Пятница, 26 июля 2002 года
 
      Подъехав к дому Ортеги, Фалькон неожиданно вспомнил Монтеса, стоявшего днем у распахнутого окна. Нужно было спросить его про русских. Он позвонил в управление и узнал номер мобильного Монтеса.
      Монтес ответил. Судя по доносившимся звукам, он явно был в баре, и Фалькон с первых слов понял, что его собеседник пьян.
      — Это Хавьер Фалькон из отдела по расследованию убийств, — начал он. — Мы разговаривали вчера…
      — Разве?
      — Мы говорили про Эдуардо Карвахаля и Себастьяна Ортегу.
      — Я вас не слышу, — повысил голос Монтес. Раздавался рев музыки и громкие разговоры. — Заткнитесь, мать вашу! — заорал Монтес, однако тише не стало. — Momentito. — Шум и сигналы машин.
      — Инспектор, вы меня слышите? — чуть ли не кричал Фалькон.
      — Кто вы?
      Фалькон повторил. Монтес витиевато извинился. Теперь он точно вспомнил.
      — Мы еще говорили о русской мафии. Вы рассказывали про торговлю людьми.
      — Ах да, людьми…
      — У меня вопрос. Двое русских связаны с моим расследованием смерти сеньора Веги, строителя, помните?
      Молчание. Фалькон выкрикнул имя Монтеса.
      — Я жду вопроса, — откликнулся тот.
      — Вам что-нибудь говорят имена Владимир Иванов и Михаил Зеленов?
      Из трубки донеслось сосредоточенное сопение.
      — Вы меня слышите? — в очередной раз спросил Фалькон.
      — Да слышу! Имена мне ничего не говорят, но память не та. Я тут выпил пару пива и сегодня не в лучшей форме.
      — Тогда поговорим в понедельник, — сказал Фалькон и отключился.
      У Фалькона появилось стойкое ощущение полета по кругу, словно он, как хищная птица, парит в восходящих потоках воздуха, а внизу на земле происходит что-то интересное. Он облокотился о крышу машины, постукивая по лбу мобильным телефоном. Для Монтеса, человека семейного, было необычно напиваться довольно рано вечером в пятницу в людном баре, вероятно, в одиночку. И на имена он как-то странно отреагировал, будто знал, но не хотел этого показать, притворившись более пьяным, чем в начале разговора. Странно!..
 
      Ортега впустил Фалькона в свой вонючий, кишащий мухами двор. Он был не таким колючим, как по телефону, потому что достиг благодушной стадии опьянения. Ортега был в синих шортах и широкой белой рубашке навыпуск. Он предложил Фалькону выпить. Сам потягивал красное вино из пузатого бокала.
      — «Торре Муга», — сказал он. — Очень хорошее. Не желаете?
      — Только пива, — отказался от вина Фалькон.
      — Креветок? — спросил Ортега. — Может, хамон? Купил сегодня в «Эль Корте Инглес».
      Ортега вышел в кухню и вернулся нагруженный.
      — Извините, что был резок по телефону, — сказал он.
      — Мне не следовало досаждать вам с этим в пятницу вечером.
      — На выходных я никуда не выхожу из дома, даже в театр, только если работаю, — поделился Ортега, совершенно задобренный великолепием «Торре Муга». — Я очень плохой зритель. Всегда слежу за игрой актеров, а сам спектакль меня не интересует. Предпочитаю книги. Простите, если болтаю чепуху, это второй стакан. Сами видите, стаканы будь здоров. Я должен найти сигару. Вы читали книгу?.. Как же ее… Я вспомню.
      Он нашел среди хлама коробку сигар.
      — «Кохиба», — предложил он. — Мой друг часто бывает на Кубе.
      — Нет, спасибо, — отказался Фалькон.
      — Я не раздаю «Кохиба» направо и налево.
      — А я не курю.
      — Возьмите одну для друга, — настаивал Ортега. — Уверен, даже у копов есть друзья. Только не угощайте этого carbon, судебного следователя Кальдерона.
      — Он мне не друг, — заверил Фалькон. Ортега засунул сигару Хавьеру в карман.
      — Рад это слышать, — сказал он и отошел. — А, вспомнил! Эта книга называется «Бледное сердце». Автор Хавьер Мариас. Читали?
