Они оказались в помещении с плавно изогнутыми белыми стенами.
      На одном из табуретов (это его Найл принял тогда за поросший водорослями прибрежный камень) лежала раздвижная трубка и посконная грязно-серая рубаха раба.
      Натянув ее поверх одежды, Найл брезгливо сморщился: от дерюги несло застоявшимся потом.
      В отличие от его одежд, рубаха раба имела карманы, причем в каждом из них чтото лежало. Найл сунул руки в оба. В одном оказалась небольшая деревянная коробочка, в другом – легонький цилиндрик, сантиметров десяти в длину и пару сантиметров в диаметре. Под слоем ваты в коробочке лежало несколько крохотных коричневых таблеток.
      – Это пищевые таблетки, – пояснил старец, – из тех, что использовались для жизнеобеспечения космонавтов во время длительных экспедиций.
      – А это?
      – Легкий костюм, тоже для использования в космосе. Нажми с торца.
      Утопив конец цилиндрика большим пальцем, Найл увидел, как тот, удлинившись против прежнего вдвое, начинает быстро разворачиваться.
      Постепенно стал угадываться мешковатый комбинезон металлического цвета; размер такой, что запросто вместит двоих Найлов.
      – А надо ли? – с сомнением спросил Найл.
      – Возьми, потом спасибо скажешь. Когда надавишь на кнопку, он опять свернется.
      Найл с веселым любопытством наблюдал, как костюм снова превращается в аккуратную серую трубочку, дивясь тому, что делается это совершенно бесшумно, даже, вопреки ожиданию, без шороха.
      – А теперь иди, иначе все эти приготовления – пустой звук.
      Старец исчез. Найлу было не по себе от такой поспешности, но это лишь яснее свидетельствовало о неотложности дела.
      Едва подняв металлическую трубку, он ощутил в пальцах покалывание.
      Вытянул руку и коснулся трубкой стены. Слабость в ногах, внезапное головокружение. Шаг вперед, и он снова будто сорвался в водопад.
      Невыносимо замутило… Но мгновение спустя сознание опять прояснилось. Найл стоял на лужайке перед башней.
      От хлесткого порыва холодного ветра в голове прояснилось.
      Мгла была почти непроницаемой, но вот из-за стремглав несущихся туч проглянула луна. Ничего, все нормально, вот уже и полегчало.
      Трава под ногами была сырой и скользкой, очевидно, прошел затяжной дождь. Найл двинулся вперед как можно осторожнее, чтобы не поскользнуться.
      Он опирался на металлическую антенну, как на посох.
      Через минуту-другую под ногами ощутилось мокрое покрытие. В тучах снова наметилась прогалина, и луна скудно осветила идущий на север, к мосту, проспект.
      Найл повернул налево и тронулся в направлении женского квартала.
      Когда он огибал дальнюю оконечность площади, ветер стоял такой, что приходилось идти, нагнув голову, превозмогая встречный напор.
      Но, когда он выбрал подветренную сторону, двигаться стало полегче. Судя по карте, эта часть города была пустой – своего рода нейтральная территория между южной частью и кварталом рабов.
      Хоронясь от ветра, от которого клацали зубы, Найл приостановился в проеме подъезда и выждал, пока появится луна. Дождавшись, он оглядел площадь.
      Сердце опасливо сжалось. В призрачном свете башня белела, словно залитая изнутри собственным светом.
      Вокруг основания различалось грузное шевеление приземистых тварей, ясно распознаваемое на светлом фоне башни.
      На секунду подумалось, что это тени от облаков, но вот луна, выплыв в свободную от них темно-синюю прогалину, засияла ярче, и тогда стало ясно, что это живые существа.
      Одновременно с тем, как свет померк, стало казаться, будто тени ползут по траве в его сторону.
      Первой мыслью, еще полуосознанной, было стремление бежать, но Найл тотчас же понял, что это будет ошибкой. Самоконтроль тут же сработал на то, что он вообще перестанет владеть собой.
