Глава 3

— А куда ты собралась? — резко спросил Карамон. Он только что вошел в шатер и теперь быстро моргал глазами, не привыкшими к полумраку после яркого дневного солнца.

— Я не хочу больше оставаться здесь, — ответила Крисания, аккуратно укладывая свою белую жреческую мантию в дорожный сундучок. Он был раскрыт и стоял на полу рядом с ней.

— Мы уже говорили об этом, — заметил Карамон, оглядываясь на вход в палатку. Ему не хотелось, чтобы часовые слышали хоть слово, и он тщательно задернул входной полог.

Шатер Карамона был его гордостью. Когда-то он принадлежал знатному Соламнийскому Рыцарю. Сделан он был из какой-то особенной старинной ткани, названия которой никто не знал, но она прекрасно защищала даже от сильного ветра, а дождевая вода скатывалась по ней, не смачивая материи. Даже Рейстлин, осмотрев палатку, удивился и сказал, что ткань эта, должно быть, пропитана каким-то маслом.

Шатер было достаточно велик, чтобы вместить Карамонову походную койку и несколько сундуков с картами, деньгами и драгоценностями, которые они захватили с собой из Башни Высшего Волшебства, доспехами и одеждой, а также койку и сундучок Крисании. Здесь же Карамон принимал посетителей и собирал военный совет.

Рейстлин расположился по соседству, в маленькой палатке из такой же ткани.

Карамон несколько раз предлагал Рейстлину жить вместе в шатре, однако маг настаивал на уединении. И Карамон, лучше других зная, как сильно нуждается его брат в одиночестве и покое, уступил. Впрочем, Рейстлин никогда особенно и не жаждал жить вместе с братом. Крисания же открыто возмутилась, когда узнала, что должна оставаться в одной палатке с Карамоном.

Напрасно Карамон твердил, что рядом с ним она будет в большей безопасности. Рассказы и слухи о ее «ведовстве», о странном медальоне забытого бога, который она носила на груди, и о том, как она вылечила Карамона после поединка, передавались из уст в уста и уже расползлись по всему лагерю.

Особенно рьяно слухами пичкали новоприбывших, но и старожилы не гнушались почесать языки на эту тему, всякий раз уснащая рассказ новыми подробностями.

Крисания редко выходила из палатки, но если это случалось, на нее тут же устремлялись мрачные, настороженные взгляды. Стоило Крисании подойти ближе, как женщины в тревоге прижимали к груди младенцев, а дети постарше бежали от нее в ужасе, наполовину показном, наполовину настоящем.

— Я прекрасно знаю твои аргументы, — возразила Крисания, продолжая упаковывать свои пожитки. — Но это не значит, что я их принимаю. Да, — остановила она гиганта, который набрал в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, — я помню твои рассказы о том, как ведьм сжигали на кострах. Ты рассказывал об этом не один раз. Я не сомневаюсь, что это правда, однако такие жуткие вещи происходили очень давно, и для нас теперь они — «преданья старины глубокой».

— Куда же ты пойдешь? — желчно спросил Карамон, краснея. — Уж не к Рейстлину ли?

Крисания прекратила укладывать одежду в сундук и на мгновение застыла, прижимая к груди платок. Она смотрела прямо перед собой, но щеки ее даже не порозовели. Напротив, они стали еще бледнее, если такое вообще было возможно.

Губы Крисании плотно сжались. Когда она наконец ответила, ее голос был холоден и спокоен, как безветренный зимний день.

— Я знаю, что в лагере есть еще одна маленькая палатка, похожая на палатку Рейстлина. Я буду жить в ней. Если считаешь необходимым, можешь поставить у дверей стражу.

— Прости меня, Крисания, — выпалил Карамон, делая шаг вперед.

Крисания по-прежнему не смотрела на него, и гигант бережно взял молодую женщину за руки и повернул к себе лицом.

— Я... я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, прости меня. Конечно, стража необходима, просто в этом вопросе я никому не доверяю. Никому, кроме себя самого. Но даже теперь... — Его дыхание вдруг стало частым, а сильные пальцы крепко сжали локти Крисании. — Я люблю тебя, — сказал Карамон негромко. — Ты не похожа на других женщин, которых я знал когда-то. Я не хотел этого и сам не знаю, как это случилось. Ты даже... не понравилась мне, когда мы встретились впервые. Мне казалось, что ты холодная, безразличная, высокомерная девчонка, которая не хочет ничего знать, кроме своей религии. Но когда я увидел тебя в клешнях этого великана-полукровки, когда я увидел твое мужество и подумал о том, что... что они могут с тобой сделать...

Он скорее почувствовал, чем увидел, как Крисания невольно вздрогнула; молодой женщине все еще снилась та ночь. Она хотела что-то сказать, но Карамон поспешил воспользоваться ее настроением и торопливо продолжил:

— Я смотрел на вас с братом, и это напомнило мне меня самого, но... не знаю, как сказать, в прошлом или в будущем. Ты заботилась о нем так нежно, с такой искренней теплотой и терпением... — Карамон криво улыбнулся.

