Найла мучила бессонница. Он подошел к окну и выглянул на улицу.
      Проспект внизу был залит призрачным лунным светом.
      Вокруг не было ни души. А вдалеке, если встать в угол комнаты, виднелась Белая башня, словно светящаяся изнутри таинственным ровным сиянием.
      Юношей вдруг овладело невыразимое, смутно влекущее чувство. Подобно луне, она казалась отдаленной, недосягаемой, неприкосновенной.
      Сейчас он не думал ни о Мерлью, ни о ком бы то ни было еще; все внимание замкнулось на башне.
      Найл поднял лежавшую на стуле металлическую трубку и потянулся к кнопке. Удивительно: нажимать ее на этот раз не понадобилось, она раздвинулась сама.
      Наконечник вызывал пощипывание в пальцах; ощущение такое же, как нынче утром, когда приложился ладонями к башне.
      Юноша ступил в коридор, прикрыв за собой дверь.
      Кто-то в дальнем конце коридора прошелестел вверх по лестнице – должно быть, одна из служанок.
      Найл остановился, переждал, пока она не поднимется, и прошел на верхнюю площадку. Едва начав спускаться, он услышал, как чуть слышно щелкнул язычок дверного замка.
      В коридоре показалась Мерлью.
      Найл видел, как она тихонько постучала в дверь его комнаты; чуть подождав, повернула ручку и вошла. Найл решил спускаться дальше.
      В огромной парадной было пусто. Попробовал главную дверь – заперта.
      А вот выход во внутренний двор оказался открыт, равно как и ведущие на улицу ворота.
      Найл не пытался укрываться.
      Он знал, что смертоносцы охотятся с помощью воли, а не зрения, и странное внутреннее спокойствие давало ощущение неуязвимости.
      Башня с надменной безучастностью возвышалась в конце проспекта. Даже исполинские соседние здания в сравнении с ней как бы мельчали, а свет луны будто увеличивал ее в размерах.
      Взгляд идущего по проспекту юноши был прикован к белому светящемуся столпу.
      Выйдя к площади, он увидел двух бойцовых пауков, недвижно караулящих вход в здание с черным фасадом. Они безо всякой агрессивности наблюдали, как Найл пересекает площадь: видно, у двуногого действительно есть неотложное поручение, коли он безо всякой опаски вышагивает по площади в запретный час.
      В непосредственной близости от башни воздух все еще попахивал порохом. Земля под ногами в том месте, где сегодня спешно подсыпали грунт, была мягкой и податливой.
      Найл медленно тронулся вокруг подножия башни, неотрывно всматриваясь в молочно-белую поверхность.
      Вблизи свечение даже перекрывало лунный свет, словно действительно сочилось изнутри.
      А тело постепенно наводнялось странным, крепнущим предчувствием.
      Трубка ощутимо покалывала повлажневшую ладонь, словно выстреливая крохотные округлые искорки незримого света. Нечто подобное он испытывал в прошлом, когда выискивал воду в пустыне, а теперь неуловимая тяга словно сама влекла его к определенному месту на северной стороне башни.
      По мере приближения, потаенная уверенность крепла.
      Найл обеими руками взялся за концы трубки. И едва он сделал это, как тело его словно пробило разрядом.
      Голова закружилась, закачалась под ногами земля. Найл пьяно поднял непокорную голову. Башня была непередаваемо огромной, ум заходился при попытке осмыслить, где у нее вершина.
      Трубка нечаянно чиркнула о поверхность, и головокружение, резко усилившись, стало невыносимым.
      Ноги подкосились, и он, тяжело покачнувшись, начал безудержно валиться в темный, бездонный омут.
      Но муть рассеялась, и не было уже темноты, а только свет.
      Найл стоял внутри башни.
      Ощущение, что он находится именно в башне, продлилось ровно столько, сколько требуется глазам, чтобы привыкнуть к свету.
