Сарьон улыбнулся, но улыбка получилась кривой.

— Мы прекрасно можем съесть это все хоть сейчас. Боюсь, там, куда я отправлюсь, мне это не понадобится. Не так ли, брат?

Отец Толбан вспыхнул, пробормотал что-то невнятное и, пятясь, выскочил за дверь, а Сарьон остался и принялся осматривать хижину. Когда-то это жилище, должно быть, считалось неплохим, уныло подумал он. Деревянные стены были отполированы, а ветви, образующие крышу, носили следы аккуратной починки. Но бывший владелец дома уж год как был мертв, и без присмотра хижина начала ветшать. Очевидно, после убийства надсмотрщика сюда никто не заглядывал, если судить по одежде и личным вещам, до сих пор лежащим на видных местах. Сарьон собрал их и сунул в очаг.

У стены стояла кровать, сделанная из сука дерева. У очага теснились грубо оформленный стол и несколько стульев. Ветви образовывали несколько полок на стенах бывшего древесного ствола. Вот и вся мебель. Сарьон вспомнил свою удобную келью в Купели, с ее мягкими матрасами, камином и толстыми каменными стенами, потом взглянул на кровать, где раньше спал покойный, и содрогнулся. Затем он завернулся в рясу, улегся на пол и дал волю отчаянию.

На следующее утро, после скромного завтрака у Толбана, Сарьона представили непрерывно кудахчущей Марм Хадспет, которая сочла его чудом, ниспосланным самим Олмином. Затем каталист отправился на встречу с остальными жителями, дабы приступить к исполнению своих обязанностей.

Согласно придуманной для Сарьона легенде его отправили на поля за незначительное нарушение орденского устава, и ему полагалось изображать эдакого бунтаря. Но Сарьон никогда толком не умел лгать.

— Не знаю, смогу ли я это изобразить, — пожаловался он отцу Толбану, когда они брели по грязи к полевым магам, выстроившимся шеренгой и терпеливо ожидающим утренней порции Жизни.

— Что именно — будто вы сердитесь на церковь за то, что вас прислали сюда? О, это вы прекрасно изобразите, — уныло пробормотал отец Толбан. Весенний ветер развевал полы рясы и добирался до тощего, иссушенного тела. — Все у вас получится.

Вскоре Сарьон обнаружил, что отец Толбан был прав. Он не провел в Уолрене и дня, но ощущение собственных невзгод уже сильно поблекло, сменившись гневом. Нельзя же заставлять людей жить в таких условиях!

Его хижина казалась Сарьону маленькой и тесной, но вскоре он обнаружил, что точно в таких же лачугах ютятся целые семьи. Пища была простой, грубой и скудной — после суровой зимы запасов осталось мало. В отличие от счастливых обитателей городов, где погода находилась под контролем, полевые маги всецело зависели от капризов погоды. В Мерилоне, окруженном магическим куполом, дождь шел лишь тогда, когда императрице надоедал яркий солнечный свет, а снег выпадал лишь затем, чтобы можно было полюбоваться, как он мерцает в лунном свете на крышах хрустальных дворцов. Здесь же, на границе, случались ужасные бури — Сарьон сроду не видал ничего подобного.

— Тамошние дворяне, — отец Толбан взглянул в сторону далекого Мерилона, — боятся крестьян. И недаром.

Полевого каталиста передернуло.

— Я помню, как они себя вели в тот день, когда проклятый мальчишка убил надсмотрщика. Я уж думал, что они и меня убьют!

Сарьон тоже дрожал — правда, от холода. Здесь упорно дул ветер с гор, и с ним весна скорее походила на зиму. Отец Толбан открыл канал для Марм Хадспет и дал ей достаточно энергии, чтобы окружить двух каталистов уютным шаром тепла; Сарьону почудилось, будто он сидит в огненном пузыре. Но это не помогло. Похоже, холод плевать хотел на магию. Он обитал в этой хижине дольше, чем смертные. Он сочился сквозь пол и стены и пробирал Сарьона до самых костей. Сарьону начало казаться, что он никогда больше не согреется, и иногда он с горечью думал, что епископ Ванье мог бы, по крайней мере, сообщить ему, что намерен его помучить перед приведением приговора в исполнение.

