Кортни - Когда пируют львы

– Каждый раз все лучше и лучше, правда, Шон?

– Ах!

Шон потянулся, прогнув спину и раскинув руки.

– Шон, ты ведь любишь меня?

– Конечно. Конечно люблю.

– Думаю, ты должен меня любить, если сделал… – она запнулась. – То, что ты сделал.

– Я ведь только что так и сказал.

Внимание Шона привлекла корзина. Он взял яблоко и вытер его об одеяло.

– Скажи. Обними меня и скажи как положено.

– Эй, Энн, сколько раз мне это говорить?

Шон откусил от яблока.

– Ты принесла кукурузное печенье?

Уже смеркалось, когда Шон вернулся в Тёнис-крааль. Он отдал лошадь одному из конюхов и пошел в дом. Тело его звенело от солнца, он чувствовал пустоту и печаль после любви. Но печаль была приятная, как грусть старых воспоминаний.

Гаррик был в столовой, он ужинал в одиночестве. Шон вошел, и Гаррик испуганно посмотрел на него.

– Привет, Гарри.

Шон улыбнулся, и эта улыбка мгновенно ослепила Гарри. Шон сел рядом и слегка ущипнул его за руку.

– Оставил мне что-нибудь?

Его ненависть исчезла.

– Много чего, – энергично кивнул Гаррик. – Попробуй картошку, она очень вкусная.

Глава 14

– Говорят, губернатор приглашал к себе твоего па, когда он был в Питермарицбурге. Они разговаривали два часа.

Стефан Эразмус вынул трубку изо рта и сплюнул на рельсы. В коричневой одежде из домотканого сукна и башмаках из сыромятной кожи он не выглядел богатым скотоводом.

– Ну, нам не нужен пророк, чтобы он объяснил, из-за чего это, верно, парень?

– Конечно, сэр, – неопределенно ответил Шон.

Поезд опаздывал, и Шон слушал старика невнимательно. Ему предстояло объяснить отцу запись в книге учета, и он мысленно репетировал свою речь.

– Ja, мы все знаем. – Старик Эразмус вновь сунул трубку в зубы. – Две недели назад британский агент был отозван из крааля Сетевайо в Джинджиндлову. Да в прежние времена мы давно послали бы отряд! – Он снова набил трубку, придавливая табак мозолистым указательным пальцем. Шон заметил, что палец этот искривился от сотен выстрелов из тяжелого ружья. – Ты ведь никогда не бывал в отряде, молодой человек?

– Нет, сэр.

– Пора тебе начинать, – сказал Эразмус. – Самое время.

На откосе засвистел поезд, и Шон виновато вздрогнул.

– Вот и он.

Эразмус встал со скамьи, на которой они сидели, а из своего помещения вышел начальник станции со свернутым красным флажком в руке. Шон почувствовал, как его желудок опускается и останавливается где-то около колен.

Поезд миновал их, пуская пар и тормозя. Единственный пассажирский вагон остановился точно у деревянной платформы. Эразмус вышел вперед и подал руку Уэйту.

– Доброе утро, Стеф.

– Доброе, Уэйт. Говорят, ты теперь новый председатель? Отлично, парень!

– Спасибо. Получили мою телеграмму?

Они разговаривали на африкаансе.

– Ja. Получил. И сказал остальным. Завтра соберемся в Тёнис-краале.

– Хорошо, – кивнул Уэйт. – Ты, конечно, останешься перекусить? Нам нужно о многом поговорить.

– Это то, о чем я думаю?

Эразмус криво улыбнулся. Борода вокруг его рта пожелтела от табака, лицо было коричневым и морщинистым.

– Все расскажу завтра, Стеф. – Уайт подмигнул ему. – А тем временем лучше достань из нафталина свое старое гладкоствольное ружье.

Они рассмеялись – один басисто, другой по-стариковски скрипуче.

– Хватай багаж, Шон. Поехали домой.

Уэйт взял за руку Аду, и вместе с Эразмусом они пошли к коляске. Ада была в новом пальто с мутоновыми рукавами и в широкополой шляпе со страусовыми перьями. Выглядела она прекрасно, но чуть встревоженно, когда слушала разговор мужчин.

