Трип первый, или КЕТЕР

Это было в тот год, когда они наконец имманентизировали Эсхатон. Первого апреля великие державы мира подошли к ядерной войне ближе, чем когда бы то ни было, и все из-за какого-то ничтожного острова Фернандо-По. К тому времени, когда мир вернулся к нормальному состоянию холодной войны, некоторые умники уже окрестили это «самой бездарной первоапрельской шуткой в истории». Так получилось, что мне известны все подробности происшедшего, однако я не представляю, как о них рассказать, чтобы большинству читателей мое повествование не показалось бредом. Ведь я не вполне уверен даже в том, кто такой я сам. Это, конечно же, осложняет дело, так что не знаю, захотите ли вы мне верить. Например, в данный момент я сознаю себя белкой, прыгающей с дерева на дерево в Центральном парке Нью-Йорка, как раз напротив Шестьдесят восьмой улицы. Причем мне кажется, что это происходит ночью 23 апреля (или уже утром 24 апреля?), но увязать белку с Фернандо-По пока выше моих сил. Прошу вас проявить терпение. Мне не по силам хоть как-то облегчить для нас с вами положение вещей. Вам придется просто смириться с тем, что к вам обращается бестелесный голос, ведь и я, сколь бы это ни было для меня мучительно, смирился с тем, что обращаюсь к невидимой, возможно даже несуществующей, аудитории.

Мудрецы издавна усматривают в мире трагедию, фарс или даже фокус иллюзиониста. Но все они, если действительно мудры, понимают, что мир — своего рода сцена, на которой все мы играем роли, причем всякий раз, когда поднимается занавес, выясняется, что актеры совершенно не готовились к спектаклю. Почему бы и мне не предположить, что Земля — это цирк, ярмарочный балаган, блуждающий вокруг Солнца вот уже четыре миллиарда лет? В этом балагане разыгрываются все новые и новые ужасы и чудеса, которые все равно никогда не смогут заинтересовать зрителей настолько, чтобы те перестали расходиться один за другим по домам, погружаясь в долгую, скучную зимнюю спячку. Тогда, хотя бы на время, я мог бы отождествить себя с распорядителем манежа... Но эта корона тяжела для моей головы (если у меня вообще есть голова), и я должен вас предупредить, что для Вселенной такого размера труппа очень мала и многим из нас приходится работать за двоих и даже за троих, так что не удивляйтесь, если я буду возвращаться под многими масками. Воистину, чего только в жизни не бывает.

Вот, например, сейчас мне не до фантазий и не до шуток. Я зол. Я нахожусь в столице Кении Найроби, а звать меня, вы уж простите, Нкрумах Фубар. У меня черный цвет кожи (вас это беспокоит? меня — ничуть), и, подобно большинству из вас, я представляю собой нечто среднее между дикарем и человеком технологической эры. Проще говоря, я, как шаман-кикуйю, более или менее приспособившийся к городской жизни, по-прежнему верю в колдовство, ибо не настолько глуп, чтобы не доверять собственному опыту. Сегодня третье апреля, и из-за событий в Фернандо-По я несколько ночей не спал и поэтому рассчитываю на ваше снисхождение. Дело в том, что в данный момент я занимаюсь не совсем благим делом — изготавливаю кукол, изображающих правителей Америки, России и Китая. Вы правильно догадались: я намерен втыкать булавки в головы этих кукол каждый день на протяжении месяца. Если уж они не дают мне спать, то и я им тоже не дам. Это и есть Справедливость, в каком-то смысле.

В скором времени у президента США действительно случится несколько тяжелых приступов мигрени, однако атеистически настроенные правители Москвы и Пекина оказались не столь уязвимыми для магии. Ни один из них так и не пожаловался на головную боль. Но подождите, в нашем цирке есть и другой артист — один из самых умных и порядочных среди нас. Так уж вышло, что он родился дельфином, поэтому его имя непроизносимо, но вы можете называть его Говардом. Он плывет среди руин Атлантиды, и уже десятое апреля — время не стоит на месте.

Я не знаю, что именно видит Говард, но увиденное его тревожит, и он решает рассказать обо всем Хагбарду Челине. Мне еще ничего не известно о том, кто такой Хагбард Челине. Ну и ладно: любуйтесь волнами и радуйтесь, что здесь пока еще чистая и прозрачная вода. Наблюдайте, как в золотых лучах солнца искрятся волны, причудливо посверкивая серебром. Смотрите, смотрите, как катятся волны, так что пять часов пролетают за одну секунду и мы уже на суше, среди деревьев; вот даже и лист падает — эдакий поэтический штрих, пока не начался ужас.