      Следующим порывом было укрыться в ближайшем здании. Но он отверг и это: рано или поздно каждое здание в городе будет прочесано. Пауки обладают бесконечным терпением и действуют с неторопливой дотошностью. Укрытие вскоре превратится в западню.
      Самым правильным будет не сбавлять хода, в надежде на то, что мгла и ветер замедлят облаву.
      Найл двинулся на запад, в сторону женского квартала, с каждым перекрестком сворачивая на север, чтобы еще приблизиться к реке.
      В этих узких рукотворных каньонах темень стояла такая, что приходилось пробираться подобно слепому, выставив перед собой трубкупосох, а другой рукой хвататься за уличные ограждения и стены.
      Тротуары были неровные, все в выщербинах.
      На одном из углов (именно углов, поскольку ветер задувал разом с двух сторон) Найл запнулся о поребрик и угодил ногой в нишу водостока.
      Посох со звоном вылетел из рук. Упав на четвереньки, Найл принялся лихорадочно шарить повсюду вокруг, борясь с нарастающим страхом.
      Мысль, что трубка утеряна, наполняла мозг отчаянием.
      Тут вспомнилось о зеркальном медальоне. Найл залез себе под рубаху и повернул его нужной стороной к груди, сам сел в стенающей темноте.
      Сосредоточился. На секунду где-то в затылке остро кольнуло, а затем тело наполнилось ровной силой и спокойной уверенностью. Он поднялся и, растопырив пальцы невысоко над землей, пошел – медленно-премедленно. Покалывание в кончиках пальцев правой руки дало знать, где искать пропажу.
      Теперь, в сравнительно спокойном состоянии, он мог уловить некое подобие сигнала, исходящее от металлического прута. Через секунду удалось отыскать, где именно в нише водостока он лежит.
      Медальон Найл снова отвернул от груди, чувствуя, как такая сосредоточенность высасывает его энергию.
      Когда луна выявилась снова, Найл обнаружил, что до широкого проспекта уже рукой подать.
      План он помнил хорошо: река должна находиться в двух кварталах к северу. Задержавшись в подъезде, он внимательно оглядел проспект – не видно ли там движущихся теней. Похоже, никого…
      Сверху тяжело полоскались на ветру большие тенета, но паук в такой ветер наверняка забился, съежившись, куда-нибудь подальше, в щель.
      Найл заспешил вверх по проспекту.
      Глаза постепенно свыклись с темнотой, и он мог двигаться проворнее.
      Лицо и голые руки немели от стылого ветра. Но это даже хорошо, что холод: паукам он не приятнее, чем ему.
      До реки оставался еще целый квартал, когда Найл остановился немного передохнуть на углу улицы.
      Сверху луну затянуло огромной тучей, минут десять пройдет, не меньше, прежде чем она схлынет.
      Не надо бы выходить на набережную в полной темноте, если пауки охраняют мост, то, вероятно, могут нести дозор и вдоль реки.
      Он сидел на тротуаре, прислонясь спиной к ограждению подвала. Чтото сзади скрипнуло: оказалось, он прислонился к двери. Мысль о том, что можно укрыться от ветра, пусть хоть на несколько минут, показалась соблазнительной.
      Найл открыл дверь, и та отозвалась протяжным пением проржавевших шарниров. Елозя на коленях, юноша нащупал истертые каменные ступени, скользкие от дождя. Он стал осмотрительно спускаться, пока не достиг подобия подвала, расположенного ниже уровня улицы.
      Стоял неприятный запах, как от гниющей растительности, но ветра, по крайней мере, не чувствовалось.
      Теперь, когда острый холод не обдавал кожу, ощутилась даже некая видимость тепла. Найл, дрожа, сидел, сцепив руки на коленях, а сам удивлялся, с чего это запах гнилых овощей все усиливается.
      Что-то вкрадчиво коснулось руки; юноша опасливо вздрогнул.
