– Это было самым значительным событием в нашей истории.

– А как на это отреагировали остальные толаны?

– Разумеется, были ошарашены, – Крайски говорил быстрее обычного, перебарывая волнение. – Они-то сочли, что у главного биолога случилось что-то с нервами, и он впал в детство, хотя несколько своеобразное. Ума в нем не убавилось ни на йоту, просто стал каким-то странно экзальтированным: в восторг приходил от чего ни попадя.

А биолог тем временем плавал в море с тем самым снаму и проникался к нему все сильнее и сильнее. Фактически он изучал снаму непосредственно из тела самого же снаму. Он знал, что такого больше может и не повториться, и потому хотел извлечь максимум сведений.

– Можно представить.

– О том, что было дальше, говорится в одном из самых ярких катренов «Карасомгалу». Там есть замечательный отрывок – было б время, я бы перевел, – описывающий отчаяние и растерянность жены биолога, и как она ночью решила его возбудить в надежде, что вернет себе мужа. Когда она приступила к этому вплотную и, влажно сунув ему в рот язык, стала возбуждать его лаской, снаму буквально оторопел. Ее действия показались ему попросту абсурдными, если не комичными. Однако желание женщины заставило снаму последовать мужскому инстинкту, и он оказался посвящен в тайны плотской любви. Толаны – телепаты, поэтому женщина вскоре уловила, что здесь что-то не так. А, поскольку это был ни кто иной, как ее муж, она не почувствовала в этом ничего зазорного. Снаму творил любовь нежно, отдавая при этом часть своей жизненной энергии, так что женщина просто таяла от блаженства: из толанов так любовью не занимался никто.

Для снаму же это было вообще откровением. Представь себе ощущения существа, суть секса для которого – мистическое единение со Вселенной. И тут вдруг это существо оказывается среди людей, для кого секс – разновидность рукопашной. К жене биолога снаму относился трогательно, с уважением. И тут на тебе: она просит залечь на нее и вогнать пенис-яйцеклад в самую интимную часть ее анатомии. Не менее дико, чем слышать от нее просьбу ударить в лицо или избить до синяков. Опасения тем более усилились, когда она, возбудившись, стала неистово наддавать всем телом снизу. Снаму все это так ошеломило, что он с трудом довел дело до конца. Впечатление после первого соития было такое, что сексуальность толанов страшна, отвратительна. Тем не менее, когда перед рассветом женщина начала распалять его вновь, используя на это всю свою телепатию, снаму поймал вдруг себя на том, что секс начинает ему нравиться, и к женщине на этот раз он вошел уже по своей воле. В поэме фигурируют фактические мысли снаму на следующий день. Он был шокирован и до ужаса противен сам себе. Он считал, что превратился в чудовище, что погрязает во что-то несказанно греховное. Тем не менее, после первой же ночи он понял, что секс притягателен. Собственные желания попросту ошеломляли. Уже от одного поцелуя жены биолога он превращался в изголодавшегося от воздержания зверя. А потом, после окончания, ловил себя на мысли, что секс – это некая форма временного сумасшествия, и неимоверно стыдился. Прошло какое-то время, прежде, чем снаму понял, что секс у толанов основан на чувстве вины – вот почему они предаются ему с таким сладострастием.

Несмотря на отсутствие всякой наигранности у Крайски, на его объективное освещение истории. Карлсен сознавал, что подразумевается здесь нечто большее, нежели просто информация. Беспокоило то, что возразить Крайски как-то и нечем. Ну, снаму, ну ухватил суть их полового процесса – и прав ведь. В сравнении с невинностью сексуальности снаму, вся человеческая сексуальность – сплошной первородный грех. Грехопадение, в то время как снаму обитают в садах Эдема.

– А что случилось с тем биологом? – спросил он, чтобы как-то скрыть свое неуютство.

