Тем не менее, прийдя в себя, Мадиг отказался что-либо рассказывать, твердя, что все это для слуха одного лишь Смертоносца-Повелителя. Касиб Воитель к той поре уже возвратился к себе в столицу, и Мадига, едва он восстановил силы, направили с охраной в город пауков. Там его немедленно провели к Смертоносцу-Повелителю. Но что именно было между ними, осталось тайной: Квизиба и всех его коллег-советников попросили из комнаты. После разговора велел и возвратиться, и он заметил, что у Мадига вид изможденный и больной, а Смертоносец-Повелитель пребывает в мрачной задумчивости.

Под вечер Мадиг свалился в лихорадке, и не мог стоять на ногах. Его положили в палате на верхнем этаже дворца и запретили к нему входить – всем, даже родному отцу (тоже по имени Галлат). Услышав, что Мадиг при смерти, Галлат кинулся перед Смертоносцем-Повелителем ниц и вымолил, чтобы ему дали проститься с сыном. Касиб Воитель снизошел и позволил ему остаться у смертного одра Мадига. Никому не ведомо, о чем они меж собой говорили, только через неделю после кончины сына отец тоже сошел в могилу. Квизиб присутствовал при его кончине – Галлат, как и его отец, был скорее друг, нежели слуга – и понял, что с потерей сына у старика попросту пропало желание жить. «Моего сына приговорили к смерти», – таковы были его последние слова.

Приехав в Сибиллу накануне лета в следующий раз, Смертоносец-Повелитель застал городок в состоянии паники. За зиму исчезло еще тридцать слуг. Кое-кто из них отправлялся к холмам пасти стада; других похитили ночью из самого города – одного так и вовсе утащили из дома, пока жена и двое сыновей спали. Стражу удвоили, рабы стали насыпать вокруг города вал. И все равно люди продолжали бесследно исчезать. Беспокоило то, что похитители за все время ни разу не попались на глаза.

Это Квизиб предположил, что враг, быть может, проникает в гороод с моря. Смертоносец-Повелитель сейчас же распорядился, чтобы стража патрулировала линию берега. Узнав о последней дерзкой вылазке врага, Смертоносец Повелитель выслал сотни шаров прочесать территорию по всей протяженности Серых Гор. Но лишь следопыту Тубину удалось, работая в одиночку, отыскать тело одного из стражников, присыпанного землей в неглубокой яме, где-то в миле от города. Обе руки в локтях, и обе ноги в коленях у стражника были отсечены. Это было единственное тело, которое удалось найти.

Тут Смертоносец-Повелитель пришел в ярость, и поклялся отомстить (видно, произошло уж действительно нечто из ряда вон выходящее: у пауков, в отличие от людей, сдержанность превыше всего; не прибегать к сильным эмоциям у них – дело чести). Касиб созвал всех советников, среди которых Квизиб считался самым умудренным и почитаемым, и заявил, что собирается отыскать врага и уничтожить его. Большинство пауков, тоже глубоко негодуя, согласились с тем, что враг должен быть наказан любой ценой. Лишь Квизиб и Амалек (старый военачальник) призвали к осторожности. Квизиб чувствовал, что враг, столь искусный в деле маскировки, более опасен, чем думает Смертоносец-Повелитель. Но Касиб был так разгневан, что не прислушался к их совету.

Поскольку все сошлись на том, что враг, должно быть, скрывается в Серых Горах, а сам Касиб всегда держал мысль прибрать к себе все северные земли, Амалеку было приказано собрать войско из тысяч пауков и двуногих воинов. Войско собралось на равнине около Сибиллы, и двинулось на север, в Долину Большого Озера. Людская рать шла маршем вдоль прибрежной равнины, в то время как полчища бойцов пауков взбирались на кручи и прочесывали лощину за лощиной. (Найл мог себе представить не знающих устали «бойцов», переваливающих через высоты, словно через какие-нибудь пологие холмики). Через четыре дня войско воссоединилось на берегах Большого Озера, и стало готовиться к восхождению на Серые Горы.

