Так что Карлсен лишь удвоил сосредоточенность, еще сильнее стиснув сочащиеся теплом женские ладони. Усилие оказалось ненапрасным: приток энергии разом возрос, и Ханако, приоткрыв губы, задышала чаще. В этот момент он велел ей брать – именно так, как иной любовник велит своей пассии доставить ему определенное удовольствие. На секунду женщину охватила нерешительность, но вот она послушно открылась, и энергия готовно хлынула в нее из ладоней Карлсена. Ощущение было сродни тому моменту, когда он коснулся ее лба – с той разницей, что тогда Ханако оставалась пассивной, а теперь, наоборот, активно втягивала его жизненную силу. От этого где-то внутри возникло то самое, отрадное чувство убывания, проникнутое какой-то по-осеннему светлой грустью.

Хватка упрочилась, участилось дыхание – безошибочные признаки того, что он стал просто орудием ее блаженства. Голова у Ханако вдавилась в подушку, бедра под покрывалом судорожно вздрагивали, энергия оргазма частично передалась Карлсену в ладони, медвяно пахнув теплом и живительной силой. В этот миг Ханако вскрикнула. Затем она медленно, всей грудью выдохнула, и руки свободно опали вдоль покрывала.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула горничная. Карлсен, метнув на нее предупреждающий взгляд, поднес к губам палец. Девушка, растерянно улыбнувшись, притворила дверь. Карлсен безотчетное облегчение испытал от того, что всего лишь сидит возле кровати на стуле.

Спустя секунду, как он и ожидал, Ханако глубоко спала. Карлсен, осторожно протянув руку, отер с ее лба выступившую испарину. Бережно прикрыв ей плечи поккрывалом, он неслышно вышел из комнаты.

Горничная стояла посреди прихожей в явном замешательстве.

– Сэр, уж вы извините. Я думала, она меня зовет.

– Ничего, это она во сне. Пусть теперь отдыхает. Ей полегчает, когда проснется.

Тело ныло от усталости, когда он вышел на залитую солнцем Пятую авеню, но все равно, глубокая удовлетворенность перекрывала все с лихвой. Впервые за весь день возникла мысль: выпить бы сейчас…

Карлсен уже позабыл, как приятно, оказывается, сидеть на исходе дня в Сохо за коктейлем. Устроившись снаружи под навесом и сенью пальмы, он вдыхал характерные запахи нарождающегося вечера, постепенно заполоняющие город. Карлсен, как и большинство посетителей, одет был непринужденно, по-летнему. Нью-Йоркские тротуары сочились скопленной за день жарой, и несмотря на легкий ветерок с реки, воздух был теплым. Разреженность транспортного шума действовала благостно: автомобили в Нью-Йорке после шести штрафуются, так что в Хусдене наступает несвойственная для центральных кварталов тишина. Первый раз за день Карлсена полонила усталость. А ведь с утра, едва проснулся, живости и бодрости было хоть отбавляй – бралась откуда-то изнутри. Но вот поделился энергией с Ханако Сузуки, и сам иссяк, теперь бы расслабиться и просто повпитывать.

Он заказал мартини, но вкус показался каким-то до странности неприятным, горьким. Улучив момент. Карлсен украдкой слил коктейль в кадку с пальмой, себе спросив бокал белого вина.

Это еще куда ни шло – он одним добрым глотком убавил порцию до половины. Удивительно, насколько быстро ударило в голову. Считанные минуты, и тело словно обволокла эдакая сонливость. Странно приятная, светозарная какая-то, совсем не та эйфория, что бывает обычно от алкоголя – будто приглушенная память тихо взнялась откуда-то из глубины подсознания. Однако, удивляла при этом тяжесть тела: минута-другая, и его будто парализовало – пришлось даже пальцами пошевелить на всякий случай.

