А га-Мавет выдернул из страшной раны свой меч и моментально растворился в темноте – он больше не в силах был сражаться ни с кем.
      Джангарай стоял шатаясь, как тростинка на ветру, и понимал, какую страшную ошибку он совершил. Он споткнулся и рухнул прямо на подставленные руки Бор-донкая.
      Каэтана уронила мечи Гоффаннона на землю и изо всех сил зажала рот обеими руками, чтобы не завыть.
      Джангарай потянулся к ней и прикоснулся окровавленными пальцами к щеке, когда она наклонилась, чтобы поцеловать его в холодный лоб.
      – Прости, прости глупого...
      Она молчала, сжимая его холодеющую руку в своих горячих маленьких руках.
      – Ты задашь мой вопрос?
      – Да.
      Воршуд подобрал мечи Гоффаннона и, волоча их по земле, подошел ближе к умирающему. – Прощай, мохнатик.
      – Прощай, дружище...
      Бордонкай изо всех сил вцепился в тело уходящего друга, словно не хотел отдавать его смерти.
      – Я опять встречусь с ним? – спросил Джангарай прерывисто.
      – Нет, – ответила Каэ твердо. – Ты уйдешь совсем в другое место, обещаю. – И она знала, что говорит правду.
      Джангарай улыбнулся, затем все его тело задрожало от невыносимой боли. Он ясно и твердо взглянул в глаза своим друзьям, всем по очереди, сжал руку Бордонкая и, наконец, обернулся к тому, кто пришел за ним, чтобы проводить его в другой, неведомый мир.
      ... Они похоронили Джангарая и его клинки рядом и на рассвете пустились в путь.
      Рыжий сараганский конь не пожелал покинуть своего господина, и они не принуждали его...
 

* * *

      Когда растерзанный, едва живой после отчаянного поединка Малах га-Мавет ввалился во дворец Джоу Ла-хатала, все семейство было уже в сборе.
      – Явился наконец, – проворчал Верховный владыка, недовольно похлопывая рукой в белой кожаной перчатке по подлокотнику своего великолепного трона. – Тебя, братец, только за смертью посылать.
      Остальные присутствующие в зале поспешили рассмеяться в ответ на это проявление божественного остроумия.
      – Как раз за смертью меня теперь лучше не посылать, – ответил Черный бог.
      – Что так?
      – Я слабее. С ней Тиермес отказывается сражаться, а ты посылаешь меня. – Пережив столь сильное потрясение на поляне, желтоглазый бог уже не боялся своего грозного брата и смело смотрел ему в глаза.
      – Так ты успел и с Тиермесом поговорить? – недобро ухмыльнулся Джоу Лахатал. – Когда же это?
      – Не важно, брат. Важня, что она набирает силу. Но я этого уже не боюсь.
      – Знаю, знаю. Ты боишься какого-то несуществующего врага, который однажды выскочит из-за угла и громом поразит нас всех. Не стоит утруждать себя выдумками, га-Мавет. Ступай, отдохни. Думаю, мы как-нибудь справимся и без тебя.
      – Попробуй, Лахатал. Но не говори потом, что никто не предупреждал тебя о последствиях.
      – Быть может, – предложил А-Лахатал, – нам всем вместе выступить против них? В конце концов, их всего лишь трое, и, даже если она сейчас сильнее, чем когда только вернулась на Вард, она все еще ничего не помнит. Или я ошибаюсь?
      – Не помнит, – подтвердил Вахаган, вестник богов. Он сидел на нижней ступеньке трона, подобрав под себя ноги, и рассеянно водил пальцем по узорчатой мозаичной поверхности пола. – Мудрый и грозный А-Лахатал прав. Нам нужно собраться и выступить против...
      – Молчи! – рявкнул Джоу Лахатал с высоты трона. – Не хватало еще против жалких смертных выступать нам всем. Если наш брат га-Мавет не может справиться со смертными, значит, ему нужно подумать о своем будущем. Ну, кто решится выступить против столь «грозного» противника?
