– Знает ли кто-нибудь из вас историю Большой стены в Долине Мертвых?
      Найл несказанно удивился такому вопросу. Что могут знать эти юнцы об истории своего древнего рода? Сами паучки сразу же озадаченно притихли – видно, стушевались. Но вот после долгой паузы сверху из темноты послышался голос:
      – Мне кажется, ее могли воздвигнуть в эпоху Хеба Могучего.
      – Очень хорошо, – сказал Асмак. – Давайте сообщим, что можем. Ты хранитель Хеба?
      – Нет, господин, я, – послышалось из другой части пещеры.
      – Ладно. Возьмите нас к нему.
      Найл был попросту ошарашен. Чувствительность к ауре живых существ однозначно свидетельствовала, что кроме них в пещере никого нет. На пол с тихим шуршанием спустился совсем небольшой паучок. Когда он присел в ритуальном поклоне, Найл разобрал, что это совсем еще ребенок, – семилетка, по человеческим меркам. В силу возраста у него даже еще не развились ядовитые клыки. С Найлом он говорил сбивчиво, видно, не привык еще к человеческой речи.
      – Прошу следовать за мной, господин.
      Паучок двинулся в сторону одного из ниш-альковов, которые Найл успел уже заметить. Асмак посторонился, давая Найлу пройти, сам двинулся следом. Идущий впереди паучок, демонстрируя почтительность, «управлял» ногами Найла, чутко предупреждая, куда ступить меж толстых крепежных тенет, натянутых вдоль пола. Сам альков был скрыт за заграждением из тенет, представляющих собой миниатюрный лабиринт. Пробравшись через их хитросплетения, Найл оказался перед входом в пещеру глубиной метров восемь. Почти дойдя до противоположной стены, он почувствовал, что сворачивает за угол. Проход здесь сужался, и потолок становился ниже. Еще один поворот, и открылся зев невысокой ниши, не больше пяти метров в ширину. Грубо отесанные стены поблескивали от влаги. У дальней стены стоял невысокий каменный алтарь, на котором лежало что-то округлое. Перед алтарем, подогнув ноги под туловище, лежал паук. Мелькнула мысль, что это и есть тот самый, кто ответит на вопрос, но когда паук поднялся на ноги, стало видно, что это вообще ребенок.
      Подойдя к середине алькова, они остановились. На секунду провожатый прервал телепатический контакт, и свет моментально померк. Через секунду контакт возобновился, в альков забрался Асмак. В эту секунду Найл с изумлением осознал, что округлый предмет на алтаре – не что иное, как усохшие останки мертвого паука. Они лежали на некоей подушке из тенет, ссохшиеся лапки напоминали сломанные стебли, а лишенное волос кожистое туловище испещрено было трещинами и лоснилось от возраста как выскобленная кожа.
      – Ты находишься в присутствии Хеба Могучего, – произнес Асмак и согнулся до самого пола. Найл после секундного колебания сделал то же самое.
      Найл пребывал в растерянности. Он и представить себе не мог, что великий Смертоносец-Повелитель мог, оказывается, быть таким маленьким. По преданию, Хеб был стооким чудищем, способным перекусить человека пополам одним ударом громадных челюстей. Этот же, фактически, был чуть больше домашней кошки; даже если распрямить ему лапы, и то едва дотянет до метрового роста.
      Через несколько секунд Асмак выпрямился, то же самое сделал и Найл. Вид Смертоносца-Повелителя попросту зачаровывал. Ребенком Найл частенько вздрагивал от страха, когда дед Джомар рассказывал легенды о жестокости и кровожадности Хеба, о том, как тот однажды устроил ритуальную казнь-пиршество, на котором была парализована паучьим ядом тысяча человек, которых потом пауки поедали несколько дней. В другой раз Хеб лично обезглавил челюстями сотню узников. Сейчас было видно, что по крайней мере эта история – чистый вымысел: в клыках Хеба, если их выпустить, длины было от силы сантиметров пять.
