И тут вожак неожиданно насторожился, вскочил на ноги (Найл еще раз подивился молниеносности его реакции) и внимательно посмотрел на север. Прислушался и Найл, но не уловил ничего, кроме шуршания ветра в кустарнике.

Прошла по меньшей мере минута, прежде чем он расслышал, как резко хрустнула ветка под чьей-то ногой. Отточенность паучьего чутья просто поражала.

Спустя секунду он с изумлением увидел среди деревьев человека, и по реакции пауков сразу догадался, что именно его они и дожидались.

Человек, уверенно шагавший навстречу, был очень высоким и широкоплечим, одет в суконную куртку, светлые до плеч волосы охвачены металлическим обручем. Найлу в первый миг показалось, что это Хамна, но когда человек подошел ближе, стало ясно: это вовсе не он.

Остановившись в десятке метров, человек опустился на одно колено и низко, почтительно поклонился. Вожак отреагировал резким импульсом (появление человека его не удивило), в котором как бы сквозило нетерпение: дескать, ну где тебя носит? Человек всем своим видом выражал покорность.

Паук отдал мысленную команду, что-то вроде: «Ладно, пора двигать», – и человек опять почтительно склонил голову.

Найл ожидал, что вновь прибывший поприветствует их, своих сородичей, или, по крайней мере, перекинется сочувственным взором. Тот же не удостоил их никакого внимания. Повинуясь жесту вожака, он подхватил сумку Найла и, закинув ее себе на спину, застыл, ожидая дальнейших указаний. Юноша с интересом изучал его лицо.

Глаза незнакомца были голубыми, кроткими, какое-то сонное равнодушие читалось в опущенных уголках рта и покатом подбородке. Двигался человек размеренно, и именно четкость его движений. Найл по ошибке принял за уверенность. На самом деле так могло действовать хорошо выдрессированное животное.

Когда Сайрис встала и коротким куском травяной веревки начала обвязывать волосы, мужчина бросил на нее мимолетный взгляд, но уже через долю секунды снова замер в ожидании приказов от пауков. Было очевидно, что он не испытывает к пленникам никаких чувств.

Вожак дал команду трогаться, и человек зашагал в северном направлении мерно и широко, Найл, Сайрис и Вайг двинулись следом, все трое невольно срываясь на трусцу, чтоб не отставать от вновь прибывшего.

Пауки с небрежной медлительностью фланировали сзади. Чувствовалось, что они довольны: основная часть пути уже пройдена.

Установив уже, что пауки общаются между собой, Найл решил незаметно проникнуть в сознание одного из них. Неблагодарное это оказалось дело.

Ум твари был таким же блеклым и безразличным, как у серого паука-пустынника. Только в отличие от пустынника бурый, очевидно, совершенно не замечал попыток вторжения в свой разум. Не замечал потому лишь, что его внимание было направлено исключительно на общий фон. К чему-либо в отдельности он был равнодушен.

Темп задавал прибывший здоровяк, поэтому шли не так быстро, как вчера. Запах нагретой солнцем растительности чуть пьянил.

Вскоре юноша уловил незнакомый звук – это был гомон чаек. От волнения у него кровь застучала в висках, а когда минут через десять перевалили через невысокий холм и глазам открылось море, Найла пронизал такой исступленный, необузданный восторг, что он чуть не расхохотался во весь голос.

Эта панорама нисколько не походила на окрестности соленого озера Теллам. Здесь гладь была глубокого синего цвета и простиралась в такую даль, что казалось, нет ей конца. Волны с шумом накатывались на берег, где поджидало три небольших судна.

Водяная пыль обдавала лица, словно дождь, накатывающие из необъятной дали соленые волны, увенчанные белыми султанами пены, зачаровывали – подобное трудно было себе и представить.

На песке лежали люди. По окрику верзилы все поспешно поднялись и застыли навытяжку. Когда из поросли показались пауки, люди разом опустились на одно колено, выражая своим видом полное повиновение. Затем великан гаркнул что-то неразборчивое, и все снова вытянулись, прижав руки к бокам.

