Кортни - Ярость

Но вместо этого он кивнул:

– Вопросов нет. Хорошо, переходим к главной проблеме. Серебряная река.

Все заерзали и разом нервно перевели дух.

– Джентльмены, мы все внимательно читали геологический отчет доктора Твентимен-Джонса, основанный на проведенных им пробных бурениях на этой территории. Превосходная работа, и мне нет надобности вам говорить, что более обоснованное мнение вы не получите и на Харли-стрит[14]. Я хочу услышать мнение всех руководителей подразделения. Начнем с вас, Руперт?

Руперт Хорн, самый молодой член совета, казначей и главный бухгалтер, вел всю финансовую документацию.

– Если не воспользоваться этой возможностью, значит, за последние полтора года мы напрасно истратили на разведку два миллиона триста тысяч. Если начнем разработку, потребуется немедленно заплатить четыре миллиона.

– Можно покрыть из отложенного на черный день, – вмешался Шаса.

– У нас есть четыре миллиона триста тысяч во временном фонде, – согласился Руперт Хорн. – В настоящее время эти деньги вложены в семь процентов акций «Эскома»[15], но использовав этот резерв, мы окажемся в очень рискованном положении.

Один за другим, в порядке возрастания старшинства, управленцы Шасы высказывали мнение от лица своих отделов, а итоги подвел Дэвид.

– Итак, до срока предъявления заявки остается двадцать шесть дней, и необходимо заплатить четыре миллиона, если мы беремся за дело. Это оставляет нас без штанов и перед обязательной уплатой еще трех миллионов за главную шахту и еще пяти – за фабрику, проценты и издержки, чтобы начать производство в 1956 году, через четыре года.

Он умолк. Все напряженно смотрели на Шасу, который тем временем выбрал в своем золотом портсигаре сигарету и теперь постукивал ею о стол.

У Шасы было абсолютно серьезное лицо. Он лучше любого из них знал, что решение может погубить компанию или вознести ее на новую высоту и никто не может принять это решение за него. Он одинок на командных высотах.

– Мы знаем, что золото там есть, – наконец заговорил он. – Богатая золотая жила. Если мы доберемся до нее, она еще пятьдесят лет не истощится. Однако золото сейчас стоит тридцать пять долларов за унцию. Американцы определяют эту цену и грозят поддерживать ее такой постоянно. Тридцать пять долларов за унцию – а наши затраты на то, чтобы добраться до золота и поднять его на поверхность, выльются в двадцать – двадцать пять долларов за унцию. Разница очень мала, слишком мала, джентльмены.

Он закурил сигарету, и все вздохнули и расслабились, испытав разочарование, смешанное с облегчением. Великолепно было бы принять вызов, но опасно потерпеть поражение. Ну, теперь уж не узнаешь. Однако Шаса еще не закончил. Выдохнув кольцо дыма, поплывшее вдоль стола, он продолжил:

– Однако не думаю, что американцы смогут долго ограничивать цену золота. Их ненависть к золоту основана на эмоциях, а не на экономической реальности. В глубине души я чувствую, что недалек день, когда мы будем продавать золото по шестьдесят долларов за унцию, а потом, в другой прекрасный день – и он наступит раньше, чем многие из нас думают, – цена унции золота дойдет до ста пятидесяти, а может, и до двухсот долларов!

Все недоверчиво зашевелились, а Твентимен-Джонс, казалось, вот-вот расплачется от такого оптимизма, но Шаса не обратил на него внимания и повернулся к Эйбу Абрахамсу.

– Эйб, восемнадцатого числа следующего месяца, в полдень, за двенадцать часов до истечения срока, вы отдадите владельцам фермы «Серебряная река» чек на четыре миллиона долларов и оформите от лица компании документы на владение собственностью. – Он повернулся к Дэвиду. – Одновременно мы откроем на Йоханнесбургской и Лондонской биржах ценных бумаг подписные листы на десять миллионов однофунтовых акций золотодобывающей компании на Серебряной реке. Вы с доктором Твентимен-Джонсом сегодня же начнете готовить рекламные проспекты. Компания Кортни оставит за собой пять миллионов акций новой компании. Мы также будем целиком отвечать за управление и развитие новой компании.