Пригубив еще, Карлсен почувствовал нечто, напоминающее пузырьки в шампанском. Он сосредоточился, пытаясь уяснить, откуда берется это ощущение. И тут стало вдруг ясно. Вино было живым, изобиловало микроорганизмами. Мелькнула шальная мысль: мол, стоит сейчас вглядеться, и можно будет их различить, как головастиков в пруду. Подумалось без всякой брезгливости, даже наоборот, как-то приязненно. Стало понятно теперь, почему и мартини встал поперек горла: потому что вкус неживой, все равно, что хлебнуть затхлой воды.

И вот последовало ощущение, которое он позднее обозначил для себя как «вслушивание». Будто глубокая тишина опустилась – та, что бывает безмолвной ночью, когда явственными становятся даже самые отдаленные звуки. Все так же доносилась болтовня из-за столиков, и позвякивание мелочи (бармен отсчитывал сдачу), и шелест проносящихся время от времени машин. Но куда внятнее ощущалась погруженность в море жизни. Она исходила и от пальмы, и от окружающих, и из самого воздуха. Посетители, неспешно потягивающие за отдыхом коктейли, источали, казалось, волны теплой жизненности, которые постепенно сливались с другими такими же, ткущимися вдоль улицы – так стойкий ветер перемещает плавно пелену дождя. И «волны» эти различались меж собой так же ясно, как те или иные запахи в саду.

Карлсен, глянув на часы, удивился: оказывается, прошло уже полчаса, а Линда опаздывает, что на нее как раз не похоже. Причем стоило об этом подумать, как возникла прозорливая, без тени сомнения уверенность, что она сейчас идет от Бродвея по Хусдену. Через несколько минут она появилась из-за угла.

– Извини, подзадержалась. Франклин звонил.

На ней был идущий от плеч сарафан, в котором она смотрелась подростком. Положив непринужденно руку на спинку ее стула так, чтобы соприкоснулись поля, Карлсен тем самым словно почувствовал тепло ее неприкрытых плеч…

Подошел за заказом официант. Линда спросила мартини. Карлсен хотел было отговорить, но передумал – интересно, как она отреагирует.

– Как там Франклин?

– Странно все как-то. Я могла читать его мысли.

– И что он думал?

– Да нет, не буквально. Но я могла сказать, что он чувствует.

– И что?

– Ой, н-ну, видимо… он по мне скучал, – голос звучал грустно.

– Ты от этого почувствовала себя виноватой?

– Ну а как же. Ты чему улыбаешься?

Тут, к счастью, как раз вернулся официант с ее мартини. Карлсену трудно было бы объяснить, что понятие сексуальной вины начало казаться ему детской несуразностью.

Когда Линда подняла бокал, Карлсен специально отвел взгляд. Пригубив, она чуть поморщилась и поставила мартини на стол.

– Что, лед забыли положить?

– Да нет, не то. Не надо было вообще заказывать: я что-то к спиртному охладела последнее время.

– Попробуй это, – он протянул ей свой бокал с вином.

– М-м, это лучше, – одобрительно кивнула Линда.

– Давай я тебе закажу.

– Не надо. Мне лучше сока, апельсинового.

Карлсен поманил официанта.

– Ладно, и я возьму заодно.

Когда через несколько минут подали сок, он понял, что у Линды инстинкт сработал четче. Плавающие кусочки мякоти, казалось, лучатся вкусом жизни. Понятно теперь, почему вампиры избегают алкоголя. Он усиливает чувствительность, угнетая тем самым жизненную силу.

– Что будем есть?

– Пока не знаю, – Карлсен, подавшись вперед, заговорил вполголоса. – Я рассчитываю, что кое-кто выйдет скоро из дома напротив. Если да, я хочу видеть, куда он направится. А если не появится до семи, можно уходить: делать уже особо нечего.

– Один из твоих преступников? – понимающе посмотрела Линда.

– Вроде как.

– И что он такое сотворил?

– Не знаю. Может, он и не преступник вовсе.

Не договорив еще, Карлсен почувствовал, что человек, которого он ждет, вот-вот появится. И надо же, дверь в доме напротив открылась, и появился тот самый: рыжие патлы до плеч собраны в пучок.