— Но если император боится мятежа, почему он не заботится о том, чтобы люди жили лучше? — раздраженно поинтересовался Сарьон, пытаясь обернуть ноги подолом белой рясы. — Если дать им хорошие дома, достаточно еды…

— Достаточно еды?! — Толбан потрясенно уставился на собрата. — Брат Сарьон, начнем с того, что эти люди — могущественные маги. Я слыхал даже, будто они сильнее, чем Альбанара, высокородные волшебники. Как мы сможем держать их под контролем, если они станут сильнее? Сейчас они зависят от нас, потому что мы обеспечиваем их Жизнью. Они должны тратить все свои силы на борьбу за выживание. Если же они когда-нибудь отыщут способ накапливать энергию…

Полевой каталист покачал головой, а затем, пугливо оглядевшись по сторонам, придвинулся поближе к Сарьону.

— Но есть и еще одна причина, — прошептал он. — У них никогда не рождаются Мертвые дети!

Прошел месяц, за ним — другой. Постепенно становилось теплее. Сарьон освоил работу полевого катализа. Он вставал с рассветом, постоянно ощущая себя невыспавшимся, утомленно бормотал слова ритуала, делил с отцом Толбаном скудный завтрак и брел на поле, где его уже ожидали маги. Сарьону пришлось немало попрактиковаться в расчетах, затверженных еще в детстве. Он научился отмерять Жизнь по каплям, потому что ему ни в коем случае не полагалось давать полевым магам хоть сколько-то сверх необходимого. Он брел вслед за ними по грядкам, безразличный ко всему. Казалось, будто ничто не в силах прорваться сквозь броню его несчастья. Даже зрелище ростков, пробивающихся из земли подобно солнечным лучам, льющимся сквозь прорехи в туче, вызывало у него лишь минутное оживление, а затем Сарьон вновь погружался во тьму.

Однако же каталист не забыл истинной причины своего пребывания здесь. По вечерам он болтал с местными жителями — по большей части от скуки и для того, чтобы отвлечься от мыслей о собственном жалком положении, — и ему нетрудно было наводить разговор на Джорама. На самом деле почти ни о чем другом крестьяне и не говорили, поскольку смерть Анджи и убийство надсмотрщика были самыми яркими событиями в их жизни. Они снова и снова с удовольствием пересказывали эту историю в те краткие вечерние часы, когда им позволено было пообщаться.

— Этот Джорам, он был какой-то шальной, — сказал отец сбежавшего Мосии. — Он вырос у меня на глазах. Я прожил бок о бок с ним шестнадцать лет, но по пальцам могу сосчитать все разы, когда он со мной разговаривал.

— Как же так получилось, что он все это время жил среди вас, а вы даже не заметили, что он Мертвый? — поинтересовался Сарьон.

Полевые маги лишь пожали плечами.

— Если он и был Мертвым, — сказала какая-то женщина, презрительно взглянув на отца Толбана, — он все-таки работал, как и все остальные. Единственное, чего он не мог, так это ходить по воздуху. Ну так этого и вы не можете, каталист, — фыркнув, произнесла она. Окружающие рассмеялись.

— В детстве он был очень красивый, — заметил кто-то.

— Да он и когда подрос, был ничего, — отозвался другой.

Сарьон заметил, как какая-то девушка ревностно закивала, подтверждая это мнение, — и вспыхнула, поймав взгляд каталиста.

— Ну или был бы очень даже ничего, если бы улыбался, — добавила другая женщина. — Но он никогда не улыбался и не смеялся.

— И не плакал, — сказал отец Мосии. — Даже когда был совсем маленький. Я однажды видел, как он здорово расшибся, — Джорам вечно на что-нибудь натыкался или спотыкался. В общем, он так расшиб себе голову, что кровь текла ручьем. Похоже было, будто он от удара перестал соображать. От такого даже взрослый бы расплакался, и тут нечего было бы стыдиться. У мальчишки тоже слезы навернулись на глаза. Ради Олмина, ему же было лет восемь! Но он только скрипнул зубами и вытер глаза. Я кинулся было ему помочь и сказал, что пусть уж он лучше плачет и что я бы точно плакал, если бы так расшибся. Но он так на меня глянул, что не знаю, как это я не превратился в камень.

— Это все его мать. Это она сделала его таким, — заявила пожилая женщина и презрительно фыркнула. — Она была помешанная, просто помешанная. Все носила это свое модное платье, а оно уже в клочья разлезалось. Забила мальчишке голову всякими историями о Мерилоне и о том, что он лучше всех прочих.

