Это было Проклятие. Оно лежало на всех нас, хотя мы об этом ничего не знали. Лако топтался рядом с моей клеткой и вслух читал надпись на печати гробницы, не зная, кому адресовано предупреждение. Санд, который стоял на черном горном хребте и смотрел, как горят трупы, тоже не ведал, что уже стал жертвой Проклятия.
      О Проклятии знала принцесса, десять тысяч лет назад повернувшая голову к стене гробницы последним, полным отчаяния движением. И Эвелин, заживо сжираемая Проклятием, тоже знала. Она пыталась сказать мне об этом в последнюю ночь на Колхиде, когда мы дожидались прибытия корабля. Тогда электричество снова отключилось. Лако зажег керосиновую лампу и придвинул ее к переводчику, чтобы я мог видеть кнопки управления. Голос Эвелин было так трудно уловить, что приходилось все время регулировать переводчик. Лампа освещала только небольшое пространство рядом со мной. Лако, наклонившийся над гамаком, оставался в полной темноте.
      Бейя, которая прислуживала Эвелин, сидела рядом с лампой, уставившись на красноватое пламя. Рот у нее был приоткрыт, черные зубы поблескивали. Мне казалось, что бейя вот-вот сунет руку в огонь, но она сидела тихо. Пыльный воздух был совершенно неподвижен; даже пламя лампы не колебалось.
      – Эви, - сказал Лако, - у нас совсем нет времени. Воины Санда доберутся сюда еще до рассвета и не оставят в живых никого.
      Эвелин что-то произнесла, но переводчик ничего не сумел уловить.
      – Поднеси микрофон поближе, - сказал я. - Не могу отрегулировать.
      – Эви, - повторил Лако. - Нужно, чтобы ты рассказала, что случилось. Ты можешь сделать это для нас, Эви? Скажи нам, что произошло.
      Она попробовала еще раз. Я увеличил мощность до предела. Теперь переводчик различил звук, но посчитал его помехами. Эвелин закашлялась, и этот ужасный резкий звук переводчик передал как стон. Я взмолился:
      – Бога ради, подключи ее к аппарату искусственного дыхания.
      – Не могу. Блок питания сел.
      «Тогда надо подключить другой, - подумал я, - а ты уже использовал все удлинители». Но вслух этого не произнес. Потому что, если он подключит ее к аппарату, придется вырубить холодильник.
      – Тогда дай ей воды.
      Он взял бутылку из-под колы с ящика рядом с гамаком, опустил в нее трубочку, нагнулся в темноте и приподнял голову Эвелин, чтобы она могла попить. Я выключил переводчик. Было тяжко слышать, как она пытается что-то произнести. Ну а следить за тем, как она пробует пить, было и вовсе невыносимо.
      Казалось, прошел целый час. Наконец Лако поставил бутылку из-под колы на ящик и заговорил:
      – Эвелин, мы хотим услышать, что случилось. Ты была в гробнице? Я снова включил переводчик и поднес палец к кнопке записи. Пока что не было смысла записывать мучительные звуки.
      – Проклятие, - вдруг ясно произнесла Эвелин, и я нажал кнопку. - Не открывай… Не открывай! - Замолчала, пытаясь подавить кашель. - Кагодень?
      «Какой сегодня день?» - послышалось из переводчика.
      Она снова попыталась справиться с кашлем. Лако взял бутылку, вытащил трубочку и отдал бутылку бейе.
      – Сходи за водой.
      Маленькая бейя встала, не отрывая взгляда черных глаз от пламени, и взяла бутылку.
      – Быстро, - приказал Лако.
      – Быстро, - сказала Эвелин. - Раньше бейи.
      – Вы вскрыли гробницу, когда бейя пошла к Санду?
      – Не открывай ее. Прости. Не знала.
      – Не знала чего, Эвелин?
      Бейя все еще не тронулась с места - глядела, как завороженная, на пламя лампы; рот ее был приоткрыт, виднелись блестящие черные зубы. Я посмотрел на толстую пластиковую бутылку, которую она держала в грязных ручках. Трубочка была вся изжевана - ее изуродовала Эвелин, когда пила воду.