Шаса быстро и сжато изложил основы организации новой компании, ее финансирования и управления ею, и эти закаленные бойцы не раз, откровенно восхищенные, отрывались от своих записей, видя какой-то необычный и искусный штрих, добавленный к общей схеме.

– Я что-нибудь упустил? – спросил в конце Шаса и, когда все отрицательно покачали головами, улыбнулся. Дэвид вспомнил кинофильм, на который они с Мэтти водили детей в прошлую субботу, «Морской ястреб»[16]: с повязкой через глаз Шаса походил на пирата больше, чем Эррол Флинн в заглавной роли.

– Основатель нашей компании мадам Сантэн де Тири Кортни-Малкомс никогда не одобряла спиртное в зале заседаний совета. Однако… – Шаса, продолжая улыбаться, кивнул Дэвиду. Тот распахнул дверь, ведущую в зал, и секретарша вкатила столик с рядом звенящих бокалов и бутылками «Дом Периньон» в серебряных ведерках со льдом. – Старые обычаи уступают новым, – сказал Шаса и с хлопком открыл первую бутылку.

* * *

Шаса уменьшил обороты двигателей «роллс-ройс», «москит» пошел на снижение сквозь разбросанные кучевые облака, и ему навстречу ринулись бесконечные золотые равнины африканского высокогорья. На западе Шаса различал скопление зданий шахтерского города Уэлком, центра золотодобывающей промышленности Свободной Оранжевой республики. Основанный всего несколько десятилетий назад, когда огромная «Англо-Американская корпорация» начала разрабатывать здесь золотоносные поля, он уже превратился в образцовый город с населением более ста тысяч жителей.

Шаса снял кислородную маску, повисшую на груди, и, натягивая плечевые ремни, наклонился вперед и через ветровое стекло всмотрелся вперед, за голубой нос «москита».

Он разглядел крошечную стальную башню бурильной установки, почти затерявшуюся в бесконечности пыльных равнин, и, используя ее как ориентир, скользнул взглядом вдоль паутины изгороди, окружавшей ферму «Серебряная река», – одиннадцать тысяч акров, преимущественно голых и необработанных. Поразительно, как геологи крупных горнодобывающих компаний просмотрели этот небольшой карман, но ведь никто не ожидал появления здесь золотой жилы – никто, кроме Твентимен-Джонса и Шасы Кортни.

Однако жила залегает под землей, над которой сейчас кружит «москит». Казалось невероятным, что человек в силах так глубоко уйти под землю, и все же Шаса мысленно уже видел высокий копер шахты «Серебряная река», поднимающийся на двести футов над унылой равниной, и ствол шахты, спускающийся на милю и глубже в подземную реку драгоценного металла.

«Янки не смогут удерживать цену на золото – им придется ее отпустить», – сказал себе Шаса.

Он положил «москит» на крыло, и на приборном щитке стал ровно поворачиваться указатель гирокомпаса. Шаса поднял крыло, и самолет лег точно на новый курс 125°.

– Пятнадцать минут при таком ветре, – пробормотал Шаса, отмечая курс на лежащей на коленях крупномасштабной карте, и волнение не оставляло его весь остаток полета, пока он не увидел прямо впереди в неподвижном воздухе черный карандаш дыма. Для него зажгли дымный бакен.

В конце полосы перед одиноким ангаром из оцинкованного железа стояла «дакота», большой самолет со знаками военно-воздушных сил. Дорожка была из желтой глины, твердой и гладкой, и «москит» опустился на нее без малейшего толчка. Потребовались бесконечные упражнения, чтобы, потеряв глаз, научиться так точно определять расстояния.

