ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мне пришло в голову, что я могу пропустить первую встречу моего господина и Джорама, и испуг побудил меня карабкаться вверх по лестнице гораздо проворнее, чем я от себя ожидал. Добравшись до верхней площадки, я немного отдышался. Наступил вечер, стемнело, и в жилище Джорама зажгли свет. Большая часть здания осталась тёмной, а по свету в окнах я определил, какие комнаты занимает семейство.

Войдя в ближайшую к освещённым окнам дверь, я прошёл по полутёмному коридору в помещение, которое в прежние времена было, по-видимому, спальней. Раньше здесь жили молодые каталисты, обучавшиеся в Купели. В главный коридор выходило множество дверей, за которыми скрывались маленькие отдельные комнаты. Мебель этих келий была весьма скудной: кровать, стол и умывальник. От холодных стен веяло печалью, которая поселилась в этом месте, когда из него ушла жизнь.

Из коридора не было видно света в комнатах Джорама; я увидел его снова, лишь выйдя в большую комнату, которая, наверное, раньше служила обеденным залом. Из-за двери слева от меня доносились голоса. Из холода и темноты я вышел к теплу и свету. Кухня, в которой когда-то готовили еду для нескольких сотен человек, для семьи Джорама стала не только кухней, но и гостиной.

Я сразу понял, почему они выбрали именно эту комнату. Огромный каменный очаг согревал и освещал помещение. Двадцать лет назад, когда в Купели бурлила жизнь, маги, нанятые каталистами, разводили в очаге волшебный огонь, чтобы готовить еду и обогревать здание. Джорам никогда не владел магией, поэтому он попросту рубил дрова и топил ими печь. Пламя плясало в очаге, потрескивали дрова, дым и искры улетали в трубу над очагом. Я обрадовался теплу: на улице после захода солнца заметно похолодало.

Сарьон и Гвендолин сидели возле огня. Гвен, бледная и молчаливая, смотрела на пламя, иногда со страхом и надеждой поглядывая в дальний угол комнаты. Сарьон вдруг встал и принялся бесцельно бродить по комнате, не находя себе места от волнения. Потом, так же внезапно, он снова сел у огня. Джорама видно не было. Я испугался, что он вообще не захочет увидеться с отцом Сарьоном. Для моего господина это стало бы тяжёлым ударом. Элиза вошла в комнату почти одновременно со мной, только через другую дверь.

— Папа приветствует вас, отец Сарьон, — сказала она, подойдя к каталисту, который поднялся ей навстречу. — Пожалуйста, садитесь и подождите его. Он пошёл мыться и переодеваться. Скоро он присоединится к нам.

Я обрадовался, а Сарьон явно почувствовал облегчение. Гвендолин засуетилась и, сказав, что мы, наверное, проголодались, занялась приготовлением ужина. Я заметил, что Элиза плакала, хотя она очень постаралась скрыть следы слез.

Она предложила мне умыться, и я, с радостью согласившись, пошёл вслед за девушкой. За нами внимательно следил старенький плюшевый медвежонок с оранжевой ленточкой на шее. Он сидел на маленьком детском стульчике, а когда мы проходили мимо, медвежонок шевельнулся и упал со стула, прямо носом в пол.

— Бедный Тедди! — весело сказала Элиза. Она подняла медвежонка и поцеловала его в вытертую макушку, а потом снова усадила на детский стул. — Веди себя хорошо, Тедди, и получишь на ужин хлеб с мёдом.

Оглянувшись на медвежонка, я увидел на его мордочке самодовольную ухмылку Симкина.

Элиза провела меня в семейную спальню — как она сказала, эти комнаты раньше занимали высокопоставленные каталисты. Они были гораздо просторнее и удобнее тех маленьких келий, мимо которых я недавно проходил. Потом мы с Элизой пошли дальше, и девушка, открыв дверь в конце коридора, сказала:

— Это твоя спальня.

