– Да, - произнесла она гораздо отчетливее. - Лампа. Я в очередной раз не понял.
      – Что мне передать, Эвелин? Что ему сказать?
      – Лампа, - повторила она и попыталась указать на нее рукой.
      Я обернулся. Керосиновая лампа стояла на покрытом пластиком картонном ящике. Рядом лежали два одноразовых шприца, из тех, какие бывают в наборе первой помощи, и пластиковый пакет. Бейя передала пакет мне. Я осторожно взял его, надеясь, что Эвелин к нему не прикасалась, а записку туда положила бейя. Затем взглянул на руки Эвелин и на свою изодранную рубаху, уразумев, что бейя не только положила записку в пластиковый пакет, но, очевидно, сама ее написала по просьбе Эвелин. Оставалось надеяться, что каракули можно будет прочесть.
      Я сунул пакет в мешочек с подкладкой из фольги, куда обычно клал запасной аккумулятор для передатчика, и постарался отделаться от навязчивого желания вымыть руки. Подошел к гамаку.
      – Где Санд? Здесь? Или у себя?
      Она снова попыталась покачать головой. Я начал понимать ее жесты, но не переставал жалеть, что со мной нет переводчика.
      – Нет, - ответила она и закашлялась. - Не здесь. Лагерь. Деревня.
      – Он в лагере? Вы уверены? Я недавно был там и никого не видел. Кроме его бейи.
      Она вздохнула: звук был ужасный, похожий на треск гаснущей свечи.
      – Лагерь. Скорее.
      – Хорошо, - ответил я. - Постараюсь вернуться до темноты.
      – Скорее, - прошептала она и снова начала кашлять.
 
      Я выбрался тем же путем, что пришел. По дороге спросил бейю, верно ли, что Санд в лагере. Она ответила:
      – Север. Солдаты.
      Это могло означать множество разных вещей.
      – Он ушел на север? - спросил я. - Его нет в лагере?
      – Лагерь. Солдаты.
      Задавать новые вопросы не имело смысла. Я осмотрелся, раздумывая, не попытаться ли найти Хауарда, или Лако, или кого-нибудь еще, прежде чем тащиться в лагерь на поиски Санда. Смеркалось. Если я задержусь, станет совсем темно, а кроме того, не хотелось попадаться на глаза разгневанному Лако с посланием, которое жгло мне карман. Во всяком случае, вернувшись к джипу, я смогу прочесть, записку и, возможно, найду ключ к чертовщине, которая здесь происходит. Скорее всего, Санд в лагере. Если бы он ушел на север, то не оставил бы здесь свою бейю.
      Я вылез из прорезанной мною же щели и помчался со всех ног через открытое пространство к относительно безопасному месту - хребту. Очутившись там, вынул фонарь-карандашик и стал светить себе под ноги, чтобы не провалиться в расщелину. Остановился на полпути в тени длинного черного откоса, чтобы перевести дух и прочесть записку. Когда доберусь до джипа, ничего не будет видно. И так уже довольно темно. Я приготовил фонарик, вытащил из кармана рубахи мешочек и собрался его открыть, но тут внизу крикнули:
      – Назад!
      Я вжался в расщелину, как бейя, прислуживавшая Эвелин. Фонарик выскользнул из пальцев и провалился в дыру.
      – Ты не должен к нему прикасаться! Я сам!
      Я чуть-чуть высунул голову и взглянул вниз. Очевидно, лава давала какой-то аномальный акустический эффект. Лако и два коренастых человека в белом - сугундули - стояли у дальней стороны палатки, так далеко, что я с трудом различал их в сумерках, хотя голос Лако раздавался отчетливо, словно он был рядом, чуть ниже меня.
      – Я сам его похороню, во имя Господа. Все, что вам надо сделать, это выкопать могилу. - Лако обернулся и показал на что-то рядом с палаткой, голос его прерывался. «Какую могилу?» - подумал я. Посмотрел, куда он показывает, и различил на песке серовато-голубой предмет. Тело в пластиковом мешке.