– Он оказался в таком восторге от безмятежной жизни снаму, что оставался там двое суток. А когда возвратился в собственное тело, то первой, кого встретил, это жену. И когда рассказал ей о случившемся, она поверила моментально. Ее, безусловно, глубоко потрясла мысль, что она отдавалась другому мужчине – более того, получала при этом наслаждение. Он, узнав об этом, был потрясен не меньше. Первой мыслью было держать это меж собой в секрете. Но потом они решили, что это будет совершенно ненаучно…

– По одной древнегреческой трагедии, – вставил Карлсен, – они бы оба должны покончить с собой.

– Вот-вот. Только эти слишком уж были цивилизованны. Они поняли, что произошло великое биологическое открытие. Муж вскоре внушил себе, что в физическом смысле измены не было: супруга ведь отдавалась его собственному телу. Жена, разумеется, носила в уме иное, до нее быстро дошло, что в любви задействован скорее дух, чем тело.

На биолога все это оказало такое воздействие, что он решил повторить эксперимент при первой же возможности – разумеется, во благо науки. Жена тоже после некоторого самокопания решила, что какой бы снаму мужнино тело ни заселял, за любовь с ним ее никто не осудит: супруг тоже, получается, без разбору меняет их тела.

Экспериментом заинтересовалась вся группа: они справедливо увидели в нем одно из величайших открытий в своей истории. Вскоре на него поддались и другие, и превращение в снаму нашли таким приятным, что стали повторять его вновь и вновь – особенно женщины, которые были просто очарованы. Вскорости между толанами и снаму сформировался тесный союз, а обмен телами стал обычным делом.

– И как на это реагировали снаму?

– Одним это нравилось, другим наоборот, третьим было все равно. Снаму не похожи друг на друга. По сравнению с жизнью в море, быть сухопутным существом тяжкий труд, так что снаму – ты уже убедился – по природе ленивы. Но некоторым из них ощущать себя толанами было в удовольствие, особенно, что касается любви. Они решили для себя, что половой и эмоциональный экстаз компенсируют дискомфорт, который им приходится терпеть в обличий двуногих. Восхищала их и способность толанов к воображению, чего у снаму нет вовсе. Особый восторг вызывали исторические книги и романы: у толанов была большая библиотека. А находясь в их телах, снаму учились говорить и вести себя как толаны. В конце концов, отличить их стало почти невозможно. – Удивительно, как хорошо они адаптировались.

– Ты, видимо, помнишь, что сами снаму уже сделали первый шаг от своей первозданной невинности. Они предпочли индивидуальность простому групповому сознанию медузы. Так что какой-то глубочайший инстинкт подсказывал им, что это тропа их эволюции.

И тут оказалось, что одна из женщин у толанов беременна – удивительно, поскольку методы контрацепции у них безотказны. В итоге выяснилось, что произошло это, когда в ее теле находился снаму, и причастный к этому мужчина тоже был снаму. Все сразу поняли важность вытекающего отсюда вопроса. Кем будет ребенок, толаном или снаму? Именем науки категорично было решено: родам быть. И в должный срок… угадай-ка?

– Снаму с телом толана, – определил Карлсен.

– Точно.

– А как же иначе. Ты сам сказал: в любви задействован дух, а не тело. – А про генетические факторы забыл? По генам это был толан, и по отцу и по матери.

– Но душа-то снаму.

– Верно. Только в ту пору ученые толанов не верили в душу. – Даже после того, как стали меняться со снаму телами? – удивленно поднял брови Карлсен.

– Это был просто факт. Существования души он не доказывал – может, это какой-нибудь переход энергии. А вот рождение малыша-снаму в теле толана кое-что доказывало. Малыш был снаму, но жил в теле толана. И в свое время мог, вероятно, обменяться телами со снаму. И что, если тело снаму при этом он предпочтет своему собственному! Не окажется ли он в немыслимом разрыве: желание примкнуть к своим сородичам, но без тела снаму?

