– «Когда Спящий проснется»?

– Да, да, она.

– Конечно, попадалась, как ты можешь догадаться по моему ответу. Ты же знаешь – это прижизненный портрет прародителя кассарийских некромантов, одного из варваров Гахагунов.

– А на каком языке написан стих?

– Ты тоже обратила внимание на эти руны?

– На них сложно не обратить внимания. Просто я не хотела искать разгадку здесь, внизу, чтобы…

– Чтобы не привлекать внимания Князя к Кассарии?

Моубрай изогнула тонкую бровь:

– А разве ты поступила иначе, великая Эдна?

Герцогиня Фаберграсс искренне рассмеялась:

– Не гневайся на меня, Яростная. Да, я поступила так же, как и ты. Я тоже любила своего мужа.

Тут она замолкла на миг, будто пробуя слово «любила» на вкус. Видимо, вкус его ей не понравился, и она поправила себя:

– Я тоже люблю своего безумного супруга-кассарийца.

– Да и потом, разве нас интересовало, откуда они явились? – призналась Моубрай. – Я искренне полагала, что Барбелла слабее и беззащитнее меня. Просто это уже не было важно. Не так ли?

– Так, – склонила великолепную голову Фаберграсс.

– Варвары, спустившиеся с белых вершин Гилленхорма, – это звучало так забавно и поэтично, что я даже не подумала, а что они там делали, на этих белоснежных вершинах.

Эдна Фаберграсс фыркнула. Никто в Преисподней не стал бы интересоваться происхождением смертных, пусть даже таких талантливых и могущественных, как кассарийские некроманты. Преисподнюю влекла Кассария, не менее, но и не более того.

– Я только потом, после… после того, как Барбелла покинул меня навсегда, стала думать, вспоминать… – Моубрай сделала паузу. Демоны не плачут, им неведомы людские слабости, но что-то все же мешало ей спокойно говорить. – Я не делала это намеренно, просто приходили на ум всякие мелочи. Не то чтобы я хотела этого… скорее, напротив…

– Я понимаю, – сухим голосом, шелестящим, как песок, гонимый ветром в жаркой бангасойской пустыне, прошептала повелительница Снов, – не объясняй, Яростная, я все понимаю. Ты и желала бы забыть, но память подсовывает тебе сладкие воспоминания. Каждый уголок того места, где ты была счастлива, каждую деталь, каждый миг каждого короткого дня той, стремительно промелькнувшей жизни.

И Эдна Фаберграсс внезапно взвыла. От этого истошного крика на земле, несомненно, начался бы ураган. Листва облетела бы с деревьев, птицы сорвались бы с мест и взмыли в потемневшее внезапно небо, а люди ужаснулись. Но Преисподняя и не такое видела. Недра земли привыкли надежно защищать Ниакрох от горя, гнева, ярости и отчаяния могущественных демонов. Багровое небо только содрогнулось на миг, и тут же все стихло.

– Прости, – сказала демонесса, устало закрывая алые глаза. – Я все никак не могу привыкнуть к тому, что испытываю боль.

– Нам больно, – согласилась Яростная, – но и сладко.

– Продолжай.

– И вот однажды в памяти моей всплыла эта растрескавшаяся, почерневшая от времени картина, на которой не было видно лица и по которой бежали такие же темные, неразборчивые, выцветшие письмена.

Герцогиня говорила протяжно, нараспев, будто прорицала, хотя маркиза Сартейн знала, что это не так.

– Откуда ты знаешь? – севшим голосом спросила Яростная.

– Вахан как-то прочитал мне это стихотворение. И сказал…

– А Барбелла мне ничего не сказал, – выдохнула Моубрай, даже не дослушав подругу.

– Но ты спрашивала его?

– Нет.

– А я спросила. Мне всегда казалось, что я падала в бездну, когда стояла у этой картины.

– Он объяснил тебе значение текста?

Эдна со странным выражением взглянула на подругу.

– Нет. Он только прочитал сии строки, дабы удовлетворить мой интерес, и тут же взял с меня клятву никогда не пытаться постичь их суть и смысл. Забыть.

– Но ты не смогла?