      – Санд послал вас сюда сторожить сокровища, значит; вы должны выполнять мои приказания, - продолжал Лако. - Когда он вернется, я…
      Дальнейшего я не слышал, но что бы Лако ни говорил, ему не удалось убедить их. Сугундули пятились от него, а через минуту повернулись и побежали. Хорошо, что в темноте их нельзя было рассмотреть. При виде сугундули у меня по телу мурашки бегают. У них под кожей, особенно на лицах, руках и ногах, видны клубки мышц, напоминающие грыжу. Когда Брэдстрит делал о них репортажи, то описывал эти мышцы как перекрученные веревочные узлы или клубки, похожие на змей. Санд выглядит получше - у него клубки на ступнях, которые, по словам Брэдстрита, из-за этого словно обуты в сандалии. Отсюда пошло прозвище «Сандалий», которое позже укоротилось до Санда.
      Санд. Он должен быть в лагере, потому что Лако сказал: «Когда он вернется». Никто не глядел в мою сторону, и я продолжал взбираться на гребень, стараясь производить как можно меньше шума - на случай, если эхо действует в обе стороны.
      На западе еще оставалась полоска света, и это позволяло вести машину. Я было решил остановиться на полпути, включить фары и в их свете прочесть записку Эвелин, но Лако мог увидеть мои фары и понять, где я. Лучше прочесть послание в деревне, прежде чем идти к Санду.
      Так я и ехал, пока стало невозможно различить руку, поднесенную к глазам, и лишь тогда включил фары, увидев, что едва не врезался в стену, ограждавшую деревню. Вдоль стены не было ни огонька, и я оставил джип с включенными фарами, сожалея, что не могу проехать на нем за стену.
      Оказавшись внутри ограды, я тут же увидел фонарь, который при мне повесила бейя. Это был единственный свет во всей деревне, и кругом стояла прежняя тишина - как после битвы. Может быть, они узнали, кто лежит в гамаке под пластиковым куполом, и бежали отсюда, подобно стражникам-сугундули.
      Я подошел к воротам Санда и посмотрел на фонарь. Можно было легко дотянуться, снять фонарь с крюка, уйти в проулок и прочесть записку, пока меня не видит никто, в том числе и Санд. Вряд ли ему понравилось бы, что кто-то вскрывает его письма. Я подобрался к забору и вытащил мешочек с запиской.
      – Никого внутри, - сказала бейя. Она все еще держала в руках мое удостоверение. Края карточки были обгрызены. Должно быть, бейя так и сидела на ступеньках, пытаясь выковырять трехмерные буквы.
      – Мне надо увидеть Санда, - заявил я. - Впусти меня. У меня для него сообщение.
      Она с любопытством смотрела на мешочек. Я убрал его.
      – Сообщение, - повторила она, наблюдая, как мешочек исчезает в кармане рубашки.
      Убедившись, что от разговоров толку не будет, я снова достал мешочек, вынул пластиковый пакет и показал бейе.
      – Сообщение. Для Санда. Впусти меня.
      – Никого внутри, - повторила она. - Я возьму. Ее рука протянулась сквозь железные ворота, а я отодвинул свою - с пакетом - подальше.
      – Это не тебе. Сообщение для Санда. Отведи меня к нему. Сейчас же. Это напугало бейю. Она попятилась к крыльцу.
      – Никого внутри, - снова сказала она и уселась на ступеньки, принявшись крутить в руках мою карточку.
      – Я тебе кое-что дам, - пообещал я, - если отнесешь записку Санду. Лучше, чем карточка.
      Бейя вернулась к воротам, поглядывая на меня с подозрением. Я совершенно не представлял, что ей всучить. Порылся в рваном кармане, выудил ручку, по которой шла надпись трехмерными буквами и показал этой упрямице.
      – Это тебе. Скажи Санду: у меня для него сообщение. - Я помахал пакетом, чтобы она поняла, в чем дело. - Впусти меня.
      Она оказалась быстрой, как змея. Только что стояла, рассматривая ручку, а в следующий момент пакет уже оказался у нее в руках. Она подхватила фонарь и взбежала по ступенькам.
