Виктория Угрюмова
      Три эссе
      Евангелие от потерянных
      г.Киев,
      14 октября 1998 г.
      В последнее время всем нам не хватает любви.
      Не потому, что любить разучились, а потому что просто некогда - времена не те. Впрочем, времена всегда были "не те", и в своем непомерном одиночестве и тоске по любви и счастью мы, как это ни парадоксально, вовсе не одиноки.
      Кто-то мудрый сказал, что наши страхи - это нереализованные возможности любви; а значит любовь (хоть априори принято не давать ей определения) - это преодоленный страх, в том числе.
      Все страхи, как преодоленные, так и не- гнездятся в нашей памяти, и отсюда естественно вытекает: чтобы любить, нужно прежде всего помнить. Только умеем ли мы это? Мнемосина - богиня разборчивая, и драгоценный свой дар предлагает далеко не всякому. А может это нам теплые, слегка мутноватые воды Леты милее и слаще, чем хрустально-прозрачная ледяная вода ее источника?* И может именно поэтому девять изысканных муз так редко посещают наши серые, пугающе похожие друг на друга жилища?
      Науки и искусства - не просто дети Мнемосины и Зевса, но дети нашей Памяти и Божественного начала в человеке, того самого начала, которое заставляет нас творить, чтобы напомнить о том, насколько близко мы находимся к Творцу, созданные по Его образу и подобию.
      Бог есть Любовь.
      Любое настоящее произведение искусства либо достижение человеческой мысли, выразившееся в научной формуле - это производное от соединения нашей любви и нашей памяти. И та, и другая всегда деятельны.
      Все сказанное выше - это даже не вступление, а, скорее, заключение, но заключение, которое будет неуместно в конце этого небольшого повествования.
      Наверное, трудно отыскать среди великого и славного народа читателей тех отдельных его представителей, которые никогда не слышали о великом насмешнике Франсуа Рабле и о мушкетере гвардейского полка, поэте, дуэлянте, ученом, забияке и весельчаке - Савинии-Сирано-Эркюле бароне де Бержераке. Еще труднее представить себе, что не так уж и давно, всего лишь в прошлом веке, на своей собственной родине оба эти великих имени были прочно забыты и наверняка бы канули в реку забвения, если бы не один удивительный человек.
      Разрешите представить: Шарль Нодье.
      - Знаменитый в свое время писатель, книгами которого зачитывалась вся Европа. Его роман "Жан Сбогар" Пушкин упоминает в "Евгении Онегине" в списке самых читаемых, "модных" тогда книг:
      И стал теперь ее кумир
      Или задумчивый Вампир,
      Или Мельмот, бродяга мрачный,
      Иль вечный жид, или Корсар,
      Или таинственный Сбогар.
      А Тургенев в письме к Вяземскому с печалью сообщает, что заплатил за одно прочтение "Сбогара" десять рублей - сумму по тем временам более чем солидную - но своей книги до сих пор достать не может.
      - Один из первых авторов фантастических произведений.
      - Профессиональный энтомолог, автор "Рассуждения о назначении усиков у насекомых и об их органах слуха" и "Энтомологической библиографии".
      - Профессиональный лингвист, автор "Толкового словаря французских ономатопей", "Критического рассмотрения французских словарей" и "Начала лингвистики", а также множества статей по проблемам языка.
      - Профессиональный литературный критик.
      - Один из самых известных библиографов и библиофилов 19 - начала 20 века.
      Не так уж и мало для одного человека, прожившего обыкновенную жизнь. Шестьдесят четыре года - это срок ни короткий, ни чрезмерно длинный. Каждый волен распорядиться им по-своему. Шарлю Нодье этого времени хватило не только на то, чтобы войти в историю и занять в ней свое достойное место, но и ввести в нее за собой многих других, тех, без которых теперь человек историю себе и не мыслит. А то, что сегодня сам он несправедливо забыт, это уже не его вина, а наша с вами; и даже не столько вина, сколько общая беда. Это означает только то, что непреодоленных страхов в нашей жизни сегодня больше, чем преодоленных - как уже говорилось выше; и поэтому я предлагаю моим читателям обратиться к своей памяти в надежде на то, что она возвратится к нам Любовью.
      Шарль Нодье родился в 1780 году в Безансоне. Ему было всего девять лет, когда началась Великая французская буржуазная революция. Спустя год или полтора его отец - Антуан Нодье, адвокат по профессии и страстный поклонник просветителей, особенно Руссо,- становится мэром города, а его мать председательницей женского якобинского клуба.