      Насмешки и издевки верховного не трогали га-Мавета. Он устроился в темном уютном углу, из которого было хорошо видно все происходящее в зале. Однако когда рядом кто-то зашевелился, он вздрогнул.
      – Кто здесь? .
      – Это я, Гайамарт. Как ты думаешь, Смерть, им удастся ее одолеть?
      – Боюсь, они слишком поздно поймут, насколько она теперь опасна.
      Гайамарт как-то странно рассмеялся:
      – Твои братья не хотят признавать очевидного.
      – Это так, Старший.
      – К сожалению, так. И потому они упрямо не желают видеть, что на Арнемвенде появляется новый хозяин. Но я не виню их. Мы когда-то тоже не хотели этого видеть. И вот нас заменили на вас, а теперь все свои поступки и Действия Джоу Лахатали змеряет другими мерками, и его это не смущает. А тебя, Смерть?
      – Смущает, Старший, но, боюсь, я уже ничего не могу поделать...
 

* * *

      – Можешь. Можешь, но боишься.
      А в зале тем временем шли споры.
      – Никто из Древних богов уже долгое время не вмешивался в наши дела, – говорит Арескои. – А если бы и вмешивался, я не боюсь их. И берусь сам уничтожить и ее, и спутников.
      – Я доволен, брат мой, – милостиво говорит Джоу Лахатал, не замечая ярких зеленых огоньков, которые на секунду вспыхивают в глазах неукротимого Победителя Гандарвы. Вспыхивают и гаснут.
      Арескои широким движением надевает на рыжую голову свой знаменитый шлем и выходит из тронного зала.
      Через несколько шагов он оказывается там, где его послушно ждет огромный седой конь. Арескои взлетает в седло и мчится по дороге, которая должна привести его к непокорным людям, несущимся во весь опор к Запретным землям.
 

*  * *

      Они сразу поняли, кто их догоняет.
      Лицо Бордонкая расплылось в грозной улыбке, а вот глаз она не коснулась. Они по-прежнему оставались серьезными.
      – Это мой враг, – говорит он, обращаясь к альву и госпоже. – Езжайте не останавливаясь.
      – Нет, – говорит Каэтана, но Бордонкай непреклонно перебивает ее:
      – Не повторяй ошибку Джангарая.
      И ей не остается ничего другого, кроме как подчиниться. Потому что перед ней совершенно другой человек, нежели тот, которого еще совсем недавно привел Ночной Король Аккарона, чтобы предложить его в качестве спутника. Это Бордонкай, научившийся принимать решения и отвечать за свои поступки.
      Он по очереди целует альва и Каэтану, затем выпускает их из своих могучих объятий и разворачивает скакуна навстречу богу, который изо всех сил торопится, чтобы догнать их.
      И когда Арескои на всем скаку подлетает к Бордонкаю, тот неподвижной несокрушимой глыбой возвышается у него на пути, не думая отступать. Арескои не верит га-Мавету, не хочет признавать, что на свете есть воин, который не боится Бога Войны. Он утешает себя мыслью, что тогда, на поле битвы, Бордонкай просто осмелел от присутствия великого множества людей вокруг.
      «Но здесь, один на один, он просто не может не бояться. Глупо не бояться хозяина своих души и тела», – думает Бог Войны.
      – Нам помешали закончить наш спор, – говорит Арескои так, будто они с Бордонкаем только-только расстались у стен ал-Ахкафа.
      – Помешали, – соглашается гигант.
      И Арескои видит что смертный действительно не боится его.
 

* * *

      Они высятся напротив друг друга – две скалы, две башни, закованные в железо. Два воина, и никто не скажет, который из них более велик. Бог Войны хочет напомнить смертному, что он победил Дракона Гандарву, шлем из черепа которого носит до сих пор, но вовремя спохватился.
      «Выходит, что это я его боюсь», – говорит сам себе рыжий бог.
      А Бордонкай думает только о том, чтобы задержать Арескои, чтобы Каэтана и альв все-таки успели добраться до Онодонги, и до остального ему нет дела.
      Он поднимает руку с Ущербной Луной, приветствуя своего бессмертного противника.
      – Ты не боишься? – удивленно спрашивает Арескои.