– Вон он, – бросил Карлсен.

– Андроген??

Удивление понятное. В сравнении с остальным населением, преступность среди андрогенов если не на нуле, то близко к тому. Залпом осушив стакан, Карлсен выложил на стол пять долларов.

– Ну что, двинулись, если не возражаешь?

К тому времени как вышли из-под тента, человек успел свернуть на Принс стрит, а пока добрались до угла, он уже скрылся из виду. В сторону Западного Бродвея удалялось такси (Карлсен успел разглядеть: пустое). Они приостановились на углу у книжного магазинчика, делая вид, что рассматривают витрину, может, андроген появится из какого-нибудь магазина, благо вдоль квартала их целая вереница. Не дождавшись, медленно пошли, по пути вглядываясь в каждую дверь. Вот уже и угол улицы. Все, ушел – искать бесполезно.

– На Грин стрит, наверное, свернул, – предположила Линда.

– Да какая разница, – вздохнул Карлсен.

– Что теперь?

– По бокалу еще, и подумаем, где нам поесть.

Он подвел ее к одному из пустых столиков, стоящих на тротуаре возле неброского вида кафе.

Неудача раздражала. Абсурд какой-то: потерять бесследно из виду такую колоритную фигуру. У подошедшего официанта Карлсен заказал апельсинового сока и стакан красного вина.

– Так ты рассказал бы мне, кто это? – не сдержала любопытства Линда.

– Звать его Макналти.

– И зачем ты за ним ходишь?

– По правде сказать, сам толком не знаю. Его для меня Ахерн разыскал, и чувствую, что надо, видно, как-то этим заняться, – Что он такое сделал?

За рассказом о происшествии прибыли напитки. С вином у Карлсена вышел просчет: поднесли итальянское красное – тяжелое, он такое обычно избегал из-за побочных воздействий. Когда официант отошел, он одним глотком убавил содержимое бокала наполовину.

– Может, он просто хотел тебя напугать? – предположила Линда. – Да уж нет: я видел глаза. Он явно думал выстрелить. И почти сразу вино возымело то же действие, что и предыдущй бокал; он его, в целом, на то и заказывал. Необычное чувство погружения в безмолвие, когда все сторонние шумы словно приглушаются расстоянием – вполне схоже с ощущением на грани сна. От него же охватывала странная уязвимость.

Голос Линды, доносящийся словно из соседней комнаты:

– Далеко уйти он не мог.

– Не мог. Он где-то рядом.

– Откуда ты знаешь?

– Так, знаю.

Объяснить было бы невозможно. Чувствовалось лишь, что здесь как-то задействованы сами мысли об этом рыжем, а в «поиске» затем участвует некое свойство, пробужденное вином.

Спустя несколько минут, открылась дверь по ту сторону улицы, и оттуда вышел объект слежки собственной персоной, в сопровождении еще одного андрогена помельче – брюнета с короткой стрижкой.

Карлсен кинул на стол чаевые и встал. Ощущение прервалось настолько внезапно, что казалось, ноги не послушаются; но ничего – с первым же шагом «вслушивание» истаяло, сменившись обычным восприятием. Андрогены двинулась вниз по Грин стрит, живо о чем-то беседуя. Был момент, когда оба, остановившись, пялились какое-то время в витрину антикварной лавки. Когда проходили мимо, донесся обрывок разговора. Рыжий:

– А я ему: «Так кто я, ты говоришь? Нет-нет, ты говори: кто я?». Карлсен, приобняв Линду за талию, остановился перед рестораном, как бы изучая вывешенное меню; пара тем временем прошла мимо. На углу Канал стрит андрогены свернули налево. Карлсен зашагал размашистей, но пока дошли до угла, те куда-то делись. Спустя секунду донесся голос рыжего:

– … поганючий боров, я таких терпеть не могу…

С улицы вниз, в полуподвал уходили видавшие виды ступени: вход в ресторан. «Элагабал» – гласила вывеска над дверью. По центру окна размешалась статуя: кудрявый античный юноша с женской грудью и пенисом. Линда вопросительно возвела брови; Карлсен лишь пожал плечами.