В маленьком очаге горел огонь. Кровать была застелена чистым, свежим бельём, от которого пахло лавандой. Пол явно только что подметали. Мой рюкзак лежал возле кровати, а на ночном столике стояли кувшин с горячей водой и таз. Элиза объяснила мне, где находится уборная.

— Можешь не спеша привести себя в порядок, — сказала она. — Папа купается долго, а по вечерам он ещё и плавает. Он не выйдет к ужину раньше чем через полчаса.

Элиза была так же бледна и встревожена, как и её мать. Она улыбнулась только раз — когда поднимала Тедди, но и эта улыбка быстро угасла. Девушка уже собиралась уходить, когда я остановил её.

«Пока у нас есть время, расскажи мне о Тедди», — написал я в своём электронном блокноте.

Элиза снова заулыбалась.

— Я уже говорила, что нашла его в детской. Потом я брала его с собой везде, куда бы ни пошла — пасти овец вместе с папой, работать в саду или стирать бельё вместе с мамой. Ты, наверное, подумаешь, что это глупо, — её щеки слегка порозовели, — но я как будто помню, как Тедди рассказывал мне сказки — об эльфах и великанах, о драконах и единорогах. — Она рассмеялась. — Наверное, я сама выдумывала эти сказки и рассказывала их Тедди, хотя у меня такое странное ощущение, как будто все было как раз наоборот. А ты как думаешь?

Не помню, что я ей ответил. Кажется, написал, что у одиноких детей очень живое воображение. А что ещё я мог сказать? Не моё это было дело — рассказывать ей правду о Симкине!

Элиза согласилась со мной. А когда она уже повернулась к двери, то снова задержалась.

— Теперь, когда я вспомнила… Знаешь, некоторые сказки было довольно страшные. Про герцогиню, оторвавшую себе голову, и как потом её голова попала в суп, про графа, которого по ошибке похоронили живьём, и о том, как королева эльфов захватывает мужчин в плен и превращает их в своих рабов. Каким же мерзким бесёнком я была в детстве!

Она снова засмеялась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Непредсказуемый и ненадёжный, Симкин вполне мог доставить людям немало неприятностей своими шутками, и все ради собственного развлечения. Меня поразило, что Джорам и Гвендолин — в особенности Джорам, который прекрасно знал, что представляет собой Симкин, — позволили ему стать товарищем детских игр своей дочери. Однако Симкин всё-таки не навредил ей и даже оставил по себе приятные — хотя и несколько странные — детские воспоминания.

А что будет, когда мы заберём Джорама и его семью на Землю? Элиза наверняка захочет взять с собой медвежонка. Я представил, что Симкин может натворить на Земле, и пришёл в ужас. Мысленно я сделал заметку — нужно будет обсудить это с Сарьоном. За волнениями и заботами каталист, конечно же, не размышлял над такой перспективой.

Я нашёл туалеты — мужской и женский. Их построили, наверное, очень давно, когда люди только начинали заселять Купель. Туалеты были чистыми, но все же посещение здешней уборной привело меня к мысли, что тёплый сортир с канализацией — прекраснейшее достижение человечества.

Вернувшись в комнату, я умылся над тазом, завидуя Джораму, который где-то плавал. Потом расчесал волосы и сменил одежду, от которой сильно пахло овчиной. Я надел чистые джинсы и голубой свитер крупной вязки, купленный в Ирландии, один из моих любимых. Наконец, приведя себя в порядок, я вернулся в гостиную.

Элиза и её мать были заняты приготовлением ужина. Я предложил свою помощь, и мне предложили нарезать свежеиспечённый хлеб, который остывал на кухонном столе. Элиза выставила на стол горшочки с сушёными фруктами и мёдом в сотах, от которого пахло клевером. Гвендолин перемешивала в котле бобы с бараниной.

Сарьон поглядел на меня с беспокойством, когда Гвен заговорила о баранине: в юности я очень неодобрительно высказывался в адрес тех, кто питается мясом. Я улыбнулся каталисту и покачал головой, а потом даже выполнил ответственное поручение — попробовал по просьбе Элизы, достаточно ли проварились бобы.