      — Кажется, читал.
      — Не знаю, как я мог забыть название. Роман даже рекомендовали на Нобелевскую премию… Это, конечно, из Макбета, — пояснил Ортега. — Когда Макбет убивает короля, он приходит к жене с окровавленными кинжалами, которые должен был подложить в комнаты слуг, но не в силах этого сделать. Леди Макбет в ярости велит ему идти обратно. Он отказывается, ей приходится идти самой. Когда она возвращается, то говорит мужу:
 
      «Руки у меня
      Того же цвета, что твои, но, к счастью,
      Не столь же бледно сердце».
      Ей стыдно оставаться в стороне. Она хочет разделить его вину. Чудный момент. Хавьер, зачем я вам это рассказываю?
      — Понятия не имею, Пабло.
      Ортега сделал пару глотков вина, оно потекло с губ. Красные капли упали на белую рубашку.
      — Ха! — сказал он, глядя на рубашку. — Знаете, что это? Это такой киношный прием. Такое случается только в кино и никогда в реальной жизни. Как… ну, подскажите, их, должно быть, сотни… я сейчас не могу вспомнить.
      — В «Охотнике на оленей», например.
      — Не помню…
      — Молодые люди женятся, парня отправляют служить во Вьетнам. Они пьют красное вино из двойного кубка, и вино капает на ее подвенечное платье. Это прообраз…
      — Да, да, да. Это прообраз чего-то ужасного, — закивал Ортега. — Конфуз на приеме. Отбеливание при стирке. Жуткие, жуткие вещи.
      — Можно показать вам фотографии?
      — Прежде, вы имеете в виду, чем я утрачу связь с внешним миром?
      — Ну… да, — честно сказал Фалькон. Ортега преувеличенно громко захохотал.
      — Ты мне нравишься, Хавьер! Очень. Мне не многие нравятся, — признался он и уставился на темный луг и неосвещенный бассейн. — На самом деле… я никого не люблю. Я понял, что люди, с которыми я общался… ничтожества. Как по-твоему, это удел всех знаменитостей?
      — Слава притягивает людей определенного типа.
      — Льстивых, раболепных, почтительных, лживых лизоблюдов, ты хочешь сказать?
      — Франсиско Фалькон их ненавидел. Они напоминали о его мошенничестве. Напоминали, что единственное, чего он желал больше славы, — это истинный талант.
      — Мы хотим, чтобы любили нас самих, а не тех, кем мы прикидываемся… Или в моем случае, всех тех, кем я прикидывался, — сказал Ортега, у которого к этому времени прибавилось в голосе драматизма. — А что, если я умру, упаду на пол и все персонажи, которых я изображал, хлынут из меня сбивчивым бормотанием, пока не наступит тишина? Останется лишь оболочка, и ветер унесет ее.
      — Вряд ли, — улыбнулся Фалькон. — Вам придется сильно похудеть, чтобы стать оболочкой.
      — Просто слои, — не слушая, продолжал Ортега. — Помню, Франсиско сказал: «Пабло, на самом деле лук — ничто. Ты снимаешь последний слой и ничего не находишь».
      — Да, Франсиско был большой знаток лука, — сказал Фалькон. — Человеческие существа ненамного сложнее. Стоит их узнать…
      — И что находишь? — спросил Ортега, маячивший перед Фальконом в тревожном предвкушении.
      — Нас определяет то, что мы скрываем от мира.
      — Бог мой, Хавьер, — бормотал Ортега, делая огромный глоток из бокала. — Знаешь, ты все-таки должен попробовать вина. Славное вино.
      — Пабло, фотографии, — напомнил Фалькон.
      — Ну давай, и забудем.
      — Вы сказали, что к Веге в ночь шестого января приезжали двое русских, — Фалькон выложил фотографии. — Это были они?
      Ортега взял снимки и принялся искать очки.
      — Я сегодня не видел ваших собак, — вдруг вспомнил Фалькон.
      — Ой, они свернулись в своем гнезде и спят. Хорошая жизнь… собачья, — сказал Ортега. — Я ведь не показывал тебе свою коллекцию?
      — В другой раз.