      Молнией полыхнуло осознание происшедшего, и у Найла перехватило дыхание. Оказалось, он стоит на отлогом морском берегу.
      Секунду думалось, что все это ему лишь снится. Но невозможно было усомниться в достоверности волн, бьющихся в десятке метров, или в скользковатых на вид, покрытых водорослями острых камнях, уступом вдающихся в море.
      В том, что именно произошло, сомнения не было. Уж сколько сказок и легенд доводилось слышать от деда; невозможно было не распознать искусные колдовские чары.
      Распахнутыми глазами юноша оглядывал влажно-голубые небеса, нескончаемую цепь утесов, теряющуюся вдали, и все пытался как-то освоиться в создавшемся положении.
      Прохладное дыхание свежего ветра, белые облака, бороздящие небосвод, указывали, что его занесло далеко от пустыни. Деревья, оторачивающие вершину утеса, откровением не стали. Правда, были они выше, и зелень темнее, гуще.
      Вода имела угрюмо свинцовый цвет и казалась студенее на вид, чем море, по которому довелось плыть два дня назад.
      Найл принялся снова озирать берег, и неожиданно заметил старца, сидящего на камне.
      Юноша вздрогнул: он мог бы поклясться, что несколько секунд назад берег был совершенно безлюден.
      Теперь уж сомнения насчет колдовства развеялись окончательно.
      Когда старец поднял голову, пришлось поневоле вздрогнуть еще раз: Найл узнал своего деда Джомара. Лишь подойдя ближе, он стал замечать различия.
      Этот человек выше, и взгляд совершенно иной, чужеземный какой-то.
      Вместе с тем сходство было поразительное, он вполне мог сойти за брата Джомара.
      Когда Найл приблизился достаточно, тот встал.
      Его одеяние изумляло своей нездешностью. Сероватое, вплотную облегает тело от шеи до самых ступней.
      Штанины внизу переходят в блестящие черные башмаки.
      Найл поднял руку ладонью наружу – так приветствуют друг друга жители пустыни.
      Поскольку незнакомец был гораздо старше, невежливо было затевать разговор первым.
      Старец улыбнулся. Глаза у него были светлые, серо-голубые.
      – Тебя зовут Найл. – Это был не вопрос, а скорее утверждение.
      – Да, господин.
      – Не стоит называть меня господином. Мое имя Стииг. Уж лучше зови меня так. Здравствуй.
      Старец неуловимо отстранился, упредив движение Найла, думавшего дотронуться до него предплечьем в знак приветствия.
      – Касаться меня не нужно, ни к чему. – Старец улыбнулся, явно не желая обидеть юношу. Указал на камень:
      – Не желаешь присесть?
      Найл опустился на покрытый путаницей водорослей камень.
      Старец опустился на прежнее место и несколько секунд молча глядел на юношу. Затем спросил:
      – Знаешь, где ты находишься?
      – Я… я был внутри Белой башни.
      – Ты и сейчас в ней. Закрой-ка глаза. Найл повиновался.
      – А теперь проведи рукой по камню, на котором сидишь.
      Найл провел и с удивлением почувствовал, что у камня гладкая плоская поверхность.
      Открыв глаза, он глянул вниз: зеленая паутина водорослей, изъеденный гранит. Коснувшись, он убедился, что очертания обманчивы; кончики пальцев ощущали что-то, напоминающее отполированное дерево.
      – Сними сандалии и прикоснись ногами к песку, – велел старец.
      Найл так и сделал.
      Надо же! Ноги ступили на идеально ровную поверхность.
      Когда он по ней ходил, у него и тени сомнения не возникало, что это песок, настолько натурально тот смотрелся.
      – Ты, наверное, великий чародей, – произнес негромко Найл.
      Собеседник покачал головой.
      – Никакой я не чародей. – Он кивком указал на берег. – И это вовсе не колдовские чары. Все это называлось в свое время панорамной голограммой. Когда люди еще жили на Земле, это был обычный аттракцион в детских парках.