Кажется, блюдо получилось довольно нежным. Впрочем, я плохо помню, потому что именно тогда, когда Элиза поднесла к моим губам ложку с бобами, я внезапно окончательно осознал, что влюбился в неё.

В это мгновение в комнату вошёл Джорам.

Я не видел его, потому что стоял спиной к двери, но понял это по изменившемуся лицу Сарьона. Гвендолин и Элиза переглянулись, как заговорщицы. Они специально так устроили, что мы трое оказались в дальней части кухни, оставив Сарьона и Джорама наедине.

Я посмотрел на Джорама, и моё сердце упало — он был так же мрачен, холоден и замкнут, как тогда, когда стоял на склоне холма. Сарьон встал и выпрямился во весь рост, опустив руки. Несколько долгих минут они с Джорамом хранили молчание, глядя друг на друга. Не знаю, чего я боялся — что Джорам станет угрожать своему наставнику и вышвырнет его из дома? От этого гордого, сурового человека можно было ожидать чего угодно.

Элиза и Гвендолин зябко потирали руки. Мои руки тоже замёрзли, и я забеспокоился о моем господине, который выглядел очень больным. Я хотел пойти к нему и даже сделал шаг в том направлении.

И тут Джорам тоже шагнул к Сарьону, обнял его за плечи и крепко прижал к груди.

— Мой мальчик, — потерянно пробормотал Сарьон, поглаживая по спине взрослого мужчину, как, наверное, когда-то ласково гладил младенца. — Мой милый мальчик! Как хорошо, что… Ты и Гвен… — Сарьон замолчал.

Гвендолин плакала, прикрыв лицо фартуком. Элиза смотрела на отца и Сарьона и улыбалась, а по её лицу катились слезы. У меня тоже слезы навернулись на глаза, и я быстро вытер их рукавом свитера.

Наконец Джорам, отстранившись от Сарьона, положил свои загорелые, мускулистые руки на плечи каталиста и невесело улыбнулся.

— Добро пожаловать в мой дом, отец, — сказал он на удивление холодно, хотя его жесты, выдававшие нежные чувства, не соответствовали тону. — Мы с Гвен рады видеть вас у нас в гостях.

Он повернулся к жене. При взгляде на неё Джорам посветлел лицом — словно солнце, пробившееся сквозь грозовые тучи, озарило его. Когда он заговорил с Гвендолин, его голос звучал гораздо мягче:

— Наши гости, наверное, проголодались. Ужин готов?

Гвен поспешно вытерла слезы подолом передника и слабым голосом ответила, что стол накрыт и можно садиться ужинать. Я собрался было помочь хозяйкам подавать еду, но Элиза сказала, что мне лучше сесть вместе с другими мужчинами.

Джорам занял своё место во главе длинного каменного стола. Сарьона он посадил по правую руку от себя. Я сел рядом с моим господином, справа от него.

— Наверное, ты уже виделся с Ройвином, — негромко сказал Сарьон. — Он мой помощник и секретарь. Ройвин записал твою историю, Джорам. Он сделал это по просьбе короля Гаральда, который хотел, чтобы люди Земли смогли понять наш народ. Книги имели большой успех. Мне кажется, тебе бы они тоже понравились.

— Я хочу их почитать! — сказала Элиза, ставя на стол горшок с бобами. Она всплеснула руками и с восхищением посмотрела на меня: — Ты пишешь книги! Ты не говорил мне. Как здорово!

Моё лицо покраснело так, что на нём можно было поджаривать хлеб. Джорам промолчал. Гвендолин пробормотала какую-то вежливую фразу — не помню, что именно она сказала. Кровь так шумела у меня в ушах, что я ничего не слышал, и все мысли спутались от волнения. Элиза была невообразимо прекрасна! И она смотрела на меня с уважением и восторгом.

