– Какое решение?

– Ну, выступить против пауков. Доггинз покачал головой.

– Давай определимся вот в чем. Я не намерен выступать против пауков. Это, – он взвесил жнецы на ладонях, – не для боя. Это для торга.

– Какого именно?

– Насчет свободы.

– Но разве…?

– Свободы от любых посягательства, – перебил Доггинз. – Почему, думаешь, мы пользуемся масляными светильниками, а не электрическими фонарями? Почему я всякий раз тру это треклятое огниво вместо того, чтобы пользоваться спичками? Из-за пауков.

– Я не думал, что они как-то ущемляют жуков.

– Как было сказано в Договоре Примирения: «Ни одному из слуг жуков не будет позволено использовать или создавать механизмы». Так что ни динамо, ни моторов, ни компьютера, ни даже механических часов. И вот так уже два с лишним столетия.

– А что они сделают, если вы отклонитесь от договора?

– Очевидно, пойдут войной. И тогда уж, конечно, не успокоятся, пока не уничтожат всех нас.

– Они могут вас уничтожить?

– Запросто. Когда договор еще только заключался, пауки и жуки по численности были примерно равны. Теперь пауки превосходят жуков в тысячу раз. – Доггинз, осклабившись, погладил жнец. – Но с этой-то штуковиной мы изменим соотношение.

Милон, подойдя, поднял приветственно левую руку.

– Мы готовы, распорядитель.

– Хорошо. Поднимай всех на плац, и дожидайтесь меня.

– Что случилось бы, отыщи пауки это место? – поинтересовался Найл.

– Какая разница. Им все равно сюда не пробраться.

– Тебе не следует недооценивать Каззака.

– Я про это ничего не говорил. – Они приблизились к двери. – Помоги мне перенести ящики.

Они поставили на прежнее место ящики со взрывчаткой, вынесенные в коридор. Когда водрузили на штабель последний, Доггинз затворил массивную дверь и провернул диск замка-шифра. Затем взмахнул ломом и орудовал им до тех пор, пока искореженный диск не слетел на пол.

– Вот так. Пускай теперь Каззак пробует открыть. Как бы потом жалеть не пришлось.

Когда поднимались по бетонным ступеням, Доггинз остановился и положил руку Найлу на предплечье.

– Мне надо тебе кое-что сказать.

– Да?

– Знаешь… Спасибо тебе, что помог выйти на это место. Может, в один из дней я смогу неплохо тебе пригодиться.

– Считай, что ты уже это сделал, – улыбнулся Найл.

Снаружи было неожиданно темно. Разгулялся ветер, луну затенила темная туча. Язычки масляных светильников, казалось, лишь усиливали окружающую мглу. Доггинз в сердцах ругнулся.

– Не нравится мне это. Получается, раскоряки могут нас видеть, а мы их нет.

– Тогда давай дождемся рассвета. Доггинз, одолевая нерешительность, покачал головой:

– Не хочу здесь ни минуты лишней задерживаться.

– Что будем делать с беднягой Киприаном? – спросил кто-то.

– Придется оставить его здесь.

– Неужели нам нельзя отыскать место, где можно будет его похоронить?

– Ладно, – махнул рукой Доггинз, – берите его с собой.

Четверо подхватили – двое за руки, двое за ноги. Доггинз повел людей к задним воротам. Вынул из кармана бластер.

– Хочу вам кое-что показать. Смотрите. Он направил бластер в центр металлической створки ворот и нажал на спуск. Из ствола вырвался голубой просверк-молния, запахло нагретым металлом. Ворота накалились докрасна, затем добела. Но металл, к удивлению, плавиться не собирался. Доггинз опустил бластер.

– Это особый тугоплавкий металл, называется латрик – специально против террористов. Вся стена сделана из такого материала. А теперь смотрите.

Он сдвинул на жнеце предохранитель, затем направил оружие на ворота. Мелькнувший из ствола тонкий голубой луч напоминал светящийся изнутри стеклянный прутик. Там, где он упирался в ворота, в металле протаивала дырочка.