      – Ты знаешь что-то о той поре, когда люди были хозяевами Земли? – затаив дыхание спросил Найл.
      – Я знаю о ней все.
      – А сам ты один из древних людей? Старец покачал головой.
      – Нет. По сути, меня здесь нет вообще, в чем ты убедишься, если попробуешь до меня дотронуться.
      Он протянул руку. Когда Найл попытался ее сжать, пальцы прошли насквозь, ничего не ощутив.
      Однако юноша ничуть не встревожился. Улыбка у старца была такой располагающей, а манеры такие открытые и естественные, что бояться его, очевидно, совершенно не было причины.
      – Но ты, наверное, очень стар?
      – Отнюдь. Я гораздо младше тебя. По сути, мне от роду лишь несколько минут. – Старец улыбнулся растерянности юноши. – Не беспокойся. Все разъяснится по порядку, должным образом. Хотя думаю, прежде чем начать, нам надо будет перейти наверх.
      Найл бросил смятенный взгляд на небо. А оно истаивало на глазах.
      Вместо него проступили очертания белого, слабо фосфоресцирующего купола.
      Там, где виднелись уходящие вдаль утесы, теперь плавно круглились стены башни. Не было уже и покрытого морскими травами камня, а был просто гладкий табуретик из светлого дерева. Старец сидел на таком же.
      В остальном, это округлое помещение казалось пустым, за исключением столпа в самом центре, устремленного из пола в потолок. Однако поверхность колонны была не ровной, а плавно переливающейся, словно там, внутри неспешно клубился дым.
      Старец поднялся.
      – Ну, что, хочешь, пойдем со мной? Он приблизился к столпу и исчез в нем, попросту истаял. Но откуда-то изнутри, из-под дымчатой поверхности донесся его голос:
      – Шагай, как я.
      Послушавшись, молодой человек почувствовал, как белый туман окутал его и повлек вверх. Секунда, и Найл с легким толчком остановился.
      – Теперь еще раз шаг вперед, – послышался голос.
      На миг Найлу показалось, что он стоит под ночным небом.
      Над головой виднелась луна, звезды, вокруг безмолвно раскинулся город пауков.
      Вон оно, метрах в двухстах, здание с черным фасадом – обиталище Смертоносца-Повелителя.
      Различались даже бойцовые пауки, застывшие на страже возле входа. Но когда, шагнув вперед, Найл протянул руку, то наткнулся на стекло.
      Оно было таким прозрачным, что совершенно не отражало света, наполняющего помещение. Найл указал на бойцовых пауков.
      – А им нас оттуда видно?
      – Нет. Свет может проникать в эти стены, но обратно не выходит.
      Помещение было уютно обставлено мебелью, в целом похожей на ту, что во дворце у Каззака.
      Кресло и диван обтянуты гладким черным покрытием, похожим на кожу, на полу мягкий черный ковер. Необычным было лишь устройство – большой черный короб, стоящий возле прозрачной стены. На его скошенной лицевой части находилось подобие окошка из матово-белого стекла.
      Многочисленные кнопки, рядком идущие сверху вниз, чем-то напоминали загадочную машину, которую Найл некогда обнаружил в пустыне.
      – А это еще что такое? – поинтересовался юноша.
      – Самый ценный здесь предмет. Он один стоит больше, чем весь этот город.
      – А что он делает?
      – Для начала, он создает меня. Найлу вспомнились легенды о сотворении мира, что в детстве рассказывала мать.
      – Это… бог? – спросил он робко, сам стесняясь своего вопроса.
      – Ну, нет. Это всего-навсего машина.
      – А я думал, создавать может только бог.
      – Не совсем так. Ты же создаешь меня. Утверждение было настолько нелепым, что
      Найлу оставалось лишь сидеть, вытаращив глаза.
      – Я реагирую на твои вопросы и ответы. Даже моя внешность заимствована из твоей памяти.
      Найлу потребовалось время, чтобы все это осмыслить.