Где мы? Я же говорил, в пяти часах — к западу, если быть точным. Так вот, в то самое мгновение, когда Говард делает сальто над Атлантидой, здесь туристка по имени Саспарилла Годзилла, из Симко, провинция Онтарио (имевшая несчастье родиться человеком), выполняет крутое пике: падает носом в землю без чувств. Мы в Мехико, в парке Чапультепек, рядом с Музеем антропологии, и остальные туристы очень сочувствуют бедняжке. Позже она говорила, что во всем виновата жара. Не столь искушенная в важных вопросах, как Нкрумах Фубар, она никому не сказала, да и сама сразу забыла о том, что на самом деле сбило ее с ног. В Симко люди всегда говорили Гарри Годзилле, что ему досталась очень благоразумная жена, то есть Саспарилла, а в Канаде (как и в Соединенных Штатах) считается благоразумным скрывать некоторые факты. Впрочем, пока что лучше, наверное, не называть это фактом. Давайте просто скажем, что она увидела — или ей показалось, что увидела, — зловещую гримасу, исказившую лицо гигантской статуи Тлалока, бога дождя. Никто из Симко ничего подобного раньше не видал. И впрямь, чего только в жизни не бывает.

И если вы думаете, что случай с бедной женщиной был единичным, то советую вам почитать записи практикующих психиатров за тот месяц. Резко увеличилось количество сообщений о чрезмерной тревожности шизофреников в психиатрических больницах и маниях на религиозной почве. Самые обычные мужчины и женщины приходили на прием, чтобы пожаловаться на глаза, которые за ними повсюду следят, на каких-то существ в капюшонах, проходящих сквозь запертые двери, на фигуры в коронах, отдающие неразборчивые приказы, на голоса якобы от Бога или от Дьявола — в общем, на всякую чертовщину. Но, конечно, здравомыслие требует объявить все это отголосками трагедии Фернандо-По.

Телефон зазвонил в половине третьего ночи 24 апреля. Тупо, глухо, немо, слепо я нащупываю в темноте тело, личность, задачу.

— Гудман, — говорю в трубку и приподнимаюсь на локте: до сих пор не совсем вернулся из своего далека.

— Взрыв и убийство, — сообщает электрический бесполый голос.

Я сплю голым (уж простите) и потому записываю адрес, одновременно натягивая трусы и брюки. Шестьдесят восьмая восточная улица, около здания Совета по международным отношениям.

— Еду, — говорю я и вешаю трубку.

— А? Что там? — бормочет с постели Ребекка.

Она тоже обнажена, и это вызывает очень приятные воспоминания о том, что происходило несколько часов назад. Наверное, кто-то будет шокирован тем, что мне уже за шестьдесят, а ей всего двадцать пять. И я знаю, что факт нашего супружества никак не спасает положения.

Для моего возраста у меня неплохое тело, и, увидев Ребекку (все простыни сбились в сторону), я снова убеждаюсь в том, что мое тело в полном порядке. В сущности, в этот момент я даже не помню, что был распорядителем манежа: от сна осталось лишь смутное эхо. Я самозабвенно целую ее в шею, потому что она моя жена, а я — ее муж. И даже если я при этом инспектор убойного отдела Северного округа, сейчас уже сама идея о том, что я чужой в этом теле, вместе с моими снами растаяла в воздухе. В прозрачном воздухе.

— Что? — переспрашивает Ребекка, все еще не проснувшись.

— Опять придурки-радикалы, — отвечаю я, натягивая рубашку; сейчас, когда она в полубессознательном состоянии, сойдет любой мой ответ.

— М-м, — бормочет она удовлетворенно и снова проваливается в глубокий сон. Я ополаскиваю лицо — в зеркале усталый пожилой человек — и провожу по волосам расческой. Как раз есть время подумать о том, что до пенсии осталось всего несколько лет, вспомнить иглу для подкожных инъекций и день в Кэтскиллсе с моей первой женой Сандрой, когда там еще был чистый воздух... так — носки, туфли, галстук, шляпа... и ты никогда не перестанешь скорбеть... как я ни любил Ребекку, никогда я не переставал скорбеть по Сандре. Взрыв и убийство. Что за сумасшедший мир! Вы помните те времена, когда в три часа ночи еще можно было проехать по Нью-Йорку без дорожных пробок? Те времена давно прошли. Дороги забиты грузовиками, которым запрещается ездить днем. И все делают вид, будто верят, что к рассвету воздух очищается от выхлопных газов. Папа, бывало, говорил: "Сол, Сол, они сделали это с индейцами, теперь они делают это сами с собой, дурные гои". Папа уехал из России, спасаясь от погромов 1905 года, и я подозреваю, что до отъезда он успел многое повидать. Тогда он казался мне старым циником, теперь я и сам выгляжу циником в чьих-то глазах. Есть ли в этом какой-то смысл или закономерность?

