Постепенно Земля обрела вид мохнатого клубка, медленно кружащегося в бездонном пространстве.
      Звезды - крупные, яркие, переливающиеся - напоминали освещенные изнутри кристаллы льда.
      Висящее справа солнце имело вид готового лопнуть пылающего ядра, такого ослепительно яркого, что глаза ломило от света.
      Луна отсюда походила на огромный серебристый шар.
      Чудно сознавать, что это круглое тело всегда представлялось ему золотистым блюдцем, плывущим сквозь облака.
      И хотя солнце освещало лишь часть лунной поверхности, Найл ясно различал также ее ранее затененные области, выхваченные светом звезд.
      Не успел он опомниться, как его уже занесло далеко в космическую бездну.
      Он зависал над плоскостью Солнечной системы, в такой дали, что само Солнце казалось не больше человеческого зрачка.
      Найл одну за другой угадывал кружащиеся по эллиптическим орбитам планеты.
      Вон Меркурий - раскаленное докрасна железное ядрышко с поверхностью, сморщенной, как ссохшееся, пролежавшее свой срок яблоко; Венера, окутанная вуалью серого тумана; промерзшие рыжие пустыни Марса; красный гигант Юпитер, сплошь состоящий из бурлящей жидкости; Сатурн - сизый странник, разбухший ком замерзшего водорода; Уран, Нептун и Плутон, где температура такая низкая, что сами планеты немногим отличаются от округлых ледяных глыб, кружащихся в пространстве.
      От одного лишь размера Солнечной системы, холодея, заходился ум.
      С орбиты Плутона Солнце казалось не больше горошины, а Земля - вообще едва различимой былинкой. Вместе с тем, даже ближайшие звезды находились на расстоянии столь же далеком, как земной экватор от полярных шапок.
      Обратив внимание на собственную персону, Найл потрясенно понял, что совершенно утратил память о том, кто он сам такой.
      Переживаемое обуревало настолько, что сознавать свое наличие было как-то нелепо.
      Прежде Найл, случалось, "растворялся" в собственных грезах или в историях, которые рассказывала мать или дед.
      От них в свое время тоже разгоралось воображение, но сравнивать это с тем, что он видел сейчас, было все равно что сопоставлять искорку и фейерверк.
      Оторопелый, он не смел перевести дух, словно человек, внезапно очнувшийся от сна.
      Душа содрогалась от буйства непостижимых сил.
      Хотелось задать тысячи вопросов, побывать на каждой из этих планет, а затем тотчас ринуться в путь через космос к другим мирам и звездным системам. При мысли, что непознанного такая бездна, а собственная жизнь так ничтожно коротка, сердце сжималось от горестного, беспомощного чувства.
      Средь сонма безутешных мыслей, вихрем проносящихся в сознании, бессловесный внутренний голос посоветовал успокоиться.
      Темные мысли рассосались, схлынули; вместо этого Найл ощутил в себе ровную и стойкую тягу к знанию, желание всю оставшуюся жизнь посвятить постижению и освоению нового.
      - Задавай любые вопросы, - послышался голос старца. - В Стигмастере содержится все человеческое знание. Тебе решать, что необходимо узнать.
      - Ты можешь рассказать о Земле до прихода смертоносцев, и о людях, что построили этот город?
      - Для этого нам надо будет возвратиться примерно на пять миллиардов лет назад, к зарождению Солнечной системы...
      Когда Найл снова закрыл глаза, голос исходил уже не от старца, а откуда-то изнутри.
      В глазах стояла нестерпимо яркая вспышка, заполняющая, казалось, все обозримое пространство, из центра, словно щупальца некоего спрута, с устрашающей силой вырывались спиралевидные струи газа.
      Тяжко ворочающейся буче не было конца, а в космосе одна за другой выбрасывались гигантские волны бушующей разрушительной энергии.
      Затем все, хотя и медленно, но как-то понемногу улеглось, и под силой собственного тяготения взрыв, устремленный наружу, превратился во взрыв, направленный внутрь.
      В неописуемом коловороте принялись вращаться выпущенные некогда наружу газы, которые теперь тянулись обратно.
      В набирающем лютость космическом холоде жар постепенно истаивал, пока газы не остыли в круглые капли жидкости. Спустя полмиллиарда лет капли эти сконденсировались в десять планет.