— У него были красивые волосы, — робко произнесла девушка. — И я… я раз видела, как он улыбнулся… кажется. Мы тогда вместе работали в лесу, и я нашла дикую розу. Он тогда постоянно казался таким несчастным, что я… отдала эту розу ему. — Девушка потупилась и покраснела. — Мне было его жалко.

— И что же он сделал? — фыркнув, поинтересовалась женщина. — Укусил тебя за руку?

Окружающие рассмеялись, кто тихо, кто погромче. Девушка вспыхнула и замолчала.

— И что же он сделал? — мягко спросил ее Сарьон.

Девушка взглянула на каталиста и улыбнулась.

— Он не взял ее. Он как будто испугался ее. Но он улыбнулся мне… то есть мне так кажется, что улыбнулся. Скорее глазами, чем губами…

— Глупая девчонка! — прикрикнула на девушку мать. — Марш домой, заниматься хозяйством.

— Но вообще-то это правда, — сказал другой полевой маг. — Я никогда ни у кого не видел таких черных, таких густых волос. Хотя, на мой взгляд, это не красота, а сущее проклятие.

— Это и было проклятие, — пробормотала Марм Хадспет, взглянув на заброшенную, полуразвалившуюся хижину, некогда служившую Джораму домом. В глазах ее горел нетерпеливый блеск. — Мать была проклята, и проклятие перешло на сына. Она его сожрала, вытянула из него душу. Она запускала в него когти и пила кровь.

Отец Мосии ехидно хмыкнул и тут же заработал гневный взгляд от Марм.

— И не над чем тут смеяться, Якобиас! — пронзительно взвизгнула она. — Твой собственный сын отправился следом за ним! Мертвый? Да, Джорам Мертвый, и лично я считаю, что это Анджа забрала у него Жизнь. Всю вытянула и использовала для себя! Вы же сами видели те белые шрамы у него на груди…

Сарьон хотел было спросить: «А что за шрамы?» — но тут Якобиас, выказав несколько чрезмерную для отработавшего целый день полевого мага силу, в гневе растворился в воздухе. Остальные маги, покачивая головами, побрели по своим хижинам, укладываться спать, чтобы еще до рассвета снова выйти в поле.

Возвращаясь в свое скромное жилище, Сарьон обдумывал все услышанное, и постепенно у него складывался образ этого юноши. Плод проклятого, нечестивого союза, воспитанный безумной матерью молодой человек и сам, возможно, был наполовину безумен. Учесть вдобавок, что он Мертв (а отец Толбан высказывался по этому поводу категорично и недвусмысленно), и можно не удивляться, что он кого-то убил. Скорее удивительно, что он не натворил ничего подобного раньше.

И это тот самый юноша, которого ему, Сарьону, надлежит разыскать во Внешних землях?

Горечь, переполнявшая душу каталиста, все росла. Уж лучше что угодно — даже Превращение в Камень, — чем такая пытка!

Жизнь Сарьона была воистину печальна. Он привык проводить дни в научных изысканиях, в покойном, уютном одиночестве библиотек или в собственной теплой, безопасной келье. Теперь же он обнаружил, что жизнь полевого каталиста состоит из непрекращающейся усталости, ломоты во всем теле, промокших и натертых ног и одуряющей монотонной работы. День за днем они с отцом Толбаном проводили в полях, даруя Жизнь магам и бродя среди пшеницы, или кукурузы, или свеклы, или что там на этом поле росло. Сарьон в этом не разбирался. Для него все растения были одинаковы.

По ночам он лежал на жестком тюфяке, и у него болел каждый мускул, каждая косточка. Невзирая на сильнейшую усталость, Сарьон не мог уснуть. За стенами жалкой хижины завывал ветер и проникал внутрь сквозь щели, которые не могла заделать никакая магия. А сквозь вой ветра Сарьону слышались другие звуки — производимые живыми существами, — и это было страшнее всего. Это были голоса тварей из Внешних земель, которые, как поговаривали, иногда пробирались в деревню в надежде украсть что-нибудь съестное. И эти вой и ворчание заставляли Сарьона понять, что, как бы ни была плоха здешняя жизнь, она все же неизмеримо лучше того, что ждало его впереди — жизни во Внешних землях. Всякий раз, как Сарьон об этом думал, у него все внутри сжималось и он начинал дрожать. Единственным его утешением — хотя и слабым — была мысль о том, что он вряд ли долго там протянет.

