Магистр и его гость перебрались в малый зал, и чегодаец вздохнул с облегчением. Тут было прохладно, тихо и очень уютно. Несмотря на официальный статус помещения, его обставили с максимальным вкусом и фантазией: круглый стол в виде морской раковины; мягкие глубокие кресла, обитые бархатом, с резными подлокотниками и ножками в виде драконьих лап; на круглых окнах – легкие шторы цвета летнего неба; шкафы, уставленные фолиантами и деревянными тубами с манускриптами; огромная карта Медиоланы на стене; мозаичные полы выстланы драгоценными шкурами; резные колонны выполнены из полудрагоценных металлов, и на каждой – барельеф, изображающий эпизод из истории Охриды. Все это погружало в расслабленное, созерцательное состояние и способствовало неторопливым размышлениям.

Собеседники заняли два кресла у небольшого малахитового бассейна, в котором росли лотосы и сновали стайки ярких рыбешек.

– Красота тут у вас, – заметил Хиттинг. – А мы в канцелярии сидим по уши в бумажной пыли и каком-то допотопном хламе. И кресло у меня – поверите ли – скрипит. Так противно…

– Так выкиньте его.

– Кресло?

– Да нет, интенданта. А еще лучше – повесьте прямо на воротах, в назидание остальным служащим. Тогда его преемник наверняка будет расторопнее. Полагаю, где-то в Оганна-Ванке можно найти новое и удобное кресло для такой важной персоны, как вы.

– Я бы с удовольствием повесил, – печально взглянул на него Гус и вдумчиво пощупал плотную ткань обивки. – В Чегодае такие меры восприняли бы как вполне естественные и логичные, но его величество меня не поймет и весьма огорчится. Согласитесь, глупо огорчать государя из-за негодного кресла.

Монтекассино высоко поднял брови, всем своим видом давая понять, что он сочувствует трудностям Хиттинга, однако помочь ничем не может – у него те же проблемы.

Риардон Хорн вошел в сопровождении двух рыцарей, несших огромные подносы, уставленные тарелочками с закусками и салатами. Центральное место на одном из подносов занимало огромное овальное блюдо с жареной рыбой.

– Прошу прощения, мессир, – сказал Хорн, когда рыцари, оставив свои подносы, вышли из зала, – но сегодня дежурит новенький. Он не знает, что вы не любите рыбу, а я не успел его предупредить.

– Сегодня я все люблю, – успокоил его Монтекассино. – Но все равно – непорядок. Мало ли чего еще не знает новенький?

Риардон весело улыбнулся:

– Сегодня должен был дежурить ордофанг Уайли Наталл, но вы сами поручили ему вчера весьма ответственное задание.

– Он что – до сих пор не вернулся? – изумился Фрагг.

– До сих пор, – не стал скрывать молодой рукуйен.

– Надо так понимать, что комтесса Аффридия расстроена до невозможности и он все еще ее утешает? – прищурился гро-вантар. – Когда вернется с задания, пускай зайдет ко мне. Хочу еще раз взглянуть на этого молодца. Внимательнее. А пока садись с нами, Риардон. Я как раз хотел спросить у господина Хиттинга, чем мы обязаны его визиту.

Чегодаец проурчал нечто невразумительное, с восторгом уплетая сочное красное мясо рыбы, щедро политое острым соусом.

– Повар у вас тоже отменный, – произнес он, прожевав очередной кусок и довольно поглаживая себя по животу. – Необычайно вкусно. Плохо только, что до сих пор я никогда у вас не обедал. Это большая оплошность в работе моей канцелярии, и на виновных будет наложено строгое взыскание. Пожалуй, я не погрешу против истины, если скажу, что такого повара нет даже у короля.

– Разумеется, нет. Такого повара близко не подпустят на королевскую кухню мои же рыцари, – невинно пояснил великий магистр. – Это бакор.

– Кто, простите?