      Первым делом мелькнуло, что сейчас в неприкрытую кожу вопьются готовые впрыснуть яд паучьи клыки; Найл буквально окаменел. Однако нет; что-то размякше-нежное украдкой подбиралось к плечу и одновременно обволакивало левую голень.
      Найл вскочил на ноги уже тогда, когда что-то холодное и скользкое смыкалось вокруг лодыжки; от омерзительного смрада перехватило дыхание.
      Рывком высвободив ногу, Найл почувствовал, как это же самое – пакостное, скользкое – пробирается вверх по руке.
      Попытался отшатнуться – но оно сомкнулось вокруг предплечья, притягивая к ограждению.
      Несмотря на страх и тошнотворный смрад, утешало хотя бы то, что это не паук.
      Эти холодные, влажные щупальца продвигались медленно, но верно; вот одно уже проникло между ног и обвивалось вокруг правого колена.
      Когда наклонился, рука влезла во что-то холодное, рыхлое и осклизлое, сжал – словно слякоть засочилась меж пальцев. Какой-нибудь хладнокровный червь, не иначе.
      Еще один червеобразный отросток попытался вытянуть из правой руки металлическую трубку.
      Найл, стиснув ее в ладони, ударил между столбиками ограждения, врезался во что-то мягкое.
      Он ударил со всей силы еще, и еще, и всякий раз удар приходился в точку. Однако, несмотря ни на что, щупальца продолжали ползти, обвивая тело с дремотно-неспешной целеустремленностью.
      Когда это – холодное – коснулось лица, отвращение превратилось в пламенеющий гнев.
      Найл снова схватился за конец трубки и во всего размаха ударил ею между столбиками ограждения.
      Мозг словно оплавила вспышка слепой ярости.
      Чувствовалось, как сила эта, накаляясь, течет через мышцы руки и отдает в трубку.
      Стиснув зубы, Найл схватился сильнее и опять почувствовал, что будто разряд сбегает по руке вниз.
      Хватка щупалец внезапно ослабла.
      Найл тяжело откинулся спиной на стену, затем, отпихнувшись плечами, кое-как поднялся по ступеням и выбрался на улицу. Давясь и сдерживая судорожные позывы к рвоте, он шаткой поступью побрел через дорогу, затем, чуть придя в себя, побежал.
      Лицо освежал холодный ветер, желанный, словно ласка.
      Когда пробежал с десяток шагов, самообладание восстановилось.
      Найл укрылся в подъезде и там стоял с закрытыми глазами, унимая колотящееся сердце. Кожа в местах, где приживлялись к телу присоски, горела.
      В конце концов, чтобы как-то вновь сосредоточиться, он опять повернул медальон на груди.
      Вновь, как тогда, остро кольнуло, и следом возникло отрадное чувство владения собственным умом и телом.
      Если пауки подступают к реке, время тратить нельзя.
      Осторожно подобравшись к набережной, молодой человек дождался, пока появится луна. Когда она вышла из-за туч, оказалось, что арка моста находится удивительно близко, а на ведущей к нему дороге ни души.
      Выждав, когда луна скроется за очередной тучей, Найл пересек дорогу. Параллельно набережной тянулась невысокая, высотой метра два, каменная стена.
      Он ощупью тронулся вдоль нее, пока не дошел до проема.
      Раздвижная трубка, служившая сейчас ему, как посох слепому, выявила неброскую нишу, от которой вниз спускалась лестница.
      Найл присел на корточках за стеной, покуда процедившийся на волю лунный свет не озарил ступени (к счастью, никто их не сторожил), и спустился по лестнице к идущей вдоль реки тропке.
      Тут стало ясно: надо спешить. Если мост охраняется, внезапный высвет луны тотчас его выдаст.
      Найл заспешил вперед и шел не останавливаясь, пока в небесной прогалине не появилась луна.
      Тогда он остановился и прижался к стене.
      Едва лишь темнота возвратилась, двинулся дальше.
      Пробираясь таким образом, к мосту он приблизился через полчаса с небольшим. Не дойдя шагов двадцати, Найл укрылся за удобным выступом колонны-опоры и выждал, пока достаточно долгий промежуток света не позволит разглядеть все как следует.