      – Ты желаешь говорить с Великим напрямую или от твоего имени лучше изъясняться мне? – спросил Асмак. Найл посмотрел на него с замешательством.
      – Но как… – Найлу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заикаться, – ведь Великий же, ясное дело, мертв?
      – Нет, повелитель, он не мертв. Равно как и не жив. Найл, не отрываясь, смотрел на округлую мумию.
      – Ни жив, ни мертв? Но разве такое в самом деле бывает?
      В ответ Асмак метнул еще один просверк информации, калейдоскопом развернувшийся у Найла в уме. Заключенная в нем мысль была настолько невероятной, что Найлу пришлось осваивать ее нарочито медленно. Оказывается, Асмак, говоря, что Хеб Могучий ни жив, ни мертв, имел в виду именно это, ни больше ни меньше. Да, действительно, тело его мертво вот уже многие столетия, как и большая часть его мозга. Однако та часть мозга, в которой сохраняется информация, подпитывается жизнью. Поэтому память Хеба – своего рода архив, упрятанный в иссохшую оболочку, – доступна сородичам. Следить, чтобы в клетках памяти у Хеба теплилась жизнь, поручено молодой поросли, и те не дают ему умереть, подпитывая своей жизненной силой. Вот почему, оказывается, Найл ощущал в присутствии паучков теплоту и бодрость; природа этого – усиленное чувство почтения и любви. Именно таким образом паучки и не давали Хебу захиреть окончательно.
      У Найла на глазах паучок вживился в мозг Хеба Могучего и стал нагнетать туда живительную энергию. Впервые в жизни Найл воочию убедился в «животворящей силе» любви. До сих пор он, естественно, предполагал, что любовь не что иное, как взаимно разделяемая эмоция. Теперь же она воспринималась как жизненная сила, существующая обособленно; сила, которую живое существо может напрямую сообщать другому в виде живительного энергетического потока.
      С трудом поддавалось разумению лишь то, что усохший труп каким-то образом жив. Даже с помощью Асмака при всей своей чувствительности Найл не мог уловить и малейшего признака жизни; ее в повелителе Хебе было не больше, чем в какой-нибудь сгнившей коряге. Живительный ток паучка, казалось, уходил, будто вода в сухой песок. Удивляло то, что паучок явно ребячьего возраста способен нагнетать такой тугой напор энергии. Но тут, внимательнее настроясь на происходящее, Найл понял, что паучок не одинок в своих усилиях, он лишь передатчик совокупной жизненной силы, нагнетаемой всеми паучками в пещере. Этому вменялось лишь собирать ее в пучок и направлять, как садовнику, регулирующему струю из шланга.
      На глазах у Найла мумия словно высветилась изнутри и прибавилась в размерах, минуты не прошло, как струя энергии буквально отрикошетила от нее, одновременно наполняя узкий альков чувством невыразимой искрящейся, неуемной радости – ощущение, чем-то схожее с тем бодрящим мерцанием, что наблюдалась среди кустов и соцветий возле кладовой Скорбо. Через несколько секунд стало ясно, что Хеб Могучий начинает сознавать происходящее вокруг. Найл уже ожидал, что мумия вот-вот шевельнется и распрямит свои лапы; мелькнула тревожная мысль, что высохшая до хрупкости оболочка может не выдержать и рассыпаться при первом же движении. У Найла отлегло от сердца, когда стало ясно, что мумия так же неподвижна, как и пять минут назад. Лишь очнувшийся ум озирал собравшихся с живым любопытством, как пробудившийся от глубокого сна. Почти сразу же он осознал присутствие Найла.
      – Кто это?
      – Это мессия, посланный великой богиней, – ответил Асмак.
      Хеб оглядел пришельца с эдаким холодным любопытством, напоминающим первую встречу Найла с теперешним Смертоносцем-Повелителем.
      – Это правда?
      Полгода назад от произнесенного таким тоном вопроса Найл почувствовал бы себя неуютно. Теперь же, привыкший к почитанию и повиновению пауков, он равнодушно ответил:
      – Так мне говорят.