Шаса откинул капот и подрулил к ангару. У мачты с ветровым конусом стоял «форд»-пикап, а рядом с ямой, из которой шел дым, виднелась одинокая фигура в брюках защитного цвета и рубашке. Человек, подбоченясь, смотрел, как Шаса подъезжает и глушит двигатель. Когда Шаса спрыгнул на землю, человек подошел и протянул руку, но его лицо оставалось серьезным, выражение – сдержанным, что противоречило приветственному жесту.

– Добрый день, господин министр, – сказал Шаса, тоже без улыбки. Рукопожатие было крепким, но коротким. Когда Шаса глубоко заглянул в светлые глаза Манфреда Деларея, его охватило странное ощущение дежавю, будто он в каких-то отчаянных обстоятельствах уже смотрел в эти глаза. Ему пришлось тряхнуть головой, чтобы избавиться от этого ощущения.

– Я рад за нас обоих, что вы смогли прилететь. Помочь с багажом? – спросил Манфред Деларей.

– Не беспокойтесь, я справлюсь.

Шаса закрепил «москит» и достал из бомболюка багаж, а Манфред тем временем гасил огонь в яме.

– Прихватили ружье? – заметил Манфред. – Какое у вас?

– «Ремингтон магнум», семимиллиметровка. – Шаса сложил багаж в кузов грузовика и раскрыл пассажирскую дверцу «форда».

– Очень подходит для такой стрельбы, – одобрил Манфред, трогая пикап с места. – На дальнее расстояние на плоской поверхности.

Он развернул грузовик, и несколько минут они ехали в молчании.

– Премьер-министр не смог быть, – сказал наконец Манфред. – Собирался, но прислал вам письмо. Оно подтверждает, что у меня есть полномочия.

– Принимается, – ответил Шаса с бесстрастным лицом.

– Но здесь министр финансов, а наш хозяин – министр сельского хозяйства, это его ферма. Одна из самых крупных в Свободной республике.

– На меня это произвело впечатление.

– Да, – кивнул Манфред. – Наверняка. – Он прямо посмотрел на Шасу. – Не кажется ли вам странным, что мы постоянно противостоим друг другу?

– Мне приходило это в голову, – признался Шаса.

– Не кажется ли вам, что тому должна быть причина… что-то такое, о чем мы не подозреваем? – настаивал Манфред, и Шаса пожал плечами.

– Не думаю – это всего лишь совпадение.

Ответ, казалось, разочаровал Манфреда.

– Ваша мать никогда не говорила обо мне?

Шаса удивился.

– Моя мать? Господи Боже, не думаю. Возможно, упоминала – а почему вы спрашиваете?

Манфред, казалось, не слышал; он смотрел вперед.

– А вот и поместье, – сказал он, решительно закрывая тему.

Грузовик выехал на край неглубокой долины, и прямо под ними открылось поместье. Должно быть, вода здесь залегала неглубоко под поверхностью, потому что растительность была буйная и зеленая. По всей долине были разбросаны стальные башни десятка ветряков. Дом стоял на плантации эвкалиптов, многочисленные пристройки за домом были недавно выбелены и выглядели превосходно. Перед одним из длинных гаражей выстроились в ряд двадцать или больше новеньких тракторов, а на пастбищах виднелись стада овец. Равнина за домом, уходившая почти к горизонту, была целиком распахана; тысячи акров шоколадного суглинка готовы к посеву кукурузы. Это сердце народа африкандеров, здесь националистическая партия всегда пользуется безусловной и неизменной поддержкой, и именно поэтому в период правления националистов границы избирательных округов были изменены, чтобы удалить центры власти от скоплений городского населения, в избирательные участки в сельской местности. Поэтому теперь националисты могли вечно оставаться у власти. Шаса поморщился. Манфред сразу посмотрел на него, но Шаса ничего не стал объяснять. Они подъехали к дому и остановились на переднем дворе.