Найл с удивлением обнаружил, что среди них есть и женщины – сильные, большегрудые, волосы еще длиннее, чем у матери. Они стояли уставясь перед собой, ветер трепал их кудри, отдельные пряди хлестали по щекам, но ни одна даже не попыталась убрать их. Даже когда Найл с Вайгом остановились напротив, никто и бровью не повел.

Совершенно незнакомому со строевой дисциплиной Найлу ритуал этот показался причудливым и странным: люди словно пытались притвориться камнями или деревьями.

Сразу бросалось в глаза, что все сложены не хуже здоровяка-распорядителя – такие же мускулистые руки и сильные бедра. А вот в лицах – пускай приятных и с изысканными чертами – недоставало того, что делает человека неповторимой индивидуальностью.

Женщины (их было три) все как одна красавицы: сильные, стройные, черты броские. До пояса, как и мужчины, они были обнажены, и Найл разглядывал женщин с нескрываемым восторгом, словно голодный – лакомство.

Распорядитель выкрикнул нечленораздельную команду (во всяком случае, Найл ее не понял). Мужчины и женщины, нарушив строй, начали стаскивать небольшие суда на воду, каждое из которых было метров пятнадцати в длину. Когда ладьи уже покачивались на плаву, к кромке берега осторожно приблизились пауки и боязливо остановились шагах в десяти от линии прибоя. Затем они сложили лапы, с боков к ним подступили по двое мужчин, подняли их и бережно понесли к ладьям, держа так, чтобы пауков не доставали волны. Следом за ними на ладьи забрались женщины, по одной на каждую. Найлу, Вайгу и Сайрис также велели раздеться. Сам Найл оказался на одном суденышке с вожаком и одним из его подручных.

Изящные ладьи эти были подобны тем, на которых в далекие времена бороздили северные моря викинги (об этом Найл, конечно, знать не мог). Борта из положенных внахлест досок, глубокий киль.

К середине судно расширялось, к носу снова сужалось, что придавало ему сходство с лебедем. В середине ладьи находился полотняный навес, под который поместили вожака. Его подручного посадили во что-то вроде корзины, расположенной возле кормы. Найл чувствовал, что обоим паукам очень неуютно: море – чуждая и враждебная стихия для насекомых.

Юношу приводило в восторг решительно все из того, что он видел на ладье. Людям, плавающим на таких судах постоянно, они казались тесными и неудобными; Найл же не переставал дивиться, что за руки построили этакий чудо-корабль.

Палубы здесь не было, равно как и места, где можно укрыться, помимо навеса. Поперек тянулись доски, а вдоль каждого борта – семь проемов для весел с уключинами. В середине, прямо на днище, лежали мачта, а также бочонки и канатные бухты.

Найлу велели устроиться в носовой части, сумку сунули ему на колени.

Так он и сидел, стараясь не привлекать внимания, всматривался и вслушивался во все, что происходит.

Мужчины сидели на поперечных досках к нему спиной, приноравливались к веслам. Женщина стояла на деревянном с ограждением помосте лицом к гребцам.

Один из мужчин начал отталкиваться от дна длинным шестом, пока ладья не отошла от берега метров на семь – дальше, чем два других судна. Затем, по команде женщины, гребцы одновременно подались вперед и налегли на весла. Женщина размеренно, нараспев задавала голосом темп, отбивая такт руками. Гребцы работали безукоризненно четко.

При виде волн, катящихся навстречу, Найл едва не задохнулся от восторга, и ему захотелось завопить от радости.

Гребли не все. Половина гребцов просто сидела на скамьях или прогуливалась по проходу, некоторые непринужденно беседовали друг с другом. Найл тоже привстал и выглянул за борт. Похоже, никто не имел ничего против. Вскипавшие за кормой буруны показались ему самым изумительным зрелищем на свете. Затем он внимательно прислушался к разговору гребцов и постепенно уяснил, что чужим их язык назвать нельзя. Говорили они явно на его родном языке, только слова произносили как-то странно, приходилось напрягаться, чтобы понять. И женщина выкликала команды как-то очень неразборчиво.

