XXXV

Приехав к Джоунзу в Сохо, сэр Джон первым делом подробно изложил все, что видел и слышал в загадочном книжном магазине.

— Кроули даже не попытался выманить у меня талисман, — растерянно закончил он свой рассказ. — Ему вообще было на него наплевать.

— У него и вправду железная воля, — признал Джоунз, — но пусть его игра не вводит вас в заблуждение. Он знает, что мы готовимся нанести удар, и боится нас.

— Вы в этом уверены? — с сомнением спросил сэр Джон.

— Нам обоим нужно хорошенько выспаться, — сказал Джоунз, пропуская мимо ушей его вопрос. — Я провожу вас в комнату для гостей. Перед сном поразмышляйте немного над притчей о воображаемом мангусте. У нее много смыслов…

Расположившись в своей комнате, сэр Джон почувствовал, что у него совсем не осталось сил размышлять о мангусте, и, едва добравшись до кровати, сразу же провалился в глубокий сон. На следующее утро он так и не смог в точности вспомнить, что ему снилось, хотя некоторое время после пробуждения у него сохранялись какие-то неясные воспоминания о сэре Талистере Кроули и гигантском мангусте, который преследовал его в коридорах Черной Башни.

Умывшись и одевшись, сэр Джон вспомнил о «Книге лжей», которую купил вчера в «М.М.М.» Он решил прибегнуть к гаданию по книге и воспользоваться своим Врагом в качестве оракула. Раскрыв книгу наугад, он прочитал:

Прогуливаясь по лесу, Бог встретил жука. «Стой! Поклоняйся мне! — сказал Бог. — Ибо я Величайший, Добрейший, Мудрейший… Звезды — лишь искры, летящие из кузниц Моих кузнецов…»

«Воистину, аллилуйя и аминь, — сказал жук, — во все это я верю, причем искренне».

«Тогда почему же ты не поклоняешься мне?» «Потому что я существую, а ты — всего лишь игра моего воображения».

Ветер рассмеялся, и листья в лесу прошелестели ему в ответ.

И сказали Ветер и Лес: «Они оба ничего не знают!»

«Гром и молния!» — вскричал сэр Джон. Жук отрицает Бога, а ветер и лес отрицают и того, и другого. Та же притча о воображаемом мангусте, только с более сложным смыслом.

Спускаясь по лестнице в столовую, сэр Джон решил немного поэкспериментировать с солипсизмом. Допустим, что не существует ни богов, ни жуков, или даже что весь мир представляет собой Бездну Галлюцинаций, дьявольский маскарад, как это утверждали гностики. Но мы не можем не учитывать аргумент Юма: такой же скептицизм каждый из нас может обратить и против Себя. Действительно ли Я существую? Может быть, существуют только ветер и лес, у которых нет эго? Могут ли воображаемые страхи спуститься по призрачным лестницам?

Джонсон опроверг эту философию, пнув ногой камень. Сэр Джон опровергнул ее, вспомнив, что голоден как волк. Запах вареных яиц и горячих булочек был достаточно реальным для того, чтобы пробудить в нем аппетит, а его желудок был достаточно реальным для того, чтобы требовать пищу.

К своему удивлению, он обнаружил в своей столовой Джоунза и преподобного Вири, которые мирно завтракали.

— Но я думал… Мы ведь решили, что ему безопаснее оставаться под охраной Ливерпульского Костолома, — недоуменно произнес сэр Джон.

— Наши планы изменились вчера вечером, после того, как я поговорил с главой Ордена. Все гораздо серьезнее, чем я предполагал, — сообщил ему Джоунз. — Теперь мы втроем должны нанести неожиданный визит мистеру Алистеру Кроули. Сэр Джон сел за стол.

— Еще один талисман? — с иронией поинтересовался он.

