Трип третий, или БИНА

23 апреля 1970 года была тридцать пятая годовщина убийства Артура Флегенхеймера (он же Голландец Шульц), но унылая компания вовсе не собиралась отмечать эту дату. Это были «Рыцари христианства, объединенные верой» (в Атлантиде такая группа называлась «Булавы Лхува Керафата, объединенные истиной»), и их президент, Джеймс Дж.

Трепомена (он же Улыбчивый Джим), заметил среди делегатов бородатого и, следовательно, подозрительного молодого субъекта. Такие типы не бывают членами «Рыцарей христианства, объединенных верой», но зато часто оказываются наркоманами. Улыбчивый Джим велел распорядителям из агентства «.Энди Фрейн» зорко присматривать за молодым человеком и не дать ему «отмочить какую-нибудь шутку», а сам поднялся на трибуну, чтобы прочесть лекцию на тему «Сексуальное воспитание: троянский конь коммунизма в наших школах». (В Атлантиде лекция называлась «Числа: кальмаровая ловушка для безверия в наших школах». Все та же чушь на протяжении тысячелетий.) Бородатый молодой человек, который оказался Саймоном Муном, консультантом журнала «Тинсет» по проблемам иллюминатов и инструктором по сексуальной йоге для многих юных темнокожих леди, наблюдая, как за ним наблюдают (что заставило его вспомнить Гейзенберга), откинулся на спинку сиденья и начал чертить в блокноте пятиугольники. Тремя рядами впереди сидел стриженный «ежиком» мужчина средних лет, похожий на сельского врача из Коннектикута, который вольготно откинулся на спинку кресла в ожидании подходящего момента: он очень надеялся, что шутка, которую они с Саймоном собирались отмочить, получится действительно смешной.

НАС НЕ СДВИНУТ НАС НЕ СДВИНУТ

Из Дейтона (штат Огайо) на восток тянется дорога на Нью-Лебанон и Бруквилл, и на маленькой ферме, расположенной у этой дороги, живет замечательный мужик по имени Джеймс В. Райли, сержант дейтонской полиции. Хотя он скорбит по жене, умершей два года назад, в 1967 году, и беспокоится о сыне, который, кажется, влез в какой-то темный бизнес, требующий частых поездок из Нью-Йорка в Куэрнаваку и обратно, сержант обычно весьма жизнерадостен; но 25 июня 1969 года он был немного не в настроении и вообще чувствовал себя неважно из-за артрита и бесконечной череды бессмысленных и странных вопросов, которыми его засыпал репортер из Нью-Йорка. Это было просто глупо: кто в наше время захочет издавать книгу о Джоне Диллинджере? И почему в этой книге должны обсуждаться диллинджеровские зубы?

— Вы тот самый Джеймс Райли, который служил в полиции Мурсвилла, штат Индиана, когда в 1924 году был впервые арестован Дилленджер? — начал репортер.

— Да, и был он наглым и дрянным юнцом! Я не одобряю тех людей, которые пишут про него книжки и говорят, что большой срок, который он тогда получил, лишь ожесточил и ухудшил его характер. Он получил такой срок, потому что вел себя вызывающе на суде. Ни амека на угрызения совести или раскаяние, лишь остроты да ухмылка всезнайки. С самого начала он был яблочком с гнильцой. И всегда мчался сломя голову. Куда торопился, Бог его знает. Шутили, что их на самом деле двое — так быстро он носился по городу. Спешил, наверное, на собственные похороны. Если хотите знать мое мнение, такому хулиганью, как он, любого срока мало. Их надо урезонивать.

Репортер (как, бишь, его звали — кажется, он сказал Джеймс Маллисон?) проявлял нетерпение.

— Да, да, безусловно, нам нужны более строгие законы и более суровые наказания. Но я хочу узнать, с какой стороны у Диллинджера недоставало зуба: справа или слева?

— О Боже праведный! Вы думаете, что через столько лет я могу это упомнить?

Репортер коснулся носовым платком лба: видимо, очень нервничал.