      – Быстро, - произнесла Эвелин в гипнотической тишине, и маленькая бейя посмотрела на гамак, словно только что очнулась, затем выбежала из комнаты с бутылкой из-под колы в руке. - Быстро. Какой сегодня день? Должны спасти сокровище. Он убьет ее.
      – Кто, Эвелин? Кто убьет? Кого убьет?
      – Мы не должны были входить внутрь, - проговорила она и вздохнула со звуком, похожим на скрип песка под ногой. - Берегись. Проклятие королей.
      – Эвелин повторяет то, что написано на дверной печати, - сказал
      Лако, выпрямляясь. - Они спускались в гробницу. Надеюсь, ты это записал?
      – Нет. - Я нажал кнопку «стереть». - Она все еще под воздействием дилаудида. Когда начнет говорить осмысленно, запишу.
      – Комиссия решит в пользу Санда, - сказал Лако. - Хауард клялся, что они не входили в гробницу, а ждали Санда.
      – Какая разница? - возразил я. - Эвелин погибнет и не сможет свидетельствовать на слушаниях комиссии. Да и нас не будет, если Санд со своими солдатами окажется здесь раньше, чем придет корабль, так что какая, к дьяволу, разница? И сокровищ тоже не окажется, когда сюда доберется Комиссия… зачем же записывать?
      – Но если в гробнице все-таки что-то присутствовало? Если это вирус?
      – Ерунда, - отмахнулся я. - Санд их отравил. Если это вирус, почему не заболела бейя? Ведь она находилась с ними в гробнице, правда?
      – Быстро! - произнес кто-то, и мне на мгновение показалось, что говорит Эвелин. Но это оказалась бейя. Она вбежала в комнату, расплескивая воду из бутылки.
      – Что случилось? - спросил Лако. - Прибыл корабль? Бейя схватила его за руку.
      – Быстро! - выпалила она снова и потащила его за собой по длинному залу, забитому контейнерами.
      – Быстро, - как эхо, повторила Эвелин.
      Я подошел и наклонился над гамаком. Во тьме почти не было видно ее лица; это облегчало задачу. Заставив себя разжать кулаки, я сказал:
      – Это Джек, Эвелин. Я, Джек.
      – Джек, - повторила она.
      Звуки были почти неразличимы, хотя Лако прицепил микрофон к пластиковой ткани у самой шеи Эвелин. Она быстро слабела и снова начала хрипеть. Ей был необходим укол морфия. Тогда станет легче дышать, но если дать морфий сразу после дилаудида, она вырубится.
      – Я передал записку Санду, - сказал я, наклоняясь, чтобы расслышать ответ. - Эвелин, что было в записке?
      – Джек, - выговорила она. - Какой сегодня день? Пришлось задуматься. Казалось, я пробыл здесь несколько лет.
      – Среда.
      – Завтра, - произнесла она. Закрыла глаза и облегченно вытянулась.
      Я не собирался ничего из нее выуживать. Надел пластиковые перчатки, открыл коробку с принадлежностями для инъекций. Морфий отключит Эвелин через несколько минут, она освободится от боли и, может быть, придет в себя.
      Ее рука свешивалась с койки. Я придвинул лампу поближе и стал искать место для укола. Всю руку покрывала сеть белых наростов, похожих на пчелиные соты; некоторые выступали над кожей сантиметра на два. С тех пор как я впервые увидел Эвелин, наросты стали мягче и толще. Тогда они были тонкими и острыми, словно бритва. Не могло быть и речи о том, чтобы отыскать вену, но я заметил, как от тепла керосиновой лампы небольшой участок кожи на предплечье стал податливей, пятигранные соты почти исчезли, и мне удалось ввести иглу.
      Я дважды тыкал иглой, наконец в ямку вокруг места укола потекла кровь. Несколько капель упало на пол. Я огляделся, но вытереть кровь было нечем - еще утром Лако использовал остатки ваты. Пришлось воспользоваться страничкой из блокнота.
      Вернулась бейя - нырнула мне под локоть, держа кусок пластиковой ткани. Я сложил бумажку, бросил на пластик. Бейя осторожно, чтобы не касаться крови, свернула ткань, соорудив подобие пакета. Я молча наблюдал за ней.