– Бакор, говорю, плотоядный демон, отличающийся тонким и изысканным вкусом. Разумеется, ни один человек не сравнится с ним в высоком искусстве приготовления еды. Правда, далеко не всякий человек долго проживет, имея под боком подобного соседа. Всегда есть риск стать центральным блюдом на роскошном столе этого гурмана.

Гус Хиттинг не донес до рта очередную порцию кушанья и внимательно взглянул на Монтекассино.

– Вы меня разыгрываете?

– Отнюдь.

– То есть вы при свидетелях признаете, что слухи о ваших… м-м-м… отношениях с некоторыми тварями Абарбанеля соответствуют действительности?

– Смотри, Риардон, мальчик мой, как он сразу заговорил обвиняющим тоном. Оставьте ваши привычки, Гус. Тут вы не во дворце Альгаррода и не в своем Адском Угольке, где ваши огненные взгляды и ледяные интонации производят впечатление на неокрепшие умы. Подумаешь, один-единственный бакор в поварском колпаке, а вы уже делаете далеко идущие выводы. Вы что – не желаете десерта?

Гус с тоской посмотрел на рыбу, затем на поднос с пестрыми ароматными салатами, причудливой формы серебряные чашечки с соусами и поджаристыми золотистыми сухариками, блюдо с жареными овощами, облизнулся, представил себе десерт и капитулировал.

– Абарбанель с ним, – махнул он рукой. – Бакор так бакор. В конце концов, вы платите ему жалованье, а не я.

Фрагг хохотнул. Своей прижимистостью чегодаец вполне мог поспорить с гениями скупости – массилийцами. Любой демон охотно притравит такого господина, когда оценит размеры вознаграждения.

– Итак, – сказал он, понимая, что язвительные комментарии, вертевшиеся у него на языке, не настроят гостя на лирический лад, – что привело вас в нашу скромную обитель? Разумеется, кроме гастрономических талантов моего бакора.

– Я пришел поговорить с вами о судьбе дюка Субейрана… – Хиттинг не успел договорить, так как его гостеприимный хозяин отчего-то довольно хлопнул себя по коленям.

– Вот видишь, мальчик мой, – произнес он, весело сверкая глазами и обращаясь отчего-то к рукуйену Хорну. – Бот видишь, я всегда прав.

– А я даже не спорил, – усмехнулся Риардон.

– Правильно делал.

– Просто я чересчур долго вас знаю.

– Вот так и не заработаешь лишней пары золотых ноблей на старость, – пожаловался магистр удивленному Гусу и, сжалившись, пояснил: – Когда вы ушли, я сказал Риардону, что вы непременно вернетесь поговорить со мной о хварлинге.

– Разумеется, вернусь, – ответил на это чегодаец. – Куда же я денусь, как точно подметил наш доблестный полемарх. Я не вижу смысла оставлять у нас в тылу такую угрозу, какую представляет собой Гай Субейран. И если его величество имеет право страдать милосердием, то нам негоже проявлять подобные качества в разгар кризиса, охватившего страну. Не будем же мы сидеть сложа руки и ждать, пока он поднимет мятеж в Хваре и прочих северных провинциях, поставит под свои знамена тысяч двадцать воинов и въедет в Оганна-Ванк на копьях и мечах этих… манга-ди-хайя, будь они неладны.

– Вы абсолютно правы, – кивнул Монтекассино. – Я согласен с вами целиком и полностью. Правда, существует одна маленькая деталь, которая нарушает наши планы. И с этой трудностью мне пока что не удалось справиться, хотя, видит бог, я прилагал все усилия. Но что я все болтаю и болтаю? Идемте со мной, вы сами все увидите.