Вскоре Найл догадался, что эта женщина – главное лицо на борту. Все мужчины относились к ней с почтением, если не с подобострастием. Вполне понятно – такая рослая, шелковистые волосы, зубы ровные, белые. Но, пожалуй, дело было не только в ее красоте.

Примерно через полчаса она поманила одного из мужчин и велела занять ее место на возвышении. Тот встал на одно колено, приложился губами к руке женщины и не поднялся на ноги до тех пор, пока она не сошла вниз.

Когда она проходила, моряки спешили уступить ей дорогу. Стоило ей щелкнуть пальцами, как один из них тут же почтительно подал кожаное одеяние, которое она накинула на плечи. Ветер становился ощутимо холоднее. Через какое-то время женщина приблизилась к Найлу и скользнула по нему взглядом, в котором читались и любопытство, и холодная усмешка. Прочесть ее мысли было не сложно: «С этого немного будет проку». Что-то в ее насмешливом взгляде напомнило юноше Мерлью, и ему стало горько и обидно.

Пауки совершенно раскисли и полностью вверили свою участь людям, о чем женщина, похоже, догадывалась. Хозяйкой на этом судне была она, а не насекомые. Задержав внимание на забившемся под навес вожаке, Найл удивился беспросветности его страха и тоскливого смятения. Бедолаге казалось, что его безудержно несет на какой-то утлой скорлупке по совершенно неподвластной ему стихии. При каждом грузном взлете и падении ладьи насекомое испытывало приступ тошноты. Оно могло думать только об одном: скорей бы очутиться снова на суше.

По истечении примерно двух часов вахту приняла свежая смена гребцов. Те, кто уже отработал свое, падали на доски центрального прохода в полном изнеможении. От них, словно теплые волны, исходило ощущение расслабленности и покоя.

Ближе к полудню ветер утих, затем сменился на юго-восточный. Женщина выкрикнула очередную команду. Дремавшие на солнце моряки вскочили на ноги и водрузили мачту, проворно вставив ее в углубление, сделанное из полого древесного ствола. Затем подняли треугольный парус. Ладья шла в строго заданном направлении, хотя ветер дул совсем с другой стороны. Найл зачарованно наблюдал за подвижным брусом, помогавшим парусу двигаться по окружности, захватывая ветер под нужным углом. Юноше вполне по силам было вчитываться в умы занятых делом моряков, и он понимал, кто из них что делает.

Теперь ладья шла под парусом, и гребцы могли отдохнуть. Всем раздали пайки, вручили чашку и Найлу. Он очень проголодался, а еда оказалась необычайно вкусной: мягкий белый хлеб, орехи и жирный белый напиток, которого прежде он никогда не пробовал (коровье молоко). Подойдя, рядом опустился один из моряков и попытался затеять разговор, но из-за его акцента юноша почти ничего не понял. Вникнув в его мысли, Найл прекратил попытки разобрать слова: ум гребца был словно полым и отражал чисто физические ощущения.

Вскоре и моряк (истощив, видимо, терпение) пошел искать другого собеседника. Найл рад был остаться один. Странно: такие красивые, сильные люди – и столь квелые, блеклые умы.

После сытой кормежки потянуло ко сну, и Найл. устроившись на полу, задремал, положив под голову сумку.