      – Джек, - выговорила Эвелин, - ее убили.
      – Убили? - переспросил я, выключив запись. - Кого убили, Эвелин?
      – Принцессу. Ее убили. Из-за сокровищ.
      Сказывалось действие морфия. Речь стала внятной, но Эвелин явно несла чушь. Никто не убивал принцессу, она умерла десять тысяч лет назад. Я нагнулся пониже.
      – Эвелин, что было в записке, которую ты мне дала, чтобы я отнес Санду?
      Свет включился. Она прикрыла лицо рукой, словно хотела спрятаться.
      – Убили бейю Санда. Должны были. Чтобы спасти сокровища. Я взглянул на маленькую бейю. Она все еще держала пластиковый сверток, вертела туда-сюда. Руки ее казались грязными.
      – Никто не убивал бейю, - возразил я. - Вот она.
      Эвелин уже не слышала меня. Рука, закрывавшая лицо, расслабилась и соскользнула на грудь. Там, где рука прижималась ко лбу и щеке, на восковой коже остались глубокие отпечатки. Пятигранные соты на пальцах разгладились, и стало заметно, до чего она исхудала - кожа обтягивала косточки.
      Эвелин открыла глаза и отчетливо произнесла:
      – Джек… - В ее голосе сквозила такая безнадежность, что я выключил переводчик. - Слишком поздно…
      За моей спиной появился Лако, поднял полог и требовательно спросил:
      – Что она говорит?
      – Ничего, - ответил я, стащил с себя пластиковые перчатки и бросил их в ящик, куда мы отправляли все, чего касалась Эвелин. Бейя вертела в руках сверток с бумагой, испачканной кровью Эвелин. Я забрал сверток и тоже кинул в ящик. - Бредит. Я сделал ей укол. Корабль здесь?
      – Нет. Но здесь Санд.
      – Это Проклятие, - произнесла Эвелин.
      Но тогда я не поверил.
 

***

 
      К тому времени когда пришло сообщение от Лако, я уже накатал восемь столбцов о Проклятии и вместе с группой Лиси был на полпути через бесконечную пустыню на Колхиде. У меня как раз иссякли истории о невероятных находках группы, представлявших собою два глиняных горшка и кучку черных костей. Два горшка - это больше, чем группа Хауарда обнаружила в Спайни за пять лет, и меня донимали по прямой линии связи, чтобы я уехал на ближайшем рейсовом корабле.
      Я не думал, что они станут держать Брэдстрита на планете столь долго. Если кто-нибудь найдет сокровище, за которым все гоняются, на Колхиде тут же обнаружится «горячая линия» и первой передаст сногсшибательные новости. А пока можно публиковать хорошие репортажи, из которых - когда состоится наконец событие века - будет видно, что я в надлежащее время оказался в надлежащем месте. Поэтому я помчался на север, чтобы сварганить репортаж о ерундовом побоище между сугундули, а оттуда - к группе Лиси.
      Когда иссякла тема горшков, я принялся писать о Проклятии.
      Собственно, никакого особого Проклятия не ощущалось - ни убийств, ни лавин, ни таинственных огней, - но каждый раз, когда кто-то подворачивал ногу или кого-нибудь кусали кхраны, я выжимал из этого «события» по меньшей мере четыре столбца.
      После появления первой статьи, озаглавленной «Проклятие королей», Хауард прислал мне через Спайни такое послание: «Проклятие должно быть в том же месте, что и сокровище, Джек!».
      Я ответил: «Если сокровище там, почему же я торчу здесь? Найди что-нибудь, чтобы я мог вернуться».
      Ответа я не получил, группа Лиси больше никаких костей не обнаружила, так что мне пришлось снова расписывать «проклятие». С десяток камней скатились с лавового хребта, когда под ним проходили люди Лиси. Я озаглавил статью «Таинственный камнепад» и как раз скармливал ее аппарату «горячей связи», когда услышал зуммер сигнального устройства, подключенного к передатчикам консула. Репортерам «горячей линии» не полагается влезать в официальные передатчики; и Лако, консул в Спайни, сделал все возможное, дабы это пресечь, но у «горячей связи» есть множество каналов, так что во время путешествия с Лиси у меня хватило времени, чтобы перепробовать все.