— Нет, — ответил Джоунз. — Никаких талисманов. В этот раз его будет ждать настоящий сюрприз. Но сначала вам нужно подкрепиться, сэр Джон. Взгляните на эти булочки — они просто восхитительны!

Сэр Джон решил на время прекратить расспросы, ибо на самом деле был голоден как волк.

Вири читал ту же газетную заметку, которую Джоунз показал сэру Джону накануне вечером.

— Здесь полно ошибок, — пожаловался он. — Бобби Макмастеру уже давно не 43; по-моему, он даже старше меня. Женщина без головы появилась в наших краях не позавчера, а несколько веков назад, еще раньше, чем призрак Анны Болейн в лондонском Тауэре. Почему репортеры всегда все перевирают?

— Это хорошо объяснил Бернард Шоу, — сказал Джоунз, добавляя в чай лимон на французский манер. — Почти во всех других профессиях от человека требуется способность внимательно наблюдать и точно передать увиденное. Репортеру же это не нужно, так как его задача — писать сенсационные истории, которые увеличивают тираж газеты. Тот, кто не способен наблюдать и не может похвастаться хорошей памятью, терпит неудачу в серьезных профессиях и в конце концов становится репортером.

— Точно! — согласился сэр Джон. Его тоже часто занимал вопрос, почему газетчики все время врут. Любой химик или бакалейщик, если спросить его, что он ел на завтрак, ответит точно и без лишних слов — яйца, ветчину, булочки и чай. Если же спросить об этом журналиста, он подробно и путано расскажет вам об овсянке, беконе, тостах, причем обязательно приплетет какую-нибудь оргию и убийство.

Истина! Истина! Истина! кричит Владыка Бездны Галлюцинаций… «Несси» была реальностью практически для всех обитателей Инвернесса; «Несси» была мифом согласно всем «экспертам», которые никогда не бывали в том месте.

— Кстати, — обратился сэр Джон к Джоунзу, — я заметил, что вы всегда называете Кроули «мистером», хотя на объявлении, которое я видел вчера вечером в «М.М.М.», было написано «сэр». — Кроули — сын пивовара, — сказал Джоунз. — Однако он считает, что у него есть право называться «сэром». В девяностые годы Кроули, будучи очень романтическим и жаждущими приключений молодым человеком, еще не испорченным черной магией, примкнул к карлистам, и дон Карлос лично посвятил его в рыцари.

— Но, — возразил сэр Джон, — дон Карлос был не королем, а лишь претендентом на трон.

— Для вас, меня и прессы это так. Кроули же до сих пор считает, что дон Карлос был настоящим монархом, а Виктория — претенденткой на трон. Поэтому в его представлении титул «сэр Алистер» совершенно законен.

— Да у него просто не все дома! — воскликнул Вири.

— Конечно, — согласился Джоунз с легкой улыбкой. — Но в то же время он чрезвычайно умен и по-своему очень рационален. Кстати, много лет назад мы с ним были хорошими друзьями. Потом наши пути разошлись, но я до сих пор считаю, что Алистер Кроули, невзирая на всю его испорченность, способен стать величайшим из нас. — Джоунз вздохнул. — Только тот, кто вознесся выше всех, может упасть в самую глубокую бездну, — добавил он мрачно.

— Как упал ты с неба, Люцифер, сын зари[67], — торжественно и нараспев, словно с церковной кафедры, произнес Вири.

Сэр Джон с раздражением подумал, что у Вири, как у любого священника, по любому поводу наготове цитата из Библии.

Появился слуга Джоунза и начал убирать со стола. Сэр Джон бесстрашно спросил:

— Когда же мы отправимся в логово льва? Надеюсь, он не будет таким же невозмутимым и равнодушным, как вчера.

— Давайте отправимся туда прямо сейчас, — предложил Джоунз с невозмутимостью Адепта.

— Согласен, — сказал Вири. — Я с нетерпением жду того момента, когда встречусь с этим дьяволом Алистером Кроули лицом к лицу.