Однако дремота, вначале приятная и безмятежная, незаметно переродилась в кошмар, от которого юноша едва не задохнулся. Очнувшись, он понял, что это его сознание отражает тревожную, болезненную бесприютность, бередящую сейчас пауков. Причина, как вскоре выяснилось, была в том, что ладью швыряло вверх и вниз со все возрастающей неистовой силой, а ветер разошелся так, что парус приходилось сдерживать уже троим. Небо затянули сизые тучи. Поднявшись, Найл внимательно посмотрел по сторонам. Две другие ладьи отчетливо виднелись примерно в полумиле. Ветер гнал их вперед со скоростью, которая возрастала с каждой минутой. Внезапно через борт судна перекатилась волна, обдав всех солеными брызгами. Но морякам, судя по всему, это было нипочем. Они видали и не такое, да и вполне полагались на свой корабль.

Когда гулко ударил очередной порыв ветра, угрожая опрокинуть ладью, старшая приказала мужчинам убрать парус. Гребцы снова заняли свои места на сиденьях.

Тут зарядил дождь, мелкий, холодный, густой. Найл при этом испытывал неуемный восторг, бесхитростную радость жителя пустыни, для которого вода всегда была чудом из чудес.

Еще одна волна сшибла нескольких гребцов со скамеек. Ничего, на подхвате уже были другие, которые тут же начали не спеша, размеренно грести, не обращая внимания на морось, покрывавшую их мускулистые тела. Те, кто не был занят, похватали деревянные ведра и принялись быстро вычерпывать воду, плескавшуюся в проходе.

Вот судно чуть ли не встало на корму, и вода устремилась под полотняный навес. Через секунду матерчатые створки раздвинулись, и наружу показался паук-вожак. Ворсистый мех был прижат водой, а сам восьмилапый излучал лишь тоскливую и беспомощную жалость к себе.

Женщина, увидев, что происходит, немедленно запихала бедолагу обратно под навес и задернула створки. Паук, что на корме, поджав лапы, лежал на дне корзины, из которой ручьями хлестала вода, и только блеск черных глаз показывал, что он еще жив.

Обернувшись посмотреть, как там другие суда, Найл увидел неумолимо надвигавшийся мощный вал. Уцепившись за первый попавшийся крюк, юноша пригнулся: все-таки смягчит удар. Ладью накрыло волной, как шапкой. Казалось, еще секунда – и она перевернется. Но суденышко каким-то чудом выправилось. Неожиданно Найл почувствовал, что его кто-то держит. Обернувшись, он увидел, что его обхватил лапами паук. Волна вытолкнула того из-под навеса наружу. Чувствовалось, что тварь ошалела от ужаса; стоит сейчас шелохнуться, и она неминуемо хватит юношу клыками. И Найл застыл, вцепившись в крюк и стоя по пояс в воде. Вдруг паук отцепился, и его тут же понесло вдоль прохода: ладья с силой ухнула в образовавшееся между водяными горами ущелье.

Найла пронзило безотчетное желание кинуться на жалобный крик о помощи, мысленно исторгаемый пауком. Любопытно, но юноша совсем не боялся воды, кипящей вокруг и норовящей сбить его с ног. Он уже заметил, что ладья благополучно прошла сквозь захлестнувший ее гигантский вал, и понял, что ничего ей не сделается: плавуча как пробка. Даже если вода наполнит ее до краев, она и тогда не утонет. А широкое округлое днище и глубокий киль означают, что перевернуться практически невозможно. Главное – чтобы не смыло за борт. И когда, чуть не сбив его с ног, по лодыжкам ударил большой моток веревки, Найл, не промедлив ни секунды, обмотался одним ее концом, а другой привязал к деревянному якорному вороту.

Когда паука опять понесло в его сторону, Найл схватил его за передние лапы и потащил к себе. Тот расценил это как жест помощи и попытался обвиться вокруг юноши остальными конечностями, чего никак нельзя было сделать, так как тварь была крупнее Найла. Когда судно подпрыгнуло в очередной раз, восьмилапый страдалец насилу удержался. Беда в том, что туловище паука отличалось большой плавучестью, а потому каждая волна мотала, его по всей длине ладьи, как поплавок. Когти же на концах лап в отличие от рук человека, увы, никак не годились на то, чтобы хвататься за борта.

