– Ну, целуй, – снова потребовала девушка, и Найл повиновался, не колеблясь.
      На сей раз поцелуй длился так долго, что юноша едва не задохнулся. Девушка осторожно выскользнула из его объятий и украдкой посмотрела сквозь кусты. Довольная, что там никого нет, она потянула Найла за руку.
      – Пойдем туда… – Ее голос дрожал от возбуждения.
      Найл послушно пошел за ней туда, где на лужайки выделялся большой клок нестриженной, высокой травы. Упав на нее, девушка протянула ему руки.
      Юноша растерялся: с чего это ей вздумалось лечь, когда целоваться удобнее стоя. Тем не менее он подчинился и послушно лег рядом с девушкой. Спустя секунду ее руки вновь ласково обвились вокруг его шеи, и она принялась жадно целовать его, постанывая и покусывая.
      От оглушительного удара в ухо голова затрещала, а из глаз посыпались искры. Над ними стояла Одина и, склонившись, намеревалась ударить снова.
      В голове юноши стоял звон, и он с большим трудом встал на ноги. Глаза Одины яростно сверкали. Досталось башмаком и девушке.
      – А ну, поднимайся, потаскуха!
      Одина повернулась к Найлу и крепко ударила его еще раз. Девушка, похоже, ничуть не испугалась: ее лицо выражало только досаду. Когда Одина снова отвела ногу для удара, глаза девушки налились недобрым светом, и та сдержалась.
      – Марш на работу! С тобой разберемся позже. – Женщина повернувшись к Найлу: – А ты – назад в повозку.
      Повозка была пуста, четверо возниц-истуканов все так и глядели перед собой, будто покорные животные.
      Одина прошла мимо них в цветущий кустарник, окаймляющий соседнюю лужайку. Найл хотел окликнуть брата, но одумался, вспомнив злые глаза служительницы. Послышался страдальческий вскрик.
      Из кустарника вышла Одина, волоча брата за ухо. Найл не выдержал и расхохотался, но под сердитым взглядом Одины тут же осекся. Сзади с удрученным видом тянулась блондинка. Одина молча указала на повозку. Вайг влез и уселся рядом с Найлом.
      Разъяренная женщина, не удостоив братьев взглядом, пошла обратно в здание с розовым фасадом. Нарушительницы как ни в чем не бывало взялись за прерванную работу.
      – Как ты думаешь, она сильно рассердилась? – осторожно спросил Вайг.
      – Кажется, да. Но я-то разве виноват? Я думал, девица просто хочет мне что-то показать.
      – Вот и показала, – хихикнул Вайг. Прошло минут пятнадцать. В конце концов показалась Одина, за ней Сайрис.
      – Пошли скорее! – злобно рыкнула служительница, отчего возницы пугливо сорвались на рысь. Одина смерила взглядом Вайга, затем Найла, и оба отвели глаза. – Повезло же вам, что это я, а не кто-нибудь другой, – сказала она. – За незаконную случку полагается полсотни ударов плетьми.
      – За случку?
      – Что вы такое натворили? – Сайрис не могла взять в толк, что произошло.
      – Она просила помочь докатить тяжелую тачку, – стал оправдываться Вайг. – А когда зашли в кусты, набросилась на меня. Да так, что я думал, сожрет.
      Одина строго посмотрела на Найла:
      – А та, с темными волосами, тоже попросила, чтобы ты ей помог?
      – Нет. Она сделала пальцами вот так, и я пошел узнать, что ей надо.
      – Простаки вы оба. Неужто не ясно, что женский квартал для мужчин – заповедная территория? Доложи я все как есть, вас обоих лишили бы ушей.
      В ее голосе, однако, слышались сочувственные, покровительные нотки.
      – Но что такого в том, что кто-то целуется? Почему нельзя?
      Одина глубоко вздохнула, словно сдерживая в себе ярость, и, снисходительно улыбнувшись, покачала головой:
      – Вы еще много не знаете. Ничего страшного в поцелуях нет, если целуются те, кому положено. Но иногда случается так, что целуются не те.