Доггинз небрежно водил жнецом; из оружия рвались крохотные язычки голубого огня, оставляя за собой тонкую прямую линию.

Несколько секунд, и Доггинз вырезал в воротах небольшой квадрат. Тот вывалился наружу с тяжелым грохотом, подчеркивающим его нешуточный вес. Толщина металла, судя по всему, была около десяти сантиметров.

– Гасите светильники, – скомандовал Доггинз, – и все за мной. Оружие держать наготове, но без приказа не стрелять!

Он пошел впереди. Проходя через пролом в воротах, Найл рискнул дотронуться пальцем до металла – холодный.

Неожиданно все остановились как вкопанные. Найл подумал, что люди просто осваиваются в темноте, но тут до слуха донесся мягкий приглушенный стук – безошибочно, уронили тело.

Сам Найл, выйдя за ворота, так и замер, будто парализованный, не успев сделать и шага. Когда из-за тучи показалась луна, люди увидели поджидающих их пауков. Они стояли на той стороне мостовой и походили на черные изваяния. Свет луны отражался в невозмутимых глазах.

На этот раз Найл не чувствовал страха. Он даже обратил внимание: хотя паралич сковал мышцы так, что даже руки отнялись (впечатление такое, будто тугой жгут прекратил доступ к ним крови), глаза двигались вполне нормально, а мозг вообще не ощущал гнетущего давления.

Более того, поскольку медальон все так же оставался повернутым внутрь, Найл способен был усугублять сосредоточенность, нагнетая знакомое ощущение единой силы. Стоило ее напрячь, как онемелость в руках и ногах начинала рассасываться, а если расслабиться, конечности вновь перехватывало.

До смешного отрадно чувствовать, что ты можешь забавляться, играя со своим бессилием, как кот с мышью.

Найл напрягся сильнее, от плеч до ступней, и высвободилось все тело. Ясно было, что пауки совершенно не сознают, что с ним сейчас происходит.

Вот один двинулся в их сторону, и Найл понял, что настало время действовать. Он поднял жнец и нажал на спуск. Ничего не произошло.

Найл понял, что забыл снять оружие с предохранителя. Сдвинул большим пальцем ограничитель вперед и снова нажал.

Паук исчез. Исчезло и дорожное ограждение за ним, а заодно и большая часть фасада соседнего здания. Голубая спица света ослепила своей насыщенностью, а в мышцы живота ощутимо ударила отдача.

Когда отпустил спусковой крючок, глаза все еще слепило от сверкнувшей вспышки. Воцарившаяся моментально тишина была пугающей и неестественной.

Другие пауки – их было примерно шестеро – по-прежнему стояли неподвижно – только теперь это была неподвижность шока.

И уже повернув на них жнец, Найл понял, что этого можно и не делать. Их сила воли лопнула, как мыльный пузырь, ухе в тот момент, когда исчез первый из них. Они были словно связаны меж собой незримой пуповиной, и мгновенная гибель одного эхом сказалась на других. Вот почему, уже направив оружие, Найл не выстрелил. Их беспомощность действовала обезоруживающе.

Пока он колебался, сквозь тьму упруго хлестнул другой луч и ударил ближайшего паука, затем сместился и срезал остальных прежде, чем они успели пошевелиться.

Эффект одновременно и зачаровывал и вызывал дурноту. Луч рассек тварей пополам, словно громадный нож, раскромсав еще и стоящее сзади заграждение. Спустя секунду воздух наполнился смрадом жженой плоти. Верхние половины паучьих туловищ скатились в канаву, а ноги и нижняя часть осели на мостовую.

Ничто здесь не указывало на насильственную смерть – они и дернуться не успели. Туши выглядели так, словно никогда не были живыми. Все произошло очень быстро, просто молниеносно.

Доггинз опустил жнец. Кивнул на оружие у Найла в руках:

– Ты слишком рванул ограничитель.

