– Я скажу, хотя и знаю, что это ничего не изменит. Справедливость ни в ком здесь не воплощена. Но хотелось бы вспомнить один простой факт. Ниотх-Коргхай, как и люди, смертны. Мы, Уббо-Сатхла, достигли, в некотором роде, бессмертия. И по-вашему, это само по себе не заслуга – открыть секрет вечной жизни? Вы скажете: мы достигли этого тем, что губили чужие жизни. Верно. Но разве и это не закон природы? Все живые существа – убийцы. Люди не чувствуют угрызений совести, убивая себе на пищу бессловесных животных. Не гнушаются они даже плотью новорожденных ягнят. А коровы и овцы едят траву, тоже наделенную жизнью. Присутствующий здесь доктор Фаллада изучал вампиризм. Он скажет вам, что таков основной принцип природы. Если так, то в чем наша вина?

– Вы отрицаете то, что убиваете для удовольствия? – спросил Фаллада.

– Нет. – Пришелец говорил спокойно и рассудительно. – Но если приходится убивать для того, чтобы выжить, то почему бы нам не находить в этом удовольствие?

Карлсена занимали не столько слова, сколько стоящая за ними сила. Она вторгалась в сознание подобно электрическому току, наводняя ищущим выхода восторгом. Люди и в самом деле порочны: эгоисты, нытики, лентяи, тупицы, плуты – раса недалеких, никчемных существ, немногим лучше кретинов. Если в природе выживает сильный, а слабый вымирает, то человек напрашивается на уничтожение. В понимании вампиров, он – естественная добыча.

Хезлтайн кашлянул.

– Но ведь, разумеется… жестокость происходит от слабости, а не от силы? – спросил нетвердо, без убежденности.

– Тот, кто не испытал полного отчаяния, не вправе говорить, что есть слабость, а что – сила, – твердо заявил вампир. – Вы можете себе представить, что значит тысячу лет бороться, чтобы тебя не втянуло небытие? С той поры мы решили, что нет причины мириться со смертной участью, пока есть еще шанс выжить. И вы нас за это обрекаете на смерть?

Обращался он к Хезлтайну и Фалладе, но ответил Джемисон.

– Вы сами себя обрекли, – заявил он. Вы только что упомянули, что убийство – закон природы. Вы думали уничтожить нас. Так почему же нам, точно так же, не разделаться с вами?

– Будь у вас сила, я бы именно этого от вас и ожидал, – ответил тот без малейшего сарказма. – Только Ниотх-Коргхай не верят, что убийство – закон природы. Они исповедуют более высокую этику. – Он отвел взор, избегая смотреть на лучезарный силуэт.

– Вот почему я хочу знать, что вы думаете с нами делать.

– Это решено будет на Картхисе, – передалось без слов.

– Но мы не можем возвратиться на Картхис, если ты не дашь нам энергию преображения.

– Она будет вам дана.

– Когда?

– Сейчас, если вы того хотите.

Карлсен ощутил невероятный всплеск сбывающейся надежды и восторга, который утих через секунду, когда пришелец покинул тело. Карлсен попробовал было взглянуть на светящийся силуэт, но глазам сделалось нестерпимо больно. Он увидел, как болезненно исказилось лицо у Хезлтайна, и сам прикрылся руками. Все равно, свет разгорался словно изнутри, наполняя восхищением и ужасом. Чувствовалось, что энергия бьет ключом из загадочного вершителя в середине комнаты, а одновременно с тем из какого-то другого источника во Вселенной. Это само по себе снизошло как откровение. Присущие уму ограничения развеялись – внезапно открылось, что все человеческое знание поверхностно, убого, и не приближено толком к реальности. Реальность же ощущалась теперь напрямую, вызывая непомерный восторг. Страх чуть умерялся пониманием, что сам он, Карлсен, лишь зритель, а сила предназначена для пришельцев.

Открыв глаза, Олоф поглядел на вампиров. Те поглощали энергию, жадно глотая, давясь, окатываясь ею. По мере того, как она протекала сквозь них, их формы вырисовывались все отчетливей; цвет густел, и очертания становились все четче, пока не уплотнились до осязаемости, наливаясь внутренней своей силой, словно клубящимся дымом. На глазах у людей они перестали лишь впитывать; теперь, наоборот, они излучали энергию, подобно вершителю в центре комнаты. Но это продолжалось лишь секунду; на свету проклюнулись темные пятна. Внезапно догадавшись о чем-то, Карлсен хотел предупредить, чтобы они не торопились и начали все заново. Однако, силуэты с потрясающей скоростью истаяли – словно три электрические лампочки перегорели одновременно.

В кабинете стемнело, и нависла странная тишина.

