— Но этого не может быть, — говорит Джо Малик, чуть не плача. — Не может же везде царить хаос. Тогда не стояли бы здания. Не летали бы самолеты. Прорвались все плотины. А все инженерные факультеты университетов превратились в сумасшедшие дома.

— А разве они уже не превратились? — спросил Саймон. — Ты читал последние данные по экологии? Близится экологическая катастрофа. Придется смотреть правде в глаза, Джо. Бог — это безумная женщина.

— В искривленном пространстве нет прямых линий, — дополняет Стелла.

— Но мое сознание умирает, — протестует Джо, вздрагивая.

Саймон держит початок кукурузы и поспешно ему говорит: «Осирис — черный бог!»

(Сэр Чарльз Джеймс Нейпир, бородатый и длинноволосый шестидесятилетний генерал армии ее королевского величества в Индии, познакомился в январе 1843 года с одним весьма обаятельным мерзавцем и тотчас же написал своим близким друзьям в Англию, что этот странный человек отважен, умен, сказочно богат и абсолютно беспринципен. Поскольку последователи, которых было более трех миллионов, считали этого странного чудака Богом, он брал с них по двадцать рупий за разрешение поцеловать его руку, требовал (и добивался) сексуальной близости от приглянувшихся жен и дочерей своих правоверных последователей и доказывал свое божественное происхождение, бесстыдно и открыто совершая грехи, признаваясь в которых, любой смертный умер бы со стыда. А в сражении под Миани, поддержав британцев против мятежных белуджей, он еще и доказал, что может сражаться, как десять тигров. В общем, генерал Нейпир заключил, что Хасан Али Шах Махаллати, сорок шестой имам, или живой Бог, исмаилитской секты ислама, прямой потомок Хасана ибн Саббаха, первого Ага-Хана, — самый необычный человек на земле.)

Дорогой Джо,

Я снова вернулся в Чехаго, легендарную вотчину Горбатого Ричарда, всемирный свинарник и проч., где смог приходит, словно гроза, со стороны Гэри, что через озеро, и проч., и где мы с Падре по-прежнему работаем над мозгами местных Больших Шишек и проч., так что у меня появилось время написать тебе длинное письмо, как я и обещал.

Закон Пятерок — это вершина мысли Вейсгаупта, поэтому Хагбард и Джон не особенно интересуются дальнейшими спекуляциями на этот счет. Открытие феномена 23 и 17 целиком и полностью принадлежит мне, хотя ради справедливости надо сказать, что число 23 отмечал еще Уильям С. Берроуз, впрочем не приходя ни к каким выводам.

Я пишу это письмо на скамейке в Грант-парке, неподалеку от того места, где три года назад меня травили мейсом. Весьма символично.

Только что прошла женщина из «Матерей против полиомиелита». Я дал ей четверть доллара. Вот досада, как раз в тот момент, когда я пытался привести мысли в порядок. Когда ты приедешь сюда, я смогу рассказать тебе больше; в письме наверняка все окажется очень схематичным.

Между прочим, Берроуз столкнулся с числом 23 в Танжере, когда капитан парома по фамилии Кларк упомянул в разговоре, что проплавал двадцать три года без единой аварии. В этот же день его паром со всеми пассажирами на борту затонул. Берроуз задумался над этим в тот вечер, когда по радио сообщили, что разбился самолет «Истерн эрлайнс», следовавший из Нью-Йорка в Майами. Летчиком был тоже капитан Кларк, а самолет выполнял рейс номер 23.

— Если ты захочешь узнать о них больше, — сказал Саймон Джо (на этот раз на словах, а не в письме; после встречи с Диллинджером они ехали в Сан-Франциско), — достань из бумажника долларовую купюру и внимательно на нее посмотри. Давай, сделай это прямо сейчас. При мне. — Джо вытащил бумажник и нашел однодолларовую бумажку. (Годом позже в городе, который Саймон назвал Чехаго, подчеркивая синхронность двух вторжений августа 1968 года, на съезде РХОВ после вступительно-наступательной речи Улыбчивого Джима начинается перерыв на ленч. Саймон набрасывается на одного из распорядителей и кричит: «Эй ты, чертов педик, убери руки от моей жопы», — и в возникшей суматохе Джо без труда подсыпает АУМ в безалкогольный коктейль.)