Людским полкам под началом Амалека надлежало двинуться вверх по западной прибрежной полосе; «бойцам» предстояло все так же прочесывать долины и горы; смертоносцы, возглавляемые самим Касибом Воителем, должны были выступить на восток к речной пойме, открывающей доступ к пустыням Кенда.

За день до того, как войскам Касиба надлежало двинуться на север, воздух был душным и влажным, совершенно без ветра. Но к исходу дня солнце затянула громадная черная туча, а с юго-востока резко подул холодный ветер. С наступлением сумерек разыгралась настоящая буря, а ливень грянул такой, что парусиновые палатки пехотинцев прибивало к земле. Касиб отдал войску приказ укрыться под южным склоном большого утеса, нависающего будто карниз, так что можно было найти прибежище от ветра. Сам Касиб со своими советниками и военачальниками переправился через реку по шаткому временному мостику, который ухитрились соорудить люди, и выбрался на северную сторону долины. Ветер теперь стоял такой, что приходилось цепляться друг за друга, чтобы не сдуло – начальники укрылись в загадочном городе, высеченном в цельной скале. Глядя наружу из пустующего дворца, они увидели, как мост смело бушующее течение. Смертоносец-Повелитель сохранял спокойствие, убежденный, что буря вскоре отбушует и уляжется. Однако к полуночи ветер сделался просто несусветным.

Перед рассветом послышался звук, которого так боялся Квизиб, шестым чувством чуявший, что идет беда: грозный рокот водяных валов, означающий, что озеро вышло из берегов. Квизиб уже «зашорил» ум от страданий, что испытывали сейчас под дождем сородичи. Теперь же его жгла их мука; поток, срывая, бил пауков о скалу. Минута, и все кончено: вода своим напором вылизала долину дочиста, ни следа не оставив от некогда могучего войска.

Дождь и ветер к рассвету прекратились, долина же вся как есть превратилась в бурую реку, бегущую к морю. Смертоносец-Повелитель и немногие уцелевшие были вынуждены провести еще день и ночь в пустующем городе, пока вода не опустилась настолько, что появилась возможность выбраться. Солнце теперь ярилось над влажно поблескивающей слякотью.

Положение было опасное, и Смертоносец-Повелитель это понимал. У пауков, в отличие от людей, воображение развито слабо, поэтому они не склонны преувеличивать свои проблемы от одного лишь раздумья над ними. Одновременно с тем Касибу было ясно, что он потерял практически все свое войско и, если двуногая челядь прознает это и решит восстать, то паукам конец. Однако не осталось и свидетелей, кто мог бы донести злополучные сведения до людских ушей. А потому Касиб Воитель решил возвратиться в город пауков, сделав вид, что одержал на севере великую победу, а о беде умолчать. После этого еще несколько месяцев тела людей и пауков прибивало волнами прилива к берегу; их тотчас вылавливали и сжигали артели рабов, чтобы молва о провале не расходилась среди людей.

Хитрость сработала. Люди так и не узнали о том, что произошло в Долине Мертвых, и Смертоносец-Повелитель продолжал править как ни в чем не бывало, будто у него по прежнему несметное войско.

А неизвестный враг с севера продолжал дерзкими набегами тревожить владения Смертоносца-Повелителя, убивая пастухов, похищая караульщиков, даже пригвоздив стрелами одного смертоносца. Никто врага так и не видел, он словно обладал даром быть невидимым. Вот почему Смертоносец-Повелитель решил внять совету своего мудреца Квизиба Мудрого, и воздвигнуть в Долине Мертвых огромную стену, такую, чтобы не перелез никто. На строительство ушло полвека и двадцать тысяч жизней рабов (во времена Грииба, преемника Касиба, это привело к восстанию, унесшему тысячи жизней пауков и их слуг). Квизиб сошел в царство неживых, когда строительство было еще на половине. Но вместе с тем прекратились и набеги, и паучьих правителей с той поры оставили в покое.