      – Я еще не видел бессмертного, которого нельзя было бы убить, – отвечает Бордонкай.
      Седые скакуны, похожие как две капли воды, медленно разъезжаются в разные стороны.
      Сейчас вся вселенная для зеленоглазого бога сосредоточилась на этой поляне, на крохотном пятачке пространства, где исполин Бордонкай опускает забрало на своем черном шлеме и выпрямляется в седле. Бояться смертного ниже достоинства любого бога, но Арескои боится. И ему ничего не остается, как принять этот бой,
      Не пытаясь догнать двух беглецов, которые во весь опор скачут к Онодонге.
      Кони несутся навстречу друг другу, сталкивая своих всадников в отчаянном стремительном движении. Секира Арескои взлетает высоко над головой, но ее беспощадное падение прервано – исполин подставил рукоять своего оружия и с силой отбросил назад взбешенного бога. Не удержавшись, рыжий покачнулся в седле, и конь пронес его мимо врага. Арескои не хочет признаться самому себе, что сейчас только быстрота скакуна спасла ему жизнь.
      «Неужели и вправду нет ни одного бессмертного, которого нельзя убить?»
      Эта отчаянная мысль бьется у него в груди, держа в когтях трепещущее сердце бога. Но ведь драконов тоже считали бессмертными, и бессмертным был влюбленный Эко Экхенд, игравший на свирели в свой последний час. Богу легче убить бога, но почему этого не может сделать смертный, если он во всем равен богам?
      Равен или превосходит?
      Между клыками дракона, служащими забралом, видно бледное лицо, покрытое мелкими бисеринками пота, – Арескои сражается из последних сил.
      А Бордонкай мерно машет своей секирой, словно и не вкладывая в свои удары гигантской силы, словно эта сила вливается откуда-то со стороны. Он думает, что ему необходимо обязательно догнать госпожу, потому что как же они там без него – крохотные, уязвимые, беззащитные? Ему нужно просто поскорее убить Арескои и догонять Каэтану. И никак иначе.
      От очередного удара Бог Войны вылетает из седла и с грохотом падает на землю. Он оглушен падением, но силится подняться. Бордонкай спешивается и заносит над головой секиру. Всего один удар отделяет его сейчас от желанной цели.
      Но в ордене Гельмольда не учили подлым ударам, и единственный краткий миг своего преимущества Бордонкай потратил на сомнения – а через секунду Арескои уже вскочил на ноги. И поспешно захромал вверх по склону – потому что бессмертный на собственной шкуре почувствовал, что значит быть смертным и уязвимым.
      Два коня мирно отходят на противоположный край поляны и ждут исхода сражения. Зеленоглазый бог, забыв о гордости и надменности, бежит на вершину холма, стремясь занять более выгодную позицию. А следом за ним неотвратимо идет Бордонкай. Идет медленно, наверняка зная, что в этом бою у Арескои нет и не может быть более выгодной позиции, ибо он, Бордонкай, гораздо сильнее.
      Победитель Гандарвы мечется в ужасе, ощущая себя жалким и нелепым. Так он чувствовал себя только в присутствии великого Траэтаоны.
      Бордонкай догоняет его у самой вершины, протягивает руку в черной латной перчатке и разворачивает бога к себе лицом. Такого еще не бывало за долгие тысячи лет! Обычно люди стремились скрыться от него, чтобы не видеть грозного надменного лика. Но Бордонкай сурово глядит прямо в зеленые, слегка раскосые глаза и говорит:
      – Защищайся.
      Страшно сознавать, что даже это короткое слово содержит в себе слишком многое, – богу нужно защищаться от смертного!..
      Арескои поднимает свою секиру и бросается на Бордонкая. Со стороны эта схватка выглядит захватывающе – словно два монолита сталкиваются на вершине холма. Лучи солнца отражаются от зеркальных лезвий секир, вспыхивая снопами света на остриях. Воины рубятся, пытаются пронзить друг друга копьевидными навершиями, бьют рукоятями. Удар, защита...