— А мне надо записываться в библиотеку, чтобы посмотреть всего одну книжку? — спрашивает Кармел в публичной библиотеке Лас-Вегаса после того, как Малдонадо не сумел вывести его на какого-нибудь агента коммунистов.

— Одним из самых непонятных поступков Вашингтона, — рассказывает профессор Персиваль Петсделуп на лекции по истории Америки в Колумбийском университете в 1968 году,— был его отказ поддержать Тома Пейна, когда тому вынесли смертный приговор в Париже... "А что непонятного? — думает Джордж Дорн, сидя на галерке. — Вашингтон был штрейкбрехером Истэблишмента".

— Сначала рассмотри портрет на лицевой стороне, — говорит Саймон. — Это вовсе не Вашингтон, это Вейсгаупт. Сравни это изображение с любым из ранних, настоящих портретов Вашингтона, и ты поймешь, о чем я говорю. А как тебе эта загадочная полуулыбка? (С этой улыбкой Вейсгаупт закончил писать письмо, объяснявшее Пейну, почему он не сможет ему помочь; он скрепил его Великой печатью Соединенных Штатов, значение которой было известно только ему, и, откинувшись на спинку стула, вполголоса пробормотал: «Жак де Молэ, ты снова отмщен!»)

— Что значит я устроил беспорядок? Да вон тот педик своими ручищами схватил меня за жопу!

(— Ну, я не знаю, какую конкретно книжку, детка. Какую-нибудь, где рассказывается, как работают коммунисты. В общем, как гражданин и патриот может раскрыть шпионскую группу коммунистов в своем районе. Что-нибудь в таком духе, — поясняет Кармел библиотекарше.)

Толпа мужчин в синих рубашках и белых пластиковых шлемах проносится вниз по лестнице на углу Сорок третьей улицы и площади ООН мимо транспаранта с надписью «Перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы, и не будут более учиться воевать». Размахивая тяжелыми деревянными крестами и выкрикивая грозные боевые кличи, люди в шлемах врезаются в толпу, словно волна, нахлынувшая на песочный замок. Джордж видит, как они приближаются, и его сердце выпрыгивает из груди.

— А когда ты перевернешь купюру, то первым делом увидишь пирамиду иллюминатов. Ты заметишь, что на ней написано число 1776, но наше государство было основано в 1788 году. Предположительно, 1776 означает год подписания Декларации Независимости. Но истинная причина в том, что в 1776 году Вейсгаупт возродил орден иллюминатов. И как ты думаешь, почему в тринадцати ярусах пирамиды заключено семьдесят два сегмента?— спрашивает Саймон в 1969 году...

— Недоразумение, надо же! Когда мужик щупает мою задницу, я прекрасно понимаю, чего он хочет, — кричит Саймон в 1970 году... Джордж толкает локтем Питера Джексона. — «Божья молния», — говорит он. Пластиковые шлемы мерцают в лучах солнца, они снова прибывают волной, скатываясь по лестнице, вверху разворачивается флаг с красными буквами на белом фоне: «АМЕРИКА: ЛЮБИ ЕЕ, ИЛИ МЫ ТЕБЯ РАСТОПЧЕМ»...

"Христос на роликовых коньках, — говорит Питер, — а сейчас смотри: копов как ветром сдует..."

Диллинджер усаживается со скрещенными ногами в пятистенной комнате под залом для медитаций здания ООН. Он сплетает ноги в позу лотоса с легкостью, которая случайному свидетелю показалась бы необычайной для семидесятилетнего человека.

— Семьдесят два — это каббалистическое число Священного Непроизносимого Имени Бога, используемое в черной магии, а тринадцать — это число ведьм на шабаше, — поясняет Саймон. — Вот почему. — Мерно рокочет двигатель «фольксвагена», направляющегося в Сан-Франциско.