Прошло четыре месяца — время, выделенное Сарьону на вживание в роль каталиста-отступника. Правда, он не знал, удалось ли ему хоть кого-то ввести в заблуждение. Ему полагалось изображать угрюмого, вспыльчивого бунтаря; Сарьон же по большей части производил впечатление еле живого доходяги. Впрочем, здешние маги были так измотаны тяжким однообразным трудом, что вряд ли обращали на него особое внимание.

Назначенный заранее день его ухода приближался, но из Купели не поступало никаких известий, и Сарьон начал тихо надеяться, что епископ Ванье позабыл о нем. Ведь явно же какой-то Мертвый парень не мог иметь особого значения.

Сарьон решил, что просто будет оставаться в деревне, пока не услышит чего-нибудь определенного. Отец Толбан явно считал Сарьона своим начальством и выполнял все его распоряжения.

Но затем все изменилось.

За несколько дней до предполагаемой даты ухода, когда Сарьон сидел у себя в хижине, он вдруг увидел открывающийся прямо перед ним Коридор. И еще до того, как в Коридоре возникла массивная фигура, понял, кто к нему пожаловал. У Сарьона упало сердце.

— Дьякон Сарьон, — промолвил гость, выходя из Коридора.

— Епископ Ванье, — с низким поклоном откликнулся Сарьон.

Сарьон заметил, с каким выражением Ванье оглядел его убогое жилище. Но епископ ограничился поднятием брови и вновь сосредоточил внимание на священнике.

— Вам вскоре пора будет отправляться в путь.

— Да, ваше святейшество, — отозвался Сарьон.

— Я не жду от вас скорых известий, — продолжал епископ, не отходя от Коридора — черного провала, ведущего в пустоту, — Ваше положение среди… э-э… чародеев будет достаточно щекотливым, и вам трудно будет выйти на связь…

«Особенно если я умру», — с горечью подумал Сарьон, но не стал произносить этого вслух.

— Однако же, — продолжал Ванье, — существует способ, позволяющий общаться даже через значительные расстояния. Я не стану вдаваться в подробности, но если вдруг вы услышите меня — не пугайтесь; я пойду на это, только если сочту совершенно необходимым. А вы тем временем попытайтесь как-нибудь передать сообщение через Толбана, если придете к выводу, что сумеете вернуть Джорама сюда.

Сарьон пораженно уставился на епископа. Опять этот юноша! Все тяготы и раздражение, накопившееся за последние месяцы, наконец-то обрели выход. Священник медленно, преодолевая ломоту в костях, поднялся и с вызовом взглянул в лицо епископу.

— Ваше святейшество, — произнес Сарьон с почтением, но в голосе его прозвучала резкость, порожденная страхом и отчаянием, — вы посылаете меня на гибель. Ну так по крайней мере позвольте мне умереть с достоинством, насколько я на это способен. Вы же знаете, что я вряд ли протяну хотя бы ночь во Внешних землях. Притворяться, будто мне надлежит охотиться за этим Джорамом, — хорошее объяснение для нижестоящих… но давайте мы хотя бы между собою поговорим начистоту…

Епископ вспыхнул и сдвинул брови. Он поджал губы, с силой выдохнул через нос и взревел:

— Вы что, за дурака меня считаете, отец Сарьон?

— Ваше святейшество! — Сарьон побледнел и задохнулся. Он никогда не видел епископа таким разгневанным. И это было куда страшнее — во всяком случае, прямо сейчас, — чем неведомые ужасы Внешних земель. — Мне и в голову…

— Я полагал, что выразился достаточно ясно. Этот молодой человек должен предстать перед лицом правосудия, и важность этого невозможно переоценить! — Ванье взмахнул рукой, — А вы, брат Сарьон, похоже, чрезвычайно высокого мнения о себе! Вы что, на самом деле думаете, что я затратил столько времени и усилий лишь для того, чтобы избавить орден от одного слабоумного священника? И не смейте даже думать о неудаче! Я располагаю сведениями об этих адептах Темных искусств, Сарьон. Я знаю, что им кое-чего не хватает. Именно того, что я им посылаю, — каталиста. Нет, вам ничего не будет грозить. Это я вам обещаю, отец Сарьон. Они об этом позаботятся.

Сарьон не знал, что и ответить. Он лишь смотрел на епископа в полнейшем замешательстве. Затем одна мысль как-то все-таки просочилась на поверхность, и он снова задался вопросом: почему этот Мертвый парень так важен для епископа?