Взрыв произошел в одном из старых офисных зданий, где вестибюли неизменно отделаны в этаком прянично-готическом стиле. Зайдя внутрь при тусклом предутреннем свете, легко представить себя Чарли Чаном в музее восковых фигур — атмосфера соответствует. Едва я вошел, как в нос ударил странный сильный запах.

Полицейский, слонявшийся по вестибюлю, вытянулся, узнав меня.

— Весь семнадцатый этаж разворотило и частично восемнадцатый, — сказал он. — И еще здесь, на первом этаже, зоомагазин. Какая-то причуда физики. Других повреждений внизу нет, но взрывной волной разбило все аквариумы на первом. Отсюда и запах.

В тени нарисовался силуэт Барни Малдуна, старого приятеля с внешностью и манерами типичного голливудского копа. Крутой мужик, и далеко не такой глупый, каким любит прикидываться, иначе не стал бы начальником взрывного отдела.

— По твоей части, Барни? — поинтересовался я.

— Похоже на то. Трупов нет. Тебя вызвали потому, что на восемнадцатом этаже сгорел портновский манекен. Первый подъехавший наряд в суматохе принял его за человеческое тело.

(Подождите — кричит Джордж Дорн...)

Лицо Сола осталось невозмутимым; надо сказать, поклонники покера из Полицейского Братства давно отказались от попыток что-нибудь прочесть на этой бесстрастной талмудической физиономии.

Как Барни Малдун, я прекрасно понимал его. Сам с превеликим удовольствием скинул бы это дело на смежный отдел, будь у меня такой шанс, и поспешил бы домой к прелестной невесте вроде Ребекки Гудман. Я ухмыльнулся, сверху вниз глядя на Сола, — сейчас при его росте он просто не попал бы в полицию, но в пору его молодости правила были другими, — и тихо добавил:

— Хотя, возможно, и для тебя тут работенка найдется. Сол вытащил трубку и, набивая ее, спокойно произнес:

— Вот как?

— Сейчас, — продолжил я, — мы как раз запрашиваем списки пропавших без вести, и, если мои опасения подтвердятся, дело в кон це концов окажется на твоем столе.

Он чиркнул спичкой и начал раскуривать трубку.

— Пропавший в такое время суток... возможно, найдется средиживых... поутру, — изрек он между затяжками.

Спичка погасла, и тени вернулись туда, где им никто не мешает.

— Или же, как в нашем случае, не найдется, — сказал Малдун. — Его нет уже три дня.

— Ох уж этот мне большой ирландец с деликатностью слона, — устало ответил Сол. — Не морочь голову. Что там у тебя?

— В офисе, который взорвали, — объяснил Малдун, явно радуясь возможности разделить с кем-нибудь неприятности, — находилась редакция журнала «Конфронтэйшн». Это вроде как леваки, так что, по-видимому, взрыв устроили правые, а не левые. Интересно, что мы не застали дома редактора журнала, Джозефа Малика, а когда мы позвонили одному из его заместителей, как ты думаешь, что он сказал? Малик исчез три дня назад. Это подтверждает и его домовладелец. Он сам его искал, потому что Малик, несмотря на запрет, завел в квартире собак, и соседи жалуются. Так вот, если человек пропадает, а затем его офис взрывают, мне кажется, тут есть некоторый интерес для убойного отдела, как ты думаешь?

Сол фыркнул.

— Может быть, есть, а может, и нет, — отозвался он. — Я еду домой. Утром посмотрю сводку по пропавшим без вести.

Неожиданно подал голос полицейский.

— Знаете, что меня тут беспокоит больше всего? Египетские ротоноски.

— Как вы сказали? — переспросил Сол.

— Зоомагазин, — пояснил полицейский, махнув рукой в дальний конец холла. — Я осмотрел место происшествия, так вот: у них была одна из лучших коллекций аквариумных рыб во всем Нью-Йорке. Даже египетские ротоноски... — взглянув на лица обоих детективов, он, запинаясь, добавил: — Если вы не коллекционируете рыб, вам этого не понять. Но, поверьте, египетскую ротоноску в наше время не так легко достать... и все они до единой сдохли.

— Ротоноски"? — переспросил Малдун.