Кармел спускается со ступенек публичной библиотеки Лас-Вегаса, зажав под мышкой книгу Дж. Эдгара Гувера «Мастера обмана», на его губах играет самодовольная ухмылка предвкушения, а Саймон наконец изгоняется из отеля «Шератон-Чикаго», выкрикивая: "Педики! Я понял, все вы тут — сборище педиков!"

— И здесь кроется одна из их шуток, — добавляет Саймон. — Ты видишь Звезду Давида над головой орла? Они ввели ее — одну шестиконечную иудейскую звезду, составленную из пятиконечных звезд, —именно для того, чтобы какие-нибудь маньяки правого толка ее увидели и сочли доказательством того, что сионские мудрецы контролируют казначейство и Федеральный резервный банк.

Обозревая сверху толпу на площади ООН, Зев Хирш, глава региональной штаб-квартиры «Божьей молнии» в штате Нью-Йорк, наблюдает, как его плечистые боевики, размахивающие деревянными крестами, словно томагавками, оттесняют трусливых участников антивоенной демонстрации. Но есть препятствие. Между боевиками «Божьей молнии» и их жертвой выстраивается синий ряд полицейских. За спинами копов противники войны хрипло выкрикивают ругательства в адрес противника в пластиковых шлемах. Зев обегает глазами толпу. Он ловит взгляд красномордого полицейского с золотым околышем на фуражке. Зев вопросительно смотрит на капитана полиции. Капитан подмигивает. Через минуту капитан делает незаметный жест левой рукой. Мгновенно строй полицейских исчезает, словно растворившись под ярким весенним солнцем, которое палит над площадью. Батальон «Божьей молнии» набрасывается на страдающих, оскорбленных и изумленных пацифистов. Зев хохочет. Это намного забавнее, чем былые избиения членов Лиги в защиту евреев. Все боевики пьяны. А дождь продолжается.

В иерусалимском кафе на открытом воздухе два седовласых старика в черном пьют кофе. Они пытаются скрыть эмоции от окружающих, но их глаза возбужденно блестят. Они разглядывают внутреннюю страницу газеты на иврите, где напечатаны два объявления: большой, в четверть страницы, анонс, извещающий о крупнейшем рок-фестивале всех времен в Баварии, в городе Ингольштадте, куда съедутся рок-группы и их многочисленные поклонники со всех стран мира; фестиваль называют европейским Вудстоком. Ниже на той же странице, в разделе частных объявлений, влажные глаза обоих стариков уже в пятый раз перечитывают строчку: "С благодарностью Св. Иуде за дарованное покровительство — А. В.".

Один из стариков тычет дрожащим пальцем в страницу.

— Начинается, — говорит он по-немецки.

Второй кивает, и на его сморщенном лице разливается блаженная улыбка.

— Jawohl. Очень скоро начнется все. Der Tag. Скоро придется нам в Баварию ехать. Ewige Blumenkraft!

Карло кладет пистолет на столик между нами.

— Так-то вот, Джордж, — говорит он. — Революционер ты или просто строишь из себя революционера? Способен ли ты взять в руки оружие?

Я вытираю слезы. Внизу течет Пассеик, нескончаемый поток патерсонского мусора спускается вниз по течению в Нъюарк и Атлантический океан. Моя презренная трусливая душа напоминает мне такой же мусор... Боевики «Божьей молнии» рассыпались веером, избивая дубинками каждого, у кого был нагрудный значок с надписью: «Я не хочу умирать за Фернандо-По». Кровопролитные игры в воздухе, недолговечные красные пузырьки перед похожим на надгробие зданием ООН... Дыхание Диллинджера замедляется. Он неотрывно смотрит на рубиновый глаз на вершине тринадцати ярусной пирамиды, скрытой в здании ООН, и размышляет о пятиугольниках.

— Я Божья молния, — говорит Карло. — Это не шутка, малыш, я намерен довести дело до конца. — Он впивается в меня колючими глазами и выхватывает из кармана пружинный нож. — Проклятый комми, — внезапно взвизгивает он и так быстро вскакивает, что за его спиной опрокидывается стул. — На этот раз тебе конец. Я отрежу тебе яйца и отнесу их домой как сувенир. — Он делает выпад ножом, но в последний момент останавливает его. — Что, страшно? Эх ты, патлатый педик! Да у тебя вообще есть яйца, которые можно отрезать? Сейчас выясним. — Он двигается ко мне, размахивая ножом. Лезвие описывает в воздухе фигуры, похожие на змей.