      — А меня определяет не то, что я прячу, а то, что я демонстрирую миру, — Ортега указал на маски, статуэтки, картины, которые стояли на столах и у стен. — Знаешь, как можно смертельно обидеть коллекционера?
      — Сказать, что тебе не нравится какая-нибудь картина?
      — Нет… что тебе нравится одна конкретная картина, — покачал пальцем у носа Хавьера Ортега. — У меня есть рисунок Пикассо. Ничего особенного, но не узнать невозможно. Я делю людей, которым показываю коллекцию, на две группы. Те, кто тянутся к Пикассо со словами: «А вот эта мне нравится», — и те, кто понимает, что коллекция — одно целое. Вот, Хавьер, я предостерег тебя от конфуза.
      — Я не забуду упомянуть, как сильно мне понравился Пикассо.
      Ортега схватил очки с таким ревом, будто выиграл Кубок Европы, и водрузил их на нос.
      — К Пикассо тянутся те, кого влечет слава. Ничего другого они не видят.
      — А были такие, кто воспринял коллекцию как целое и счел…
      — Никакой? — закончил Ортега. — Ни у кого не хватило духу сказать это мне в лицо. Но были, я знаю, что они так думали…
      — В любом случае замечательно, что у вас хватило смелости выразить в коллекции самого себя. Все хорошее и плохое. Нам всем есть чего стыдиться.
      — Хавьер, ты должен ее рассмотреть, — нетерпеливо сказал Пабло. — Коллекцию актера.
      Он вгляделся в фотографии и подтвердил, что двое на снимках — те самые русские, что приезжали к Веге в январе. Он отдал снимки Фалькону и снова наполнил бокал. Ортега сосал свою сигару, которую так и не раскурил. Пятна вина на рубашке расползлись от пота.
      — Помните, мы утром говорили о Себастьяне? — спросил Фалькон. — Вы уже подумали о моем предложении?
      — Да.
      — Психолог, о котором я говорил, — женщина, Алисия Агуадо. Она необычный человек.
      — Чем?
      — Прежде всего, она слепая, — начал Фалькон и рассказал Ортеге про ее странную китайскую методику: она «читает» эмоции по частоте и наполнению пульса. — Я объяснил ей ваше беспокойство по поводу Себастьяна, но она думает, что вам необходимо встретиться. Хотя Алисия понимает, что знаменитости не любят чужаков.
      — Приводи, — благосклонно разрешил обаятельный Ортега. — Чем больше людей, тем веселее.
      — Может быть, завтра?
      — На кофе, — пригласил Пабло. — В одиннадцать. И, может быть, ты отвезешь ее домой и захочешь вернуться, тогда я покажу коллекцию при свете дня.
 
      Консуэло Хименес в синем креповом платье без рукавов, открывавшем ее загорелые руки, и золотистых сандалиях выглядела великолепно. С первого взгляда было понятно, что она ходит в тренажерный зал не только ради светских бесед. Консуэло усадила Хавьера в гостиной с видом на влажный синий слиток освещенного бассейна и вручила бокал холодной манзанильи. Поставила на стол поднос с оливками, маринованными перчиками и каперсами и, сев на стул, скинула сандалии. Лед в ее бокале с «Тинто де Верано» постукивал о стенки бокала.
      — Угадай, кто приходил ко мне утром, преисполненный обаяния и лести?
      — Пабло Ортега?
      — Для талантливого актера его слишком просто описать в двух словах, — сказала она. — Может быть, его слава преувеличена?
      — Никогда не видел Ортегу на сцене, — сказал Фалькон. — Ты его впустила?
      — Оставила помучиться на солнцепеке. Мне было интересно, что он скажет. Пабло не притащил свой реквизит — Каллас и Паваротти. Значит, он пришел не с ребятами поиграть.
      — А где, кстати, дети?
      — У сестры. Завтра она везет их к морю, да и для ужина они слишком шумные. Немедленно захотели бы посмотреть твой пистолет.
      — А что хотел Пабло Ортега?
      — Разумеется, поговорить о смерти Рафаэля и о твоем расследовании.
      — Надеюсь, ты не выдала моих секретов.
      — Нет. Только туману напустила, — улыбнулась Консуэло, прикуривая сигарету. — Так что Ортега удалился, чувствуя себя еще неуютней, чем вначале.