      Пауков-стражников нигде не было видно, но по обе стороны моста виднелись квадратные будки, которые вполне могли служить караульными помещениями.
      Собравшись было с духом оставить укрытие, он вдруг замер, повинуясь какому-то инстинкту.
      Долго дожидался, пока высветит. Вот снова появились на воде серебристые блики, осветился четырехугольник ближней будки. Стало видно квадратное окошко, выходящее как раз в его сторону.
      А приглядевшись, Найл различил, как в окне что-то шевельнулось. Через секунду там уже ничего не было.
      Но Найл уяснил то, что хотел: у паучьей стражи хороший обзор. Видно и реку, и проспект, ведущий к Белой башне.
      Ветер с реки был таким холодным, что уже занемели и руки, и ноги. Еще посидеть вот так без движения, так уж, наверное, и с места не сдвинуться.
      Потому, когда луну затенила туча покрупнее, Найл сломя голову бросился бежать, пока не очутился под сенью моста. Там, укрывшись в темноте, он, наконец, смог сесть и прислониться к стене, утонув спиной в неглубокой нише (хоть какое-то укрытие от ветра) и подтянув колени к груди в попытке удержать остаток тепла.
      Теперь, наконец, можно было сдвинуть металлическую трубку и запихать ее в карман серой дерюжной рубахи.
      Сунув в карман руку, Найл ощутил там цилиндрик, содержащий мешковатую металлическую одежду, и с теплой благодарностью подумал о Стигмастере. Какая ни есть, а все защита от ветра. Осторожным движением он извлек цилиндрик и утопил его торец большим пальцем.
      Едва тот стал разворачиваться, как в полость одежды влетел ветер и резко рванул ее из рук; при этом она гулко хлопнула. Найл проворно подмял ее под себя и сел сверху. Следующие десять минут он на ощупь возился в темноте, расправляя комбинезон по земле и прижимая цепенеющими ступнями.
      Непослушные пальцы пытались аккуратнее разгладить ткань. В конце концов отыскался замок-"молния", и Найл понял, как с ним обращаться (устройство обучения во сне закачала в память многие полезные сведения, хотя и отрывочные).
      Он расстегнул одежду спереди до пояса, затем сунул в нее ноги.
      Через несколько секунд руки облек необычайно тонкий материал, замок-"молния" затянулся под самый подбородок. Эффект просто изумительный.
      Чувствовалось, что ветер ничуть не ослабил напора, однако холод совершенно не проникал – все равно что натянуть одежду из толстого меха. Теперь неприкрытыми оставались только ладони, ступни и голова. Длина у рукавов и штанин оказалась достаточной, удалось втянуть и руки, и ноги.
      Сзади под воротником находилось какое-то плотное утолщение – оказалось, туго свернутый капюшон. Когда пальцы приноровились его развернуть, то выяснилось, что им можно полностью закрыть голову, а если потянуть за тесемку, то оказалось, что ткань собирается складками так, что открытыми остаются лишь глаза и кончик носа.
      И это еще не все. Такие же примерно утолщения имелись возле запястий и щиколоток, однако Найл решил дальнейшее разбирательство оставить до рассвета.
      Проще было прятаться от ветра, зажав концы рукавов пальцами, а на штанины наступив ногами.
      Снова, отвернув медальон от груди, Найл изумился внезапной волне утомления, перешедшей в мягкую, томную расслабленность, окутавшую тело, словно ватой. Даже холод стены не проникал через невесомо тонкий материал.
      На комбинезон чуть слышно упали несколько капель воды – это дождь идет, догадался Найл.
      Когда луна появилась снова, стало видно, как над темной, едва подвижной гладью воды ровно и монотонно сеется дождь. Но эту картину смеживающиеся веки различали лишь считанные секунды.
      Глаза юноши закрылись сами собой, теплота сознания слилась с темнотой, растворилась в ней.