— Послушай, — в отчаянии говорю я, — я ведь знаю, что ты просто разыгрываешь спектакль.

— Ты ничего не знаешь, малыш. Может быть, я из ФБР или ЦРУ. Может быть, это просто предлог, чтобы заставить тебя взять пистолет, и тогда я смогу тебя убить, заявив, что это была самооборона. Жизнь -это не только демонстрации и спектакли, Джордж. Приходит время, когда все становится гораздо серьезнее. — Он снова делает выпад ножом, и я неуклюже отшатываюсь. — Итак, ты берешь пистолет? Или лучше я отрежу тебе яйца и скажу Группе, что от тебя все равно не было бы никакого толку?

Он совершенно безумен, а я совершенно нормален. Возможно, это просто более обтекаемая формулировка истинного положения вещей, суть которого в том, что он храбрый, а я трусливый?

— Послушай, — говорю я, — я же знаю, что на самом деле ты меня не зарежешь, а ты знаешь, что я не стану в тебя стрелять...

— Насрать мне на твои "я знаю", «ты знаешь», — Карло больно бьет меня в грудь свободной рукой. — Я Божья молния, настоящая Божья молния. И я пойду до конца. Да, это проверка, но проверка настоящая. — Он снова меня бьет, заставив потерять равновесие, потом дает мне две оплеухи, одну за другой, быстро, как работают «дворники» на лобовом стекле. — Я всегда говорил, что вы, волосатые хиппующие коммунисты, ни хрена не стоите. Ты даже не можешь дать сдачи. Ты даже не можешь разозлиться, а? Тебе просто очень себя жалко, верно?

Это было уж слишком. Он задел за живое, я и впрямь в глубине души мучился из-за несправедливости всего происходившего, а тут еще его способность увидеть во мне больше, чем я обычно осмеливался видеть в себе сам; и тогда я схватил со стола пистолет и крикнул: "Ах ты садист-сталинист, сукин ты сын!"

— А взгляни на орла, — говорит Саймон. — Посмотри очень внимательно. На самом деле в его левой лапе не оливковая ветвь, малыш. А наша старая добрая подруга Мария-Хуана. Ты просто никогда раньше не рассматривал долларовую купюру, верно?

Ну а пирамида — это, конечно же, из алхимии. В традиционном символизме кубом, пирамидой и сферой представлены три вида секса. Куб — это та пародия, которую мы называем «нормальным» сексом: две нервные системы, как две параллельные поверхности куба, никогда в действительности не сливаются во время оргазма. В пирамиде две поверхности сходятся в одной точке и сливаются в магически-телепатическом оргазме. Сфера подразумевает тантрический ритуал, который продолжается бесконечно и вообще не заканчивается оргазмом. Алхимики пользовались этим кодом более двух тысяч лет. Среди наших Отцов-основателей были розенкрейцеры, которые видели в пирамиде свой символ сексуальной магии. Не так давно с такой же смысловой нагрузкой этот символ использовал Алистер Кроули. Глаз в пирамиде означает встречу двух душ. Нейрологическое смыкание. Око Шивы. Ewige Schlangekraft — вечная змеиная сила. Слияние Розы и Креста, влагалища и пениса, в Розовый Крест. Астральный скачок. Сознание, ускользающее от физиологии.

Судя по тому, что сообщили ученые из ЭФО Хагбарду Челине, АУМ начинает действовать практически мгновенно, поэтому Джо подошел к первому человеку, отхлебнувшему коктейль, и завязал разговор.

— Улыбчивый Джим отлично выступил, — глубокомысленно сказал он.

(Я приставил ствол к брюху Карло и увидел, как у него побелели губы.

— Нет, не волнуйся, — сказал я, улыбаясь. — Я не стану в тебя стрелять. Но когда я вернусь, где-то на улицах Морнингсайд-Хейтс будет валяться мертвый легавый.