Странно, но женщины не способны встретить войну с таким же мальчишеским энтузиазмом, как мужчины.

– Шон! – Рев Уэйта разнесся из кабинета по всему дому. Сквозь закрытую дверь его было отлично слышно в гостиной. Ада уронила шитье на колени, и лицо ее приняло неестественно спокойное выражение.

Шон встал со стула.

– Надо было рассказать ему раньше, – тихо сказал Гаррик. – За ланчем.

– Не было возможности.

– Шон! – Вновь проорали из кабинета.

– Что случилось? – спокойно спросила Ада.

– Ничего, ма. Не беспокойся.

Шон направился к двери.

– Шон, – испуганно заговорил Гаррик. – Ты ведь… я хочу сказать, ты ведь не расскажешь…

Он замолчал и съежился в кресле, в глазах его были страх и мольба.

– Все в порядке, Гарри. Я все улажу.

Уэйт Кортни стоял за столом. Между его стиснутыми кулаками лежала книга учета скота. Когда Шон вошел и закрыл за собой дверь, отец поднял голову.

– Что это?

Большим пальцем, пятнистым от табака, он ткнул в страницу.

Шон открыл рот и снова его закрыл.

– Давай. Я слушаю.

– Ну, па…

– Ну, па! – повторил Уэйт. – Расскажи, как тебе удалось меньше чем за неделю перебить половину скота на ферме?

– Не половину – всего тринадцать голов.

Шона такое преувеличение ошеломило.

– Всего тринадцать! – взревел Уэйт. – Всего тринадцать! Боже всемогущий, сказать, сколько это в наличных?

Сказать, сколько на них ушло времени и сил?

– Я знаю, па.

– Знаешь. – Уэйт тяжело дышал. – Да, ты все знаешь. Тебе никто ничего не может сказать. Теперь ты убил тринадцать голов первоклассного скота!

– Па…

– Хватит с меня «па», клянусь Иисусом! – Уэйт захлопнул тяжелую книгу. – Просто расскажи, как ты умудрился это сделать. Что за «отравление раствором»? Что за дьявольщина это «отравление раствором»? Ты что, давал его им пить? Или заливал им в зад?

– Раствор был слишком крепок, – сказал Шон.

– А почему раствор был слишком крепок? Сколько ты налил?

Шон глубоко вдохнул.

– Я налил четыре бочки.

Наступила тишина, потом Уэйт негромко переспросил:

– Сколько?

– Четыре бочки.

– Ты что, с ума сошел? Совсем спятил?

– Я не думал, что это им повредит. – Забыв тщательно отрепетированную речь, Шон бессознательно повторил слова, которые слышал от Гаррика. – Было уже поздно, а моя нога…

Шон замолчал; Уэйт смотрел на него, и на его лице появилось понимание.

– Гарри, – сказал он.

– Нет! – закричал Шон. – Это не он! Это я виноват!

– Ты лжешь.

Уэйт вышел из-за стола. В его голосе звучало недоверие. Насколько он знал, такое происходило в первый раз.

Он посмотрел на Шона, и гнев его вернулся, только стал гораздо сильней. Он забыл о быках, теперь его занимала только ложь.

– Клянусь Христом, я научу тебя говорить правду.

Уэйт схватил со стола хлыст.

– Не бей меня, па, – предупредил Шон, пятясь.

Уэйт взмахнул хлыстом.

Хлыст негромко свистнул, Шон отпрянул, но конец плети задел его плечо. Шон ахнул от боли и поднял руки, защищаясь.

– Лживый сопляк, выродок! – закричал Уэйт и ударил хлыстом сбоку, словно жал пшеницу; на этот раз хлыст обвился вокруг груди Шона под поднятыми руками. Он разрезал рубаху как бритвой; ткань упала, обнажив красный рваный рубец поперек ребер и на спине.

– А вот тебе еще!

Уэйт снова занес хлыст – повернувшись, он на миг потерял равновесие и тут же понял, что допустил ошибку. Шон больше не прижимал руки к рубцу на теле, он опустил их и сжал кулаки. Кончики его бровей приподнялись, придавая лицу выражение сатанинской ярости. Он побледнел и оскалился. Его глаза, уже не голубые, а горящие черные, оказались на одном уровне с глазами Уэйта.