За длинным кухонным столом желтого дерева сидело больше десятка мужчин, они курили, пили кофе и беседовали. Женщины им прислуживали. Мужчины встали, здороваясь с Шасой, и он обошел стол, пожимая руки и обмениваясь вежливыми, хотя и сдержанными приветствиями.

Шаса всех их знал. Он много раз смотрел им в лицо через зал заседаний парламента, и почти каждый хоть раз да пал жертвой его злого языка, а они в свою очередь нападали на него с едкой критикой, но сейчас они подвинулись, давая Шасе место за столом, и хозяйка налила ему крепкого черного кофе и поставила перед ним блюдо с сухарями и сладкими булочками. Все обращались с ним с теми врожденными вежливостью и радушием, которые составляют неотъемлемые черты африкандеров. Хотя все были одеты в простые охотничьи костюмы и старались казаться простыми неотесанными фермерами, на самом деле это были проницательные и искусные политики, входившие в число самых богатых и влиятельных людей этой земли.

Шаса превосходно говорил на их языке, понимал самые завуалированные намеки и смеялся шуткам, но не был одним из них. Он был rooinek’ом (красношеим), традиционным врагом, и они незаметно сомкнули ряды против него.

Когда Шаса допил кофе, хозяин, министр сельского хозяйства, сказал:

– Покажу вам вашу комнату. Переоденьтесь и распакуйте ружье. Как только станет прохладней, начнем охоту.

В самом начале пятого караван грузовиков-пикапов отправился в путь. Более пожилые и важные охотники ехали в кабинах, остальные стояли в открытых кузовах. Караван выбрался из долины, обогнул возделанные поля и направился к равнинам за грядой невысоких холмов на горизонте.

Наконец они увидели дичь – небольшие стада антилоп-прыгунов далеко на равнине, словно светлую землю присыпали тонко смолотой корицей, но машины продолжали движение и задержались только у подножия каменистых холмов. Передовой грузовик на мгновение остановился, из него выпрыгнули двое охотников и тут же углубились в заросшую донгу.

– Удачи! Стреляйте метко! – напутствовали их остальные, проезжая. Через несколько сотен ярдов процессия снова остановилась и высадила новую пару охотников.

Через полчаса все охотники заняли свои места на неровной линии, вытянутой вдоль подножия холмов. Манфреду Деларею и Шасе досталась груда серых камней, и они присели в ожидании, положив ружья на колени и глядя на равнину, усеянную более темными кустами.

Грузовики, которые вели подростки, сыновья хозяина, удалились по широкой дуге и превратились в точки на светлой полоске горизонта; каждый обозначало страусовое перо пыли, поднятой машиной. Потом грузовики повернули назад к холмам, медленно, не быстрее пешехода, и погнали перед собой рассеянные по равнине стада антилоп.

Шасе и Манфреду почти час предстояло ждать, пока дичь окажется на расстоянии выстрела, и они болтали, с виду бесцельно и небрежно, почти не касаясь политики, но обсуждая хозяина, министра сельского хозяйства, и остальных гостей. Затем Манфред совершенно неожиданно сменил тему разговора и заметил, как мало отличается политика и стремления правящей Националистической партии и оппозиционной Объединенной партии Шасы.

– Если внимательно присмотреться, разница между нами только в методах и степени. Мы оба хотим, чтобы Южная Африка оставалась безопасной для белого человека и европейский цивилизации. Мы оба знаем, что для всех нас апартеид – вопрос жизни и смерти. Без него мы утонем в черном море. После смерти Сматса ваша партия сделала значительные шаги в нашу сторону, а левые и либералы начали уходить от вас.

