Это могло означать лишь одно. Человек по коридору пройти не мог. Будь он каким угодно легким, в такой тишине все равно неизбежно были бы слышны его шаги. А вот паук, выбирая половицы ненадежнее, запросто мог ступать по обеим сторонам коридора. Скрип двери означал, что он находится в соседней комнате.
      И тут Найлу стало ясно, откуда возникло это чувство, что за ним следят. Ни к чему выискивать щель в двери. Следят-то не глаза. Это чужой, посторонний разум скрытно силится проникнуть в его мысли. Усталость и уныние полонили Найла настолько, что он и не думал ограждать свой разум. На миг ему вдруг захотелось воссоздать в памяти все: каждую мысль, оттенок чувства – с того самого мгновения, как истаял звук шагов стражницы. Однако он тут же отказался от этой затеи. Зачем? Все равно уже ничего не исправишь.
      И опять время обрело неподвижность. Сейчас, наверное, уже вечер, скоро начнет темнеть. Юноше хотелось есть и пить, но эти желания были слабыми, неотчетливыми.
      В коридоре скрипнула половица, Найл вздрогнул. Кто-то осторожно подбирался и его комнате, похоже, босиком.
      Слышно было, как незнакомец остановился возле двери. Заскрипел, с трудом подаваясь, засов. Наконец дверь приотворилась, и женский голос окликнул его по имени.
      – Мерлью!
      – Тс-с-с! – Девушка на цыпочках проскользнула в комнату и прикрыла за собой дверь. – Где ты?
      – Здесь, в углу.
      Найл так рад был ее видеть, что ему захотелось броситься к ней и сжать в объятиях, но он опасался, что девушка не так его поймет.
      Мерлью посмотрела по сторонам и брезгливо поморщилась:
      – Ужас какой. Неужели и присесть не на что?
      – Да вот, подушки есть.
      – Что ж, и то ладно.
      От звуков ее голоса ему стало хорошо и спокойно, было в нем что-то теплое, доброе.
      Бросив одну подушку к стене, девушка осторожно на нее опустилась. Найл подсел возле:
      – Зачем ты сюда пришла?
      – Посмотреть, как ты здесь.
      – Но зачем?
      – Конечно, потому что тревожилась!
      Сердце юноши учащенно забилось, и все волнения и тревоги отступили куда-то далеко-далеко.
      – Зачем они так с нами поступили?
      – Тс-с! Не так громко. – Мерлью прикрыла Найлу рот ладонью. Ладошка была мягкая, чуть попахивала благовониями. Найл едва сдержался, чтобы не поцеловать ее. – Мне нельзя находиться здесь долго.
      – Твой отец знает, что ты здесь?
      – Нет. А ты мне обещай, что ему не расскажешь.
      Она шептала в самое ухо. Теплое, влажное дыхание, легкое касание тела пьянили.
      – Понятное дело, буду помалкивать. Но зачем нас заперли?
      – Это не его вина. Ему приходится подчиняться их повелениям. Сегодня пауки весь день здесь кишмя кишели.
      – Чего им нужно?
      – Не знаю, – прошептала она. – Я думала, ты мне расскажешь.
      Найл покачал головой.
      – Ты что, даже не догадываешься? – немного помолчав, спросила она.
      – Не знаю я, – вздохнул Найл.
      Ладони Мерлью ласково коснулись его щек, девушка повернула лицо Найла к себе и заглянула в глаза:
      – Ты мне не доверяешь?
      Найл удивился:
      – С чего ты взяла?
      – Хочешь, чтобы я тебе помогла?
      – Только если это для тебя не опасно.
      Внезапно до Найла дошло: Мерлью хочет, чтобы он ее поцеловал. Стоит лишь наклониться вперед и… Ладонь девушки ласково скользнула со щеки ему на затылок, их лица оказались совсем близко.
      Найл обнял Мерлью за талию и прижал к себе. Сидеть было неудобно, голые плечи упирались в холодную стену.
      Девушка тихонько отодвинулась.
      У юноши вдруг дыхание перехватило от изумленного, радостного предчувствия: Мерлью аккуратно раскладывала подушки на полу.