К счастью, подобного вопроса не возникло. Мальчик был счастлив в теле толана, даже после того, как разок поменялся со снаму. А когда стал подрастать, стало ясно, что он сочетает в себе лучшие качества обеих особей: непринужденное очарование снаму и сосредоточенную практичность толанов. Крайски повел взглядом на открытую дверь. Карлсен, оглянувшись следом, увидел, что ущелье снаружи залито бледным, бескровным светом луны. – Вторая луна взошла. Пора, так что рассказ я урежу. Потом на Ригеле-35 тот гибрид снаму стал известным политиком, а в жены взял девушку, которая тоже была снаму с телом толана. Со временем толаны смешались с гибридами снаму, что обернулось обоюдной пользой. Снова расцвели музыка и поэзия. А способность снаму обмениваться телами привела к открытию нового вида космических путешествий, с использованием астральной проекции. Так они смогли приступить к изучению других галактик.

– Это и была новая раса гибридов, те самые Ниотх-Коргхай?

– Нет, что ты, Ниотх-Коргхай были позже. Намного позже. Описывать сейчас их историю у меня нет времени. Да ты ее частично и сам увидишь. – Крайски встал. – Ну что, пора выдвигаться.

Долина снаружи купалась в серебристо-белесом свете, как на Земле в дождливый день. Луны в небе видно не было, только облака над морем высвечивались гораздо ярче тех, что непосредственно над головой. Вторая луна была крупнее первой, как минимум, вдвое.

Карлсен с радостным недоумением обнаружил, что усталость в мышцах бесследно прошла.

– Здесь чудесно отдыхается. Я чувствую себя так, будто как следует отоспался. Это воздух как-то действует?

– Нет, как раз та подставка, на которой ты сидел. Она обновляет жизненные силы. Ученый-толан, который ее изобрел, был гибридом снаму. – А как она действует?

– Не знаю. Секрет утерян тысячелетия назад.

– Что значит «утерян»?

– Да знаешь, долго объяснять, – Карлсену показалось, что Крайски по какой-то причине говорит об этом с неохотой.

Когда ущельем шли обратно в жмущейся по склонам полутьме, стал накрапывать дождь. После морской прохлады жара казалась гнетущей, потому дождь был для кожи особым блаженством. Постепенно дошло, что удовольствие здесь не только от прохлады. Дождь был заряжен жизненной силой, бодрящей клетки организма так, как электрический ток заряжает батарею.

На подходе к берегу Карлсен, не выдержав, спросил:

– Там точно никто из хайссеров не караулит?

– Нет. Дождь они не выносят, и прячутся в пещерах.

Карлсен интуитивно, не переспрашивая, понял, почему они ненавидят дождь. От него подтаивают хищничество и жестокость, составляющие саму заскорузлую их мертвящего жизненного импульса.

Море мрело мягким зеленым светом. Восход второй луны словно пробудил его к некоей новой активности. Набегающие волны как бы взвихрялись искорками, от которых воздух наполнялся особым запахом, острым и странно бодрящим. Словно в противоположность, откуда-то из глубины ущелья веяло непонятной растительной затхлостью.

– Если удаляться от моря, то что там дальше?

– По ту сторону гор болота, на сотни и сотни миль.

– Там кто-нибудь обитает?

– Да, всякая жрущая сволочь.

– И какая именно?

– Белые черви. Есть еще громадный белый слизень, лопающий хайссеров. Карлсен по малоприметным следам различил, что они уже приближаются к приемникам.

– Мы что, возвращаемся на Землю?

– Нет еще.

Ну и славно: а то любопытство такое, что взял бы и жизнь посвятил разведыванию этих новых миров.

– Мы увидим планету толанов?

– К сожалению, нет. Я там не самый желанный гость.

– С чего бы?

Крайски какое-то время молчал – чувствовалось, что не желает отвечать.

Потом сказал:

– Толаны изгнали снаму с Ригеля-35.

– Почему?? – не смог скрыть недоумения Карлсен.