      – Что значит «не те»?
      – Вы рабов еще не видели?
      – Да, в общем-то, проезжали мимо поутру.
      – Обратили внимание, какие это образины?
      – Да.
      – Это потому, что у них были «не те» родители. Видите, какая я здоровая, крепкая? – Она вытянула красивую руку и согнула ее в локте, показывая мускулы.
      – Да.
      – Потому что у меня родители были те, что надо.
      Она улыбнулась открыто и по-доброму, будто этим объясняла все. Какое-то время братья сидели молча, обдумывая ее слова. Затем Найл спросил:
      – А кто были твои родители?
      В глазах у Одины мелькнуло недоумение:
      – Откуда же мне знать?
      Все трое удивленно посмотрели на нее.
      – Ты не знаешь?
      – Конечно, нет.
      – А я вот знаю, кто мои родители. Одина кивнула:
      – Да, но вы-то дикари, никто не следит за тем, как вы размножаетесь. Почему, думаете, все служительницы такие рослые и красивые? Потому что их родителей тщательно отбирали. А мужчины почему такие все статные, сильные? Потому что их растят не как попало, а пристально за этим следят.
      – А скажи, все ли детишки появляются здесь на свет сильными и здоровыми? – спросила Сайрис.
      – Разумеется, нет. От больных и слабых мы сразу же избавляемся.
      – Но ведь это жестоко, – прошептала Сайрис.
      – Вовсе нет. Жестоко сохранять им жизнь: они могут дать неполноценное потомство. Не допуская этого, мы очищаем наш род от убогих и больных.
      – А рабы? Они как поступают? – спросил Вайг.
      – Рабы – неполноценные. Их держат, потому что надо же кому-то делать черную работу. Ну и, конечно, паукам… – Она осеклась. – Хозяевам они нужны на пирах.
      – Как прислуга? – неуверенно спросил Найл.
      – Нет, нет. – В голосе Одины послышалось даже раздражение от такой непонятливости. – Как самое лакомое блюдо. Им нравится человеческая плоть. Мы, разумеется, держим коров, лошадей, овец. Но человечина, говорят, для хозяев вкуснее всего.
      От таких слов пленники тревожно притихли. После долгой паузы Вайг спросил:
      – А насчет своей участи… Никогда не опасаетесь?
      Одина покачала головой:
      – Конечно, нет, что ты! Своих слуг они никогда не трогают, кроме тех, конечно, которые выходят на улицу ночью. Или как-то иначе нарушают закон. Например, пытаются пробраться в женский квартал. – Она выразительно посмотрела на братьев.
      Все это время – минут десять – повозка ехала по тому же широкому проспекту, направляясь к реке. Возницы теперь усиленно тормозили (дорога шла под уклон), не давая повозке разогнаться. Река находилась как раз перед ними – широкая лента, переливчато посверкивающая под солнцем. Гигантский мост, соединявший некогда оба берега, провалился, ржавые железные фермы изогнуты, покорежены. Колесничим велели остановиться. Одина указала на невысокое белое здание на той стороне:
      – Вон она, детская.
      – Но как туда перебраться? – спросила Сайрис, заметно волнуясь.
      Ничего не отвечая, Одина ткнула пальцем в сторону лодки, лежащей на самой кромке берега, возле ступеней каменной лестницы, а затем хлопнула по спинам двоих колесничих:
      – Можете нас перевезти. Остальные пусть подождут здесь.
      Через несколько минут они уже были на середине реки.
      Лодка гладко скользила по воде, продвигаясь все дальше с каждым взмахом весел.
      – А как сломался мост? – поинтересовался Найл.
      – Жучиные слуги взорвали.
      – Чтоб матери не бегали навещать детей? – воскликнула Сайрис.
      – Почему же? Можно встречаться два раза в год. Находиться вместе хоть целые сутки. Но многие предпочитают не обременять себя такими заботами. Я своих детей не видела с рождения.
      – У тебя есть дети?
      – Я их вынашивала и рожала, – пояснила Одина. – Но называть их своими я бы не стала.