      Через минуту, притянув Найла к себе, она вожделенно прильнула к нему всем телом.
      Изумительно, просто поверить невозможно.
      Еще минут десять назад он распрощался со всякой надеждой, а вот теперь сжимал в объятиях девушку, о которой так долго мечтал. Скажи кто, что Найла поутру казнят, восторг его едва бы померк.
      Он ощущал ее всю: обнаженные ноги, прижавшиеся к его ногам, короткое шелковистое платье, гладко скользящее под пальцами, упругую нежную грудь, что, вздымаясь и опадая, касалась его груди, чувствовал сладость ее теплого дыхания. Найл бережно приникал губами к ее ушку, завиткам волос на шее, глазам, лбу.
      Мерлью ласково обнимала его за шею, мягко целовала в губы. Ему казалось, что его поднял поток теплого воздуха, закружил и понес в неведомую прекрасную даль…
      Где-то внизу приглушенно стукнула дверь.
      Мерлью, замерев, прислушалась. Затем встала, на цыпочках подошла к двери и выглянула наружу. Постояв чуть-чуть, девушка вернулась и снова легла рядом. Они опять нежно обнялись и слились губами в поцелуе. Наконец Мерлью отодвинулась:
      – Слушай, я попытаюсь выяснить у отца, что все это значит. А ты сам что, и вправду ни о чем не догадываешься?
      – Я убил паука, – просто сказал Найл.
      – Что ты сделал?! – Мерлью глядела на юношу, явно не в силах осмыслить его слов.
      – На обратном пути, когда мы шли от вас.
      Он рассказал все: о песчаной буре, о том, как нашел раздвижную трубку, как неожиданно наткнулся на занесенного песком смертоносца, который, к счастью, не успел вылезти наружу.
      Девушка задрожала, когда он описывал, как вогнал острие восьмилапому в физиономию.
      Наконец Найл закончил, и Мерлью покачала головой:
      – Не могу представить, как они могут об этом догадаться. Скорее всего, они могли предположить, что его убил твой отец.
      – Но они же могут читать мысли! Девушка досадливо дернула плечом:
      – Не верю я этому! Если б так, они бы меня давно уже слопали.
      – Когда меня сюда привели, там, за стеной, мне показалось, сидит паук. Он как бы пробовал вклиниться мне в мысли.
      Мерлью чуть сощурилась, размышляя:
      – С чего это ты взял?
      – Я слышал, как дверь скрипнула, когда он выходил. И половицы в коридоре.
      – А с чего ты взял, что он за тобой смотрит?
      – У меня просто возникло ощущение. Знаешь, бывает такое, когда ктонибудь пристально смотрит тебе в затылок?
      – У тебя такое часто бывает?
      Найл улыбнулся:
      – Лишь когда кто-нибудь и правда таращится на меня.
      – Не пойму, и все тут, – вздохнула Мерлью. – Ты уверен, что все рассказал?
      – А гибели паука тебе мало?
      – Кто знает? Может, и в самом деле… Если бы им было известно…
      Мерлью неожиданно поднялась.
      – Ты куда?
      – К отцу, рассказать. Постараюсь убедить его поговорить с тобой.
      – Не рассказывай ему о пауке.
      Повернувшись к Найлу, девушка медленно опустилась на колени:
      – Я должна ему все сказать. А ты – довериться ему.
      – Но ведь он служит им!
      – Безусловно. А что ему остается? И очень хорошо, что он им служит – это лучше, чем чистить выгребные ямы. Но он их не любит. Как, рассуди, может он к паукам относиться, когда они на его глазах погубили стольких людей? Беднягу Найрис, и ту слопали. – Лицо девушки омрачилось.
      – Все же мне кажется, не стоит рассказывать ему о пауке. Чем меньше людей знает, тем лучше. Я даже матери и брату, и то ничего не рассказывал.
      Ладони Мерлью легли ему на затылок.
      – Ты должен мне довериться. Отец не сможет тебе помочь, пока не будет знать правды.
      Ну как здесь возразишь, когда она так близко?