Я сурово одёрнул себя: «Это всего лишь мимолётное увлечение! Вы встретились в странном, необыкновенном месте, при необычных обстоятельствах. Мало того — до меня она ни разу в жизни не видела мужчин примерно одного с ней возраста». С моей стороны было бы нехорошо пользоваться этой ситуацией. Ей понадобится надёжный друг в том новом мире, куда она отправится. Я стану таким другом. И если, после того как она повидает сотни и тысячи других мужчин, которые будут искать её благосклонности, Элиза всё равно будет благосклонна ко мне — что ж, тогда я буду весь к её услугам.

Всего лишь обычный каталист в толпе таких же, как я…

Сарьон толкнул меня под столом своим костлявым коленом, и этот пинок сразу вернул меня к реальности. Я увидел, что Гвендолин и Элиза усаживаются за стол, Элиза — напротив Сарьона, а Гвендолин — напротив своего мужа. Пока женщины занимали свои места, Джорам учтиво встал. Мы с Сарьоном последовали его примеру. Потом мы снова сели.

— Отец, вы прочтёте молитву? — спросил Джорам. Сарьон поразился — ведь в прошлом Джорам вовсе не был религиозным. И в самом деле, когда-то Джорам ругал Олмина, обвиняя его в трагических обстоятельствах своей жизни, хотя на самом деле винить следовало жадных и амбициозных людей.

Мы склонили головы. Мне показалось, что с той стороны, где сидел Тедди, послышался приглушённый смешок. Но больше никто ничего не услышал.

— Олмин, благослови и сохрани нас в это тёмное и опасное время! — произнёс Сарьон. — Помоги нам объединить усилия и победить ужасных врагов, которые желают осквернить и уничтожить твои великолепные творения. Аминь.

Элиза и Гвен тоже пробормотали: «Аминь», а я произнёс это молча. Джорам ничего не сказал. Подняв голову, он бросил на Сарьона такой злой взгляд, который поразил бы моего господина в самое сердце, если бы он заметил. К счастью, каталист ничего не заметил, потому что разглядывал сидящую напротив Элизу.

— Ты очень похожа на свою бабушку, моя дорогая, — сказал девушке Сарьон. — На императрицу Мерилона. Её считали прекраснейшей женщиной Тимхаллана. И она действительно была одной из красивейших женщин в королевстве. — Он повернулся к Гвендолин: — А другой, конечно, была твоя мать.

Гвендолин и Элиза зарделись от комплиментов. Элиза попросила Сарьона рассказать об императрице, её бабушке.

— Папа никогда не рассказывает о том, что было раньше, — пожаловалась девушка. — Он говорит, что прошлое в прошлом и думать о нем бессмысленно. Я читала разные книги, и о Мерилоне тоже, но это совсем другое. Мама мне рассказывала кое-что, но немного…

— Она рассказала тебе, как спасла нас от Дуук-тсарит, когда мы в первый раз явились в Мерилон? — спросил Сарьон.

— Нет! Мама, это правда было? Расскажешь?

Гвендолин улыбнулась, но и она тоже видела, как её муж посмотрел на Сарьона. Она призналась, что рассказчик из неё плохой, и предложила послушать отца Сарьона. Каталист приступил к рассказу. Элиза слушала очень внимательно, а Гвендолин смотрела в тарелку и притворялась, что ест. Джорам ел молча, уставившись в пространство.

— Симкин превратился в тюльпан, — закончил рассказ Сарьон, — и очутился в букете, который держала в руках твоя мать. Он уговорил Гвен сказать стражам у ворот, что мы все — гости её отца! Вот так нас благополучно впустили в Мерилон, хотя мы считались преступниками и скрывались от властей. Конечно, Гвен солгала, но я верю, что Олмин простил её, потому что ею двигала любовь.

Сарьон мягко улыбнулся и посмотрел на Джорама. Гвендолин подняла голову и тоже обратила взор на мужа. Он послал ей ответный взгляд, и снова я заметил, как разошлись мрачные тучи, витавшие над ним. Любовь, которая зародилась в тот давний день, до сих пор была жива, её тепло хранило и согревало всех нас.

— Мама! Ты настоящая героиня! Как романтично. Но расскажите мне ещё про этого Симкина, — попросила Элиза.