      — Я хочу разобраться в деле его сына, — признался Фалькон.
      — А я считаю, что приговоры за насилие над детьми слишком мягкие, — нахмурилась Консуэло. — Если ребенок получил такую травму, он уже никогда не оправится. Лишение невинности мало чем отличается от убийства.
      Он пересказал ей слова Монтеса про манипуляции с заявлением мальчика и отказ Себастьяна Ортеги от защиты.
      — Что ж, это не укрепляет мою веру в правосудие, — сказала она. — И я разглядела в судебном следователе Кальдероне искру тщеславия, когда он еще работал по делу Рауля.
      — А что еще ты в нем разглядела?
      — О чем ты?
      — Помнишь, мы обсуждали Рамиреса?
      — Ты имеешь в виду поиск любовных приключений? — уточнила она. — Ну, Кальдерон пока не женат — вольная птица.
      — Да, в отличие от Рамиреса.
      — А, понимаю, ты спрашиваешь, почему, объявив о свадьбе с твоей бывшей женой, судебный следователь вьется вокруг Мэдди Крагмэн? Я видела его здесь сегодня днем. Я ведь сижу дома, когда большинство находится на работе или, как судебный следователь Кальдерон, должны быть на службе.
      — А Марти был здесь?
      Она отрицательно покачала головой и продолжила:
      — Я решила, он приходил в связи с расследованием смерти Рафаэля.
      — Это было бы нарушением обычного порядка расследования.
      — Похоже, он плевать хотел на обычный порядок, — сказала Консуэло. — В любом случае — чего тебе волноваться? Или ты до сих пор неравнодушен к Инес?
      — Нет, — твердо произнес Фалькон, как будто убеждая сам себя.
      — Лжец. Хавьер, не совершай одну ошибку дважды. Я знаю, от этого трудно уберечься, но тогда боль обязательно вернется… Станет еще хуже.
      — Я все время слышу советы женщин с богатым опытом.
      — Вот и прислушайся к ним, — сказала она, поднимаясь и надевая сандалии. — Сейчас я тебя буду кормить и не желаю больше обсуждать ни влюбленных идиотов, ни ход твоего расследования.
 
      Консуэло подала хамон на тостах с соусом салмо-рехо, гренки с филе анчоусов, салат из осьминога и жареные красные перцы, фаршированные рисом с шафраном и курицей. Они выпили холодного красного «Баске Риоха». Консуэло ела так, будто голодала целый день, и у Фалькона проснулся аппетит, до этого подавленный летней жарой.
      — Доедай перцы, — распорядилась она, прикуривая. — И устроим небольшой перерыв перед основным блюдом.
      — Я читал в какой-то статье, что ты умеешь готовить все блюда своих ресторанов, — припомнил Хавьер.
      — Блюда все простые, зато хорошо приготовленные, — сказала она. — Удивительно, но есть рестораны, предлагающие меню в роман толщиной, а повара ни одно блюдо правильно приготовить не могут. Никогда не распыляйся… ни в жизни, ни в любви.
      — Вот за это и выпьем, — сказал он, и они чокнулись.
      — Можно я задам вопрос? — попросила Консуэло. — Не про нынешнее расследование… Я думаю об этом каждый день с тех пор, как стало известно прошлое Рауля.
      — Я знаю, о чем ты хочешь спросить.
      — Знаешь?
      — Что случилось с Артуро, украденным сыном Рауля? Ведь так? — уточнил Фалькон.
      Консуэло обошла вокруг стола, взяла его лицо обеими руками и крепко поцеловала в губы. Будто ток прошел сквозь позвоночник Фалькона.
      — Я знала, — сказала она и отпустила его, проведя кончиками пальцев по щекам, так что он кожей почувствовал каждый свой нерв.
      Фалькон гадал, как ее действия отразились на его внешности. Он представил себя с вздыбленными волосами и в тлеющей, дымящейся одежде. Во рту остался ее привкус. Он с удивлением ощущал, как внутри его тела что-то происходит, будто завертелись маленькие шестеренки, прокручивая приводные ремни, которые трогали с места большие колеса…
      — Хавьер, с тобой все в порядке? — спросила Консуэло — вероятно, вид у него был довольно странный, — вернувшись на свое место. — Я принесу горячее, пока ты сообразишь, как можно узнать, что случилось с Артуро Хименесом.