      – Ладно, делай как знаешь.
      Подавшись вперед, она поцеловала Найла – жарко, влажно.
      Затем поднялась и вышла. Слышно было, как задвигается засов.
      Найл лежал на заплесневелых подушках и не замечал ни их мерзкого запаха, ни навалившейся на него душной темноты. Ему было так хорошо, что он просто не мог думать ни о чем дурном.
      Он лишь снова и снова вспоминал минуты, проведенные с этой необыкновенной девушкой, и ему казалось, что мягкие губы вновь касаются его губ. Ему вдруг припомнилось, как он злился на нее, как мечтал отомстить, и он едва не задохнулся от жгучего стыда.
      Дурость какая – обидеться на то, что она назвала его тщедушным! В конце концов, ведь это же Мерлью! Она привыкла распоряжаться, поступать по-своему, прямо говорить, что думает. А какой ласковой она может быть! Юноша прижал ладонь к лицу, и аромат благовоний слегка закружил ему голову.
      Он встал и прошелся по комнате, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться от восторга, затем сел на подушки, обхватив руками колени, и задумался о том, что никогда теперь запах сырости и плесени не будет вызывать у него неприязни, поскольку неразрывно связан с воспоминанием о Мерлью. Само ее имя звучало музыкой.
      Найл, очевидно, задремал.
      Внезапный луч света заставил его вздрогнуть.
      – Не бойся, здесь только я одна. – В комнату вошла Мерлью с небольшим светильником в руках. – Можешь выходить. Отец хочет тебя видеть.
      Он направился следом за ней по коридору:
      – А что с матерью, Вайгом?
      – Их здесь уже нет. Посмотри.
      Она толкнула крайнюю дверь. Комната была пуста.
      Начали спускаться по лестнице. Бойцовые пауки куда-то исчезли. Нижние этажи заливал свет многочисленных масляных ламп, некоторые из которых, стоявшие на высоких ножках, напоминали золотисто сияющие снопы. Мерлью, задув свой светильник, толкнула какую-то дверь:
      – Вот сюда.
      Он вошел в большую комнату, стены которой были увешаны голубыми и золотистыми занавесями. Мебель примерно такая же, что стояла у Каззака в Дире, только сделана искуснее. На подушках полулежали пять-шесть девиц-служанок, расчесывая друг другу волосы.
      Мерлью хлопнула в ладоши:
      – Беррис, Нелла!
      Поднялись две девушки. Найл видел их сегодня утром, это они стояли возле Каззака с опахалами. Одна из них бросила взгляд на Найла и прыснула в кулачок.
      – В чем дело?
      Ничего не говоря, та указала пальцем на настенное металлическое зеркало, и Найл обнаружил, что слева лицо и бок у него густо покрыты пылью. Прочие, разобравшись, что к чему, тоже покатились со смеху. Мерлью залилась краской:
      – Довольно. Пошевеливайтесь!
      Однако служанки явно не боялись ее гнева. Одна из них, все еще смеясь, взяла Найла за руку и вывела его из комнаты, вторая поспешила следом. Он проследовал с ними по коридору и вошел в просторное, облицованное белым камнем помещение, воздух в котором был ощутимо тяжелым от теплого водяного пара и густого аромата благовоний. Пол здесь был выложен мозаикой и чем-то походил на тот, что в храме посреди пустыни. В середине находилось большое углубление-ванна, сквозь завесу пара соблазнительно поблескивала голубоватая вода.
      Девушки – обе смуглые, темноглазые – подвели его к самому краю. В умащенную благовониями воду вели ступеньки. Когда одна из служанок прикоснулась к его рубашке, собираясь снять. Найл испуганно вздрогнул и ухватился за полу. Девушки рассмеялись.
      – Ну, это ты дурака валяешь! Кто же лезет в ванну в одежде?
      – Да я и сам могу раздеться…
      У них в пещере мать и Ингельд раздевались всегда в темноте, а мужчины отводили глаза.
      Одна из служанок, что повыше, покачала головой:
      – Это наша работа. Не надо бояться. Мы управителя купаем каждое утро.