Сэр почувствовал себя одним из трех мушкетеров Дюма, которые готовятся к схватке с гвардейцами кардинала Ришелье.

— Кроули живет на Риджент-стрит, — сообщил Джоунз, — в одном из самых больших некрасивых домов в округе. Его отец был не просто пивоваром, а очень удачливым пивоваром, поэтому он может позволить себе особняк в самом респектабельном районе Лондона. Кроули издает все свои книги на бумаге высшего качества и в самых дорогих переплетах, да и вообще живет как индийский раджа.

— Пойдем пешком или возьмем экипаж? — спросил сэр Джон.

— Думаю, небольшая прогулка пойдет нам на пользу, — ответил Джоунз.

Когда они вышли из дома, сэр Джон подумал, что его спутники плохо подходят для роли мушкетеров: Вири был пожилым и горбатым, а Джоунз — чересчур полным и представительным. Среди них троих только сэр Джон — а ему исполнилось всего двадцать восемь — был достаточно молод для героя классической мелодрамы. Возможно, поэтому он и волновался больше всех.

По дороге Джоунз рассказал о своих отношениях с Кроули. Они познакомились за шестнадцать лет до того, в 1898 году, когда Кроули был принят в первоначальную «Золотую Зарю» в качестве Испытуемого.

— Он производил впечатление, — признал Джоунз. — К двадцати трем он уже опубликовал несколько талантливых поэтических сборников и показал себя блестящим альпинистом. Он закончил Кембридж, изучал там органическую химию. По складу ума он менее всего был похож на ученого, поэтому меня удивило, что он выбрал такую дисциплину. Однажды я спросил его об этом. Его ответ я не забуду никогда. «По натуре я поэт, эстет и романтик, — сказал он, — и наука с ее строгостью нужна мне для того, чтобы не потерять равновесие и чувство реальности». Я никогда еще не встречал человека, который в столь юном возрасте проявлял бы такое знание себя и такую самодисциплину.

Джоунз рассказал о фантастическом взлете Кроули в «Золотой Заре». «У Кроули настоящий дар во всем, что связано с каббалистической магией», — признал он.

Потом наступил 1900 год, и разразилась катастрофа. Стычка между Уильямом Батлером Йейтсом и Макгрегором Матерсом привела к тому, что еще несколько членов «Золотой Зари» перессорились между собой, и вскоре весь орден был расколот на отдельные группы, которые так никогда и не объединились. Джоунз на несколько лет потерял Кроули из виду, хотя слышал, что тот изучал сначала йогу на Дальнем Востоке, потом суфизм в Северной Африке. В 1902 году Кроули вместе с одним немецким инженером, Оскаром Эккенштейном, поднялись в Гималаях до семи тысяч метров и установили рекорд, который до сих пор никому не удавалось побить. В 1905 году Кроули отправился в Китай и вернулся оттуда совершенно другим человеком.

— Я помню, — сказал Джоунз, — каким наивным я был, когда мы снова встретились в 1906 году. Он очень изменился, и мне показалось, что он достиг просветления и опередил всех нас в «Золотой Заре». Я спросил его, как ему это удалось, и он ответил очень просто: «Я стал маленьким ребенком».

Они пересекли Руперт-стрит. Джоунз иронически улыбнулся:

— Но мои иллюзии быстро рассеялись, — сказал он. — В том же году он опубликовал свою скандальную книгу «Бхаг-и-Муатур». По его утверждению, это был перевод с персидского. Чушь. Кроули всегда был большим поклонником покойного сэра Ричарда Бартона, и просто подражал своему кумиру, который тоже издал книгу, восхваляющую атеизм — по-моему, она называлась «Хасида», — выдав ее за перевод с арабского. «Бхаг-и-Муатур», что в переводе значит «Ароматный сад», от начала и до конца написана самим Кроули. На первый взгляд, это было аллегорическое описание отношений Души и Бога. При более внимательном прочтении становилось очевидно, что это прославление содомского греха.