      Когда Найл проснулся, небо над восточной частью реки уже просветлело. Шея онемела – попробуй посиди в одной позе, прижавшись щекой к стене. Хорошо еще, что ниша неглубокая, и голова не завалилась набок…
      Несмотря на неуклюжую позу, Найл чувствовал себя неплохо отдохнувшим.
      Единственно, правая нога что-то затекла, да и кожа горит в тех местах, где присасывались мелкие щупальца.
      В животе урчало от голода. Теперь Найл жалел, что не поел впрок. И тут вспомнил о коричневых таблетках.
      Расстегнул комбинезон (холодный ветер тут как тут, полоснул) и вынул из кармана коробочку.
      Таблетки до смешного крохотные, Найл думал кинуть в рот пригоршню. Взял одну, положил на язык.
      У таблетки был приятный кисленький вкус. Она растворилась почти сразу, стоило чуть пососать, – во рту от нее сделалось тепло. Когда сглотнул, тепло стало еще ощутимее и потекло вниз, словно жидкий огонь.
      Через несколько секунд дошло до желудка. Голод внезапно истаял, сменившись ощутимо плотным, сытым теплом, будто Найл только что заправски пообедал.
      Хорошо, что не поддался соблазну заглотить сразу несколько; съешь еще хоть одну, непременно полезло бы обратно.
      Теперь пора было оглядеться.
      Первым делом Найл стащил с себя металлическую одежду, дрожа от задувающего вверх по реке холодного рассветного ветра. Комбинезон он заботливо расстелил на земле, затем сложил вдоль. Юноша прикоснулся к кнопке; тот свернулся в металлическую трубочку – жесткую, не согнешь. Трубочку сунул в карман серой рубахи.
      Потом осторожной поступью подобрался к западной оконечности моста и глянул наверх. Отсюда виднелась прямоугольная будка. Однако разобрать, что происходит там, в окошке, можно было, лишь выйдя из-под моста. Но выходить на открытое место он не рискнул: опасно.
      На этой стороне моста будка была одна. Найл обнаружил ведущую вверх лестницу; выше начиналась улица.
      Он стал устало взбираться, то и дело останавливаясь на полминуты.
      Когда голова оказалась чуть выше верхней ступени, открылся из конца в конец обзор поврежденного моста.
      Караульная представляла собой небольшой, с проемом для двери, бокс, где единственным убранством была каменная скамья; в ту пору, когда город заселяли люди, будка, очевидно, служила пешеходам укрытием от дождя.
      Узловатым мешком привалился к стене бойцовый паук, замерев так, что Найл не сразу заметил его присутствие.
      Не отрывая от существа взгляда, Найл вызвал в себе чувство глубокого спокойствия: свое присутствие он мог выдать движением скорее ума, чем тела. Он намеренно уподобился своей неподвижностью пауку, не обращая внимания на холодный ветер, кусающий руки и ноги.
      Через полчаса над восточным краем неба завиднелось солнце, его тепло показалось восхитительной лаской. Облегченно, с удовлетворением вздохнув, Найл испытал ошеломляющую благостность просто от того, что жив.
      Это сопровождалось любопытным ощущением, будто что-то внутри, сжавшись, сократилось до точки.
      В эту секунду наслаждение стало поистине непереносимым; Найл прикрыл глаза, чтобы его не смыло этим чувством, словно приливной волной.
      Одновременно с ним интенсивность ощущения ослабла, оставив Найла в состоянии небывалого глубокого спокойствия. Такого с ним, пожалуй, еще не бывало.
      Как раз в эту секунду неожиданно стал внятен мыслительный процесс, очаг которого находился через дорогу.
      Сознание бойцового паука было таким же бестрепетно спокойным, как огонек свечи в тихую ночь.
      Человек, стоя в насквозь продуваемой будке, испытывал бы тоску и нетерпение. Бойцовый паук такие чувства счел бы за своего рода сумасшествие.