– Взглянуть хотя бы?

Уже на входе стало неуютно. С первого взгляда было ясно, что посетители, в основном, андрогены, из которых многие сидят за домино или шахматами, напоминает скорее клуб, чем ресторан. Смуглый кассир у входа встретил вошедших удивленным взглядом. Но на вопрос Карлсена, можно ли здесь поесть, ответил улыбчиво:

– Да, безусловно, сэр. – Губы, длинные и тонкие, придавали ему сходство с рыбой. – Извольте сюда.

Идя по центральному проходу, Карлсен чувствовал на себе чужие взгляды. Остановились возле барной стойки перед столиком, застеленным белой клеенкой «под скатерть». Когда сели, официант спросил:

– Что будете, коктейль для начала?

– Да просто апельсинового сока, два.

– Два апельсиновых сока! – повелел официант в полутьму за барной стойкой.

Сказал, казалось бы, непринужденно и без эмоций, но в голосе скользнула змейка ехидства. Сок поднесли почти сразу. Внизу был уже осадок, и стакан на ощупь теплый.

– Извините, у нас за вход по пять долларов с человека, – снова возник сбоку официант.

– Понятно.

– Можно сейчас.

Карлсен вынул из бумажника десятку, подал. Официант, сунув ее в карман куртки, вручил меню и молча удалился. Ассортимент был под стать интерьеру, такой же дешевый. В основном итальянская кухня, плюс еще яичница с беконом да гамбургеры. Линда, подавшись вперед, негромко сказала:

– Мне кажется, место здесь не самое лучшее.

Сидящий где-то сзади, спиной к ним, андроген сказал вдруг нарочито громко:

– Чегой-то место мне здесь не самое лучшее. И за каким было сюда идти? Еще трое, соседи по его столику, гнусаво расхохотались. Линда вспыхнула, Карлсена искрой пробил гнев. Кто-то, помнится, говорил, что у андрогенов необычайно острый слух.

– Ты хотела бы уйти? – спросил он.

– Да нет, в общем-то. – Она заглянула себе в косметичку. – Здесь где-нибудь есть напудриться?

– Где-то там туалеты в углу.

Когда она ушла, Карлсен оба стакана поднес к стойке. Крупный лысый бармен, не поднимая глаз, сек на дольки лимон.

– Нам просто холодного апельсинового сока: этот теплый.

– Сейчас, – все так же, не поднимая глаз, кивнул бармен, и, вынув из холодильника кувшин с соком, налил в два стакана.

– Благодарю.

– Ага.

Стаканы он перенес обратно на столик, пригубил ив своего. Сок был приятно холодным – настолько, что получилось сосредоточить на нем все внимание, вдыхая цитрусовый аромат, а вместе с ним и живительную энергию, радужно искрящуюся в крапинках апельсиновой мякоти. Одновременно с тем острее почувствовалась и окружающая враждебность, которая угадывалась безошибочно, словно неприятный запах. Налицо был знакомый с недавнего времени металлический «привкус», но магнетическое отталкивание ощущалось теперь гораздо явственнее. Присутствовало оно и тогда, когда они лишь усаживались за столик, но Карлсен счел это просто за инстинктивную реакцию андрогенов на непрошенного гостя. Теперь неожиданно прояснилось: ничего инстинктивного здесь нет. Эти люди за окружающими столиками совершенно сознательно сплотились, нагнетая против пришедших глухую волну противостояния.

Поставив стакан, он непринужденно огляделся, будто бы в поисках официанта. При этом несколько пар глаз воровато скользнули в сторону – в том числе глаза Грега Макналти и его спутника, сидящих в нескольких футах по ту сторону прохода, в такт этому поколебался и натиск. Карлсен неторопливо шевельнулся и вытянул ноги, охватив при этом взглядом почти весь зал. Магнетическое неприятие тотчас же возобновилось, на этот раз резче. Стало подташнивать; дышать и то сделалось трудно, будто помещение наводнила разом несносная жара.