– Считалось, что они как бы оказывают тлетворное влияние.

– Но ты же вроде сказал…

– Это было вначале, – прочел Крайски мысли Карлсена. – Но постепенно к власти пришла группировка, называвшая себя Чистыми Толанами. Возник раздор из-за спутника под названием Криспел, и кончилось тем, что Чистые Толаны выселили гибридов снаму со своей планеты.

– Я так и не вижу, почему…

– Прибереги расспросы, пока не прибудем.

– Куда?

– На Криспел.

На этот раз рывок вверх был мягче предыдущего, и, спустя несколько секунд, Карлсен мерно взмывал сквозь зеленоватые лохмы тумана. Движение становилось все легче, покуда сверху не оказалась вторая луна, похожая на солнце за дымкой облаков. Яркость за несколько минут выросла настолько, что пришлось прикрыть глаза. А, открыв их вскоре снова, он невольно ахнул. Вторая луна – громадная, раз в шесть крупнее земного спутника, сияла серебряным светом. В отличие от Луны, эта была конкретно шаром, на котором с замечательной четкостью проступали все детали – горы, долины, даже крупные кратеры.

Через несколько мгновений пришлось заслонить глаза руками: он проглянул за окоем планеты, и вновь оказался под голубоватым излучением солнца, свет которого отражался второй луной. На этот раз почувствовалась и жара, мощно дохнувшая горнилом доменной печи. Хорошо, что снова завертело ускорение. И опять, тело как будто вытянулось (в уме мелькнуло: «А вот, если сейчас возьмет и лопнет посередине?»). Тут головокружение прошло, и все опять стало на свои места.

Сзади на фоне черной пустоты по-прежнему полыхал Ригель, но теперь уже едва ли больше, чем Солнце с Земли. Впереди находилось еще одно тело, крупнее Ригеля, хотя уступающее по яркости. Цвет зеленоватый, как у Ригеля-10, только текучие облака, параллельными кольцами идущие с севера на юг, медленно-премедленно взбухали и клубились, как облака над атомным грибом.

С приближением уютная картина неспешного движения исчезла, Карлсен, словно летел над бушующим потоком, частично затуманенным неким мглистым вихрем. Впечатление от взрывной энергии ужасало: все равно, что зависать в нескольких футах над главным каскадом водопада Виктория. И, хотя все было беззвучно, возникало иллюзорное ощущение оглушительного рева. Хотя с продолжением этого полета начинало пробирать все растущее очарование зеленой планетой. Каким-то странным образом она приковывала внимание, словно некий тайный смысл крылся в этом бурлящем котле буйства. И тут лишь дошло, что планета излучает какую-то энергию, дающую ощущение безотчетного восторга, точно как дождь на планете снаму. Странный неслышный рев воздействовал, подобно музыке. Когда планета стала убывать вдали, а вместе с ней и рев, нахлынула непонятная грусть.

Мысли Карлсена были настолько заняты тем безумным кружением, что он невольно вздрогнул, поняв, что приближается к очередному планетарному объекту. Этот был еще ярче, чем сияющее позади солнце, но выглядел каким – то бескровно-бледным, словно заснеженная равнина. Это, очевидно, и есть тот самый Криспел. За удивительно короткий промежуток спутник заполонил собой весь горизонт и стало ясно, что размером он гораздо крупнее, чем казалось первоначально – примерно с тысячу миль.

Покалывание в голове и плечах дало знать о входе в гравитационное поле. Пикируя на белую поверхность планеты, Карлсен сделал судорожную попытку перевернуться, но это было так же трудно, как сделать сальто в воде: по какой-то причине планета, словно предпочитала, чтобы к ней приближались головой вперед. Тут, к облегчению, скорость уменьшилась, и тело перевернулось само по себе. Вместе с тем как покалывание передалось на ноги, возникло ощущение спуска на парашюте. Поверхность стремительно неслась навстречу, Карлсен напрягся, готовясь к столкновению. Что удивительно – ноги неожиданно мягко ушли в грунт, и вокруг воцарилась темнота, из которой он начал выскребаться с отчаянием утопающего. Несколько секунд, и свет возвратился: из грунта Карлсена вытеснило, как пробку из-под воды. Он лежал на мелово-белой поверхности, припорошенной тонким слоем пыли, такой же белой.