– Вижу. – Ограничитель стоял на «пяти».

– Но все равно спасибо.

Все, как по команде, обступили Найла. Кто лез обниматься, кто тряс руку, кто восторженно колотил по спине, да так, что Найл невольно морщился. Такая бурная благодарность, одновременно и словом, и делом, ошеломляла – люди как бы вымещали ею пережитый ужас. Парализующее воздействие на волю они пережили впервые, и ощущение потрясло их сильнее, чем гибель товарищей.

Немудрено: на несколько секунд они утратили самое основное из того, что присуще человеку, – контроль над собственным телом.

Чувство, сходное с темным предчувствием близкой смерти.

– Ладно, хватит, – сказал Доггинз, – надо трогаться.

Он снял оружие с предохранителя. Когда нажал на спуск, Найл невольно зажмурился.

Открыв глаза, увидел, что останки пауков исчезли, на их месте в мостовой образовалась неглубокая воронка.

– А не лучше будет остаться в крепости до наступления дня? – спросил Найл.

– Да, но только не в крепости. Они первым делом сунутся туда. Лучше отыщем подвал где-нибудь в другом месте. – Он повернулся к Милону. – Ну что, понесете Киприана дальше?

– Как скажете, – поколебавшись, ответил тот. Доггинз направил на труп оружие, но, похоже, передумал.

– Несите дальше. Попробуем спрятать, а там, если удастся, прихватим его на обратном пути.

Когда поднимали тело, на мостовую упали первые капли дождя. В разгулявшейся мгле люди не могли даже различать друг друга. Так и брели, сбившись в кучу и поминутно друг на друга налетая, но даже и это было приятно – хоть и сталкиваешься, да со своими. Упруго хлестнувший порыв промозглого ветра указал, что вышли на угол улицы. Тут Доггинз спросил у Найла:

– Ты примерно прикидываешь, где мы сейчас?

– Вон в той стороне городской зал собраний.

– Хорошо, давай к нему.

В недолгом проблеске лунного света стала видна идущая на север улица. Широкая, и дома сравнительно целы. Паутины сверху не было, поэтому шли не таясь, прямо по середине проезжей части.

Но общее продвижение замедлял вес мертвого человека.

Не успели пройти и полквартала, как Доггинз сказал:

– Здесь стоп. Опустите его. Сейчас посмотрим – может, подвал где отыщется.

Они дожидались, зябко ежась на ветру, обтекающем, будто ледяное течение.

Минуту-другую спустя ниже уровня мостовой затеплел желтоватый язычок огня. Следом полыхнула голубая вспышка бластера. Голос Доггинза:

– Порядок. Заносите сюда.

Он ждал внизу лестницы, ведущей вниз, в полуподвал. Дверь за спиной была открыта. Как раз когда втянулись внутрь, дождь хлынул как из ведра. Открытую дверь подхватил порыв ветра и резко за ними захлопнул. Огонек светильника освещал большую меблированную комнату.

Пол был покрыт ковром; стояли столы, массивные кресла и книжный шкаф со стеклянными дверцами. Даже Найл догадался, что когда-то это была уютная квартира. Теперь здесь пахло пылью, плесенью и распадающейся штукатуркой.

Тем не менее, шум дождя на мостовой, сотрясающий окна ветер вызывали у всех уютное чувство защищенности от непогоды.

Шторы на окнах были из тяжелого гладкого материала, не то что те, рваные, расползающиеся в канцелярии. Задернув их, Доггинз позволил запалить все светильники. Тяжелое кресло подставили вплотную к двери, чтобы не распахнуло ветром (замок был безнадежно сломан бластером). Затем, как могли, устроились и стали дожидаться рассвета.

Вид у всех был обреченный, поникший – многие, видно, едва держались, чтобы не сорваться. Всего несколько часов назад они были на седьмом небе, с веселой бесшабашностью рассуждали о том, как скинут пауков. А теперь вот троих уже нет, а остальные уж, наверное, и не чают вернуться домой.