Голос Квизиба стал тише. Присутствующие все как один находились под глубоким впечатлением от образов воскрешенных мумий. Трагедия передавалась настолько явственно, будто явившиеся к Квизибу в самом деле присутствовали при том, как озеро вышло из берегов, унеся в считанные секунды несметное количество жизней. Незабываемой казалась теперь картина утра пришедшего на следующий день после трагедии: пустошь залита темно-бурой слякотью с лужами стоячей воды (ум Квизиба передал картину в точности такой, какой видел ее сам, и Найл подивился поистине фотографической точности паучьего зрения). Словно очнувшись, Найл с новой силой ощутил душную тесноту. Тем не менее, все это отступало на второй план перед важностью только что услышанного.

Найл благодарно поклонился, смущенный тем, что шевельнуться можно едва-едва.

– Благодарю тебя, мудрец. Эх, если б только можно было изложить твои воспоминания на бумаге! Квизиб, очевидно, слегка растерялся.

– Ты имеешь в виду закорючки, означающие речь?

– Да.

– Но зачем это? Никакой речи нам не надо. Мы и без того друг друга слышим.

– Это понятно. Но именно из-за вашего способа общения вы не ведете летописей. Ни один паук в этом городе не знает ни о том, как строилась Большая стена, ни о том, какая трагедия постигла войско Касиба Воителя в Долине Мертвых. Неужели все это достойно забвения?

– Почему же. Память о том живет. Она в моем мозгу. Во мне для того и поддерживают жизнь.

– А сам ты хочешь, чтобы в тебе ее поддерживали?

– Нет. – В односложном ответе чувствовалась неимоверная грусть. – Я как избавления жду того дня, когда меня, наконец, оставят в царстве небытия.

Найл не в силах был сдержать любопытство:

– А каково это – не быть?

– К сожалению, не могу припомнить. Едва я вхожу в этот мир, как память о том, ином царстве пропадает, будто зыбкий сон после пробуждения. Но уже по неохоте вступать в этот мир можно судить, что в том царстве, должно быть, поистине прелестно.

– И что, тебе хочется остаться там навсегда?

– Даже очень, но я обещал пребывать в живых, чтобы моя память никогда не затерялась.

– А вот если б твою память передать на письме, тебя бы можно было освободить от обещания.

– Такое невозможно, – твердо, с убеждением сказал Квизиб.

– Действительно, всю тонкость и богатство твоих ощущений передать трудно. Но можно было бы запечатлеть все сколь-нибудь существенные события. – Чувствуя, что Квизиб собирается возразить, он торопливо продолжал: – Ты послушай. Было время, когда у людей не было письменности. Но у них была речь, и менестрели со сказителями, излагая на свой лад истории великих дел, передавали их из поколения в поколение, не давая памяти угаснуть. Затем была изобретена письменность, и появилась возможность вести летописи. Отныне человек знал свою историю. История человеческой цивилизации целиком хранится теперь в архивах Белой башни.

Квизиб был явно под впечатлением.

– Наверное, это неимоверное множество слов.

– Да. Каждая страница содержит множество слов. А каждая библиотека содержит множество книг. – Для большей ясности Найл сопровождал слова мысленными образами.

Квизиб, казалось, был потрясен.

– Да это же поистине труд вечности. Найл, непривычный к выражению абстрактных понятий, ощутил в душе нарастающее отчаяние.