      Найл позволил снять с себя одежду, и девушки, взяв его под руки, стали помогать спускаться в воду. И хорошо сделали: одна из верхних ступенек оказалась коварно скользкой.
      Не подхвати его служанки вовремя, юноша неминуемо бы шлепнулся.
      Вода оказалась приятно теплой, и Найл узнал благоухание, исходящее от волос и ладоней Мерлью. Когда он погрузился по плечи, девушки быстро скинули платья и прыгнули следом за ним – брызги взелетели фонтаном, намочив волосы. Одна из них принялась массировать его плечи и торс, другая
      – втирать Найлу в волосы зеленую жидкость, взбивая ее в шапку обильной пены.
      После этого служанки, чуть не силой усадив Найла на ступени, стали лить ему на голову воду из кувшинов. Видя перед собой нагие девичьи тела, Найл невольно отворачивался и закрывал глаза. Смекнув, в чем дело, девушки нарочно начали его дразнить, вынуждая смотреть на их прелести, когда мылили ему голову. Через пару минут и Найл расхохотался, поняв, как нелепо себя ведет.
      Велев парню встать, девушки обтерли его огромным полотенцем, а волосы терли с таким усердием, что из его глаз засочились слезы.
      Затем Найла подвели к специальному лежаку. Тело натерли маслом, подстригли ногти, а волосы расчесали, взбили, затем уложили, обвязав лоб широкой матерчатой лентой.
      Одна из служанок, накинув платье, ушла, а вскоре вернулась с темно-синим одеянием и сандалиями из желтой кожи.
      Когда юноша был полностью одет, вторая служанка вытерла пар с большого, в человеческий рост, зеркала, и Найл увидел свое отражение: чистенький, розовощекий – он впервые видел себя таким. В его облике не осталось ничего «дикарского», он теперь не отличался от тех молодых людей, что встречали их тогда на подступах к Дире.
      Дверь отворилась, заглянула Мерлью:
      – Он готов? Вот это да, какая прелесть!
      Найл вспыхнул, но отражение подсказало ему, что он и правда хорош собой.
      – Синее тебе к лицу. Эту вещь раньше носил Корвиг.
      – А где он сейчас?
      – Работает. Разводит кроликов. Отцу не позволили оставить его у себя.
      – Мерлью кивнула служанкам: – Теперь можете идти.
      Едва за ними закрылась дверь, она обняла Найла за шею и припала губами к его рту. Затем, протяжно и сладостно вздохнув, неохотно отстранилась:
      – Задерживаться больше нельзя, управитель ждет. Когда войдешь, прошу тебя, сделай вот так. – Она грациозно опустилась на одно колено и склонила голову. – Попробуй сам.
      Найл послушно повторил движение, но чувствовал себя как-то неловко.
      – А надо? Мне еще никогда так не приходилось.
      Мерлью коснулась пальцем его губ:
      – Сделай это ради меня. Так хочется, чтобы ты произвел на отца впечатление! – Она легонько коснулась Найла губами. – Хочу, чтобы ты ему приглянулся.
      – Ладно.
      Скажи она сейчас броситься в ванну, не раздеваясь, кинулся бы, не раздумывая.
      Взяв юношу за руку, Мерлью вывела его из ванной. Воздух обдавал юношу прохладой, и ему казалось, что он ступает по подушке из податливой пены.
      Управитель сидел, томно развалясь на груде подушек, в окружении служанок, будто с самого утра с места не двигался.
      – О-о, мальчик, дорогой мой! Входи же, входи. – Лицо Каззака осветилось довольной улыбкой, когда юноша припал на одно колено. – Ну прямо как придворный, великолепно! – Он поднялся (служанки обходительно поддержали, под локти) и шагнул навстречу. – Проходи, садись. Наверное, изнываешь от голода.
      Он положил руку Найлу на плечо.
      Звонко щелкнул замок в двери: Мерлью оставила их.
      Едва Найл сел, как одна из служанок подала ему металлический кубок, другая, подойдя, наполнила его из кувшина с узким продолговатым горлышком. Это была та самая золотистая жидкость, которую они с Одиной пробовали на ладье. Каззак одобрительно посматривал, как Найл осушает кубок. Напиток был невыразимо приятным на вкус, он освежал и слегка пьянил.