      – Похоже, ты возрастом немногим старше ребенка.
      Хеб, судя по всему, ожидал ответа, но Найл стоял себе и помалкивал.
      Смысл этого короткого диалога был одновременно и сложен, и до странности прост. Хеб знал двуногих лишь как врагов или рабов, следовательно, он никогда не встречал людей, подобных Найлу – таких, кто смотрел бы на него без всякого страха и раболепства и, судя по всему, абсолютно безразлично относился к тому, верят ему или нет. Более того, Найл смотрел на него как на равного, может, даже чуть свысока. Первые слова Хеба он воспринимал через сознание Асмака и других пауков, невольно разделяя их благоговение. Теперь же он включился в контакт напрямую, мгновенно оценивая характер Хеба. Это был, безусловно, характер деспота, основные черты которого – сила и хитрость. Хитрость того, кто дорвался до власти и не намерен ее уступать. Его уму несвойственна была тонкость Асмака или Дравига, и уж безусловно, не было в нем их обходительности. Вместе с тем он излучал могущество: даже «голос» Хеба был грубым и властным. Понятно, почему он был известен как Хеб Могучий. Учитывая его грубоватость и властность, это был виднейший паук, какого Найл когда-либо встречал.
      Было ясно, что сущность этого двуногого чужака несколько озадачивает Хеба. Он сознавал разум Найла и с неохотой отдавал ему должное. Но вместе с тем он сознавал незрелость и неопытность Найла, так что сойдись они при жизни Хеба лицом к лицу, Хеб легко бы провел этого двуногого. Получается, восторг у Хеба смешивался с презрительным высокомерием. Все это ошарашивало Асмака, Хеб это чувствовал и от души веселился. Следовательно, в целом Найл и Хеб Могучий чувствовали себя на равных, остальные же были просто сторонними наблюдателями.
      – Зачем ты явился сюда? – спросил Хеб.
      – Задать тебе вопрос.
      – Ладно, задавай.
      – Я хочу знать, кто возвел Большую стену через Долину Мертвых.
      – Я не знаю. Это было после меня. В душе возникло разочарование, то же самое, чувствуется, переживал и Асмак.
      – Это все? – спросил Хеб.
      – Нет, у меня еще один вопрос.
      – Спрашивай.
      – Правда, что ты был первым из пауков, кто познал тайны человеческой души?
      Наступила тишина. Наконец Хеб спросил:
      – Кто тебе это поведал?
      – Мой дед. – Видя, что Хеб ждет дальнейших разъяснений, Найл продолжил: – Он рассказывал, что принц по имени Галлат влюбился в девицу Туроол. Но та была влюблена в небогатого вассала, которого звали Басат. Галлат попытался похитить ее из лагеря Басатэ, но его выдал своим лаем пес, и принца прогнали. Тогда, рассказывал дед, принц явился к тебе и предложил выдать в обмен на Туроол тайны человеческой души. Он научил тебя читать мысли людей, твои же воины как-то ночью напали на лагерь Басата и захватили его. Принц Галлат смахнул Басату голову, а Туроол, обезумев от горя, набросилась на паука, который ее и убил.
      Рассказывая, Найл сознавал, что Хеб слушает его с глубочайшим вниманием. Точно так же, было ясно, слушают и Асмак, и паучок. Ясно было, что они желают продолжения, поэтому Найл – слышавший, кстати, предание настолько часто, что затвердил его наизусть – продолжал.
      Дед рассказывал, что в это время пауки уже жили в этом городе и все стремились узнать тайну Белой башни. Ты обещал Галлату, что сделаешь его правителем над всеми людьми, если он поможет тебе разгадать ее. Галлат согласился и многих узников замучил, "пытаясь выведать у них нужные сведения. В конце концов одна старуха сказала, что даст ответ, если он пощадит ее мужа.