      Некоторые из них, вроде Меркурия, были так горячи, что не могли образовать и удерживать атмосферу.
      Другие - Марс, например, - были чересчур маленькими и холодными. Только Земля, расположенная примерно в сотне миллионов миль от Солнца, была и не слишком горячей и не слишком холодной.
      Формирование планеты проходило так же бурно, как и зарождение.
      Кометы и астероиды крушили поверхность, взбивая ее в месиво кипящей слякоти.
      Целых два миллиарда лет прошло, прежде чем Земля остыла, превратившись из кипящей адской печи в планету с морями и континентами.
      К этому времени она тысячекратно сжалась в сравнении со своим первоначальным размером.
      Солнце тоже постепенно сжималось, пока не достигло того порога, за которым начались те самые ядерные реакции, превратившие его из темного кома в однородную красновато-бурую массу, а затем уже - в полыхающую атомную печь.
      Ультрафиолетовые лучи светила проникли сквозь тонкую земную атмосферу - в основном, водород и аммиак - и вызвали неописуемые по своей силе электромагнитные бури. По мере того, как лучевой бомбардировке подверглись газы и водяные испарения, начали формироваться первые сложные молекулы сахар и аминокислоты.
      Появилась и молекула под названием ДНК - дезоксирибонуклеиновая кислота, - имеющая уникальное свойство размножаться. ДНК и сотворила первейшую форму жизни на земле - бактерии.
      Бактерии были наделены одним незамысловатым инстинктом: поглощать органические образования, плавающие вокруг них в теплом океане, и похищать их энергию.
      Начало жизни было положено энергетическими вампирами.
      На этой первоначальной стадии жизнь чуть не стала жертвой собственного размаха. Бактерии множились так обильно, что вскоре поглотили основную часть органических соединений в океане.
      Жизнь угасла бы так же быстро, как и возникла, не выкинь одна из бактерий необычный фокус: она научилась вырабатывать собственную пищу, впитывая энергию солнечных лучей.
      С помощью процесса, известного как фотосинтез, бактерии научились вырабатывать сахар из двуокиси углерода и воды.
      Солнечный свет они впитывали особым химикатом, хлорофиллом, который придавал крохотным организмам зеленый цвет.
      И вот уже скалы всех материковых шельфов Земли - их тогда было четыре - оказались покрыты пятнами скользкого зеленого вещества, первых водорослей. Они стали пить из земной атмосферы углекислоту и превращать ее в кислород.
      Прошел еще невероятно длинный период, на протяжении которого земная атмосфера беспрестанно обогащалась кислородом. И опять жизнь оказалась в опасности, став жертвой собственного успеха, - поскольку, что касается растений, то кислород для них яд, и планета, на которой обитают только они, погибла бы от нехватка углекислоты.
      Но прежде чем это произошло, появилась еще одна форма жизни: форма, способная впитывать кислород и превращать его в углекислоту.
      Плавучие студенистые комочки стали первыми животными.
      Глядя на Землю, такую, какой она была миллиард лет назад, Найл видел мирную и статичную планету, теплые моря которой ласково лизали берега голых материков - вернее, одного голого материка, поскольку четыре тогдашних континента, сдвинувшись вплотную, слились, образовав одну гигантскую территорию, известную геологам под названием Пангея.
      Ничего не происходило на том безмятежном куске суши. Потому что, как ни странно, здесь не было смерти.
      Примитивные амебы, черви и водоросли теряли свои старые клетки, но взращивали новые, и так до бесконечности.
      И вот тут каким-то образом жизнь изобрела смерть, породив те самые немыслимые сложности эволюции.
      Случилось так, что маленькие существа научились производить себе подобных - родитель теперь умирал, а молодая особь вступала в жизнь.
      Существо, живущее долгие миллионы лет беспрестанно, впадает в ленивый ритм существования.
      Оно знает, как выживать, и этого ему достаточно.
      Но когда рождается новое существо, оно не наделено вообще никакими знаниями. Чтобы утвердиться в этом мире, ему приходится бороться.
      И необходимо развить в себе способность запоминать то, чему научилось. Существу, не ведающему смерти, не нужна память, основные хитрости выживания оно освоило миллионы лет назад.
      Новорожденному же существу приходится создавать багаж знаний за очень короткий период, иначе ему не выжить. Древние, бессмертные формы жизни были просто пассивными растительными образованиями; новые организмы, в отличие от них, оказались наделены свойством бороться и постигать.