Тем не менее никто не пытался роптать, выговаривая Доггинзу за то, что вверг их в такую переделку. Глядя на бледные, осунувшиеся лица этих людей, Найл чувствовал восхищение и жалость.

Вот один вынул из кармана яблоко и принялся его жевать, и Найл моментально вспомнил про пищевые таблетки. Вынул коробочку из кармана.

– Кто-нибудь хочет есть?

Все с надеждой подняли головы, но при виде крохотных коричневых пилюль лица снова вытянулись.

Тем не менее, каждый взял по одной; даже Доггинз, поначалу досадливо отмахнувшийся, не устоял перед соблазном.

Найл, пососав свою, несколько следующих минут наслаждался тем, что ощущал густое тепло, льющееся вниз по пищеводу и затем сытно разбухающее в желудке, словно наполняющее его обильной трапезой.

Эффект незамедлительно сказался на всех. Вместе с тем, как на щеки возвращался румянец исчез унылый вид; все вдруг принялись оживленно говорить, недавнего уныния как небывало.

– Где ты это раздобыл? – полюбопытствовал Доггинз.

– В машине.

Тот только странно покосился, но ничего не сказал.

Квартира, как выяснилось, состояла из кухни и двух спален.

Стены кухни покрывала темная плесень, а красная плитка на полу была наполовину завалена обвалившейся с потолка штукатуркой. А вот в спальнях оказалось на удивление сухо, к тому же там нашлись одеяла, пуховики и подушки. Люди заинтересовались обнаруженной в платяных шкафах одеждой, некоторые даже попытались примерить. В целом, сошлись на том, что мужская одежда тех давних времен – особенно штаны – так же смешна, как и нелепа, а вот женские платья ничего, более-менее практичные.

Уллик обнаружил стенной бар, полный бутылок и бокалов. Глаза у Доггинза заблестели, он разглядывал какую-то бутылку с янтарной жидкостью.

– Шотландское виски. Древний налиток, вроде вина. Я однажды случайно нашел такую в затопленных развалинах.

Он отколупнул с горлышка фольгу, свернул пробку и понюхал, затем под обеспокоенные взгляды поднес бутылку к губам. Все с тревогой следили, ожидая, что он сейчас свалится или начнет отплевываться, а тот, наоборот, лишь звучно причмокнул и приложился еще раз, дольше прежнего.

Протянул бутылку Найлу.

– Попробуй-ка.

Найлу напиток показался до крайности неприятным и соответствующим виду, совсем не как та золотистая жидкость, что они на двоих отведали с Одиной в ладье.

Однако через несколько минут до него дошло, что действие у напитка во многом то же: смягчает, обволакивает приятной теплотой, и настроение повышается.

Глядя, как другие разливают огнедышащую жидкость по бокалам, Найл ощутил такой прилив чувств, что даже сам удивился. Ему показалось, будто все участвуют сейчас в каком-то странном мистическом обряде или ритуале кровного братания.

Ощущение длилось всего несколько секунд, но было при этом удивительно насыщенно.

Впервые в жизни Найл был так дивно, до краев преисполнен любви к соплеменникам, ко всему человечеству. Эти парни, которых он и по именам-то толком не знал, – Уллик. Йорг, Криспин, Гастур, Ренфред, Космин – сделались внезапно так же дороги, как родная мать или брат.

Огонь светильников постепенно повысил температуру, в комнате установилось приятное тепло. И тут все учуяли неприятный запах гниющей плоти. Найлу он был уже знаком, поэтому он через секунду понял, что исходит он от тела, распростертого в углу.

Лицо трупа сделалось лиловым, а лодыжки и запястья стали распухать.

Царапина на внутренней стороне предплечья превратилась в черную зияющую рану – смрад, похоже, исходил в основном от нее.

Тело Киприана отволокли на кухню и оставили лежать под столом. Милон, помедлив, накрыл его еще и пластиковой клеенкой. Настоял на том, чтобы один светильник из почтения оставили гореть рядом на табурете (Киприан был ему двоюродный брат).