      Вполне естественно, что мальчик был буквально заражен якобинскими идеями, и с восторгом произносил революционные речи и стихи собственного сочинения. Это принесло ему славу чудо-ребенка. В четырнадцать лет на празднике, устроенном Конвентом в честь героев революции, он выступил на городской площади с пылкой речью, посвященной памяти санкюлотов Барра и Виала - своих сверстников.
      Но немного позже ему случилось присутствовать при казни бывшего капуцина - человека достойного и доброго; а позже и при гибели под ножом гильотины Эложа Шнейдера - неистового приверженца революции, который и сам послал на плаху множество людей.? Нодье слишком хорошо умел помнить, а значит - любить, чтобы когда-либо забыть об этих своих впечатлениях. Двойственное отношение к восставшей толпе остается у него на всю жизнь. Он перестает быть пламенным якобинцем, но не становится бонапартистом, и не боится ни тех, ни других.
      В 1797 году он поступает на работу в безансонскую публичную библиотеку - место, которое в его системе ценностей сопоставимо разве что с раем. Ведь недаром о каком-то из словарей он пишет своему другу: "Эта книга составляет предмет моих самых упоительных мечтаний. Я думаю о ней непрестанно; в ночной тиши передо мной встает ее желанный образ..." - это конец цитаты, но вовсе не конец письма.
      А когда в своих повестях "Фея хлебных крошек" и "Бобовое зернышко и Цветок горошка" он хотел вознаградить двух своих героев счастливой жизнью в неком "земном раю", то главным украшением этих райских уголков оказались, конечно же, великолепные библиотеки, в которых "было собрано все самое превосходное и полезное, что создали изящная словесность и наука, все, что необходимо для услаждения души и развития ума в течение долгой-долгой жизни".
      Райская жизнь длится не слишком долго.
      Затем обстоятельства вынуждают его на какое-то время перебраться в Париж, и там он пишет, пишет, пишет... Из-под его пера выходят первые романы: "Стелла, или Изгнанники" в 1802, "Живописец из Зальцбурга" в 1803 году. В эти же годы он публикует множество статей по энтомологии и лингвистике.
      В 1801 или 1802 году Нодье пишет памфлет на Наполеона - тогда еще просто первого консула, и уже в 1804 на месяц или полтора попадает за эту шалость в тюрьму Сен-Пелажи, после чего его высылают обратно в Безансон под надзор полиции. Он бы и остался там насовсем, прикованный к своей обожаемой библиотеке страстью не менее поглощающей, чем любовь к женщине, но консул Наполеон Бонапарт становится императором Франции Наполеоном I, и Нодье бежит в Швейцарию, подальше от монаршьего гнева, открывая таким образом новую страницу своей жизни - страницу странствий.
      В нем открывается несомненный талант путешественника. Это ведь тоже дар Божий - уметь наслаждаться одиночеством, природой, ночевками под открытым небом, ледяной водой горных ручьев... В часы досуга он бродит по горам, собирая новые растения для своего гербария и сочиняя стихи. А вообще Шарль Нодье работает библиотекарем - в разных библиотеках. Ни в одном из швейцарских городков он не задерживался надолго; в 1806 читал в Доле курс лекций по литературе, и можно не сомневаться в том, что его слушатели получили блестящее образование; в 1808 он уже служил секретарем и библиотекарем у Герберта Крофта - английского филолога, живущего в Амьене. В 1812 году судьба заносит Нодье на Балканы.
      Судьба любит иронию: человек, испытывающий острую необходимость в постоянном общении с книгами, любивший их совершенно уж необычной любовью, получавший удовольствие от одного только прикосновения к плотным страницам, к кожаным переплетам, от самого запаха пыльных фолиантов наконец, - вынужден был скитаться, и подобная кочевая жизнь лишала его возможности завести собственную библиотеку. Правда, позднее он объясняет, что помогло ему пережить подобное испытание. Шарль Нодье цитирует своего современника, библиофила и владельца огромной библиотеки Валенкура, который, утратив в пламени пожара свою драгоценную коллекцию, сказал: "Мало пользы принесли бы мне эти книги, не научись я обходиться без них".