– Не дать клятву – нет, не смогла. Нарушить ее – тоже нет. Не смогла. И никогда бы не посмела. Но и забыть – тоже не смогла.

Моубрай присвистнула, и рогатая тварь снова возникла в зале, нагруженная напитками.

– Забавно, – произнесла Яростная, утолив терзающую ее жажду огня. – Забавно. Я всегда полагала, что речь идет о Тотисе, сотворившем мир и заснувшем до Судного дня.

– Ты веришь в Тотиса? – рассмеялась герцогиня.

Моубрай едва заметно смутилась, пожала плечами.

– Нет, но я чересчур часто слышала о нем не только от людей, но и от прочих смертных. А это заразно. Я даже стала говорить что-то вроде «Клянусь Тотисом» или «Тотис меня забери», отчего однажды вышел конфуз во время приема у Князя.

– Я тоже толковала этот текст как древнее варварское песнопение либо молитву Тотису, – призналась демонесса. – Вернее, не совсем так: я вообще не задумывалась о нем более и никак не толковала его. До недавнего времени. До тех пор пока один старый замшелый дух, очнувшийся от многовекового сна, чтобы встретить рассвет черного солнца и рассыпаться в прах, не поведал мне свою самую страшную тайну, свой вечный ужас – о Великом Лорде Караффа.

– Поведал или напомнил?

Крылья на спине маркизы Сартейн раскрылись, и отблески пламени заплясали на смертоносных стальных лезвиях. Она поняла, что пришла к Эдне Фаберграсс не зря: пришло время откровенности и – откровений.

Видимо, герцогиня Фаберграсс подумала о том же. Великая провидица не могла не понимать, что лишь исключительные обстоятельства способны помешать ей прозревать будущее и что пробил час великих событий и свершений. Она была уверена, что одна из главных ролей в этом грандиозном представлении отведена ее потомку – нелепому кассарийцу, боящемуся проливать кровь.

Обе демоницы никогда бы не восстали против своего владыки – Князя Тьмы и никогда бы не пошли против его воли. Но если воля его еще не объявлена во всеуслышание, если открытого противостояния нет и не случится, если судьба разыграет карту, которой до сих пор не бывало в колоде, почему бы им не рассмотреть ситуацию с обеих сторон?

В Аду предпочитали не вспоминать о могущественных Павших Лордах Караффа, причинивших немало хлопот молодому тогда еще повелителю Преисподней. Сведения о них хранились в подземных залах личной библиотеки Князя. Самые приближенные и доверенные, облеченные властью особы предпочитали не рисковать попусту – Лордов больше нет, и говорить о них не стоит.

Тем более что Ад кишит безвестными соглядатаями, мечтающими выбиться в вельможи. И вельможами, мечтающими расправиться с соперниками. И могущественными аристократами, метящими в Князья.

Но маркизе Сартейн Эдна Фаберграсс доверяла больше, чем остальным родичам, вместе взятым. Вероятно, это было глупо, и недальновидно, и неразумно. Но она слушалась не разума, а своего ледяного сердца, обожженного болью.

– Напомнил, – медленно призналась она.

– Чем же тебя заинтересовали легендарные Павшие Лорды? – спросила Яростная, заранее зная ответ, но желая услышать его из уст самой Эдны.

И герцогиня Фаберграсс не стала разочаровывать ее. Она твердо посмотрела в сверкающие желтые глаза:

– Тем, что я была супругой одного из них.

Все войны, которые до сих пор вела Преисподняя, отличались безупречной логикой и целесообразностью. И эта не должна была стать исключением.

В свое время, когда дочь Каванаха Шестиглавого сумела удивить всемогущих демонов, объявив о своем желании стать супругой кассарийского некроманта, Князь Тьмы не стал ей препятствовать. Разумеется, ни о каких добрых намерениях с его стороны речь не шла – он бы обрушил на непокорную воительницу всю мощь своего гнева, кабы не своевременная мысль о том, что миром правят Законы.

Это положение вещей всегда угнетало владыку Ада, впрочем, не его одного. Множество властителей древности, чье могущество казалось безмерным, рано или поздно сталкивались с тем, что они не могут распорядиться всем исключительно по собственному усмотрению. Каждый из величайших однажды в жизни встречал неумолимую преграду – незримое, неосязаемое, несуществующее в реальности нечто, обозначенное глупым словом, которое могло иметь значение лишь для слабых и побежденных. И разбивались об эту незримую преграду, как жалкая мошка о несокрушимую скалу.