      – А башня?
      – Эту башню создали люди, прежде чем оставить Землю. Вначале здесь предполагалось создать музей – место, где воссоздается история планеты и человеческого общества. Когда строительство уже близилось к концу, людям стало известно, что Земле предстоит пройти через хвост огромной радиоактивной кометы.
      – А что такое комета?
      – Сейчас покажу. Смотри.
      Не успел старец договорить, как небосвод на глазах изменился.
      Полная луна превратилась в узенький месяц-серпик, зависший над силуэтами зданий.
      Неожиданно преобразились и сами здания. Их окна наполнились светом, а фасады тех, что выходят на площадь, заиграли фонарями подсветки.
      А на южном небосклоне, прямо над главным проспектом, распустил космы мохнатый огненно-белый султан света, отягченный в нижней части зеленоватым, светящимся наконечником.
      Это чем-то напоминало застывший росчерк падающей звезды. Найлу много раз доводилось видеть их в пустыне, но то, что показалось сейчас, было огромных размеров и висело неподвижно.
      – Комета Опик, – пояснил старик. – Голова у нее тысяча двести миль в диаметре, а кома – оболочка, окружающая ядро, – пятьдесят тысяч миль в поперечнике. Хвост длиной более семи миллионов миль.
      Она, кстати, не такая грозная, как кажется. Голова у нее состоит из крохотных частичек, в основном, не больше песчинки.
      Даже врезавшись в планету напрямую, она не наделает серьезных разрушений. Но Опик явилась откуда-то из-за пределов Солнечной системы и несла мощный заряд радиации, то есть содержала вещества, способные погубить все живое.
      У людей оставалось около года, чтобы приготовиться к эвакуации – вынужденному переселению.
      Больше ста миллионов человек – подавляющее большинство жителей – отбыли на гигантских космических транспортах. Но прежде чем уйти, они достроили эту башню – для той эпохи, когда люди вернутся. Найл сокрушенно покачал головой:
      – Я мало что понимаю.
      – Вот для этого и выстроили башню, чтобы люди будущего могли уяснить всю картину
      – Боюсь, я какой-то непрошибаемый болван, – вздохнул Найл.
      – Нет, неправда. Твой ум способен вмещать ничуть не меньше, чем разум создателя машины, Торвальда Стиига. Только Стииг давным-давно умер, и тебе попросту трудно понять его язык.
      – Но ты же сам сказал, Стииг – это твое имя.
      Старец улыбнулся.
      – У меня есть право зваться этим именем. Я – все, что осталось от разума Стиига, – он указал на черный короб. – Видишь ли, в комнате меня, по сути, и нет. Я нахожусь внутри этого компьютера. На самом деле, ты говоришь не со мной, а с ним.
      – А компьютер – что это такое?
      – Ни один из твоих вопросов не останется без ответа. Но на это уйдет немало времени. Ты желаешь остаться, пока не удовлетворишь свое любопытство?
      – Да, конечно. Только…
      – Ты переживаешь за мать и брата. Найла пронизал суеверный страх. Не очень приятно ощущать, когда даже тайные твои мысли как на ладони.
      – Откуда ты знаешь?
      – Ты привлек к себе внимание – не мое, а скорее Стигмастера, – собеседник кивнул на компьютер, – когда привел в действие летательный аппарат в пустыне. С той самой поры мы наблюдаем за тобой. Это Стигмастер вызвал тебя сюда нынче ночью.
      – Зачем?
      – И на этот вопрос будет дан ответ. Но прежде есть множество других сведений, которые тебе необходимо уяснить Ты готов приступить сейчас? Или сначала поспишь?
      – Я не хочу спать. Кроме того…
      – Ты беспокоишься о матери и брате.
      – Да. Я боюсь, что Каззак может навредить им, когда узнает, что я исчез.