«Он нападет на меня». Удивление лишило Уэйта проворства, и он не успел опустить руку, державшую хлыст. Шон ударил его. Он прочно стоял на ногах и вложил всю силу своего тела в удар, нацелив его в середину груди Уэйта.

С колотящимся сердцем, теряя силы, Уэйт отшатнулся и ударился о стол, выронив хлыст. Шон бросился на отца.

Уэйту показалось, что он жук в блюдце с патокой – он мог смотреть и думать, но не мог шелохнуться. Он видел, как Шон сделал три шага вперед, видел его правую руку, нацеленную, как ствол ружья, в его беззащитное лицо.

В это мгновение, пока тело медленно двигалось, а мозг напряженно работал, родительская пелена спала с глаз Уэйта Кортни, и он понял, что дерется с мужчиной, который не уступает ему в силе и росте, но превосходит быстротой движений. И что единственное его преимущество – опыт, полученный за сорок лет драк.

Шон ударил; удар был такой же сильный, как первый, и Уэйт знал, что не выдержит, если он придется по лицу, но в то же время не мог увернуться. Он прижал подбородок к груди и подставил под удар Шона темя головы. Удар отбросил его на стол, и, падая, он услышал, как хрустнули пальцы Шона.

Уэйт поднялся на колени, держась за край стола, и посмотрел на сына. Шон согнулся от боли, прижимая сломанные пальцы к животу. Уэйт распрямился и набрал воздуха в грудь – он чувствовал, как к нему возвращаются силы.

– Хорошо, – сказал он. – Хочешь драться – подеремся.

Он вышел из-за стола, двигаясь неторопливо, держа руки наготове; теперь он правильно оценивал этого мужчину.

– Сейчас ты света белого не взвидишь, – объявил Уэйт.

Шон посмотрел на него. На его лице была боль, но и гнев.

И когда Уэйт увидел это, что-то внутри него шевельнулось.

Он умеет драться, и он смел. Теперь посмотрим, выдержит ли он избиение. Уэйт медленно приближался, следя за левой рукой и не обращая внимания на сломанную правую: он знал, как больно Шону. В таком состоянии никто не в силах пользоваться рукой.

Он выбросил вперед левую, проверяя, пробуя отвлечь Шона. Шон отступил вбок, уходя от удара. Теперь Уэйт был совершенно открыт для правой руки Шона, его сломанной правой, которую невозможно использовать, и Шон со всех сил ударил ею Уэйта в лицо.

Перед глазами Уэйта вспыхнули яркие огни – наступила тьма, он упал на леопардовую шкуру, ударившись о нее, и заскользил прямо в камин. В темноте он почувствовал на себе руки Шона и услышал его голос:

– Па, боже мой, па! Как ты?

Тьма отчасти расступилась, и Уэйт увидел лицо Шона. Теперь на этом лице не было гнева, только тревога и почти паника.

– Па, о Боже! Пожалуйста, па!

Уэйт попытался сесть, но не смог. Шон помогал ему. Он склонился над Уэйтом, держа его, беспомощно прикасался к его лицу, пытался убрать волосы со лба, приглаживая встрепанную бороду.

– Прости, па, мне ужасно жаль. Правда. Давай я помогу тебе сесть в кресло.

Уэйт сел в кресло и принялся растирать челюсть.

Шон хлопотал возле него, забыв о своей руке.

– Чего ты хотел? Убить меня? – огорченно спросил Уэйт.

– Я не хотел. Я просто сорвался.

– Это я заметил, – сказал Уэйт. – Трудно было не заметить.

– Па, насчет Гарри. Не говори ему ничего, ладно?

Уэйт отнял руку от лица и внимательно посмотрел на Шона.

– Заключим сделку, – сказал он. – Я ничего не скажу Гарри, а ты обещаешь мне две вещи. Во-первых, ты больше никогда не будешь мне лгать.

Шон быстро кивнул.

– Во-вторых, если кто-нибудь ударит тебя хлыстом, ты сделаешь с ним то же, что со мной.