Крисания даже не пыталась вырваться из его объятий. Она просто стояла и смотрела в лицо гиганта своими чистыми серыми глазами, по-прежнему прижимая к груди сложенный белый платок.

— Это одна из причин, по которой я предпочитаю переехать, — сказал Крисания негромко и слегка покраснела. — Я почувствовала, что твоя... привязанность ко мне усиливается. И хотя я знаю тебя достаточно хорошо и могу не опасаться, что ты станешь оказывать мне знаки внимания, которые я сочту, гм-м... нежелательными, я все же не хотела бы оставаться с тобой в палатке одна.

— Крисания!.. — начал Карамон, и его руки задрожали.

— То, что ты чувствуешь, — это не любовь, Карамон, — мягко продолжила Крисания. — Просто ты одинок и скучаешь по своей жене. Это ее ты любишь, я знаю. Я видела, как загораются нежностью твои глаза, когда ты вспоминаешь Тику.

При звуке этого имени лицо Карамона потемнело.

— Что ты можешь знать о любви?! — воскликнул он чуть громче, чем следовало бы. — Конечно, я люблю Тику. Но до нее я любил многих женщин, а Тика знала многих мужчин, я готов в этом поклясться!

Он сердито фыркнул. То, что он сказал о Тике, было не правдой, и Карамон прекрасно это знал. Просто ему очень хотелось в это верить, так как подобный расклад помогал ему не так остро ощущать свою вину — чувство, от которого он пытался избавиться вот уже несколько месяцев.

— Тика, в конце концов, просто человек, — прибавил он с кислой улыбкой. — Она сделана из плоти и крови, а не изо льда!

— Что я знаю о любви? — повторила Крисания спокойно, но ее глаза потемнели от гнева. — Я расскажу тебе, слушай. Я...

— Молчи! Не говори ничего! — глухим голосом выкрикнул Карамон. Он уже не владел собой и, крепко обхватив Крисанию своими огромными ручищами, прижал к себе. — Не говори ничего! — повторил он. — Не говори, что любишь Рейста! Он не заслуживает твоей любви. Он просто использует тебя, так же, как и меня. Когда он покончит со своим делом, он выбросит тебя на помойку. Мы оба будем ему ни к чему великому богу Рейстлину!..

— Отпусти меня! — резко приказала Крисания, и по ее лицу пошли красные пятна. Темные глаза метали молнии.

— Разве ты не понимаешь?! — закричал Карамон, готовый трясти молодую женщину до тех пор, пока она не поймет. — Или ты ослепла?

— Прошу прощения, — раздался негромкий голос, — что прерываю вас. Однако у меня срочные новости.

При звуке этого спокойного, почти мягкого голоса Крисания опять побледнела. Карамон выпустил ее из рук, и жрица отпрянула так быстро, что запнулась о сундучок с одеждой и упала на колени. Лицо ее было скрыто под свесившимися длинными черными волосами, а сама она притворилась, будто перебирает свое имущество.

Карамон нахмурился и повернул лицо, ставшее от гнева багровым, ко входу в шатер, где стоял его брат-близнец.

Рейстлин спокойно рассматривал брата неподвижными и блестящими, словно два зеркала, глазами. На лице его не было никакого выражения, как не было никаких эмоций в его ровном голосе, однако на долю секунды блестящая поверхность его глаз стала прозрачной, и Карамон увидел внутри такую обжигающую и бурлящую ревность, что вздрогнул, как от удара. Впрочем, продолжалось это столь недолго, что гигант не был бы уверен в реальности происшедшего, если бы не внезапное ощущение холодной тяжести в желудке и не горький привкус во рту.

— Что за новости? — спросил он, сглатывая слюну.

— Посланцы с юга, — коротко объяснил Рейстлин.

— И?.. — подбодрил Карамон, так как маг почему-то замолчал.

Рейстлин вдруг отбросил на спину капюшон и шагнул вперед, впиваясь в Карамона глазами. Их взгляды скрестились, как сверкающие мечи, только что не зазвенели, однако странным образом братья стали в этот момент больше, чем когда-либо, похожи друг на друга. Сходство между ними усилилось и бросилось бы в глаза каждому, кто увидел бы их в эти мгновения. И снова — правда, всего лишь на миг — с лица мага спала его всегдашняя холодная маска.

— Гномы Торбардина готовятся к войне! — прошипел Рейстлин и сжал в кулаки свои тонкие пальцы. Он произнес эти слова с такой страстью, что Карамон удивленно заморгал, и даже Крисания подняла голову от сундучка и посмотрела на мага с беспокойством.

Сбитый с толку, Карамон отвел глаза и отвернулся, притворяясь, будто поправляет какие-то карты на столе. Потом пожал плечами.

— Я не понимаю, ты что, ожидал чего-то другого? — спросил он спокойно. — В конце концов, это была твоя идея. Это ты распустил слухи о скрытом под горами сокровище, и мы не делали никакой тайны из того, куда и зачем направляемся.