      – Он ничего с ними не сделает. Он не осмелится сообщить Смертоносцу-Повелителю, что позволил тебе уйти. Поэтому сделает вид, что держит тебя во дворце под своим наблюдением. А с матерью и братом будет обходиться как с почетными гостями, потому что знает: пока они в его власти, ты неизбежно возвратишься.
      – Откуда ты знаешь? Ты можешь читать его мысли?
      – Ну, не в таких тонкостях, как ты. Но и за Каззаком мы наблюдаем довольно давно. Мы можем предсказывать его реакции. Этого человека, несмотря на хитрость, понять несложно.
      – А Смертоносец-Повелитель? Ты можешь понимать его?
      – Причем запросто. Видишь ли, единственное его желание – удерживать власть над Землей. А на данный момент больше всего ему хочется заручиться твоей поддержкой.
      – Почему?
      – Он боится, что существуют другие подобные тебе. Он жаждет найти их всех и уничтожить. После чего не пощадит он ни тебя, ни твоих родных.
      Найл сам подозревал нечто похожее, однако слышать все это – так напрямую, безжалостно – было тяжело. Внутри похолодело.
      – И что, он непобедим? – спросил юноша.
      – Тогда он бы тебя не боялся.
      – В таком случае, как я могу с ним покончить? – резко спросил Найл. Старец покачал головой.
      – Ты слишком торопишься со своими вопросами. Надо начинать с основы. Пойдем со мной.
      Проходя мимо Найла, старец чуть задел его рукавом.
      Юноша ничего не почувствовал, но вместе с тем послышалось, как сухо шелестнула одежда; так же он воспринимал и глухую поступь по ковру.
      Он проследовал за старцем в дымный столп, и вновь его окружил белый туман. Тело невесомым перышком поплыло вниз.
      Едва лишь выйдя, Найл сразу понял, что это опять чародейство Стиига: такой огромный зал никак не мог бы уместиться в стенах башни.
      Глазам открывалась широкая галерея в полсотни метров длиной.
      Стены покрывали пышные, голубые с золотом гобелены, на стенах – множество картин. На равных промежутках друг от друга стояли постаменты с бюстами и статуями. Хрустальные люстры свешивались с затейливо разрисованного потолка.
      За окнами виднелся незнакомый город.
      Размерами он явно уступал паучьему – не город, а скорее, городок – и дома только в один-два этажа.
      Город разделяла река (на берегу – башня), которую в нескольких местах перемыкали каменные мосты-арки.
      Вокруг города шла стена, равномерно чередуясь прямоугольниками башен. Вдали виднелись зеленые холмы-террасы.
      На улицах и площадях торопились по своим делам какие-то люди в ярких разноцветных одеждах.
      Висящие на стенах полотна зачаровывали. Найл впервые видел перед собой произведения живописи и поражался, как черты человеческого лица можно передавать с такой тонкостью.
      Искусство перспективы поражало еще сильнее. Вроде бы смотришь на плоскую поверхность, а вместе с тем пейзаж выглядит так, будто смотришь на него из окна.
      – Где мы?
      – В одном древнем городе, которого давно уже нет. Назывался он Флоренция и был когда-то культурным центром всего западного мира.
      Найл в сердцах мотнул головой.
      – Я совершенно ничего не понимаю! Что означает «культурный центр»? Что такое «западный мир»?
      – Скоро ты все это поймешь. Но сначала твой мозг надо подготовить к приему знаний. Надо, чтобы ты лег вот сюда.
      В центре галереи стояла машина из голубоватого металла.
      Нижняя ее часть представляла не то кровать, не то кушетку, на которую свешивался металлический полог. Получалось некое подобие балдахина, потолок которого состоял из матового стекла.
      – А для чего она?
      – У нас ее называли машиной умиротворения. Ее назначение – раскрепощать ум и тело, удаляя все очаги напряжения. После ее воздействия ты уже сможешь приступить к впитыванию.
      – Впитыванию?
      – Так, на самом деле, называется процесс усвоения знании. То, что ты постигаешь, впитывается умом примерно так же, как телом усваивается пища, и становится частью тебя.