На сей раз Монтекассино не стал спускаться в подземелья, а провел Хиттинга и Риардона Хорна в боковой коридор потайного хода, в небольшое помещение без окон, в котором он хранил те предметы, которым не знал назначения либо не придумал применения. Тут стояли открытые сундуки с разбитыми и поломанными амулетами; какие-то сложные инструменты из драгоценных металлов и бронзы; тончайшие сосуды, запечатанные окаменевшей от старости смолой; шкатулки с потайными механизмами, впрыскивающими яд под кожу неудачливого владельца; портреты неведомых вельмож и рисунки неизвестных существ; зеркала, не отображавшие ничего; серебряные кинжалы и стрелы; исполинские либо, напротив, совершенно крохотные луки, мечи и секиры, которыми не мог воспользоваться обычный человек; забальзамированные в белом прозрачном меду разнообразные уродцы; сушеные лапы и хвосты болотных демонов; склянки с толчеными рогами марбасов и прочая необычная чепуха.

– Прошу, – сказал великий магистр, широким жестом снимая легкую шелковую ткань темно-коричневого цвета с каких-то предметов. – Любуйтесь.

Гус Хиттинг не изменился в лице и не проронил ни звука, но все же непроизвольно подался назад, к стене, увешанной разрозненными доспехами и оружием диковинного вида.

На него удивленно таращилась голова дюка Субейрана, насаженная на бронзовый колышек. Рядом – еще одна, но с выражением ужаса, застывшим в глазах. Третья смотрела обиженно и высокомерно…

– Разрешите представить, – скрипел Фрагг Монтекассино, – это дюк Субейран, убитый на охоте два года тому назад. Это – его преемник, которому не повезло столкнуться в своей опочивальне с упырем. Этого бедолагу подстерег оборотень. А этот не пережил встречи с наемным убийцей. Что примечательно – они похожи как две капли воды, до родинки, до пятнышка, до мельчайшей волосинки.

И поскольку Хиттинг по-прежнему молчал, великий магистр подытожил:

– Мне просто надоело организовывать эти убийства. В них нет ни малейшего смысла, пока мы не разберемся, какого он себе нашел покровителя, и не доберемся до последнего. В какой-то мере помог бы арест хварлинга, на котором вы настаивали с присущей вам мудростью и дальновидностью. Ведь слух о его заключении мгновенно разнесся бы по столице, и неведомый противник был бы лишен возможности подсунуть нам очередного двойника. Я тоже не раз пытался убедить короля, чтобы он подписал приказ. Я клялся всеми святыми и приводил в свидетели Пантократора, что волосок не упадет с головы вельможного мерзавца в тюремной камере, но его величество остался глух к моим мольбам.

– Порой мне кажется, что король немного ревнует вас, – сказал чегодаец сиплым голосом. – Ему хочется доказать всем, и прежде всего самому себе, что он тоже обладает реальной властью. Возможно, он даже не подозревает о том, какие бури носятся в его душе. Если бы он знал причину…

– Увы, я не могу открыть ему правду.

– Я понимаю.

– Вот так и мучимся.

– Пойдемте отсюда, – попросил Хиттинг. – Мне неприятно это молчаливое соседство, даже не стану скрывать. Давайте вернемся в зал и продолжим беседу там. И должен предупредить вас, что для восстановления моего поколебленного душевного равновесия потребуется не одна, а несколько порций десерта от вашего замечательного бакора.

– Мне нравится, как быстро мой повар приобрел статус замечательного, – ухмыльнулся мавайен.

– Если я еще пять минут буду вынужден находиться в обществе сушеных голов дюков Субейранов, то не исключено, что потом я отправлюсь объясняться вашему бакору в любви.

Если искусный воин не видел собственного будущего в регулярной армии, по каким-либо причинам не желал вступать в гильдию охотников на монстров и не горел желанием навсегда застрять за черными стенами Эрдабайхе, осваивая логику, мистику, языки и сложную науку управления тварями Абарбанеля, ему оставался один путь – в братство Вольных Клинков.

Оно было основано в начале Третьей эпохи десятью наиболее известными и удачливыми наемниками того времени, чтобы помочь братьям по оружию выжить в таком неприветливом и переменчивом мире. Устав Вольных Клинков был короток, как их жизнь, и ясен, как последний удар меча, правила – просты, закон – справедлив, а кара за отступничество сурова, беспощадна и неотвратима. Последнее было делом чести, и еще ни одному преступнику не удалось спастись от преследования и сохранить свою шкуру. Тех, кто предал своих Братьев, настигали и на краю света.