      Это был приказ космическому кораблю, снабженный кодом «Срочно!». Рейсовый корабль ушел только месяц назад, и Лако не мог его дожидаться. Мне стало ясно: что-то нашли.
      Я отправил статью. Затем по планетной связи послал Хауарду запрос: «Нашли что-нибудь?». Ответа не было. Тогда я пошел к археологам, спросил, не нужно ли им чего в базовом лагере? Мол, собираюсь туда: отремонтировать одну из моих схем. Составил список заказов, сложил оборудование в джип и направился в Спайни.
      По пути я сочинял заметки и гнал их по планетной связи на передатчик, оставшийся в моей палатке у Лиси, так что для Брэдстрита это выглядело, словно сообщения с места событий. Мне не хотелось, чтобы он заявился в Спайни. Он все еще находился на севере - дожидался следующего побоища, - но у него была «Ласточка», которая могла домчать его в Спайни за полтора дня.
      Поэтому я послал статью под названием «Кхраны грозят гибелью группе: снова Проклятие?» - о кхранах, похожих на клещей, которые сосут кровь у любого дуралея, сующего руки в их норы. У археологов Лиси, занимающихся именно этим, руки были покрыты белыми кругами мертвой кожи в местах, где яд проник в кровь. Укусы не заживали, кровь оставалась отравленной около недели, и кому-то из членов группы пришла в голову мысль поставить у палаток знак «Кусать не разрешается» с черепом и скрещенными костями. Об этом я, конечно, не написал. В репортаже я высказал предположение, что кхраны исполняют Проклятие мертвецов, мстя любому, кто осмелился потревожить сон древних колхидских королей.
      На другой день я перехватил сообщение с корабля. Это был грузовик компании «Аменти». Он находился довольно далеко, но шел к Колхиде и должен был прибыть примерно через неделю. Ответ Лако состоял из одного слова: «Торопитесь».
      Если я собирался пробиться на корабль, то нельзя было терять время на репортажи. Я вытащил и отослал несколько резервных записей, предусмотрительно не датированных: весьма комплиментарную статью о Лако, многострадальном консуле, который должен поддерживать здесь мир и делить сокровища; интервью с Хауардом и Борхардом; гораздо менее лестную статейку о здешнем диктаторе Санде и краткий рассказ о случайно найденных разграбленных гробницах в Спайни, из-за которых Хауард и его компания отправились именно туда. Я сильно рисковал, сочиняя все эти истории о Спайни, но ожидал, что Брэдстрит проверит пункт передачи и решит, что я пытаюсь оттеснить его. Если мне повезет, он на своей проклятой «Ласточке» кинется к Лиси и убедится, что группа нашла в куче мусора жемчужину, а я пытаюсь сохранить это в тайне, пока не опубликую первым сенсационную новость.
      Я примчался в деревню Санда через шесть дней после того, как покинул Лиси. До Спайни оставалось полтора дня пути, но когда ждут корабль, все должны быть здесь, у места приземления, а не в Спайни.
      В белом глинобитном поселке стояла мертвая тишина. Было пять часов с небольшим. Время послеобеденного сна. Никто не встанет, во.всяком случае до шести, но я все-таки постучался к консулу. Здесь никого не оказалось, дом был крепко заперт. Я попробовал разглядеть хоть что-нибудь сквозь тканые занавески, но большого успеха не добился. Увидел только «горячий» передатчик Лако на столе, и это меня встревожило. Никого не было и в низком строении, которое археологи из Спайни использовали как жилище - куда они все, к дьяволу, подевались? Они не могут быть в Спайни, ведь завтра должен прибыть корабль!