Найл ясно сознавал, что существу необходимо за что-нибудь зацепиться. Самым подходящим местом на судне, совершенно определенно, была корзина, накрепко вделанная в просторную нишу на корме. Когда ладья возносилась на гребень волны, корзину заливало, но, по крайней мере, там можно было удержаться.

Найл тяжело протопал на корму (движение стеснял паук, клыки у которого все так же топорщились) и закрепился напротив кормового подъема, напоминающего готовую к броску кобру.

Несколько секунд угодившая во впадину между двумя валами ладья держалась ровно. Намеренно идя на контакт, Найл попытался втолковать пауку, что ему лучше всего остаться здесь и держаться за плетеную корзину – в нее, по крайней мере, можно запустить когти.

Чудом удержавшись от удара накатившей следом волны, тварь, похоже, смекнула, что ей советуют, и, оставив юношу в покое, полезла в корзину, как тяжелая, неуклюжая кошка. Секундой позже обрушилась еще одна громада, едва не закинув в корзину и Найла. Корма, вся как есть, заполнилась водой, но, когда та схлынула, паук держался-таки за борта корзины.

Кто-то хлопнул юношу по плечу – старшая. Она протянула деревянное ведро, указав жестом: дескать, вычерпывай. Найл послушно взялся за работу, но это оказалось делом непростым. Остальные моряки были намного выше Найла, а ему приходилось полное ведро поднимать над головой, и почти вся вода выплескивалась обратно. Парень сел и ухватился за скамью.

Неожиданно раздался треск, и Найл очутился в тесных и холодных объятиях мокрого полотнища. Под напором ветра лопнули два крепежных каната, а навес разорвало сверху донизу.

Теперь ткань хлопала, как гигантский парус. Из-под навеса, словно пущенный из пращи камень, вылетел паук и, стукнувшись об одного из гребцов, сшиб его со скамьи. Доля секунды – и тварь, пролетая мимо, уцепилась за Найла. Тот попробовал высвободиться, в тот же миг ладья накренилась, полотнище хлестко ударило юношу в плечо, и Найл ощутил, как медленно, будто все происходит во сне, летит через борт.

На самом деле все произошло так быстро, что юноша не успел даже испугаться. Вздев на гребень, волна с размаху швырнула его вниз, на двухметровую глубину, затем снова подхватила – ослепленного, хватавшего ртом воздух – и вынесла наверх.

Когда зрение наконец возвратилось, он увидел, что ладья постепенно выправляется. Упруго дергалась обмотанная вокруг талии веревка, да так, что едва не поднимала Найла над водой. Улучив момент, когда волна поддаст сзади, юноша ухватился за веревку обеими руками и начал подтягиваться к судну.

В этот миг он почувствовал, что сзади, силясь утянуть его вниз, что-то скребет спину. На мгновение его ослепила вспышка ужаса – к шее тянулась волосатая лапища. Совершенно бездумно Найл дернул ногами в яростной попытке отделаться от гадины. Море довершило дело: хватка паука ослабла, и его отнесло в сторону.

В эти напряженные секунды взгляд парня случайно скользнул по непроницаемо черным глазам паука, и юноша почувствовал все отчаянье и обреченность горемыки так ясно, будто тот взывал к нему вслух. Совершенно внезапно страх за себя у Найла исчез.

Тварь молила о помощи, ясно сознавая, что от человека зависит, жить ей или сгинуть. Юноша в безотчетном порыве метнулся к насекомому, отпустив веревку.

Когда вокруг пояса и плеч обвились мохнатые лапищи, его опять одолел страх, и тут он вспомнил о веревке. Схватив ее обеими руками. Найл попытался подтянуться к ладье.

Нагрянувшая волна захлестнула с головой, но и тогда он не бросил спасательный конец. И вот его уже поднесло к деревянному борту, а сверху потянулись руки. Паук так и не отцепился даже тогда, когда их вытягивали из воды.