      Служанки поставили перед ним резные деревянные чащи с едой: фруктами, орехами, мягким белым хлебом, – и тарелку с небольшими птичками, только что из печи. В ответ на вопросительный взгляд юноши Каззак сказал:
      – Это все тебе. Я уже ел. – Он поманил рукой одну из служанок: – Юриста, сыграй что-нибудь нашему гостю, чтобы кушалось слаще.
      Девушка взяла струнный инструмент и, сев перед юношей на пол, запела чистым, светлым голосом.
      Каззак откинулся на подушках и с умиротворенным видом прикрыл глаза. Найлу так хотелось есть, что в музыку он толком и не вслушивался.
      Вместе с тем несмотря на голод он не торопился набивать желудок. От чересчур обильной еды клонит в сон, а внутренний голос подсказывал, что расслабляться нельзя. По этой же причине он воздержался и от соблазна осушить еще один кубок золотистого медвяного напитка – лишь прихлебывал его понемногу.
      Когда закончили есть, одна из служанок поднесла влажную, напитанную ароматом тряпицу и вытерла Найлу руки и рот. Следом подошла другая – эта досуха обтерла ему губы мягким полотенцем.
      Музыка смолкла. Каззак будто проснулся. Он посмотрел на Найла с улыбкой благодетеля:
      – Ну, что, голод утолил?
      – Да, благодарю.
      – Хорошо. Значит, можно побеседовать. Повернувшись к служанкам, он хлопнул в ладоши. Те собрали чаши и удалились.
      Каззак вместе с подушками передвинулся ближе к Найлу и сел на них, скрестив ноги.
      – Ну что ж, юноша, – начал он задумчиво. – Похоже, ты доставишь нам уйму хлопот. У Найла запылали уши.
      – Очень сожалею. Но что-то не могу взять в толк, каким образом.
      – Ой ли? – Каззак заглянул Найлу прямо в глаза, а потом посмотрел на свои ступни и долго разглядывал их, сосредоточенно хмурясь, отчего складка под двойным подбородком обозначилась еще четче. – Ты убил смертоносца, – произнес он в конце концов.
      – Да, – подтвердил Найл, стараясь, чтобы голос не дрожал.
      – Как? – односложно осведомился Каззак, цепко взглянув на юношу.
      – Вроде как копьем…
      – Этим? – Каззак извлек из-под подушки металлическую трубку.
      – Ага.
      Управитель протянул трубку юноше:
      – Покажи, как действует.
      Найл взял трубку, отыскал нужный кружок и нажал – она раздвинулась. Каззак внимательно наблюдал за ним.
      Найл нажал снова – трубка сократилась до прежних размеров. Управитель протянул руку, и парень передал ему трубку.
      Отыскав кружок, Каззак надавил на него большим пальцем – ничего не произошло. Надавил еще и еще раз. В конце концов, ничего не добившись, вернул трубку юноше:
      – Здесь какая-то хитрость?
      – Не думаю.
      Найл нажал – трубка раздвинулась. Каззак, проворно перехватив ее, надавил – опять ничего. Повозившись с минуту, управитель бросил непослушную вещицу на пол:
      – Почему, интересно, у тебя получается, а у меня нет?
      – Понятия не имею.
      Юношу самого изумило, что трубка у одного срабатывает, а у другого нет.
      – Расскажи, как ты это нашел.
      Найл терпеливо повторил рассказ о песчаной буре, разрушенном городе и о сверкающей машине. Каззак, пошарив где-то за спиной, извлек выбеленную доску и кусочек угля.
      – Ты сможешь мне это нарисовать? Найл как мог нацарапал контуры странной машины, понимая, что упускает много подробностей. Каззак довольно долго пристально рассматривал изображение.
      – А другие твои родственники могут сдвигать-раздвигать эту трубку? – спросил он.
      – Не знаю.
      – Почему же?
      – Я… Я ни разу им ее не показывал. Управитель понимающе покивал:
      – Боялся, брат отнимет?