— Знаете, сержант, некоторые психологи утверждают, что мы в действительности ничего не забываем; все сохраняется в глубинах нашей памяти. Так что я вас прошу, попытайтесь обрисовать Джона Диллинджера, каким вы его помните, с этой его, как вы говорите, ухмылкой всезнайки. Вы можете четко вспомнить его лицо? С какой стороны у него отсутствовал зуб?

— Слушайте, через пару минут мне заступать на дежурство, и я не могу...

Маллисон изменился в лице, как будто пытался скрыть отчаяние.

— Ну что ж, тогда позвольте задать вам другой вопрос. Вы масон?

— Масон? Господи, с чего это... Я всю жизнь католик, да будет вам известно!

— Хорошо, а знаете ли вы в Мурсвилле кого-нибудь из масонов? В смысле, с кем можно побеседовать.

— С какой стати мне с такими людьми беседовать, если они всегда говорят о церкви ужасные вещи?

Репортер гнул свою линию.

— Во всех книгах о Диллинджере говорится, что будущая жертва того первого ограбления, бакалейщик Б. Ф. Морган, звал на помощь, подавая масонский сигнал бедствия. Вы знаете, что это за сигнал?

— Вам лучше спросить об этом масонов, но наверняка они ничего вам не скажут. При том, как они умеют хранить свои секреты, даже агентам ФБР у них ничего не узнать.

Наконец репортер ушел, но сержант Райли, методичный человек, на всякий случай запомнил его имя: Джеймс Маллисон — или он сказал Джозеф Маллисон? Что за странную книгу он пишет. Причем тут зуб Диллинджера и эти проклятые атеисты-масоны? Здесь явно кроется что-то более серьезное, чем кажется на первый взгляд.

МЫ КАК ДЕРЕВЬЯ У ВОДЫ

И НАС НЕ СДВИНУТ С МЕСТА

Мискатоникский университет, расположенный в Аркхеме (штат Массачусетс), никак не назовешь знаменитым, а если сюда и приезжают какие-то ученые чудаки, то только ради коллекции оккультных книг, переданной в дар университетской библиотеке покойным доктором Генри Армитиджем. Но мисс Дорис Горус, библиотекарь, никогда не видела более странного посетителя, чем этот профессор Дж. Д. Маллисон, который заявил, что приехал из Дейтона, штат Огайо, хотя говорил с явным нью-йоркским акцентом. Принимая во внимание его скрытность, она ничуть не удивилась, что он просидел целый день (26 июня 1969 года) над редким экземпляром «Некрономикона» Абдула Альхазреда в переводе доктора Джона Ди. Именно этой книгой интересовалось большинство приезжих чудаков; ею или «Книгой священной магии Абрамелина».

Дорис не нравился «Некрономикон», хотя она считала себя эмансипированной и свободомыслящей молодой женщиной. В книге было что-то тяжелое или, если быть до конца откровенной, извращенное — причем не в приятно-возбуждающем, а в каком-то болезненно-тошнотворном и пугающем смысле. Все эти странные иллюстрации, всегда окаймленные напоминающими здание Пентагона в Вашингтоне пятиугольными рамками, на которых люди совершают изощренные половые акты с какими-то странными тварями, и на людей-то не похожими. Дорис искренне считала, что старый Абдул Альхазред видел такие картинки, накурившись дурной травы. А может, там было и что-то посильнее, чем трава. Она запомнила одну фразу из текста: «Только тот, кто вкушает некоторое алкалоидное растение, коего название лучше не раскрывать непросветленным, может, будучи во плоти, узреть шоггота». "Интересно, что такое шоггот, — иногда думала Дорис. — Наверное, одна из тех мерзких тварей, с которыми люди на иллюстрациях вытворяют все эти похотливые штуки. Точно".