— Да, видите ли, они носят мальков во рту в течение нескольких дней после рождения и никогда, никогда их не проглатывают. В этом прелесть аквариумистики: начинаешь ценить чудеса природы.

Малдун и Сол переглянулись. Помолчали.

— Как приятно, — сказал наконец Малдун, — что в наше время вполиции так много образованных людей.

Дверь лифта открылась, и оттуда, с металлической коробкой в руках, вышел Дэн Прайсфиксер, молодой рыжеволосый детектив из отдела Малдуна.

— По-моему, это важно, Барни, — сразу начал он, кивнув на ходу Солу. — Чертовски важно. Я нашел это среди обломков. Взрывом коробку приоткрыло, и я заглянул внутрь.

— Ну и? — поторопил его Малдун.

— Самая странная пачка служебных записок, которую я видел в своей жизни. Удивительнее были бы разве что женские сиськи у епископа.

(Это надолго, — внезапно понял Сол. У него начало сосать под ложечкой. — Надолго и всерьез).

— Хочешь взглянуть? — зловеще поинтересовался Малдун.

— Вам лучше где-нибудь присесть, — сказал Прайсфиксер. — Чтобы их просмотреть, понадобится время.

— Идем в кафетерий, — предложил Сол.

— Вы даже не представляете, — повторил полицейский, — сколько стоит египетская ротоноска.

— Всякую тварь жалко, и рыбу, и человека, — философски отозвался Малдун: иногда он пытался подражать гудмановскои манере речи. После этого они с Солом отправились в кафетерий, оставив полицейского наедине с его горем.

Его зовут Джеймс Патрик Хеннесси, он служит в полиции три года. Мы больше не встретимся с ним в нашем повествовании. У него пятилетний умственно отсталый ребенок, которого он любит и которому ничем не может помочь; каждый день на улице вы видите тысячи таких же, как Хеннесси, и даже не догадываетесь, как достойно они несут свой крест... Джордж Дорн, который однажды хотел его застрелить, все еще кричит... Однако Барни и Сол уже в кафетерии. Давайте осмотримся тут. Контраст между готическим вестибюлем и этим помещением (повсюду блестящий разноцветный пластик), можно сказать, разителен. Не обращайте внимания на запах: просто здесь мы ближе к зоомагазину.

Сол снял шляпу и, пока Малдун бегло просмотрел две первые записки, задумчиво поглаживал свои седины. Когда пришла его очередь, он надел очки и стал читать в своей всегдашней манере — медленно, вдумчиво, методично. Вот что там было:

Сол и Малдун обменялись взглядами.

— Давай посмотрим следующую, — сказал Сол.

Сол задумался.

— Держу пари, Барни, — сказал он, — что пропавший Джозеф Малик и есть тот Дж. М., которому адресованы эти записки.

— Да уж, — с сарказмом отозвался Малдун. — Иллюминаты по-прежнему существуют, и именно они с ним расправились. Слушай, Сол, — добавил он, — я высоко ценю твою интуицию, когда есть конкретные факты. Но когда фактов нет, не стоит слишком торопиться.

— Ты не прав, — спокойно сказал Сол. — Факты у нас есть. Во-первых, — он загнул один палец, — помещение взорвано. Во-вторых, — другой палец, — за три дня до взрыва исчезает ответственный сотрудник. Уже этого достаточно, чтобы сделать вывод... даже два вывода. Либо с ним что-то случилось, либо он понял, что ему грозит опасность, и успел скрыться. Теперь об этих записках. Это уже в-третьих, — еще один палец. — Судя по всему, такой авторитетный справочник, как «Британская энциклопедия», дает неверные сведения о дате зарождения движения иллюминатов. В энциклопедии говорится, что иллюминаты появились в Германии только в XVIII веке, но другие источники дают более раннюю датировку. Что тут у нас, смотрим: XVII век — в Испании, XVII век — во Франции, дальше — Италия, XI век, и даже Афганистан, а ведь это полмира от Италии. Отсюда напрашивается второй вывод: если «Британская энциклопедия» ошибается в датировке начала движения иллюминатов, она может неправильно датировать и время прекращения его деятельности. Теперь, если собрать вместе эти три пункта и два вывода, выходит, что...

— Выходит, что редактора захватили иллюминаты и они же взорвали редакцию. Чушь собачья. Я еще раз говорю: ты слишком спешишь.

— Возможно, я как раз недостаточно спешу, — невозмутимо отозвался Сол. — Организация, которая тайно существует на протяжении как минимум нескольких столетий и за все это время никому не раскрывает своих секретов, и сейчас может быть очень даже сильной. — Он многозначительно умолк и прикрыл глаза. Через мгновение он метнул испытывающий взгляд на своего младшего коллегу.