      – Это он может.
      – Ладно. Расскажи лучше, как ты убил паука. Найл начал рассказывать ему то же самое, что и Мерлью. Каззак перебил его:
      – Ты смотрел ему в глаза?
      – Да.
      – И у тебя все равно хватило сил его убить?
      – Хватило.
      – Человеку просто не по силам убить смертоносца, – сказал Каззак убежденно. – Разве что застигнув его врасплох. Он сшибает человека с ног одним лишь ударом воли. Почему, ты думаешь, ты смог его уничтожить?
      – Может, у него с мозгами что-то стало не в порядке, когда его занесло песком? Каззак покачал головой:
      – Нет. Перед гибелью он успел подать сигнал тревоги. Он не пытался отбиваться?
      – Пытался.
      – Силой воли?
      – Именно.
      – Тогда как же тебе удалось сделать невероятное?
      – Если б я знал…
      Глупо его об этом спрашивать. Все тогда произошло в считанные мгновения, он и подумать ни о чем не успел.
      Каззак подлил себе в кубок из узкогорлого кувшина, задумчиво прихлебнул и внимательно взглянул на Найла из-под кустистых бровей:
      – До тебя начинает доходить, почему пауки так тобой интересуются?
      – – Потому что я прикончил смертоносца? – спросил Найл, холодея.
      – Нет, не из-за этого. Потому что у тебя хватило сил сделать это.
      Найл недоуменно покачал головой.
      – Объясню, – сказал Каззак. – Когда отыскали труп того смертоносца, обнаружилось, что кто-то прошил его мозг, поэтому он околел мгновенно. Однако успел передать сигнал тревоги. А это значит, что разум его был в полном порядке и действовал во всю силу. У тебя и рука не должна была подняться. – Он пристально, не отрываясь смотрел в лицо юноше, но Найл лишь понимающе помаргивал и кивал. Каззак продолжил: – Последний раз от руки человека смертоносец погиб много лет назад. Убийство – а сами восьмилапые расценили это именно так – вызвало у них панику. Шутка ли, это могло означать, что их неуязвимости положен конец. Они решили, что убийцу необходимо изловить любой ценой.
      Вот почему они наводнили землю Диры. Вот из-за чего приняли смерть больше полусотни моих подданных.
      – Я сожалею… – Найл опустил голову.
      – Сожалей, не сожалей, теперь ничего уже не исправишь, – вздохнул Каззак. – За это же поплатился жизнью твой отец. Они довольно быстро установили, что вы с ним были в ту пору неподалеку от крепости. – Говоря это, он отвел глаза. – Ну, начинаешь теперь понимать, почему им так не терпелось поскорее отыскать тебя?
      Найл испуганно взглянул на него:
      – Чтобы убить?
      Каззак, к его удивлению, ответил:
      – Нет. Убивать тебя не обязательно. К тому же все они считают, что смертоносца убил твой отец…
      Он надолго замолчал, пока Найл не осмелился снова заговорить:
      – А что тогда?
      – Если б, кроме тебя, людей больше не было, убить тебя имело бы смысл. Но знаешь, когда это случилось с одним, кто может поручиться, что то же самое не происходит с другими повсеместно? Для меня это загадка. И для них тоже. Вот уничтожь они тебя, а тут вдруг окажется, что вокруг существуют десятки, а может, и сотни таких, как ты. – Он заглянул Найлу в глаза. – А пока ты жив, они могут тебя использовать.
      – Как? – не понял Найл.
      – Смог бы ты в людской толпе распознать себе подобных?
      Взгляд управителя, казалось, прожигает юношу насквозь, проникая прямо ему в душу. Не спрячешься. Найл, впрочем, и без того понимал, что от его ответа зависит все. Каззак жаждет услышать, что Найл не такой, как все, причем сам уже сознает это.
      – Пожалуй, да, – выговорил наконец юноша. Лицо Каззака озарилось улыбкой. Подавшись вперед, он сильно хлопнул Найла по плечу:
      – Вот это я и хотел услышать.