Гребцы подхватили юношу под мышки и потащили через борт. Резкий крен опрокинул их на спины, Найл повалился сверху. Паук все еще обвивал его лапами. Одна из них, ударившись о скамью, хрустнула и переломилась.

Легкие, казалось, были полны воды.

Найл встал на колени и опустил голову на скамью, содрогаясь от неудержимого кашля и рвоты.

Но несмотря на качку, от которой вода вокруг ходила ходуном, он ощущал глубокое облегчение, а возможность держаться за какую-то опору придавала сил. Он и через полчаса, когда шторм уже прошел, так и держался за ту скамью.

Все, казалось, длилось совсем чуть-чуть: секунду назад его безудержно швыряло вверх-вниз, а потом вдруг настала тишина. Подняв голову, он увидел среди косматых, всклоченных туч синюю прогалину неба.

Ветер ослаб до кроткого, ровного дуновения. Вода в ладье больше не плескалась, она стала тихой и безмятежной, будто в пруду. Неприкрытую спину ласково припекало солнце. Найл давно не испытывал такого блаженства.

На судне царил полный кавардак. Все плавало: канатные бухты, бочонки, сундуки, весла.

Найл, поднявшись, долго всматривался через борт, но ни одной ладьи не было видно. А вот у горизонта на севере постепенно проступала полоска суши.

Подняли парус, закрепили в нужном положении румпель.

Затем все, кто был на борту, принялись вычерпывать из ладьи воду. Через полчаса в центральном проходе осталась лишь узкая лужица. Вместе со всеми трудился и Найл, орудуя деревянным черпаком.

На его душе было тепло, отрадно: вот так работать рядом с мускулистыми красавцами-моряками, внося посильную лепту в наведение порядка после того, что наделал шторм. Вот теперь (опасность-то миновала) все благодушно улыбались. Приятно было видеть, что им, Найлом, больше не пренебрегают, обращаются как с ровней.

Один из моряков вручил юноше сумку. Вся еда в ней, кроме опунций, безнадежно раскисла.

Но, главное, увесистая металлическая трубка была на месте, из-за нее сумку не унесло волной.

Теперь происшедшее казалось сном. Как ни в чем не бывало палило с пронзительно синего неба солнце, и на досках вскоре не осталось и следа сырости. Впитывая вожделенное тепло, на обоих концах ладьи неподвижно распластались пауки. Одному из них, которого спас Найл, вышибло от удара о скамьи клык, а из сломанной ноги сочилась струйка крови. Невольно бросалось в глаза, что моряки стараются не подходить к паукам близко, скорее всего, не из боязни, а из уважения, благоговейного трепета. Эти твари для них, похоже, были едва ли не символом религиозного поклонения.

Встав на скамью, юноша пристально вглядывался в приближающуюся землю.

Тут кто-то похлопал его по плечу – опять старшая. В руках у нее был металлический кубок, который она протягивала юноше.

В кубке искрилась на солнце золотистая жидкость. Найл принял кубок с улыбкой благодарности (наглотавшись соленой воды, он теперь испытывав свирепую жажду) и обеими руками поднес его к губам. Это оказался сладковатый перебродивший напиток, похожий на тот, что настаивался у отца, только куда крепче, душистее и, разумеется, вкуснее. Женщина взяла кубок у Найла, заглянула юноше в глаза и начала пить с другого края.

Тут до Найла дошло, что, оказывается, моряки побросали работу и смотрят на него. Напиток, понял он, был не просто щедрым подношением. Это какой-то ритуал. Но что бы это могло означать? Лишь бросив взгляд на распростертого под солнцем вожака с перебитой, неестественно выгнутой лапой, он догадался.

Это своеобразный жест благодарности за спасение жизни.

Выпив пьянящий сок, служительница улыбнулась юноше, затем перевернула кубок вверх дном, стряхнула последнюю каплю на доски прохода и повернулась спиной. Только тогда моряки опять взялись за работу.