Невероятными усилиями достигнув вершины, все до единого властители упирались в Законы.

Их можно было нарушить, изменить либо обойти, и многие так и поступали, чтобы однажды увидеть, что их действия оборачивались против них же самих самым невероятным образом. Иные пытались сделать вид, что Законов нет – пройти мимо, закрыв глаза, – но неумолимые обстоятельства не давали им поступать так бесконечно.

Кто-то желал заменить Законы собою и даже заменял на время, однако затем попранные Законы жестоко мстили безумцу. Месть их бывала неизбежной и неотвратимой.

И еще одну закономерность заметил Князь: чем ты могущественнее, чем сильнее, чем успешнее сопротивляешься слепому мирозданию, тем оглушительнее крах.

Князь Тьмы не одно тысячелетие потратил на наблюдения; он обнаружил тысячу закономерностей, вывел тысячи формул и правил и миллионы раз убедился в их справедливости. Но так и не нашел главного – Ключа.

Древний демон, он видел взлеты и падения многих цивилизаций. Как снежинки, пляшущие во время вьюги, пронеслись перед ним Алайская империя и царство Каваны, Рия, Жаниваш и Канорра, Гьянленн и легендарная Караффа. Он видел бесславный конец тех, кто, казалось, достиг невозможного и вечно будет пользоваться результатами своих великих свершений. Но неумолимый рок с течением времени сокрушал всех – всех до единого, без исключения. Демоны и божества, смертные и бессмертные, люди и нелюди, нежить и не-мертвые – все канули в небытие, и беспощадный ветер разнес их прах по миру, равнодушному к жизни и смерти.

Князь Тьмы не хотел для себя подобной участи. Чем могущественнее и старше он становился, чем безмернее была его власть и сила, тем больше опасений внушал ему каждый новый день. Он понимал, что однажды придет и его время, но не мог смириться с подобным положением вещей и лихорадочно искал выход.

Много тысяч лет тому назад юная демонесса Эдна Фаберграсс предсказала ему, что после того, как Спящий проснется, он больше никогда не будет иметь прежней власти и могущества. И теперь Князь торопился.

Не может так быть, думал он, чтобы Закон нельзя было изменить, склонить на свою сторону, использовать себе на пользу. Нужно только найти способ. Отыскать Ключ.

Он алкал подлинной Вечности и подлинного всевластия. Для этого повелителю Преисподней были нужны мощь Кассарии и Бэхитехвальда, тайная сила Хранителя, безмерное могущество Павших Лордов и тысячелетняя мудрость пророков Каваны.

Доспехи Аргобба оказались великолепны – яркого багрового цвета, с шипами и колючками, образующими замысловатый узор, мощными наплечниками, тяжелыми наручами и поножами и широким поясом с серо-синими вкраплениями.

О колючки и шипы Зелг немедленно порезался в процессе примерки, но зато латы сели на него как влитые, и никакой тяжести он не ощутил, несмотря на то что из сундука вынимал их с трудом.

Невесомый шлем все того же цвета кровавого неба на закате придал ему сходство с древним мурилийским демоном, о чем он не подозревал до тех пор, пока за его спиной со звоном и дымом не появилась восхищенная Гризольда.

– Галя! – воскликнула она, прижимая руки к пышному бюсту. – Галя, вы настоящий сказочный принц. Поверьте мне, я знаю, что говорю. Уж кого-кого, а принцев на своем веку я повидала.

– Спасибо. – Польщенный Зелг слегка покраснел.

– При чем тут спасибо? – искренне удивилась фея. – Я просто говорю, что вы прекрасно выглядите – вылитый мурилийский морской демон. – (Тут Зелг ненадолго отвлекся на размышления, что общего между сказочным принцем и морским демоном, но понял, что эту связь своими силами ему не обнаружить, и успокоился.) – Впрочем, что тут удивительного – Аргобб и был мурилийцем. Чрезвычайно мощные и живучие твари, вам повезло, что у вас такая заботливая бабушка. Теперь вас не сможет проткнуть даже коготь дракона. Только, Галя, помните – это вовсе не означает, что вы вдруг заразились от мурилийцев бессмертием. Практика показывает, что даже бессмертные демоны не переживают встречи с более опасным противником.