      Он жадно выпил полбокала вина и чуть не подавился. Спокойно. Консуэло вернулась с двумя стейками в три пальца толщиной, поджаренными на гриле. На картофель в сиропе и салат сочилась кровь из мяса. Она вложила ему в руки еще бутылку «Баско Риоха» и штопор. Он машинально вытащил пробку и разлил вино. Больше всего сейчас ему хотелось уложить ее на пол между стульев, узнать, увидеть, ощутить, что там, под синим крепом. Спокойно. Он смотрел, как ее стройная фигурка движется вокруг стола. Глазам было горячо. Система охлаждения отключилась. Она села на место. Фалькон пил. Он был пьян.
      — Так как же нам найти Артуро? — спросила Консуэло, не подозревая о смятении на другом конце стола. — Я ни разу не была в Марокко.
      — Нужно съездить, — сказал Фалькон — слова сорвались с губ прежде, чем он смог их остановить.
      — Что ты делаешь летом?
      — У меня отпуск в сентябре.
      — Значит, поедем в сентябре, — согласилась Консуэло. — Расходы за счет наследства Рауля Хименеса.
      — Стейк потрясающий!
      — Нарезан лично Рафаэлем Вегой.
      — Бог мой, он знал, что делает!
      — Не отвлекайся, соображай, — приказала она.
      — Со мной происходит слишком много всего сразу, — пожаловался Хавьер, делая солидный глоток вина. — Думаю, я достиг предела своих возможностей.
      — Постарайся сдержаться, — пошутила она. — Я только что выкрасила стены.
      Он засмеялся и налил еще вина.
      — Мы должны создать благотворительный фонд, — сказал он, — который разыскивает пропавших детей.
      — Такой уже, наверное, есть, и не один.
      — Руководить пригласим полицейского в отставке. Я даже знаю подходящего. Старший инспектор отдела по расследованию преступлений против несовершеннолетних, он собирается на пенсию.
      — Сбавь обороты, Хавьер, — прервала его Консуэло. — Ты слишком много говоришь, очень быстро ешь и пьешь залпом.
      — Еще вина? — спросил он. — Нам нужно еще вина.
      — Ты будешь пьян и не сможешь…
      Их взгляды встретились, и все, о чем слишком сложно говорить, стало ясно без слов. Фалькон выронил из рук нож с вилкой. Консуэло встала. Они поцеловались. Она запустила руки ему под рубашку. Он расстегнул молнию на платье, провел пальцем по ее спине и не обнаружил нижнего белья. Брюки стали ему слишком узки. В его крови кипел адреналин.
      Спокойнее, подумал Фалькон, иначе я даже штаны не успею снять!
      Она его спасла.
      — Не здесь, — шепнула Консуэло. — Не хочу, чтобы эта la puta americana шныряла вокруг с камерой.
      Она взяла его за руку и повела наверх.
      — Знаешь, я очень давно… — сказал он, глядя на ямочки внизу ее спины.
      — И я, — ответила она. — Может быть, стоит включить кондиционер на полную мощность?

       Суббота, 27 июля 2002 года
 
      Как он и ожидал, в постели Консуэло Хименес была просто восхитительна: требовательна и неутомима.
      В один из перекуров Консуэло призналась, что сегодня впервые занимается любовью с тех пор, как у нее было свидание с Басилио Люсеной, — в ту ночь, когда убили ее мужа, Рауля.
      — Я проверилась на СПИД, — призналась Консуэло, — когда узнала про неразборчивость Басилио. Мне повезло… — Она вздохнула.
      Фалькон повернул голову и столкнулся с взглядом ее темных глаз.
      — …результат был отрицательным, — улыбаясь, закончила она.
      Они долго разговаривали, и это восхищало Фалькона. Он не помнил, чтобы когда-нибудь лежал в постели с женщиной и беседовал с ней обо всем, что взбредет в голову. Даже когда в его жизни дважды складывались серьезные отношения, постель была местом не для искренности, а для исполнения роли, где он забывал вовремя подать реплику и не вписывался в образ.