Он начал что-то говорить, но я врезал ему пистолетом и усмехнулся, глядя, как он ловит ртом воздух.

— Товарищ, — добавил я.

— Да, Улыбчивый Джим — прирожденный оратор, — поддакнул собеседник.

— Прирожденный оратор, — вымолвил со значением Джо. — Кстати, я Джим Маллисон из нью-йоркской делегации, — добавил он, протягивая собеседнику руку.

— Понял это по вашему акценту, — проницательно сказал собеседник. — А я Клем Котекс из Литтл-Рока. — Они обменялись рукопожатием. — Рад знакомству.

— Как нехорошо получилось с этим парнем, которого вышвырнули, — сказал Джо, понизив голос. — Мне показалось, что распорядитель действительно, ну, вы понимаете, трогал его.

Во взгляде Котекса мелькнуло удивление, но затем он с сомнением покачал головой.

— В наше время никогда не поймешь, особенно в больших городах... Вы действительно полагаете, что распорядитель из фирмы «Энди Фрейн» может быть... гомиком?

— Как вы сказали, в наше время в больших городах... — Джо пожал плечами. — Я просто говорю, что мне так кажется. Конечно, вполне возможно, что он вовсе не такой. Возможно, он просто мелкий воришка, который пытался залезть парню в карман. В наше время часто встречается и такое.

Рука Котекса непроизвольно потянулась к заднему карману брюк, убедиться, на месте ли бумажник, а Джо вкрадчиво продолжал:

— Но все же я не стал бы исключать и первое объяснение. Давайте на минуту задумаемся, что за люди хотят быть распорядителями на собрании РХОВ? Должно быть, вы сами заметили, как много в нашей организации гомосексуалистов.

— Как? — выкатил глаза Котекс.

— Не заметили? — надменно усмехнулся Джо. — Среди нас очень мало истинных христиан. Большинство голубоватые, вы понимаете, что я имею в виду? По-моему, это одна из самых больших наших проблем, которую мы должны открыто признать и откровенно обсудить. Разрядить обстановку, понимаете? Вот, к примеру, вы обращали внимание, как Улыбчивый Джим во время разговора всегда обнимает за плечи собеседника...

Котекс не дал ему договорить.

— Эй, мистер, да вы молодчина! До меня только сейчас дошло: некоторые из присутствующих.мужчин, когда Улыбчивый Джим показывал те снимки с изображением женских половых органов, чтобы показать, до чего опустились наши журналы, действительно содрогались. Они не просто не одобряли, а испытывали явное отвращение. Скажите мне, какой мужчина сочтет отвратительной обнаженную леди?

«Давай, детка, давай», — думал Джордж. АУМ работает. Он быстро перевел разговор на другую тему.

— Есть еще одна вещь, которая меня тревожит. Почему мы никогда не подвергаем сомнению теорию сферической Земли?

— Как вы сказали?

— Смотрите, — сказал Джо. — Если все эти яйцеголовые ученые, коммунисты и либералы упорно навязывают ее нашим школам, значит, в ней наверняка есть что-то подозрительное. Разве вам никогда не приходило в голову, что теория шарообразной Земли никак не вписывается — ну просто никак, — в историю Всемирного Потопа, чудо Иисуса Навина или рассказ об искушении Христа, где он стоит на вершине храма и видит все царства земные? И как мужчина мужчину, я вас спрашиваю, разве во время путешествий вы хоть раз где-нибудь видели закругление? Все места, где я бывал, — плоские. Поверим ли мы Библии и свидетельству наших органов чувств или же так и будем слушать кучку агностиков и атеистов в лабораторных халатах?

— Но ведь тень Земли на Луне во время затмения...

Джо достал из кармана десятицентовую монетку и положил на ладонь.

— Эта монетка тоже отбрасывает круглую тень, но ведь она плоская, это не шар.

Пока Котекс долго смотрел в пустоту, Джо за ним наблюдал, с трудом сдерживая любопытство.