Ясно теперь, причем здесь и плата за вход, и теплый сок. Обычному человеку показалось бы здесь неуютно, в конце концов, разозлило бы такое обслуживание. Почувствовав подташнивание, человек наверняка спохватился бы, что нездоров, и надо выйти на свежий воздух. А при таком-то натиске его бы уже через пять минут здесь не было.

Так вот, оказывается, почему они считают себя «не такими». Телепатия, которую можно использовать как натиск…

Хотя прошедшие два дня научили Карлсена использовать силу собственной концентрации, сейчас она намного превосходила любую из тех, какую ему когда-либо доводилось выносить. Вампиризм представляет собой сознание энергии, и внешней и внутренней. Внешняя, словно солнечный свет, способна впитываться телом. Внутренняя хранится в тканях, словно в батарее. У людей внутренняя энергия может высвобождаться через физическую стимуляцию, как при массаже мышц, или через чувство цели, что свойственно сексу либо иной волевой деятельности. Но в целом люди не сознают, каким образом этой энергией пользоваться. Если ее накапливается чересчур много (например, при долгом путешествии на поезде), от нее постепенно возникают головная боль или расстройство желудка.

Теперь виделось ясно, что вампиризм пробуждает сознавание этой внутренней энергии; понимание, что ей надлежит течь, а не застаиваться в тканях. Течение это, дающееся людям физическим усилием, у вампиров достигается силами концентрации. От этого – ощущение благополучия и цельности, у большинства людей возникающее разве что при половом возбуждении.

Понятно было и то (впечатление такое, будто известно вообще с рождения), что из-за статичной природы человеческого сознания негативные стимулы – такие как боль, депрессия, раздражение – дают совокупный эффект. Когда же людьми движет чувство цели, негативные стимулы нейтрализуются, подобно тому, как смахиваются дворниками капли дождя на лобовом стекле. Поэтому Карлсен под натиском враждебности лишь напрягся и начал нагнетать внутреннее давление. Образовалась своеобразная «броня». Результат – эдакое озорное торжество, все равно, что идти, согнувшись, наперекор буйному ветру.

Он сделал вид, что изучает меню, на самом же деле мысленно окидывая помещение. В этот момент его едва ли не врасплох застиг неожиданный напор враждебности. Преодолеть преграду им не удалось, но от самой резкости Карлсен невольно поморщился. К счастью, в руках было меню: получилось, что как бы насупился.

Он снова напрягся, покуда внутреннее давление не пересилило натиск.

Когда мимо проходил официант, Карлсен подозвал его взмахом руки.

– Мне бы бокал вина, красного.

Со скрытым злорадством он отметил, как в глазах у того мелькнуло удивление. Через полминуты на столике уже стоял бокал.

– Спасибо.

– Будете заказывать, сэр?

– Подожду пока. Дама еще не вернулась.

Поднося бокал к губам, он уже догадывался, что произойдет. Давление и тошнота через секунду усилились так, что в нормальной обстановке невозможно было бы и глотнуть. Ясно, что цель здесь – заставить его поперхнуться. Карлсен тем не менее снова спружинился, как при перетягивании каната, и сделал медленный глоток. Поставив бокал на столик, с блаженной улыбкой огляделся, как бы радуясь: «Эх, хорошо-то как!». При этим чужое удивление ощутилось так же явственно, как сейчас только в глазах у официанта. В считанные секунды вино возымело свое характерное действие. Все равно, что нырнуть вдруг под воду, разом окунувшись в безмолвие. «Вслушивание» постепенно прорезалось четче прежнего, уязвимость тоже. На миг охватила паника, но он подавил ее волевым усилием. Положив меню на стол, Карлсен сквозь зевок оглядел ресторан. Взгляд моментально столкнулся с цепкими, выпуклыми глазами рыжего. Он посмотрел в них непринужденно, словно думая о чем-то своем. В эту секунду почувствовалось, что бал здесь правит именно Макналти, будучи самой влиятельной персоной среди присутствующих. Благодаря усиленной чувствительности, выяснилась и еще одна странная деталь: у Макналти был избыточный вес. С изобретением поясов-контроллеров и жиросжигателей проблема тучности перестала существовать. Толстяк на улице стал такой же редкостью, как калека или человек с бородавками. Теперь ответ очертился сам собой. Избыточный вес нужен был Макналти как своеобразное хранилище энергии, которая насылалась сейчас в виде враждебности. Карлсен все так и глядел с благодушной рассеянностью, поджевывая нижнюю губу; Макналти опустил глаза. Натиск моментально ослаб. Карлсен, езде раз зевнув, скучливо поглядел на меню.