Сарьон явно почувствовал себя неуютно. Я непроизвольно взглянул на плюшевого медвежонка, который дрожал то ли от предвкушения, то ли от сдерживаемого смеха. Сарьон открыл рот. Не знаю, что он собирался ответить Элизе, но в это мгновение Джорам с мрачным видом отодвинул тарелку и встал из-за стола.

— Хватит сказок на сегодня. Как я понял, у вас была особая причина появиться здесь, отец. Давайте пройдём к очагу, и вы нам об этом расскажете. Оставь тарелки, Гвен, — добавил он. — У отца Сарьона на Земле важные дела, мы не станем задерживать его надолго. Но сегодня, конечно, вы с Ройвином можете остаться у нас.

— Спасибо, — промямлил Сарьон.

— Джорам, убрать со стола — это совсем не долго, — нервно сказала Гвендолин. — Вы с отцом Сарьоном идите к очагу, а мы с Элизой и Ройвином…

Тарелка выскользнула из её дрожащих пальцев, упала на каменный пол и разбилась.

Мы все замерли, почувствовав, что это дурное предзнаменование.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Элиза принесла веник и вымела осколки.

— Мы с Ройвином займёмся тарелками, мама, — негромко сказала она. — А ты останься с папой.

Гвендолин не ответила, только кивнула. Она подошла к Джораму, обняла его и положила голову ему на плечо. Он порывисто прижал её к себе, наклонился и нежно поцеловал жену. Тёмные волосы Джорама смешались со светлыми волосами Гвендолин.

Я вытер стол и отнёс тарелки к мойке. Элиза тем временем выбросила осколки тарелки в мусорную корзину, а потом наполнила корыто горячей водой из котла, который висел над огнём. Она ни разу не взглянула на меня, полностью сосредоточившись на работе.

Я представил себе, что она должна сейчас чувствовать — угрызения совести, раскаяние. Дочь Просперо хотела увидеть прекрасный новый мир. В глубине души она была уверена — именно для этого мы сюда и явились. Для того, чтобы забрать её с собой. Она хотела уйти и увидеть чудеса, о которых разве что читала в книгах. Но только сейчас девушка вдруг поняла, как огорчатся её родители, если она уйдёт. И решила, что никогда их не покинет.

Но ей и не придётся с ними расставаться. Они уйдут вместе с нами. Эта мысль подбодрила меня.

Джорам убедился, что Сарьон удобно устроился возле очага, а потом сел сам — по-видимому, на свой любимый стул. Гвендолин устроилась рядом с мужем, достаточно близко, чтобы можно было дотянуться до него.

На столиках возле каждого стула лежало по нескольку книг, а на столике возле Гвендолин стояла ещё корзинка с клубками домашней пряжи и самодельными вязальными спицами, и ещё одна корзинка, со штопкой. Женщина по привычке потянулась к рукоделью, но тут же взглянула на отца Сарьона и, со вздохом отставив корзинку обратно на столик, сложила руки на коленях.

Все молчали, словно вдруг онемели, только это молчание было живым — мысли летали от одного к другому, на лицах сменялись выражения, глаза вспыхивали и говорили без слов. Каждый из присутствующих в этой комнате вынужден был преодолевать барьер — барьер времени и расстояния, страха и недоверия и, для моего господина, ещё и глубокой печали.

Закончив с уборкой, мы с Элизой присоединились к остальным. Девушка зажгла свечи, а я подбросил в очаг ещё одно полено. Элиза уселась на свой стул, рядом с которым на столике тоже лежали книжки и стояла корзинка с пряжей. Больше стульев не было, поэтому я принёс для себя один из кухни и сел рядом с моим господином.

Джорам смотрел на Сарьона с мрачным ожиданием. Чёрные брови сошлись в прямую линию над глазами, лицо стало суровым и неприступным, словно скалистый утёс.

Сарьон знал, что разговор будет нелёгким. Но мне кажется, он не ожидал, что будет настолько трудно. Он набрал в грудь воздуха, но не успел заговорить, как Джорам перебил его.