      Рано утром они проснулись в объятиях друг друга. Консуэло отвела его в душ и намыливала так старательно, что ему пришлось опереться о стеклянные двери. Воспользовавшись этим, она набросилась на него так, что все сооружение содрогнулось. Они одевались, глядя друг на друга.
      Фалькон стоял в кухне с кофе и тостом в руках. Он чувствовал себя свежим и хорошо отдохнувшим. Голова была ясная — ни намека на похмелье, хотя рядом со столом стояли три пустые бутылки из-под «Баско Риоха».
      Фалькон молча смотрел на Консуэло.
      — Я хочу снова тебя увидеть, — сказал он.
      — Легко, — отозвалась Консуэло. — Слава богу, с тех пор как изобрели мобильные телефоны, женщинам не приходится целый день изнывать в ожидании около аппарата, теперь-то мы точно знаем: звонил — не звонил.
      — Смогу ли я вписаться в твою жизнь? — неуверенно спросил он.
      — Твоя гораздо сложнее моей.
      — У тебя дети.
      — Они уезжают.
      — Ты ведь поедешь к ним?
      — Позже, в августе.
      — Сейчас я не распоряжаюсь своим временем, — сказал Фалькон. — Расследование требует постоянного присутствия.
      — Тогда звони, когда образуется хоть небольшая пауза, — усмехнулась Консуэло. — Хотя… и это время ты тратишь, обсуждая Мануэлу со своей адвокатшей, так что ты не сможешь со мной поужинать.
      Он улыбнулся. Ему нравились ее чувство юмора и прямота. Он рассказал ей про идею продать дом Мануэле и про совет Исабель Кано.
      — Послушай ее совета, — сказала Консуэло. — Единственное, что ты можешь ожидать от Мануэлы, — уважение, и ты заслужишь его, если будешь держаться твердо. Хавьер, ты можешь выслушать меня или отмахнуться, но мое мнение — оцени дом, предложи ей частную сделку без затрат на агента и дай неделю на размышления, прежде чем выставишь его на продажу.
      Фалькон кивнул. Он понял, чего не хватало в его жизни: простоты. Он притянул ее к себе, поцеловал, ощущая запах кофе и тоста.
      Было девять тридцать утра. Он позвонил на мобильный Рамиресу.
      — Ты назначил на утро встречу с Карлосом Васкесом? — спросил Фалькон.
      — А что с ордером на обыск — договорился с Кальдероном?
      — Я не мог его поймать, — ответил Фалькон. — Вчера вечером его не было в офисе.
      — Значит, попробуем уговорить Васкеса, — сказал Рамирес. — Перезвоню, когда договорюсь о встрече. Я только что поместил фотографию Сергея в национальной и международной компьютерной сети.
      Фалькон позвонил Алисии Агуадо, чтобы спросить, можно ли чуть позже заехать и отвезти ее в Санта-Клару к Пабло Ортеге. Она сказала, что будет его ждать.
      Пока он ехал в город, Рамирес сообщил, что Васкес будет в своей конторе до полудня, фалькон записал адрес. Как только он отключился, раздался звонок от Кристины Ферреры.
      — Надя исчезла, — сказала она. — Вчера вечером явились два парня, забрали ее и обратно не привели.
      — Такое уже случалось?
      — Нет, к пяти-шести утра она всегда возвращалась. Что мне делать? — Кристина ждала распоряжений.
      — Если не найдется свидетель, готовый дать подробное описание похитителей, в чем я сомневаюсь, ничего не сделаешь.
      Офис Карлоса Васкеса находился в малонаселенной части города на краю Сан-Бернардо. Рамирес ждал у входа. Они поднялись на лифте. Инспектор внимательно разглядывал профиль Фалькона.
      — Что изучаем, Хосе Луис?
      — Тебя, — ответил он с ухмылкой. — Я расслышал кое-что в твоем голосе еще по телефону. А теперь вижу тебя в той же одежде, что и вчера, так что все подтверждается.
      — Что именно? — настаивал Фалькон, все еще надеясь отвертеться.
      — Я эксперт, — сказал Рамирес, указывая большим пальцем себе на грудь, почти оскорбленный бесстыдством начальника. — Я даже по телефону понял, что сезон засухи закончился.
      — Господи, какой еще засухи?
      — Все так… или я не специалист? — рассмеялся Рамирес. — Кто она?