Внезапно всех сморила усталость. Найл хотел еще разглядеть, что там за книги в книжном шкафу, но перед глазами все плыло. В последний раз сомкнуть глаза ему доводилось лишь сутки назад. Укутавшись по плечи в одеяло, он устроился в кресле и не стал противиться накатившейся дремоте. Говор вокруг проникал словно сквозь плотный слой ваты, навевая вместе с тем уютное, беспечное чувство.

Сон – глубокий, без сновидений – накрыл, словно волной.

Очнулся Найл от какого-то неуютного ощущения, будто к лицу пристало что-то липкое. Он инстинктивно поднял руку, пытаясь смахнуть это самое с лица – вроде отстало. В комнате горел теперь единственный светильник, все спали вповалку.

Тишина на какую-то секунду встревожила, затем до Найла дошло, что ветер прекратился и дождь не стучит больше в окна. В соседнем кресле негромко похрапывал Доггинз. Возле его ноги, широко раскрыв рот, спал на спине черноволосый парень по имени Космин. Его, похоже, донимали, тревожные сны: вон как вздрагивает, втягивая воздух.

И тут до Найла донесся звук. Он был очень тихий, едва уловимый: жидкий, чавкающий всхлип с оттенком, напоминающим шорох сухих листьев.

Найл по непонятной причине увязывал его с переживаемым во сне удушьем.

Вначале казалось, что звук доносится откуда-то с той стороны входной двери – может, дождевая вода скопилась. Однако нет, это где-то на кухне. Когда попытался двинуться, череп пронзила боль – надо же, заснул, забыв отвернуть медальон от груди. Полез под рубаху, перевернул его; облегчение не замедлило сказаться.

Найл осторожно поднялся, забыв удержать свалившееся на пол одеяло, и снял со стола светильник. Перешагивая через лежащих, пошел на кухню.

От увиденного он невольно ахнул и попятился. Под столом тяжело хлябала серая студенистая масса, пузырясь; вздымался ее грязноватый верх. Найл, нагнувшись, поднес светильник и тогда понял, что произошло. Через дыру в потолке в помещение пробрался гриб-головоног и теперь поглощал труп.

Найл поднял лежащий на полу веник и ткнул им в пузырящуюся массу – никакой реакции.

– Что это? – прошептали сзади. Своей возней Найл разбудил Доггинза. Завидев гриб, тот подался назад от отвращения. Постояв несколько секунд, передернул плечами:

– А что, может, это как раз и есть наилучший выход.

– Его никак нельзя уничтожить?

– Только огнем или бластером. Иначе считай, что бесполезно.

– А если взять и искромсать?

– Без толку.

Вынув обломок ножа, Доггинз отсек подвижной серый отросток. Он шлепнулся на пол, извиваясь как червь.

Найл с изумленным ужасом наблюдал, как основная масса гриба пошла расползаться в стороны вязкой лужей, в то время как верткий обрубок тоже потянулся ей навстречу. Вот они сблизились, и его поглотили невидимые рты.

– Эта дрянь опасна?

– Только если ты неподвижен. А так вреда от нее нет, слишком медленно шевелится.

– Чем же она кормится?

– Кто ее знает. Может, похоже, годами сидеть на голодном пайке.

Доггинз зевнул и отправился назад к своему креслу.

Следующие пять минут Найл, как зачарованный, с отвращением неотрывно следил за грибом. Тот испускал запах гнилой растительности, а тысячи коротких его зевов, поглощая бездыханное тело, то и дело издавали чмокающие звуки. Змейка слизи, сбегающая но стене из дыры в потолке, показывала, что существо способно присасываться к гладкой поверхности.

Скорость поглощения у него была, очевидно, колоссальной: через тяжело вздымающуюся массу тело Киприана перестало уже различаться.

По мере того как отвращение сменялось любопытством, Найл стал сужать фокус внимания до тех пор, пока внутренняя сущность не уподобилась своей незыблемостью воде в безветренный день.