Вскоре после этого от Кроули ушла жена, уличив его в измене. Он стал вести себя так же бесстыдно, как Оскар Уайльд в последний год перед судом, — беспорядочные связи, как с женщинами, гак и с мужчинами, громкие романы, скандалы. Казалось, он получает какое-то дьявольское наслаждение, нарушая законы приличия и оскорбляя чувства добропорядочных христиан.

Несколько последующих лет Кроули жил то в Лондоне, то в Париже, то где-то в пустынях Северной Африки. В 1909 году он поставил в Лондонском театре спектакль под названием «Элевсинские мистерии», который вызвал бурю споров и возмущения. В самом начале «Мистерий» хор сообщал зрителям, что бог умер. Потом был балет, музыка, чтение стихов и необычные ритуалы. Кроме того, в зале разносили некий напиток под названием «эликсир богов» (впоследствии возникло подозрение, что в него был подмешан наркотик). В конце спектакля торжественно объявлялось, что родился новый бог, «Владыка Силы и Огня», который уничтожит старую западную цивилизацию и на ее руинах создаст новую. Девизом новой цивилизации будут слова Рабле: «Делай, что хочешь».

— Этот человек серьезно повредился в уме, — с холодной яростью повторил Вири.

— В 1910 году, — продолжал Джоунз, — Кроули возглавил английскую секцию «Ordo Templi Orientis», берлинского масонского ордена, который объявил себя единственным продолжателем истинных традиций масонства. Внешним Главой этого ордена был Теодор Ройсс, актер и по совместительству агент германской тайной полиции.

— А Скотланд-Ярд об этом знает? — удивился сэр Джон.

— Конечно. И армейская разведка тоже. Они наблюдают за Ройссом, но не мешают ему, так как в его обязанности входит только слежка за немецкими эмигрантами, которые живут в Лондоне. Кстати, он долгое время был в дружеских отношениях с Карлом Марксом, Фридрихом Энгельсом и другими людьми из их круга.

Джоунз рассказал о том, что «Ordo Templi Orientis» был связан с некоторыми ближневосточными орденами дервишей, а те, в свою очередь, — с младотурками, которые свергли у себя на родине монархию и установили парламентскую демократию. По словам Джоунза, Распутин, этот монах с необычными гипнотическими способностями, подчинивший своему влиянию всю семью русского царя, тоже был связан с этими орденами дервишей, как и полковник Драгутин Дмитриевич — шеф армейской разведки сербов и одновременно, под кодовым именем «Апис», член «Союза смерти», тайной группы сербских революционеров-националистов. Связь между Распутиным, младотурками и полковником Дмитриевичем сыграла очень важную роль в ухудшении обстановки на Ближнем Востоке и Балканах. Отношения между Англией, Францией, Германией и Россией катастрофически расстраивались; каждая из этих великих держав подозревала остальные в тайных попытках обратить ситуацию в свою пользу, даже несмотря на то, что младотурки горячо поклялись не допустить чужаков в этот регион. Первые подозрения появились в 1896 году, когда закончили строительство железной дороги Берлин — Багдад: тогда кое-кто в нашем правительстве обвинил Германию в том, что она пытается занять наше место в Индии. А сейчас уже все без исключения сверхдержавы подозревают друг друга в подобных неблаговидных намерениях.

— Чем дальше, тем запутаннее, — пожаловался сэр Джон. — Так с чем же мы все-таки имеем дело — с духовной войной идеологий или с экономической войной коммерческих интересов?

— Мы имеем дело со всеобщей войной, — мрачно ответил Джоунз.