Шаса старался отвечать уклончиво, но довод был уместный и очень неприятный. В партии, к которой он, Шаса, принадлежал, возник глубокий раскол, и с каждым днем становилось все очевиднее, что им никогда не удастся сформировать правительство страны. Однако Шасу интересовало, к чему клонит Манфред Деларей. Он научился всегда оценивать противника по достоинству и чувствовал, что его старательно подводят к тому, чтобы объявить об истинной цели приглашения. Было очевидно, что хозяин нарочно поставил их в пару и что все остальные участники приема посвящены в суть происходящего. Шаса говорил мало, ничего не признавал и с возрастающим волнением ждал, когда затаившийся зверь покажется во всей красе.

– Вы знаете, что мы укрепили положение языка и культуры англоговорящих южноафриканцев. Попытка умалить их права впредь исключена – мы полагаем своими братьями всех англоговорящих граждан доброй воли, которые считают себя южноафриканцами. Наши судьбы связаны стальной цепью… – Манфред замолчал и поднес к глазам бинокль. – Они уже близко, – сказал он. – Стоит приготовиться. – Он опустил бинокль и улыбнулся Шасе. – Я слышал, вы меткий стрелок. С нетерпением жду демонстрации.

Шаса был разочарован. Ему хотелось узнать, к чему вся эта тщательная подготовка, но он скрыл нетерпение за любезной улыбкой и раскрыл затвор своего ружья.

– В одном вы правы, господин министр, – сказал он. – Мы связаны стальной цепью. Будем надеяться, что ее вес не потянет нас вниз.

Он увидел вспышку в этих необычных желтых топазовых глазах – вспышку гнева или торжества. Он не знал точно: это длилось всего мгновение.

– Я буду стрелять только от центральной линии вперед и направо, – сказал Манфред. – А вы только влево. Договорились?

– Договорились, – кивнул Шаса и почувствовал раздражение от того, что им так легко и быстро начали командовать. Манфред занял такое место, что должен был стрелять в правую сторону, это естественно для всякого стрелка-правши.

«Тебе нужно преимущество», – мрачно подумал Шаса, а вслух сказал:

– Я слышал, вы тоже хорошо стреляете. Как насчет ставки на добычу?

– Я не бьюсь об заклад, – легко ответил Манфред, – это изобретение дьявола. Но я с интересом сравню наши мешки с добычей.

Шаса сразу вспомнил, что Манфред Деларей кальвинист-ортодокс, то есть страшный пуританин.

Шаса аккуратно зарядил ружье. Он сам готовил патроны, не доверяя массовому производству боеприпасов. Блестящие медные гильзы были заполнены порохом «норма», который придаст пуле «нослер партишн» скорость больше трех тысяч футов в секунду. Пуля особой конструкции и при ударе расплющивается.

Он закрыл затвор, поднес оружие к плечу и в оптический прицел стал осматривать равнину. Грузовики находились меньше чем в миле, они разъезжали взад и вперед, мешая стадам прорваться назад, медленно тесня животных в сторону холмов и прятавшихся у их подножий охотников. Шаса быстро поморгал, чтобы лучше видеть, и разглядел отдельных животных в стаде, теснимом грузовиками.

Легкие, как дым, они двигались по равнине, словно тень облака. Грациозные, невероятно красивые, они бежали изящно, высоко подняв головы, увенчанные рогами в форме совершенной маленькой лиры.

Потеряв возможность видеть двумя глазами, Шаса с трудом оценивал расстояния, но он научился принимать во внимание относительные размеры и добавил к этому своего рода шестое чувство, которое позволяло ему водить самолет, уверенно бить по мячу, играя в поло, и стрелять нисколько не хуже, чем человек с обоими глазами.

Ближние из бегущих антилоп были уже почти на границе зоны обстрела, когда вдалеке на линии послышались выстрелы, и стадо почти мгновенно обратилось в молчаливое бегство, словно по воздуху. Каждая маленькая антилопа танцевала и прыгала на длинных ногах не толще большого пальца человека. Казалось, антилопы перестали подчиняться закону тяготения: каждый гибкий прыжок расплывался на фоне выжженной земли, животные взвивались над ней в том великолепном акробатическом танце, за который им дали название «прыгуны», белоснежная, яркая шерсть на их спинах встала дыбом от тревоги.