– Ты не понимаешь. Вам, паукам, такая идея не по нраву, потому что на первый взгляд кажется скучной. Вы живете настоящим, и считаете его таким интересным, что до прошлого вам и дела нет. А это своего рода лень. – По паучьим понятиям, Найл говорил ужасающе грубо, но так спешил высказаться, что было не до этикета. – Люди тоже ленивы, но всегда есть некоторые исключения. Поэтому среди них отыскивались немногие, кто вел летописи, составлял атласы звездного неба, изучал законы геометрии – вся та работа, что у большинства считается скукой. Вот так, постепенно, люди построили огромные города и освоили планету, занимаясь тем, что у вас считается скукой. Лишь упорно делая то, что считается рутиной, люди перестают быть рабами и осваивают роль хозяев. – Говоря, он с отчаянием чувствовал, что слова не доходят, и ни один паук не в силах понять, о чем он. А закончив, с изумлением осознал, что пауки слушают буквально затаив дыхание, и лишь тут понял, что страстная убежденность в голосе невольно заставила их прислушиваться к его словам, словно к некоему божественному откровению.

Воцарившаяся следом тишина дала понять, что они усвоили сказанное и сосредоточенно размышляют над его значением. Наконец Квизиб сказал:

– Переложить мои воспоминания на человеческий язык ох как непросто.

– Не спорю. Но это легче, чем ты думаешь. В Белой башне есть устройство, способное читать ум. Оно могло бы хранить содержимое твоей памяти, и память никогда бы не затерялась.

– Смертоносец-Повелитель никогда бы этого не допустил.

– А его позволения и не требуется. Я правитель этого города. – Было как-то неловко заявлять об этом вслух, но чувствовалось, что выбора нет.

– Мне решать, как быть.

Квизиб как бы перевел изумленный взор на Асмака.

– Это правда?

– Да, господин. Он посланец богини, а следовательно, правитель этого города.

– И его воля превыше воли Смертоносца-Повелителя?

– Да, господин.

Квизиб справился со своим замешательством; иначе было бы бестактно. К Найлу он обратился с нарочитой почтительностью, как к властительному вельможе:

– Прошу простить, повелитель. Я не знал, кто вы. Найл мысленно отозвался: дескать, ни к чему. Но в голосе Квизиба по-прежнему чувствовалось беспокойство.

– Я торжественно присягнул не уходить в небытие…

– Властью, вверенной мне богиней, – перебил Найл, – я могу освободить тебя от твоего обета.

Квизиб раздумывал в тишине. Когда снова заговорил, стало ясно, что он пришел к решению.

– Тогда, видно, тебе по силам снять с меня обет молчания о разговоре, что был у Мадига с Касибом Воителем.

– Так ты что, знал тайну? – удивленно спросил Найл.

– Смертоносец-Повелитель наконец разгласил ее в ночь великой бури, когда мы с ним дожидались рассвета в Долине Мертвых. Катастрофа подточила его силы, и он хотел излить кому-нибудь душу. Поскольку я был единственным, кому он доверял тайну, я поклялся молчать. Но нет такой тайны, которую нельзя разгласить посланцу богини.

У Найла гулко застучало сердце. Но он сдерживал волнение и стоял молча, показывая, что не собирается неволить Квизиба.

Последовавший затем рассказ был изложен языком образов и ощущений. Поскольку сам Квизиб не был непосредственным участником событий, повествованию не хватало прежней четкости; но даже и этот, повторный, пересказ – вначале от Мадига Смертоносцу-Повелителю, затем от Повелителя Квизибу – был чарующе достоверным, ощущения словно передавались напрямую.

Квизиб поведал, как на Мадига и его товарищей, спящих в неглубокой лощине пустыни Канда, набросились в предрассветный час и оглушили прежде, чем они успели опомниться и оказать сопротивление. Лиц нападавших они не видели, поскольку пленникам сразу завязали глаза и предупредили, что убьют любого, кто попытается снять повязку. Наутро пленители исполнили угрозу и перерезали горло одному из пленников, Рольфу Колеснику, – он, как выяснилось, подглядывал под повязку.