— Знаете что, — изрек наконец Котекс, — все библейские чудеса, и наши собственные путешествия, и тень на Луне — всё это имело бы смысл, если бы Земля имела форму моркови, а все континенты находились на торце...

«Хвала богу Саймона, Багзу Банни, — ликовал Джо. — Свершилось. Он не только стал доверчивым. Он еще и рождает идеи».

Я вышел за полицейским — легавым, поправил я себя, — из кафетерия. Я чувствовал возбуждение, понимая, что это Трип. Синий цвет его формы, неоновые вывески, даже зеленый цвет фонарных столбов — все было слишком ярким. Это адреналин. Во рту пересохло: обезвоживание. Все классические симптомы ситуации «дерись или убегай». Скиннер называет это синдромом активизации. Я пропустил полицейского — легавого — на полквартала вперед и потянулся в карман за револьвером.

— Давай, Джордж! — кричал Малик. Джордж не хотел убегать. Его сердце бешено колотилось, а руки и ноги так сильно дрожали, что он понимал: в драке они ему не помогут. Но убегать он тоже не хотел. Он достаточно набегался от этих ублюдков.

Но от него ничего не зависело. Когда прибыли боевики в синих рубашках и белых шлемах, толпа отхлынула, и Джорджу пришлось отходить вместе с толпой, иначе его сбили бы с ног и затоптали.

— Давай же, Джордж. — Теперь рядом с ним был Питер Джексон, который тянул его, крепко держа за руку.

— Черт возьми, почему мы должны от них убегать? — сказал Джордж, отшатываясь назад.

Питер слабо улыбнулся.

— Как говорит твой любимый Мао, Джордж? Враг наступает, мы отступаем. Пусть на растерзание остаются фанатики «Моритури».

Я не мог это сделать. Моя рука сжимала револьвер, но я не мог его вытащить и размахивать им перед собой, как не мог достать из штанов пенис у всех на виду. Я не сомневался, что, хотя кроме меня и копа на улице не было ни души, с десяток зевак выскочит из дверей с криками: «Смотрите, он вытащил его из штанов».

Как и сейчас, когда Хагбард сказал: «Не дрейфь. Нам предстоит сражение», — я застыл на месте, как застыл на набережной Пассеика.

— Ты просто тешишь себя мыслью, что ты революционер? —спросил Карло.

А Мэвис-то как сказала: "Воинствующие радикалы из твоей компании могут только взять рецепт «коктейля Молотова», аккуратно вырезанный из «Нью-Йорк ривъю оф букс», повесить на туалетной двери и дрочить на него".

Говард пел:

На этот раз я вытащил револьвер из кармана, стоя и глядя вниз на Пассеик, и прижал ствол ко лбу. Если у меня не хватало мужества совершить убийство, то, видит Бог, моего отчаяния хватило бы на сотню самоубийств. Причем мне придется убить себя лишь один раз. Один раз — и потом забытье. Я взвел курок. (Очередной спектакль, Джордж? Или ты взаправду готов?) Я сделаю это, черт возьми, черт вас всех возьми. Я спустил курок, и когда прогремел выстрел, я провалился в черноту.

(АУМ был продуктом, разработанным учеными из ЭФО, Эридианского Фронта Освобождения, которым они поделились с ДЖЕМами. Это был экстракт конопли, усиленный РНК, «молекулой, отвечающей за обучение», с легкой примесью знаменитого «сан-францисского спидбола» — героина, кокаина и ЛСД. Он вызывал следующий эффект: героин снимал тревогу, РНК стимулировала творчество, конопля и кислота открывали сознание для радости, а кокаин вводился лишь для того, чтобы число компонентов соответствовало Закону Пятерок. Точность пропорций гарантировала отсутствие галлюцинаций и «кайфа», зато вызывала неожиданный всплеск «конструктивной доверчивости», как любил это называть Хагбард Челине.)

В движении большой массы людей иногда происходят внезапные изменения. Вместо того чтобы оттеснить Джорджа и Питера назад, толпа между ними и белыми шлемами расступилась. Худой мужчина с глазами, полными невыразимой муки, тяжело навалился на Джорджа. Послышался ужасный звук удара, и мужчина упал на землю.