Малдун вздохнул.

— Я видел, как люди высаживались на Луне, — сказал он. — Я видел, как студенты врывались в деканаты и срали там в корзины для бумаг. Я даже видел монахинь в мини-юбках. Но вот представить себе международный заговор, тайно существующий восемь веков... Это все равно что прийти к себе домой и застать там Джеймса Бонда и Президента США, затеявших перестрелку с Фу Манчу и пятью братьями Маркс.

— Ты убеждаешь сам себя, а не меня, Барни. Все настолько очевидно, что просто глупо это отрицать. Тайное общество, которое вершит всю международную политику, действительно существует. Рано или поздно об этом начинает подозревать любой думающий человек. Сейчас никто не хочет войн, но войны тем не менее происходят. Почему? Давай смотреть правде в глаза, Барни. Это и есть то самое «тяжелое дело», которое всем нам иногда снится в кошмарных снах. Чугунное дело. Если бы столько весил покойник, то на его похоронах все шестеро носильщиков заработали бы грыжу. Что скажешь?

— Скажу, как говаривала моя святая матушка: или делай что-то, или слезай с горшка.

Это было в год, когда они наконец имманентизировали Эсхатон. Первого апреля великие державы мира подошли к ядерной войне ближе, чем когда бы то ни было, и все из-за какого-то ничтожного острова Фернандо-По. Но пока все глаза с тревогой и отчаянной надеждой взирали на здание ООН, в Лас-Вегасе жил себе один человек, которого звали Кармелом. Из окон его дома на Дэйт-стрит открывался величественный вид на пустыню, и ему это очень нравилось. Он и сам не знал, почему готов смотреть часами на дикие пространства, поросшие кактусами. Если бы вы сказали Кармелу, что он символически повернулся спиной к человечеству, он бы вас не только не понял, но даже и не обиделся бы. Ваше замечание показалось бы ему просто бессмысленным. А если бы вы добавили, что он и сам похож на пустынную ящерицу или гремучую змею, Кармелу стало бы скучно и он счел бы вас дураком. Для Кармела мир в основном состоял из дураков, которые задают бессмысленные вопросы и волнуются из-за всякой чепухи. Совсем немногие, подобно ему самому, понимали, что действительно важно в жизни (деньги, конечно), и никогда не отвлекались ни на что другое.

Кармел любил сидеть за столом и подсчитывать свой доход за месяц, время от времени поглядывая на плоский песчаный ландшафт за окном, тускло освещенный заревом городских огней. Собственно говоря, этим он и занимался вечером первого апреля. Физически и эмоционально пребывая в пустыне, Кармел испытывал счастье — или, во всяком случае, нечто, наиболее близкое к этому состоянию. За март его девочки заработали 46 000 долларов, из которых он взял себе 23 000; после выплаты десяти процентов Братству за возможность работать спокойно, не сталкиваясь с «солдатами» Бананового Носа Малдонадо, у него оставалась чистая прибыль в размере 20 700 долларов, не облагаемых налогом. Маленький Кармел, ростом пять футов два дюйма с лицом унылого хорька, просиял, когда закончил свои подсчеты; так радуется некрофил, забравшийся в городской морг. Кармел опробовал все возможные варианты секса со своими девушками, но никакой секс не возбуждал его так, как подобные цифры в конце месяца. Он не знал, что получит еще пять миллионов долларов и к первому мая станет самым важным человеком на Земле. Если бы вы попытались ему это объяснить, он отложил бы все дела и только спросил: «Пять миллионов? И сколько народу надо замочить ради такого дела!» Но подождите: достанем-ка атлас и посмотрим на Африку. Спускайтесь по карте вдоль ее западного побережья, пока не доберетесь до Экваториальной Гвинеи. Остановитесь там, где Атлантический океан врезается в сушу и становится заливом Биафра. В заливе вы заметите цепочку мелких островов, один из которых называется Фернандо-По[1]. В начале семидесятых годов в местной столице Санта-Исабель[2] капитан Эрнесто Текилья-и-Мота внимательно читал и перечитывал книгу Эдварда Луттвака «Государственный переворот: практическое пособие», хладнокровно планируя применить луттвакову формулу у себя на острове. Он назначил время переворота, набрал соратников среди офицеров, сформировал клику и начал медленный процесс организационных работ. Он должен был сделать так, чтобы офицеры, поддерживающие официальную власть Экваториальной Гвинеи, к моменту переворота оказались не менее чем в сорока восьми часах пути от Санта-Исабель.