      Кушетка оказалась такой мягкой, что Найл утонул в ней всем туловищем, как в воде. Едва улегся, как за стеклом, что сверху под балдахином, ожил свет и послышалось тихое гудение. Найл разом ощутил в теле глубочайшую, мучительно-сладкую безмятежность. Все скрытые недомогания, душевные муки, о наличии которых он толком и не догадывался, выявились наружу, словно камни из-под мелеющей воды, и принялись стаивать.
      В висках сухо стукнули молоточки, и на мгновение вспыхнула головная боль, но тут же исчезла.
      Будто нежные невидимые пальцы проникали в самые недра его существа и теперь разминали, распутывали заскорузлые, окостеневшие узлы боли и страдания.
      Одним глубоким выдохом Найл словно вытеснил из груди все невзгоды, наслоившиеся за годы существования в этом мире.
      Ему сделалось тепло и уютно, словно он младенец, засыпающим у материнской груди. Уют, спокойствие и полнейшая безопасность. Ленивыми рыбами проплывали в мозгу разрозненные образы, словно отзвуки голосов из иного мира.
      Найл тихо, безропотно канул в теплую пучину забытья.
      Когда к нему возвращалось сознание, юноша вскользь успел заметить куцые обрывки воспоминаний, бессвязных событий, канувших в небытие одновременно с тем, как он раскрыл глаза.
      Какой-то миг Найл тщетно пытался определить, где же это он, пробуждение напоминало переход из одного сновидения в другое.
      Реальный мир в сравнении с грезами казался до странности тусклым, простым и одномерным.
      Когда Найл повернул голову, взгляд неожиданно упал на бюст мужчины с окладистой бородой и твердыми чертами лица, выдающими недюжинную силу характера.
      Надпись внизу гласила «Платон».
      Прошло несколько секунд, прежде чем до юноши дошло, что он может читать символы, высеченные на постаменте.
      От охватившего волнения он даже сел.
      Больше в галерее никого не было, из окон струился солнечный свет.
      Выкарабкавшись с кушетки, Найл остановился перед бюстом.
      Под надписью находился забранный в стекло небольшой текст.
      Найл, заходясь сердцем от восторга, прочел громким голосом вслух:
      «Платон – настоящее имя Аристокл, родился в четыреста двадцать седьмом году до новой эры в Афинах. Прозвище „платой“, что означает „широкий“, получил за свои широкие плечи. Разочаровавшись в своих политических амбициях, Платон основал Академию, ставшую, судя по всему, первым университетом.»
      Изумляло то, что был понятен смысл слов.
      Найл знал, что Афины – это город в Древней Греции, а «политические амбиции» означает попытку стать государственным деятелем, что университет – это школа передовой мысли.
      Глядя из окна, он сознавал, что перед ним небольшой город в Италии, достигший расцвета в Средние века. Река, на которой он стоит, именуется Арно, высокое белое здание с красным куполом – это собор, а квадратное угрюмое здание рядом – старый дворец семейства Медичи, перед которым сожгли на костре Савонаролу…
      Он сидел на стуле возле окна и не мигая смотрел на реку.
      Трудно определить, каков объем его знаний, всякий раз перед тем, как дать ответ на тот или иной вопрос, приходилось усиленно рыться в памяти.
      Он напоминал человека, унаследовавшего богатейшую библиотеку, но весьма приблизительно представляющего, что на какой полке стоит.
      Из белого столпа показался старец
      – Доброе утро. Как спалось, нормально?
      – Пожалуй, да.
      – Наверное, не прочь бы и поесть?
      – Д-да… – Найл так был увлечен, что совершенно упустил это из виду.
      – Тогда тебе не мешало бы подкрепиться, прежде чем двинемся дальше. Ступай за мной.
      Он провел Найла в небольшое помещение, где стояло несколько столов и стульев.