Легче сбить взлетающего тетерева: прыгунов невозможно поймать в перекрестье оптического прицела, а стрелять прямо в быструю антилопу бесполезно – необходимо прицелиться в пустоту, где она будет микросекунду спустя и где ее настигнет летящая быстрее звука пуля.

Некоторые выучиваются стрелять за годы практики и благодаря умению сосредоточиваться. У Шасы это был врожденный талант. Когда он поворачивался корпусом, длинный ствол нацеливался точно в то место, куда Шаса смотрел, и перекрестье оптического прицела останавливалось по центру поля зрения, на бегущем животном, которое в это мгновение высоко взвивалось в воздух. Шаса не сознавал, как жмет на курок: ружье словно действовало по собственной воле, и отдача ударяла в плечо точно в рассчитанное мгновение.

Самец умер в воздухе, развернутый пулей так, что белоснежное брюхо сверкнуло на солнце; от удара крошечной металлической капсулы, пробившей сердце, антилопа проделала сальто, упала, перекувырнулась через голову и застыла.

Шаса передернул затвор, выбрал следующее бегущее животное, выстрелил, и острый запах горелого пороха заполнил ноздри. Он стрелял, пока ствол не раскалился так, что стал обжигать, а барабанные перепонки не заболели от грохота выстрелов.

Наконец стадо пробежало мимо и скрылось в холмах у охотников в тылу, и ружейный огонь утих. Шаса достал из ружья оставшиеся патроны и посмотрел на Манфреда Деларея.

– Восемь, – сказал Манфред, – и две раненых.

Поразительно, как эти изящные животные способны были бежать, раненные неточно попавшей пулей. Придется идти за ними. Нельзя позволять подранку страдать попусту.

– Восемь – хороший результат, – сказал Шаса. – Просто отличная стрельба!

– А у вас? – спросил Манфред. – Сколько?

– Двенадцать, – бесстрастно ответил Шаса.

– И сколько раненых?

Манфред умело скрыл досаду.

– О. – Шаса наконец улыбнулся. – Я не раню животных – я их сразу убиваю.

Достаточно. Незачем сыпать соль на рану.

Шаса оставил Манфреда и направился к ближайшей туше. Прыгун лежал на боку, смерть раскрыла глубокую складку вдоль его спины, и оттуда показалась грива белоснежной шерсти. Шаса опустился на одно колено и погладил этот прекрасный гребень. Из желез в складках шкуры выделился красновато-коричневый мускус. Шаса раздвинул длинную шерсть, потер выделения подушечкой указательного пальца, поднес палец к лицу и вдохнул аромат меда. Запах скорее цветка, а не животного. Тут им овладела охотничья грусть: он печалился об убитом им прекрасном животном.

– Спасибо, что умер для меня, – прошептал он древнюю бушменскую молитву, которой давным-давно его научила Сантэн, но печаль – это наслаждение, и атавистической голод охотника в глубине его существа на мгновение был утолен.

* * *

В вечерней прохладе мужчины собрались перед домом у ям с пылающими углями. Braaivleis, запекание мяса, – ритуал, следующий за охотой: мясо пекут мужчины, а женщины в это время готовят на длинных складных столах на веранде салаты и пудинги. Прежде чем уложить на уголья в ямы, дичину маринуют или шпигуют, из нее делают острые сосиски, а печень, почки и требуху готовят по тщательно сберегаемым старинным рецептам. Тем временем самоназначенные повара с помощью щедрых доз mampoer – ароматного персикового бренди – не дают огню чересчур разгораться.