– Что случилось? – донесся неуверенный голос Фаллады.

Карлсен удивился, что у того еще сохранился дар речи.

– Стойте! Погодите, не уходите! – прокричал Джемисон.

Карлсен поднял глаза и понял, почему создается впечатление гаснущего света. Ниотх-Коргхай зависли без движения на прежнем месте, как бы растворяясь, словно исчезая вдали. Карлсен ощутил вдруг щемящую тоску, словно навсегда утратил что-то. Это исчезала реальность, и он изо всех сил пытался мысленно ее удержать. Затем он понял, что такое невозможно: земные дела пришельцев окончены. На глазах у людей пятна съежились до размера булавочных головок, отрешенно застыли, подобно звездам на предрассветном небе, и растаяли. В комнате, казалось, тотчас стало холодно и бесприютно, как будто опустились вдруг зимние сумерки. Снова выткалась всегдашняя зыбкая завеса, именуемая обычным сознанием.

Джемисон издал протяжный, утомленный вздох и коснулся кнопки на столе, окна автоматически открылись. Кабинет наполнил неясный гул Уайтхолла, повеяло летним теплом. Несколько минут все молчали. Хезлтайн, смежив веки, откинулся в кресле. По-совиному вытаращив немигающие глаза, сидел Фаллада, уперев подбородок в грудь. Девушка, сама не своя от усталости, раскинулась на угловом стуле с невысокой спинкой, часто дыша открытым ртом. В попытке перебороть наползающую усталость Карлсен закрыл глаза. И вдруг ощутил острое сексуальное возбуждение: перед внутренним взором мелькнул образ обнаженных бедер. Приоткрыв глаза, он перехватил взгляд Армстронга, с вожделением поглядывающего на девушку. Покосившись украдкой, Карлсен заметил, что та полулежит, разведя колени; юбчонка закаталась до бедер, приоткрыв трусики. Карлсен снова открыл глаза. Сомнения нет, он сейчас настроился в резонанс возбуждению Армстронга. Карлсен сместил внимание на девушку и понял, что она спит. Ум ухватывал тревожную сумятицу ее отрывистых видений. Переведя внимание на Джемисона, Карлсен тут же убедился, что тот не столько устал, сколько притворяется. Премьер обладал замечательной выносливостью и жестким, не поддающимся логике, упрямством человека, обожающего власть. Премьер-министр поглядывал сейчас на Карлсена и Фалладу, прикидывая, как бы их уговорить, чтобы помалкивали… Всех всполошил звонок.

– Да?! – бросил Джемисон, едва не срываясь на истерический крик.

Послышался голос секретаря:

– К вам министр занятости, сэр.

– О, Господи, сейчас? Еще не хватало! – Сделав усилие, премьер сдержался. – Мортон, извинитесь, придумайте что-нибудь. Скажите – что-нибудь неожиданно срочное…

– Слушаю, сэр.

Джемисон, встряхнувшись, встал и поочередно оглядел всех присутствующих. Прокашлявшись, сказал:

– Не знаю как вам, а мне нужен глоток чего-нибудь. – Вид у него был как у человека, которого только что жестоко вытошнило. Карлсен с интересом замечал, что все это игра. Для Джемисона же это была обычная уловка, помогающая скрыть его мысли. – Мерриол, достаньте-ка из бара бренди.

Чувствовалось разочарование Армстронга, когда та встала и оправила юбку.

– Даже как-то по-особенному хочется, – нервно хохотнул Армстронг.

Джемисон одобрительно кивнул.

– Думаю, проявили вы себя замечательно, дружище.

– Благодарю, господин премьер-министр, – благочестиво потупил голову надзиратель.

Карлсен встретился взглядом с Фалладой. Оба понимали, что происходит. Положение такое, что никак не вмещается в рамки обычных служебных отношений – Джемисон и Армстронг, понимая, кто есть кто, приводили все в норму.

Девушка поставила на стол штоф с бренди и поднос со стаканчиками. Джемисон разлил темную жидкость, не стесняясь легкой дрожи в руке. Поднес стаканчик к губам, осушил его и поставил, шумно переведя дух.

Карлсен наравне со всеми поднял стаканчик с подноса, капнув на брюки. Вкус напитка показался грубым и незнакомым, похожим на бензин. До Карлсена дошло, что он, капитан Карлсен, все же не утратил до конца ощущения более глубокой реальности. Он как бы разделился на двух разных людей: один смотрел его глазами на окружающий мир, и другой тоже – только как бы из иного положения, чуть со стороны. И взаимооталкивание между этими двумя давало силы перебарывать дрему.

Второй стаканчик Джемисон уже просто лениво потягивал.