По мере накопления опыта и роста их славы в определенных кругах воины делились на Бронзовых, Серебряных и Золотых. Первых было большинство, последних – единицы. Редко кому удавалось одержать сотую победу и заслужить уважение братьев, особое положение среди Вольных Клинков, высокое жалованье и репутацию искусного бойца.

Вместе со званием Золотого наемника они получали и татуировку, выделяющую их среди остальных и подтверждающую высокое положение. Монгадоям татуировали змею, ползущую по правой руке, через плечо и ключицу, до самой шеи. На спине тяжеловесных, могучих эргов красовался горный медведь, чья когтистая лапа украшала правую руку воина.

Но всякий наемник, независимо от статуса, обязан был выплачивать братству десятую долю своего жалованья. Эти деньги шли на лечение и содержание бывших воинов, получивших тяжкие увечья и не способных зарабатывать себе на хлеб, как прежде. Вольные Клинки понимали, что любого, самого искусного и ловкого, может постигнуть такая же участь, и никогда не жалели полновесных монет для своих стариков и калек.

Новички могли получить в братстве первый выгодный контракт. Бывалые солдаты – приискать работу получше. Многие Клинки, утомившись махать мечами и секирами в сражениях, охотно нанимались телохранителями к богатым купцам и вельможам. А самые лучшие воины, чьи имена были известны наперечет, организовывали собственные отряды и с этой маленькой армией поступали на службу к коронованным особам.

И хотя формально они подчинялись военачальникам той страны, которой присягнули на верность, степень свободы у них была существенно больше, чем у офицеров регулярной армии. Такие отряды дорогого стоили – и на поле брани, и государственной казне. Вступить в них считалось большой удачей и несомненным признанием заслуг наемника. Командиры придирчиво и тщательно отбирали воинов, с которыми будут сражаться плечом к плечу; а воины не менее придирчиво выбирали себе вожака, ибо от него напрямую зависело их благополучие, а порой и сама жизнь.

Беловолосый (кто говорил, что он поседел в первом сражении, кто утверждал, что в его роду все такие от рождения) хатан с могучей шеей и бугристыми плечами демона данталиана, длинными мощными руками Гургандая, которыми он запросто мог оторвать человеку голову, и острым, беспощадным взглядом черных глаз, Гадрумет по прозвищу Многорукий считался самым расчетливым, отважным и удачливым из всех пятнадцати ратагеринов – командиров Вольных Клинков. С ним охотно имели дело и сами наемники, и их знатные наниматели. Вставая под знамена королевских войск, он неизменно приводил с собою тысячу отборных конников – монгадоев, и полторы тысячи эргов – тяжелых пехотинцев. Учитывая опыт и мастерство этих воинов, то была внушительная сила, которая могла в какой-то момент решить исход любого сражения.

О крутом нраве Гадрумета ходили легенды. Доля правды в них, разумеется, имелась: знаменитый наемник на дух не переносил предателей, лгунов, мародеров и насильников. Последних он казнил лично, и зрелище было действительно не из приятных. Он рассекал виновных тяжелым и кривым хатанским клинком от плеча до пояса, наискось, с такой скоростью и силой, что даже кровь не успевала брызнуть из кошмарной раны, и меч оставался незапятнанным. Этот удар приобрел славу среди воинов, и многие бойцы упорно пытались повторить его, но ни у кого не получалось.

Ходили слухи, впрочем непроверенные, что даже Картахаль Лу Кастель не смог добиться абсолютной, зеркальной чистоты клинка. Людская молва приписывала сие достижение Фраггу Монтекассино, но тут будет уместно заметить, что ему вообще приписывали все подряд достижения, полагая, что если какой-нибудь смертный однажды совершил некое невероятное деяние, то великий магистр гро-вантаров без труда его повторит. Люди могли бояться мавайена, могли уважать его, любить, опасаться или ненавидеть, но все без исключения полагали его существом сверхъестественным, в котором мало осталось человеческих слабостей.