Тут возвратилась Линда.

– Ну как, порядок? – как ни в чем не бывало поднял глаза Карлсен.

– В туалете просто жуть какая-то, – отозвалась она негромко.

– Грязно, что ли?

– Да нет, просто давит как-то. Я взяла и залезла к гермикам: там хоть полегче.

Андроген за соседним столиком сторожко шевельнулся, лишний раз подтверждая, что слух у этой породы необычайно острый. Словно по сигналу, снова начала нагнетаться враждебность. Застигли-таки врасплох: у Карлсена аж уши запылали. Линда, густо вдруг покраснев, прошептала умоляюще:

– Не нравится мне здесь. Пойдем, а?

Карлсен через стол взял ее за руку, специально втянув при этом немного ее энергии. Линда улыбнулась и сразу расслабилась. Затем, когда ей в ладонь устремилась его энергия, она ее готовно приняла, как какую-нибудь тайную ласку. Приток погасил ощущение уязвимости. Полностью сосредоточив внимание на ее руке, Карлсен насылал энергию, представляя одновременно, что они оба обнажены – прием, сработавший пару часов назад с Ханако Сузуки. Реакция последовала незамедлительно: распахнув глаза, Линда резко вдохнула. Все настолько явно, что Карлсен забеспокоился, не глядят ли со стороны. Отпустив руку, взял со стола меню, возникшего резонанса между тем не ослабляя. Никакого расчета, все вышло внезапно, по интуиции. Однако еще раз ощутилось, что зачарованность Линды – своего рода гипноз с элементами телепатии. Смуглый официант застыл в ожидании заказа. Карлсен, не рискуя отвлечь Линду, взял инициативу на себя.

– Два проциутто с арбузом и паштеты из телятины, тоже два, – сказал и поглядел на официанта с искренне благодушной улыбкой.

– О'кей, – накорябав у себя заказ, верхнюю копию тот сронил на стол и удалился.

В эту секунду враждебность сгинула – разом, словно лопнувший пузырь. Впечатление такое, будто все вдруг решили: да ну его, бесполезно. Карлсен даже как-то застыдился. Тягаться ему понравилось, а теперь, когда упорство передалось и Линде, можно вообще сидеть так весь вечер. Схватка воль – в этом что-то есть.

Чтобы досадить андрогену за соседним столиком, Карлсен якобы негромко сказал:

– Это место, по-моему, настоящее открытие. Надо будет снова сюда прийти.

Брови у Линды поползли вверх.

– Д-да… только, если сначала привыкнуть.

Сзади со взвизгом выдвинулся стул, один из андрогенов встал, с ним еще несколько. Карлсен сдержал соблазн посмотреть им вслед при выходе. Как-то баснословно быстро появился официант с закусками. Пармская ветчина, на счастье, оказалась нежной и сочной, а то уже закралось подозрение, что последним рубежом обороны будет никуда не годная кухня.

– Твой рыжий друг вон уходит, – заметила сквозь еду Линда.

– Ну и бог с ним. Что хотел, я уже выяснил.

– И что именно?

– Толком не знаю пока, – он засмеялся над ее замешательством.