Она обрадовалась, когда Дж. Д. Маллисон наконец ушел и она смогла вернуть «Некрономикон» на его закрытую полку. Она вспомнила краткую биографию старого безумного Абдула Альхазреда, которую написал и тоже передал библиотеке доктор Армитидж: «Провел семь лет в пустыне и утверждал, что посещал Ирем, запретный город, упоминаемый в Коране и основанный, по мнению Альхазреда, еще до появления человека...» Вот глупость! Кто мог строить города, пока не появились люди? Эти шогготы? «Мусульманин лишь формально, он поклонялся существам, которых называл Йог-Сотот и Ктулху». И эта коварная строчка: «По свидетельству его современников, смерть Альхазреда была одновременно трагической и странной: говорили, что он был съеден заживо невидимым чудовищем посреди рыночной площади». Дорис вспоминала, что доктор Армитидж был таким милым стариком, пусть даже его разговоры о каббалистических числах и масонских символах порой казались немного странными; зачем же он собирал такие гадкие книги, написанные страшными людьми?

Налоговая служба США знала о Роберте Патни Дрейке, следующее. За прошедший финансовый год его доход составил: 23 000 005 долларов от акций и облигаций многочисленных оборонных корпораций, 17000 523 доллара от трех контролируемых им банков и 5 807 400 долларов от различной недвижимости. Но она не знала, что на его банковские счета (в Швейцарии) было перечислено более 100 000 000 долларов дохода от проституции, столько же — от героинового и игорного бизнеса и 2 500 000 долларов от порнографии. Правда, не знала она и о неизбежных деловых издержках, о которых он не потрудился заявить, — в частности, о сумме свыше 5 000 000 долларов, которую он потратил на взятки различным законодателям, судьям и полицейским чиновникам во всех пятидесяти штатах, чтобы они не меняли законы, позволявшие ему извлекать гигантскую прибыль на эксплуатации человеческих пороков, и о 50 000 долларов, переданных «Рыцарям христианства, объединенным верой» в последней отчаянной попытке избежать полной легализации порнографии и краха этого сектора его империи.

— Ну и что ты об этом, черт возьми, думаешь? — спросил Барни Малдун. Он держал в руке какой-то амулет. — Нашел его в спальне, — пояснил он, протягивая амулет Солу, чтобы тот мог рассмотреть странное изображение

— Отчасти это китайский символ, — задумчиво сказал Сол. — Главная часть — это две перетекающие друг в друга запятые, одна из которых направлена вверх, а вторая вниз. Это означает, что противоположности тождественны.

— И что это значит? — саркастически спросил Малдун. — Противоположности противоположны, а не тождественны. Надо быть китайцем, чтобы считать иначе.

Сол пропустил это замечание мимо ушей.

— Но в китайском символе нет ни пятиугольника, ни яблока с буквой К... — Внезапно он улыбнулся. — Погоди-ка, спорим, я знаю, что это. Это из древнегреческой мифологии. На Олимпе был пир, куда не пригласили Эриду, поскольку она была богиней раздора и всегда и всем доставляла неприятности. Чтобы отомстить, Эрида устроила еще больше раздора, сделав золотое яблоко и написав на нем «Каллисти», что по-гречески означает «Прекраснейшей». Очевидно, именно поэтому здесь на яблоке изображена буква "К". Затем она бросила его в зал, где пировали гости, и, естественно, все богини немедленно стали на него претендовать. Каждая утверждала, что именно она и есть «прекраснейшая». Наконец старина Зевс, чтобы положить конец спору, позволил Парису решить, какая из богинь прекраснейшая и заслуживает этого яблока. Парис выбрал Афродиту в награду за обещание помочь ему похитить Елену, что и привело потом к Троянской войне.

— Очень интересно, — сказал Малдун. — И это объясняет нам, что именно Джозеф Малик знал об убийствах членов семьи Кеннеди, и о шайке иллюминатов, и о том, почему взорвали его офис? И куда он исчез?

— Конечно, нет, — ответил Сол, — но приятно найти в этом деле хоть что-то узнаваемое. Хотел бы я еще знать, что означает пятиугольник...

— Давай посмотрим остальные записки, — предложил Малдун. Однако следующая бумага озадачила их не на шутку.