      – Не уходи! - крикнул я.
      Дверь за ней захлопнулась. В темноте ничего не было видно.
      Замечательно. Бейя сжует эту записку, а я так же далек от репортажа, как и был. Эвелин, скорее всего, умрет, не дождавшись моего возвращения.
      Я побрел вдоль стены, пока не увидел свет фар. Он стал более тусклым. Замечательно - ко всему прочему садится аккумулятор. Я бы не удивился, обнаружив Брэдстрита, сидящего за рулем моей машины и отправляющего репортаж по моей «горячей линии».
      Не было никакой возможности добраться до палатки без включенных фар среди черной, как деготь, колхидской ночи; оставалось только надеяться, что Лако не заметит меня,
      Рубашка изодралась в лохмотья; я бросил ее в машине и целую вечность спускался в темноте с хребта, таща на себе переводчик и передатчик. Щель в стенке палатки оказалась маловата, чтобы пролезть через нее с двумя громоздкими ящиками. Я поставил их на землю, влез в палатку, втащил оборудование, и тут раздался голос Лако.
      – Ты что-то припозднился, Джек. Стражники Санда удрали часа два назад. Не надо мне было звать их на помощь… Они, стало быть, ушли, а ты явился… Брэдстрит тоже здесь?
      Я обернулся. Лако выглядел так, словно неделю не спал.
      – Почему бы тебе не убраться тем же путем, что пришел? А я притворюсь, будто тебя не видел, - сказал он.
      – Я приехал за репортажем. Думаешь, я уйду теперь, когда напал на тему? Мне надо повидаться с Хауардом.
      – Нет, - отрезал Лако.
      – Должен тебе сказать… - начал я и автоматически полез за удостоверением. Подумал, что бейя, наверное, уже совершенно изглодала мою карточку, если не отвлеклась на послание Эвелин. - Короче, ты не имеешь права препятствовать сбору информации.
      – Он умер, - ответил Лако. - Я похоронил его сегодня вечером.
      Я пытался выглядеть так, словно просто собрался выдать очередной репортаж о сокровищах и, конечно же, не заметил то, что лежало в гамаке. Думаю, вел я себя правильно, поскольку непохоже было, что Лако что-либо подозревает. Может быть, он все еще пребывал в шоке.
      – Умер? - переспросил я, пытаясь вспомнить лицо Хауарда, но перед глазами стояло обезображенное лицо Эвелин… и руки, схватившие мою рубашку… они резали ткань, словно бритвы…
      – А Каллендер?
      – Тоже умер. Все умерли, кроме Борхарда и Херберта, но и те не способны что-либо произнести. Ты пришел слишком поздно.
      Лямка аппарата-переводчика врезалась в плечо. Я поправил ремень.
      – Что это? - спросил Лако. - Переводчик? Он может справиться с искаженной речью?
      – Да. Но что происходит? Что случилось с Хауардом и остальными?
      – Я конфискую твою аппаратуру, - сказал он.
      – Не имеешь права, - возразил я и попятился. - У репортеров «горячей линии» свободный доступ.
      – Не здесь. Дай сюда переводчик.
      – Зачем? Ты же сам сказал, что Борхард и Херберт не могут говорить.
      Лако пошарил у себя за спиной. Приказал:
      – Бери свой передатчик и иди вон туда.
      Он поднял керосиновый огнемет, сооруженный из чего-то, похожего на бутылку из-под колы, и зеркальца - одна из самоделок, которыми сугундули косили всех без разбора. Лако наклонил огнемет так, чтобы зеркальце оказалось под висевшей над нами электрической лампочкой. Я поднял с земли передатчик.
      Он повел меня через лабиринт ящиков и коробок в центр палатки. Мы прошли мимо пластиковых занавесей, за которыми, подумал я, может лежать в гамаке Борхард. Если Лако надеялся, что я потеряю ориентировку, то он ошибался. Я легко мог найти Эвелин. Нужно было только следовать за паутиной электрических проводов.