      – И тебе не хотелось с ними увидеться?
      Женщина пожала плечами:
      – Вначале скучала, с недельку, а потом все как-то забывалось. Я знала, что за ними хорошо ухаживают.
      – А кто твой… Кто их отец?
      – Одного звали Врукис, другого Мардак, а еще одного Крифон.
      – И… – Сайрис сделала робкую паузу. – Ты с ними по-прежнему видишься?
      Одина вздохнула. Вопросы Сайрис, очевидно, казались ей наивными.
      – Я несколько раз видела их на улице. Но было бы невежливо показывать, что мы знакомы друг с другом. Понимаешь, они всего-навсего слуги. Их дело – производить детей. Они бы смутились, заговори я с ними.
      – А у тебя нет к ним… Чувства?
      – Это еще зачем? Неужели я должна испытывать чувство к этим вот, – она показала пальцем на колесничих, – за то, что они перевозят нас через реку?
      Найл исподтишка посмотрел на мужчин, не смущает ли их такое замечание. Но те смотрели только вперед. Похоже, слова Одины нисколько не затронули их.
      Лодка, ткнувшись о берег, замерла возле уходящей вверх каменной лестницы. Один из мужчин, выпрыгнув и привязав ее к камню, помог Одине выйти.
      Наверху их встретила высокая женщина в синих одеждах. Как и большинство служительниц, она походила на Одину, как сестра. Женщина держала в руках огромную секиру с длинным шипом на конце лезвия. Поприветствовав Одину, служительница посмотрела на живот Сайрис:
      – На каком месяце?
      – Она не беременна, – ответила за нее Одина. – Ей разрешено навестить детей, их доставили сюда несколько дней назад.
      – Надеюсь, ты сумеешь ее сдержать, – сказала женщина, церемонно вытягивая руку с секирой, когда они проходили мимо.
      – О чем это она? – спросила Сайрис шепотом. Одина пожала плечами:
      – Некоторые матери не хотят разлучаться со своими детьми. Как раз на прошлой неделе ей пришлось одну такую прикончить.
      – Прикончить?!
      – Да, смахнуть ей голову.
      – Она что, не могла ее просто оглушить? – спросил Найл.
      Одина решительно покачала головой:
      – Зачем? У той мамаши был неизлечимый душевный разлад. Она могла заразить других.
      – Душевный разлад?
      – Мы называем так между собой людей, которые не могут или не хотят себя сдерживать. И разумеется, эта женщина могла произвести на свет ущербных детей. Таких надо уничтожать. – Она указала на деревянную скамью у края газона. – Вы двое будете дожидаться здесь. Мужчинам заходить в детский городок запрещено. Ни в коем случае никуда не отлучайтесь до нашего возвращения. Страже приказано убивать любого мужчину, который слоняется здесь без разрешения.
      Братья опустились на нагретую солнцем скамью и проводили взглядом женщин, скрывшихся за углом.
      Найл вдруг услышал необычный звук, похожий на шипение, и пузыристое журчание бегущей воды и, изогнувшись так, чтобы не мешало дерево, разглядеть фонтан, взметающий в воздух упругую пушистую струю. Зрелище просто зачаровывало, так и подмывало тайком встать и посмотреть.
      Но на той стороне газона расхаживала одна из этих, в синем платье, и поглядывала на братьев с такой неприязнью, что у них мурашки бегали по коже. Оба невольно представили: сейчас подойдет и ка-ак даст секирой! – сразу голова с плеч и улетит.
      – Как тебе все это? – Вайг кивком указал на женщину и на детский городок.
      – Очень красиво.
      – Красиво-то оно красиво, только в дрожь бросает от такой красоты. Напоминает бабу, что нас сюда привела…
      – Чего-то я тебя не понял, Вайг.
      – Внешне хороша, вроде сама обходительность, а как заговорит, так тошно делается. Как она спокойненько рассказывала про женщину, которой отсекли голову лишь за то, что не хотела расставаться со своим дитем.
      – Тс-с! – шикнул Найл.