— Я хочу, чтобы вы передали принцу Гаральду мои слова, отец, — резко сказал он. — Скажите ему, что его приказы и законы нарушены. Я и моя семья должны были остаться в этом мире, и никто не должен был тревожить наш покой. Но наше уединение нарушил человек по имени Смайс, который явился, чтобы заполучить Тёмный Меч. Он осмелился угрожать моей семье. Я вышвырнул его отсюда и велел никогда больше здесь не показываться. Если он вернётся, я за себя не отвечаю. И это касается всех, кто явится ко мне за Тёмным Мечом.

Мы явно попадали в эту категорию, так что задача Сарьона ещё более усложнилась.

— Я вообще не понимаю, почему они сюда идут. Тёмный Меч был уничтожен при Разрушении мира. Они зря тратят время в поисках того, что уже не существует.

Он говорил правду — вернее, часть правды. Действительно, первый Тёмный Меч был уничтожен. Ну а второй, выкованный недавно? Правда, неизвестно, существовал ли он на самом деле. Может быть, Дуук-тсарит ошиблись? Сарьон не осмелился спросить: ведь стоило ему заговорить на эту тему, Джорам пришёл бы в ярость, узнав, что за ним шпионят.

Мой господин выглядел как человек, который собирается поплавать в озере с ледяной водой. Он сознавал, что только продлит мучения, если будет входить в воду постепенно, и поэтому лучше окунуться сразу с головой.

— Джорам, Гвендолин, — Сарьон посмотрел на них взглядом, полным сочувствия. — Дело, которое привело меня к вам, не касается Тёмного Меча. Я пришёл сюда для того, чтобы забрать вас всех на Землю, где вы будете в безопасности.

— Мы и здесь в безопасности, — отрезал Джорам, начиная сердиться. — Вернее, были бы, если бы Гаральд сдержал слово и принудил людей соблюдать свои законы! Или ему тоже понадобился Тёмный Меч? Это так, да? — Джорам встал со стула и угрожающе навис над Сарьоном. — Вот почему вы явились сюда, отец!

Я понял, что доклады Дуук-тсарит верны. Джорам действительно сделал второй Тёмный Меч. Он только что почти открыто признал это.

Сарьон встал и оказался лицом к лицу с Джорамом. Его щеки пылали, а голос дрожал, но не от слабости, а от гнева.

— Я пришёл не за мечом, Джорам! Ты знаешь — по крайней мере, должен бы знать, — что я не стану тебе лгать!

Гвендолин тоже вскочила и взяла мужа за руку.

— Джорам, прошу тебя! — мягко сказала она. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Это же отец Сарьон!

Джораму хватило совести устыдиться своей вспышки и принести извинения, хотя они были краткими и формальными. Он снова опустился на свой стул. Гвендолин осталась стоять возле мужа, защищая и поддерживая его своей близостью, хотя он и был не прав.

Элиза выглядела растерянной и смущённой. Она явно ожидала совсем другого.

Сарьон тоже сел и посмотрел на Джорама с глубокой печалью и нежностью.

— Сын мой, ты думаешь, мне легко было на это решиться? Я вижу, какую жизнь вы ведёте — мирную и благословенную. И мне приходится говорить тебе, что этой жизни пришёл конец. Мне хотелось бы уверить тебя, что такой же мир и покой вы сможете обрести и на Земле, но я не могу этого обещать. Неизвестно, сможет ли вообще хоть кто-нибудь из нас обрести мир и покой, когда мы вернёмся, — ведь нам грозит ужасная война. Смайс рассказывал тебе о хч'нив, инопланетной расе, которая стремится уничтожить человечество. Они не вступают в переговоры, не идут с нами ни на какой контакт. Они казнили посланцев землян, прибывших к ним с предложением заключить перемирие. И они приближаются. Наши армии отступают, надеясь в последней битве защитить Землю. Форпост будет эвакуирован в последнюю очередь. Я не могу даже обещать, что и на Земле вы будете в безопасности. Но, по крайней мере, там вы окажетесь под защитой объединённых сил Земли. Здесь же вы с Гвен и Элизой останетесь на милость чужаков. А насколько мы успели их узнать, у них нет такого понятия, как милосердие.