      И вот с появлением смерти начинается история.
      Новые организмы не были одинаковыми, они обладали большим разнообразием и индивидуальностью.
      А это значит, что они исследовали новые ареалы обитания, и поэтому сами постепенно менялись.
      Начали развиваться новые виды, новые особи. Порой случайное изменение в структуре ДНК - какой-нибудь сбой при делении, дающий существу дополнительный глаз или щупальце - становилось большой удачей.
      Ненормальная особь имела большие шансы приспособиться к окружающей среде, чем ее обычные сородичи.
      В итоге получалось так, что они вымирали, а выродок выживал.
      Слизистые комочки превратились в червей, моллюсков, рыб.
      Причем некоторые из тех рыб оказались настолько совершенны, что у них не возникало надобности в дальнейших изменениях. Гигантская акула появилась на Земле около четырехсот миллионов лет назад, и тем не менее теперешние ее особи как две капли воды напоминают своих предков.
      Однако жизнь устроена так странно, что иной раз наименее приспособленные организмы оказываются наиболее успешными в эволюционном плане, потому что все еще продолжают борьбу и совершенствуются, в то время как удачно сложившиеся останавливаются в своем развитии.
      Примерно в то же время, как на Земле появилась гигантская акула, рыбы с мясистыми плавниками завели привычку выбрасываться из воды на берег, чтобы скрыться от врагов или, расслабясь, полежать на солнце. Они не были как следует приспособлены к жизни вне воды, когда прилив откатывался, им зачастую не удавалось дотащить тело обратно до моря.
      И неразвитым их легким было невыносимо трудно перерабатывать неувлажненный воздух - многие из них задыхались и гибли, не сумев добраться до родных вод.
      И тем не менее суша была настолько безопаснее океана (ведь на ней тогда не было живых существ), что эти ранние амфибии предпочитали риск истощения и смерти унылой перспективе существования среди акул.
      Они-то и дали начало самым первым рептилиям.
      А по истечении еще двухсот миллионов лет эволюции рептилии стали полновластными хозяевами суши.
      Растительноядные ящеры были самыми крупными существами, каких только носила планета; бронтозавр нередко достигал двадцати метров в длину и весил тридцать тонн.
      Плотоядные ящеры - такие, как тиранозавр - были самыми свирепыми тварями. А летающие ящеры - птеродактиль и археоптерикс - самыми подвижными.
      Сто пятьдесят миллионов лет ящеры не знали себе равных. А затем стали жертвами собственного успеха.
      Шестьдесят пять миллионов лет назад на Земле произошел катаклизм.
      Какое-то небесное тело (вероятно, гигантский метеорит) с ужасающей силой врезалось в Землю и подняло облако пара, отчего атмосфера превратилась в теплицу.
      Температурная кривая резко взмыла, и громоздкие растительноядные ящеры вымерли от переизбытка тепла.
      Хищники, жившие за счет растительноядных, вымерли от голода. И вот впервые за все время шанс размножиться и утвердиться появился у теплокровных.
      Гибель ящеров подготовила почву для появления человека.
      Самыми древними млекопитающими предками человека были грызуны крохотные древесные крысы с длинным хвостом и гибким позвоночником
      Около десяти миллионов лет назад большой палец у них разработал подвижность, и стало сподручнее лазать по деревьям. Крыски развились в обезьян.
      Еще десяток миллионов лет, и у обезьяны наметилось сходство с человеком. А каких-то пять миллионов лет назад от человекообразной шимпанзе ответвились два новых вида, горилла и обезьяночеловек.
      И вот наш предок явился на Землю. Была эпоха плиоцена - период засухи, длившийся двенадцать миллионов лет.
      По мере того как растительность скудела, обезьяночеловек спустился с деревьев и принялся основное время проводить на земле в поисках съедобных кореньев и червей.
      Он принялся совершенствовать самое ценное свое дарование - хождение на задних ногах.
      А поскольку надежды на лес стало мало (пища там уже не была такой обильной), человеку пришлось поневоле совершенствоваться, чтобы обживать различные климатические зоны: пустыню, лесостепь, горы, тундру. А чтобы справляться с новыми неотложными задачами, он развивал свой мозг.