Домой он вернулся к половине одиннадцатого. Выписки насчет вампиров так и лежали перед инфроэкраном. С трудом верилось, что составлял он их каких-то полдня назад – словно целая жизнь минула с той поры.

Набрал, выискав по инфроэкрану, номер Грондэла. Автосекретарь осведомился, кто звонит. Пока представлялся, на линии наступило затишье. Мелькнуло беспокойство, что Грондэл забыл и не внес его в список тех, чьи звонки принимаются. Но вот секунду спустя его окликнула Хайди. – С отцом твоим можно поговорить?

– Что-нибудь важное? Ему очень не нравится, когда в это время звонят.

– Да, важное. Настолько, что я, пожалуй, сразу даже – подъеду.

– У тебя есть телелинк?

– Есть.

– Тогда включи, он тебе перезвонит.

Головизор занимал почти всю дальнюю стену гостиной. По углам и вдоль стен размешались восемь проекторов размером с монетку. В телевизионном режиме они давали трехмерное полномасштабное изображение, на манер театральной сцены. Карлсен включился, когда шел какой-то вестерн: пустоши Южной Дакоты с горами на горизонте. Картина такая реалистичная, будто стена растворяется, открывая панораму гор и неба.

При переключении на телелинк стена возникла снова. Зазвонил телефон.

Стоило снять трубку, как на стене мгновенно проявилась гостиная Грондэла.

Сам хозяин вот он, сидит в кресле, сунув руку в карман халата.

– Чем могу, доктор Карлсен?

Карлсен пододвинул стул ближе к проекторам, чтобы Грондэлу тоже было видно.

– Вам что-нибудь известно об андрогенах?

– Немного. А что?

– Да я только что обнаружил, что они по своей силе чем-то сродни вампирам.

– Что за сила?

– Ментальную силу они используют как орудие нападения. Вам Хайди не рассказала об андрогене в аэротакси?

– Рассказывала. Напоминает психическое расстройство.

– Нет. Хайди права. Она сказала, что он метнул в меня своего рода молнию враждебности. Теперь я понял: это действительно так. – Вы что, снова его видели?

– Да.

Он описал, как Ахерн вычислил Макналти, и как нынче все складывалось в Сохо. Грондэл отчаянно тряхнул головой.

– Надо было вначале со мной переговорить! Это же опасная вещь!

Карлсен посмотрел удивленно.

– Так вы знаете об андрогенах?

Грондэл, помолчав секунду, ответил:

– Я знаю единственно о здравом смысле. Вы представляете, зачем люди намеренно лишают себя половых органов?

Карлсен лишь головой покачал.

– Ну, видимо, обычное объяснение: какая-то реакция на сексуальную вину, пояс целомудрия своего рода:

– Куда уж там, – Грондэл язвительно улыбнулся. – Вы когда-нибудь слышали о Роберте Ирвине?

– Имя вроде знакомое… – неуверенно проговорил Карлсен. – Убийца в двадцатом веке, ставший потом святым покровителем у андрогенов. У него была мания насчет силы своего ума. Что, дескать, если использовать ее должным образом, то можно в каком-то смысле стать богом. Для себя он решил, что сексуальные позывы похищают энергию, которая должна идти на самодисциплину, и попытался ампутировать себе пенис. После этого он подвинулся рассудком и решил убить свою подругу. Той не оказалось дома, тогда он вместо нее прикончил ее мать и сестру, а заодно подвернувшегося под руку жильца. Убийцу приговорили к пожизненному заключению. Андрогены превозносят его как великомученика.

– А-а, теперь вспомнил. Он, по-моему, художником был?

– Скульптором. А излюбленная его идея состояла в том, что ум способен достичь грандиозной силы, если научиться концентрировать свое внимание. Так же считают и андрогены. И если верить вашим словам, они, похоже, того уже достигли.

Карлсен хмыкнул.

– Вы спрашиваете, верить ли. Я только что все на себе испытал.