      Из окна открывался вид на реку, изгибом уходящую вдаль, и серую городскую стену. Неподалеку от окна стоял серебристый металлический ящик продолговатой формы.
      – Это пищевой процессор. Натуральной пищи у нас здесь, боюсь, нет. Но люди перед отлетом с Земли добились больших успехов в синтезе продуктов питания. Выбирай, что хочешь, и нажимай на кнопку, еда появится внизу на раздаточном лотке.
      Чуть сбоку от машины на стене висела таблица с перечнем блюд и напитков: говяжье филе, яичница с ветчиной, яблочный пирог со взбитыми сливками, торт-пекан, кексы, мороженое…
      Каждое блюдо снабжено было картинкой и серебристой кнопкой.
      – Я бы на твоем месте выбирал блюда, которые можно есть руками, – посоветовал Найлу старец. – Телячьи отбивные здесь очень хорошие. И жареная утка, скорее всего, тоже. Томатный суп, думаю, просто великолепен на вкус…
      Найл, выбрав, нажал на нужные кнопки. В металлическом ящике коротко поурчало. Через пару минут внизу со щелчком открылась дверца, и наружу на металлическом подносе выскользнули три тарелки и стакан.
      Найл поднес их к столику возле окна.
      Одна из рам была приоткрыта, и в помещение задувал приятный ветерок.
      Снаружи доносилась разноголосица звуков: выкрики гребцов с реки, плеск весел в воде, глухой стук лошадиных копыт и скрип повозок Найл изумился, когда вдруг старец выдвинул стул и уселся напротив.
      – Как тебе это удается, ты же бесплотный?
      – Микросреда здесь полностью контролируется. Стигмастер может делать почти все.
      Он взмахнул рукой, и стулья в комнате принялись с шумом выдвигаться и задвигаться под столы, а сами столы снялись с пола и, прежде чем опуститься на место, галантно прокружили по воздуху.
      Привыкший уже к чудесам, Найл только улыбался.
      Еда была восхитительной.
      Вкус этой пищи был Найлу совершенно незнаком.
      Томатный суп густой, душистый, в меру сдобрен специями, косточка телячьей отбивной обернута бумагой – корочка снаружи золотистая, поджаристая, а внутри мясо нежное, розовое.
      Кекс с вишневой пропиткой оказался таким объедением, что у Найла возник соблазн взять себе добавку.
      Мороженое с фисташками и грецким орехом просто изумляло – такая пища ему и во сне не снилась.
      Но и при всей вкусноте управиться со столь обильной трапезой оказалось очень и очень непросто.
      Чувствуя, что сейчас лопнет, наевшийся до отвала Найл откинулся на стуле, вытирая липкие от еды пальцы о влажный кусок ткани, которую вынул из запечатанного пакета.
      – Те, кто так питались каждый день, наверное, жили как боги.
      – Любопытный вывод. Может, прелесть такой жизни и состояла в приближении к божественному. А в целом создатели пищепроцессора были озабочены сугубо будничными проблемами. Божественного в них было не больше, чем в управителе Каззаке или твоем отце.
      Сам Найл просто млел от восторга, что полностью понимает смысл слов старца, два-три часа назад такая речь была бы выше его разумения.
      – Как же ты, интересно, научил меня читать?
      – Сравнительно простая методика, называется обучением во сне. Знание напрямую вводилось прямиком в клетки памяти твоего мозга.
      – Почему ты заодно не вел знания о создателях пищепроцессора?
      – Сделай я это, ты бы потерял вкус к самостоятельному постижению. А удовольствие такого рода – наисущественнейшая часть всякого обучения.
      Теперь, попривыкнув уже к старцу, Найл стал замечать, что его реакциям чуть недостает спонтанности.
      Не знай Найл изначально, что Стигмастер – творение человеческих рук, он бы, скорее всего, ничего и не заподозрил; лишь подумал бы, может, что возраст делает старика слегка нерасторопным.
      А теперь он видел, что набор человеческих реакций Стиига и впрямь ограничен.