      Бордонкай неожиданно легко ныряет под руку Арескои и оказывается прямо перед ним – лицом к лицу, прежде чем бог успевает что-либо сообразить. Он только чувствует, что страшный смерч подхватил его и швырнул на землю. Этот удар еще сильнее того, который он испытал, падая с коня. И Арескои издает слабый крик. Неотвратимый, как судьба, Бордонкай заносит свою Ущербную Луну, и ее острое лезвие нацелено прямо в грудь Бога Войны. Арескои понимает, что ни одни доспехи на свете не выдержат этого удара, в который будут вложены все силы смертного, вся его страсть к свободе, желание победить и защитить своих друзей. Ни на каких небесах не научились еще делать доспехи, которые бы защитили от любви, – потому что только из любви к друзьям Бордонкай решился на то, что впоследствии назовут великим подвигом.
      Он держит секиру, но никак не может ее опустить, Потому что перед ним бессильно раскинулся на земле и не Арескои вовсе, а молодой послушник ордена Гельмольда, широкоплечий и высокий, с сильными руками, в которых мертвой хваткой зажата точная копия Ущербной Луны. И она для него чуть-чуть тяжеловата. Перед Бордонкаем сейчас был его любимый брат, и исполин побоялся совершить ту же ошибку, что и многие годы назад.
      Он осторожно опустил смертоносное оружие и отошел на шаг.
      И потрясенный этим неожиданным кратким промедлением, потрясенный, но не опешивший, Арескои вскочил на ноги и изо всех сил вонзил лезвие секиры в грудь Бордонкая. Раздался треск доспехов. Секира прорубила грудь воина и обагрилась теплой человеческой кровью. Бордонкай сделал один неуверенный шаг, потом. другой. Ему полагалось умирать от страшной раны, биться в агонии на зеленой траве холма, а он все шел понаправлению к отступавшему Арескои и шептал:
      – Брат, брат, брат...
      Затем наконец споткнулся, остановился, шатаясь, как под порывами ураганного ветра, взмахнул огромными руками и упал лицом вниз на мягкий ковер травы.
      Сам не понимая, что делает, Арескои подошел к поверженному противнику и, пачкаясь в крови, перевернул, его на спину. Затем протянул руку, расстегнул застежки. и снял с него шлем. Густые волосы, смоченные потому рассыпались по плечам, и Арескои дрожащей рукой вытер влажный лоб Бордонкая. Он все время порывался что-то сказать, но ничего не получалось – во время схватки горло пересохло и теперь словно было сдавлено могучей рукой. А по щекам текли капли влаги – Арескои прежде никогда их не чувствовал и мог только догадываться, что это та влага, которую смертные зовут слезами.
 

* * *

      – Ты плачешь? – разлепил губы все еще живой гигант.
      – Мне больно, – ответил бог. – Вот тут.
      И указал рукой на грудь.
      – Бывает, – прошептал Бордонкай, изо рта которого текла тоненькая струйка крови.
      – Я смогу забрать твою душу после смерти, – спросил Победитель Гандарвы.
      Глаза Бордонкая были подернуты туманной дымкой, которая, говорят, всегда висит над полями Смерти. Он не видел лица своего собеседника, а только нависший над ним череп дракона, который о чем-то спрашивал, и Бордонкаю стало смешно, что он разговаривает со старым драконьим черепом, и губы его растянулись в улыбке.
      – Нет, – ответил он.
      Арескои держал на коленях огромное тело умирающего воина, и это было в его жизни впервые. Впервые человек уходил туда, куда не мог за ним последовать ни сам Бог Войны, ни его желтоглазый брат. Видимо, Бордонкай прошел уже довольно большое расстояние по этой неведомой дороге, потому что он отчетливо увидел как бы с высоты птичьего полета огромную бескрайнюю степь, которая простиралась во все стороны. И по этой степи птицами стелились два коня – вороной и светлый. Маленькие фигурки буквально лежали на спинах легконогих скакунов – это Каэтана и Воршуд во весь опор скакали к хребту Онодонги. А там, за хребтом, Бордонкай увидел прекрасную и великую страну...