— Это наверняка какой-нибудь розыгрыш хиппи или йиппи, — сказал после долгого молчания Малдун. Но в его голосе слышались неуверенные нотки.

— Отчасти это так, — согласился Сол, придерживая кое-какие мысли при себе. — Типичная психология хиппи: смешивать правду и вымысел, чтобы дразнить Истеблишмент. «Сионские мудрецы» — это явное издевательство над нацистской идеологией. Если бы миром действительно управлял еврейский заговор, мой раввин давно бы меня на него вывел. Я достаточно много жертвую на шуле.

— У меня родной брат иезуит, — добавил Малдун, ткнув пальцем в «Общество Иисуса», — и он никогда не приглашал меня ни в какой всемирный заговор.

— А вот эта часть почти правдоподобна, — сказал Сол, показывая на «Сферу Последствий». — Ага-хан действительно возглавляет исламскую секту исмаилитов, и эта секта была основана Хасаном ибн Саббахом, «горным старцем», который был лидером хашишин в XI веке. Если верить третьей записке, Адам Вейсгаупт основал общество баварских иллюминатов после изучения трудов Саббаха, так что в этой части все сходится -ведь Хасан ибн Саббах считается первым, кто ввез в западный мир из Индии марихуану и гашиш. Это согласуется с данными о том, что Вейсгаупт выращивал коноплю и Вашингтон тоже собирал большой урожай конопли в поместье Маунт-Вернон.

— Погоди-ка. Смотри, ведь вся эта система выстроена вокруг пятиугольника. Все остальное как бы вырастает из него.

— И что? Ты считаешь Министерство обороны международным центром заговора иллюминатов?

— Ладно, давай читать дальше, — буркнул Малдун.

(Индейскому агенту в висконсинской резервации меноминов известно следующее: с момента возвращения туда Билли Фрешетт и до самой ее смерти в 1968 году она ежемесячно получала таинственные чеки из Швейцарии. По мнению агента, он разгадал эту загадку: несмотря на все истории, свидетельствующие об обратном, Билли действительно предала Диллинджера, и это была награда. Он в этом убежден. Как же он заблуждается.)

"Дети семи и восьми лет, — выступает Улыбчивый Джим Трепо-мена перед аудиторией РХОВ, — болтают о пенисах и влагалищах — и употребляют именно эти слова] Задумаемся, неужели это случайность? Позвольте мне процитировать по этому поводу слова Ленина..." Саймон зевает.

Наверное, сентиментальность и суеверие были не чужды Банановому Носу Малдонадо, и именно поэтому в 1936 году он велел своему сыну, священнику, отслужить сотню месс за упокой души Голландца. Даже спустя годы, когда разговор заходил о Голландце, он всегда за него заступался: "Он был парень что надо, Голландец, пока ты не перешел ему дорогу. Но если перешел, то прости-прощай: тебе не жить. В этом он был почти сицилиец. А так-то он был прекрасным бизнесменом, первым во всей организации, у кого оказались мозги бухгалтера. Если бы он не вбил себе в голову эту идиотскую идею убить Тома Дьюи, то до сих пор был бы большим человеком. Я сам ему говорил: "Ты убьешь Дьюи, и всем нам несдобровать. Ребята не пойдут на риск. Лаки и Мясник уже собираются тебя приковбоить". Но он даже слушать не хотел. "Мне на всех насрать, — говорил. — И мне все равно, как его зовут: Дьюи, Луи или Фуи. Он умрет". Упрямый немецкий еврей. С ним невозможно было разговаривать. Я даже рассказал ему, как Капоне помог сдать федералам Диллинджера, потому что от этих налетов на банки уже всем жарко стало. И знаете, что он сказал? «Передай Алю, что Диллинджер был одиноким волком. А у меня есть своя стая». Как жаль, как жаль... В воскресенье я поставлю ему в церкви еще свечечку".

СТОИМ РУКА К РУКЕ

И НАС НЕ СДВИНУТ С МЕСТА

Ребекка Гудман устало закрывает книгу и смотрит в пустоту, думая о Вавилоне.