      Он вдруг испугался, что их услышит женщина с секирой, и тогда Одина, вернувшись, застанет лишь два трупа и две головы в сторонке.
      – Мне-то чего прятаться? – возмутился Вайг, но голос понизил.
      – Знаешь, что меня сбивает с толку? – поделился Найл. – Коли уж они так пекутся, чтобы дети у них росли сильными и здоровыми, то почему сами-то все такие придурочные, с ущербной башкой?
      Вайг задумчиво посмотрел на брата и почесал затылок.
      – Да, в самом деле. А ведь и вправду ущербные, а? – Он помолчал, подумал. – Может, потому что работа у них такая нудная? Найл с сомнением покачал головой:
      – Нет, здесь дело не только в этом. У меня такое впечатление, будто…
      Не успев еще подобрать нужных слов, Найл вздрогнул от взволнованного детского крика.
      Через секунду братьев уже тискала ручонками Руна, тычась губками попеременно то в одного, то в другого.
      За ней шла Сайрис. неся на руках Мару. А за Сайрис, рядом с Одиной, шла стройная девушка в голубом платье. Найл чуть не задохнулся от восторга, узнав Дону.
      Высвободившись из объятий Руны, он вскочил со скамьи. Дона, расставив руки, побежала навстречу.
      Глаза ее засверкали радостным волнением. Найл обхватил девушку и закружил, подняв над землей.
      Стражница наконец не выдержала и, шагнув вперед, сердито рявкнула:
      – Хватит здесь обниматься! Будете так себя вести, живо без ушей останетесь! Оба!
      Найл с виноватым видом опустил Дону, та смущенно отвернулась. Тут, к удивлению, заговорила Одина:
      – Ты совершенно права, уважаемая. Эти люди, увы, дикари, к тому же долгое время не виделись. Я позабочусь, чтобы они вели себя пристойно. – И победно усмехнулась.
      Стражница. передернув плечами, отвернулась с постно-презрительной миной.
      – А мы с тобой обнимемся позже, когда никого не будет поблизости. Заодно и уши сохраним, – шепнул Найл Доне.
      Дона чуть разрумянилась, и юноша, взглянув на нее, почувствовал, как гулко забилось его сердце.
      В полутемном подземном коридоре Каззака он как-то не обращал внимания, насколько девушка, оказывается, хороша собой. С той поры, как они расстались, прошло несколько месяцев. От девчоночьей угловатости не осталось и следа, она немного подросла, формы стали более округлыми, женственными, изящные руки и плечики покрыл ровный загар.
      Руна и Мара выглядели бодрыми и веселыми. Обе явно поправились, загорели.
      – А где папа? – спросила Руна, и стало ясно, что она ничего не знает о гибели отца.
      К счастью, Мара ее перебила, попросив Вайга все-все рассказать. Найл и Дона сидели на краешке скамейки и смотрели друг на друга. Одина весьма тактично удалилась на другой конец газона и отвлекла внимание стражницы разговором, за что юноша был ей искренне признателен.
      – Что у тебя за платье? – спросил он.
      – Это, голубое? Меня взяли в наставницы. Помогаю присматривать за ребятишками. Мне поручили Руну и Мару.
      – Тебе здесь нравится?
      – О да, я люблю детей. Только вот по маме скучаю.
      – Я сегодня вечером увижу Каззака. Хочешь, спрошу, может ли она взять тебя во дворец работать?
      Глаза Доны на секунду вспыхнули:
      – Ты будешь там все время?
      – Нет. Завтра начинаю работать.
      Лицо девушки омрачилось.
      Посмотрев друг на друга, они поняли: много времени, наверное, пройдет, прежде чем они снова смогут встретиться. Найлу больше всего на свете захотелось вдруг стиснуть Дону в объятиях и целовать, целовать. Заглянув ей в глаза, он понял, что и она хочет того же. Но в присутствии стражницы, то и дело зыркающей в их сторону, это было невозможно Они лишь осторожно коснулись друг друга руками.