      Она поведала Галлату, что тайна башни – в «ментальном замке»: ум человека должен войти во взаимодействие со стенами башни, и тогда стены растают как дым. Это можно было сделать с помощью волшебного жезла. Такой жезл был у мужа старухи – он был вождем, и жезл считался символом его власти. Жезл этот Галлат у него отнял, и на следующий же день предрассветной порой – старуха сказала, что первый луч падет на потайную дверь в основании – отправился к Белой башне. Но не успел он приблизиться, как его швырнула наземь некая сила. Галлат попробовал встать – опять то же самое. На третий раз он простер обе руки и крикул: «Я приказываю тебе открыться!». Но едва Галлат коснулся башни тем волшебным жезлом, как сверкнула ослепительная вспышка, подобная молнии, и от мятежного принца осталась лишь кучка пепла.
      Тут Найл приумолк, решив деликатно опустить самую концовку рассказа. Но Хеб явно догадывался, что это еще не конец, и настойчиво ждал, что будет дальше. Найл, поборов смущение, закончил.
      Услышав о том, что произошло, ты казнил всех своих узников, включая и того старого вождя с женой. А тайна Белой башни так и осталась неразгаданной.
      На этот раз Найл дал понять, что рассказ действительно подошел к концу. Тем не менее пауки все еще долгое время молчали. Наконец Хеб сделал мысленно жест, удивительно напоминающий покачивание головой впечатленного человека, и произнес:
      – Ты вещаешь языком шивада.
      – Шивада? – Найл впервые слышал такое слово.
      – Шивад – это тот, кто вещает словами мудрости, как советник Дравиг, – пояснил Асмак.
      Найл был польщен и вместе с тем слегка сбит с толку: в рассказе вроде бы не было ничего особо мудрого. И тут при взгляде на молоденького паучка кое-что стало проясняться. Тот слушал с упоением ребенка, завороженно слушающего сказку. До Найла со всей неожиданностью дошло, что искусство повествования для пауков, очевидно, нечто небывалое. «Разговаривая» друг с другом, они выдают сразу всю информацию единым импульсом. В таком случае получается, что им не приходится «предвкушать» продолжения: весь объем информации выстреливается разом, вместе с началом и концом. Говоря о «мудрости», Хеб имел в виду сложное искусство сдерживать и контролировать ум, разворачивая мысль определенной цепью образов.
      Удивительно, вроде бы человеческий язык, несмотря не все свои непреложные ограничения, кажется паукам в некотором смысле превосходящим их собственный способ общения.
      Поскольку Хеб, очевидно, был поглощен собственными мыслями, Найл, немного подождав, спросил:
      – Ну так что, это история правдива?
      – Правдива? – Смертоносец-Повелитель, похоже, несколько опешил от такого вопроса.
      – Принц Галлат на самом деле существовал?
      – Человек по имени Галлат, безусловно, существовал. Но это был вовсе не принц. Он был раб – мой раб.
      – И он научил тебя понимать человеческую душу?
      – Нет. Но он научил меня понимать человеческий язык.
      – И как это произошло?
      Задавая все эти вопросы, Найл не пытался облекать их в слова. Например, спрашивая, существовал ли Галлат, он просто передавал общий образ с вопросительными оттенком. Спрашивая, «как это произошло», он просто послал вопрошающий импульс. В сравнении с устным изъяснением способ радовал своей экономичностью.
      Посланный, увы, в таком режиме ответ Хеба был настолько ошеломляющим по объему информации, что оказался выше понимания; Найл даже поперхнулся. Хеб понял его растерянность и как можно более внятно (но опять-таки на «паучьем» языке, который, судя по всему, предпочитал человеческому) передал послание:
      – Прошу прощения. Пробую еще раз.
      Вторая попытка вышла более размеренной. Вначале возникла панорама голого сумрачного пейзажа, укрытого снежным саваном, затем – силуэты пауков, корчащихся по пещерам и развалинам в попытке укрыться от ледяного ветра. Эти образы сопровождались своего рода фоновой информацией, напоминающей задний план картины, который можно рассматривать как самостоятельно, так и вместе с остальным полотном.