Сел, огляделся. Его окружала плоская, гипсовая какая-то равнина, на расстоянии десятка миль равномерно утыканная исполинскими сводчатыми горами – все в дырах, как швейцарский сыр. В отдалении, ближе к горизонту, высились горы, чем-то напоминающие земные, хотя и со странно искривленными склонами, вроде клыков старой акулы. После Ригеля-10 сама оголенность пейзажа навевала уныние. Свет исходил от только что оставленной зеленой планеты, заполняющей четверть небосклона вверху. И отсюда явственно различались ее текучие буйные облака, хотя движение их было таким медленным, что для того, чтобы различить, приходилось пристально вглядываться. Даже на таком расстоянии сознавалась ее энергия, струящаяся благодатным ливнем. Было что-то странно удовлетворяющее в этой планете, словно она – живописное полотно, способное вызывать впечатление некоей грандиозной, взрывной жизненности. От одного уже взгляда на нее тянуло безудержно смеяться. Ее сумбурная зеленая поверхность резко контрастировала с черным небом противоположного горизонта, и разбирало неуемное любопытство: что же там, интересно, таится под бурлящим облачным покровом?

Одно было ясно: основная часть этой колоссальной энергии отражается обратно в космос.

– Мы называем ее Саграйя, – послышался голос Крайски, – что значит «Зеленое лицо».

Тут, словно рассеялись чары, и произошло резкое пробуждение. Все вдруг показалось будничным и реальным. Карлсен огляделся – вокруг пусто. – Где ты?

Ответ донесся сверху, с расстояния нескольких футов.

– Ты меня не разглядишь. Мой вибрационный уровень чуть выше, чем у лунного энергетического поля.

– И нельзя изменить этого уровня, чтобы я тебя видел?

– Нежелательно. У тебя у самого он слегка десинхронизирован, потому ты такой полупрозрачный.

«Какой?» – спросил, было Карлсен, и тут, оглядев себя, растерянно убедился, что Крайски прав: сквозь ступни внизу, как через какое-нибудь полупрозрачное стекло, просвечивала земля. Топнул ногой – ничего, твердо, хотя на пыли ни единого отпечатка.

– Что это за место?

– Криспел, шестой спутник Саграйи.

– И кто здесь обитает?

– Потомки гибридов снаму.

Карлсен оглядел горизонт с саблезубыми горными пиками.

– И что, им здесь нравится?

– Еще как. Они считают это райским местом. – Судя по фыркнувшему смешку, Крайски явно иронизировал.

– Черт меня подери, если пойму.

– Поймешь. Идем за мной.

– Как это я пойду, если не вижу? – раздраженно воскликнул Карлсен.

Удаляющийся смешок Крайски дал понять, в какую сторону направляться. Судя по всему, идти надо было к ближайшей громаде-горе, от которой их отделяло примерно пять миль.

– Почему нам не понадобился приемник, чтобы войти?

– Здесь вся луна – приемник.

– А следы почему не остаются на пыли?

– У тебя недостаточно веса.

На тебе. Вес как вес – даже, пожалуй, потяжелее обычного. Вместе с тем жесткого грунта ноги как бы не касались вовсе. Не менее странно и то, что, хотя они шли к зеленой планете спиной, от них не отбрасывалось ни малейшей тени. Может потому, что свет пронизывал их сразу насквозь. В остальном же все вокруг смотрелось четко и достоверно, как на Земле.