Сэр Джон взглянул на Биг-Бен, который возвышался вдали нерушимой, почти осязаемой в своей твердости каменной громадой. Ему на ум снова пришли шекспировские строки:

Лохнесское чудовище и сербские националисты; хихикающие твари с перепончатыми крыльями и германская тайная полиция; необъяснимые самоубийства и отвратительные извращения; политические убийства и тайная история масонства; дохлая кошка в запертой церкви и железная дорога Берлин — Багдад… Сорвешь одну маску, а за ней другая, и так до бесконечности. Сэр Джон больше ни в чем не был уверен. 358: Змей есть Мессия. I.N.R.I.: Иисус есть Дионис. HONI SOIT: Орден Подвязки — сборище ведьм, которое правило Британией на протяжении пяти веков. Сама жизнь превратилась для сэра Джона в эмпедоклов парадокс. Дэвид Юм был прав: никто и никогда не сможет доказать логически, что эго существует. Истина! Истина! Истина! кричит Владыка Бездны Галлюцинаций.

— Вы, конечно же, знаете, — продолжал Джоунз, обращаясь к сэру Джону, — что все революции в Европе были тайно спланированы баварскими иллюминатами, которых финансируют Ротшильды. Эти революции похоронили старую монархически-феодальную систему и подготовили почву для «свободной» рыночной системы, в которой всем управляет монополизированный капитал. Конечно, у иллюминатов были и свои цели. «Нет бога, кроме человека» — это был их лозунг, прежде чем Кроули присвоил его. Вообще, «Ordo Templi Orientis» в том виде, в котором он существует сейчас, образовался в 1888 году в результате объединения новых иллюминатов Леопольда Энгельса с «Герметическим Братством Света» П. Б. Рэндолфа. Рэндолф, американский негр, начинал как жрец вуду, но потом прошел серьезную подготовку в том же ордене дервишей, с которым были связаны младотурки и Распутин. Есть подозрения, что Теодор Ройсс, Внешний Глава «Ordo Templi Orientis», был двойным агентом и шпионил не только за Марксом и его товарищами для германской разведки, но и за немцами для марксистов. Что касается Кроули, у него были какие-то связи — не берусь судить об их характере — с полковником Марсденом из нашей армейской разведки. Не странно ли, что вся эта неразбериха восходит еще к Мансуру — дервишу, которого в девятом веке правоверные мусульмане забили камнями за то, что он сказал: «Я есмь Истина, и моем тюрбане нет ничего, кроме Бога»? Кстати, именно последователи Мансура посвятили тамплиеров в тайны тантрической сексуальной магии…

А Матушка Гусыня — это вовсе не Матушка Гусыня, а переодетая Исида, которая ищет не кость, а фаллос Осириса. Все, что можно вообразить, в каком-то смысле истинно: если я искренне поверю в то, что могу летать, мне не составит труда улететь куда-нибудь в стратосферу…

— Артур! — внезапно закричал Вири, вырывая сэра Джона из плена солиптических фантазий.

Джоунз и Бэбкок повернули головы туда, куда пристально всматривался священник. На другой стороне улицы был чей-то сад. Но что это — то ли метнулась чья-то неясная тень, то ли просто ветер качнул ветви деревьев?

— Боже, — потрясенно прошептал Вири. — Это же мой покойный брат, Артур!

— Но это невозможно. Вероятно, вы обознались, — попытался возразить Джоунз. Священник лишь отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Артур, — воскликнул он, — ты чудовище! Ты навлек проклятье на нашу семью, а теперь восстал из могилы, чтобы насмехаться надо мной! — С этими словами Вири бросился через дорогу.

— За ним! — крикнул Джоунз, срываясь с места.

Сэр Джон добежал до тротуара на противоположной стороне улицы первым и успел увидеть, как Вири проскочил сквозь ворота в сад и понесся по дорожке между зарослями каких-то высоких экзотических кустов. Метрах в трех от ворот дорожка резко повернула вправо, и теперь Вири бежал параллельно улице. Как раз в тот момент, когда сэр Джон ворвался в сад, священник поравнялся с большим дубом и скрылся за ним.