Судачили также о том, что знаменитый изогнутый меч-полутопорик Гадрумета, неподъемный для обычного воина, принадлежал старинному хатанскому княжескому роду Цаль и достался ратагерину по наследству.

Где-то на западе Хатана, в скалах, над быстрой горной рекой, стоял неприступный замок его предков, зеленые знамена вились над его высокими башнями, и серебряный тамуади распростер на них свои могучие крылья. Но наемник никогда не возвращался под сень отчего дома и никогда не вспоминал о нем.

Только перстень с княжеской печатью, вырезанной в огромном изумруде, да рунный клинок с гардой, украшенной лунными камнями, говорил о его высоком происхождении. Однако желающих выпытать правду у неразговорчивого ратагерина не находилось. Не зря его прозвали Многоруким.

Король Охриды увидел его выступление на одном из традиционных рыцарских турниров Золотого меча и был потрясен искусством беловолосого хатана, а ведь ему приходилось видеть на этой арене многих знаменитых бойцов Медиоланы. Вручив наемнику венец победителя и увесистый кошель с золотом, его величество – в нарушение всех норм придворного этикета – внезапно пригласил воина выпить с ним вина в его ложе и велел принести еще одно кресло, тем самым уравняв Гадрумета с мавайеном гро-вантаров, великим логофетом, полемархом и начальником Сумеречной канцелярии – всеми, кто имел право сидеть в присутствии монаршей особы. С тех пор между гордым хатаном и владыкой Охриды установились отношения, весьма похожие на дружеские.

Гадрумет и две с половиной тысячи его наемников поступили на службу к Могадору эт Альгаррода три года назад и с тех пор не раз доказывали свою полезность и преданность.

Война с манга-ди-хайя должна была стать вершиной их нелегкого боевого ремесла.

Она была царственно хороша.

Молодая, лет двадцати пяти, с гордой осанкой богини, тонким станом и крутыми бедрами массилийской танцовщицы. Пышные, шелковистые русые волосы, завязанные узлом на макушке, буйным потоком струились до самого пояса. Слегка вздернутый носик с тонкими полукружьями ноздрей и пухлый маленький рот не делали ее легкомысленной, но слегка смягчали величественное и строгое выражение лица. Белый высокий лоб, казалось, был создан для королевской короны. Огромные серые глаза смотрели серьезно и внимательно, без тени кокетства. Густые пшеничные брови были похожи на распахнутые крылья ястреба.

Ульрих смотрел на нее, как на волшебное создание, явившееся из сказки или из сна. Он не скрывал и не смущался своего откровенного восхищения, и дева оценила это по достоинству. Она приветливо улыбнулась ему, обнажив ровные белые зубы.

– Неплохое будущее ждало его в двух шагах, – негромко произнес Рагана.

Красавица обернулась к нему, и все увидели змею с переливающейся золотом и тусклой зеленью чешуей, вытатуированную на ее белой высокой шее. Туловище змеи скрывалось под темно-зеленым легким панцирем. На тонких мускулистых руках сверкали стальные наручи, украшенные искусным литьем. Стройные высокие ноги были обуты в сапоги на шнуровке. Изящные бедра плотно облегали кожаные штаны. За спиной висели ножны с тонким и легким аэттским мечом с круглой гардой в виде свившейся кольцами змеи.

Мурли, имевший намерение блеснуть остроумием на ее счет, чувствительно прикусил себе язык. Он был обычным, рядовым корифором с жалованьем в пять серебряных леров в месяц, и таких, как он, в армии Охриды были тысячи. А обычные корифоры, если, конечно, хотели дожить до выплаты следующего жалованья, не задирали монгадоев Гадрумета, особенно Золотых.

Хотя в голове у большинства посетителей «Выпивохи» плохо укладывался внешний вид юной изящной красавицы и ее положение в когорте наемников.