      С той поры, как три миллиона лет назад изменился климат, ни одно животное на планете не могло сравниться с обезьяночеловеком в умении приспосабливаться.
      Внезапно он открыл для себя озера, реки, обширные травянистые равнины, где паслись стада травоядных животных.
      Он оказался изначально наделен способностью сотрудничать с себе подобными, теперь совместные действия стали необходимостью. Бесполезно было в одиночку тягаться с мамонтом, пещерным медведем, шерстистым носорогом, гигантским красным оленем или саблезубым тигром. А вот группа охотников, сидящая в засаде с кольями и костяными дубинами, могла сразиться, в сущности, с любым зверем.
      Прямохождение дало человеку колоссальные преимущества, а необходимые для работы навыки с невероятной быстротой развивали мозг.
      У первой человекообразной обезьяны, рамапитека, мозг весил около четырехсот граммов. У охотника - уже вдвое больше.
      А всего через каких-нибудь два миллиона лет мозг "гомо эректуса" человека прямоходящего - составлял килограмм. Еще полмиллиона лет, и он опять увеличился вдвое. Таким и остается размер мозга у современного человека.
      "Гомо эректус" изобрел рубило и скребок для разделывания туш животных, но за миллион лет даже не попытался усовершенствовать это бесхитростное приспособление - например, снабдить его рукояткой и использовать как оружие.
      Около шестидесяти тысяч лет назад разрозненные группы "гомо эректусов" перебрались из Африки и Азии в Европу и наконец развились в "гомо сапиенс" - особей, к которым, в сущности, и относится современный человек, каким мы его знаем.
      Человек нового типа не знал, как разводить огонь, однако когда от случайной молнии загорался лес, он заботливо сохранял тлеющие головни, и огонь горел у него, не угасая, год за годом.
      Он использовал его, чтобы поджигать приземистый подлесок и загонять животных в ловушку или вынуждать их срываться с круч в ущелье; использовался огонь и для приготовления пищи.
      Наступило Великое Оледенение, и отныне огонь стал применяться для обогрева пещерных жилищ.
      Вероятно, огонь и произвел необходимый "мозговый взрыв", поскольку обязывал человека жить в соответствии с себе подобными. невольно закладывая основы цивилизованных устоев.
      Небольшая группа в двадцать-тридцать человек могла существовать так же бесхитростно, как стая животных. А вот группа из ста или двухсот поневоле должна была организовываться.
      Появилась насущная потребность в законах и обычаях. Более того, человеку приходилось овладевать и определенным моральным кодексом.
      Примитивные всхлипы и выкрики, вполне подходившие для общения раньше, развились в более утонченный язык.
      Примерно сто двадцать тысяч лет назад на Земле существовали два основных подвида людей.
      Одни, внешне наиболее схожие с современным человеком, обитали преимущественно в Африке.
      Другие же - неандертальцы - были более примитивны и обезьяноподобны, но в умственном развитии своим сородичам особо не уступали. Эти люди изобрели лук и стрелу, так что теперь охотники могли убивать добычу на расстоянии. Их женщины украшали себя красной охрой.
      Кроме того, они поклонялись солнцу и верили в загробную жизнь - по крайней мере, такой вывод напрашивается из того факта, что они изготавливали каменные диски, а мертвых хоронили по обряду, с возложением цветов.
      Более восьмидесяти тысяч лет неандертальцы преобладали на Земле числом. И вдруг неожиданно исчезли.
      А исчезновение их совпадает с внезапным подъемом их более "человекоподобных" собратьев, кроманьонцев.
      Вероятно, наши предки выжили своих соперников-неандертальцев и сами приспособились жить на Европейском континенте.
      В сравнении с неандертальцем кроманьонец был просто сверхчеловеком.
      Кроманьонцы умели общаться не выкриками, а связной речью.
      Их жрецы - или шаманы - прибегали к чародейству, помогая охотникам завлекать в засаду добычу тем, что рисовали изображения животных на стенах пещер и совершали таинственные ритуалы.
      Они выработали даже определенную форму письменности, царапая на кости пометки, по которым можно было предсказывать фазы луны или чередование времен года.
      Они научились делать лодки и пересекать реки, а какое-то время спустя отважились пускаться в путь даже через моря. Теперь, при наличии языка, люди могли друг с другом торговать, выменивая кремни, гончарные изделия я шкуры.