      В переложении на человеческий язык Хеб рассказал примерно следующее:
      – В ту пору, когда я родился, мир страдал от великого оледенения. Миллионы моих сородичей умерли, не достигнув зрелости. Снег падал день и ночь, а ветер беспрестанно менялся, так что отыскать убежище было почти невозможно. Небо постоянно было темное, за долгие годы все уже отвыкли от света.
      Становилось сразу же ясно, что Хеб повествует о периоде непосредственно после того, как Землю овеяла хвостом комета Опик. О «великой зиме» Найл знал из уроков истории в Белой башне. В двадцать первом веке новой эры Земля оказалась под угрозой гибели от радиоактивной кометы. Большая часть человечества тогда на громадных космических транспортах пустилась в девятилетнее плавание со скоростью в половину скорости света к планете в звездной системе Альфа Центавра. Ту планету поселенцы окрестили Новой Землей.
      Ядро кометы пролетело фактически более чем в миллионе миль от Земли. Хвост же задел земную атмосферу, уничтожив девять десятых всей фауны. Гравитационное поле кометы вызвало возмущение в лунной орбите, вызвавшее в свою очередь бурный всплеск вулканической активности на Земле. Атмосфера подернулась дымкой настолько плотной, что на пути солнечного света возник непроницаемый барьер. Планета вошла в эпоху нового оледенения, длившегося до тех пор, пока пылевые частицы постепенно не осели на Землю. Спустя двести лет после катаклизма ледовые поля начали отступать, сменяясь противоположными климатическими факторами, превратившими земную поверхность из холодильника в теплицу.
      Комета, принесшая разрушение, привнесла и новую форму жизни. Последняя явилась с планеты Альфа-Лира 3, третьей в солнечной системе голубой звезды Вега, что в созвездии Лира, на расстоянии двадцати семи световых лет. Сила гравитации на той планете была такой непомерной (в сотню раз больше чем на Земле), что человек на ее поверхности весил бы десяток тонн и не мог бы даже приоткрыть веки. Единственной разумной, способной к развитию формой жизни в подобных условиях были исполинские шарообразные создания, схожие по форме с земными овощами.
      Сто пятьдесят миллионов лет назад систему Веги прошил осколок расширяющейся галактики, вызвав на Альфа-Лира 3 катастрофические смещения геологических пластов и «сковырнув» сегмент величиной почти с Землю. Этот кусок бороздил пространство следом за звездным астероидом до тех пор, пока много миллионов лет спустя чуть было не столкнулся с кометой Опик (ее ядро составляло около пятидесяти тысяч миль в диаметре), угодив ей в хвост. Так семена растительной формы жизни с планеты Альфа-Лира 3 попали на Землю. Большинство из них упало в пустынях и возле полюсов и погибло. Лишь пятерым особям удалось прорасти, одному из них, в частности, в климатически благоприятном районе Великой дельты. Гравитация на Земле была намного слабее, чем на той планете, поэтому молекулярные процессы шли с неимоверной быстротой, и растения в Великой Дельте вымахали до исполинских размеров; полузарытые в землю, они напоминали округлые холмы.
      У этих исполинов были развиты телепатические силы, на их родной планете эволюция была коллективным усилием. На Земле же их развитие вскоре застопорилось, поскольку всего лишь впятером эти сверхсущества не могли создать достаточно мощное ментальное поле.
      Выход у пришельцев был один: ускорив эволюцию некоторых других видов жизни, создать себе в них партнеров. Растения сделались гигантскими передатчиками жизненной энергии, рассылая ее волнами через землю. Все существа, способные к восприятию этой энергии, начали эволюционировать ускоренными темпами. Большинство высокоорганизованных животных на Земле
      – включая, увы, человека – стояли на слишком высокой ступени эволюции и не могли воспринимать вибрации. Насекомые, наоборот, оказались на редкость восприимчивы к этим волнам живительной энергии, и многие виды вскоре развились в гигантов. Самыми же восприимчивыми оказались некоторые разновидности пауков, они-то и заменили человека, утвердившись на Земле как господствующий вид жизни. Сознавая, что своим положением они обязаны живительной энергии, исходящей от исполинских обитателей Дельты (люди называли их растениями-властителями), пауки поклонялись этой силе как великой богине. Пауки и Найла чтили как некоего полубога из-за того, что он общался с богиней лицом к лицу.