      Центр палатки напоминал склад: в беспорядке стояли контейнеры, валялось археологическое оборудование. Тюки и спальные-мешки были навалены кучей рядом с кипой пластиковых коробок. В центре оказалась проволочная клетка, напротив нее - опутанный сетью электрических проводов холодильник. Большой, с двойными дверцами старого образца, явно промышленного типа. Скорее всего, он попал сюда с одной из фабрик, производящих кока-колу. Нигде ни следа сокровищ, разве что все уже упаковано. Мне стало интересно, для чего предназначена клетка.
      – Положи аппаратуру, - сказал Лако и начал снова возиться с зеркальцем. - Заходи в клетку.
      – А где передатчик? - задал я вопрос.
      – Не твое дело.
      – Послушай, - сказал я, - у тебя своя работа, у меня - своя. Все, что мне нужно - это репортаж.
      – Репортаж? - переспросил Лако. Он толкнул меня внутрь клетки. - Как тебе такая тема: ты только что подвергся воздействию смертельно опасного вируса и находишься в карантине.
      Сказав это, он протянул руку и выключил свет.
      Да, вот это везение. Сначала бейя Санда, теперь Лако, и в результате, я знаю о событиях ничуть не больше, чем когда был у Лиси, и, возможно, через несколько часов свалюсь от страшного недуга, который сжирает Эвелин. Какое-то время я тряс решетку и призывал Лако. Потом попытался открыть замок, но во тьме ничего не было видно, только слышалось урчание холодильника. Когда он затихал, становилось понятно, что электричество вырубилось; так повторялось раза четыре. Потом я привалился к углу клетки и попытался уснуть.
      Как только стало светло, я снял одежду и осмотрел себя - не появились ли наросты. Ничего не обнаружив, снова натянул брюки и ботинки. Написал записку на листке из блокнота и опять принялся трясти клетку. Пришла бейя. В руках она держала поднос с черствым куском местного хлеба, каменным сыром и бутылкой колы с вставленной в нее трубочкой. Хорошо, если это другая, не та, через которую пила Эвелин.
      – Кто здесь еще? - спросил я у бейи, но она испуганно молчала. Видно, я здорово напугал ее вчера ночью. Я улыбнулся.
      – Ты ведь помнишь меня? Я подарил тебе зеркало. Молчание.
      – Есть ли другие бейи?
      Она поставила поднос на картонный ящик и просунула хлеб в клетку.
      – Ты одна?
      Ей не удавалось просунуть бутылку сквозь проволоку. Понаблюдав минуту-другую за ее стараниями, я предложил:
      – Давай вместе.
      Я наклонился и принялся пить через трубочку, а она в это время держала бутылку.
      Когда я выпрямился, она проговорила:
      – Только я. Других бей нет. Только я.
      – Послушай, мне нужно, чтобы ты передала Лако записку.
      Она не ответила, но и не отошла от клетки. Я вытащил свою верную ручку с трехмерными буквами, но не стал протягивать ее бейе, боясь повторить ошибку вчерашнего вечера.
      – Я отдам тебе ручку, если ты отнесешь записку Лако: Она попятилась и прижалась к холодильнику; взгляд больших черных глаз не отрывался от предмета. Я нацарапал имя Лако на записке и сунул ручку в карман. Бейя проводила ее взглядом.
      – Я подарил тебе зеркало, - напомнил я. - Теперь подарю вот это.
      Она схватила записку и убежала, а я покончил с едой и прилег вздремнуть, время от времени пытаясь вообразить, какая судьба постигла послание, которое я отдал бейе Санда.
      Когда я окончательно проснулся, было совсем светло и вокруг оказалось множество вещей, которых я не заметил ночью. Моя аппаратура все еще находилась здесь, рядом со спальниками, но переводчик исчез. Около клетки стояла небольшая картонная коробка. Я просунул руку сквозь сетку и подтянул ее поближе, чтобы отодрать клейкую ленту. Интересно, кто прятал сокровища. Группа Хауарда? Вряд ли сугундули могли так аккуратно справиться с упаковкой. Похоже, это работа самого Лако. Но почему он лично этим занялся? Ведь его задача - охранять находки от посягательств со стороны.