      Он знал, что нужно терпеливо дожидаться, пока придет смена, и какому-либо нетерпению здесь нет места.
      Тепло солнца наполняло существо дремотным благоговением, однако это никак не относилось к таящейся в восьмилапом теле цепкой бдительности.
      К своему удивлению, Найл обнаружил, что не испытывает к пауку ни вражды, ни боязни, лишь дружелюбную симпатию с сильным оттенком восторженности.
      Тепло приятно пощипывало голые плечи и колени.
      Вновь словно чуткая волна подхватила и повлекла в бездонный омут умиротворения.
      Отчего-то начало казаться, что вдруг в сотню раз обострился слух, и стал слышен какой-то прозрачный шепчущий звук.
      На миг это смутило, затем Найл распознал его источник.
      Звук исходил из большого вяза, растущего у берега реки метрах в пятнадцати отсюда. Найл с изумлением понял, что вяз живой.
      Живой не в самом примитивном смысле дающего побеги ствола, покрытого шапкой листвы, но как одушевленное, из плоти и крови существо.
      Дерево колыхалось в приветствии солнцу и сочилось кроткой радостью, совершенно человеческой по своей окраске.
      Каждый листик на дереве трепетал от удовольствия, впитывая золотистый свет, совсем как дети, наперебой галдящие от радости.
      Теперь, расслышав «голос» дерева, он начал осознавать и более глубокое, приглушенное биение жизни.
      До него не сразу дошло, что исходит оно из самой земли, из-под ног.
      Чтобы усугубить внутреннее спокойствие, пришлось дополнительно напрячь ум.
      Углубившись, Найл ощутил, как неторопливо расходятся концентрические волны энергии – как круги расплываются по поверхности пруда от камешка, брошенного в воду ребенком.
      Дерево получало эту энергию и, в свою очередь, отдавало собственный импульс.
      Найл вдруг понял, почему город окружен зелеными холмами и лесами.
      Они фокусируют волны, проистекающие из земли, и откликаются встречным потоком жизненной силы.
      Как результат, этот город из бетона и стали оказывается облачен аурой живой энергии.
      Теперь можно понять, почему бойцовый паук может так терпеливо, час за часом дожидаться.
      Оказывается, дело не в том, что пауки рождаются, уже заведомо наделенные даром терпения; просто они сознают себя частью этого циркулирующего хитросплетения жизненной пульсации.
      Что поражало, так это сама интенсивность жизненного пульса.
      Теперь, когда Найл сознавал его, он напоминал ему ритмичные перемежающиеся порывы швыряемого ветром ливня; как тогда, во время шторма – завеса дождя вкось хлестала по ладье, надетая взрывными порывами. Однако, в отличие от ветра, который хлестал то впопад, то невпопад, в зависимости от хода ладьи по волнам, это жизненное биение производило впечатление цельности и было слитным. словно порождалось неким единым разумным центром.
      Найл на секунду даже задумался, уж не является ли ее источником сам Смертоносец-Повелитель.
      В эту секунду Найл уловил перемену в сознании бойцового паука. С чувством, напоминающим пробуждение от глубокого сна, тот возвращался в свое обычное умственное состояние.
      Чувствуя, что его скоро сменят, паук включился в активную фазу. Любопытно, что караульный все еще находился внутри будки, так что смена была вне его поля зрения; тем не менее, он, не выходя наружу, сознавал другого паука, идущего сейчас по проспекту навстречу Белой башне.
      Углубившись еще раз, Найл уяснил, в чем здесь суть.
      Смена, приближаясь, пробуждала в общей пульсации дополнительные импульсы помельче, внося определенную разрозненность в целостный ритм.
      Теперь терять время было нельзя.
      Уже окончательно рассвело, и дальше медлить опасно.
      Найл неслышно спустился по лестнице, оттуда под мост.
      Вода начиналась в паре метров ниже тропки, где он провел ночь.
      В реку полого спускался глинистый берег шириной локтей в шесть. Найл скинул сандалии – те, что привез из Диры, – и засунул их в карманы безразмерной рубахи. Затем спустился по каменному откосу, а оттуда прямо на глину.