      Интересно было ощущать, насколько они сейчас близки. Найл не пытался проникнуть в ее мысли сознательно, но вместе с тем узнавал их так ясно, будто они рождались в его собственной голове. Словно внутренние их сущности слились воедино, стремясь постичь друг друга.
      Стражница сменила позу, чтобы удобнее было смотреть через плечо Одины.
      Найлу стало любопытно, почему она так недружелюбно настроена, и он попробовал проникнуть в ее разум. Это оказалось неожиданно настолько трудно, что юноша даже заподозрил, что стражница сознает его усилия и умышленно им противится.
      Но в то же время по ее лицу (она сейчас разговаривала с Одиной) не было видно, что она что-то подозревает. Он попробовал еще раз, и тут его ошеломила странная, не до конца еще оформившаяся догадка. В мозг этой женщины сложно проникнуть потому, что он работает не совсем обычно, можно сказать, не по-людски. Секунду спустя натиск увенчался-таки успехом, и Найл с удивлением понял, что его догадка верна. Оказывается, мозг ее вовсе не был похож на мозг большинства обитателей города. В ее сознании было много общего со странной созерцательной пассивностью паука, терпеливо выжидающего, когда добыча угодит в сети. Трудно поверить, но получалось, что перед ним, по сути, паук в человечьем обличий.
      Дона поглядела на Найла с любопытством, понимая, что происходит что-то необычное.
      Вместе с тем в ней не было ревнивого желания целиком завладеть вниманием юноши, просто интересно было узнать, что именно его так привлекает.
      Тут до Найла дошло, отчего все-таки стражница смотрит на них с такой неприкрытой враждебностью. Ей вменялось не любить дикарей и относиться к ним с надменным превосходством. Братья вызывали у нее сильнейшее раздражение, но Одина была старше по рангу, поэтому стражница не могла придраться к ним, пока ктонибудь явно не нарушил установленные правила.
      Неприязнь этой женщины была так велика, что Найл невольно почувствовал, как сам наливается гневом.
      Судя по всему, она даже не догадывалась, что Найл проник в ее мысли. У стражницы было что-то общее с пауком-шатровиком. хотя жизненный заряд в ней был, безусловно, куда сильнее.
      Частично из озорства, частично из любопытства юноша решил внушить ей мысль, что кто-то пристально следит за ней из окна детской. Несколько секунд ничего не происходило. Женщина продолжала слушать Одину, кивая и остро поглядывая на Найла и Дону. И тут вдруг она резко, словно уже не в силах вынести, обернулась и посмотрела в сторону детской. Найл подивился успеху своей проделки.
      Он мысленно велел ей поднять руку и почесать нос. На этот раз стражница подчинилась незамедлительно.
      Юноша отказывался верить своим глазам. Сама того не сознавая, она подчинялась его воле! Он заставил женщину переступить с ноги на ногу, поиграть притороченным к поясу топориком, потянуться и потереть поясницу.
      В конце концов Найл вынудил отвернуться и проверить, кто же так пристально смотрит ей в спину. Пока она это делала, он украдкой поцеловал Дону. Когда стражница обернулась, они уже сидели как ни в чем не бывало.
      Через пару минут Одина сделала Доне знак, который та сразу же поняла.
      – Пора идти, – огорченно вздохнула девушка. – Надо отвлечь твоих сестренок, а то расхнычутся, когда будете уходить.
      Она обернулась удостовериться, что стражница не смотрит в их сторону, потянулась и нежно погладила Найла по щеке, а затем поднялась и взяла за руку Мару:
      – Ну что, сыграем в прятки? Давайте-ка вы с Руной прячьтесь, а я пойду искать.
      Спустя минуту Руна и Мара уже почти скрылись среди кустов, и Одина показала жестом: все, пора уходить. Найл попытался напоследок поймать взгляд Доны, но та, не оглядываясь, уже спешила через лужайку.
      Когда садились в лодку, юноша выглядел таким рассеянным, что едва не ступил прямо в воду.