Шесть дней они упорно шли по неровной, каменистой местности, пробираясь через воняющие гнилью болота. Их пленители говорили очень мало, даже между собой. На исходе шестого дня, когда уже свечерело, они остановились в травянистой долине: с расстояния до слуха доносился голос воды, – будто шумел водопад или река в половодье. Звук доносился издалека, но слух у Мадига был исключительно острый. Пленникам дали сладковатого питья, и Мадига вскоре стала одолевать дремота. Он впрочем, догадался, что напиток – дурманящее снадобье, и изо всех сил одолевал дремоту. Так что он еще бодрствовал, когда к их пленителям примкнула еще одна группа людей, пришедшая со стороны шумящего потока. Это было последнее, что запомнил Мадиг, прежде чем его сморил сон.

Очнувшись, Мадиг обнаружил, что лежит на наспех сооруженных носилках, и его несут вниз по склону. Шум воды, ровный и размеренный, был теперь совсем близко. В скором времени через повязку стал процеживаться свет, и Мадиг понял, что, должно быть, уже рассвело. Через несколько часов пленникам снова дали поесть, и опять сладкого снадобья, от которого засыпают. Но на этот раз Мадигу удалось половину порции пролить себе на грудь, так что следующая часть перехода отложилась в голове более-менее ясно. Его положили в лодку. Затем пленников взвалили на подводы, в которые запряжен был вьючный скот, и они пробыли в пути до самого вечера. На исходе дня опять покормили и дали сладкого снадобья. Мадиг снова попытался пролить, но на этот раз пленители разгадали уловку и жестоко, до крови избили его. Так что он уже не жалел, когда в него влили целый кубок сладкого зелья, от которого наступило долгое забытье.

Очнулся он на жестком лежаке в сыром подземелье. Повязку сняли; когда же он попытался расспросить тюремщика, то в ответ услышал, что будет убит, если еще хоть раз раскроет рот. Зная уже, что у этих нелюдей за словом следует дело, Мадиг позаботился быть как можно неприметнее.

Много дней он не видел никого, кроме угрюмого и неразговорчивого человека, приносившего пищу. Но вот однажды в темницу вошла девушка, а следом за ней мужчина с ведром горячей воды. Мужчина велел ему раздеться, а девушка омыла Мадига с головы до ног, подстригла и причесала волосы и бороду. Мадиг догадался по этим приготовлениям, что его вскоре поведут к какому-нибудь важному сановнику – может, к самому правителю.

Закончив обработку, ему велели одеться. Затем на глаза снова натянули повязку и повели из темницы по звенящим гулким эхом каменным коридорам. Под повязку не пробивалось ничего, кроме полоски дневного света, но тем не менее можно было сделать вывод, что ведут по улицам довольно большого селения, или даже города: дорога под ногами была жесткой и гладкой. Чувствовалось и то, что они здесь не одни: слышался звук шагов. Вместе с тем царило странное безмолвие; сколько ни напрягай слух, голосов не слышно. Провожатые тоже шли молча, и Мадиг не решался заговорить.

Вот взошли по лестнице; стало слышно, как заскрипела, открываясь, массивная дверь, и гулко захлопнулась за спиной. Они прошли по каменным плитам пола, и по эху шагов стало ясно, что перед ними большая передняя. Вот еще одна большая дверь, и они оказались в зале, холодной как лед. Мадиг понял, что провожатые остались за дверями, а сам он теперь находится перед правителем этого города. И что странно, славящегося бесстрашием Мадига одолевало холодное чувство ужаса, словно в присутствии опасного хищника, да так, что трудно было сдержать дрожь в коленях. И тут впервые – похоже, с возвышения – послышался тихий голос (правитель, видимо, восседал на троне, к которому вела ступенчатая лестница).

– Мне надо, чтобы ты передал послание правителю пауков. – Голос шелестел вкрадчиво, и непривычно тихо, словно у говорящего что-то не в порядке было с голосовыми связками. – Ты слушаешь?

– Да, господин.