      Я не отправлял репортажей с позавчерашнего дня. Записи кончились, а терять время на остановки и отладку оборудования нельзя - того и гляди опоздаешь. У Лиси я время от времени два-три дня молчал, затем отправлял сразу несколько статей, так что Брэдстрит не сразу догадается, что я пропустил назначенное время. Правда, он скоро поймет, в чем дело… но не сразу. Я решил не отправляться в Спайни, пока не поговорю с кем-нибудь и не узнаю, куда они все делись. И уж во всяком случае, не стоит ехать ночью. Словом, я сел на низкое глиняное крыльцо, наладил свое оборудование и проверил, как дела с кораблем. Судно на подходе. Должно приземлиться послезавтра. Ну и где же все? Дать сообщение: «Опять Проклятие?» Или «Группа исчезает»?
      Все это мне было уже поперек горла, поэтому я сочинил два столбца об Эвелин Херберт из группы Хауарда, хотя и не был знаком с ней. Эвелин появилась после того, как я уехал на север писать о побоище. Брэдстрит говорил, что она красавица. Вернее, не совсем так: он заявил, что Эвелин - самая красивая женщина из всех, кого ему доводилось видеть, но это было сказано, когда мы застряли в Камсине и приканчивали очередную бутылку джина.
      «Она выглядит, - вещал он, - как Елена Троянская. Рехнуться можно. - Слово было явно неудачным, поскольку здесь, на Колхиде, все были трехнутые. - Даже Санд без ума от нее».
      Я занял позицию скептика - даже после джина.
      «Нет, правда, - прочувствованно говорил Брэдстрит. - Санд делает ей подарки, отдал ей собственную бейю, предлагал переехать к нему в лагерь, но она отказалась. Ты должен ее увидеть. Она прекрасна».
      Поверить в это мне так и не удалось, но репортаж получился отличный. Вчерашняя порция строк была готова. Но о чем писать сегодня?
      Я обошел поселок и постучался во все двери. Никто не ответил, и я вспомнил, на что это похоже - Камсин после боя. А вдруг истерические просьбы Лако поторопиться каким-то образом связаны с Сан-дом? Допустим, Санд, увидев сокровище, решил завладеть им?
      Я тут же соорудил статью о Комиссии. Где бы ни возникали споры по поводу археологических находок, приезжала Комиссия по древностям и работала до тех пор, пока оппоненты не уставали и не были готовы сдаться. Впрочем, многие относятся к Комиссии гораздо серьезнее, чем она того заслуживает.
      Однажды Комиссию пригласили решить, кому принадлежит планета, поскольку при раскопках обнаружилось, что ее так называемые аборигены прибыли сюда на космическом корабле несколько тысячелетий назад. Комиссия принялась за работу - хотя история была нелепая, как если бы неандертальцы потребовали вернуть им Землю.
      Члены Комиссии заслушивали свидетельства четыре года, затем объявили перерыв для осмотра вещественных доказательств, предоставив претендентам сражаться друг с другом. Перерыв этот длится по сей день (хотя прошло уже десять лет), но об этом я упоминать не стал. Написал, что Комиссия - рука справедливости, беспристрастная и суровая, и горе тому, кого заподозрят в алчности. Может быть, это заставит Санда дважды подумать, прежде чем он перебьет людей Хауарда и заберет себе все сокровища (если он этого уже не сделал).
      Здесь по-прежнему не было и признака жизни. Я еще раз обошел домишки, опасаясь, что найду распахнутую дверь и увижу за ней груду трупов. Но, в отличие от Камсина, здесь не оказалось никаких следов разрушения. Побоище исключалось. Наверное, все ушли к Санду делить сокровища.
      Заглянуть в его лагерь, обнесенный высокой стеной, было невозможно. Я погромыхал затейливыми железными воротами, и вдруг появилась не знакомая мне бейя. Она несла керосиновый фонарь - чтобы зажечь его снаружи, пока не закатилось солнце. Я не был уверен, что бейя слышала, как я колотил в ворота. Она казалась старой, хотя по поводу их возраста трудно сказать что-либо определенное: все они ростом с двенадцатилетнего ребенка. Черные волосы не седеют, черные зубы не выпадают. Эта бейя была одета в черные одежды, а не в обычную рубаху, что означало ее высокое положение при дворе Санда. Руки покрыты шрамами от укусов кхранов.
      – Санд здесь? - спросил я.