      Хеб Могучий, должно быть, был одним из самых ранних представителей пауков-гигантов, видно, потому и смотрелся карликом в сравнении со своими потомками.
      И вот Найл задал вопрос, который не давал ему покоя с самого детства:
      – Почему все-таки пауки стали врагами людей, вместо того, чтобы жить с ними в дружбе и согласии?
      – То был не наш выбор, – ответил Хеб. – Во времена великой зимы многие мои сородичи были вынуждены ютиться по соседству с людьми. Встречаясь с нами, твои соплеменники неизменно нас убивали. Мы были бы рады жить в мире и согласии. Но уже задолго до того, как родился я, между людьми и пауками была непримиримая вражда.
      Разворачивая теперь образы с нарочитой медлительностью, Хеб начал излагать историю истязаний и жестокости, от которой становилось дурно. Пауки уже при жизни Хеба начали удивительно быстро увеличиваться в размерах и набираться ума. Довольно странно, но многие люди относились к ним с уважением, считая, что убивать паука без дела не к добру. Но вот к увеличению в размерах стали относиться со все возрастающей тревогой. За редким исключением, мало кто из пауков выделял яд, способный умертвить человека; например, яд большого шерстистого тарантула – вид, к которому принадлежал и Хеб – не мог убить даже кошку или собаку. И как-то раз во время великой зимы от укуса шерстистого тарантула по трагической случайности погиб больной ребенок. Братом ребенка был не кто иной как юноша по имени Айвар, поклявшийся впредь убивать любого паука, какой попадется. Со временем Айвар стал великим вождем, известным своим соплеменникам как Айвар Сильный, но многим – как Айвар Жестокий. Именно Айвар покорил большинство своих соседей по междуречью, захватил самый крупный их город и перебил в нем жителей. Город тот он переименовал в Корш, что значит «твердыня», и за счет рабского труда обнес его мощными стенами и башнями.
      Отдаленные земли к северу от Корша были гористым регионом, изрезанным глубокими лощинами; там шерстистые пауки в конце концов и обосновались. Питались они птицами, мелкими грызунами и земноводными. Живущие поблизости люди их не трогали. Но вот Айвар, подчинив себе и эти земли, проведал о Долине Пауков и решил, что мохнатую нечисть надо истребить. Проход в долину загораживали тенета, их уничтожили огнем. Айвар открыл подземный источник какой-то черной маслянистой жижи, горящей свирепым неугасимым пламенем и дающей едкий черный дым. Пауки, полагая, что в глубине пещер им ничего не грозит, сопротивления захватчикам не оказывали, но они слишком поздно поняли, как опасен удушающий черный дым.
      Когда они порывались спасаться из своих пещер бегством, наверху их подкарауливали люди, одни из которых окатывали им спины черной жижей, а другие гнали на кусты, которые затем поджигали. Угоревшие, полуослепшие от дыма пауки были легкой добычей; к вечеру вся долина была завалена обгоревшими трупами. Боль и тоска умирающих, невольно передаваясь телепатией, сеяла панику и безумие среди живых. Пауки из соседних долин ушли на север, где все еще царила зима, и гибли там тысячами. Устроив это побоище, Айвар и снискал себе прозвище Сильного.
      Хеб описывал все с такой достоверностью, что Найл, казалось, обонял паленую плоть и удушающий запах горящей нефти, видел своими глазами матерей со своим потомством, всмятку размозженных деревянными дубинками, или сожженных заживо людьми, кидающими пропитанную нефтью солому. Теперь не вызывало вопросов, почему пауки считают человека самой злобной и мерзкой тварью на Земле.