      Они приручили животных: волка (он сделался собакой), лошадь, козу, стали разводить рогатый скот и овец.
      Примерно десять тысяч лет назад появилось земледелие, люди стали выращивать пшеницу и овес.
      И вот вскоре уже появились первые окруженными стенами города, человек вышел на новый этап эволюции.
      - Как видишь, эти древние земледельцы стояли примерно на той же стадии развития, что и сегодняшние люди. Это пауки сдвинули стрелку человеческой эволюции на десять тысяч лет назад.
      Найл открыл глаза, не зная точно, Стииг это произнес или кто-то другой, но старца нигде не было видно.
      Юноша очнулся словно после глубокого сна. Комната, в которой он находился, казалась совершенно незнакомой.
      Тогда до него дошло, что солнце светит через окна на другой стороне галереи: уже далеко за полдень. Он прикинул, что лежит здесь уже часов восемь.
      Чувство глубокой безмятежности создавалось машиной умиротворения, снимающей напряжение, скапливающееся обычно после длительных умственных усилий.
      Машина фокусировала ум на иллюзорной, сну подобной панораме, проплывающей перед внутренним взором.
      Повинуясь какой-то внутренней подсказке. Найл поднялся, добравшись до пищевого процессора, съел тарелку супа и яблоко; закончив, с удивлением обратил внимание, что у плода совсем нет косточек.
      Ел Найл машинально; всем своим существом он осмысливал сейчас явившееся ему, перебирая выводы.
      Через полчаса, не успев еще обсохнуть после душа (с премудростями сантехники Найл справился с бездумной заученностью сомнамбулы), он возвратился к машине умиротворения и, улегшись под балдахин, вновь закрыл глаза.
      Незаметно для себя Найл очутился среди смутно знакомого пейзажа.
      На этот раз ощущения, что он лежит на кушетке, не было, все будто бы происходило наяву. Найл стоял на берегу моря, глядя в сторону плавных волнообразных гор на горизонте.
      В отдалении обильно рос цветущий кустарник; тут и там виднелись пальмы, а из сухой земли пробивались стебли песколюба.
      Где-то в полумиле возвышался окруженный стенами город: строения из обожженной глины, окружающая стена - смесь обожженной глины и камня.
      Озирая цепь холмов, юноша внезапно догадался, что это за место. Это и есть то большое соленое озеро Теллам, и город стоит как раз на месте тех развалин, среди которых Найл убил смертоносца.
      - Как ты считаешь, почему вокруг города стены? - спросил голос.
      - Защищаться от диких зверей?
      - Нет. От людей. Создавшие цивилизацию люди, помимо прочего, усвоили, что зерно и скот проще отнять у соседа, чем выращивать самому. Вот для чего стали необходимы стены. Цивилизация и преступление зародились в одно и то же время.
      Замечание это смутило Найла, показавшись каким-то несуразным.
      Цивилизация представлялась чем-то грандиозным, значительным, решающим шагом человека к осознанию своего величия. В сравнении с этим преступление казалось чем-то ничтожно мелким и пошлым.
      Почему голос звучал при этом так, будто оба эти понятия равнозначны?
      - Потому что преступление - нечто более весомое, чем тебе кажется. Даже не по сути своей, а как симптом главной человеческой беды.
      Подумай, что значило для людей жить в городах. Теперь уже не требовалось каждому мужчине непременно быть охотником или земледельцем, а женщине - родительницей и хранительницей очага. Теперь вокруг хватало строителей, землепашцев, ткачей, ремесленников, жрецов. Каждый шлифовал строго определенные навыки.
      Ты с рождения жил в пустыне, с боем добывая каждый кусок пищи и глоток воды. Поэтому-то город Каззака показался тебе просто раем. А как те, кто прожил в нем всю жизнь? Они сами считали его раем?
      - Нет.
      - А почему?
      - Он им уже приелся.
      - Именно. То же самое коснулось и обитателей этого древнего города. Двести миллионов лет потребовалось человеку, чтобы проделать путь развития от древесной крысы, нередко находясь на грани вымирания. Он сражался с разными напастями, природными бедствиями, лишь бы выжить. А тут не успел глазом моргнуть, как ему и уют, и безопасность... и разделение труда.
      Но это произошло слишком быстро. Человек не смог в течение одного жизненного срока изменить привычек, въевшихся в него за миллионы лет, поэтому неизменно возвращался к своей прежней сущности охотника и воина. Вот почему шел он с войной на своих соседей. И именно тогда чувствовал, что действительно живет.