На какое-то мгновение он слился с хищной сущностью гриба, ощущая полную его поглощенность процессом усвоения пищи, и с интересом уяснил, что создание, оказывается, сознает его, Найла, присутствие. Гриб воспринимал его как рассеянную массу жизненной энергии, потенциальную пищу и потенциальную опасность. Но пока он насыщался, Найл был не в счет.

Затем сознание человека выскользнуло за пределы скудной сущности гриба, Найл в очередной раз уловил сочащуюся каплями, пульсирующую энергию, которая, казалось, расходилась через землю, как крупная рябь по глади пруда.

С внезапной уверенностью он понял, что жизнь гриба-головонога каким-то образом зависит от этого пульсирующего источника энергии. Трудно было установить точную природу этой зависимости.

Сначала подумалось, что сам по себе гриб не имеет силы жить, а заряд получает непосредственно от той жизненной пульсации; впрочем, нет, такого быть не может.

Вникнув тщательнее, удалось различить, что гриб подпитывается энергетическим пульсом, как дерево от живой почвы. Тогда поддавалось объяснению и то, что гриб может годами изнывать в пустых зданиях без пищи, не умирая при этом от голода…

Волосы у Найла встали дыбом, от волнения захватило дух, словно кто ведро ледяной воды опрокинул на голову.

Пронизавшее ум озарение было смутным и не совсем внятным, но, вместе с тем, чувствовалось, вывод напрашивается существенный. Не гриб, а растение… Это создание – своего рода подвижное растение. И труп оно поглощает таким же образом, как корни растения всасывают то, что осталось от разложившихся в почве существ.

А энергетический импульс стремится вывести эту слизневидную массу на более высокий уровень, вроде как превратить ее в животный организм.

Вот от этой мгновенной догадки Найл и разволновался. Он вдруг осознал: хотя сознание существа не наделено разумом, его, тем не менее, ведет и контролирует некая разумная сила.

Мгновенное это озарение наполнило душу тревожным восторгом и вместе с тем неудержимым стремлением глубже вникнуть в суть этой загадочной пульсирующей силы. Не может ли она, скажем, сознавать присутствие и его самого, Найла?

Он вернулся в комнату, осторожно переступая через лежачих.

– Слушай, ты не можешь дать мне ненадолго бластер?

– Зачем тебе? – спросил Доггинз (он все еще не мог заснуть).

– Надо кое-что попробовать. Доггинз полез в карман.

– Только учти: зарядов уже немного, но хватит, чтобы спалить здесь все подчистую.

Найл возвратился на кухню.

Опустившись на колени, подставил бластер чуть ли не в плотную к студенистой массе и нажал на спуск. Голубой огнистый просверк наполнил воздух запахом озона. Посреди студня образовался черный пятачок шириной сантиметров десять.

Основная масса гриба тревожно вздрогнула и стянулась, одновременно с тем прервалась и пульсация силы.

Затем серая протоплазма подалась чуть в сторону, высвободив приставший к полу обугленный пятачок. Тварь продолжала насыщаться как ни в чем не бывало. У нее не хватало ума, чтобы бежать.

Тем не менее Найл уяснил, что хотел. Когда ударил бластер, он ощутил мгновенный обрыв пульса – получается, сигнал о нападении был воспринят.

Между растением и источником энергии существовала двусторонняя связь.

Через пять минут все было кончено. Осторожно сокращаясь, словно улитка, создание выдавилось из-под стола и стало продвигаться обратно к стене. От тела Киприана не осталось ровным счетом ничего, на покрытой слизью плитке валялась лишь пригоршня пуговиц да еще кое-какая мелочь, не подлежащая усвоению.

Найл навел на тварь бластер, думая уничтожить ее, но представив, какая сейчас поднимется вонь, моментально отказался от своей затеи.

Создание, похоже, учуяло его намерения и поползло вверх по стене с удивительным проворством, исчезнув через несколько секунд в дыре на потолке.