      Арескои пристально всматривался в глаза умирающего исполина. В них не было ни страха, ни горечи, но только свет и покой. Внезапно Бордонкай вздрогнул всем телом, улыбнулся и прошептал внятно и отчетливо:
      – Кахатанна...
      И обмяк на руках Арескои.
      Бог Войны долго еще сидел на холме, обнимая холодеющее тело своего недавнего врага. Затем тяжело поднялся, достал меч и принялся за удивительное дело.
      Лесные любопытные гномы и бесстрашные маленькие, альсеиды из окрестных рощ, степные хортлаки и прочие духи перешептывались, наблюдая за тем, как на вершине холма во все стороны разлетается земля, вывороченная божественным мечом.
      Седые скакуны, расседланные и стреноженные, спокойно щипали траву; неподалеку бесформенной кучей были брошены доспехи. И на самом верху лежал череп Гандарвы – шлем Бога Войны. А рыжий зеленоглазый гигант неуклюже и торопливо рыл рыхлую податливую землю. Когда могила была наконец выкопана, он бережно опустил в нее холодное тело Бордонкая и похоронил его.
      Арескои сидит на высоком могильном холме, не обращая внимания на то, что его драгоценный плащ выпачкан свежей землей. Он при полном вооружении и в шлеме. В руках Бог Войны держит Ущербную Луну, которая станет его постоянной спутницей до самого конца, несмотря на то что секира все же тяжела для него. Самую малость – но тяжела.
      «Прощай, брат», – доносит эхо тихие слова.
      Но кто их сказал?..
 

* * *

      – У меня странное чувство, – обратился Воршуд к спутнице, подгоняя свою лошадку, чтобы она пошла рядом с Вороном, – будто я возвращаюсь домой, выполнив все, что хотел. – Он солнечно улыбнулся. – Помните, я вам часто рассказывал, что хочу работать в библиотеке и быть свободным от вечного страха за собственную шкуру. Что хочу познавать жизнь, углубившись в труды великих мыслителей?
      – Конечно, помню. Ты всегда так заманчиво об этом рассказываешь, что и я думаю: да ну к черту этот Безымянный храм – пойду-ка лучше работать в библиотеку.
      Альв расхохотался, но с любопытством спросил:
      – А кто такой черт?
      – Если коротко – это демон в том мире.
      – Понятно. – Альв слегка потрепал лошадь между ушей и продолжил:
      – Я как бы прожил ту жизнь, о которой читал в книгах, сам прожил. И теперь могу . написать собственную книгу. Что вы на это скажете? – Что это прекрасно, милый Воршуд. И что я очень рада...
      – Правда? – обрадовался альв. – Я ведь, знаете ли, никогда не чувствовал себя в такой безопасности, как в . этом путешествии, где наша жизнь иногда не стоила ни гроша. Я открыл, кажется, вечную истину, которую каждый должен сам для себя отыскать: свобода – она находится не вовне, а внутри того, кто ее ищет.
      Мне теперь все равно, где жить – в лесу, в городе, в замке. Я не боюсь больше ни людей, ни духов. Если бы вы знали, Каэ, как это прекрасно – ничего не бояться. Спасибо вам и спасибо нашим друзьям, – На глаза маленького человечка набежали слезы, но он справился с ними и продолжил довольно спокойным голосом:
      – Я искал место, где мог бы скрыться в безопасности, а нашел самого себя. И теперь чувствую, что в состоянии принять в себя весь этот огромный мир и обеспечить ему максимальную защиту и безопасность. Может, это и звучит со стороны немного смешно, но я открыл великую истину. Я бессмертен, ибо живу многими жизнями – ношу в себе наших друзей, ношу в себе вас. Я остался в них и останусь в вашем сердце, когда придет мой смертный час. Но что значит прикосновение га-Мавета в сравнении с той жизнью, которая мне обещана?
      – Ты уже не боишься называть его по имени? Ведь легок на помине, – лукаво спросила Каэ.
      – Чего бояться? Рано или поздно он все равно придет за мной. Я готов.