Де Корбей понимал, что необходимо что-то сказать, но слова внезапно показались ненужными, даже пошлыми. Он только надеялся, что глаза говорят за него. Вероятно, его горящий, открытый, исполненный почтительного восторга взгляд многое объяснил девушке, и, вероятно, она принадлежала к редкой породе мудрых женщин, ибо неожиданно произнесла:

– Раз уж вы любезно встречаете меня на пороге этого заведения, благородный рыцарь, значит, я поневоле становлюсь и вашей гостьей. Представьтесь же мне.

– Ульрих Де Корбей – к услугам госпожи.

– Меня зовут Селестра Скарвик, – дружелюбно и просто ответила дева. – Я зашла сюда, чтобы узнать, не найдется ли в этом кабачке глоток-другой доброго аэттского суганира.

– Разумеется, найдется, благородная госпожа, – ответила Лорна Дью. – Прошу, располагайтесь удобнее. Сейчас я велю принести вам вина. Желаете еще что-нибудь?

Селестра пожала плечами, и тут к ней подошел человек в белом балахоне и черно-красно-белом колпаке. Сурок выглядывал у него из-под руки.

– Счастливый билетик, – предложил он. – Может, вы захотите узнать свою судьбу?

– Заманчивое предложение, – улыбнулась наемница.

Она вообще легко и часто улыбалась, но никому бы в голову не пришло назвать ее ветреной и легкомысленной. И причиной тому был вовсе не ее клинок, готовый в любую минуту покинуть ножны, и не татуировка Золотого монгадоя, а царственная сдержанность и простота, с какой она вела себя. Так, невозможно заподозрить вдовствующую королеву Альбонии в намерении пуститься в пляс, задрав до колен пышные юбки.

Селестра протянула нобль, но не белому паяцу с лотком на шее, а его сурку.

– Как зовут это очаровательное создание? – спросила она, глядя, как сурок деловито прячет монету с отчеканенным на ней тонким профилем Могадора Первого за пазухой у хозяина.

– Гауденций, – ответил Лахандан.

– Милое имя.

Девушка терпеливо подождала, пока сурок выберет для нее кусочек пергамента, не торопясь развязала фиолетовый шнурок и пробежала глазами короткую надпись.

– Вы очень хороший предсказатель, господин Гауденций, – произнесла она наконец.

Бобадилья Хорн поймал себя на мысли, что ужасно хочет узнать, что было написано в ее пергаменте, но понимал, что спросить об этом напрямую невозможно.

– Присаживайтесь, благородный рыцарь, – милостиво кивнула Селестра Ульриху. – Сейчас принесут вино. Одинокая девушка, пускай и в доспехах, в совокупности с бутылкой вина и стаканом смотрится неуместно. Составьте мне компанию, сделайте милость.

И снова никто не смог придраться ни к ее интонации, ни к словам. Воительница будто прошла над пропастью по лезвию клинка, не покачнувшись ни влево, ни вправо. Ее приглашение давало возможность Герцогу продолжить знакомство, но не позволяло лишних вольностей.

– Приятно, когда к тебе относятся как к рыцарю, – тихо сказал Мурли, произнеся слово «рыцарь» с каким-то особенным придыханием.

– Как к сказочному рыцарю, – перевел его мысль на общедоступный Этико Хвостатый. – Для этого нужно быть как минимум сказочной принцессой.

– Что такая дева делает в отряде Гадрумета? – спросил их товарищ в синем камзоле.

– Если мне не изменяет память, – заметил Лио Бардонеро, не спуская глаз с прекрасной пары, расположившейся за соседним столом, – в Аэтте род Скарвиков весьма известен. Старый лорд в свое время командовал конницей в битве при Тагалагаде. Непреклонный был человек и отчаянный рубака.

Тем временем почти все, находившиеся в кабачке, купили у лоточника по предсказанию. Видимо, даже на отъявленных скептиков подействовало случайное совпадение, происшедшее на их глазах. Вдохновленные свежим примером, они серьезно читали короткие строки, предвещавшие их судьбу. Каждый внимательно изучил написанное и задумался.