Джордж сначала увидел темно-коричневый деревянный крест, и только потом боевика, который им орудовал. На торце перекладины креста — кровь и налипшие волосы. Боевик из «Божьей молнии» — смуглый, широкоплечий и мускулистый, с синевой на щеках, по виду итальянец или испанец, — очень напоминал Карло. Его глаза были расширены, рот открыт, и он тяжело дышал. На лице ни ярости, ни садистской радости, а только бездумное и сильное напряжение человека, выполняющего тяжелую и изнурительную работу. Он наклонился над упавшим худым человеком и поднял крест.

— Ах так! — отрывисто рявкнул Питер Джексон. Он оттолкнул Джорджа в сторону. В его руке появился совершенно идиотский водяной пистолет из желтой пластмассы. Он выпустил струю жидкости в затылок ничего не подозревавшей «Божьей молнии». Боевик заорал, изогнулся дугой, выронил крест и упал на спину, корчась и пронзительно визжа.

— Вот тебе, урод! — прорычал Пит, втягивая Джорджа в гущу толпы, бежавшей с места проигранного сражения в сторону Сорок второй улицы.

— Еще полтора часа, — произносит Хагбард, и в его голосе наконец слышится тщательно скрываемое напряжение. Джордж сверяет часы — точно 22:30 по инголыштадскому времени. Группа «Пластиковое каноэ» завывает: КРИШНА КРИШНА ХАРЕ ХАРЕ.

(Двумя днями раньше под лучами полуденного солнца Кармел мчится в своем джипе, удаляясь от Лас-Вегаса.)

— И с кем же из Клики Нортона мне предстоит встретиться? — спрашивает Джо. — С судьей Кратером? Амелией Эрхарт? Сейчас я уже ничему не удивлюсь.

— С некоторыми очень надежными людьми, — отвечает Саймон. — Но не с теми, кого ты назвал. И прежде чем ты станешь просветленным, тебе придется умереть, по-настоящему умереть. — Он ласково улыбается. — Помимо смерти и воскресения ты не обнаружишь в этой компании ничего, что можно было бы назвать «сверхъестественным». И даже намека на сатанизм в старом чикагском стиле.

— Господи, — говорит Джо, — неужели это было всего неделю назад?

— Да, — усмехается Саймон, обгоняя на своем «фольксвагене» «шевроле» с орегонскими номерами. — Сейчас все еще 1969 год, даже если тебе кажется, что ты прожил несколько лет с того момента, как мы встретились на собрании анархистов. Он весело поблескивает глазами, краем глаза поглядывая на Джо.

— Насколько я понимаю, ты намекаешь, что знаешь содержание моих видений. Я уже вижу свое будущее.

— Такое всегда случается после доброй грязной черной мессы, когда в ладан подмешивают дурь, — объясняет Саймон. — Что же ты видишь? Это происходит во время бодрствования?

— Нет, только в снах. — Джо умолкает, задумавшись. — Но я знаю, что это реальная штука, потому что сны очень уж яркие. Одни видения связаны с каким-то съездом «за введение цензуры» в отеле «Шератон-Чикаго», который, кажется, будет проходить примерно через год. В других видениях я по какой-то причине перевоплощаюсь во врача, но, по-моему, это произойдет нескоро, лет через пять или шесть. И третья группа образов кажется мне съемками очередного фильма о Франкенштейне, но в массовке играют только хиппи, и, по-моему, идет какой-то рок-фестиваль.

— Тебя это беспокоит?

— Немного. Я привык просыпаться по утрам, когда будущее — впереди, а не позади и впереди одновременно.

— Ты к этому привыкнешь. Ты лишь начинаешь вступать в контакт с тем, что старик Вейсгаупт называл die Morgensheutegesternwelt — завтрашне-сегодняшне-вчерашний мир. Это явление побудило Гете написать «Фауста», так же как девиз Вейсгаупта Ewige Blumenkraft" вдохновил его на "Ewige Wiebliche[57]. И вот что я тебе скажу, — посоветовал Саймон. — Попробуй, по примеру Баки Фуллера, носить трое наручных часов. Одни пусть показывают текущее время там, где ты находишься, вторые — время там, куда ты направляешься, а третьи — время в каком-нибудь условном месте, например в Гринвиче или твоем родном городе. Это поможет тебе привыкнуть к относительности. И вообще, не свисти, когда писаешь. А когда перестаешь понимать, что к чему, можешь про себя повторять изречение Фуллера: «Оказывается, я — глагол».