Джорам скривил губы.

— И если у вас будет Тёмный Меч…

Сарьон покачал головой.

Джорам внёс поправку в своё утверждение, хотя его рот скривился ещё сильнее, а в голосе звучал едкий сарказм:

— Если у кого-нибудь будет Тёмный Меч, то этот кто-нибудь сможет воспользоваться им и остановить жестоких захватчиков и спасти мир. Вы по-прежнему пытаетесь искупить свои грехи, отец?

Сарьон смотрел на него с печалью.

— Ты мне не веришь. Ты думаешь, я тебя обманываю. Мне жаль, сын мой. Очень жаль.

— Джорам, — прошептала Гвендолин и положила руку на плечо мужа.

Джорам вздохнул. Он взял ладонь Гвендолин, прижался к ней щекой и сказал:

— Я не говорил, что вы лжёте, отец. Я думаю, что вас обхитрили. Вы всегда были легковерным, — добавил он с горькой усмешкой, которая потеплела и превратилась в мягкую улыбку. — Вы слишком хороший человек для этого мира, отец. Слишком добрый. Люди используют вас.

— Не знаю, действительно ли я такой уж хороший, — Сарьон говорил медленно, и его слова звучали все более искренне и с большей силой убеждения. — Но я всегда старался делать то, что считал правильным. Это не значит, что я слаб или глуп, Джорам, хотя ты никогда не видел разницы между добротой и слабостью. Ты думаешь, что этих инопланетян на самом деле не существует. Но я видел сводки новостей, Джорам! Я видел изображения кораблей, которые напали на наши колонии и уничтожили их! Я читал списки жертв этой ужасной бойни. Нет, я не видел инопланетян своими глазами; вообще немногие из тех, кто их видел, остались в живых. Они-то и рассказали нам об этих ужасных созданиях. Но я видел тревогу и беспокойство в глазах генерала Боуриса и короля Гаральда. Они боятся, Джорам. Они боятся за тебя, боятся за всех нас. Что это было, по-твоему, — искусная ложь? Но ради чего? Только для того, чтобы обманом забрать у тебя Тёмный Меч? Да и как такое возможно, если ты сам сказал, что меч уничтожен?

Джорам не ответил.

Сарьон снова вздохнул.

— Сын мой, я буду честным с тобой и ничего от тебя не скрою, хотя то, что я скажу, разгневает тебя, и это будет праведный гнев. Они знают, что ты выковал другой Тёмный Меч. Дуук-тсарит следили за тобой — только ради того, чтобы защитить тебя, Джорам! Только чтобы защитить тебя от Смайса и его сподвижников! Дуук-тсарит так сказали, и я… я поверил им.

Джорам действительно разъярился до такой степени, что задохнулся от гнева и не сразу смог заговорить. Поэтому мой господин продолжил:

— Я знаю, почему ты сделал второй меч, Джорам, — чтобы защитить себя и своих любимых от магии. Именно поэтому ты так за него цепляешься. Да, я признаю — их очень интересует Тёмный Меч и его секреты. Епископ Радисовик — ты помнишь его? Ты знаешь, что он добрый и мудрый человек. Он получил послание — как он думает, от самого Олмина, — которое касается Тёмного Меча и того, как можно с помощью меча спасти наш народ. Решай сам, возьмёшь ты с собой на Землю Тёмный Меч или нет. Я не буду даже пытаться как-то повлиять на твоё решение. Меня заботит лишь одно — чтобы ты и твоя семья были в безопасности. Настолько ли важен для тебя Тёмный Меч, сын мой, чтобы ради него ты пожертвовал своей семьёй?

Джорам встал. Он отпустил руку Гвендолин и шагнул в сторону, чтобы жена не успокаивала его. Его голос зазвенел от гнева.

— Как я могу им доверять? Что я знал от этих людей в прошлом? Предательство, обман, убийства…

— Уважение, любовь, сочувствие, — продолжил за него Сарьон.