      Клейкая лента, упаковочная ткань и мягкие прокладки - все сделано на совесть. Я далеко просунул руку сквозь проволочную сетку, слегка подтянул коробку другой рукой и сумел что-то нащупать. И вытащил какой-то предмет.
      Это оказалась ваза. Я держал ее за длинное, узкое горлышкц. На ней была выгравирована серебряная трубочка. Сама ваза была сделана из голубой керамики, тонкой, как яичная скорлупа. Я завернул ее в пластиткань и положил назад. Порылся в коробке и добыл предмет, напоминающий маленький глиняный горшочек.
      – Это дверная печать, - послышался голос Лако. - По словам Борхарда, на ней написано: «Берегись Проклятия королей и кхранов, которые обращают человеческие мечты в кровь». - Он отобрал у меня «горшочек».
      – Ты получил мою записку? - спросил я, пытаясь высвободить руки из проволочной сетки. На правом запястье появилась царапина. Лако бросил мне изжеванный кусочек бумаги.
      – Некоторым образом, - ответил он. - Бейи проявляют крайнюю любознательность относительно того, что им даешь. Что говорилось в записке?
      – Я хотел заключить с тобой соглашение.
      Лако принялся укладывать дверную печать в коробку.
      – Я уже умею работать с переводчиком, - ответил он. - И с передатчиком.
      – Никто не знает, что я здесь. Я пересылал репортажи к археологам Лиси, на передатчик.
      – Что за репортажи? - спросил Лако, выпрямляясь. Он все еще держал в руках дверную печать.
      – Всякую ерунду. Местная природа, Комиссия. То, что интересует читателей.
      – Комиссия? - переспросил Лако. Сделал какое-то странное движение, словно чуть не уронил печать и поймал ее в последний момент. Я забеспокоился, все ли с ним в порядке. Выглядел он ужасно.
      – У меня там передатчик. Репортажи идут через него, и Брэдстрит считает, что я все еще сижу у Лиси. Если перестану слать репортажи, он догадался о моем исчезновении. Сядет в «Ласточку» и будет здесь послезавтра.
      Лако осторожно положил печать в коробку, обернул упаковочным материалом, закрыл коробку и заклеил лентой.
      – Какое соглашение?
      – Я снова буду передавать репортажи, и это убедит Брэдстрита в том, что я все еще у археологов Лиси.
      – А взамен?
      – Ты расскажешь мне всю правду. Позволишь взять интервью у группы. Дашь мне возможность опубликовать сенсационный материал.
      – Но взамен я потребую, чтобы Брэдстрит появился здесь послезавтра, не раньше.
      – А что должно произойти завтра?
      – Ты выполнишь договор?
      – Да.
      Лако немного подумал.
      – Завтра утром придет корабль, - медленно произнес он. - Мне будет нужна помощь при погрузке сокровищ.
      – Я помогу.
      – Никаких частных интервью, никакого частного доступа к передатчику. Я буду просматривать все репортажи, которые ты намерен засылать.
      – Хорошо.
      – Ты не станешь писать о том, что увидел здесь, пока мы не улетим с Колхиды.
      Я готов был согласиться на все. Это ведь не просто история о том, как местный вождь отравил нескольких чужеземцев, не рассказ о туземных игрищах. Это был репортаж, какого у меня еще не случалось, и ради него я согласился бы поцеловать похожую на змею ногу Санда.
      – Согласен, - ответил я. Лако глубоко вздохнул.
      – Мы обнаружили сокровища в Спайни, - сказал он. - Три недели назад. Это гробница принцессы. Стоимость найденного… Не могу себе представить. Большая часть памятников сделана из серебра, а их культурная ценность не поддается исчислению. Неделю назад, через два дня после того, как мы расчистили гробницу и принесли все сюда, где можно работать с материалом, группа заболела… Наверное, это вирус. Заразились только наши. Ни представитель Санда, ни носильщики, которые перетаскивали находки из Спайни. Никто, кроме археологов. Санд заявил, что археологи открыли гробницу сами, не дожидаясь решения местных властей. - Лако замолчал.