– Я хочу, чтобы ты сказал своему хозяину, что эти земли принадлежат мне, и я уничтожу любого, кто посмеет на них посягнуть. Повтори.

– Я должен сказать своему хозяину…

– Тише. Я не глухой.

– Прошу прощения, господин, – произнес Мадиг в замешательстве, ему казалось, что он говорит ничуть не громче обычного. Теперь он выдыхал слова едва не шепотом. – Я должен сказать своему хозяину, что эти земли принадлежат тебе, и ты уничтожишь любого, кто посмеет на них посягнуть.

– Верно. Можешь также сообщить, что я маг, и могу, если понадобится, сделать город невидимым, так что бесполезно будет его искать. Понятно?

– Да, господин. Мой хозяин, безусловно…

– Теперь ступай. – Мадиг повернулся уходить, но тут голос требовательно окликнул: – Постой. – Послышался глухой, все более отчетливый шелест одежд, но совершенно не было слышно шагов. – Передашь также, что твоих товарищей я оставляю в заложниках, и если ответ твоего хозяина будет отрицательный, они все умрут.

– Да, господин. – У Мадига внутри оборвалось. Он знал наперед, что Касиб Воитель придет от такой угрозы в ярость, и следовательно, его товарищи уже обречены. Ну что ж, по крайней мере, можно будет за них отомстить…

Но невидимый словно прочел его мысли:

– Умрешь и ты. У меня длинные руки, и я не ослабляю хватки.

Мадигу на руку легла ладонь, холодная и странно шершавая, все равно что разлагающаяся короста прокаженного.

Когда пальцы сомкнулись, Мадиг пронзительно вскрикнул от боли; хватка такая, что может раздробить всю кисть. Тут невидимый придвинулся Мадигу к самому уху.

– И вот еще что, – когда послышался голос, Мадиг с изумленным ужасом заметил, что не чувствует дыхания, хотя рот находится в паре сантиметров от уха. – Скажи своему хозяину, что если он не воспримет мое предостережение, его подданных ждет такая беда, что бойня Айвара Жестокого в сравнении с ней покажется пустяком. – Он выпустил руку Мадига.

– Да, господин.

– Тебе дается один месяц, тридцать дней. Если ты за это время вернешься с положительным ответом, считай, что тебе и твоим товарищам повезло. Если нет, вы все умрете. Льдистые клещи разомкнулись, вместе с тем будто опустошив Мадига до самого дна. Придя в себя, он обнаружил, что повязка снята, а сам он снова в подземелье. Правая рука была в крови, а кисть холодная, онемелая. Позже, кое-как поужинав, он провалился в сон. Проснувшись, Мадиг почувствовал, что его опять несут на носилках, На этот раз вверх по неровному склону; на глазах опять повязка. С расстояния доносился звонкий шум воды. Неровные, мятущиеся блики света, пробивающиеся сквозь повязку, дали понять, что пленители несут факелы – видимо, опять ночной переход.

Следующие шесть дней его гнали пешком по каменистой бесприютной равнине, и Мадиг к вечеру так выматывался, что падал и мгновенно засыпал вплоть до рассвета. Он обратил внимание, что его конвоиры изъясняются меж собой лишь короткими слогами, а по большей части молчат.

Как-то утром Мадига разбудило тепло солнечных лучей на лице. Странно, так долго залеживаться ему никогда не позволяли. Он лежал прислушиваясь – может, конвоиры готовят еду? – но тишина в конце концов убедила его, что он один. Он осторожно сместил повязку на лоб и увидел, что лежит на широкой, знакомой с виду долине – позднее ее нарекут Долиной Мертвых. Солнце стояло высоко, а конвоиров не было видно нигде. Зато рядом стояла котомка с едой и питьем; это убедило Мадига в том, что он свободен. У него ушло два дня, чтобы добраться до Сибиллы.