 

* * *

      В этот момент лесная тропинка резко свернула влево, и кони вынесли собеседников к замшелому валуну, неизвестно откуда скатившемуся на прогалину. Около валуна протекал небольшой ручеек, весело журчащий среди мха и высокой сочной травы.
      Обрадовавшись, спутники спешились и с наслаждением погрузили разгоряченные лица в прозрачную воду которая пахла свежестью, прелой землей и цветами одновременно.
      – Упоительный запах, – произнесла Каэ, на секунду отрываясь от воды, чтобы отдышаться. – Кажется, такого вообще не может быть на свете, но есть – и это самое прекрасное.
      – Жизнь вообще похожа на то, чего на самом деле быть не может, – улыбнулся Воршуд.
      Он старательно тер лапками густой мех, смывая пыль и грязь со своего смешного личика.
      – Завидую я вам, Каэ, дорогая. Раз-два – сполоснули лицо, и готово – умылись. А мне еще ох сколько мучиться..
      – Это не мучение, Воршуд, а одно удовольствие. – И Каэтана окунула голову в воду. Подняв ее, она несколько секунд не открывала глаза, ожидая, пока вода стечет с волос, а когда приоткрыла веки, то обмерла.
      Прямо около валуна, небрежно опершись на него, стоял, улыбаясь, Черный бог – Малах га-Мавет. Каэтана перевела взгляд на Воршуда. Тот сидел в прежней позе, приводя в порядок мех, и с любопытством разглядывал желтоглазого.
      – Странно ты на меня смотришь, альв, – усмехнулся бог. – Я разве сильно изменился?
      – Это я сильно изменился, га-Мавет, – ответил Воршуд, и Каэ поразилась твердости его голоса. Словно Ловалонга или Бордонкай говорили. – Вот хочу рассмотреть тебя как следует, а то все боялся, знаешь ли.
      – Теперь не боишься?
      – Не то чтобы не боюсь – только дураки не боятся умереть, но не страшусь. Разницу чувствуешь?
      Га-Мавет помрачнел:
      – Я мог бы грозно возвестить, что ты ничтожен по сравнению со мной, раздавить тебя во гневе, но ты действительно не боишься этого. Я пришел не за тобой – у тебя еще есть время. Ты получил в этом странствии все, что хотел. Получишь еще – только поверни коня.
      – Я не так дешево стою, как ты думаешь, бессмертный, – тихо ответил альв. – Я поделюсь с тобой истиной, которую открыл для себя совсем недавно. То, что делается ради чего-то, имеет свою цену. И она действительно невелика. А то, что происходит во имя, – бесценно. И если отказаться, то никто и никогда не возместит мне эту потерю.
      – Возможно, ты и прав, – медленно проговорил бог. – Но попытаться все же стоило. Прощайте.
      Так и не взглянув на Каэтану, он повернулся спинов запахнулся в свой черный плащ и скрылся в лесу. Откуда-то донеслось дикое ржание.
      – Колесница га-Мавета, – тихо прошептал Воршуд. – Знаете, Каэ, я бы еще очень хотел успеть написать поэм. Мне есть о чем в ней сказать, потому что теперь мне есть за что умирать.
      По лицу Каэтаны текла вода, не высыхая, – как будто это могли быть обычные женские слезы.
      Ночь прошла спокойно, а с рассветом следующего дня всадники на отдохнувших конях выехали к огромной горной гряде.
      Лес обрывался у самого края пропасти. Внизу, в голубом тумане, таяли очертания долины и все было освещено каким-то призрачным светом. Они долго стояли на сером мощном утесе, вглядываясь в пропасть, пытаясь определить, каким же образом ее преодолеть.
      – Может, в объезд? – неуверенно предложила Каэтана. – Должна же эта трещина в поверхности земли где-нибудь закончиться. Там и подберемся к самой Онодонге, если это она, конечно.
      Каэ задрала голову так сильно, что шею стало ломить. Высоко в небе, распластав крылья, парили гигантские птицы. Вдалеке, на горизонте, стояли, упершись в бескрайнюю синеву, снежные вершины. Одна из них заметно возвышалась над остальными.