      — Не знаю, о чем ты говоришь.
      Теперь Фалькон, пытаясь изобразить безразличие, рассматривал большое красное лицо Рамиреса и аккуратно уложенные, напомаженные пряди черных волос инспектора.
      — Это не та ли laamericana?Я слышал о ней от Фелипе и Хорхе. Они сказали, такая попользуется мужиком — один костюм останется.
      — Хосе Луис, думаю, нам стоит сосредоточиться на том, что мы скажем Васкесу.
      — Да нет, это не она, — задумчиво произнес Рамирес. — Laamericana— последняя любовница судебного следователя Кальдерона.
      — От кого ты это слышал? — спросил Фалькон. — Прекрати, он только что объявил о свадьбе.
      Рамирес хмыкнул. Лифт остановился. Они вошли в офис Васкеса и первое, что увидели, — большую картину: расплывчатые огни и контуры зданий проступали сквозь туман. Фалькон подумал, что такое творение вполне мог продать Рамон Сальгадо.
      — Разговор поведу я, — сказал Фалькон. — Не встревай, только все испортишь, Хосе Луис. Мне известны факты, которых ты не знаешь. Это важно.
      — А я знаю то, о чем ты даже не подозреваешь, — буркнул Рамирес.
      Фалькон хотел было спросить, что именно, но к ним уже подошел помощник юриста, чтобы проводить в кабинет Васкеса. Васкес читал какой-то документ и попросил их присесть. За ним висела большая карта Севильи, на ней разноцветными квадратиками было помечено расположение строек. Васкес бросил бумаги в лоток для исходящих документов и откинулся на спинку кресла. Фалькон представил Рамиреса: было заметно, что Васкесу он сразу не понравился.
      — Я вижу, против меня тяжеловесы из отдела по расследованию убийств, — нахмурившись, проворчал он.
      — Кто написал картину, что висит у вас в приемной? — задал неожиданный вопрос Фалькон.
      — К чему это вы? — на мгновение растерялся Васкес.
      — Он хочет сперва размяться, — сказал, улыбаясь, Рамирес.
      — Немецкий художник Кристиан Луц. Я так понял, это абстрактный вид Берлина. Он нарисовал еще Кельн, картина находится в фойе «Вега Конструксьонс».
      — Откуда Вега их взял?
      — Купил через местного севильского торговца картинами Рамона Сальгадо. Он, как вы, конечно, знаете, убит.
      — А как сеньор Вега с ним познакомился? Рамирес со скучающим видом развалился в кресле.
      — Не знаю, — ответил Васкес.
      — Не через вас?
      — Ну что вы… Должен признаться, я не очень увлекаюсь живописью. Это подарок Рафаэля, — сообщил Васкес. — Я люблю машины.
      — Какие машины? — взбодрился Рамирес. Фалькон и Васкес с удивлением посмотрели на него. Рамирес пожал плечами и спросил: — Можно закурить? — Васкес кивнул. Рамирес закурил и опять расслабился, закинув руку за голову.
      — Это светская беседа или допрос? — поинтересовался Васкес.
      — Сеньор Вега вел два проекта с русскими партнерами, — не ответив, приступил к делу Фалькон, — Владимиром Ивановым и Михаилом Зеленовым.
      — Они не совсем партнеры, — уточнил Васкес. — Два русских клиента обратились в «Вега Конструксьонс» для обеспечения технической поддержки. Они платили за архитектурные проекты, за работу инженеров-строителей, бригадиров и некоторое оборудование. По завершении строительства «Вега Конструксьонс» занялась бы также проектированием систем кондиционирования, электропроводки, лифтов, прокладки труб… и так далее.
      — Это необычно для «Вега Конструксьонс», — заметил Фалькон. — Фирма ведь выполняла только строительные работы, а партнеры обеспечивали финансирование… Впрочем, в последнее время, насколько я знаю, фирма сама финансировала свои проекты… Кому принадлежат земельные участки?
      — Русским. Они пришли к Рафаэлю с предложением, — сказал Васкес. — Они оба не из Севильи. У сеньора Зеленова какие-то проекты в Марбелье, а у сеньора Иванова — в Португалии, на побережье Алгарве. Им было проще заключить контракт на работы, чем создавать собственные компании.