К этому времени онемелость из кисти успела проникнуть в плечо, и донимал изнурительный жар. Вот почему он отмахивался от лекарей и неистово требовал, чтобы его отвезли в город Смертоносца-Повелителя. Там его без задержки провели к Касибу Воителю, и он передал послание таинственного врага. Смертоносец-Повелитель слушал не перебивая, а когда Мадиг закончил, начал дотошно расспрашивать его о пребывании в плену – сколько дней перехода между пустынями Кенда и твердыней врага, и как далеко пришлось Медигу шагать, прежде чем его отпустили. По всем этим расспросам Мадиг понял, что Смертоносец-Повелитель вынашивает план нападения, а следовательно, сам он, Мадиг, обречен на смерть. Свою участь он принял безропотно, поскольку ясно: как же иначе может Смертоносец-Повелитель реагировать на наглые угрозы обыкновенного двуногого.

Лекари пытались помочь Мадигу, который окончательно слег, но никто не мог толком понять, что с ним стряслось. Онемение разошлось по всей груди, затем стало стекать вниз, к ногам. Мадиг бредил и все твердил в лихорадке о товарищах, оставшихся в лапах у врага. И точно как предсказал маг, скончался на тридцатый день.

Сотни паучьих шаров рассеялись над Серыми Горами, от пустынь Кенда до Озера Безмолвия, но не нашли они ни города, ни даже хижины пастуха. Тут начал ложиться первый снег, и Касиб Воитель понял, что поход придется отложить до лета. Оставался без малого год до срока, когда исполнилась угроза мага, и войско Смертоносца-Повелителя было уничтожено в Долине Мертвых.

– Вот что поведал мне Касиб Воитель в Долине Мертвых, когда мы дожидались с ним дневного света, – заключил Квизиб. – Ему хотелось услышать от меня слова утешения, что поражение случилось не по его вине. Но на этот раз я никак не мог успокоить своего повелителя. – Квизиб приумолк; молчал и Найл, понимая, что даже смерть не убила в старике чувства горя. Наконец Квизиб спросил:

– Ну что, избранник богини, на все твои вопросы дан ответ?

– На все, кроме одного, господин.

– Какого именно?

– Чего хотел добиться тот неизвестный враг с севера? Квизиб долго размышлял. Было видно, что над этим вопросом он никогда особо не задумывался.

– Выразить свою злобу, поглумиться над моими сородичами. Чего же еще?

Найл покачал головой; ответ казался слишком однозначным.

Квизиб заметил беспокойство Найла.

– Чем ты сам это объясняешь?

– Толком не могу сказать. Между тем рассудок подсказывает, тут должно быть что-то еще.

Последовала долгая пауза. Наконец Квизиб сказал;

– Ты должен научить моих сородичей использовать силу рассудка. Мы не придаем ей должного значения. – И помолчав, добавил: – А теперь уже поздно.

– Почему же, отнюдь не поздно.

– Во всяком случае, поздно для меня. Ибо мне пера возвращаться в царство мертвых. Ты хочешь еще что-либо спросить, прежде чем я уйду?

Найл подумал.

– Пожалуй, нет, мой господин.

– Тогда я скажу тебе кое о чем. В царстве неживых не существует понятие времени, прошлое и будущее там слиты воедино. Увидев тебя, я понял, что тебе предстоит опасное странствие, во время которого ты окажешься близок к отчаянию. Когда такое случится, помни, что несломленный дух неодолим.

– Но…

Недоговорив, Найл понял, что Квизиба уже нет. Он исчез резко, как лопнувший пузырь, оставив зависшими все вопросы Найла. Лишь тут он обратил внимание, что трое «бойцов» скрючились в полном изнеможении. Можно было предположить, сколько живой энергии высосано из их тел, и почему Квизиб, как и Хеб, исчез так внезапно. Не укрылось и то, что пещера стала на удивление холодной, и влажные ее стены покрыты тонким слоем изморози.

Выдержав паузу, Асмак спросил:

– Пойдем назад, мой повелитель?