      После крушения наполеоновской империи Нодье возвращается в Париж. Он работает и рецензентом многих столичных изданий, и редактором, и постоянным сотрудником ежедневной газеты. Он издает несколько своих романов и множество рассказов. А в 1824 году приходит и награда от судьбы за все перенесенные испытания - Шарля Нодье назначают главным хранителем библиотеки Арсенала, и эту должность он занимает до самой своей смерти.
      В те времена памятники старины переживали не лучший период в своей долгой жизни: старые замки со всем их содержимым скупались "нуворишами" за бесценок, и многие вещи, не пришедшиеся ко двору, попросту безжалостно уничтожались. Книги ценились менее всего, зато в цене были кожа и сафьян их переплетов; и потому появился даже новый род промысла - "книжное живодерство". Редчайшие старинные экземпляры "обдирали", а затем продавали на вес торговцам-кондитерам и бакалейщикам. Из больших и плотных страниц было удобно делать кулечки и конвертики для конфет, пирожных и специй. Помните незабываемую сцену у Э.Ростана, когда добряк Рагно спасает от жены кулечки, свернутые ею из поэм и баллад?
      Вообще, Эдмон Ростан, равно как и его современник - Теофиль Готье бесконечно много почерпнули у Шарля Нодье. Ростану прежде всего был сделан царский подарок - фигура дуэлянта, ученого и фантаста Сирано, которого сам Нодье считал незаслуженно забытым.
      Нодье писал о нем, о Рабле, и многих и многих других в своей знаменитой "Библиографии безумцев", отмечая, что Свифт и Вольтер очень много почерпнули из "Путешествия на Луну" гениального француза, и многим, соответственно, обязаны ему.
      Он был настоящим рыцарем - миролюбивый, кроткий библиофил Шарль Нодье. Говорят, что тема непризнанного гения - его излюбленная тема, но это не совсем так. Непризнанный гений - это человек, по определению, не замеченный современниками и несправедливо забытый потомками лишь потому, что толпа не в состоянии оценить его труд и мастерство. Однако Нодье волнует не столько несправедливость человеческих суждений, сколько неравная битва между человеком и гораздо более серьезным противником - Временем, либо Историей. Его пугает жестокость и непредсказуемость, слепота случая, лишающего автора надежды на признание. Нодье воюет против несправедливости истории, стараясь всякой малости отыскать место в ее необъятном пространстве.
      Каждый день, невзирая на любое ненастье, он отправлялся в свое неспешное странствие по набережной Сены, где в ту пору располагались букинистические лавочки и лотки под открытым небом. На них связками продавались книги. Когда дешевые и грубые поделки, которые страшили изысканного и утонченного библиофила своей непритязательностью и примитивностью, когда - редкие экземпляры, продаваемые за вполне разумные деньги, а когда и редчайшие сокровища - потемневшие от времени и одиночества, лишившиеся заботливых и любящих хозяев, вещи, которым сам продавец не знал цены.
      Нодье спасал их - потерянных, неприкаянных, обреченных на гибель в кондитерских и бакалейных лавках, в сапожных и кожевенных мастерских. Он измерял линейкой поля, по-детски радуясь, если в найденном экземпляре они, необрезанные, были на несколько миллиметров шире, нежели в ранее найденных; он скрупулезно изучал факсимильные оттиски, заметки на полях и примечания.
      Он, может быть, единственный понимал, насколько важны эти заметки, сделанные рукой де Ту и Вольтера, кого-нибудь из Людовиков, Руссо или Гролье и предсказывал во многих своих статьях, что с течением времени подобные заметки станут цениться намного выше самой книги.
      Он с равным восторгом пишет о бумаге и о переплетах, о формате и о монограммах владельцев. Его восторгает рукописная помета Гролье на книгах его библиотеки: "Я принадлежу Гролье и его друзьям". Кстати, Шарль Нодье не выносил экслибрисов, считая их пустыми и выхолощенными значками, ничего нового книге не дающими и только портящими ее прекрасную внешность. В чем-то он был прав, если учесть, что в его библиотеке хранился том, подаренный Монтенем Шаррону с заметками обоих, или уморительная "Маранзакиниана" книжечка, отпечатанная аббатом де Грекуром в Бурбонском дворце тиражом всего 50 (!) экземпляров и сплетенная с несколькими листками меньшего формата с собственноручными пометками Жаме-младшего.