      – Конечно, Онодонга, – с каким-то почтением в голосе откликнулся альв. – В мире нет гор выше, чем эти. Говорят, где-то там живут последние в этом мире драконы, но я не верю.
      – Почему? – изумилась Каэтана.
      – Такие формы жизни обычно вытесняются менее прекрасными, но более приспособленными к обстоятельствам.
      – Да, но драконы...
      – Драконы слишком хороши для этого мира, разве что есть такая страна, где красота живет во всем, а Истина существует в своем настоящем виде. Я бы очень хотел верить, что в Таабата Шарран написана правда, что грядут времена, когда найдут Имя Сути и мир станет иным. Может, и драконам в нем найдется место. Какая же это должна быть красота!.. – мечтательно проговорил он. И тут же продолжил уже совсем другим, деловым тоном:
      – Как будем спускаться? В обход ехать просто некогда – на карте эта трещина не обозначена.
      – Ты точно помнишь?
      – Конечно, – обиженно ответил Воршуд. – Я же ее наизусть выучил. Если верить карте, то мы должны были пересечь лес и выбраться к равнине, которая лежит у подножия гор. Но равнины нет – вместо нее провал, как будто этот кусок земли вырвали силой. Если здесь было такое мощное землетрясение, то воображаю, что творилось о живыми существами. Однако странно – ведь лес цел. Значит, происходило это очень-очень давно. Сама пропасть успела порасти деревьями. Тогда я вообще ничего не понимаю – почему на карте провал не указан?
      – Мало ли по какой причине, – огорченно ответила Каэ. – Я и коней бросать не хочу, и не представляю, каким образом спускаться.
      Альв несколько томительно долгих секунд вглядывался в нагромождение камней прямо под ними и наконец объявил:
      – Здесь есть тропинка – не такая уж и крутая. Главное, не испугаться. Кони по ней тоже пройдут, нужно только завязать им глаза, чтобы не понесли со страха.
      – Воршуд, я не могу. Просто не полезу в эту пропасть и тебя не пущу.
      – А нам ничего другого не остается. Не бойтесь, дорогая госпожа, – это не страшнее, чем Арескои с его воинством или резня вал-Ахкафе. И ничуть не хуже подземелий джатов.
      – Для меня – гораздо хуже, – категорически заявила Каэтана.
      Но альв ее уже не слушал. Он покопался в своей поклаже и деловито спросил:
      – У вас веревочка имелась в кошеле – тонкая и невероятно прочная – ну прямо для такого случая.
      – Нет, Воршуд. Ни под каким видом. И тогда альв поступил не совсем честно. Он взглянул ей в глаза и тихо и внятно пообещал:
      – Если мы спустимся в долину, то я вам скажу нечто, чего не скажут даже в Безымянном храме. Но не раньше.
      Каэ закрыла лицо руками и стояла так долго-долго, но когда отняла руки от лица, то глаза ее были по-прежнему чистыми и ясными.
      – Тогда нам надо торопиться. Если не спустимся до темноты, то уж обязательно свалимся в какую-нибудь трещину и переломаем себе все кости.
      – Здесь не так уж и высоко, – альв прикинул расстояние, – справимся.
      – Дракона бы сюда, – сказала Каэ, вынимая из кошеля на поясе тонкий шнур, запасенный еще герцогом Аррой. Она задумалась, не прекращая работать, – как давно, как далеко было ее странное превращение, смерть эламского герцога, первая встреча с га-Маветом. Что в ней осталось от той девочки, которая свалилась в этот мир, оглушенная нелепостью происходящего, и приняла на себя практически невыполнимые обязательства?..
      Пока они готовили снаряжение для спуска, солнце встало уже довольно высоко, туман понемногу рассеялся, и Каэтана с изумлением обнаружила, что там, на дне провала, лес продолжается как ни в чем не бывало и переходит в равнину, которая лежит у подножия самых у высоких в этом мире гор. Она тоскливо разглядывала эту картину, прикидывая про себя, удастся ли ей когда-нибудь достичь желанного рубежа и вступить на Землю детей Интагейи Сангасойи. За ее спиной завозился альв – он закончил делать повязки на глаза коням и теперь прилаживал их со всей тщательностью.