От выпитого Найлу стало легко, по телу прокатилась теплая волна, прошла усталость. Одновременно он почувствовал: его ум слился с умами моряков. Юноша ощущал их радость оттого, что шторм благополучно миновал и судно подходит к земле. Но вот что странно, Найл никак не мог воспринять их сознания обособленно, каждое в отдельности.

Пытаясь вглядеться в разум одного из матросов, он словно бы смотрел сквозь него в разум соседа, а из него – в чей-нибудь еще, и так до бесконечности. Это напоминало чем-то коллективный разум муравьев. Каждый человек как будто одновременно был и никем, и всеми.

Единственное исключение составляла служительница.

Только у нее он разглядел четко выраженные личностные черты характера, твердое понимание своей значимости и ответственности за решения и требования к другим. Но все равно ее сущность отличалась от сущности его матери или Ингельд, не говоря уже о своенравной Мерлью. У этой женщины не было ни глубоких мыслей, ни желания разобраться в себе.

Один из моряков, зычно гикнув, указал рукой через правый борт. Найл, вскочив, до рези в глазах всмотрелся в безмятежный морской простор. Вдали, в голубоватой дамке, виднелись две другие ладьи – единственное, чего не доставало юноше для его нехитрого счастья.

До берега оставалось совсем немного, и можно было различить скалистую береговую линию, отороченную острыми пиками изъеденных неотступным морем утесов, и сползающие к морю зеленые поля.

Ровно, спокойно дышащий ветер плавно подносил судно к суше, словно извиняясь за проявленный в море дурной характер. Когда подошли ближе, показались деревья и желтый утесник. Мимо с жужжанием пронеслась крупная пчела. Но нигде, сколько ни вглядывался, юноша не заметил следов человека.

Гребцы налегали на весла под ритмичное постукивание.

Примерно пару миль ладья шла вдоль берега на запад. И вот, когда обогнули мыс, взору открылось первое творение человеческих рук – белокаменная гавань, нестерпимо яркая в солнечных лучах. Ветер утих, сильнее стала чувствоваться жара. Мимо проплыл скалистый островок с обломком башни, высоченные гранитные блоки в беспорядке валялись вокруг фундамента.

Сама гавань своей внушительностью уступала разве что цитадели на плато. В море вдавалась огромная, толщиной в десяток метров, плавно изогнутая стена. Тщательно пригнанные друг к другу камни мола; диковинные деревянные приспособления, вздымающиеся я небу на дальнем конце причала; пришвартованные к причалам суда… Найл опять почувствовал, как глубоко все это взволновало его: обыкновенные люди, подобные ему, когда-то воздвигали грандиозные сооружения. Только вблизи становилось заметно, что все это уж изрядно тронуто налетом времени и успело наполовину прийти в негодность.

Войдя в гавань, гребцы подняли весла, и ладья теперь скользила по водной глади за счет набранной скорости. Стоявший на причале человек побросал один за другим канаты (толстенные, Найл таких не встречал), их прицепили к барабанам на носу и корме. Спустили сходни. Первой надо было пройти служительнице. Сойдя, она опустилась на колени и почтительно склонила голову, ожидая, когда спустятся на берег пауки. Рабочие на причале приняли ту же позу, выражая повиновение и почтительность. В этом положении они оставались до тех пор, пока насекомые не прошествовали мимо.

Один из моряков, тронув Найла за локоть, показал жестом, чтобы тот шел следом. Юноша думал, что его поведут под конвоем как пленника, и удивился, поняв, что никто не охраняет его. Более того, он оторопел от неожиданности: когда спускался, моряки застыли навытяжку. Юноша прошел по сходням, и служительница властно вытянула руку, веля ему остановиться.

– Как тебя зовут? – спросила она, впервые обращаясь непосредственно к нему.

– Найл.

– Добрый знак.

– Что? – не понял он.

– Ты вызвал благосклонность хозяев. Нет большей удачи.