– Ну что ж, господа, – мужественным голосом сказал он, – мы все сейчас прошли через непостижимо тяжкое испытание. Слава Богу, наконец-то все позади.

– Так что же случилось с вампирами? – спросил Хезлтайн.

Карлсен зарегистрировал у Джемисона вспышку смятения.

– Они ушли, – торопливо заверил премьер. – А до иного нам дела нет.

– Ты знаешь, что произошло? – спросил Фаллада у Карлсена.

– Пожалуй, да.

– Какая разница? – воскликнул Армстронг, безоговорочно вторя премьер-министру.

– Почему все они исчезли? – проигнорировал Фаллада.

Карлсен пытался подыскать нужные слова. Понимать-то он понимал, только вот выразить было непросто.

– В общем, можно назвать это самоубийством. Они забыли…

– Забыли что? – живо встрял Джемисон. Любопытство в нем преодолело страх выпустить ситуацию из-под контроля.

– Что мы все берем энергию из одного и того же источника. Получилось все равно, что воровать из кладовки яблоки, когда в твоем распоряжении весь сад.

– Но что случилось с ними? – все еще не мог понять Фаллада.

– Он полностью снабдил их энергией – энергией, необходимой, чтобы добраться к себе в звездную систему. Он говорил правду, пообещав, что они не будут наказаны. В их законе нет понятия о наказании. Но предупредил, что будет суд. Он предупреждал их о том, чего ожидать. Когда в них втекла энергия, они перестали быть вампирами. Они вновь стали богами – теми, кем и были первоначально. И теперь сами могли судить, правомерно ли это – быть вампиром. Суд над собой они свершили сами – и приговорили себя к небытию.

– Вы хотите сказать, – уточнил Джемисон, – за ними оставлялось право жить и возвратиться к себе на планету?

– Да. Решение всецело зависело от них самих.

– Да они сумасшедшие какие-то… – оторопело пробормотал Джемисон.

– Нет. Просто абсолютно честные, не способные на самообман. Став вампиром, они начали изощряться в искусстве самообмана. А затем посмотрели правде в глаза и поняли, что это за собой повлекло. Самообман – делать вид, что свобода есть необходимость.

Карлсен сознавал, что эти слова сеют глубокое беспокойство в душе у Джемисона – сомнение в самом себе, граничащее с паникой.

– По христианской морали, – произнес наставительно премьер, – думать так – большой грех.

– Вы не поняли. Они могли сторговаться, что на самом деле вины их нет, или что за все потом воздается добрыми деяниями. Только на самообман у них уже не хватило дерзости. До них разом дошло, что они натворили.

– Потому им осталось единственное – умереть? – заключил Фаллада.

– Нет, на этом никто не настаивал. Это был их собственный выбор. Ты как-то сравнил тело убитого вампирами с напрочь изрезанной покрышкой. То же самое произошло и с ними. Вот почему они исчезли.

– А как с остальными, – задал вопрос Хезлтайн, – с теми, что на «Страннике»?

– Им будет предоставлен такой же выбор.

– Но некоторые могут-таки выбрать жизнь? – вымученно, тоскующе спросил Джемисон.

Глаза премьера, не отрываясь, смотрели на Карлсена, излучая – даже удивительно – скрытую мольбу. Неприязнь у Карлсена пропала, сменившись жалостью.

– Откуда же я знаю, – ответил он. – Хотя, в общем-то, возможно.

– У вас нет… способа выяснить?

– Нет.

Джемисон отвел глаза (чувствовалось, что с облегчением). Послышался бой часов Биг Бена. Все замолчали, считая про себя удары: полдень. Вместе с тем, как растаял последний звук, Джемисон поднялся. Судя по виду – с обновленной, бодрой решимостью государственного мужа.

– Ну что ж, господа, если не возражаете… Я думаю, нам всем нужно отдохнуть и восстановить силы. – Увидев, что и Карлсен встает с кресла, он поспешно добавил, – но, прежде чем выйти из кабинета, я так понимаю, мы все условимся молчать? Во всяком случае, пока?

– Н-ну, вроде как… – неуверенно произнес Фаллада.

– Я прошу не ради себя или доктора Армстронга, или мисс Джонс. Это нечто, что касается в равной степени всех нас. – Чувствовалось, как вместе с голосом возвращается уверенность. – Если все это рассказать, – Джемисон внушительно склонил голову, опершись ладонями о стол, – кое-кто нам и поверит. Но уже заранее можно гарантировать: подавляющее большинство сочтет нас за сумасшедших. Нас запрут в ближайший же психдом. И, откровенно говоря, по нашей же вине. Ибо с какой стати людям верить в такую невероятную э-э… небылицу?

– А с другой стороны, почему бы и не поверить? – цепко спросил Фаллада.