      Казалось бы, он помешан на книгах: он пишет в основном о них, он пылает неизлечимой страстью - но при ближайшем рассмотрении оказывается, что книги для него всего лишь связующее звено, материальный след ушедшей либо уходящей эпохи, и с их помощью он разговаривает с людьми.
      "Парижский часослов" - один из бриллиантов собранной им коллекции - это голос молодого и влюбленного Ронсара, написавшего в конце книги свой сонет, ставший известным именно благодаря Нодье. "Нравственные и политические максимы, извлеченные из "Телемака"", книга, переплетенная дофином, будущим королем Людовиком 16 - это жуткая усмешка судьбы, кровавый ее росчерк, предсказание, которое один французский король сделал другому. Его исследования о знаменитых переплетах - это поэтический рассказ о переплетчиках, боготворивших свою работу. Он знал их по именам, и преклонялся перед ними, как перед любыми другими художниками.
      Библиофильские истории Шарля Нодье - это способ любить и помнить людей через книги, написанные ими и о них.
      Его обожал слушать Александр Дюма, который вспоминал впоследствии, что Нодье говорил так, будто знал их всех - бесконечных королей Карлов и Людовиков, Монтеня и Руссо, Стерна и Вольтера, Рабле и Сирано...
      Квартира Нодье при библиотеке Арсенала была местом свидания "всей романтической литературы", как заметил кто-то из современников. Отсюда почти не выходили Виктор Гюго и Стендаль, Теофиль Готье и Жерар де Нерваль, Мериме и Ростан, Сент-Бев и Мюссе.
      В 1834 году Шарля Нодье избрали во Французскую Академию. Он стал одним из "сорока бессмертных", и таким образом подшутил над безжалостной историей, которая уже не могла отнять у него это бессмертие.
      Спустя десять лет, в 1844 году он умер в окружении своих друзей и своих милых книг. Надо полагать, что он умер счастливым. А еще вернее будет сказать, что он не умер, а просто переступил незримую черту, которая отделяет бессмертие прижизненное от бессмертия посмертного.
      Его книги остались навсегда.
      Как-то, в своей статье о Чарльзе Форте, я уже писала о том, что любой реформатор не столько переделывает окружающую его реальность, сколько ставит вопрос иначе, смотрит на проблему под другим углом зрения - и этот взгляд открывает новый, ранее не существовавший мир, который - и это очень важно намного превосходит и существующую реальность, и самого ее реформатора.
      Шарль Нодье - фигура во французской литературе весьма своеобразная.
      Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма, но вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком.
      Дело в том, что Шарлю Нодье "посчастливилось" родиться и большую часть своей жизни прожить в "интересное время" (знаменитое китайское проклятие: чтоб тебе родиться в интересное время). Такие времена лучше изучать, а жить в них очень и очень сложно. Еще сложнее в такие времена не потерять любовь к людям и память.
      Человеку всегда приходится выбирать, кто он, с кем он и где он. В переломные моменты истории этот выбор становится неизбежным и к тому же резко ограничивается. Мир оказывается поделен как бы на черную и белую половины - неважно, где какая и кто при этом прав, а кто нет - и поневоле приходится решать, "за гвельфов или за гибеллинов" - даже понимая нелепость не только самого выбора, но и подобной постановки вопроса.
      Человеку пишущему приходится выбирать дважды. Сперва - как жить. Затем - как писать.
      Нодье выбрал "мир чудесного". Он и свою жизнь прожил, оставив о себе чудесные воспоминания - память, а значит и возможность любви.
      В мир фантастики уходили и до него, и многие опыты были не менее, а, может, и гораздо более удачными. Заслуга же Нодье заключается в том, что он стал писать фантастику осознанно.
      В начале 1830-х годов он пишет программную статью "Фантастическое в литературе", впервые отделяя собственно фантастику от сказки или легенды и объясняя, почему художник имеет право уйти в вымысел. Очень часто литературные критики определяют такой выбор темы как уход от действительности, но на самом деле все обстоит гораздо сложнее. И именно Шарлю Нодье первому удалось объяснить, либо вплотную подойти к объяснению почему порой о добре и зле, о любви и ненависти, о верности, о душевной чистоте нужно говорить в отрыве от действительности. При этом действительность - это только часть нашей реальности, всего только клочок окружающего нас пространства и времени.
      Возможно, сам Нодье не осознавал, что написал он в своей статье - его фантастические новеллы многим из нас покажутся наивными, но именно после выхода в свет его "Фантастического в литературе" Франция стала зачитываться Гофманом, обеспечив ему литературный успех; а следом за Нодье и другие французские писатели обращаются к фантастике.