Сборный оркестр цветных работников с фермы играл на банджо и концертино традиционные сельские мелодии, часть гостей танцевала на широкой веранде перед домом. Немногие молодые женщины были явно не прочь пофлиртовать, и Шаса задумчиво поглядывал на них. От всех от них, загорелых, пышущих здоровьем, веяло безыскусной чувственностью, которая из-за строгого кальвинистского воспитания делала их еще более привлекательными. Но больше всего Шасу привлекали их недоступность и очевидная девственность: он наслаждался не только добычей, но и ее преследованием.

Однако здесь на кону оказалось слишком многое, чтобы рискнуть хоть чем-то оскорбить хозяев. Шаса избегал застенчивых, но цепких взглядов, которые бросали в его сторону молодые женщины, избегал так же старательно, как крепкого персикового бренди, и наполнял свой стакан имбирным элем. Он знал, что еще до завершения вечера ему потребуется вся его сообразительность.

Когда голод, обостренный охотой, был утолен благодаря грудам курящегося парком жареного мяса на тарелках и остатки, к радости слуг, унесли, Шаса обнаружил, что сидит в конце длинной веранды, дальше всех от оркестра. Напротив сидел Манфред Деларей, а еще два министра правительства удобно раскинулись в креслах с боков от Шасы. Несмотря на кажущуюся расслабленность отдыхающих, краем глаза все трое внимательно наблюдали за ним.

«Сейчас начнется главное», – подумал Шаса, и почти сразу Манфред заговорил.

– Я сказал минхееру Кортни, что во многих отношениях мы похожи, – негромко начал он, и оба его коллеги закивали с умным видом. – Мы все хотим защитить свою землю и сохранить в ней то, что хорошо и достойно сохранения. «Бог избрал нас хранителями – наш долг защищать всех его чад и добиться, чтобы самобытность каждой группы и каждой отдельной культуры сохранялись нетронутыми и обособленными».

Последняя фраза была взята из партийной программы, утверждавшей право на божественный отбор, и Шаса сотни раз слышал ее раньше; поэтому, хотя он кивал и уклончиво хмыкал, в нем проснулось беспокойство.

– Нам предстоит очень много сделать, – продолжал между тем Манфред. – После очередных выборов нас ждет трудная работа: мы каменщики, возводящие здание, которое простоит тысячи лет. Образцовое общество, где каждой группе отводится свое место, так чтобы она не вторгалась в чужое пространство, широкую и устойчивую пирамиду, образующую уникальное общество.

Некоторое время все молчали, обдумывая эту прекрасную картину, и хотя лицо Шасы ничего не выражало, в глубине души он улыбнулся удачной метафоре. Нет никакого сомнения, какая группа, по их мнению, должна занимать вершину этой божественно предопределенной пирамиды.

– И, однако, у нас есть враги? – подсказал Манфреду министр сельского хозяйства.

– Да, враги – внутренние, и внешние. По мере продвижения работы враги заявляют о себе все более громко, становятся все более опасными. Чем мы ближе к успеху, тем активней они стараются помешать нам.

– Они собираются с силами.

– Да, – согласился Манфред. – Даже от наших старых, традиционных друзей начинают поступать предупреждения и угрозы. Америку, которой следовало бы лучше других понимать нас, раздирают собственные проблемы – неестественные притязания негров, рабами привезенных из Африки. Даже Британия – с началом движения мау-мау[17] в Кении и с распадом Индийской империи – стремится диктовать нам политику и отвратить от пути, который мы считаем верным.

– Они считают нас слабыми и уязвимыми.

– Они уже заговорили намеками об эмбарго на поставку оружия и отказывают нам в вооружении, необходимом для самозащиты от черного врага, который собирается во мраке.

– Они правы, – резко вмешался Манфред. – Мы слабы и дезорганизованы в военном отношении. Мы во власти их угроз…

– Это надо изменить, – решительно заговорил министр финансов. – Мы должны сделаться сильными.

– В следующем бюджете ассигнования на оборону составят пятьдесят миллионов фунтов, а к концу десятилетия будет уже миллиард.