Шон заулыбался, а Уэйт хрипло продолжал:

– Давай посмотрим твою руку.

Шон протянул ее, и Уэйт приступил к осмотру, двигая по очереди каждый палец. Шон поморщился.

– Больно? – спросил Уэйт. «И он ударил меня такой рукой! Святой Иисусе, какого дикаря я вырастил!»

– Немного.

Шон снова побледнел.

– Сильно досталось. Тебе нужно немедленно отправиться в город, чтобы рукой занялся доктор Ван Роойен.

Шон направился к двери.

– Подожди. – Шон остановился, и Уэйт встал с кресла. – Я поеду с тобой.

– Все в порядке, па, лучше отдохни дома.

Уэйт не обратил внимания на его слова и подошел к сыну.

– Правда, па, я справлюсь один.

– Я поеду с тобой, – хрипло повторил Уэйт. И почти неслышно добавил: – Я хочу этого, черт побери.

Он поднял руку, чтобы обнять Шона за плечи, но, не коснувшись, снова опустил ее, и они вдвоем вышли в коридор.

Глава 15

На следующий день Шон с двумя пальцами в лубке неловко пользовался за обедом ножом, но аппетит его не пострадал. Как и полагалось, он не принимал участия в разговоре, за исключением тех редких случаев, когда его о чем-нибудь спрашивали. Но он слушал, работая челюстями и переводя взгляд с одного говорящего на другого. Они с Гарриком сидели в конце стола, а гости в соответствии со старшинством группировались вокруг Уэйта.

Сообразно своему возрасту и богатству Стефан Эразмус сидел по правую руку от хозяина; по другую сторону – Тим Хоуп-Браун, такой же богатый, но моложе на десять лет. Дальше Гюнтер Нойвенхьюзен, Сэм Тингл и Саймон Руссо. Если подсчитать, можно сказать, что за столом Уэйта Кортни собралось сто тысяч акров земли и полмиллиона фунтов стерлингов. Это были загорелые люди в коричневой одежде, коричневой обуви, с большими коричневыми мозолистыми руками и смуглыми обветренными лицами.

Теперь, когда обед подходил к концу, их обычная сдержанность исчезла, и все хотели говорить. Виноваты в этом были не только полдюжины бутылок доброго кейп-мозельского вина, выставленного Уэйтом, и большое количество съеденного. Здесь крылось нечто гораздо большее. Все чего-то ждали, все были возбуждены, и им трудно было сдерживаться.

– Велеть слугам убирать, Уэйт? – спросила Ада с другого конца стола.

– Да, спасибо, дорогая, мы выпьем кофе здесь.

Уэйт встал, взял с полки коробку сигар и по очереди поднес каждому гостю. Когда кончики были срезаны, сигары раскурены и мужчины откинулись на спинки стульев, глядя на дымящийся кофе в чашках, Ада вышла и Уэйт откашлялся, призывая всех к тишине.

– Господа. – Все смотрели на него. – В прошлый четверг я два часа разговаривал с губернатором. Мы обсудили последние сообщения из-за реки Тугелы. – Уэйт поднял свой бокал, отпил и, поворачивая ножку бокала в пальцах, продолжил: – Две недели назад был отозван британский агент при дворе зулусского короля. Возможно, «отозван» не вполне соответствующее слово, потому что король предложил вымазать его медом и привязать к муравейнику, а агент ее величества с благодарностью отклонил это предложение. Он быстро собрался и пересек границу.

Собравшиеся негромко рассмеялись.

– После этого Сетевайо перегнал все стада, которые паслись у реки, на север. Он приказал провести охоту на буйволов, для чего ему потребовались все его дьяволы – двадцать тысяч копий. Охота должна пройти на берегу Тугелы, где последнего буйвола видели десять лет назад. – Уэйт еще отпил из бокала и посмотрел на слушателей. – А еще он приказал преследовать раненую дичь и за границей.

Послышался общий вздох, гости начали переговариваться. Все знали, что таково традиционное зулусское объявление войны.

– Так что же, парень, нам делать? Сидеть и ждать, пока они придут и сожгут нас?