Лениво, затем лишь, чтобы понаблюдать эффект, Найл сосредоточил волю и приказал созданию застыть на месте. Оно уже скрылось из виду, но можно было чувствовать его присутствие. Чувствовалось также и нежелание подчиняться.

Единственным желанием студня было забиться сейчас куда-нибудь в темный сырой угол и переваривать там поглощенную пищу. Используя себе в помощь медальон. Найл повторил приказ возвратиться. Студень нехотя повиновался, на краю дыры появился серый отросток. В этот момент вмешался энергетический пульс и отдал команду, отменяющую приказание Найла; отросток скрылся из виду. Окончательно заинтригованный, Найл сосредоточил внутреннюю силу и опять приказал возвратиться.

Получался как бы поединок, кто кого перетянет. И вот источник неизвестной энергии вроде бы сдал. Причина, Найл был убежден, состояла в том, что сила эта чуяла: ничего особо важного не происходит. Гриб, сокращаясь, пролез обратно через дыру и стал пересекать потолок.

Найл утратил интерес и ослабил внимание. Он ожидал, что создание сейчас остановится и поползет обратно. Оно же вместо этого упорно продолжало ползти через потолок, а затем уже и вниз по стене.

Найл растерянно наблюдал, как скрадывается между ними расстояние. Вот студень уже и на полу, ползет по плитке, оттирая в стороны комья опавшей штукатурки; вот он уже вплотную подобрался к ногам. Найл направил бластер, собираясь пальнуть, лишь только тот попытается напасть. Но студень смиренно застыл – аморфная пульсирующая масса, полуовощполужеле ожидало дальнейших распоряжений.

Найл изумленно осознал, что студень воспринимает его как источник приказаний. Суетливая поспешность и желание выстрелить как-то сразу улеглись. Вместо этого Найл велел грибу убираться восвояси и, отдав распоряжение, тотчас ослабил волю. А студень послушно пополз назад к стене и, взобравшись, утек в дыру.

Теперь, когда кухня опустела, бессмысленно оставлять в ней зажженный светильник.

Найл наклонился над ним, прикрыл одной рукой шишечку с отверстием и аккуратно задул огонек. Сквозь тыльный проем окна сочился тусклый свет. Посмотрев вверх через заграждение, Найл различил первые лучи солнца, падающие на восточные крыши. В груди тревожно екнуло; светильник-то, оказывается, всю ночь было видно с улицы.

Минут пять Найл стоял, пристально вглядываясь в блеклое рассветное небо. Не заметив ничего подозрительного, возвратился назад в комнату. Не спал один только Доггинз. Он без вопросов принял бластер и сунул обратно себе в карман.

– Скоро уже совсем рассветет, – заметил Найл.

– И слава богу. – Доггинз, потянувшись, зевнул и хлопнул в ладоши: – Хорош спать, ребята, подъем! Повезет – к завтраку будем уже дома. – Подошел к ближайшему окну, глянул за штору. – Выходим через десять минут.

Люди, помаргивая со сна, позевывая, стали приходить в себя, но, едва вспомнив, где находятся, мгновенно вздрагивали и настораживались.

Милон вышел на кухню, и секунду спустя послышался его встревоженный голос:

– Киприан исчез!

– Уже знаем, – раздраженно откликнулся Доггинз. – Насчет этого разберемся потом. Готовимся выходить.

Тревожный крик Милона сделал свое дело, в комнате нависла угрюмая, гнетущая тишина. Люди, вставая, протирали глаза. Желания вылезать в тревожный предрассветный сумрак не было ни у кого.

– Сейчас тронемся, – заговорил Доггинз, – Но прежде чем это сделаем, хочу кое-что сказать, причем чтобы вы отнеслись к этому так, словно речь идет о вашей жизни и смерти. Так вот, – он поднял жнец. – Это оружие шутя сладит с любым пауком. Держа его в руках, можно смело выходить навстречу каким угодно полчищам. Но помните: и для людей оно опасно не менее, чем для пауков. Одно неверное движение, и стоящий перед тобой человек готов – или, еще хуже, потерял ногу или что-нибудь еще. Поэтому, если на нас нападут, не паниковать. Держать себя в руках и не давить на спуск, прежде чем прицелитесь. Никакого риска.