Равнина была не такой плоской, как казалась. Много попадалось бугров и впадин, в последних кусками битого мрамора пылились белые скалы. Прошли и несколько дыр в грунте – большинство из них неправильных очертаний, все равно что проделанные каким-нибудь крупным животным. Заглянув в одну такую, Карлсен не смог различить дна. Показалось, что откуда-то из глубины доносится отдаленный звук, вроде грохота водопада. Карлсен поспешил отойти от края.

Гора на подходе тоже оказалась более крупной. И покрыта некими сахаристо поблескивающими кристаллами, вроде шапки на кексе. До горы оставалась еще миля, когда они свернули в укромную лощину. Здесь впервые на глаза попались образования, похожие на вулканическую лаву. Очутившись за углом в тени, Карлсен с удивлением почувствовал, что на душе несколько потускнело – как на Земле, когда солнце скрывается за тучей. Совершенно неожиданно лощина сузилась в расселину и вроде бы подошла к концу. Карлсен в растерянности остановился, но спереди позвал голос Крайски:

– Смотри под ноги!

Осторожно подавшись вперед, он различил, что в расселине выдолблен узкий лестничный проход. Через несколько минут Карлсен выбрался на свет и там увидел, что гору под легким уклоном опоясывает тропа. Вблизи белые кристаллы напоминали плавиковый шпат. Он чутко ступал, спиной тревожно угадывая глубину провала. Что ни говори, бесплотности Крайски можно позавидовать. Зеленая планета успела сместиться и была теперь почти сверху. Кожу начинало сухо пощипывать, как при начинающемся солнечном ожоге. Свернув за угол, Карлсен очутился перед входом в одну из дыр, придающих горе сходство со швейцарским сыром. Вблизи она (раза в два больше роста Карлсена) сходство с дыркой в сыре имела еще больше: гладкая, воронкой, возникшая как бы с выходом крупного пузыря газа.

– Сюда, – коротко указал голос Крайски.

Он осмотрительно ступил в дыру и оказался в туннеле, почти сразу же сворачивающем за угол. Удивительно: думал, что сейчас окунется в темноту, а оказалось, свет здесь почти такой же яркий, как на поверхности. Видимого источника света не было, и вскоре Карлсен решил, что это сами стены так фосфоресцируют. Туннель, все такой же округлый и гладкий, покато углублялся вниз.

– Это что, искусственно делалось?

– Нет. Все это результат вулканической деятельности. Несколько миллионов лет назад здесь было эдакое булькающее море белой грязи. – А белизну что дает?

– Разновидность окиси цинка.

После нескольких извивов и поворотов туннель неожиданно раздался в обширную галерею. Здесь впервые на стенах виднелись следы механической обработки. Заметно ярче стал и свет. Зеленый как-то разом углубился и стал ярко-синим, как Средиземное море. Галерея почти сразу сворачивала за угол, и… Карлсен остановился в изумлении. Перед глазами раскрылась пещера такая широкая, что не охватишь и границ. Впереди тянулся полупрозрачный барьер, видимо, из тех же кристаллов, что и склоны горы. Поставлен, скорее всего, против незадачливых путников – неровен час, сорвутся туда, где внизу на расстоянии примерно мили раскинулся город, созданный из того же кристаллического материала. Громады зданий имели сходство с земными городами, за исключением того, что здесь почти не наблюдалось острых граней и прямоугольных изгибов. Через город пролегал широкий проспект, розовый посередине (наверно, цветы). А в центре, уходя в высь такую, что шпиль едва не касался свода, вздымалось колоссальное здание – видимо, какой-то храм. Бока его мягко переливались пастельными оттенками, от которых исходили колкие радужные блики. Раза, пожалуй, в два выше самого высокого здания на Земле.

– Как это место называется?

– Крэйс. Самый большой город на спутнике.