      - Так получается, он разрушал все то, к чему стремился?
      - Нет. Потому что нужда в уюте и безопасности у него даже сильнее, чем тяга к риску и приключениям. Человеку прежде нужна безопасность, а уже затем приключения, никак не наоборот. Кроме того, война и риск уже не утоляли его основной жажды - к познанию. Именно этот глубочайший симптом пересилил тягу к риску, подвиг его изобрести мотыгу и плуг, колесо и парус...
      Слова были больше не нужны.
      Снова перед Найлом медленно разворачивалась панорама истории, понятная без словесных комментариев.
      Он наблюдал рост первых городов в Мессопотамии, Египте и Китае, воцарение деспотов-воителей, строительство каменных храмов и пирамид, открытие вначале бронзы, затем железа.
      Он видел взлет и падение империй. Шумеры, египтяне, минойские греки, халдеи, ассирийцы...
      Кровь стыла и тошнота подкатывала к горлу от чудовищных злодеяний.
      Не укрывалось ничего: как огню и мечу предавали города, как истязали и убивали жителей.
      Двинулись грозные полчища ассирийских воинов, длинными копьями разящие пленных. Обезглавленные, сожженные заживо, посаженные на кол...
      Найл просто кипел от гнева, так что развал и исчезновение ассирийских деспотий наблюдал со злорадным удовлетворением. А когда все это схлынуло, сам убедился, что гнев и ненависть прилипчивы, как зараза.
      Но вот всплыла картина Древней Греции, и Найл оттаял сердцем, едва увидев расцвет цивилизации древних эллинов, зарождение демократии и философии, появление театра, открытие геометрии и естествознания.
      И вновь его обуяло неизъяснимое волнение при мысли, насколько все же преуспел человек в движении к совершенству, и проснулась гордость за то, что и он тоже из рода людей.
      Хотя машина умиротворения и действовала успокаивающе, впитывание такой бездны информации истощало.
      Когда Найл наблюдал войну между Афинами и Спартой, картины начали подергиваться рябью, и он сам не заметил как забылся.
      Проснулся лишь через несколько часов. За окнами темнота, сам он накрыт одеялом. В окне, выделяясь на фоне звезд, виднелся купол собора...
      Когда очнулся окончательно, утро уже было в разгаре.
      Слышались выкрики гребцов, торговцы шумели на рыночной площади.
      Наведался еще раз к пищепроцессору, но ел и пил машинально. Какая тут еда, когда не терпится узнать, что там дальше с человечеством.
      И Найл снова поспешил улечься под отсвечивающий холодом тусклый экран.
      На этот раз перед внутренним взором развернулась история Древнего Рима.
      Сменяли друг друга эпохи, период демократии, Пунические войны, приход к власти тиранов Мария и Суллы, Юлия Цезаря, Августа, Тиберия, Калигулы, Клавдия, Нерона.
      Обреченно, очарованный мрачностью, юноша вновь наблюдал череду кровавых убийств, разврат и скотство.
      Рождение христианства заронило в душу надежду: учение о любви и всеобщем братстве выглядело самым отрадным и многообещающим с момента возникновения человеческой цивилизации.
      Но укрепление церкви под началом императора Константина поубавило оптимизма.
      В христианах терпимости к религиозным оппонентам было еще меньше, чем у язычников-римлян; нередко из-за какого-нибудь пустячного расхождения в трактовке Писания они убивали друг друга.
      С падением Рима под неудержимым натиском варваров Найл ощутил какую-то усталую опустошенность и взирал на все с полнейшим равнодушием.
      Когда наконец растаял зрительный образ, Найл, придя в себя, спросил:
      - И это постоянно? Неужели вся человеческая история настолько беспросветна? Голос внутри отозвался:
      - Не совсем. Следующее тысячелетие картина довольно неприглядная, поскольку на умы людей жестоко давила церковь, убивая всякого, кто пытался мыслить по-иному. Перемены наступили примерно тогда, когда возвел купол своего собора Брунеллески.
      Найл сел, устало потирая глаза.
      - Все стало постепенно меняться одновременно с рядом великих войн, именуемых Крестовыми походами.
