воздушной волной, как если бы внутри давление было намного выше.
      — Веге с ней было не слишком весело, — заметил Фалькон.
      — Ты опять о своем, Хавьер. В третий раз. Лусия была человек сложный. С помощью материального и банального она не давала своей жизни развалиться. Даже Марио временами ее утомлял, вот почему она так радовалась, когда он приходил сюда. Но это не значит, что ребенок не был смыслом ее жизни.
      — А как сеньор Вега вписывался в семью?
      — Не думаю, что они ждали ребенка. Я их тогда нечасто видела, но припоминаю, что это было потрясением, — сказала она. — В любом случае, с появлением ребенка брак меняется. Может статься, Хавьер, однажды ты сам это узнаешь.
      — Ты притворяешься, будто не понимаешь, что я делаю, но знаешь: по-другому нельзя. Я должен искать слабые и уязвимые стороны в этой ситуации, — объяснил Фалькон и даже сам себе показался чересчур сентиментальным. — Возможно, мои вопросы ужасны, но в двойном убийстве, замаскированном под самоубийство, хорошего мало.
      — Ничего, Хавьер, я выдержу, — сказала Консуэло. — Несмотря на притягательность отношений следователь — подозреваемый, я бы предпочла, чтобы ты исключил меня из их числа с помощью любых ужасных вопросов. У меня хорошая память, и мне не понравилось быть обвиняемой в убийстве Рауля.
      — Это только предварительное расследование. Я надеюсь получить проверенные факты, которые подкрепят подозрение о том, как умерли супруги Вега. Так что мы еще встретимся.
      — Жду с нетерпением.
      — Как ты попала во двор дома?
      — Лусия сказала мне код, при помощи которого открываются ворота.
      — Кто-нибудь еще его знал?
      — Горничная. Возможно, Сергей. Постой… Не уверена, но, кажется, сад Крагмэнов примыкает к саду Веги, и там есть калитка, так что они могли пройти. Насчет Пабло Ортеги — не знаю.
      — А этот Сергей? — спросил Фалькон. — Ты сказала, он русский или украинец. Это немного необычно.
      — Даже ты должен был заметить, сколько здесь в последнее время приезжих из Восточной Европы, — возразила Консуэло. — Вероятно, это неправильно, но люди предпочитают их марокканцам.
      — Что ты знаешь про Маделайн Крагмэн?
      — Она по-американски дружелюбна… с ходу.
      — То же можно сказать о севильцах.
      — Возможно, поэтому каждый год к нам приезжает столько американцев, — отозвалась Консуэло. — Впрочем, я не жалуюсь.
      — Она привлекательна.
      — Тебя послушать, так дела Рафаэля шли хорошо, как никогда, — сказала она. — Что ж, все считают Маделайн Крагмэн привлекательной, даже ты, Хавьер. Я видела, как ты на нее смотрел.
      Фалькон покраснел, как пятнадцатилетний подросток, ухмыльнулся и заерзал. Консуэло горько улыбнулась.
      — Мэдди осознает свою власть, — сказала она.
      — То есть она — роковая женщина местного масштаба? — спросил Фалькон.
      — Я пытаюсь ее потеснить, — улыбнулась Консуэло. — Но у нее преимущество в несколько лет… Шучу! Видишь ли, Мэдди знает, что мужчины тают в ее присутствии. Она изо всех сил старается не обращать внимания. Что остается девушке, если все: от газовщика и торговца рыбой до судебного следователя и старшего инспектора отдела по расследованию убийств, по всей видимости, — в ее присутствии не в состоянии совладать с нижней челюстью?
      — А что представляет собой сеньор Крагмэн?
      — Он старше. Они давно женаты.
      — Ты знаешь, чем они здесь заняты?
      — Отдыхают от американской жизни. Он работает на Рафаэля. Разрабатывает или разрабатывал несколько его проектов.
      — Они решили отдохнуть после одиннадцатого сентября?
      — Крагмэны уже были здесь, когда это случилось. Раньше жили в Коннектикуте, он работал в Нью-Йорке, думаю, они просто устали…
      — Дети есть?
      — Кажется, нет.
      — Они посещали вместе с вами какие-нибудь вечеринки? Общественные мероприятия?
      — Да… и Рафаэль тоже.
      — Но без Лусии?
      — Она почти никогда не выбиралась на люди.
      — Ты что-нибудь заметила?
      — Уверена, Рафаэль был не прочь переспать с Мэдди, потому что такая мысль бродит при виде нее в голове каждого мужчины, но не думаю, что это произошло.
      Наверху раздался громкий рев, жуткий вопль боли. Консуэло выпрямилась и вскочила на ноги. Фалькон выбрался из кресла. Это был Марио — он бежал вниз по лестнице в шортах и рубашонке, руки на отлете от хрупкого тельца, голова запрокинута, глаза закрыты, рот разинут в крике. В памяти Фалькона возникла знаменитая военная фотография вьетнамской деревни, выжженной напалмом, только в центре композиции теперь была не голая вьетнамская девчушка, бегущая по дороге, а мальчик: черная дыра распахнутого рта наполнена ужасом.

4