      Она не ответила. Повесила фонарь на крюк у ворот и смотрела, как в лужице керосина на дне фонаря разгорается пламя.
      – Мне нужно увидеть Санда, - сказал я, повысив голос. Наверное, у нее нелады со слухом.
      – Никого внутри, - ответила бейя; ее плоское лицо ничего не выражало.
      Означает ли это, что Санда нет? Или что ей не позволено никого впускать?
      – Санд. - повторил я. - Мне нужно его увидеть.
      – Никого внутри, - повторила она.
      У другой бейи добыть информацию было легче. Той я как-то подарил карманное зеркальце и стал другом на всю жизнь. Сейчас ее здесь не было; вероятно, это означало, что самого Санда тоже нет. Но куда же он пропал?
      – Я корреспондент, - сказал я и подал свое журналистское удостоверение. - Покажи ему это. Думаю, он захочет поговорить со мной.
      Она посмотрела на карточку, перевернула, потерла пальцем гладкий пластик.
      – Где он? Уехал в Спайни? - добивался я.
      Бейя повернула карточку лицевой стороной вверх. Потыкала тем же пальцем в голографическую надпись «горячая линия», словно пытаясь просунуть его между трехмерными буквами.
      – Где Лако? Где Хауард? Где Санд?
      Она повернула карточку на ребро и принялась разглядывать ее край. Щелчком перевернула, глядя на буквы, вновь поставила на ребро, наблюдая, как трехмерные буквы становятся плоскими.
      – Послушай, - сказал я. - Ты можешь взять это себе. В подарок. Только скажи хозяину, что я здесь.
      Она попробовала подковырнуть объемные буквы своим черным ногтем. Не стоило давать ей удостоверение.
      Я полез в рюкзак, достал бутылку колы и показал бейе. Она отвела взгляд от карточки и попыталась схватить бутылку. Я отступил на шаг и сурово спросил:
      – Где люди, которые копают? - И тут я вспомнил, что здесь все дела ведут женщины (если мелкие поручения сугундули и питье колы можно назвать делами). По крайней мере, они большую часть дня бодрствуют. Мужчины-бейи обычно спят, и женщины не обращают на них внимания, как и на любых других мужчин, если те не отдают прямых указаний. Но женщину они могут заметить.
      – Где Эвелин Херберт?
      – Большое облако, - ответила она.
      Большое облако? Что это может значить? Сейчас не сезон гроз, способных промочить пустыню насквозь. Что это - огонь? Корабль?
      – Где? - спросил я.
      Она снова протянула руку. Я позволил ей почти дотянуться до бутылки.
      – Где большое облако?
      Она указала на восток, туда, где лавовый поток образовал невысокий хребет. В плоской котловине за ним обычно приземлялись корабли. Что, если какой-то другой корабль откликнулся на призыв Лако? Или корабль уже улетел вместе с археологами и сокровищами?
      – Корабль? - спросил я.
      – Нет, - ответила она и просунула руку сквозь ворота за бутылкой. - Большое облако.
      Я отдал ей бутылку. Она отошла и уселась на ступеньки перед главным зданием. Глотнула колы и принялась вертеть в руках мою карточку, заставляя ее посверкивать на солнце.
      – Давно ли оно тут? - спросил я. Конечно, она ничего не ответила.
 
      По дороге к хребту я убедил себя, что бейя видела самум. Не хотелось думать, что судно уже ушло вместе с археологами. Если это корабль, то он еще здесь.
      Но корабля не было. Еще не добравшись до вершины хребта, я увидел круг выжженной земли около полумили в диаметре - здесь всегда приземлялись корабли. Круг был пуст, но я поехал дальше и увидел «большое облако» - пластиковый купол посреди котловины. За ним стоял «лендровер» консула и несколько гусеничных машин, на которых, очевидно, перевезли сокровища из Спайни.