      Пробуют силы в этом жанре и Бальзак в своей "Шагреневой коже", "Философских романах и сказках"; и Мериме, и Нерваль.
      Фантастика - это болезнь, которой Нодье заразился от своего любимого героя Сирано де Бержерака.
      Он написал множество сказок и фэнтезийных (как определили бы теперь) произведений: "Смарра", "Трильби", "Фея хлебных крошек", "Золотой век", "Жан-Франсуа Синие чулки", "Иннес де Лас Сьеррас", "Бобовое зернышко и Цветок горошка" и многие, многие другие. И, как водится, то, что он сделал ДЛЯ фантастики - выявив иную ее реальность - гораздо больше того, что он сделал В фантастике.
      Здесь будет уместно заметить, что Франция в 19 веке, как раз в период жизни Шарля Нодье, переживала те же самые проблемы, что сейчас так волнуют нас. Надвигался капитализм, молодая буржуазия вставала на ноги - и это было так ужасно, так уродливо, так неприятно. Как много ошибок, падений, нелепых и ненужных движений.
      Нодье не мог примириться с уродством буржуазного века; впрочем, так и надо - с уродством не должен мириться ни один человек. Говоря, что "мир чистогана" недостоин поэтического вымысла и сказки, Шарль Нодье попросту менял угол зрения. Ему был дан редкий дар отделять явление от людей - и поэтому он помещал своих героев в принципиально иное измерение, где были уместны все те вещи, о которых он хотел рассказать подробнее.
      Собственно, это и есть единственно верный подход к фантастической литературе. Автор имеет право на вымысел - на любой вымысел - если с помощью этого вымысла он пытается описать реальность, настоящее.
      Слово "настоящее" в русском языке невероятно насыщенно: оно обозначает сразу два понятия - настоящее, то есть теперешнее; и Настоящее, то есть подлинное, действительное.
      И в результате мы приходим к парадоксу: фантастика, а это как бы синоним не-реальности, не-настоящего - это способ предельно точно описывать настоящее, реальность, выделяя главное и отбрасывая ненужные подробности. Именно в фантастической литературе автору проще всего изложить и описать все свои непреодоленные страхи, самые темные, потаенные и трудно высказываемые, чтобы затем, вынесенные на свет, овеществленные - ибо слово материально (в начале было Слово) - они перестали существовать именно в качестве страхов.
      Преодоленные страхи - это уже любовь.
      Значит ли это, что человек, со-творивший подобное произведение, может хоть немного почувствовать себя творцом? - существом, которое пьет из источника Мнемосины...
      Порой в нашей жизни не находится места многим вещам.
      Не потому, что они бесцельны, не потому, что они бесполезны, а потому, что им еще не пришло время. Ведь время, как известно, это всего лишь еще одно измерение пространства. Иногда им не находится имени (Слова, которое должно быть в самом начале) - как сказал Станислав Ежи Лец: некоторые вещи не существуют только потому, что их не сумели назвать.
      Потерянные вещи носятся во времени и пространстве, создавая Хаос.
      Недаром сказано, что дьявол - враг всякого порядка. И еще сказано сохрани порядок и порядок сохранит тебя.
      Хранитель библиотеки при парижском Арсенале, удивительный писатель, ученый, библиофил Шарль Нодье скрупулезно относился к каждой мелочи, каждому слову, каждой букве, сохраняя для потомков порядок, призванный хранить их. Он умел помнить, умел любить и преодолевать свои страхи. Возможно, в созданной (написанной ли, сохраненной ли, воссозданной ли) им реальности нашли себе место, приют и покой не только потерянные книги или потерянные и забытые некогда авторы, но и просто потерянные души его современников.
      Евангелие в переводе означает "благая весть".
      Любые созданные нами произведения, любые достижения мысли - весточка от тех, кто в противном случае затерялся бы в безбрежном океане времени.
      Сколько их, этих весточек, вышли в путь, но затерялись на нем и так и не достигли желанной цели? Скольких авторов и мыслителей, поэтов и художников мы Не помним? Сколько еще голосов, звучащих из этой невероятной дали, нам только предстоит услышать? Сколько любви мы недополучаем, не вспоминая о них?