– Ох, не поверят, дорогой мой доктор. И оппозиция первой начнет тыкать пальцем, что все мы спятили, или выдумали все из каких-нибудь нечистоплотных личных мотивов. И мне останется подать в отставку – не потому, что я как-то не так проявил себя в этом деле, за которое, кстати, не несу никакой ответственности, но потому лишь, что буду казниться: в щекотливом положении моя партия. Случись все это – и от комиссара тоже будут ждать отставки. Короче, мы навлечем на себя скандал, нас закидают грязью. Это не сулит всем нам ничего хорошего.

Забавно было наблюдать за извивами мысли премьера. В начале этой тирады его заботило единственно то, чтобы все молчали о происшедшем; пара минут – и он уже проникся убеждением, что говорит совершенно беспристрастно. Криво усмехнувшись, Карлсен почувствовал, как жалость понемногу уходит. И сказал с наигранной озабоченностью:

– А справедливо ли будет думать в первую очередь лишь о себе, держа все в секрете от человечества? Ведь люди, безусловно, имеют право обо всем знать.

– Это все риторика, капитан. Как политик, я обязан быть прагматиком. Заявляю совершенно однозначно, что жизнь у нас превратится поистине в кошмар. Есть и моральный аспект. Я – премьер-министр этой страны и должен делать все для блага Великобритании. А это перерастет в скандал, который уронит нас в глазах всего мира. Да имеет ли кто-нибудь из нас право пойти на это! – Хезлтайн собирался что-то вставить, но Джемисон нетерпеливо вскинул руку. – Откровенно скажу: случившееся нынче утром оставило меня глубоко разочарованным. Могу сказать со всей искренностью, что до конца своих дней не перестану переживать о непоправимых последствиях, что могли бы… Как представлю сейчас опасность, благополучно отведенную, так сразу осознаю, что нахожусь у края, знаете ли, зияющей бездны. Мы вместе взглянули в лицо той опасности – и, милостью Божией, каким-то чудом вышли победителями. Я чувствую, что это сплотило нас всех. И смею добавить, что не успокоюсь, прежде чем не прослежу, чтобы каждому из вас максимально воздали за услуги. И вы, думаю, убедитесь, насколько благодарной может быть Родина. – Он вылил себе остаток бренди и улыбнулся Хезлтайну. – Могу я рассчитывать, что заручился вашим согласием, комиссар?

– Как скажете, господин премьер-министр, – отвечал Хезлтайн.

– Капитан Карлсен?

– При таких-то перспективах – да как не согласиться!

Джемисон испытующе вгляделся, заподозрив насмешку; чопорная торжественность Карлсена успокоила премьера. Он повернулся к Фалладе.

– Доктор?

– А моя книга? – встречно спросил тот. – Мне теперь что – ее под замок? – он с трудом сохранял спокойствие.

– Книга? – растерялся Джемисон.

– Да, «Анатомия и патология вампиризма»?

– Да что вы, как можно! Такая чудесная идея! Эта книга, безусловно, важнейший вклад в науку. Я лично прослежу, чтобы она получила полную поддержку Медицинской Ассоциации Великобритании. Нет, что вы, доктор, книгу надо обязательно опубликовать. И у меня нет сомнения, что вас за нее ожидает высшая правительственная награда.

– Ну уж это ни к чему, – вспыхнул Фаллада, вставая. Джемисон сделал вид, что не заметил его раздражения.

– А как быть со «Странником»? – спросил Хезлтайн.

– Ах да, со «Странником»… – Джемисон, нахмурившись, покачал головой. – Мне кажется: чем скорее мы о нем забудем, тем лучше.

Фаллада вышел, хлопнув дверью. Когда Карлсен двинулся следом, Джемисон заговорщицки ему улыбнулся.

– Переговорите с ним, капитан. Я вполне понимаю, что нервы у человека не железные. Но уверен, его можно убедить, чтобы посмотрел на происшедшее с нашей колокольни.

– Сделаю все возможное, господин премьер-министр, – ответил Карлсен.

Фалладу он догнал на крыльце. Тот обернулся с сердитым видом, но, увидев друга, смягчился.

– Да брось ты, Ганс. Не хватало еще из-за этого расстраиваться.

– Какое там, к черту, расстраиваться – меня просто трясет! Не человек, а динозавр какой-то. Откуда он знает, что моя книга ценна, когда сам в глаза ее не видел!

– Видел он ее или нет, ценности в ней от этого не убавилось. Так что какая разница?

Фаллада, подавив досаду, широко улыбнулся.

– Не знаю, как у тебя получается так спокойно ко всему относиться.

– Это нетрудно, – Карлсен положил руку ему на плечо. – У нас с тобой для размышления есть темы поважней.