Картахаль бережно спрятал свой конвертик на груди. Лорна Дью украдкой утерла рукавом слезы. Лахандан прочитал предсказание и обменялся с лоточником долгими внимательными взглядами. Лио Бардонеро сунул перевязанную голубым шнурком трубочку в кошель, не читая. Ноэль Рагана только хмыкнул и сжег свой пергамент на огне свечи. Тот не хотел гореть, сильно дымил и чадил, но рыцарь оказался упрямее. Бобадилья Хорн явно удивился тому, что ждало его в будущем. И только сурок Гауденций, сидя на значительно уменьшившейся куче конвертиков и рулончиков, довольно хмыкал, поедая кусочек сыра, подаренный прекрасной Селестрой Скарвик.

Предусмотрительный слуга принес глиняную запечатанную бутыль с суганиром и два стакана. Ульрих кинжалом распечатал пробку, вскрыл сосуд и налил по полстакана густой ледяной желтой жидкости.

– За что же мы будем пить? – спросила Селестра.

– За неожиданное будущее, которое ждало меня в двух шагах, за дверью.

– А я, пожалуй, выпью за фиалковое счастье, – негромко произнесла воительница, поднимая стакан. – Ваше здоровье, Ульрих Де Корбей.

– Ваше здоровье, прекрасная Селестра Скарвик.

– Если это не любовь с первого взгляда, – пробурчал растроганный Бардонеро, глядя на них, – то я уж и не знаю, какой она бывает.

Керберон, выспавшийся у дверей кабинета великого магистра, доставил падре Берголомо в его резиденцию, провел в опочивальню, прогнал всех слуг, сам уложил старика в постель и задернул плотные синие шторы, вышитые белыми и розовыми птицами, на высоком стрельчатом окне. Комната погрузилась в прохладный полумрак.

Логофет молча наблюдал за верным телохранителем, лежа под невесомым шелковым покрывалом в широкие синие и белые полосы. Тот выглядел свежим и бодрым. Несколько часов крепкого сна полностью восстановили его силы. И хотя они с Кербероном были ровесниками, Берголомо казалось, что он смотрит на своего сына, настолько молодо выглядел бывший убийца. Его зеленые глаза нисколько не выцвели за стремительно пробежавшие тридцать шесть лет их знакомства; на высоком открытом лбу почти не было морщин. Гладкие щеки, статная, подтянутая фигура, крепкие, совершенно не одряблевшие мышцы – все это противоречило действительности. Впрочем, логофет не удивлялся. Он знал причину.

Он даже нисколько не завидовал Керберону в его чудом сохранившейся молодости и силе, ибо не раз и не два задумывался, хотел бы он сам получить ее такой же ценой, и всякий раз понимал, что нет. Существуют в мире вещи пускай заманчивые и прекрасные, но от которых простым смертным следует держаться подальше.

Старик задохнулся, закашлялся; его сухая рука, похожая на сморщенную птичью лапу, зашарила по покрывалу. Снова прихватило сердце. В последнее время это стало случаться все чаще. Ах, как не хотелось умирать! Да, ему больше семидесяти; да, он пережил многих сверстников, но все это отвлеченные рассуждения, которые никак не относятся к главному – острому и невыносимому желанию жить. Любопытно, что в молодости, когда годы тянулись медленно и, казалось, впереди простирается вечность, он не ощущал так остро красоту и прелесть каждого дня. Как поздно, как преступно поздно пришло к нему понимание! А времени почти не осталось. И все равно он не завидовал Керберону. Нет, не завидовал. Разве что самую малость.

Телохранитель присел на тяжелый резной табурет возле постели, взял руку Берголомо и стал осторожно, но сильно нажимать последовательность точек на запястье, в центре ладони и между большим и указательным пальцами, а затем легко помассировал углубление под острым кадыком, на котором торчали несколько коротких седых волосков. Приступ закончился, дышать стало легче.