      Жестокость Айвара обернулась против него самого. Развитие пауков уже до этого шло ускоренным темпом, скорбь и ненависть стимулировали теперь развитие силы воли. Сменилось несколько поколений, и яд сделался таким, что мог уже свалить какого угодно богатыря или лошадь, а сила воли могла заставить человека застыть на месте, пока введется яд. Айвар, разумеется, ничего об этом не знал, он был слишком занят, покоряя земли к востоку. Поэтому, проведав в основном от пастухов и погонщиков, что пауки возвратились в долины, он замыслил устроить еще одно побоище.
      Загораживащие вход в долину тенета были сожжены, возле пещер свалены в кучу просмоленные дрова. Сам Айвар, гарцующий на могучем вороном жеребце, готовился отдать приказ зажигать костры. Люди, держа в руках зажженные факелы, замерли в ожидании сигнала. Но сигнала так и не последовало. Айвар уже собирался взмахнуть рукой, но тут лицо у него вдруг перекосилось от тревожного изумления, и сам он будто одеревенел. И те, что держали факелы, тоже почувствовали, что тела им будто сковало льдом. Даже самые сильные смогли разве что шевельнуться или моргнуть. Тут пауки ринулись из пещер, одновременно преградив выход из долины. Убегающим (многие люди еще могли двигать ногами) они кидались на спину и вонзали клыки в шею. Костры в этот день так и не зажглись. Вместо этого тысячу, а то и более парализованных жертв растащили по пещерам, где пауки мощными хелицерами сорвали с них одежду. Затем паучата пили теплые соки людей, а взрослые смаковали живую плоть. Айвар Жестокий протянул три дня. Веки ему проели так, чтобы он видел все до последнего момента. Говорят, сознание покинуло его лишь за несколько минут до смерти.
      Так велико было сочувствие Найла смертоносцам, что описание людоедства он воспринимал безо всякого ужаса, было лишь удовлетворение от того, что злодеи получили наказание по заслугам.
      – Ты был очевидцем тех событий? – поинтересовался он.
      – Нет. Я появился на свет через сто лун (Найл посчитал, получалось лет примерно восемьдесят), как раз в эпоху правления Бакена Ужасного. Его воины вылавливали и убивали наших сородичей, чтобы заполучить яд, которым потом парализовывали на зиму скот.
      – Но ведь твои сородичи к той поре развили силу ума, – перебил Найл,
      – так что им уже не приходилось бояться людей?
      – К сожалению, это не так. Мои поданные были миролюбивы и доверчивы. Они единственно хотели, чтобы им дали жить без страха. Вот почему даже после победы над Айваром Жестоким мы ушли из долины, где было устроено побоище, и перекочевали в долины севера. Но двуногие горели жаждой мести и не давали нам покоя. Внук Айвара Жестокого устроил обвал, под которым оказались похоронены заживо тысячи самых отважных наших воинов. Мы отступили в развалины города меж горами и морем, надеясь обрести там покой. Но в ночь сильных ветров Скапта Хитрый устроил пожар, промчавшийся через город со скоростью грозовой тучи, и в нем опять погибли тысячи наших сородичей.
      Затем пришел Вакен Ужасный и преследовал нас до тех пор, пока в конце концов не выжил нас на гористый берег великой реки. Вот в тех холодных землях, что далеко на севере, я и появился на свет. Мне помнится год ледяных ветров, когда многие из наших позамерзали. Однажды не вернулся с охоты мой отец, и я отправился его искать. Я нашел его. Занесенный снегом, он стоял над трупом оленя, смерзшегося в глыбу льда. Поскольку мой отец был знатнейшего рода, я на правах его старшего сына стал тогда правителем смертоносцев.