– Не будем дожидаться, пока эти трое придут в себя?

– Это будет не скоро, быть может, дня через два.

– Тогда веди.

Асмак, повернувшись, протиснулся в лаз. Найл направился следом, и тут с удивлением понял, что больше не боится тесноты окружающих стен; наоборот, покидает это странное место с огорчением.

Едва ступив обратно на твердый пол, Найл уловил, что происходит нечто не совсем обычное. Асмак стоял неподвижно, словно не хотел двигаться, а воздух, казалось, колко искрится, словно покрылся крохотными пузырьками, лопающимися от прикосновения к коже. Напоминало взвесь некоего водопада чистой жизненной энергии, или позванивание неисчислимого множества крохотных колокольчиков. Нечто подобное Найлу раз доводилось чувствовать в городе жуков-бомбардиров. Он догадывался, что это как-то связано с живительной энергией растения-властителя, известного паукам как Нуада, богиня Великой Дельты. Каждый день на рассвете это растение излучало волны чистой жизненности – той самой, что вызывала аномальное развитие пауков и многих других насекомых.

Теперь же происходило буквально следующее. Молодая паучья поросль впитывала живительные волны, а затем, скопив сообща полученное, наводняла энергией священную пещеру. Сам по себе каждый паук словно представлял сосуд для жизненного элексира, который сливал затем в общий резервуар. Резервуаром же была сама пещера. Таким образом им удавалось нагнетать жизненную ауру, необходимую для поддержания клеток памяти давно иссохших предков вроде Хеба Могучего или Квизиба Мудрого, не давая их духам безвозвратно кануть в царство неживых.

Асмак, угодивший в этот живительный поток, застыл в безмолвном экстазе, с наслаждением впитывая вибрации, сотрясающие пещеру подобно громовым звукам огромного органа. Найл тоже ощущал эту энергию, но на порядок слабее; для воздействия, на людей уровень вибрации был слишком низок, воспринять ее можно было лишь в состоянии глубокой расслабленности. Поэтому сила, хотя и ощущалась, неспособна была вызвать ответную реакцию.

Одновременно чувствовалось, что и сам Асмак из-за возраста уже не может реагировать на нее так самозабвенно, как молодые; выработанное жизнью самообладание несколько отчуждает его от голоса богини. Теперь понятно, почему именно молодым вменялось хранить прах вождей; они одни воспринимают вибрацию с безраздельной чуткостью. Впору позавидовать.

Поток пошел на убыль и постепенно иссяк, словно исчезающий вдали звук. Наступила тишина, угрюмая, как после грозы, перемежаемая лишь звонким стуком капель. Найл прислонился к шероховатой стене, расслабившись настолько блаженно, что не хотелось двигаться. Приятно было бы лечь на каменный пол и заснуть. Но чувствовалось, что часть сущности остается отстраненной, требовательно чуткой, недовольной дремливым ощущением эмоциональной сытости.

Первым зашевелился Асмак. Он восстановил контакт, и Найл неожиданно почувствовал, что стоит в темноте; интенсивность осязания делала зрение ненужным. Он опять мог «видеть» священную пещеру и ощущать присутствие молодых пауков, скрытых в хитросплетении тенет. С усилием выпрямившись, он возвратился в мир обыденного сознания.

Освободился от чар богини и Асмак; грандиозная сила воли дала ему возможность сделать это без усилия.

– Мы возвращаемся, мой повелитель? – как и Дравиг, поначалу он почему-то считал, что Найл предпочитает формальное общение. Найл вяло кивнул; Асмак повернулся и пошел через пещеру.

Найл думал, что обратно они выйдут через ту же низкую дверь, в которую входили; но почему-то Асмак двинулся совсем в другую сторону, вдоль стены к противоположному концу пещеры. Приходилось лавировать, огибая завесы паутины, скрывающей вход в усыпальницы Смертоносцев-Повелителей и советников со времени Хеба Могучего.