      Удивительно, но в его голосе сквозило облегчение. Найл ни разу еще не видел, чтобы на Каззака влияли чьи бы то ни было слова. Управитель, чуть сместившись, вытянул ноги, отыскал, поерзав, удобную для спины выемку среди подушек и застыл с блаженным видом.
      – Хорошо. Теперь можно толком во всем разобраться. – Наполнив свой кубок, он протянул кувшин Найлу. Тот долил свой кубок до краев, но напиток едва пригубил. – Только прежде давай выясним вот что. Ты бы хотел служить паукам?
      – Что? Служить паукам? – В глазах у Найла мелькнуло неподдельное изумление.
      – Да, помогать им в поисках подобных тебе, – уточнил Каззак.
      – Но как бы я стал это делать?
      Управитель усмехнулся:
      – Проще простого. Пауки прочесывают пустыню в поисках дикарей. Они ведь, в общем-то, знают, где большинство из них прячется.
      – Да неужто?
      – Именно так. А иначе с чего бы им насылать все эти шары?
      – Но в таком случае… – начал было Найл, но осекся, оторопев от собственной мысли.
      – Хочешь спросить, почему им в таком случае не переловить всех разом?
      – договорил за юношу Каззак. – Потому что им нужны вольные люди – дикари, как здесь таких кличут.
      – Зачем? – спросил, окончательно теряясь, Найл.
      – Для поддержания породы. – Управитель снисходительно улыбнулся. – Кстати, именно к этому готовится и большинство моих подданных. Ты обратил, наверное, внимание, что здешние обитатели ведут себя, мягко говоря, странно? – Найл терпеливо слушал. – Они невыносимо тупы. Поголовно страшные болваны. В большинстве своем мало чем отличаются от скота. Все потому, что пауки как раз и растят из них безропотный скот. Если в ребенке обнаруживают больше одаренности или смекалки, чем в сверстниках, его съедают.
      У Найла голова пошла кругом.
      – Но зачем?
      – Зачем? Потому что люди, умеющие соображать, опасны. Начать с того, что умникам не нравится, когда их едят. Люди, когда были хозяевами планеты, использовали в пищу скот. Теперь для этой цели пауки используют людей.
      – Но ведь только рабов! – воскликнул Найл. Каззак лишь жалостливо улыбнулся:
      – Рабов? Как же. А что, ты думаешь, происходит с остальными?
      – Они служат паукам.
      – А когда отслужат свое?
      – Их отправляют в великий счастливый край. Каззак зло расхохотался:
      – На бойню! Вот самый счастливый край.
      – Ты хочешь сказать, – Найл тряхнул головой, – они съедают всех? И слуг, и служительниц? – Он вдруг почему-то вспомнил Одину.
      Управитель кивнул:
      – Соображаешь. Всех, кто не посвящен. – И добавил задумчиво: – Надеюсь, они не захотят слопать меня: жестковат. Или Мерлью…
      – Так и Мерлью посвящена?
      – Разумеется.
      Найла будто холодом обдало. Трудно представить, что Мерлью помогает паукам обманывать людей. Каззак словно прочел мысли юноши:
      – Надо смотреть на мир трезво. Пауки – господа положения. Поступают как считают нужным, нас не спрашивают. И хочешь верь, хочешь нет, на самом деле они не такие уж гадкие, как ты, вероятно, считаешь. Есть среди них и совершенно уникальные личности. О, даже больше люди, чем насекомые. Они чувствуют, как мы их воспринимаем, и ужасно огорчаются, когда человек считает их мерзкими тварями. Они действительно хозяева. Могут делать все, что им заблагорассудится. Ты ведь, наверное, не оплакиваешь убитую дичь, которую спокойно жуешь? Так же и они относятся к людям. Мы для них лишь скот, наделенный способностью мыслить. Но как известно, некоторые люди держат домашних пташек, причем любят их не меньше собственных детей. То же и пауки: кое к кому из нас они привязываются всей душой. Так вот, если мне предложат выбор, что лучше: быть съеденным или жить в неволе, – я твердо уверен, что предпочту жизнь.