      Но дело было вовсе не в том, что его огорчила разлука с Доной и сестренками, Найла терзали тысячи вопросов и отрывочных мыслей, от которых, казалось, вот-вот закипит мозг. Ему еще ни разу не приходилось так глубоко размышлять над сложными понятиями, и юноша боялся, что его рассудок этого не выдержит.
      Одно было совершенно ясно. Стражница – человек, а вовсе не паучиха. Разум ее если и имеет сходство с паучьим, то оттого лишь, что таким его сделали – в самом раннем возрасте в него впечаталось паучье мышление. Ведь и Вайг в конце концов так натаскал осу-пепсис и муравьев, что по ряду признаков они уже едва не напоминали людей…
      Отсюда напрашивался ответ, как именно смертоносцам удается держать в подчинении своих слуг.
      В отличие от жуков-бомбардиров, пауки не могут общаться с людьми напрямую. Да это им и ни к чему. Достаточно просто заронить идею, образ действия. В каждой из прислужниц Повелителя смертоносцев гнездилось «второе я» – фактически сущность паука…
      Пока смертоносны держат это «второе я» в повиновении, они истинные хозяева своих рабов. Но они не задумываются над тем, что кто-нибудь из людей может обладать более сильной волей и подчинить себе их слуг.
      Тут юноша впервые осознал, отчего Повелителю так не терпится раскрыть его, Найла, секрет.
      Овладей люди навыком внедряться в сознание и управлять мыслями, дни паучьего господства окажутся сочтены. Закабаленный разум – это замок, к которому подходят несколько ключей.
      Потрясенный этим открытием, Найл одновременно, не отвлекаясь от своих мыслей, изучал Одину.
      Бесспорно, в ней гораздо больше человеческого, чем в стражнице. Но даже у нее какая-то часть разума будто дремлет. Теперь юноша понимал: дело в том, что и ее разум порабощен пауками.
      В ней подавлено чувство подлинной независимости, а она о том даже не подозревает.
      Сейчас, например, она прикидывает, что ей делать с «дикарями». Одина всегда четко выполняла свои обязанности и привыкла жить по другому распорядку.
      Дела и задания в течение дня могли меняться, но в целом заведенный порядок оставался незыблемым, и сложных тупиковых вопросов не возникало.
      А теперь она терялась, не зная, как быть. В провожатые дикарям она вызвалась потому, что нельзя же было допустить, чтобы те вообще шатались без присмотра. Теперь же предписанные обязанности она выполнила и не понимала, что делать дальше. Сайрис надо вернуть в женский квартал – это несомненно. Но как поступить с Вайгом и Найлом?
      Лодка уже приближалась к берегу, время иссякало. Мысль, что с матерью предстоит расстаться, толкнула Найла на отчаянный поступок. Он пристально вгляделся в профиль женщины и, сосредоточась, стал внушать, что их всех надо доставить во дворец Каззака. Когда нос лодки мягко ткнулся в берег, он спросил:
      – Куда мы теперь направимся?
      – Я отведу вас назад к новому управителю, – ответила Одина решительно, без тени сомнения в голосе.
      Чувствовалось, что она довольна собой: выход-то какой удачный. Найлу стало совестно.
      Но когда он увидел грустное лицо матери (она все не переставала думать об оставленных детях), то испытал удовлетворение от мысли, что сумел добиться хоть какой-то, пусть и временной, отсрочки.
      На главную площадь возвратились далеко за полдень. Жаль было возниц: Одина велела им возвращаться долгим кружным путем вдоль берега реки, и бедняги выбились из сил. Ей, похоже, совершенно не было дела до того, устали они или нет.
      Она частенько на них покрикивала, чтобы пошевеливались. Найл понял, что это не из жестокости – до нее просто не доходило, не могло доходить, что это тоже люди, совсем как она. Вот что сбивало с толку больше всего. Несмотря на внешнюю доброжелательность, даже благодушие, она вместе с тем напрочь была лишена человечности.
      Ватага рабов тянула через площадь подводу, нагруженную землей, несколько человек подталкивали ее сзади.
      Возле подножия башни рабов было больше – они засыпали воронку. Среди общего скопища выделялись люди, рост и сложение которых указывали на принадлежность скорее к слугам, чем к рабам.