Лицо Джорама помрачнело. Он не привык, чтобы его перебивали. Не знаю, что бы он сейчас сказал, но вмешалась Гвендолин.

— Отец, расскажите, что предлагает нам король Гаральд, — попросила она.

Сарьон так и сделал. Он сказал, что на форпосте их ожидает корабль, который отвезёт Джорама с семьёй на Землю, где для них приготовлено жильё. Он с сожалением добавил, что многие вещи придётся оставить здесь, потому что на корабле не хватит места для большого количества личного багажа.

— Зато для Тёмного Меча место всегда найдётся! — рявкнул Джорам и презрительно усмехнулся.

— К черту Тёмный Меч! — разозлился Сарьон, потеряв наконец терпение. — Пусть он сгинет! Я не желаю больше о нем слышать! Оставь его здесь! Зарой в землю! Уничтожь его! Мне всё равно, что ты с ним сделаешь! Ты, Джорам! Ты, твоя жена и твоё дитя. Это всё, что имеет для меня значение.

— Для вас, отец! — возразил Джорам. — Поэтому они и подослали вас! Чтобы вы сказали именно это, именно с такой мольбой в голосе! Чтобы мы испугались и бросились бежать. А когда мы уйдём отсюда, ничто не помешает им прийти и обыскать тут все, найти и забрать то, что я отдам, только если меня раньше убьют, — и они прекрасно это знают!

— Что ты такое говоришь, отец? — впервые подала голос Элиза. Она встала и посмотрела Джораму в глаза. — А вдруг это правда? Что, если сила Тёмного Меча может спасти человеческие жизни? Миллионы жизней! Ты не имеешь права прятать его. Ты должен отдать им меч!

— Дочь, придержи язык! — резко бросила Гвендолин. — Ты не понимаешь, о чём говоришь.

— Я понимаю, что мой отец — упрямый эгоист, — парировала Элиза. — И что он не заботится о нас! Он ни о ком из нас не думает — только о себе!

Джорам мрачно посмотрел на Сарьона.

— Вы выполнили свою задачу, отец. Вы настроили против меня мою дочь. Несомненно, это тоже входило в ваши планы. Она может уйти вместе с вами на Землю, если захочет. Я не буду её останавливать. Вы можете остаться здесь на ночь, вы и ваш сообщник. Но утром вы уйдёте.

Он повернулся и пошёл прочь из комнаты.

— Отец! — взмолилась Элиза. Сердце её было разбито. — Я не хочу уходить! Отец, я не имела в виду… — Она протянула к нему руки, но Джорам прошёл мимо, даже не взглянув на дочь, и исчез в темноте. — Отец!

Он не вернулся.

Элиза зарыдала и выбежала из комнаты, в другую часть дома. Я слышал топот её шагов, а потом вдалеке хлопнула дверь.

Гвендолин осталась одна, бледная и поникшая, как увядший цветок.

Сарьон, запинаясь, начал бормотать извинения, хотя Олмин знает — ему не за что было извиняться.

Гвендолин подняла голову и посмотрела каталисту в глаза.

— Они так похожи, — сказала она. — Кремень столкнулся с кремнём, и посыпались искры. И они так любят друг друга… — Она подняла руку к губам, потом прикрыла ладонью глаза. — Он передумает. Он будет думать об этом всю ночь. И утром ответит не так, как сейчас. Он сделает все правильно. Вы же знаете его, отец.

— Да, — мягко произнёс Сарьон. — Я его знаю.

«Возможно», — подумал я. Однако нам предстояла долгая ночь.

Гвендолин поцеловала отца Сарьона в щеку. Мне она пожелала спокойной ночи. Я тихо поклонился, и женщина оставила нас.

Поленья в очаге прогорели до углей. В комнате стало темно и холодно. Я тревожился за Сарьона, который выглядел очень больным. Я знал, он сильно устал за этот утомительный день. После неприятной, скандальной вечерней сцены Сарьон был выжат как лимон.