      В кнечном итоге, нам это уже важнее, чем им, ибо они-то вышли на дорогу, и у них у всех она прямая - а вот у нас - у недо-слышавших, недо-любивших, не-помнящих - эта дорога может быть и окольной, и кривой...
      Евангелие от потерянных - не более чем один глоток в неиссякаемом источнике Мнемосины.
      Круг замыкается.
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      *Мнемосина - в греческой мифологии богиня памяти; титанида (дочь Урана и Геи). От Зевса родила девять дочерей-муз. Согласно сообщению Павсания в Лейбадее (Беотия), вблизи пещеры Трофония, находились два источника: Леты забвения и Мнемосины - памяти. ("Мифы народов мира" под редакцией Токарева) ---------------------------------------------------------------------------------------------
      Использованная литература:
      Шарль Нодье, "Читайте старые книги"; Москва, "Книга", 1989 год
      Шарль Нодье, "Избранные произведения"; Москва-Ленинград, Государственное издательство художственной литературы, 1960 год
      Эдмонд Ростан, "Полное собрание сочинений в двух томах"; С.-Петербург, Издание т-ва Ф.Маркс, 1914 год
      Жерар де Нерваль, "Дочери Огня"; Москва, 1989 год.
      "Мифы народов мира" под редакцией Токарева; Москва, Советская энциклопедия, 1992 год
      Сорок тысяч жизней Чарльза Форта
      г.Киев,
      август 1998
      Жизнь Берлиоза складывалась так,
      что к необыкновенным явлениям он
      не привык.
      М.Булгаков "Мастер и Маргарита"
      Всегда были и всегда, наверное, будут люди, которым уготована необыкновенная и странная судьба - они становятся первыми в каком-либо деле, они переворачивают наши представления о мире с ног на голову или, вернее, с головы на ноги, но при всем этом едва ли каждый сотый из их числа дожидается признания современников. Знать, что твоя жизнь не прожита напрасно, что то, чем ты занимался - действительно важно, а не только занимательно и неожиданно, это, пожалуй, больше того, на что может рассчитывать любой человек.
      Каждое новое открытие или дело, новая отрасль знания, новый отдел науки по определению не могут привлечь к себе пристального внимания масс, хотя бы по той причине, что массы и не подозревают об их существовании. Они (открытия) попадают на расправу специалистам, и расправа эта бывает подчас очень жестокой. Все мы понемногу, по чуть-чуть, по мере необходимости видеть в аттестате удовлетворительные либо отличные оценки, учили историю. И поэтому помним (во всяком случае должны помнить) о том, как великий Лавуазье на заседании Французской академии наук во всеуслышание заявил, что метеориты не могут иметь небесного происхождения, ибо всем просвещенным людям известно, что небо - это не твердый свод, а, следовательно, и камням там взяться неоткуда. А Альберт Эйнштейн - человек, в корне изменивший взгляд человечества на время и пространство, человек, которому лучше других было известно, насколько нелепыми могут быть самые научные, самые обоснованные, казалось бы, убеждения - не поверил Максу Планку, и категорически отрицал его квантовую теорию. "Здравый смысл - это предрассудки, которые мы приобретаем до восемнадцати лет", - сказал создатель теории относительности. Смешно, что у него оказались свои предрассудки, которые он так и не смог преодолеть до конца жизни.
      У каждого свой горизонт.
      Гораздо чаще, чем прижизненное признание, "сумасшедших" исследователей настигала посмертная слава. И еще чаще - посмертное же существование в качестве неисчерпаемого источника чужих уже работ. В виду того, что автор не мог предъявить свои права на текст по причине отсутствия в данной конкретной реальности, предприимчивые эпигоны использовали их работы без ссылок на первоисточники, беззастенчиво проговаривая не свои слова и не свои мысли.
      За примером далеко ходить не нужно. Блестящий историк, исследователь и знаток Киева, автор огромного труда, в котором он описал буквально каждый дом, улицу либо достопримечательность, Н.Закревский - и до сих пор известен только узкому кругу людей. Его заслуги стали признавать совсем недавно, а до сей поры все, кому только было не лень, переписывали из его работ основательные отрывки, не утруждая себя такой мелочью, как упоминание его имени.
      Чарльз Форт, о котором мы собираемся вам рассказать, пережил и признание, и непонимание и неприятие современников; и славу - пусть и небольшую - но прижизненную, и славу посмертную; и глубокое забвение... Странная судьба, удивительная и непохожая на многие.