      – Помогите мне, дорогая Каэ, – мягко попросил он, отвлекая ее от невеселых размышлений.
      – Сейчас, сейчас, – откликнулась она. Каэ выпрямилась, стоя на самом краю скалы, подняла крохотный камешек и бросила его вниз – обвала вроде бы не произошло. И Каэтана покорилась судьбе. Она крепко взяла под уздцы своего вороного, оглаживая его. Умница Ворон фыркал, жалуясь на свою горькую долю, и легко толкал ее мордой в плечо, словно говоря, что понимает, куда его собираются затащить. Лошадка Воршуда была спокойнее – она не любила оставаться в одиночестве, поэтому перспективу спуска, которую кони безошибочно учуяли, воспринимала как неизбежное зло, после которого обязательно расседлают и дадут вволю попастись на мягкой траве.
      Еще полчаса прошло, прежде чем они крепко привязали поклажу к седлам, выбросив абсолютно все лишнее.
      Солнце стояло уже высоко в небе, когда две крохотные фигурки, ведя под уздцы игрушечных на фоне гор лошадок, двинулись вниз.
      Спуск был страшен. Хотя и альв, и Каэтана уговаривали себя, что еще немного – и цель достигнута – глупо же разбиваться здесь, у самого входа в Запретные земли, – но руки и ноги у них тряслись. Ноги скользили на каменистой тропинке, кони фыркали и постоянно оступались. Срывались и текли вниз струйки мелких камешков.
      Тропинка петляла между обломков скал, которые своими острыми краями так и норовили зацепить одежду путешественников. В одном месте Воршуд покачнулся, подвернув ногу, и вцепился обеими руками в уздечку. Лошадь, обычно и не замечавшая веса своего маленького всадника, теперь не устояла и медленно, упираясь всеми четырьмя ногами, заскользила вниз. Каэтана едва успела бросить Воршуду свой спасительный шнур, на котором предусмотрительно завязала скользящую петлю. Схватив шнур, альв успел обмотать его вокруг запястья, сунуть лапку в петлю и захлестнуть намертво.
      – Еще, еще обмотай, – прохрипела Каэ, откидываясь назад всем телом, чтобы создать противовес.
      Было мгновение, когда она похолодела, представляя себе, что еще через несколько секунд ухнет в простирающуюся у ног бездну, но отчаянная жажда жизни оказалась сильнее. Пыхтя и произнося некоторые слова, в целях экономии сил до конца не досказанные, Каэтана вытащила альва со страшного места. Губы ее дрожали, а спина взмокла от нечеловеческого напряжения.
      – Нет, все-таки водная стихия – это совершенно другое дело.
      – Даже когда в ней плавает левиафан? – задал Воршуд провокационный вопрос, едва успев отдышаться.
      – Пусть хоть два левиафана и один Йа Тайбрайя, но только не головоломные крутые спуски. Воршуд! Не в нашем с тобой возрасте по скалам прыгать, аки горные козлы.
      Альв рассмеялся:
      – Еще не то будет. Впереди самый трудный участок. А потом как по лестнице у вас в замке – только под ноги гляди.
      Каэтана обозрела предстоящий кусок пути и заявила:
      – Нет. Хоть минуту нужно: передохнуть.
      Воршуд воспротивился:
      – У нас не так уж много времени. Да что это с вами сегодня? Мы словно местами поменялись.
      Каэтана помрачнела. Ей показалось, что там, внизу, она увидела темный стройный силуэт, легко перепрыгивавший с камня на камень. Она потрясла головой, и капельки пота разлетелись в разные стороны. Да нет, померещилось, конечно. Это солнце – жаркое, изнуряющее.
      Альв осторожно тронул ее за локоть:
      – Пойдемте, ведь совсем немного осталось. Снова был спуск и унизительный дикий страх. Она умела не бояться обстоятельств, умела не бояться богов, демонов и людей, но эти горы – высокие и высокомерные, старые как мир и безразличные к добру и злу!.. Сколько людей лежало непогребенными на дне этих ущелий? Каэтану мутило от ужаса.