      Это я решил, что нам надо уйти из северных земель и возвратиться на юг, пусть нам даже грозит смерть от двуногих охотников. Из пауков я был первым, кто решил, что ради выживания необходимо пойти войной на людей. Так я стал известен как Хеб Могучий. Я привел своих сородичей обратно в город, спаленный некогда Скаптой Хитрым, и много лет мы тайно жили среди руин, хоронясь от людей.
      Я научил своих сородичей быть бдительными, чтобы враг нас больше не застал врасплох. Если к нашему городу подходили пастухи, мы прятались, выжидая, пока они уйдут, Если они подходил слишком близко и раскрывали наше присутствие, мы хватали их и убивали.
      Так вот, главным мудрецом у меня был советник по имени Квизиб, который заведовал сносом наиболее опасных частей города. Это он смекнул, что двуногим пленникам это удается куда ловчее, чем нашим сородичам. Телом они тогда были крепче нас, а вот волей, наоборот, слабее. Так, вместо того, чтобы убивать пленных, мы стали использовать их как рабочую силу. Среди них был юноша по имени Галлат, сильный как буйвол. Однажды, когда сносили здание, стражника прибило рухнувшей балкой. У Галлата была возможность сбежать, но он, тем не менее, предпочел остаться. Вот почему я проникся к нему доверием и обращался с ним по-доброму. Именно через Галлата я и начал понимать умы людей.
      – А кто была принцесса Туроол? – спросил Найл.
      – Не знаю. Галлату разрешалось выбирать самок по своему усмотрению, я не вникал в их имена.
      – Правда, что его поразило молнией, когда он пытался проникнуть в Белую башню?
      – Нет. Галлат никогда не был в этом городе, ибо в те времена он был еще занят людьми. Но именно благодаря моему советнику Квизибу этот город, наконец, оказался наш. Какая-то из жен Галлата умерла при родах, и младенец был отдан одной из дочери Квизиба. Та, вместо того, чтобы съесть, решила оставить при себе как ручную зверушку. И вот когда ребенок уже научился ходить, к нему привели поиграть других детей двуногих. Он же, вместо того, чтобы обрадоваться, бросился на них и стал кусать. И Квизиб, случайно оказавшийся тогда в комнате, понял, что ребенок не считает себя человеком. Проведя первый год жизни среди наших сородичей, он стал считать себя пауком.
      Именно тогда Квизиб и проявил мудрость, благодаря которой стал знаменит. Он велел, чтобы все младенцы забирались у матерей сразу после рождения и воспитывались среди наших. Детям, пока не научатся ходить, не давали видеть себе подобных. Лишь после этого их начинали обучать человеческому языку проверенные рабы. Так, благодаря Квизибу, создалась прослойка, относящаяся к своим соплеменникам с презрением, предпочитая им общество наших сородичей.
      По прошествии времени такие люди высылались для смешения с людьми – в основном к пастухам и погонщикам – и успешно становились лазутчиками. При этом всегда безотказно действовала одна и та же легенда: дескать, их вместе с родителями схватили пауки и угнали в рабство, откуда они при первой же возможности бежали. Их неизменно встречали как героев. Однажды в городе Корш сын Вакена Ужасного, известный как Вакен Справедливый, велел устроить в их честь пир. Кое-кто из лазутчиков даже женился на девушках из города. Тем не менее они исправно выполняли порученное дело. А те из них, кто стал пастухом или погонщиком, еще и приносили сведения об обороне города.
      Наконец, настала та ночь, когда несметное число моих воинов окружило город Корш. Брать его приступом не было нужды, мы просто парализовали умы всех его обитателей. Когда это было сделано, город стал наш. Наутро ко мне привели Вакена Справедливого, связанного по рукам и ногам паутиной, и я заставил его присягнуть на верность и поклясться быть моим рабом до конца своих дней. Когда это было сделано, подданные провозгласили меня первым Смертоносцем-Повелителем. И с этого дня мои сородичи сделались хозяевами всего междуречья.
      Заканчивая рассказ, Хеб Могучий снова перешел на человеческий язык, в сравнении с телепатией показавшийся холодным и невыразительным.