      Я спрятал джип за лавовой стенкой и двинулся в обход, прячась за скалами, пока не увидел входную дверь. Перед палаткой на страже стояли два сугундули - лучшее доказательство, что сокровища там. Единственное постановление Комиссии гласило, что правительство, пославшее археологов, получает половину найденного, а аборигены - другую половину. Санд должен был обеспечить сохранность своей доли. Меня удивило, что Хауард, в свою очередь, не поставил стража, поскольку в постановлении говорилось, что любое жульничество лишает виновного всех прав на находки. У Лиси стражники буквально сидели на скелетах и глиняных черепках, чтобы не сомневаться: никто украдкой не сунет в карман большую берцовую кость, а если попробует, они заграбастают все находки, обвинив другую сторону в нарушении законов.
      Мимо стражей Санда пройти не удастся. Если мне нужен материал для репортажа, надо проникнуть через заднюю дверь. Я пополз назад, к джипу, прячась от стражников за грядой скал. Свое «горячее» оборудование оставил в машине - не был уверен, что попаду внутрь, и не хотел, чтобы аппаратуру конфисковали, объявив, будто передача репортажей приравнивается к жульничеству. Кроме того, черная лава была изрыта ямами с острыми краями, и не хотелось рисковать аппаратурой.
      Пока удавалось, я крался скрытно, затем метнулся по песку к той стороне палатки, что была подальше от консульского «лендровера», и нырнул под верхний слой ткани. У палатки не было заднего входа. Этого я не ожидал. У археологов Лиси имелась похожая палатка, где они хранили свои глиняные горшки, и там был вход сзади, под верхним тентом. А стенки этого «большого облака» оказались заставлены изнутри ящиками и оборудованием.
      Я медленно продвигался вдоль палатки, пока не нашел место, где пластик был немного надорван, и расширил отверстие ножом. Заглянув в щелку - обзор был очень плохой, на несколько футов, - я проскользнул внутрь.
      И насмерть перепугал маленькую бейю, которая сжимала в руках бутылку колы и боязливо жалась к одному из упаковочных ящиков. Я и сам испугался.
      – Ш-ш-ш, - прошептал я и прижал палец к губам. Она не вскрикнула, только изо всех сил сжала свою бутылку и попятилась.
      – Эй, - сказал я мягко, - не бойся. Ты ведь меня знаешь. Теперь стало ясно, что Санд в палатке - это была его бейя. Ту, пожилую, очевидно, оставили караулить лагерь.
      – Помнишь, я подарил тебе зеркало? - зашептал я. - Где твой хозяин? Где Санд?
      Она остановилась, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
      – Зеркало, - сказала она и кивнула. Но не подошла ближе, только перестала сжимать бутылку.
      – Где Санд? - снова спросил я. - Где археологи? - Она молчала.
      – Где Эвелин Херберт?
      – Эвелин, - повторила она и вытянула грязную ручку, показывая в сторону пластиковой занавески. Я нырнул туда.
      Эта часть палатки была выгорожена пластиком, так что получилось подобие комнаты с низким потолком. У одной стенки стояли ящики, заслоняя проникавший в палатку вечерний свет, и рассмотреть что-либо было трудно. Около стены висело что-то вроде гамака. Слышалось тяжелое, неровное дыхание.
      – Эвелин? - спросил я. Бейя тоже вошла в комнатку.
      – Здесь есть свет? - спросил я ее. Она проскользнула за моей спиной и включила одинокую электрическую лампочку, свисавшую вниз из клубка проводов. И снова отошла к дальней стене.
      – Эвелин? - повторил я, приподнял пластиковый полог и охнул.
      – Наверное, это прозвучало, как стон. Закрыв лицо рукой, словно пытаясь спастись от огня и дыма, я отпрянул, едва не упав на маленькую бейю и придавив ее к хлипкой стене так, что стенка чуть не прорвалась.
      – Что с ней случилось? - я схватил бейю за худенькие плечи. - В чем дело?
      Она страшно перепугалась. Я понял, что ответа не дождусь, отпустил ее, и она так вжалась в складки пластиковой стенки, что почти исчезла.
      – Что с ней? - настойчиво прошептал я и услышал, что в голосе звучит ужас. - Это какой-то вирус?
      – Проклятие, - сказала маленькая бейя.
      И тут погас свет.
      Я стоял в темноте, слышал тяжкое, мучительное дыхание Эвелин и свое собственное - частое, испуганное - и на какой-то момент поверил бейе.