Эразмус наклонился вперед, глядя на Уэйта.

– Сэр Бартл Фрер неделю назад встретился с индунами Сетевайо. Им предложено до одиннадцатого января распустить дьяволов и снова принять британского агента в Зулуленде. Если Сетевайо не выполнит этот ультиматум, лорд Челмсфорд проведет карательную экспедицию силами регулярных частей и милиции.

Войска собираются и выйдут из Питермарицбурга через десять дней. Лорд Челмсфорд переправится через Тугелу в районе переправы Рорка и первым нападет на дьяволов. Правительство намерено устранить постоянную угрозу из-за границы и лишить зулусов военной силы.

– Самое время, – сказал Эразмус.

– Его превосходительство произвел меня в чин полковника и приказал собрать отряд от окрестностей Ледибурга. Я обещал ему, что не менее сорока человек, вооруженных, на лошадях и с запасом провизии, будут готовы присоединиться к Челмсфорду у Тугелы. Если нет возражений, господа, я назначаю вас своими офицерами. Я знаю, что могу рассчитывать на вас при выполнении обещания, данного его превосходительству.

Уэйт неожиданно отказался от формальных обращений и улыбнулся собравшимся.

– Плату будете собирать сами. Как обычно, скотом.

– Далеко ли на север Сетевайо отогнал свои стада? – спросил Тим Хоуп-Браун.

– Совсем недалеко, ручаюсь, – усмехнулся Стефан Эразмус.

– У меня тост! – сказал Саймон Руссо, поднимаясь с бокалом. – За королеву, лорда Челмсфорда и королевские стада зулусов!

Все встали, выпили, потом, внезапно смущенные этим порывом, сели, неловко покашливая и шаркая ногами.

– Ну хорошо, – сказал Уэйт, – перейдем к подробностям. Стеф, ты с твоими старшими сыновьями пойдешь?

– Ja, мы втроем, а еще мой брат и его сын.

– Записываем пятерых, Эразмус. Очень хорошо. Как ты, Гюнтер?

И они начали записывать количество людей, лошадей и фургонов; каждый из офицеров получил несколько заданий. Вопросы, ответы и обсуждения продолжались много часов, пока гости не покинули Тёнис-крааль.

Уезжали они плотной группой, пустив лошадей шагом, в седлах сидели расслабившись, свесив ноги, – так и поехали по дороге в Ледибург. Уэйт и его сыновья стояли на ступенях крыльца и смотрели им вслед.

Гарри попытался привлечь внимание отца.

– Да, мальчик?

Уэйт смотрел на уезжающих. Стефан Эразмус повернулся в седле и помахал шляпой, Уэйт помахал в ответ.

– Почему обязательно надо воевать? Если бы губернатор послал кого-нибудь поговорить с ними, войны бы не было.

Уэйт взглянул на него и слегка нахмурился.

– Если у тебя что-то есть, за него надо бороться, Гарри. Сетевайо собрал двадцать тысяч копий, чтобы отобрать у нас это. – Уэйт широким жестом обвел весь Тёнис-крааль. – Думаю, за это стоит повоевать, а, Шон?

– Еще бы! – с готовностью кивнул Шон.

– Но разве нельзя с ними договориться? – не отставал Гарри.

– Еще один крестик на листке бумаги! – презрительно ответил Уэйт. – Точно такой нашли на теле Пита Ретрипса. Много хорошего он ему дал?

Уэйт вернулся в дом, и сыновья пошли за ним.

Он опустился в кресло, вытянул ноги и улыбнулся Аде.

– Отличный обед, дорогая. – Он сложил руки на животе, невольно рыгнул и тут же раскаялся. – Прости, вырвалось.

Ада склонила голову к шитью, чтобы скрыть улыбку.

– В следующие несколько дней нужно многое сделать. – Он перенес внимание на сыновей. – Возьмем с собой один фургон с упряжкой мулов и по две лошади на каждого. Теперь об оружии…

– Но па, разве мы не можем просто… – начал Гаррик.

– Замолчи, – сказал Уэйт, и Гаррик сжался в своем кресле.

– Я вот думаю… – начал Шон.