      Она была жесткой, ступни практически не оставляли следов. Спустя секунду он медленно спустился в воду.
      Здесь была уже не глина, а слякоть, вязкая, неприятно скользкая.
      Найл, непривычный ходить вброд, тревожно застыл.
      Ступни с каждым шагом всасывались в слякоть чуть ли не по колено. Какое-то небольшое юркое существо шмыгнуло под ногами; сердце испуганно екнуло. Найл остановился, унимая биение сердца.
      До него дошло – и как раньше-то не подумал! – что наступил уже белый день, и его кто угодно может увидеть с берега, а чем дольше перебираться вброд, тем вернее обнаружат.
      На миг появился соблазн возвратиться и, пока стемнеет, переждать в этой нише под мостом.
      Но понял, что это еще опаснее: с того берега все будет великолепно просматриваться. И он неуклюже брел до тех пор, пока вода не дошла до подмышек.
      Течение здесь оказалось сильнее, чем Найл предполагал. Пришлось накрениться, чтобы удержать равновесие.
      Неожиданно дно исчезло из-под ног, и Найла понесло по течению.
      Первым порывом было шагнуть назад, но он понял, что это бесполезно, проще толкаться вперед. Лавируя, чтобы держаться вертикально, он преодолел еще пару метров и тогда почувствовал, что тонет.
      Когда вода затекла в рот и в нос, Найла на мгновение пробил неодолимый ужас. Паника охватила при мысли, что течение вынесет из-под спасительного моста-укрытия, и он окажется как на ладони.
      Неведомо как, Найл продвинулся еще на несколько метров. И, наконец, снова ощутил под ногами скользкую глину.
      С минуту постоял, унимая страх. Едва отдышавшись, вновь рывком устремился в сторону берега. Через несколько секунд он уже опять шел по жесткой, слежавшейся глине покатого берега.
      При этом отдавал себе отчет, что схватку со страхом все-таки проиграл.
      Найл не поддался соблазну остановиться и отдышаться, облокотясь о каменный парапет. Вместо этого он поднялся по скату и направился прямо к лестнице сбоку от моста.
      Уже одолев первые полдесятка ступеней, Найл в один страшный миг понял: все, поздно…
      Наверху уже поджидал бойцовый: клыки наготове, выпущены наружу.
      Огромные черные глаза бесстрастно смотрели на Найла.
      Юноша инстинктивно попятился, но получил такой удар, что в глазах потемнело.
      Успела мелькнуть мысль, что не мешало бы укрыться в воде, уж тудато за ним не полезут.
      Но не успел достичь и парапета, как вспахал землю юзом: молниеносный стражник был тут как тут.
      Увязнув локтями и коленями, Найл не мог толком пошевелиться. Когда паук всем своим весом навалился на спину, время будто замедлило бег.
      Впечатление такое, будто гнешься в замедленном темпе, со стороны отчужденно взирая на страдания собственной оболочки.
      Затем лицо Найла вжалось в серый грунт; мир вокруг растворялся, тускнел. Очнулся он после кошмара и понял, что лежит на спине. Солнечный свет слепил глаза. Вспомнив о пауке, он вскинул руку – защитить горло, и тут обнаружил, что рядом никого нет.
      Поднял голову, не сомневаясь, что паук наблюдает с парапета, – ни души. Одолевая накатившую тошноту, он с трудом поднялся на колени, затем встал на ноги. Чтобы дотащиться до каменной опоры, понадобилось неимоверное усилие.
      С трудом сдерживая рвоту, он ползком подобрался к стене и, бездыханный, привалился к ней спиной.
      И вот тут вспомнилось о медальоне. Сунув руку под рубаху, Найл быстро повернул его.
      Эффект сказался незамедлительно: своеобразное ощущение целительной сосредоточенности, словно тело вспоминает о чем-то. К этому времени Найл достаточно уже приноровился к действию медальона и подстраиваться научился довольно быстро.