Добежав до поворота, сэр Джон с изумлением обнаружил, что Вири исчез. Он бросился к следующему повороту, и там столкнулся лицом к лицу с долговязым чернобородым человеком в русской меховой шапке, который подстригал кусты.

— Где он? — крикнул сэр Джон.

— Кто? — переспросил его бородач с сильным славянским акцентом.

— Священник — он только что пробежал по этой дорожке… К ним подбежал запыхавшийся Джоунз.

— Что случилось? — спросил он. — Похоже, Вири исчез.

— Какой еще Вири? — недовольно пробурчал русский. — Здесь вообще никого не было.

Джоунз и Бэбкок озадаченно переглянулись. Джоунз пришел в себя первым.

— А вы кто такой, сэр? — спросил он.

— Я барон Николай Соломонович Захаров, — сказал незнакомец. — Это мой сад, а вон там — мой дом, и я подозреваю, что вы оба умудрились напиться в столь ранний час, раз вам кажется, что вы кого-то здесь видели. Уверяю вас, здесь никого не было.

XXXVI

— Наконец-то, — произнес Эйнштейн, попыхивая трубкой. — Теперь у нас есть хоть какая-то зацепка.

Джойс неуклюже поерзал в своем кресле, пытаясь свернуться поудобнее.

— Хорошо, если нам удастся за нее зацепиться, — с сомнением сказал он.

Эйнштейн начал рыться у себя на столе в поисках чистого листа. По-видимому, это была непростая задача, ибо вся бумага в его кабинете была испещрена формулами и уравнениями.

— Барон Захаров, — пробормотал он. — Свет в конце тоннеля. Ага! — Он наконец нашел то, что искал. — Вот, — сказал он, протягивая бумагу Бэбкоку, — нарисуйте, пожалуйста, точный план того места, где загадочным образом исчез Вири.

Пока сэр Джон усердно рисовал, Эйнштейн то и дело заглядывал ему через плечо, задавая вопросы и уточняя подробности. В конце концов он получил именно такой план, какой ему был нужен.

— Ага, — с удовлетворением произнес Эйнштейн, изучая рисунок, — так я и думал. Ну и хитры же они, мошенники!

— Надеюсь, вы знаете, о чем говорите, — пробурчал Джойс из темного угла, где стояло его кресло. — Для меня, полного профана во всем, что связано с наукой, это самое загадочное из всех событий, о которых нам поведал сэр Джон.

Эйнштейн усмехнулся.

— Вряд ли, — сказал он Бэбкоку, — вы поверили барону Захарову на слово и ушли оттуда ни с чем, вежливо распрощавшись.

Бэбкок безнадежно махнул рукой.

— Конечно, мы ему не поверили, — сказал он. — Мы начали его расспрашивать. Сначала он считал нас пьяными или сумасшедшими, и Джоунзу потребовалась вся его дипломатичность, чтобы барон в конце концов отнесся к нам более или менее серьезно. Но даже после этого в его голосе звучала насмешка. Наверное, нет на свете людей надменнее русских дворян. Но он все же позволил нам осмотреть сад. По обе стороны от дорожки росли пышные кусты, псе утопало в листьях и цветах. Если бы преподобного Вири схватили и тащили напролом через сад, часть растений была бы сломана, но ничего такого мы не заметили.

— Какой высоты был забор? — быстро спросил Эйнштейн.

— Около метра. Я отчетливо видел голову и плечи Вири до тех пор, пока он не скрылся за дубом.

— А растения? — не сдавался Эйнштейн.

— От полуметра до приблизительно метра двадцати. Но все они были в целости и сохранности, — повторил сэр Джон.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал Эйнштейн. — Теперь, сэр Джон, постарайтесь как можно точнее представить себе преподобного Вири и барона Захарова. Какого они были роста?

Сэр Джон сосредоточенно нахмурился.