Некоторое время они едут молча, пока Джо размышляет над тем, что он — глагол. "Вот черт, — думает он, — я так и не смог понять, что имеет в виду Фуллер, когда говорит, что Бог — это глагол". Саймон дает ему время на обдумывание, а сам снова мурлычет: «Рамзес Второй умер, любовь моя. Он гуляет по полям, где живут БЛАЖЕННЫЕ...» Джо чувствует, что впадает в дрему... и все лица за обеденным столом посмотрели на него с удивлением.

— Нет, серьезно, — сказал он. — Антропологи слишком робки, чтобы заявить об этом вслух, публично, но спросите любого из них в частной беседе, приперев к стенке.

Он отчетливо видит все детали: это был все тот же зал в отеле «Шератон-Чикаго» с теми же лицами. (Я был там раньше и говорил это раньше.)

— Индейские «танцы дождя» тоже срабатывают. Всегда начинается дождь. Тогда почему невозможно, что их боги реальны, а наши — нет? Было ли когда-нибудь так, что вы о чем-то просили Иисуса в молитвах и действительно это получали? — Воцарилось долгое молчание, и наконец старая женщина с напряженным лицом по-девичьи улыбается и заявляет: «Молодой человек, я хочу это проверить. Как можно встретиться с индейцем в Чикаго?»

Словно томагавки, кресты «Божьей молнии» поднимаются и падают на беззащитный череп худого мужчины. Они нашли своего раненого товарища на улице, где он лежал, корчась и стеная, рядом со своей жертвой. Двое боевиков перенесли раненого в сторону, пока остальные мстили находившемуся без сознания мирному демонстранту.

(«Ты, Лука, — говорит Иешуа бен Иосиф, — это не записывай».) Итак, пространство-время может искривляться и вновь приходить в порядок, когда вы здесь потеряетесь: Фернандо По смотрит в подзорную трубу на новый остров, не подозревая, что он будет назван в его честь и что в один прекрасный день Саймон Мун напишет:

«В 1472 году Фернандо По открыл Фернандо-По», а Хагбард скажет: «Истина — это тигр», пока Тимоти Лири совершает изящный побег из своего собственного Краун-Пойнта — тюрьмы Сан-Луис-Обиспо, а на четыре миллиарда лет раньше один сквинк говорит другому: «Я решил экологическую проблему на этой новой планете». И второй сквинк, партнер первого (они владеют корпорацией «Оплеуха», самой дрянной фирмой-подрядчиком во всем Млечном Пути), спрашивает: «Как?» Первый сквинк громко смеется: «В каждый организм закладывается программа смерти. Согласен, это омрачит им жизнь, особенно самым сознательным из них, но наверняка минимизирует наши накладные расходы». Корпорация «Оплеуха» постаралась снизить накладные расходы всеми возможными способами, и Земля стала «Ужасным Примером», о котором упоминается во всех галактических учебниках по проектированию планет.

Когда Берроуз рассказал мне об этом, я обалдел, потому что мне было в то время 23 года и я жил на Кларк-стрит. Кроме того, я тут же увидел приложение к Закону Пятерок: 2 + 3 = 5, а в фамилии Кларк пять букв.

Я задумался об этом вновь, когда случайно обратил внимание на кораблекрушение, описанное в «Канто 23» Эзры Паунда. Описывая морские путешествия в этой огромной поэме на восьмистах страницах, автор упомянул только об этом кораблекрушении. Кроме того, в «Канто 23» есть строчка «с солнцем в золотом кубке», которая, по признанию Йейтса, вдохновила его на строки: «золотые яблоки солнца, серебряные яблоки луны». Понятно, что золотые яблоки вернули мои мысли к Эриде, и я понял, что напал на верный след.