      Вышло так, что люди покончили с зависимостью от одного и того же места и начали бродить по свету. Это расширило их кругозор, они стали строить корабли, на которых отправлялись исследовать новые земли. Затем некто по имени Иоганн Гуттенберг изобрел книгопечатание, а еще кто-то научился выделывать грубую, толстую бумагу - количество книг стало измеряться миллионами.
      И вот церковь пошла на попятный, ей не хватало уже сил препятствовать вольнодумству...
      Усталость у Найла внезапно прошла, он снова улегся и закрыл глаза.
      - Покажи.
      То, что последовало дальше, заслуживало самого пристального внимания.
      Найл воочию пронаблюдал историю Реформации, а затем то, как астроном-любитель Коперник вывел, что Земля вращается вокруг Солнца.
      Видел он изобретение телескопа и великую баталию между Галилеем и папой Павлом Пятым вокруг того, в самом ли деле Земля - центр Вселенной.
      Он был свидетелем открытий сэра Исаака Ньютона и основания Королевского Общества. Он с восторгом наблюдал, как все смелее подает свой голос эпоха Благоразумия, открыто не повинуясь угрозам церкви.
      Чувствовалось, что человечество наконец приблизилось к постижению тайны мира и своего величия.
      Он даже хлопал в ладоши, приветствуя падение Бастилии и казнь короля Людовика XVI - неужто казнь нескольких тиранов во имя свободы и братства не искупает себя?
      Девятнадцатый век, казалось, оправдывает все волнующие ожидания.
      Похоже, на сцену вот-вот должен появиться человек нового типа, достойный плодов своего разума: железной дороги, парохода, телеграфа, электрического света.
      И тут вдруг, словно в отместку за чрезмерный оптимизм, открылась неприглядная панорама войн и социальных потрясений: походы Наполеона, Парижская коммуна, осада Севастополя, восстание сипаев в Индии, гражданская война в США, франко-прусская и русско-турецкие войны; юношей снова овладела беспросветность.
      Просто оторопь берет, насколько тесно соседствуют в собратьяхлюдях величие духа и мракобесие.
      Он беспокойно шевельнулся, и тут голос сказал:
      - Наберись терпения. Впереди еще немало интересного.
      И Найл опять закрыл глаза, сплачивая все свое мужество по мере того, как разворачивалась история двадцатого века.
      Первая мировая война, кровавая революция в России, становление фашизма и нацизма, японская интервенция в Китае, Вторая мировая, появление атомной и водородной бомб и как следствие - неустойчивый, до зубов вооруженный мир на грани войны.
      Размах человеческих достижений, безусловно, восхищал: аэроплан, радио, телевидение, компьютер, первые орбитальные станции. Но теперь-то было известно, что кроется за всем этим, и Найл опасался, что людей ничто уже не изменит.
      Надежды оставалось все меньше, и мучила безотрадная мысль: развившись в интеллектуального гиганта, человек вместе с тем остался духовным карликом.
      В ответ - голос:
      - Да, действительно, временами кажется, что человечество движется к катастрофе. Но это потому, что я для схематичности вынужден многое чересчур упрощать. Если бы ты мог провести здесь месяцев шесть, вникая во всякие подробности, у тебя было бы больше поводов для оптимизма. Сила приспособления у человека уникальна.
      - И что, неужели они так и жили в этом безумии, пока комета не вынудила их покинуть Землю?
      - До поры до времени - да. Ядерное оружие удерживало их от развязывания мировых войн, зато все это с успехом компенсировалось сотнями войн поменьше. А преступность к той поре сделалась такой чудовищной, что люди поневоле превращали свои дома в крепости. Несмотря на все попытки как-то этому воспрепятствовать, население планеты продолжало расти.
      В конце концов, города стали напоминать переполненные муравейники, где опасно ходить по улицам. В начале двадцать первого века у людей появилось оружие, сделавшее войну очаровательнейшей из забав, причем куда более разрушительной, чем в прежние времена.
      Жнец. По виду это оружие напоминает автомат, но испускает луч атомной энергии, так что, пустив его в ход, можно было свалить рощу или скосить целиком улицу вместе с домами.
      Человек решительно не мог устоять перед соблазном: такая обворожительная, демоническая мощь!
      Жнец стал излюбленным оружием террористов - людей, пытающихся навязывать свою линию силой, - и у правительств, по сути, не было никакой возможности отыскать на них управу.