Тропа, спускаясь к городу, опоясывала стену пещеры, и, насколько хватало глаз, была охвачена барьером (напрашивалось сходство с боковым проходом в каком-нибудь невероятном театре). На расстоянии с четверть мили стало видно, что кто-то идет навстречу. По мере сближения, Карлсен определил: женщина. Различалось уже на расстоянии: полногрудая, белокурые волосы до плеч.

– Так они гуманоиды!

– Тс-с! Не так громко. Вообще не нужно, чтобы тебя слышали. Давай сюда.

Что за ерунда, почему это не должны слышать, если он явно у нее на виду. Хотя, пока подходили, начало пробирать недоумение. Глядя перед собой, его она как будто не замечала. Наконец на расстоянии двадцати футов, сомневаться стало просто невозможно. Она смотрела прямо сквозь него. Карлсен почувствовал у себя на предплечьи руку Крайски – тот тянул к стене (вообще впервые за все время ощутилось его физическое присутствие). Женщина прошла буквально в нескольких ярдах. Карлсен проводил ее вожделенным взглядом. Красота просто редкостная. Наряд, можно сказать, неглиже, а под ним светлое белье, в том числе полупрозрачный лифчик. На ногах синие сандалии; осанка прямая, уверенная, упругие груди соблазнительно колышутся. Здоровьем так и пышет – на Земле сошла бы за спортсменку. Карлсен плотоядно поглядел на длинные, стройные ноги и безупречные бедра, повиливающие под облегающими трусиками.

– Бог ты мой, вот красавица-то! – выдохнул он, когда она отдалилась на сотню ярдов.

– Ты так считаешь? – тускло переспросил Крайскн.

– А ты разве нет?

– Так, средняя.

Карлсен, глядя ей вслед, дал волю воображению: сейчас бы раскрыть на ней неглиже, стянуть трусики… от такой мысли в паху приятно ожило. Женщина, неожиданно остановившись, оглянулась, при этом глаза ее цепко смотрели сквозь них. Постояв, пошла дальше.

– Она что, услышала нас? – спросил Карлсен шепотом.

– Да нет, – со смешком отозвался Крайски, – просто прочла твои мысли.

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

Судя по тому, откуда донесся голос, Крайски уже шагал вперед. Выждав, пока позволит расстояние, Карлсен спросил:

– Почему, интересно, они гуманоиды?

– А почему нет?

– Ты же сам сказал: это все гибриды снаму в обличий толанов.

– Так было, пока они не решили, что лучше иметь человеческое тело.

В голосе Крайски скользнула нетерпеливая нотка: вопросы лучше приберечь на потом. Через четверть часа до города было уже всего ничего, по улицам двигались прохожие. С расстояния – ни дать, ни взять, пешеходы на одной из нью-йоркских авеню, разве что одеты чересчур легко (на многих все исчерпывалось купальным костюмом), и на тротуарах в целом не так людно. Некоторые разъезжали на упряжках, которые резво тянули животные, по виду большие собаки. Хотя нет, рептилии: морды плоские, как у ящериц, и шкура чешуйчатая.

Тропа, подступая к городу, выравнивалась и расширялась, пока наконец, естественным образом не втекала в русло одной из главных магистралей. Голубой свет верхних уровней неуловимо сменился на подобие обычного дневного. Своды от этого смотрелись, как небо ясным летним днем – легкие облачка, и те присутствовали. Широкая розовая полоса, казавшаяся издали цветами, на самом деле была травой. Розовой была и листва обрамляющих магистраль деревьев, только нижние листья пурпурные и фиолетовые. В отличие от земных, деревья здесь были отчасти прозрачными, словно из янтаря. Внутри – разветвляющиеся капилляры, прямо как артерии у человека. Что удивительно, так это шелест легкого, по-весеннему пахнущего ветерка, дышащего прохладой (и откуда он берется?).