      И сама речь управителя, плавная, обволакивающая, и его доводы действовали на Найла одинаково: никогда еще он не слышал таких чарующе гладких, завораживающих фраз.
      Голос Каззака – сочный, проникновенно низкий – обладал удивительным богатством оттенков, от вкрадчивой чувствительности до мужественной твердости. Юноша поймал себя на мысли, что вслушивается в голос, как в музыку, хотя ему было совершенно ясно, что Каззак вовсе и не использует свой дар в игре против него.
      Найл некоторое время раздумывал, прежде чем задать вопрос, не дающий ему покоя:
      – Если они убивают одаренных детей, зачем им для породы жители пустыни? Мы, думается, поразумнее будем их слуг и прочих прихвостней.
      – Хороший вопрос, – одобрительно улыбнулся Каззак, отчего Найл проникся даже некоторой гордостью. – Паукам потребовалось не меньше десятка поколений, чтобы довести своих слуг до состояния тупого безразличия. И тут вдруг обнаружилось, что люди постепенно превращаются в неспособный мыслить скот. Откуда, ты думаешь, взялись ублюдки-рабы? Это и есть то самое десятое поколение, совершенно опустившееся. Вот почему им и нужна свежая кровь таких, как ты.
      – Как я? – удивился Найл.
      – Именно. Твоей работой будет плодить детей. По-моему, хорошее занятие.
      Юноша почувствовал, что густо краснеет:
      – А женщины… Как они к этому относятся?
      – С пониманием, – рассмеялся Каззак. – Им только не нравится, что жить приходиться раздельно.
      Найлу неожиданно вспомнилась та девушка со вздернутым носиком, что затащила его в кусты.
      Вон оно что, оказывается. От такой мысли в его голове все смешалось. Каззак продолжал:
      – Поэтому, надеюсь, до тебя начало доходить, почему я предложил пособничать паукам. Дело здесь не в том, жить мне или не жить. Я хочу по возможности облегчить участь своего народа. Мужчинам-то живется не так уж и плохо. А вот что касается женщин… Мне бы не хотелось, чтобы они превратились в обыкновенных самок, что только вынашивают, да рожают. Особенно моя дочь. Кстати, я смотрю, она тобой явно интересуется.
      Найл отвел глаза, а сам зарделся от радости.
      – Думаю, разумеется, и о твоей матери. Легко б тебе было от мысли, что ее держат где-то в женском квартале и она приносит раз в год по младенцу от разных мужчин, которых для нее выбирает кто-то другой? В твоих силах сделать так, чтобы этого не случилось.
      Управитель осушил свой кубок и начал медленно наполнять его, давая Найлу время осмыслить услышанное. Юноша смотрел в окно, где в темно-синем небе уже пылала луна.
      – Ты уверен, что пауки… Что хозяева желают, чтобы я им служил? – Наконец спросил Найл.
      – Совершенно уверен, – кивнул Каззак.
      – Когда я входил сюда днем, мне показалось, что они вот-вот меня растерзают.
      – А ты думал! Они же считают, что ты для них опасен. Будь они уверены, – он сделал ударение на последнем слове, – что ты их союзник, они бы вскоре переменили отношение к тебе.
      Найл недоверчиво поглядел на собеседника:
      – Неужели?
      – Несомненно. Им нужна твоя помощь.
      – Но ведь я убил их сородича.
      – Они этого не знают, а я не скажу.
      – Разве они сами не догадаются?
      – Нет, если ты сам себя не выдашь. Они считают, что убивший их сородича человек мертв – твой несчастный отец. Я, кстати, искренне об этом сожалею, он мне пришелся по душе. Но, еще раз говорю, на мир надо смотреть трезво. Ты убил паука, пауки убили твоего отца. Теперь вы квиты, и пора забыть об обиде и работать сообща.
      – А что я должен делать?
      – Об этом поговорим завтра. Я поведу тебя к Повелителю. – Найл побледнел. – Бояться совершенно нечего. Думаю, ты найдешь разговор достаточно приятным. Говорить буду в основном я.
      – Можно еще вопрос?
      – Сколько хочешь, дорогой мой мальчик.