– Мы должны быть выше их угроз, будь то обещания санкций, бойкота или эмбарго.

– Сила в единстве, ex unitate vires, – сказал Манфред Деларей. – И, однако, традиционно и по склонностям африкандеры всегда были земледельцами, сельскими жителями. Из-за дискриминации, которой мы подвергались сотни лет, мы были исключены из торговли и промышленного производства и не владеем умениями, обычными для наших англоговорящих соотечественников. – Манфред помолчал, взглянул в поисках одобрения на двух других министров и продолжил: – Страна отчаянно нуждается в богатстве, без которого наша мечта не может осуществиться. Но у нас не хватает мастерства и умений для этого грандиозного начинания. Нужен особый человек. – Теперь все пристально смотрели на Шасу. – Человек с энергией юности, но зрелым опытом, человек, доказавший, что он гений в области финансов и организации. В рядах своей партии мы не можем найти такого человека.

Шаса уставился на них. То, что они предлагали, было нелепо до крайности. Он вырос в тени Яна Кристиана Сматса и был естественно и непоколебимо привязан к партии Сматса, которую основал этот великий и славный человек. Он раскрыл рот, собираясь дать гневную отповедь, но Манфред поднял руку, останавливая его.

– Вначале выслушайте меня, – сказал он. – Человек, избранный для этой патриотической работы, получит крайне важное назначение в правительстве; премьер-министр специально для него создаст эту должность. Он станет министром горной промышленности.

Шаса медленно закрыл рот. Как, должно быть, старательно они изучали его, как точно проанализировали и назначили цену! Основы его политических верований и принципов были потрясены, стены треснули. Его возвели на вершину и показали награду, которую он может получить.

* * *

На высоте двадцать тысяч футов Шаса выровнял «москит» и лег на курс. Он усилил приток кислорода в маску, чтобы обострить способность соображать. До Янгфилда оставалось четыре часа лета – четыре часа на то, чтобы все тщательно обдумать, и он попытался отгородиться от страстей и эмоций, которые могли помешать принять взвешенное решение, но размышлениям мешало возбуждение. Перспектива получить огромную власть, создать арсенал, который сделает его страну сильнейшим государством Африки и заставит считаться с ней весь мир, внушала благоговение и некоторый страх. Власть! От этой мысли у Шасы начинала слегка кружиться голова: наконец перед ним то, о чем он всегда мечтал. Нужно только воспользоваться моментом и протянуть руку. Но это будет стоить ему чести и гордости – как он объяснит свой поступок тем, кто в него верит?

Неожиданно он вспомнил о Блэйне Малкомсе, своем учителе и советчике, человеке, все эти годы заменявшем ему отца. Что тот подумает об ужасном предательстве, которое готов совершить Шаса?

– Примкнув к ним, я сделаю много добра, Блэйн, – сказал он в маску. – Помогу изменить их и переделать лучше, чем оставаясь в оппозиции, ведь у меня будет власть…

Но он знал, что лишь оттягивает принятие решения и никакие соображения не важны.

Все в конечном счете сводится к одному – к власти, и хотя Блэйн Малкомс никогда не сможет простить того, что сочтет предательством, Шаса знал: есть человек, который его поймет, поддержит и подбодрит. Именно Сантэн Кортни-Малкомс тщательно готовила сына к получению и использованию богатства и власти.

– Все может осуществиться, мама. Не совсем так, как мы планировали, однако все это возможно.

Но тут ему в голову пришла новая мысль, и яркий свет охватившего его торжества омрачила тень.

Он взглянул на красную папку, которую министр внутренних дел Манфред Деларей дал ему в аэропорту, перед тем как Шаса поднялся в кабину «москита», и которая лежала теперь на сиденье рядом.

– Есть только одна проблема, которую вам придется решить, если вы примете наше предложение, – сказал Манфред, передавая ему папку, – серьезная проблема. Вот она.