      – Если это так, то последует конфискация, и все достанется Санду. А где находился представитель Санда, когда они якобы вскрыли гробницу?
      – Это была бейя. Она отправилась за Сандом. Группа осталась караулить сокровища. Хауард клянется, что они не входили, дожидаясь Санда и его носильщиков. Он говорит… говорил, что группа отравлена.
      «От… рава, - сказала тогда Эвелин. - Санд».
      Санд утверждает, что какой-то охранный яд, оставленный в гробнице древними, подействовал на археологов, когда они проникли туда.
      – А по словам Хауарда, что это было? - спросил я.
      – Он ничего не сумел сказать… Эта зараза в первую очередь поражает горло. Хауард потерял голос на второй день. Эвелин Херберт пока еще в состоянии произносить слова, но ее очень трудно понять. Вот зачем мне понадобился твой переводчик.
      Я задумался. Охранный яд в гробнице - в этом я немного разбирался. Мне уже приходилось писать о ядах, с помощью которых древние оберегали гробницы от разграбления. В основном это были контактные яды, нанесенные на различные предметы. А у меня в руках побывала дверная печать.
      Лако посмотрел на меня и сказал:
      – Я помогал переносить сокровища из Спайни. Носильщики тоже их таскали. И я касался трупов. Правда, надевал пластиковые перчатки, но это не предохраняет от воздушной или капельной инфекции. Каково бы ни было это заболевание, не думаю, что оно заразно.
      – Ты, как и Хауард, считаешь, что мы столкнулись с ядом? - спросил я.
      – Мое официальное мнение: в гробнице находился вирус, и когда ее открыли, вся группа, включая представителя Санда, подверглась его воздействию.
      – И сам Санд?
      – Бейя Санда вошла в гробницу раньше всех. За ней - археологи. Потом Санд. Моя официальнаяпозиция - вирус был анаэробным. После того, как в гробницу проник воздух, вирус утратил свои болезнетворные свойства.
      – Но ты не веришь в это?
      – Нет.
      – Тогда зачем ты избрал такую версию? Почему не обвиняешь Санда? Если ты хочешь заполучить сокровища, это самый верный путь. Комиссия…
      – Тогда Комиссия прибудет на планету и начнет расследование по моему обвинению.
      – Ну и что?
      Хотелось спросить, почему его это так беспокоит, но я решил сначала выбраться из клетки, и лишь после этого задавать вопросы.
      – Но если это вирус, чем же ты объясняешь, что бейя не заболела?
      – Различием в химическом строении и размерах тел. Я объявил карантин, и Санд, в общем, согласился. Также он согласился дать нам отсрочку на неделю, чтобы проверить, нет ли инкубационного периода у вируса, подхваченного бейей, прежде чем он направит жалобу в Комиссию. Неделя истекает послезавтра. Если признаки заболевания появятся в ближайшие два дня…
      Вот чем объяснялось присутствие бейи Санда здесь, в карантине, вместе с археологами, тогда как никто больше, даже стражники Санда, не появлялись в палатке. Она была не сиделкой Эвелин, а единственной надеждой экспедиции.
      Непохоже, что она больна. Санд согласился на отсрочку, даже оставил бейю при археологах - он ни за что бы этого не сделал, если бы не уверенность, что у нее нет ни малейшего повода слечь. Значит, никакого повода и не было. Если только Эвелин не обнаружила яд. Если только не собиралась отравить бейю.
      – Почему он не перебил всю команду прямо в гробнице? - спросил я. - Ведь мог сказать, что они погибли под обвалом или выдумать что-нибудь еще.
      – В таких случаях всегда организуют расследование. Он не хочет рисковать.
      – Кстати, где он?
      – Отправился на север, в Камсин, собирать войска.
      Камсин. Так значит, Санда все же не было в лагере, а бейя, скорее всего, просто сжевала записку Эвелин. А если он прибыл в Камсин, могу поручиться, никакая сила не убедит Брэдстрита в том, что все идет своим чередом. Интересно, понимает ли это Лако.
      Он отпер клетку и сказал:
      – Мы пойдем к Эвелин Херберт, но я бы хотел, чтобы ты сначала написал репортаж.