Взяв его за руку, женщина пошла вдоль причала. Где бы они ни проходили, всюду рабочие спешили встать навытяжку. Эти, что сразу бросалось в глаза, были еще выше и мощнее, чем моряки. Найл никогда еще не видел таких мускулов.

– Куда мы? – спросил он негромко. Он не удивился бы, пропусти женщина его слова вообще мимо ушей, настолько деловито-озабоченной она выглядела. Но она, судя по всему, считала его вправе задавать вопросы.

– К начальнику порта.

Она указала на приземистое здание из серого камня в конце. Как и сам причал, здание казалось донельзя запущенным, окна даже были замурованы кирпичами. Служительница постучала в дверь. Через секунду ее отворил бурый бойцовый паук. Открыл и посторонился, давая дорогу. После яркого дневного света Найлу потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку. Он находился в большом и, судя по всему, пустом помещении, сыром и затхлом.

Скупой свет сочился лишь узенькими лучиками через трещины в крыше. Недоглядев, юноша едва не натолкнулся на большого бурого «бойца». Дальние углы помещения в нескольких метрах от входа были затянуты паутиной.

В центре ее, пристально глядя на вошедших, сидел черный паук-смертоносец.

Размером он был помельче своих бойцовых сородичей, а глянцевитое брюхо, наоборот, объемистей и круглее. Ободом описывали голову округлые, как бусы, глаза.

Глаза эти, а также сложенные ядовитые клыки придавали мохнатому насекомому такое же непроницаемое зловещее выражение, какое было у того, которого прибил Найл.

Сердце похолодело от мгновенного приступа безотчетного страха, что, безусловно, не укрылось от паука. Найл почувствовал, как его пронизывает чужая воля – не так неуклюже, как у бойцовых пауков, а упорно, настойчиво, что выдавало недюжинный ум твари. От этого юноше стало еще страшнее, ведь паук, читающий мысли, может узнать, что это он убил его собрата.

Найл непроизвольно очистил разум, прогнав все мысли и сделав его пассивным. Смертоносец пытался проникнуть юноше прямо в мозг точно так же, как сам парень когда-то проникал в сознание шатровика. О противодействии не могло быть и речи.

Найл лишь пытался как можно точнее воспроизвести мыслительную вибрацию шатровика. И перевоплотился в него так же непроизвольно, как меняет окраску хамелеон.

У смертоносца это вызывало недоумение. Он перекинулся импульсом-замечанием с бойцовым пауком, послав простой сигнал, такой же доступный для понимания, как человеческая мимика:

«Сдается мне, это идиот». Ответный импульс – не вполне уверенное согласие: «Боюсь, что да».

Если бы они разговаривали вслух, Найл непременно выдал бы себя. Бойцовые пауки знали о юноше правду. Во время шторма, когда было не до игры в прятки, он контактировал с их умами напрямую, так что не стоило притворяться дураком: они бы сразу могли его раскусить. Но «боец» и смертоносец перекинулись сейчас между собой сигналами так быстро, что Найл не успел и испугаться, даже облегчение не успел испытать от того, что бурый не выдал.

Смертоносец переключился на служительницу, отдав ей короткое мысленное распоряжение:

«Увести». Через несколько секунд Найл уже снова стоял под ослепительными лучами солнца, с трудом веря, что опасность миновала. Его волнение не укрылось от служительницы.

– Что, боязно было?

– Боязно, а как же, – кивнул Найл.

В глазах женщины мелькнуло сочувствие.

– Ты их не бойся. Со своими слугами они обращаются по-доброму.

Найлу хотелось о многом расспросить, но женщина его перебила:

– Мне надо отчитаться перед начальством. А ты пока иди. дожидайся своих.

Найл побрел назад. Моряки уже успели высадиться, ладья была пуста. Ни у кого здесь Найл, судя по всему, не вызывал любопытства. Он спросил у одного из портовых рабочих, когда, по его мнению, подойдут те два судна. Тот пожал плечами: