5

Рейстлину было очень плохо в течение нескольких дней. Жар немного унимался после ложки ивовой настойки, но возвращался снова, и каждый раз с новой силой. Китиара говорила, что это пустяки всякий раз, когда Карамон спрашивал, но он мог видеть, что и она тревожится. Иногда по ночам, когда она думала, что он спит, Карамон замечал, как Китиара тяжело вздыхает и нервно барабанит пальцами по ручке кресла-качалки их матери, которую Кит притащила в маленькую комнату, что близнецы делили между собой.

Китиару нельзя было назвать заботливой нежной сиделкой. Она не терпела слабости. Она твердо решила, что Рейстлин будет жить. Она делала все, что было в ее силах, чтобы он поправился, и злилась, когда ему не становилось лучше. Теперь она решила всерьез вступить в борьбу. Выражение ее лица было таким хмурым, твердым и решительным, что Карамон спрашивал себя, не боится ли смерть встретиться с ней.

Вероятно, смерть боялась, потому что на четвертый день болезни Рейстлина ситуация изменилась.

Утром Карамон проснулся после беспокойной ночи. Он обнаружил, что Китиара спит, привалившись к кровати его брата, ее голова покоилась на ее руках, глаза были крепко закрыты. Рейстлин тоже спал, и это был не тяжелый, наполненный кошмарами сон больного, но исцеляющий, спокойный сон. Карамон потянулся пощупать пульс брата и нечаянно задел плечо Китиары.

Она вскочила на ноги, схватила его за воротник рубашки, туго свернув его у шеи. В другой ее руке уже блестел в лучах утреннего солнца нож. — Кит! Это я! — квакнул полузадушенный Карамон.

Кит смотрела на него, не узнавая. Затем ее губы растянулись в кривой ухмылке. Она отпустила его, разгладила складки на его рубашке. Нож быстро исчез, настолько быстро, что Карамон не заметил, куда она его спрятала. — Ты меня напугал, — сказала она. — Ты меня тоже, — с чувством сказал Карамон. Его шея все еще болела там, где ткань врезалась в кожу. Он потер шею и с опаской посмотрел на сестру.

Она была меньше ростом и легче него, но он был бы мертвецом, если бы не заговорил. Он все еще мог чувствовать ее руку, собирающую ткань у его горла, лишающую его дыхания.

Повисла напряженная тишина. Карамон почувствовал что-то пугающее в его сестре, что-то тревожное. Не само нападение, нет. Его напугала яростная, искренняя радость в ее глазах, когда она нападала. — Извини, малыш, — наконец сказала она. — Я не хотела тебя пугать. — Она игриво потрепала его по щеке. — Но никогда больше не подкрадывайся ко мне так, когда я сплю. Ладно? — Конечно, Кит, — сказал Карамон. Он еще не успокоился, но был готов признать, что вина была его. — Прости, что разбудил тебя. Я просто хотел проверить, как там Рейстлин. — Он пережил кризис, — сказал Китиара с усталой, но победоносной улыбкой. — С ним все будет в порядке. — Она с гордостью посмотрела на Рейстлина, как могла бы смотреть на поверженного врага. — Жар отступил прошлой ночью и не возвращался. Теперь нам нужно дать ему поспать.

Она вытолкала упирающегося Карамона за дверь. — Пойдем. Слушай старшую сестру. Ты можешь отплатить мне за страх, который я испытала, тем, что приготовишь мне завтрак. — Страх! — Карамон фыркнул. — Разве ты чего-нибудь боишься? — Солдат всегда боится, — поправила его Кит. Усевшись на стол, она принялась уничтожать зеленое яблоко, одно из самых первых фруктов. — Все зависит от того, что ты делаешь со своим страхом. — Чего? — Карамон оторвался от плиты. — Страх может вывернуть тебя наизнанку, — сказала Кит, разрывая яблоко крепкими белыми зубами.

— Но ты можешь заставить страх работать на тебя. Использовать его, как оружие. Страх — забавная вещь. Он может заставить твои коленки дрожать, может заставить тебя обмочиться, заставить тебя скулить как младенец. А может заставить тебя бежать быстрее или бить сильнее. — Да ну? Неужели? — Карамон наколол кусок хлеба на вилку и поджаривал его над кухонным очагом. — Я вспоминаю одну стычку, — начала Кит, откинувшись назад на стул и водрузив ноги на другой стул. — На нас напала банда гоблинов. Один из моих товарищей — мы звали его Барт Синий Нос, потому что его нос был странного голубоватого оттенка — ну, неважно, в общем, он дрался с гоблином, и вдруг его меч сломался, разлетелся прямо на две половинки. Гоблин аж завыл от восторга, думал, что тут его противнику и конец. Барт разъярился. Ему позарез нужно было какое-то оружие; гоблины атаковали с шести сторон, и Барт плясал, как демон из Бездны, уклоняясь от ударов. Тут ему в голову взбрело, что ему нужна дубинка, и он хватает первое, что ему попадается, а попадается ему дерево. Не ветка, а целое дерево, черт побери. Он вытащил его из земли — было слышно, как корни трещат — и обрушил его прямо гоблину на голову. Убил его на месте. — Да ну! — возразил Карамон. — Я не верю в это. Он вытащил целое дерево из земли? — Это было молодое деревце, — сказала Кит, пожимая плечами. — Но он не мог повторить это снова. Он попытался вытащить другое, примерно того же размера, но не мог даже заставить ветки трястись. Вот что страх делает с людьми. — Понятно, — сказал Карамон и глубоко задумался. — У тебя хлеб горит, — заметила Кит. — Ой, точно. Извини. Я съем этот кусок. — Карамон снял почерневший ломоть хлеба с вилки и наколол другой на его место. У него на языке вертелся вопрос, который мучил его последние несколько дней. Он пытался придумать, как бы подипломатичнее задать его, но ему ничего не приходило в голову. Рейстлин обычно занимался дипломатией; Карамон сразу брал быка за рога. Он решил, что может задать вопрос и разделаться с этим, тем более, что Китиара, по-видимому, пребывала в хорошем настроении. — Почему ты вернулась? — спросил он, глядя в сторону. Он аккуратно повернул вилку, поджаривая другую сторону хлебца. — Из-за матери? Ты ведь была на похоронах, правда?

Он услышал, как сапоги Кит простучали по полу, и тут же оглянулся, боясь, что оскорбил ее. Она стояла у маленького окна спиной к нему. Дождь наконец-то прекратился. Листья валлинов, начавшие менять цвет, золотились в свете утреннего солнца. — Я слышала о смерти Джилона, — сказала Китиара. — От дровосеков, которых я встретила в одной таверне на севере. Я также слышала о… болезни Розамун. — Ее рот искривился, она бросила косой взгляд на Карамона. — Если честно, я вернулась из-за тебя, тебя и Рейстлина. Но я об этом еще скажу. Я прибыла сюда той ночью, когда Розамун умерла. Я… э… была с друзьями. И — да, я пришла на похороны. Нравится мне это или нет, но она была моей матерью. Думаю, вы с Рейстом тяжело перенесли ее смерть, так?

Карамон молча кивнул. Он не хотел думать об этом. Он принялся рассеянно жевать горелый хлебец. — Хочешь яичницу? Я могу поджарить пару яиц, — предложил он. — Валяй, я умираю с голоду. Положи на сковороду Отиковой картошки, если она осталась. — Кит продолжала стоять у окна. — Не то чтобы Розамун что-то значила для меня. Нет. — Ее голос стал жестче. — Но если бы я не пошла… это было бы не к добру. — Что значит «не к добру»? — О, я знаю, что все это чепуха и суеверие, — сказала Кит, неуверенно улыбаясь. — Но она была моей матерью, и она умерла. Я должна проявить почтение. Иначе… ну, — Кит выглядела неуютно, — меня может постичь наказание. Что-нибудь плохое может со мной случиться. — Это звучит похоже на вдову Джудит, — сказал Карамон, разбивая яйца и неумело пытаясь вытащить скорлупу из содержимого миски. Его яичница обычно хрустела на зубах. — Она говорила о каком-то боге по имени Бельзор, который накажет нас. Ты это имеешь в виду? — Бельзор! Что за чушь. Нет, Карамон, есть другие боги. Могущественные боги. Боги, которые карают тебя, если ты делаешь что-то, что им не нравится. Но они награждают тебя, если ты служишь им. — Ты что, серьезно? — спросил Карамон, уставившись на сестру. — Не обижайся, просто я никогда не слышал, чтобы ты так говорила.

Кит отвернулась от окна. Плавно и медленно двигаясь, она подошла к столу, оперлась на него и поглядела прямо в глаза Карамону. — Пойдем со мной! — сказала она, не отвечая на его вопрос. — Там, на севере, есть город под названием Оплот. Сейчас там делаются большие дела, Карамон. Важные дела. Я планирую стать и частью, и ты тоже можешь сделать это. Я вернулась, чтобы позвать тебя туда.

Голова Карамона закружилась. Путешествовать с Китиарой, увидеть огромный мир за пределами Утехи! Больше не будет тяжелой крестьянской работы, не будет пахоты или мотыжения, не будет разгребания сена, которое длится, пока не начинают болеть руки. Он использовал бы руки для работы с мечом, для битв с гоблинами и троллями. А ночи он проводил бы сидя с боевыми товарищами вокруг костра, или в уютной таверне с девушкой на коленях. — А как же Рейстлин?

Кит потрясла головой: — Я надеялась, что он стал сильнее. Он уже может колдовать? — Я… Я так не думаю, — сказал Карамон. — Тогда, скорее всего, он никогда не сможет. Да я слышала о магах, которые колдуют вовсю в двенадцать лет! Но я думаю, мы можем подыскать ему место. Он ведь хорошо обучен, так? Есть один храм, там требуются писцы. Легкая работа и сытное житье. Что ты думаешь? Мы могли бы отправиться туда, как только Рейстлин сможет путешествовать.

Карамон позволил себе еще немного помечтать о том, как он разгуливает по этому Оплоту, его доспехи звенят, меч бьется о бедро, а женщины восхищаются им. Он со вздохом отогнал видение. — Я не могу, Кит. Рейст ни за что не оставит эту его школу. Пока он не будет готов пройти какое-то испытание где-то в высокой башне. — Ну тогда пусть он остается, — раздраженно сказала Кит. — Иди ты один.

Она оглядела Карамона почти таким же взглядом, которого он ожидал от женщин Оплота. Но не совсем таким. Кит оценивала его как воина. Он приосанился, гордясь собой. Он был выше, чем другие мальчики его возраста, выше большинства мужчин в Утехе. Тяжелый труд на ферме развил его мускулы. — Сколько тебе лет? — спросила Кит. — Шестнадцать.

— Сойдешь за восемнадцатилетнего, я уверена. Я могла бы научить тебя всему, что должен знать воин, по пути на север. Рейстлин прекрасно справится здесь один. У него будет дом. Отец оставил его вам двоим, так ведь? Ну так значит, ничто тебя здесь не держит.

Карамон мог быть доверчивым, мог быть тупоумным — как его брат часто называл его — и медлительным. Но если он принимал решение, то был так же непоколебим, как гора под названием Око Отшельника. — Я не могу оставить Рейстлина, Кит.

Китиара гневно нахмурилась, не привыкши к тому, чтобы ей возражали. Скрестив руки на груди она сверлила Карамона взглядом. Ее нога раздраженно постукивала по полу. Карамон, чувствую себя неудобно под этим пронзительным взглядом, опустил голову и тут же опрокинул миску с яйцами. — Ты могла бы поговорить с Рейстлином, — сказал Карамон, обращаясь к своему воротнику. — Может быть, я неправ. Может быть, он захочет пойти с нами. — Я так и сделаю, — резко сказала Кит. Она мерила шагами маленькую комнату.

Карамон больше ничего не сказал. Он вылил то, что оставалось от яиц, на сковороду и поставил ее на огонь. Он прислушался к глухому звуку шагов Кит и поморщился, когда она топнула особенно громко. Когда яйца были готовы, они позавтракали вдвоем в тишине.

Карамон рискнул взглянуть на свою сестру и обнаружил, что она дружелюбно ему улыбается своей чарующей улыбкой. — Очень вкусно, — сказала Кит, выплевывая кусочки скорлупы. — Я не рассказывала тебе о том случае, когда один разбойник попытался заколоть меня во сне? То, что ты сделал, напомнило мне это. У нас в тот день была тяжелая битва, и я до смерти устала. Ну, этот бандит…

Карамон выслушал эту историю и еще много других увлекательных рассказов о боях за день. Он слушал и наслаждался тем, что слышал — Кит была прекрасной рассказчицей. Каждые десять минут Карамон заглядывал в спальню и видел, что Рейстлин мирно спит. К его возвращению его ждала очередная история о доблести, отваге, сражениях, победах и добытом богатстве. Он слушал, смеялся и ахал в нужных местах. Карамон отлично знал, что его сестра пытается сделать. Но ответ мог быть только один. Если Рейстлин уходил с ней, Карамон тоже уходил. Если Рейстлин оставался, Карамон оставался с ним.

Тем вечером Рейстлин проснулся. Он был очень слаб, настолько слаб, что не мог самостоятельно оторвать голову от подушки. Но он выглядел живым и осознавал, что происходит вокруг него. Он совсем не удивился, увидев Китиару. — Ты мне приснилась, — сказал он. — Я многим мужчинам снюсь, — ответила она с ухмылкой, подмигивая ему. Она присела на край его кровати, и пока Карамон кормил брата куриным бульоном, Китиара сделала ему то же предложение, что и Карамону.

Она говорила вовсе не так уверенно, глядя в эти пронзительные голубые немигающие глаза, которые видели ее насквозь. — На кого именно ты работаешь? — спросил Рейстлин, когда она закончила.

Китиара пожала плечами: — На людей. — А что это за храм, где ты подыскала мне работу? Какому богу он посвящен? — Уж не Бельзору, это точно! — сказала Китиара со смешком.

Когда Карамон попытался вставить слово, зачерпывая бульон ложкой, Рейстлин жестом заставил его замолчать. — Благодарю тебя, сестра, — наконец сказал Рейстлин, — но я еще не готов. — Не готов? — Кит не могла взять в толк, о чем он говорит. — Что ты хочешь сказать этим «не готов»? Не готов к чему? Ты можешь читать, не так ли? Можешь писать, правда? Да, у тебя нет никаких способностей к магии. Ты старался, сделал хорошую попытку. Это не важно. Есть и другие способы получить власть. Я знаю. Я нашла их. — Достаточно, Карамон! — Рейстлин оттолкнул ложку. Он устало откинулся на подушки. — Мне нужно отдохнуть.

Кит встала. Держа руки на бедрах, она посмотрела на него. — Наша нежная мамочка закутала вас ватой, боясь, что вы разобьетесь. Настало время выбраться наружу, увидеть мир» — Я не готов, — повторил Рейстлин и закрыл глаза.

Той же ночью Китиара собралась уезжать из Утехи. — Я ненадолго, — сказала она Карамону, надевая кожаные перчатки. — В Квалиност. Ты знаешь что-нибудь об этом месте? — небрежно спросила она. — О его границах? О том, сколько там живет народу? Что-то подобное? — Я знаю, что там живут эльфы, — сообщил Карамон после минутного раздумья. — Это все знают! — фыркнула Кит.

Надев плащ, она накинула на голову капюшон. — Когда ты вернешься?

— спросил Карамон.

Кит пожала плечами. — Не могу сказать точно. Может быть, через год. Может, через месяц. А может, никогда. Зависит от того, как пойдут дела. — Ты не сердишься на меня, Кит? — виновато спросил Карамон. — Мне бы не хотелось, чтобы ты сердилась. — Нет, я не сержусь. Я просто разочарована. Ты бы стал великим воином, Карамон. Люди, которых я знаю, сделали бы из тебя воина. А что до Рейстлина, то он совершил большую ошибку. Он хочет власти, а я знаю, где бы он мог ее добиться. А если вы оба останетесь здесь, то ты никогда не будешь никем, кроме фермера, а он будет разве что фокусником, достающим монеты из воздуха и кроликов из шляпы, как тот парень по имени Вейлан, над которым потешается половина Утехи. Вы не знаете себе цену.

Она дружески хлопнула Карамона по щеке, или, по крайней мере, хотела сделать это дружески, потому что ее рука оставила красный след. Открыв дверь, Кит поглядела сначала налево, потом направо. Карамон не мог понять, что она высматривала. Было далеко за полночь. Большинство жителей Утехи спало в своих постелях. — До свидания, Кит, — сказал он.

— До свидания, братишка.

Он потер болевшую щеку и проводил взглядом сестру, чей темный силуэт был еще долго виден в серебристом свете луны под блестящими ветвями валлинов.

6

Рейстлин проснулся от стука дождевых капель по крыше. Доносились раскаты грома, валлины качались и шумели. Наступил серый рассвет, только краешек неба окрасился розовым. Дождь падал на свежие могилы, заливая ростки валлинов, посаженные в головах каждой могилы.

Он лежал на кровати и наблюдал за тем, как уходила гроза и светлело небо. Стояла тишина, которую нарушал только шум редкой капли, падающей на листья. Он продолжал неподвижно лежать. Чтобы двинуться, требовалось усилие, а он был слишком слаб. Если он двинется, то тупая, ноющая боль его потери нахлынет на него, а пустота была лучше боли.

Он не осязал простыней, на которых лежал. Не чувствовал одеяла, которым был укрыт. Он не имел ни веса, ни формы. Было ли это похоже на то, как ощущаешь себя, лежа в гробу? В той маленькой могиле? Ничего не чувствовать до скончания веков? Ничего не знать? Жизнь, целый мир, люди в нем продолжают существовать, а тебе больше ничего не достается, ты навечно окружен холодной, пустой, тихой темнотой?

Боль хлынула через барьер, заполнила пустоту. Боль и страх, горячий, жгучий, наполнили его. Слезы жгли его глаза. Он закрыл глаза, сжал зубы и заплакал, оплакивая себя, свою мать и своего отца, и всех, кто приходит из темноты, протягивает руки к свету, чувствует его тепло на своем лице и снова возвращается в темноту.

Он плакал беззвучно, чтобы не разбудить Карамона — не потому, что заботился об усталом брате, но потому, что стыдился своей слабости.

Слезы ушли, оставив после себя неприятный солоноватый привкус железа во рту, заложенный нос и комок в горле, результат сдерживаемых всхлипов. Его простыни оказались влажными от пота: вероятно, его снова лихорадило ночью. Он очень смутно помнил себя во время болезни, и память перемешивалась с ужасом — в его кошмарах, в болезненном бреду больного, он был на месте Розамун. Он был своей матерью, был тем усохшим телом. Люди стояли вокруг кровати, глядя на него.

Там были Антимодес, Мастер Теобальд, вдова Джудит, Карамон, гном с кендером, Китиара. Он умолял их поделиться с ним водой и пищей, но они отвечали, что он умер и не нуждается в них. Он пребывал в постоянном страхе того, что они положат его в гроб и опустят в землю, в могилу, которая оказывалась лабораторией Мастера Теобальда.

Воспоминание об этих кошмарных снах заставило их поблекнуть и лишило их силы. Страх остался, но он уже не подавлял собой остальные чувства. Теперь он мог почувствовать, что шерстяное одеяло, под которым он лежал, было грубым и кусалось; тем более что под одеялом на нем больше ничего не было.

Он откинул одеяло в сторону. Шатаясь от слабости, он поднялся на ноги. В комнате было прохладно, и он поспешно схватил рубашку, которая висела рядом на спинке стула. Натянув ее через голову, он просунул руки в рукава, затем постоял посреди комнаты, спрашивая себя: что дальше?

В комнате у противоположных стен стояли две деревянные кровати. Рейстлин пересек комнату, чтобы посмотреть на своего спящего брата. Карамон спал долго, со вкусом и допоздна. Обычно он свободно лежал на спине, раскинувшись как морская звезда, согнув одну ногу в колене и упираясь ею в стену, и свесив другую с кровати. Рейстлин, наоборот, сворачивался в калачик, подобрав колени к подбородку и обняв их руками.

Но в это утро Карамон спал так же беспокойно и тяжело, как и его близнец. Усталость приковывала его к кровати, он так вымотался, что даже самые жуткие сновидения не могли заставить его проснуться. Он ворочался и перекатывался с боку на бок, его голова моталась из стороны в сторону. Его подушка лежала на полу рядом с одеялами. Простыня была так перекручена, как будто ее отжимали.

Он что-то бормотал и тяжело дышал, поминутно хватаясь за воротник ночной сорочки. Его кожа была липкой от пота, влажные волосы свалялись. Он выглядел так плохо, что Рейстлин озабоченно коснулся его лба, чтобы проверить, нет ли у него жара.

Кожа Карамона была прохладной на ощупь. Недуг, тревожащий его, мучил душу, но не тело. Он вздрогнул от прикосновения Рейстлина и слабо проговорил: — Не заставляй меня идти туда, Рейст! Пожалуйста, не заставляй!

Рейстлин отвел в сторону локон растрепанных вьющихся волос, закрывавший глаза его брата и засомневался, не лучше ли будет разбудить его. Его брат наверняка пережил несколько бессонных ночей и нуждался в отдыхе, но это было больше похоже на пытку, чем на отдых. Рейстлин взял брата за широкое плечо и потряс его. — Карамон! — повелительно позвал он.

Глаза Карамона распахнулись. Он уставился на Рейстлина и съежился от страха. — Не оставляй меня! Не надо! Не покидай меня! Пожалуйста! — проскулил он и так сильно забился на кровати, что чуть не упал с нее.

Это не было сном. Но это было смутно знакомо Рейстлину, а через секунду размышления стало пугающе знакомо.

Розамун. Это было похоже на нее.

Что, если это не обычный сон? Что, если это транс, похожий на те видения, в которые погрузилась Розамун и из которых не смогла найти дорогу назад?

До этого Карамон не показывал никаких знаков того, что унаследовал странные способности своей матери. Но все же он был ее сыном, и ее кровь — со всеми ее странностями — текла в его жилах. Его тело ослабело от бессонных ночей, во время которых он ухаживал за своим больным братом. Трагическая потеря любимого отца потрясла и расстроила его чувства, а ведь ему еще и пришлось наблюдать, как его мать уходит в мир теней. Когда защитные механизмы тела ослабели, а защита разума разрушилась, душа стала уязвимой. Она легко могла поддаться темным неизвестным силам и укрыться в снах от жестокой реальности жизни.

А что, если я потеряю Карамона?

Я останусь один.