— Вири был небольшого роста, — сказал он. — Может, чуть больше пяти футов. Барон был моего роста или даже немного выше меня, то есть примерно пять футов восемь дюймов. Мне кажется, что я смотрел на него снизу вверх, но он держался очень надменно, поэтому мог показаться мне более высоким, чем был в действительности.

Эйнштейн кивнул и задумался.

— Гром и молния, — через минуту пробурчал он и снова обратился к Бэбкоку. — Что было после того, как вы с Джоунзом осмотрели сад?

— Барон проводил нас до ворот, ворча что-то нравоучительное о людях, которые напиваются с утра. Я был совершенно растерян, но Джоунз сказал: «Я не верю этому человеку. Давайте наведем о нем справки у соседей».

— Очень разумно, — кивнул Эйнштейн.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Бэбкок. — После слов Джоунза я сразу же подумал именно об этом. Исчезновение Вири и надменность барона произвели на меня такое сильное впечатление, что мой ум на какое-то время буквально прекратил функционировать, но эта мысль была совершенно очевидной: если нас каким-то образом провели, барон должен был в этом участвовать.

— Продолжайте, — сказал Эйнштейн с легкой усмешкой.

— Оказалось, что в соседнем доме живет мисс Айседора Дункан, известная американская танцовщица. Кстати, вы когда-нибудь видели, как она танцует? — неожиданно спросил Бэбкок.

— Я ненавижу балет, — сказал Джоунз. — Все эти дурацкие прыжки мешают сосредоточиться на музыке.

— К сожалению, я тоже никогда не видел мисс Дункан, — признался Эйнштейн. — Но, как и все в Европе, много слышал о ней. Говорят, она танцует не хуже Павловой.

— Гораздо лучше! — с жаром воскликнул Бэбкок. — Я видел ее только раз, в 1909 году, но не забуду этого никогда. Конечно, я не одобряю распутного образа жизни мисс Дункан, но должен признать, что она принадлежит к числу величайших балерин нашего времени. Я был очень разочарован тем, что ее не оказалось дома. Но нам все же удалось поговорить с ее секретарем — мисс Стурджис, тоже американкой.

— И что же мисс Стурджис сообщила вам о бароне Захарове?

— О, мы услышали от нее немало интересного, — сказал Бэбкок, устало усмехнувшись. — В сущности, даже намного больше, чем хотели услышать. Оказалось, что она смертельно ненавидит барона.

— Неужели? — расстроенно воскликнул Эйнштейн. — Я ожидал совсем иного.

— Мисс Стурджис назвала барона ханжой и религиозным фанатиком, который все время сует свой нос в чужие дела. По ее словам, однажды барон Захаров попытался организовать в этом квартале нечто вроде крестового похода против мисс Дункан. Он предложил изгнать ее из этого респектабельного района, мотивируя это тем, что она якобы расшатывает устои нравственности. Эта затея провалилась, он не успокоился и продолжал надоедать соседям своими письмами, в которых цитировал смелые высказывания мисс Дункан из газетных интервью и называл ее опасной революционеркой. Мисс Стурджис также сказала, что если бы не его высокий пост в русском посольстве, соседи с удовольствием выдворили бы из квартала его самого.

— Что еще она вам рассказала? — спросил Эйнштейн, внезапно просветлев. На его лице снова заиграла легкая улыбка.

— Каждое утро Захаров ходит в православную церковь, несмотря на то, что она расположена в нескольких километрах от его дома. Чтобы успеть к заутрене, он обычно встает в пять часов. Однажды он попытался использовать свое положение в посольстве и запретить одному магазину русской книги продавать сочинения графа Толстого — Толстой, видите ли, сомневается в непорочном зачатии. Кстати, дядя барона Захарова был патриархом православной церкви и жил в Москве. Сам барон не выносит католиков и евреев, а протестантов вообще приравнивает к атеистам. «Имея такого соседа, — сказала нам мисс Стурджис, — я понимаю, почему Россия остается такой отсталой страной».