      Затем свет снова зажегся, я увидел пластиковый полог гамака и вдруг понял, что нахожусь в нескольких шагах от самого сенсационного репортажа всей.своей жизни.
      – Проклятие, - повторила маленькая бейя, а я подумал: «Нет, не Проклятие. Это моя удача».
      Я подошел к гамаку, двумя пальцами приподнял пластиковый полог, чтобы посмотреть на то, что осталось от Эвелин Херберт. По самую шею она была накрыта одеялом, а руки, лежавшие поверх одеяла на груди, были изуродованы пятигранными белыми наростами. Целиком, вплоть до ногтей. В углублениях между ними кожа настолько истончилась, что казалась прозрачной. Виднелись вены и пульсирующая в них красная жидкость.
      Такие же наросты покрывали лицо женщины, даже веки; они виднелись и во рту. На скулах белая сеть казалась тоньше и выше, кожа выглядела настолько тонкой, что удивительно, как не торчали наружу кости. У меня мурашки побежали по телу при мысли о том, что на пластике может быть вирус. Значит, я заразился, едва вошел в комнату.
      Женщина открыла глаза, и я так вцепился в полог, что чуть не сорвал его. Сеть крохотных наростов, не толще паутины, покрывала ее глаза. Непонятно, видит ли она меня.
      – Эвелин, - сказал я. - Меня зовут Джек Мертон. Я репортер. Вы можете говорить?
      С ее губ сорвался какой-то приглушенный звук. Она закрыла глаза и попыталась еще. На этот раз внятно проговорила:
      – Помоги мне.
      – Что нужно сделать? - спросил я.
      Она издала ряд звуков, которые представлялись ей словами, но разобрать их было невозможно. «Идиот, оставил переводчик в джипе», - подумал я с отчаянием.
      Эвелин попыталась приподняться, выгибая спину и даже не пробуя помогать себе руками. Закашлялась - резким, надсадным кашлем, - словно прочищая горло, и опять издала какой-то звук.
      – У меня есть аппарат, который поможет понять вас, - сказал я. - Переводчик. В моем джипе. Сейчас принесу.
      Она ясно произнесла: «Нет». Затем снова последовали невнятные звуки.
      – Не понимаю, - сказал я, и тут она схватила меня за рубаху. Я отскочил так, что ударился о лампочку. Бейя отлипла от стены и качнулась вперед.
      – Сокровища, - сказала Эвелин и с трудом перевела дыхание. - Санд. От… рава.
      – Отрава? - переспросил я. Лампочка все еще раскачивалась. Я взглянул на свою рубашку. Наросты на пальцах Эвелин рассекли ее на длинные полосы. - Кто вас отравил? Санд?
      – Помоги мне, - прошептала она.
      – Сокровища были отравлены, Эвелин? Она попыталась покачать головой.
      – Возьми… записку.
      – Записку? Кому?
      – Сан… - сказала она. Упала на гамак, кашляя и с трудом хватая воздух ртом.
      Я отступил, чтобы она не забрызгала меня слюной.
      – Зачем? Хотите предупредить Санда, что вас кто-то отравил? Почему я должен отнести ему записку?
      Она перестала кашлять. Долго лежала и смотрела на меня. И вдруг повторила:
      – Помоги мне.
      – Если я отнесу записку Санду, вы расскажете, что произошло? - спросил я. - Откроете, кто вас отравил?
      Она попыталась кивнуть и снова закашлялась. Подошла бейя с бутылкой, из которой торчала трубочка, и поднесла ко рту Эвелин. Немного воды пролилось на подбородок; бейя промокнула ее подолом своей несвежей рубахи. Эвелин снова попробовала подняться, бейя помогала, обняв ее за плечи, покрытые сеткой наростов. Они были такие же, как на лице, и, по всей видимости, не травмировали руку маленькой бейи. Казалось даже, что под нажимом руки они становятся плоскими. Бейя сунула трубочку в рот Эвелин. Та глотнула и опять закашлялась. Бейя подождала и снова попробовала ее напоить, на этот раз удачно. Потом больная легла.