– Я понимаю.

– Но одно меня искренне радует.

– Что же?

– Вместе мы будем смотреться просто великолепно.

– Простите?

– Галя, вы же не хотите удрать от своей Гризи на войну? – уточнила фея, пуская ровные колечки.

– Ни в коем случае! Не допущу! – завопил некромант, сообразив, куда клонит пухлый крылатый пончик.

– Только не надо на меня кричать, – поморщилась Гризольда. – Не воображайте себя Лилипупсом.

– Вы останетесь в замке! – произнес Зелг со всей решимостью и твердостью, на которые был способен. – Под присмотром лорда Таванеля.

– Ага теперь, ага теперь, – покивала Гризольда, подцепившая эту присказку у Такангора. – Попробуйте сказать Уэртику, что он не идет на войну. Вы еще не видели призрака в глубоком обмороке? Увидите.

– Простите, что невольно вмешиваюсь в вашу приватную беседу, – деликатно кашлянул кто-то, на поверку оказавшийся душой лорда-рыцаря. – Я весьма странно устроен последние несколько дней – чуть меня вспомнят, я сразу там. Правда, вспоминает меня в основном дорогая Гризя, чему я только несказанно рад…

– Уже вмешался, – вздохнула фея. – Так что сам объясняй мессиру, отчего тебя нельзя оставлять в замке, когда остальные пойдут воевать.

– То есть как – в замке?! – задохнулся Таванель. Будь это живой человек, во плоти, его бы уже пришлось откачивать. – Этому не бывать, мессир!

– Вот видите! – Фея ткнула в жениха трубкой. – Он по самую макушку напичкан рыцарскими романами, кодексами и правилами. И вы хотите, чтобы мой собственный некромант и мой родной муж – отец моих будущих сорванцов (в этом месте прозрачный призрак смущенно засиял розовым цветом) шлялись по войнам и битвам в каком-нибудь Липолесье, а меня пусть затолкают обратно в бочку, где я и буду ломать себе руки в тоске и отчаянии? Придумайте что-нибудь поинтереснее, милорды!

– Гризя, – мягко молвил Уэрт, – ненаглядная. Что ты такое говоришь? Какая бочка? Кто посмеет?

– Вот-вот, – оживилась фея и залетала по комнате, как встревоженный шмель. – Кто посмеет запретить мне выступить в поход? А?

– Там будет опасно, – поведал Зелг.

– Галя, вы меня всю утешили! – рявкнула фея. – Значит, так, я ваша походно-боевая муза на полуторном окладе, чтобы вас не мучила совесть, и попробуйте возразить.

– Но…

– Считаю до трех!

– Я…

– Раз!

– Не следует даме…

– Два!

– Не советую, – вмешался Таванель, очевидно переживший уже последствия счета «три». – Она все равно пойдет с нами.

– Интересно, – пробурчал Зелг обиженно, – кто здесь кассарийский некромант в латах Аргобба?

Неугомонная фея открыла было рот, чтобы достойно возразить герцогу, но невозможный в замкнутом помещении свирепый порыв ледяного ветра бросил ее к дальней стене. Туда же отнесло и отчаянно сопротивляющегося рыцаря. При этом Таванель явно готовился биться с невидимым противником, защищая друга и возлюбленную, а Гризольда улыбалась так, будто встретила старого знакомого.

Впрочем, и Зелг понял, кто пожаловал, а точнее – что пожаловало в гости. Он не ошибся.

Тихий, всепроникающий голос, леденящий, как тягучий яд, струящийся по жилам, произнес:

– Здравсс-с-с-ствуй, Галеас-с-с…

Герцог склонил голову:

– Цигра.

– Я пришло, Галеас-с-с, чтобы поздравить тебя с-с-с победой и предос-с-стеречь.

– Благодарю.

– Ты немногос-с-словен. – Кажется, Цигра улыбнулось, но Зелг не прозакладывал бы голову, ставя на это. – Ты знаешь, мальчик, что С-с-сатаран непобедим?