      – Хорошо, - согласился я, довольно отчетливо представляя себе, каким будет этот репортаж. Обмануть Брэдстрита не удастся, но, возможно, я сумею удержать его на месте еще какое-то время и успею выдать свою сенсацию.
      – Сначала мне нужна распечатка, - сказал Лако.
      – У меня нет принтера, - ответил я, - но ты можешь придержать сообщение и стереть все, что тебе не понравится.
      – Хорошо, - согласился он.
      – Передатчик не включен, - сказал я, но Лако следил за мною все то время, пока я работал.
      Я набирал статью, предпослав ей сообщение: «Важные события в Спайни. Примерно 12 столбцов».
      – Ты пытаешься выманить его в Спайни? - спросил Лако. - Не пойдет. Он увидит купол. Кстати, может ли он выяснить содержание официального сообщения?
      – Конечно. Каким образом, ты думаешь, я узнал, что к тебе летит корабль? Но Брэдстрит не поверит сообщению. А вот этому поверит.
      Я набрал код местной связи и ввел файл - передатчик доложил, что информация не проходит. И не могла пройти, пока Лако не даст «добро».
      Он поднял руку к подбородку и стал изучать текст.
      Я подождал, прикидывая, не проигнорирует ли Брэдстрит местное сообщение, если оно не пойдет под грифом «срочно», затем все же решил отправить без грифа. «Вернусь так быстро, как сумею. Пока придержи», - набрал я и подписался: «Джеки».
      – Кому ты это посылаешь? - спросил Лако.
      – Никому. У меня в палатке стоит передатчик. С него сообщение пойдет в накопитель. Завтра напишу статью о Спайни, она будет передана отсюда, то есть с расстояния в один день пути от Спайни.
      – Поэтому он решит, что ты делаешь именно то, что сказал. Направляешься к Лиси.
      – Конечно, - подтвердил я. - Теперь я могу посмотреть на Эвелин Херберт?
      – Да.
      Лако двинулся назад по лабиринту ящиков и электрических проводов; я последовал за ним. На полпути он остановился и сказал, словно только что вспомнив:
      – То… чем они заразились - скверная штука. У них вид… я хочу, чтобы ты приготовился.
      – Я репортер, - буркнул я.
      И все же мне не пришлось прилагать усилий, чтобы казаться потрясенным. Эвелин выглядела ничуть не лучше, чем в первый раз.
      Оказывается, Лако установил у Эвелин на груди какой-то аппарат, подключенный к паутине проводов под потолком. Я включил переводчик. В сущности, я мало что мог сделать, пока Эвелин не сосредоточится на нас, однако немного повозился с переводчиком. Бейя во все глаза наблюдала за моими действиями. Лако надел пластиковые перчатки и подошел к гамаку взглянуть на Эвелин.
      – Я сделал ей укол полтора часа назад, - сообщил он. - Надо подождать еще минут десять.
      – Что ты ей даешь? - поинтересовался я.
      – Дилаудид и сульфамиды. Из аптечки первой помощи.
      Он говорил это спокойно, словно у него не вызывала ужаса необходимость делать уколы в руку, которая могла разрезать флаконы с лекарствами на куски. Казалось, он вовсе ее не боится
      – Дилаудид вырубает ее примерно на час, потом к ней полностью возвращается сознание, но она испытывает боль. Против боли помогает морфий, но от него она почти сразу отключается.
      – Если время еще есть, я покажу бейе переводчик, хорошо? - спросил я. - Если я отнесу его в сторонку и все объясню, вероятность обнаружить его завтра утром на месте увеличится. Согласен?
      Лако кивнул и снова наклонился над гамаком, глядя на Эвелин.
      Я снял с аппарата верхнюю панель, подозвал бейю и начал свой спектакль. Вытащил все микросхемы, платы, шлейфы и разрешил бейе возиться с ними, подносить к свету, совать в рот и наконец уложить на место в надлежащем порядке собственными грязноватыми ручками. В середине этого занятия снова выключился свет, и мы минут пять сидели в полумраке, но Лако не пошевелился и не зажег керосиновую лампу.