– Не ты один, – проворчал Уэйт. – Черт возьми, это твой шанс получить свой скот и…

– Именно об этом я и думал, – прервал его Шон. – Теперь у всех будет больше скота, чем им под силу. И цены сразу упадут.

– Возможно – поначалу, – согласился Уэйт, – но через год-два они снова поднимутся.

– Может, нам все продать сейчас? Все, кроме быков-производителей и стельных коров, а после войны купить за полцены.

На мгновение Уэйт утратил дар речи, потом на лице его появилось удивленное выражение.

– Боже, такое мне и в голову не приходило!

– И, па. – Шон с энтузиазмом сжимал руки. – Нам понадобится больше земли. Когда приведем скот из-за Тугелы, нам негде будет его пасти. Мистер Пай объявил, что сдает в аренду Маунт-Синай и Махобас-Клуф. Он эту землю не использует. Может, возьмем ее до того, как все начнут искать новые пастбища?

– До того как ты начал думать, у нас было немало работы, – негромко сказал Уэйт, – но теперь ее прибавилось. – Он порылся в карманах, нашел трубку, набил табаком и посмотрел на Шона. Попытался сохранить нейтральное выражение, но на лице его видна была гордость. – Думай так и дальше, и однажды сильно разбогатеешь.

Уэйт не подозревал, насколько оправдается его пророчество, но время, когда Шон мог проиграть за карточным столом сумму, равную стоимости всего Тёнис-крааля и посмеяться этой потере, было еще далеко.

Глава 16

Отряд выступил в день Нового года.

Канун Нового года отмечали как двойной праздник. Добро пожаловать, 1879-й, и удачи Ледибургскому кавалерийскому отряду. Вся округа собралась в городе, чтобы поесть браавлис[6] и потанцевать на площади.

Покормить воинов, посмеяться, потанцевать и попеть, потом построить их и отправить на войну.

Шон и Гарри выехали рано. Уэйт и Ада должны были присоединиться к ним во второй половине дня. Стоял один из ярких дней натальского лета – ни ветра, ни облаков; в такой день пыль, поднятая фургонами, зависает тяжелым облаком. Они пересекли Бабуинов ручей и с его дальнего берега увидели город и облака пыли на всех ведущих в Ледибург дорогах.

– Ты только посмотри, – сказал Шон; он прикрывал глаза от яркого света и смотрел на северную дорогу. – Это, должно быть, фургон Эразмуса. С ним будет Карл.

Вереница фургонов походила на нитку бус.

– А вот этот – Петерсена или Нойвенхьюзена, – сказал Гарри.

– Поехали! – крикнул Шон и свободной, не держащей узду рукой хлопнул лошадь по шее. Кортни поскакали в город на своих крупных, гладких, с подстриженными на английский манер гривами лошадях.

Они обогнали фургон. На сиденье рядом с маменькой сидели две девушки, сестры Петерсен. Деннис Петерсен и его отец ехали перед фургоном.

Шон гикнул, проезжая мимо фургона, и девушки засмеялись и что-то крикнули в ответ, но ветер отнес их голоса.

– Поскакали, Деннис! – крикнул Шон, минуя двух неторопливых всадников. Лошадь Денниса попятилась, потом пустилась галопом вслед за лошадью Шона. Гарри мчался за ними.

Прижимаясь к шеям лошадей, держа поводья, как жокеи, они доскакали до перекрестка. Им навстречу двигался фургон Эразмуса.

– Карл, – крикнул Шон, слегка сдерживая лошадь, чтобы встать в стременах. – Карл, пошли, погоняем Сетевайо!

Все вместе они въехали в Ледибург, раскрасневшиеся, веселые и оживленные в предвкушении танцев и убийств.

Город был переполнен, улицы забиты фургонами, лошадьми, мужчинами, женщинами, девушками, собаками и слугами.

– Мне нужно остановиться у магазина Пая, – сказал Карл. – Идемте со мной, это недолго.

Они привязали лошадей и пошли в магазин. Шон, Деннис и Карл шли шумно и громко разговаривали. Это были мужчины – большие, загорелые, с широкой костью, с крепкими от тяжелой работы мышцами, но еще не вполне сознающие, что они мужчины.