Эйнштейн рассмеялся.

— Чудесно! — воскликнул он. — Теперь рассказ мисс Стурджис отлично вписывается в мою теорию.

— Тогда я сошел с ума, — сказал Джойс.

— Почему? — с улыбкой спросил его Эйнштейн.

— Потому что если бы барон вставал в пять утра для того, чтобы убивать кошек в церквях, или восхищался свободомыслием мисс Дункан, я еще мог бы представить его сообщником нашего загадочного Кроули. Но после того, что рассказала мисс Стурджис, он оказывается вне всяких подозрений.

Эйнштейн кивнул.

— Но ведь так все и было задумано. Когда сэр Джон сказал, что мисс Стурджис ненавидит барона, я подумал, что моя гипотеза развалилась. Но теперь я еще больше уверен в том, что нахожусь на правильном пути. Что было дальше, сэр Джон?

— После того, как мы покинули дом мисс Дункан, Джоунз сказал, что исчезновение Вири снова все изменило, и теперь я не должен идти вместе с ним к Кроули; он отправится туда один. Я не согласился, и мы даже чуть не поссорились. В конце концов ему удалось убедить меня. Я отправился в клуб «Диоген» — я часто захожу туда, когда оказываюсь в Лондоне, — и начал ждать… — Бэбкок остановился.

— Так-так, — подбодрил его Эйнштейн.

— Я ждал до наступления темноты. Потом не выдержал, взял экипаж и отправился к Джоунзу в Сохо…

— Хотите, я угадаю, что вы там увидели? — перебил его Эйнштейн. — Обычную английскую семью, простых людей с честными лицами, которые торжественно клялись вам, что никогда не слыхали о мистере Джордже Сесиле Джоунзе, не так ли?

— О боже! — воскликнул Бэбкок, вскакивая со стула. — Невероятно! Как вы догадались?

— Я прав? — спросил Эйнштейн.

— Абсолютно, — признал Бэбкок. — Но как, черт возьми, вы угадали?

— Гадание не имеет ничего общего с научным мышлением, — резко сказал Эйнштейн. — Скорее всего, потом вы также попытались найти Ливерпульского Костолома — последнюю нить, ведущую к Джоунзу.

— Точно, — сказал Джоунз. — Но его комната была совершенно пуста. Хозяйка клялась, что не сдавала ее никому уже несколько месяцев.

— И как же вы поступили? — спросил Эйнштейн.

— Я вернулся в клуб «Диоген» и просидел там без сна целую ночь, ломая себе голову над тем, что произошло. Утром я отправился на почту, чтобы узнать, кому принадлежит ящик 718. Это был мой последний шанс найти Джоунза и «Золотую Зарю». Оказалось, что там всего 600 ящиков, и ящика с номером 718 нет и никогда не было. Незримая Коллегия снова стала совершенно Незримой, как будто последние четыре года моей жизни я провел во сне. Воображаемый мангуст сражался с воображаемыми змеями.

Сэр Джон замолчал, уставившись в пустоту. Он вдруг начал сомневаться во всем, что раньше принимал на веру, и это ужасное сомнение не могло не отразиться на его лице. В комнате повисла напряженная тишина.

— Великолепно, — неожиданно сказал Джойс.

— Что? — раздраженно переспросил его Эйнштейн. — Вы сказали «великолепно»?

— Да, — мрачно подтвердил Джойс, — и я прошу сэра Джона простить мне это вопиющее бессердечие. Видите ли, я сам в некотором роде художник, и поэтому просто не мог не восхититься мастерством и даже, я сказал бы, элегантным стилем ваших противников. Они разыграли превосходный спектакль, сценарий которого совершенен, как блестящее математическое доказательство. Осталось только написать quod erat demonstrandum[69] — не правда ли, герр профессор?