      – Виноват аппарат искусственного дыхания, - объяснил он. - К другому я подключил Борхарда. Перегрузка генератора.
      Мне бы очень хотелось, чтобы горел свет и я мог видеть его лицо. Я готов был поверить, что генератор перегружен. Тот, что был у группы Лиси, то и дело выходил из строя без всяких аппаратов искусственного дыхания. Но я чувствовал, что Лако лжет. Всему виной был холодильник с двойными дверцами, стоявший напротив моего бывшего узилища, он-то и перегружал генератор, оставляя нас без света. Что спрятано в этом холодильнике? Кока-кола?
      Зажегся свет. Лако наклонился к Эвелин, а мы с маленькой бейей поставили на место последнюю микросхему и закрыли верхнюю панель переводчика. Я дал бейе перегоревший предохранитель, и она, отойдя в уголок, принялась его изучать.
      Лако позвал:
      – Эвелин!
      Она что-то пробормотала.
      – Думаю, мы почти готовы, - сказал он. - Что ты хочешь от нее услышать?
      Я достал микрофон, который можно было закрепить на пластиковом пологе над ее головой.
      – О холодильнике, - начал я, чувствуя, что захожу слишком далеко. Как бы мне снова не оказаться в клетке. - Пусть она скажет что-нибудь, чтобы я мог настроиться. Например, свое имя. Что угодно.
      – Эви, - произнес он неожиданно мягко. - У нас есть аппарат, который поможет тебе говорить. Я хочу, чтобы ты назвала свое имя. Она что-то произнесла, но прибор не уловил.
      – Микрофон далеко, - заметил я.
      Лако немного опустил полог, Эвелин снова что-то сказала; на этот раз прибор принял звук за помехи. Я покрутил ручки аппарата, но ничего не добился.
      – Пусть попытается еще раз, ничего не ловится, - сказал я и нажал кнопку «запомнить», так что удержал звук и смог с ним работать, но все равно получался только шум. Мне пришло в голову, что бейя могла вставить что-нибудь задом наперед.
      – Попробуй еще раз, Эвелин, - тихо произнес Лако и склонился к ней так низко, что едва ее не коснулся. Опять ничего связного - только шумы.
      – Что-то не в порядке с аппаратом, - сказал я.
      – Она не говорит «Эвелин», - отозвался Лако.
      – А что?
      Лако выпрямился и посмотрел на меня.
      – Она говорит: «Записка».
      Свет снова погас на несколько секунд, и я, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, ответил:
      – Хорошо, годится и записка. Пусть повторит.
      Свет зажегся, и тут лампочки на панели замигали, и голос, теперь похожий на женский, произнес: «Записка», а потом: «Сказать».
      Наступила мертвая тишина. Было даже странно, что прибор не уловил моего дикого сердцебиения и не преобразовал его в слово «попался». Свет погас. Эвелин начала хрипеть, и хрип становился все сильнее.
      – Ты не можешь перевести аппарат искусственного дыхания на батареи? - спросил я.
      – Нет, - ответил Лако. - Сейчас принесу другой. - Он зажег фонарик, а затем в его свете - керосиновую лампу. Взял ее и вышел.
      Как только вдалеке между ящиками исчезли колеблющиеся тени, я на ощупь приблизился к Эвелин и чуть не упал, споткнувшись о бейю, которая сидела, скрестив ноги, рядом с гамаком и сосала перегоревший предохранитель. Приказал ей:
      – Принеси воды. - Потом придвинулся ближе к Эвелин, ориентируясь на ее хриплое дыхание. - Эвелин, это я, Джек. Я уже был здесь. Хрип прекратился, словно она затаила дыхание.
      – Я отдал записку Санду. В собственные руки.
      Эвелин что-то произнесла, но переводчик стоял слишком далеко, чтобы я мог понять слово. По звучанию оно напоминало «пошел».
      – Вчера ночью я пошел отсюда прямо туда.
      На этот раз было понятно, что она сказала: «Хорошо». Свет зажегся.