Поэтому ходи вразвалку, смейся слишком громко, выкрикивай проклятия, если па нет поблизости, и никто не заметит твоих сомнений.

– Что надумал купить, Карл?

– Сапоги.

– Ну, это на весь день. Их ведь надо примерять. Пропустим половину веселья.

– Еще пару часов ничего не будет, – возразил Карл. – Подождите меня.

Вид Карла, примеряющего сапоги на свои большие ноги, не мог надолго задержать Шона. Он принялся бродить между грудами товаров, загромождавших магазин Пая. Здесь были горы рукоятей для лопат и мотыг, стопки одеял, лари с сахаром и солью, полки с посудой, мужские пальто и женские платья, лампы-молнии, свисающие с потолка седла – и все это было пропитано особым запахом универсального магазина – смесью запахов парафина, мыла и новой одежды.

Голубь в гнездо, железо к магниту… Ноги сами привели Шона к стойке с ружьями у дальней стены.

Он взял в руки карабин Ли Метфорда и взвел ударный механизм; кончиками пальцев погладил дерево, потом взвесил ружье в руках, проверяя равновесие, и наконец приложил к плечу.

– Здравствуй, Шон.

Прервав свой ритуал, Шон оглянулся на застенчивый голос.

– Да это Малинка Пай, – сказал он с улыбкой. – Как дела в школе?

– Я ее кончила в этом году.

Цвет волос у Одри Пай – как у всех членов семьи, но все же с отличием: не морковный, а с отблеском расплавленной меди. Не красавица, со слишком широким плоским лицом, но кожа, какая редко бывает у рыжеволосых: чистая, матовая, без единой веснушки.

– Хочешь что-нибудь купить, Шон?

Шон поставил карабин в стойку.

– Просто смотрю, – сказал он. – Ты теперь работаешь в магазине?

– Да.

Она опустила глаза под взглядом Шона. Он не видел ее целый год. За это время многое изменилось: теперь у нее под блузкой виднелись доказательства того, что она больше не ребенок. Шон оценивающе смотрел на эти доказательства, и она заметила, куда устремлен его взгляд; ее лицо вспыхнуло. Она быстро повернулась к подносу с фруктами.

– Хочешь персик?

– Спасибо, – ответил Шон и взял персик.

– Как Энн? – спросила Одри.

– Почему ты меня спрашиваешь?

Шон нахмурился.

– Ты ее парень.

– Кто тебе это сказал?

Теперь Шон рассердился не на шутку.

– Все это знают.

– Значит, все ошибаются.

Шона раздражало предположение, что его считают собственностью Энн.

– Ничей я не парень!

– О! – Одри минутку помолчала и сказала: – Наверно, Энн будет вечером на танцах.

– Вероятно.

Шон впился зубами в пушистый сочный персик и продолжал разглядывать Одри.

– А ты пойдешь, Малинка Пай?

– Нет, – печально ответила Одри. – Па не разрешает.

Сколько ей лет? Шон быстро подсчитал. Она на три года моложе его. Значит, шестнадцать. И вдруг ему стало жаль, что она не придет на танцы.

– Жаль, – сказал он. – Мы могли бы повеселиться.

Связав их друг с другом, употребив множественное «мы», Шон опять смутил ее. И Одри сказала первое, что пришло в голову:

– Нравится персик? Он из нашего сада.

– Кажется, я узнаю его вкус, – ответил Шон, и Одри рассмеялась, широко и дружелюбно раскрыв рот.

– Я знала, что ты их таскал. Па знал, что это ты. Он говорил, что поставит в дыре в ограде капкан на человека!

– Я не знал, что он нашел эту дыру. Мы каждый раз ее прикрывали.

– О да, – заверила его Одри, – мы всегда о ней знали. Она по-прежнему там. Иногда ночью, когда не спится, я вылезаю из окна, иду по саду и через эту дыру вылезаю на плантацию акаций. Ночью там совсем темно и тихо, но мне нравится.

– Знаешь что, – задумчиво сказал Шон, – если сегодня вечером не сможешь уснуть и придешь к десяти к дыре, сможешь снова застукать меня за кражей персиков.