– Мне говорили.

– Вот как? Ему говорили. – Цигра разразилось ухающим смехом, от которого в относительно небольшой комнате заколебались шторы, а окна покрылись легкой изморозью. – С-с-сатаран Змеерукий – величайший воин Ниакроха. Он с-с-сотрет тебя в порошок.

– Я выйду против него сам.

– Ты умрешь. А жаль. У тебя было будущее.

– Я выйду против него сам, – упрямо повторил некромант.

– Ты упорный. Кас-с-сария не зря избрала из двух Га-леас-с-сов тебя. Ес-с-сли ты выиграешь поединок с-с-с демоном, нас-с-ступит время ис-с-спытаний. – Голос Цигры постепенно превратился в сплошной свист, в котором молодой герцог с трудом угадывал слова.

– Ты должен погибнуть, но ес-с-сли выживешь, то С-с-спящий прос-с-снетс-с-ся, и тогда придет твое время. – Тут Цигра загрохотало так, что некроманту показалось, будто рушатся неприступные стены его замка. – Ты с-с-слышишь меня, с-с-слуга Павших Лордов? С-с-слышишь! Придет твое время и твой выбор! Не оши-бис-с-сь!

В комнате ощутимо потеплело, лед на окнах растаял, и по стеклам потекли тяжелые, холодные капли. Цигра ушло. И когда Зелг уже уверился в том, что оно снова исчезло – столь же внезапно и необъяснимо, как и появилось, вкрадчивый голос, нагоняющий страх, отозвался из невообразимого далека:

– До вс-с-стречи, Галеас-с-с! Я бы хотело вс-с-стре-тить тебя.

И герцогу показалось, что весь смысл, все значение этой фразы уложилось в слово «тебя», как будто Цигра опасалось, что может найти в кассарийском замке кого-то другого.

– Ничего не понимаю, – искренне сказал он.

Тут его внимание привлекло яростное шипение, куда там Цигре. Фея Гризольда наскакивала на несчастного лорда, а он защищался, как мог.

– Я же вижу, ты что-то знаешь, – бормотала она, тыкая в призрака дымящейся трубкой.

– Гризя, я не имею права…

– Признавайся по-хорошему.

– Гризя, это вопиющее нарушение!

– Ты еще не знаешь, что такое нарушение!

– Гризя!

– Уэрт, выбирай: или нарушение, или я начинаю бузить.

В глазах влюбленного лорда отразился священный ужас и он пробормотал:

– Право, мессир, это серьезное нарушение и тяжелое знание. – В его голосе звучало… сочувствие?

– Я хочу знать, – твердо сказал Зелг. – Все, что возможно.

– Предупрежден – значит вооружен, – глубокомысленно изрекла Гризольда. – Ты не имеешь права скрывать важную информацию.

– Это часть известного мне пророчества Каваны, – вздохнула душа Таванеля. – Вероятнее всего, вы падете в бою с Сатараном. Вероятнее всего, милорд Такангор не переживет поединка со своим противником. Ибо его противник по определению непобедим, и не смертному, пускай и могучему минотавру спорить с ним на равных. Если же нет, если – как сказано – случится невероятное, то, вероятнее всего, Спящий проснется.

Раздался глухой стук. Гризольда выронила трубку и смотрела на него широко раскрытыми глазами, которые стремительно заполнялись соленой влагой.

– Подчеркиваю, – быстро заговорил рыцарь, – пророчества Каваны – собрание вероятностей, а не неизбежностей. Всего этого может и не быть. Неотвратимо лишь одно: когда Спящий проснется, слуга Павших Лордов получит право решать, что будет дальше. То есть он обретает власть над вашей судьбой и вашим будущим, мессир. В его руках в ту минуту окажется сила и власть Кассарии. Но я почти ничего не знаю о Павших Лордах, кроме того, что это давно сгинувшие могущественные существа, которых очень боятся и не любят в Аду, так что даже говорить о них демонам запрещено. И я, конечно же, не представляю, кто в Кассарии является слугой этих Лордов. Поверьте, я долго присматривался к каждому из ваших приближенных, но так ничего и не обнаружил. А в пророчестве об этом не сказано ни слова.