      Старец улыбался в нужные моменты и вовремя кивал при разговоре, облизывая языком губы, почесывал указательным пальцем нос, но при всем при этом имел рассеянный вид, а на обдумывание ответа у него уходила секунда-другая.
      Не было между собеседниками той потаенной приязни, что возникает у обычных людей во время разговора.
      А попытка настроиться на мыслительную волну собеседника вообще ничего не давала. Там ничего не было; лишь туманная зыбкость, будто он общался с тенью.
      – Увы, я действительно далек от совершенства, – вздохнул старец. – Ко времени эвакуации возраст компьютеров у людей насчитывал лишь два с половиной столетия. К настоящему времени они, несомненно, усовершенствовали у себя компьютерные голограммы так, что те вообще перестали отличаться от людей. – А как тебе удается читать мои мысли?
      – Языковые области твоего левого полушария работают по нехитрой схеме. Когда твои мысли имеют словесные аналоги, Стигмастер может их расшифровать. А вот чувства твои и интуитивные проблески он выявлять не может. В этом отношении твой мозг куда изощреннее.
      – Если б я тебя еще и понимал. Что такое «языковая область»?
      – Проще показать, чем объяснить словами.
      Давай вернемся.
      Поднявшись, Стииг запихнул обратно ногой свой стул. Найл любовался четкостью его реакций. Не зная наперед, невозможно предположить, что это лишь бесплотный дух.
      Когда возвратились в картинную галерею, солнце там поднялось уже на свою полуденную высоту.
      – Это всамделишное солнце? – поинтересовался Найл.
      – Нет. Будь оно настоящим, ты бы при его свете видел город пауков. Больше ни о чем спрашивай, договорились? Всего лишь через несколько часов сможешь на все ответить сам. Иди-ка, ложись на прежнее место.
      Найл снова устроился на кушетке под голубым металлическим балдахином.
      И опять, едва тело утонуло в податливой материи, сверху затеплился свет.
      Юношу снова захлестнула кроткая, несущая покой и умиротворение волна. Она проникала в каждую клеточку, принося невыразимое блаженство.
      Но провала в забытье на этот раз не было. Найл смутно чувствовал, что где-то над головой образовалась некая точка – словно невидимое око уставилось из-за матового стекла, переправляя прямо в мозг звуковые и зрительные сигналы.
      Странный процесс, с налетом некоторой иллюзорности.
      Одновременно с тем где-то в области грудной клетки раздавался голос.
      Впрочем, голосом это можно было называть сугубо условно.
      Это была не обычная человеческая речь, а калейдоскоп понятий и умозрительных образов, вызывающих в мозгу огоньки озарений и рождающих встречные импульсы-отклики, что бывает, обычно, когда слышишь человеческую речь.
      Закрыв глаза, Найл увидел мысленным взором панораму паучьего города – как тогда, когда она впервые открылась ему меж двух холмов.
      Город исполинских столбовидных башен (Найл теперь знал, что называются они небоскребами), разделенный надвое широкой рекой.
      Город неожиданно сместился вниз, словно Найл воспарил над ним. Минуту спустя ему открылось море и бухта из громадных каменных блоков.
      Затем город и бухта стали убывать в размерах, пока не уменьшились до ничтожной точки на широкой зеленой плоскости равнины. Стала видна земля на другом берегу залива и красная пустыня по ту сторону гор.
      Где-то там пещера, в которой лежит мертвое тело отца.
      Едва Найл, встрепенувшись, попытался сосредоточить взор, как умозрительный образ обрел четкость и обозначились контуры обширного плато, а также большого соленого озера к югу от Диры.
      Тут его снова понесло вверх, но открылась земля к югу от соленого озера и к северу от города пауков.
      Скорость возрастала, пока не начало казаться, что плоская поверхность земли плавно выгибается, а зеленые плоскости равнин внизу подергиваются голубоватым отливом, оттеняя темную пучину моря.