Одри потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он сказал. Потом она снова покраснела, хотела что-то сказать, но не смогла. Повернулась, взметнув юбки, и исчезла среди полок. Шон доел персик и бросил косточку на пол.

Он все еще улыбался, когда присоединился к остальным.

– Эй, Карл, долго ты еще?

Глава 17

Свыше пятидесяти фургонов растянулись по краям площади, но центр оставался свободным – здесь горел огонь в ямах для браавлис; дрова уже прогорали, образовав ложе из жарких углей. У огней расставили два ряда столов на козлах – здесь работали женщины, нарезая мясо и боервор,[7] намазывая маслом хлеб, расставляя бутылки с маринадом, нагромождая еду на подносы и оживляя вечер своими голосами и смехом.

На ровном месте натянули большой брезент для танцев, и по углам к столбам подвесили фонари. Слышно было, как настраивают скрипки и астматически вскрикивает единственное концертино.

Мужчины группами собирались среди фургонов или сидели у ям для браавлис; тут и там видно было, как к небу поднимается днище кувшина.

– Не хочу усложнять, Уэйт, – Петерсен подошел туда, где стоял со своими офицерами Уэйт, – но я видел, что ты поместил Денниса в отряд Гюнтера.

– Точно.

Уэйт протянул ему кувшин, Петерсен взял его и обтер горлышко рукавом.

– Дело не в тебе, Гюнтер, – он улыбнулся Нойвенхьюзену, – но я был бы гораздо спокойней, будь Деннис в моем отряде. Приглядел бы за ним, понимаете?

Все смотрели на Уэйта, ожидая его ответа.

– Никто из парней не едет с отцом. Мы же договорились об этом. Прости, Дэйв.

– Но почему?

Уэйт отвернулся и посмотрел за фургоны, на яростный красный закат над откосом.

– Это не охота на антилоп, Дэйв. Возможно, тебе придется принимать решения, которые тебе будет легче принять, если рядом не будет твоего сына.

Все одобрительно заговорили, а Стеф Эразмус извлек изо рта трубку и громко плюнул в огонь.

– Бывает такое, на что мужчине трудно смотреть. И потом трудно забыть. Он не должен видеть, как его сын впервые убивает человека, и не должен видеть, как умирает его сын.

Все смолкли, понимая, что он прав. Много об этом не говорили – излишек слов вредит твердости духа, – но они были знакомы со смертью и понимали, о чем говорил Эразмус. Один за другим они повернули головы и посмотрели туда, где за кострами собиралась молодежь. Деннис Петерсен что-то сказал – слов они не разобрали, но вокруг Денниса рассмеялись.

– Чтобы выжить, человек иногда вынужден убивать, – сказал Уэйт, – но когда он убивает молодым, он что-то теряет… уважение к жизни; он делает ее слишком дешевой. То же и с женщинами – мужчина не должен иметь женщину до того, как поймет ее. Иначе и это обесценится.

– У меня первая женщина была в пятнадцать лет, – сказал Тим Хоуп-Браун, – но нельзя сказать, чтобы это сделало их дешевле; напротив, они слишком дороги.

Первым над шуткой гулко захохотал Уэйт.

– Мы знаем, что твой старик платит тебе пять фунтов в неделю, но как же мы, Шон? – возразил Деннис. – Мы все здесь не миллионеры.

– Хорошо, – согласился Шон, – пять шиллингов в банке. Победитель забирает их.

– Пять шиллингов – это разумно, – высказал свое мнение Карл, – но договоримся: потом – никаких споров.

– Только убитые, раненые не в счет, – сказал Шон.

– И должны быть свидетели, – настаивал Фрикки Ван Эссен.

Фрикки старше остальных, и глаза у него уже слегка осоловели от выпитого за вечер.

– Хорошо, только мертвые зулусы и свидетели каждого убийства. Кто убьет больше всех, забирает банк. – Шон осмотрел лица собравшихся в поисках знаков согласия. Гаррик прятался на краю. – Банкиром будет Гарри. Иди сюда, Гарри, давай твою шляпу.

Они сложили деньги в шляпу Гаррика, и тот пересчитал их.