      Вначале сердце сжалось от чувства, похожего на страх.
      Вместе с тем, как начало возвращаться самообладание, в душе затеплилось чувство радости, подспудной силы. Это чувство живительным огнем проникло по жилам в кровь, где смешалось с другим воплощением энергоотдачи.
      Тут сам мозг словно объединил два эти воплощения, сплавив их в однородную упругую сферу.
      В усталом состоянии добиться этого труднее, обычно при этом возникает ломота в глазах.
      Точно так и случилось.
      Затем сознание – не именно то, что в голове, а нечто большее, мощное – пересилило усталость, и головная боль исчезла. А ощущение теперь было такое, будто три кипящих луча энергии – из сердца, головы и внутренних органов – сошлись в глазке медальона воедино, и тот отразил их, удвоив интенсивность.
      В этот преходящий миг озарения до Найла дошло, что в медальоне нет надобности: он попросту механический заменитель самосознания.
      Теперь, вызволив силу и жизнестойкость из потаенных недр сознания, Найл пытался понять, что же все-таки произошло. Почему он до сих пор жив? Наверное, потому что Смертоносец-Повелитель распорядился схватить его живым.
      Тогда где же пленитель? Пошел за другим караульщиком?
      Хотя до Найла сразу дошло, насколько глупо такое объяснение. Связать его по рукам и ногам и унести на спине – что может быть легче!
      Найл встал и прикоснулся к шее ниже затылка. Чувствовались ушибы, но главное, не было следа колотых ран. В душе затеплилась надежда.
      По какой-то невообразимой причине бойцовый паук не тронул Найла. Быть может, вмешался Стигмастер?
      Найл вновь осторожно поднялся по лестнице, на этот раз до уровня улицы. На камне еще не успели просохнуть следы его прежней попытки: видно, в бесчувствии он пролежал совсем недолго.
      Подняв голову, Найл пристально посмотрел на мост.
      Пусты были и улицы квартала рабов.
      Найл стал примеряться, как бы ловчее перебежать к ближайшему зданию, но тут бросилась в глаза запекшаяся на руке грязь, и он решил чуть задержаться.
      После недавнего происшествия Найл готов был шарахаться от любого угла. С минуту он постоял, зорко оглядываясь, не шевелится ли что подозрительное на улице или на набережной. Убедившись, что они пусты. Найл поспешил обратно к реке.
      Зайдя по колено в воду, он смыл грязь с рук, ног и лица.
      А когда шел обратно к берегу, в голове проклюнулась показавшаяся несуразной догадка.
      Он стал осматривать следы, оставшиеся на том месте, где он слетел со ската. Четко различались вмятины, оставленные при падении коленями и локтями.
      На сравнительно податливом грунте отпечатались также места, где упирался когтями паук, стоя над поверженным телом. Слева отпечатков насчитывалось четыре, справа только три.
      У нападавшего караульного паука не хватало одной передней лапы.
      С ясностью, перешедшей в понимание, у Найла в голове очертился образ разнесчастного вида паучищи – лежит, распростершись, на солнце, из увечной передней лапы на дощатый настил ладьи цедится струйка бледной крови. И он тут же с уверенностью понял, что догадка оказалась верной.
      Сердце стиснуло от бессмысленного, благодарного восторга. Смутное чутье, что удача сопутствует ему, наполнило ощущением странного спокойствия.
      Он не спеша поднялся по ступеням, посмотрел налево-направо – убедился, что дорога свободна, – и пересек улицу с видом человека, идущего по вполне законным делам.
      Фасады домов, стоящих к реке лицом, имели внушительный вид, но было ясно, что уже скоро его лишатся. Растрескавшиеся тротуары покрывал хлам из битого стекла и истлевшей дранки.
      Здесь же Найл впервые увидел и проржавевшие останки автомобилей – многие из которых раскрытыми дверцами походили на дохлых крылатых насекомых. Большинство окон и дверей в южной части города почему-то сохранилось.