      Он был неординарной личностью, и - теперь мы уже имеем право так сказать - неординарным явлением, неким загадочным феноменом, который положил начало серьезному изучению аномальных явлений.
      Родился Чарльз Гой Форт 9 августа 1874 года, в Олбани, штат Нью-Йорк, в семье бакалейщика. Росту он был почти шесть футов - что для того времени являлось редкостью, - тяжеловатым, светловолосым, и носил усы, торчавшие только немногим меньше, чем у Ницше. И, как говорила его добрая приятельница и горячая поклонница Тиффани Тэйр: "...мне часто приходило в голову, что его телосложение требовало кожи и пряжек, что столешница должна быть голой и бурой, омытой потеками вина от кружек отъявленных пьяниц, и до лоска отполированной тяжелыми рукоятями мечей. Свет должен падать от факелов, и под стать нашим словам - к нам должны были заглянуть Фауст и Вийон по пути к месту казни или на совещание с дьяволом".
      До конца своих дней Чарльз Форт вел жизнь странную и прекрасную одновременно.
      В детстве он хотел стать натуралистом, и потому ненасытно читал, посвящая этому занятию львиную долю времени; стрелял птиц, делая из них чучела - и мастерски, надо признать; а также ловил бабочек, насаживал их на булавки и приклеивал этикетки, потому что на булавках и с этикетками он видел их в музеях. В этих не детских забавах не было уже детской наивной жестокости, а лишь неуемная страсть исследователя, не определившего окончательно свое призвание.
      Кстати, умение засушивать бабочек и набивать чучела птиц довольно долго давало Чарльзу Форту небольшой доход, который в сочетании с мизерными репортерскими гонорарами, которые платили в Нью-Йоркских газетах, позволял ему кое-как существовать и даже заниматься его любимыми коллекциями птичьих яиц, минералов и насекомых.
      Спустя какое-то время им овладела жажда написать книгу.
      Здесь следует отступить от нашего повествования и на минуту задуматься: что это за страсть такая - писать?
      Человек пишущий - существо необычное. Я, конечно, имею в виду не тех, кому случалось сколько-нибудь времени марать бумагу (все мы так или иначе через это проходили долгими и бессоными ночами), но тех, кому хватило терпения потратить большую часть своей единственной и драгоценной жизни на то, чтобы мучительно долго и трудно подыскивать слова на волнующую тему.
      Литература - это не только и не столько развлечение, сколько попытка человека пишущего (созданного, кстати, по образу и подобию) наследовать своему творцу и тоже создать Нечто, поднявшись при этом выше себя повседневного. Попытка прыгнуть выше головы. Человек пишет тогда, когда что-то внутри у него болит настолько, что он не может с этим жить, и должен выплеснуть эту боль и страдание в произведении. А, возможно, здесь срабатывает то качество, которое вообще отличает человека - в Библии Адам дает имена всем существам и предметам. И поскольку язык - это один из самых отчных инструментов для описания действительности, и его трудно обмануть он сам, иногда помимо воли пишущего, проговаривает какие-то вещи, то именно с его помощью проще всего описывать действительность - настоящее, а одним из свойств настоящего является то, что оно действительно здесь и сейчас, но уже через короткий промежуток времени станет прошлым, а, значит, снова возникает настоятельная необходимость описывать настоящее. Именно это его свойство и позволяет огромному множеству людей писать, казалось бы, об одном и том же.
      Точно так же рождаются музыка, живописные полотна, скульптуры и все прочее, что когда-либо создавалось на нашей планете.
      То, что волновало Чарльза Форта, то, что рвалось наружу, было еще смутным, неясным и непонятным даже ему самому. Этим вещам не было найдено имени - оттого они как бы и не существовали. Впрочем, чаще всего именно так и бывает.
      Он написал три с половиной миллиона слов. Это был роман, по словам самого Форта, похожий на отпрыска кенгуру - такой же нежизнеспособный, жалкий, недостаточный. Впоследствии, когда чикагская газета "Дейли Ньюз" опубликовала интервью с Чарльзом Фортом на своей Книжной странице, он признавался: "Я думал, что если я не буду писать романы..., то у меня не будет никаких побудительных мотивов для продолжения жизни. Юристы и натуралисты, портовые грузчики и сенаторы Соединенных Штатов - что за ужасная участь! Но я не написал того, что замышлял. Мне пришлось начинать заново и стать ультранаучным реалистом".