И вот еще что. Кто-то, вероятно, боится, что паук парализует волю прежде, чем удастся нажать на спуск. На этот счет я хочу сказать вам кое-что, о чем прежде не заговаривал. Я давно уже понял, что сила воли у пауков не такая уж необоримая, как мы себе представляем. В сущности, это ошибка – называть ее силой воли. Это, скорее, сила резкого окрика. – Люди Доггинза явно пребывали в сомнении и растерянности. – Почему вы, скажем, подчиняетесь мне, когда я отдаю приказ? Ведь я вам руки не выкручиваю. Вы подчиняетесь, потому что сжились с мыслью, что приказы отдаю я. Допустим, сейчас кто-нибудь встал бы у вас за спиной и рявкнул в самое ухо:

«Встать, руки за голову!» Вы бы и тут подчинились, но не из-за силы воли, а потому что привыкли выполнять приказы. А теперь скажу, какие у меня на этот счет мысли. Я думаю, парализуя волю, паук на деле испускает луч навязчивого предложения, который действует на подсознание. Это, можно сказать, своего рода гипноз – если вам известно такое слово. Но влиянию гипноза можно сопротивляться. А с такой вот штуковиной в руках, черт побери, у вас на то самый отменный козырь.

Поэтому когда в следующий раз паук попытается парализовать вашу волю, не давайтесь. Деритесь. Внушите себе, что бояться нечего.

Ладно, достаточно. Когда откроем дверь, я пойду первым, а там уж выходим по одному. Найл, пойдешь замыкающим. Оружие поставить на единицу, но без моей команды не стрелять. Криспин, отодвигай кресло. А ты, Милон, открывай дверь.

– Стой… – проговорил Найл.

Разум его все еще улавливал биение энергетического пульса, поэтому он почуял, что сейчас произойдет, еще прежде, чем брюнет сделал шаг к креслу. Это напоминало едва уловимое дыхание ветра, предвестье урагана. Найл инстинктивно сжал волю, готовясь принять удар, поэтому, когда спустя мгновение мышцы стылым металлом сковал паралич, разум уже собрался словно в кулак.

В это отчаянное мгновение в мозгу успело мелькнуть, что Доггинз прав: действительно напоминает приказ, резкий окриком раздающийся в недрах сознания.

И хотя мышцы свело, как от броска в ледяную воду, воля осталась неуязвимой. Найлу стоило немалых усилий сдвинуть предохранитель жнеца – враз онемевшие пальцы шевелились вяло, как во сне, – но тем не менее, это удалось.

В дверь толкнули с такой силой, что тяжеленное кресло, почти что вплотную припертое к ее ручке, юзом отъехало в сторону. Найл спокойно дожидался, зацепив пальцем спусковой крючок. Мельком глянул вбок на Доггинза. Лицо у него перекосилось и дрожало от мучительного напряжения, губы топорщились над стиснутыми зубами. Он походил на атлета, пытающегося поднять огромный вес. Вот рука у него дернулась, и из дула вырвался голубой сполох, прорезав спинку кресла и дверь. Спустя секунду в расширившийся проем пальнул и Найл.

Нагнетаемая тяжесть мгновенно исчезла, освобождая от невидимых пут. Найл, едва не потеряв равновесие, кинулся вперед и пихнул кресло обратно к двери. Это он проделал свободно, не встретив сопротивления.

Остальные шатались как пьяные, кое-кто свалился на пол. Доггинз повернулся к своим с широкой улыбкой:

– Порядок, парни! Один-ноль в нашу с вами пользу!

Голос, правда, был напряжен, прерывался. Лицо у него неожиданно посерело, он, качнувшись, попятился и тяжело сел.