      – Почему эти люди работают вместе с рабами?
      – В наказание. Непослушных и ленивых слуг могут осудить на рабство, – ответила Одина и, улыбнувшись, добавила: – Это едва ли не лучший способ поддержать порядок. Они умереть готовы, лишь бы не угодить в рабы.
      – Получается, их могут и съесть? – рассудил Вайг.
      – Разумеется. Их лишают всех привилегий.
      – А что имеется в виду под непослушанием? Одина пожала плечами:
      – Пререкания со служительницей… Даже нерасторопность на подъеме…
      Теперь понятно, почему Массиг так метался нынче утром.
      Две служительницы в черных одеждах охраняли главный вход во дворец Каззака. За ними в проеме открытой двери виднелся силуэт смертоносца.
      Найл обмер. К счастью, возницы вильнули в боковую улицу и подвели повозку к заднему ходу, ведущему во внутренний дворик. Там блаженствовали под солнцем двое бойцовых пауков, а возле входа в здание стояли еще две служительницы.
      Выйдя из повозки, Одина почтительно склонилась перед пауками, затем подошла к женщинам и поприветствовала их, а затем сказала:
      – Я доставила дикарей обратно к управителю Каззаку.
      Женщины презрительно покосились на двоих братьев.
      – Я пойду доложу управителю. Оставь их здесь, – отозвалась одна из них.
      Одина, отсалютовав, залезла обратно в повозку и крикнула колесничим, чтоб трогались. Отъезжая, она даже не обернулась.
      Десять минут «дикари» молча томились под пустым, как бы незрячим взором служительницы, которая их решительно не замечала, будто их здесь и не было вовсе.
      Непроизвольно взглянув не нее, Найл сам не заметил, что настроился на ее сознание. Мысли женщины заставили юношу вспыхнуть горьким гневом. Служительнице дикари казались какими-то убогими, презренными людишками, мало чем отличающимися от животных, и она была почему-то уверена, что от них дурно пахнет. Но больше всех она презирала Сайрис – тощую и, на ее взгляд, совершенно не женственную. Найл на секунду недовольно взглянул на мать глазами этой женщины, и ему почудилось, что Сайрис, не сходя с места, превратилась в жуткую образину.
      Где-то в недрах здания гулко хлопнула дверь, и женский голос выкрикнул приказание. Стражница отсутствовала уже минут десять. Ее напарница все так же смотрела прямо перед собой. Чтобы не так донимала неприязнь, она отвернулась от дикарей.
      Двери отворились.
      – За мной, – бросила появившаяся на пороге стражница.
      И войти не успели, как Найл уже ощутил нависшую в этих стенах глухую, осязаемую, плотную пелену враждебности. Вот уж чего он не ожидал, так это того, что здесь будет полно смертоносцев, причем их было столько, что трудно и пройти, не задев. Пришлось собрать все мужество, чтобы не попятиться и не броситься в ужасе прочь.
      Восьмилапые из тех, что ближе, смотрели на юношу столь злобно, что казалось, еще секунда, и вгонят клыки в беззащитную плоть. Поддавшись на какой-то миг слепому страху, Найл решил, что это конец, и непроизвольно напрягся, собираясь дать отпор. Однако, оказывается, непроницаемо черные глаза просто следили, как он идет следом за стражницей.
      Существа воспринимали Найла даже с некоторой опаской и гадливостью, словно он сам был каким-нибудь отвратительным ядовитым насекомым.
      Какая-то часть сущности Найла – немая, отстраненная – подмечала, что густой поток враждебных волевых импульсов рождает ощущение холода, словно ледяной ветер обдает. Вот он начал подниматься по лестнице, и мертвенный этот холод ударил в спину, но стоило повернуть за угол, как все прошло. Пристальные паучьи взоры, несомненно, несли в себе некую отрицательную энергию.
      Миновали коридор, ведущий в покои Каззака, но почему-то не завернули в него, а продолжали подниматься.