– Сейчас Мара принесет отвар, – негромко произнес Керберон. – Вы выспитесь, и вам сразу станет легче.

– Твои бы слова да Пантократору в уши, – слабо улыбнулся логофет. – Ты посидишь со мной немного?

– Я никуда не уйду. Спите спокойно.

– Я не хочу спать. Мысли мешают.

– Вам нельзя волноваться и принимать все так близко к сердцу. Это уже несерьезно.

– Ты знаешь последние новости. И как тут прикажешь не волноваться?

– Просто. Вы ведь все равно ничего не можете изменить. Поэтому разумнее всего – увидеть сложившуюся ситуацию не изнутри, но чуть со стороны. Не стоит еженощно смотреть чьи-то чужие кошмарные сны, правда?

– Правда, но я так не умею.

– Если вы хотите жить, – жестко сказал Керберон, – вам придется этому научиться.

– Не ругай меня, – попросил старик по-детски жалобно. – Мне и без того плохо.

– Помилуйте, падре, разве я вас ругаю? Я просто прошу, чтобы вы поберегли силы на будущее. Они вам ох как понадобятся. И вам, и всем остальным. Подумайте об этом.

– Просто иногда страшно становится, какой ты правильный, – ласково проворчал Берголомо. – Нотации мне читает, отвары гадостные заставляет пить.

– И гулять завтра пойдем, – вставил Керберон невозмутимо. – Пешком, три круга вокруг дворцового парка, по дальним аллеям.

– У нас не будет времени.

– Поищем как следует и найдем. Погода хорошая. Возьмем с собой секретаря, пару пажей со свитками, и будете диктовать документы на ходу. Сердце нужно тренировать, иначе оно устанет болеть.

– Чтобы диктовать одни документы, сперва нужно прочитать и внимательно изучить другие, – заметил логофет, сдаваясь.

– Я прочитаю вслух все, что нужно, и столько раз, сколько понадобится.

– Что бы я без тебя делал?

– Жили бы спокойнее, – усмехнулся телохранитель. – О, а вот и наша добрая Мара с горячим питьем.

В опочивальню, мелко семеня, вошла пожилая женщина в пестрых чунях, темном платье, длинном фартуке и с роскошной седой косой, уложенной сзади в огромный узел, скрепленный золотой заколкой – неожиданно дорогой по сравнению с ее простым нарядом. Тяжесть волос заставляла ее откидывать голову назад, и оттого непосвященным казалось, что она смотрит на всех свысока. Впрочем, в отношении многих людей это тоже являлось правдой.

– Довели себя, – заявила она, подходя к постели и ставя поднос на низенький столик. – Под глазами черняки, щеки впали, как у арестанта, глаза блестят, как у чумного… Просто прекрасно. А ты куда смотрел, телохранитель? – напустилась она на Керберона. – Или ты ждешь демонов и вражеских солдат, а там хоть трава не расти – пускай он себе дурака валяет как хочет. Ты же знаешь, с кем имеешь дело. Не углядишь, и вот – пожалуйста.

– Мара, прекрати ворчать, – приказал логофет, но тут же понял, что допустил тактическую ошибку.

– А вы не крысьтесь, – велела старая служанка, поправляя покрывало и подтыкая его под перину. – Валяетесь без сил, как бледная немощь, дышите как рыба, вытащенная из воды, – вот и лежите, помалкивайте пока. А то ведь даже сил нету на меня тряпкой замахнуться, верно я говорю?

Керберон поднес к губам старика высокий стакан с горячим питьем, и тот, сделав первый глоток, сморщился.

– Гримасы корчит, словно маленький, – тут же взвилась Мара. – А думать нужно было, желательно головой. Всю ночь гулял, как кот по крышам. Вернулся перед самым рассветом и снова – шасть по государственным делам. Добро бы хоть по девкам, от них пользы больше. Поясницу небось натрудили на этих тайных советах… Болит?