Первое, что бросалось в глаза – это здоровье и красота мужчин и женщин – ну просто фотомодели, на кого ни глянь. Походка вполне своеобразная, хотя так просто не опишешь. Характерное покачивание бедер и плеч, выдающее скрытую силу – на Земле, в сравнении с этим, люди тянутся неуклюжим стадом. Дети красивы исключительно (одна нимфетка лет десяти, с рыжими волосами до пояса, отличалась такой изысканностью черт и шелковистой кожей, что Карлсен просто взгляда отвести не мог – картинка из сказки, да и только). Было заметно, что все дети одеты строже, чем взрослые. У девочек в фаворе цветастые платья ниже колена, мальчики в просторных рубашках и штанах в обтяжку. Часто, почему-то, в желтых носках. Из пожилых, многие выделялись фасонистыми седыми шевелюрами и дородностью лиц – брови часто густые, глаза проницательные (один попался – ну просто вылитый нынешний Генеральный атташе США!)

– Ступай осторожно, – прошептал на ухо Крайски, – говори потише, и старайся ни с кем не сталкиваться.

Когда переходили дорогу, мимо проскочил какой-то малец, держа на отлете пеструю ленту, колышущуюся, словно воздушный змей. «Ты смотри, куда суешься!», – бойко прокричал он той самой рыжеволосой нимфетке – голос звонкий и с каким-то среднеевропейским акцентом.

– Невероятно! – выдохнул Карлсен, – они же говорят на английском!

– Ну и что? Я тоже на нем говорю. Это место смоделировано с Земли. Симпатичный молодой человек в шортах остановился поговорить с девушкой, гуляющей с хорошенькой девчуркой, за которой семенила на поводке одна из тех самых собачек-ящерок. Приветствие прозвучало невнятно, что-то вроде: «Хербаш курст», за чем сразу же последовало объятие. Тут, на глазах у изумленного Карлсена, девица расстегнула у парня ширинку и запустила туда руку.

Выпростав наружу пенис, непринужденно поласкала его и выпустила. Карлсен недоумевал, как же сейчас поведет себя девчурка, но та увлеченно играла с собачкой. Парень стоял себе и разговаривал, ничуть не смущаясь висящего наружу пениса (необычно большого, и головка ярче, все равно, что подкрашенная губной помадой). Карлсен придвинулся ближе, чтобы лучше слышать, о чем идет речь – похоже, о родителях. Разговор мало чем отличался от любого такого же, звучащего на улицах Нью-Йорка, разве что жесты более оживленные:

– Я ей говорю, говорю, а она вообще, будто меня не слышит!

– Да у меня то же самое.

Тут подняла голову девчурка (собачка игриво юлит на спине, подставляя под щекотку брюшко).

– Зато цулки цолные не заставляет тия носить. – На пенис она посмотрела, как ни в чем не бывало.

– А что, черные чулки на тебе смотрелись бы что надо, – сказал парень девушке. – У тебя волосы как раз того цвета.

Девушка польщенно улыбнулась.

– Правда?

Распахнув свободную накидку, она приспустила бежевые трусики и обнажила лобок, опушенный рыжеватыми волосами – светлее, чем на голове. Молодой человек посмотрел с учтиво-внимательным видом.

– Да, черные чулки попробовать стоит.

– Ладно, посмотрим, – она привела одежду в порядок. – Ну что, мы пошли.

Договаривались зайти к бабуле на чай.

– Хорошо, Теда. Пока.

– Пока, Грэд. – Протянув руку, она легонько сжала ему пенис, а парень, сунувшись под накидку, поласкал девушке правую грудь.

– Ну-ка, попрощайся с Грэдом, – велела она ребенку.

– До сиданья, Грэд, – девчурка ладошкой тронула его за пенис.

Когда они пошли, парень заправил свою принадлежность обратно в шорты и пересек дорогу.

– Да-а, – только и протянул Карлсен, – вот уж кто без комплексов:

Крайски тихонько рассмеялся.

– Ты не поверишь: комплексов у них уйма. Только не сексуальных.

На пути Карлсен увидел пару пожилых, тоже остановившихся поздороваться.