Увидев, насколько ошарашен его подчиненный, епископ закрыл рот и, повернувшись, собрался было уходить. Но затем заколебался и снова повернулся к Сарьону.

— Брат Сарьон, — каким-то необычайно мягким тоном произнес он. — Я долго размышлял, говорить ли вам об этом. То, что я сейчас скажу, не должно выходить за пределы этой комнаты. Некоторые вещи, о которых я вам поведаю, известны только мне и императору. Политическая ситуация в Тимхаллане неблагоприятна. Несмотря на все наши усилия, она ухудшается с каждым годом. У нас есть основания полагать, что некоторые члены этой общины Колеса пользуются влиянием в королевстве Шаракан. Оно пока еще не вступило на путь Темных искусств, в прошлом едва не приведших нас к гибели, но шараканский император был настолько опрометчив, что пригласил этих людей к себе в королевство. Кардинал королевства, пытавшийся отговорить его, был удален от двора.

Сарьон ошеломленно смотрел на епископа.

— Но зачем…

— Ради войны. Чтобы использовать их вместе с их адским оружием против Мерилона, — тяжело вздохнув, отозвался епископ. — Надеюсь, вы теперь понимаете, насколько важно для нас получить этого молодого человека живым и, поставив его перед судом, разоблачить этих изуверов, чародеев, которые извращают мертвые предметы и дают им Жизнь. Если это нам удастся, мы сможем показать народу Шаракана, что их император заключил союз с силами тьмы, — и тем самым приведем к его свержению.

— Свержению?! — Сарьон вцепился в спинку стула. Ему было дурно, и голова кружилась.

— Да, к свержению, — строго повторил Ванье. — Лишь таким образом, отец Сарьон, мы сумеем предотвратить разрушительную войну.

Он сурово взглянул на каталиста.

— Надеюсь, теперь вы понимаете всю важность вашего задания. Мы не смеем напасть на лагерь чародеев. Шаракан сразу же придет им на помощь. Туда должен пробраться один человек и вывести оттуда парня… и я выбрал вас, одного из самых умных наших братьев…

— Я постараюсь не подвести вас, ваше святейшество, — смущенно пробормотал Сарьон. — Мне только хотелось бы, чтобы я лучше подходил для выполнения этой задачи…

Епископ положил руку на плечо Сарьону, и на лице его было написано живейшее сочувствие.

— Я знаю, что у вас все получится, дьякон Сарьон. Я в вас верю. Мне жаль лишь, что вы неверно поняли смысл порученного вам задания. Я не решился сразу объяснить все более подробно. Вы же знаете, в Купели повсюду уши.

Он вскинул руку в ритуальном благословении.

— Да даруют тебе Жизнь земля и воздух, огонь и вода. Да пребудет с тобой Олмин.

И Ванье шагнул в Коридор и исчез.

С уходом епископа силы окончательно покинули Сарьона, и он упал на колени, ошеломленный всем услышанным. Думать о собственной смерти было страшно. Насколько же страшнее знать, что теперь на его плечах лежит судьба двух королевств!

Охваченный смятением Сарьон улегся, подложив ладони под голову, и попытался понять, что же происходит. Но это было выше его сил. Какими простыми и чистыми были уравнения, составлявшие суть его искусства. Каким стройным и логичным был мир математики, в котором все находилось на своих местах. И как же страшно было шагнуть из него в мир хаоса!

Однако у него не было выбора. Он должен служить своей стране, своему императору, своей церкви. Насколько же это лучше, чем считать себя преступником! Мысль об этом придала Сарьону сил, и он сумел встать.

— Нужно что-то делать, — пробормотал он, обращаясь сам к себе. — Как-то отвлечься. А то, если я буду об этом думать, наверняка опять впаду в панику.

И Сарьон, чтобы чем-то себя занять, принялся за всякую мелкую домашнюю работу, которой из-за постоянных проволочек у него накопилось много.

Он взял со стола заварочный чайник, вымыл его, вытер и поставил на полку. Он подмел пол в хижине. Ему даже хватило духу начать упаковку своих пожитков для грядущего путешествия. Когда Сарьон почувствовал, что достаточно устал, чтобы уснуть, он улегся на жесткий тюфяк. Он уже закрыл глаза и начал погружаться в сон, когда его вдруг посетила неожиданная мысль.

У него никогда не было никакого заварочного чайника!