      Выше четвертого этажа лестница заметно сужалась. Юноша понял, что ведут их на самый верх здания. В конце каждого коридора стояли на страже бойцовые пауки, хотя эта часть здания была, в сущности, безлюдной и, кстати, довольно запущенной. Стены все сплошь в грязно-зеленых потеках, кусками валяется штукатурка, обнажая дранку.
      Свернули в скудно освещенный коридор, деревянный пол которого скрипел и зловеще прогибался под ногами. Открыв дверь в тесную каморку, стражница повернулась к Сайрис:
      – Останешься здесь. Когда понадобится, позовут.
      Комната была пустой, если не считать лежака да деревянного табурета.
      – Спасибо, – произнесла Сайрис, едва шевеля побелевшими губами.
      Она вошла внутрь, и стражница, громыхнув дверью, вогнала на место засов.
      Через две двери отыскалась комнатушка и для Вайга. Женщина молча указала: входи.
      Найла отвели в самый конец коридора. Дверь была уже открыта. Стражница жестом велела заходить.
      – Мы узники? – спросил юноша.
      – Рот будешь раскрывать, только когда о чем-то спросят.
      Она отступила в сторону, словно боясь, что осквернит себя, прикоснувшись к грязному дикарю. Дверь гулко захлопнулась, лязгнул засов. Слышно было, как женщина удаляется, поскрипывая половицами.
      В комнате царил полумрак, и прошло некоторое время, прежде чем Найл сумел разглядеть, что единственное ее убранство составляют несколько подушек, разбросанных по полу.
      Пахло застоявшейся пылью и сыростью. Свет проникал через высоко расположенное окно, заросшее грязью.
      Нагнувшись, Найл подобрал подушку.
      Она оказалась подмокшей и покрытой плесенью. Юношей вдруг овладело необоримое желание рухнуть на пол и разрыдаться. С того самого момента, как он наткнулся на разбухший труп отца, его душу сжимало безутешное горе.
      Теперь оно рвалось наружу – властно, яростно, неудержимо, однако гордость и достоинство заставляли Найла держать себя в руках, не давая расслабиться и сдаться. Опустившись в углу на подмокшую подушку, он уткнулся лбом в колени. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким и покинутым, как в эти минуты.
      Неужели эти твари все-таки проведали, что это он виновен в гибели смертоносца? Но тогда это все, конец. Их казнят. Прилюдно. Всех троих. Но ведь мать и брат здесь совершенно не при чем. Их-то за что? Он убил эту тварь, он и ответит за все. Но разве будет его кто-нибудь слушать?
      Но как могли они раскрыть его тайну? Раздвижная металлическая трубка! Она ведь осталась в его вещах! Он тогда тщательно ее вытер, чтобы убрать малейшие следы паучьей крови. Но все равно ведь могли учуять, так или иначе.
      Найл проклинал себя за непростительную глупость: надо же, притащить трубку с собой! Нет чтобы оставить ее в пещере!
      Тут юноша настороженно вскинул голову и пристально посмотрел на дверь: ему показалось, будто за ним подсматривают. Но доски, похоже, пригнаны плотно, хоть тараном молоти. Тщательно изучив дверь, Найл убедился, что нет в ней ни трещины, ни дырки от сучка, куда можно было бы заглянуть. Видно, нервы расшатались. Он снова сел. Однако стоило ему замереть, закрыв глаза и уткнувшись лбом в колени, как у него снова возникло неловкое чувство, что за ним подсматривают. А как только он опирался затылком о стену и смотрел прямо перед собой на дверь, это ощущение мгновенно пропадало.
      Время замедлило бег. Разум подернулся дремотной ряской. Глаза то и дело закрывались сами собой, и Найл крупно вздрагивал, просыпаясь, когда голова бессильно заваливалась набок.
      Прошло не меньше двух часов, когда Найла окончательно разбудил негромкий звук – коротко скрипнула дверь. Юноша внимательно прислушался, но нет, было тихо. Он уж подумал, не почудилось ли, как услышал вдруг скрип половицы. Найл тихонько подошел к двери и приник к ней ухом. Ни звука.