Грондэл, внимательно выслушав, уточнил:

– Так вы не чувствовали с их стороны сколь-либо серьезной угрозы? – Да нет, – ответил, подумав, Карлсен. – Они, безусловно, не думали мне угрожать, лишь бы я вышел. У них, видно, так заведено: чувствовать свое превосходство над остальным миром.

– А проиграв, они уступили и дали вам спокойно поесть?

– Так точно. Это меня и озадачило. Все равно что, знаете, спохватились и кинулись внушать, что это все был сон. Еда была отменная, обслуживание безупречное. А когда я полез за чаевыми, официант сказал, что это необязательно: я же уже заплатил за вход.

– А из посетителей все были андрогены?

– В этом еще одна странность. На входе андрогенами показались все. К моменту же ухода я насчитал, по меньшей мере, с десяток абсолютно нормальных людей. Например, вошел и сел человек средних лет с ребенком. У него вид был стареющего хиппи: майка в обтяжку, на шее кулон. Карапуз, когда заметил, что мы за кофе не притрагиваемся к шоколадке, подлез и стал клянчить. А когда свое заполучил, человек как-то к нам расположился – выложил, что работал раньше на Среднем Западе учителем истории, и о семье порассказал. – А сам вас о чем-нибудь расспрашивал?

– Нет. Мне, опять же, и это показалось странным. Когда такая беседа за столиком заходит, то обычно спрашивают: «Вы из Нью-Йорка или откуда-то еще?». Этот же даже не поинтересовался.

– Может, ему действительно все равно.

– Может. Но все как-то складывается один к одному. Сначала меня пытаются выставить, затем, когда не получается, пытаются сделать вид, что все безукоризненно. Зачем это им?

– Не понял…

– Я вот о чем. Выставить – это понятно. Андрогены не как люди: смотрят на всех свысока. И уж если развивают некую силу, от которой людям неуютно, то можно понять, на что она в данном случае направлена: выдворить чужака. – И вы совершенно уверены, что это не плод вашего воображения?

– Абсолютно, – в голосе Карлсена угадывалось раздражение. – Прошу вас, поймите меня правильно. Я не сомневаюсь, что все это действительно имело место. Но вы-то теперь дифиллид, и потому необычайно чувствительны к мыслительным вибрациям. Эти люди, возможно, просто ополчились на чужака, а вы почувствовали.

Карлсен категорично покачал головой.

– Нет. Здесь определенно крылось большее. Во враждебную мысленную силу я верил всегда. У меня с началом натиска просто уши запылали, как будто про тебя, понимаешь, гадости говорят. Но они буквально объединились против меня. И заправлял всем этот самый Макналти. Своего рода главарь. – Это который выхватил пистолет в аэротакси? – Карлсен кивнул. – Похоже на паранойю в легкой форме – взрослый вариант испорченного дитяти. – Вы наверняка правы, – кивнул Карлсен. – Но это все равно не объясняет того, что меня беспокоит. Зачем вся эта маскировка, будто бы ничего не произошло? Что они пытались скрыть?

Грондэл сдвинул брови.

– Что они вообще могли скрывать?

– Не знаю. Но мне вот о чем подумалось. Когда я спросил у Хайди, могут ли обыкновенные люди метать молнию злобы, она сказала, что «нет, разве что ведьмы». Я тогда спросил, что она имеет в виду, а она мне: «Люди, развившие у себя подсознательные силы, или те, кто живет своей обидой». Так вот андрогены к такому типу, безусловно, принадлежат. А, собираясь вместе, подобные люди нередко замышляют что-нибудь невероятно гнусное. Помните серию колдовских убийств начала двадцать первого века? Сатанистские культы, что похищали людей и затем предавали их изуверской смерти? Сколько их было – в Лос-Анджелесе, Мексике, Сибири, Северной Японии, на Филиппинах, даже здесь в Нью-Йорке? Но их всех повыловили, из-за их беспечности и от того, что мир тесен.

– Андрогены, причастные к сатанизму? – задумчиво переспросил Грондэл. – Верится с трудом.