Скажу больше, этот призыв — «Присоединяйся к армии великого Фистандантилуса, и ты получишь свою долю гномьих сокровищ!» — привлек под наше знамя основные силы.

Карамон сказал это, как само собой разумеющееся, однако на Рейстлина его слова подействовали самым неожиданным образом. Он попытался что-то сказать, но т его судорожно искривленного рта не вырвалось ни одного членораздельного звука. Некоторое время он шипел и кашлял так сильно, что в уголках его губ показалась кровавая пена. Запавшие глаза сверкали, как раскаленные угли в зимнюю ночь, как красная луна на скованном льдом пруду. Кулаки его сжались словно против воли, и маг шагнул к Карамону.

Крисания вскочила на ноги, а Карамон не на шутку испуганный — попятился назад, но налетел на стол и схватился за рукоять меча. Между тем Рейстлин титаническим усилием воли взял себя в руки и немного успокоился. Издав завершающий яростный рык, он повернулся и вышел вон. При виде его часовые у входа задрожали от страха.

Карамон остался на месте, охваченный беспокойством и тревогой. Он не понимал, какая муха укусила его брата и почему он так резко отреагировал на самые обычные слова. Да, Рейст бывал вспыльчив, но в логике ему никогда нельзя было отказать...

Крисания тоже посмотрела Рейстлину вслед, и на лице ее возникло озадаченное выражение, однако раздавшиеся за стенами шатра громкие возгласы вывели обоих из задумчивости. Карамон пошел к выходу. У порога он, однако, остановился и, полуобернувшись к Крисании, холодно сказал:

— Если нам действительно пора всерьез готовиться к войне, у меня не будет времени, чтобы надежно оберегать тебя. Поэтому ты останешься здесь. Я оставлю тебя в покое — в этом можешь быть уверена. Даю слово чести.

С этими словами он покинул палатку и отправился к часовым.

Крисания вспыхнула, но она была слишком разгневана, чтобы отвечать.

Некоторое время она оставалась в шатре просто ради того, чтобы не уронить собственного достоинства, и только потом вышла наружу. Бросив взгляд на лица стражников, Крисания поняла: они слышали многое, если не все, хотя и Карамон, и она сама старались не повышать голоса.

Не обращая внимания на откровенные довольные улыбки охранников, молодая жрица быстро огляделась по сторонам и заметила мелькнувшие па опушке ближайшего леса черные одежды мага. Вернувшись в палатку, Крисания схватила платок, торопливо набросила его на плечи и быстрым шагом пошла в ту же сторону, что и Рейстлин.

Карамон увидел Крисанию в просвете между деревьями. Хотя он не видел Рейстлина, ему не нужно было гадать, почему Крисания так торопится именно в этом направлении. Карамон громко окликнул жрицу. Насколько ему было известно, в этом лесу ее не подстерегала никакая опасность — и взрослые охотники, и мальчишки ежедневно углублялись в него на много миль, а парочки из лагеря давно облюбовали опушку для своих ночных утех, — однако в теперешнее неспокойное время лучший способ избежать неприятностей — не искать их самому.

Услышав, как военачальник зовет Крисанию по имени, двое часовых обменялись понимающими взглядами. Карамон внезапно понял, как все это должно выглядеть со стороны, и поспешно закрыл рот. Он не мог позволить себе гнаться за молодой девицей с жалобными криками, словно отвергнутый любовник. К тому же к нему уже направлялся Гэргас, который вел за собой усталого гнома в пыльной куртке и высокого смуглого молодого человека, облаченного в одежды варвара — меха, украшенные перьями.

«Посланники», — понял Карамон и с тоской покосился в сторону леса. Ему придется принимать их сейчас, усаживать, произносить вежливые пустые слова, прежде чем они приступят к настоящему делу. Между тем Крисания уже скрылась из виду. Предчувствие грозящей ей опасности охватило Карамона с такой силой, что он чуть было не махнул на все рукой и не ринулся вслед за жрицей, не разбирая дороги. Все его воинские инстинкты призывали именно к этому. Карамон не мог сказать, чего именно он боится, но страх и дурные предчувствия были так же реальны, как рукоять меча, которую он в задумчивости стиснул.

Но он не имел права так поступить. Он обязан был думать о людях, которые доверяли ему, и не мог отложить встречу и погнаться за девушкой без риска оскорбить гонцов, принесших ему какие-то вести и, может быть, предложения.

Солдаты навсегда перестанут уважать его. Можно было бы, конечно, послать за Крисанией стражников, однако и в этом случае он попадал в глупое положение.

Делать нечего. Пусть Паладайн сам присматривает за своей жрицей, если уж ей так приспичило носиться по лесам.

Карамон скрипнул зубами и повернулся, чтобы приветствовать посланников и проводить их в шатер.

Он усадил гостей поудобнее, обменялся с ними приветствиями по всей форме, а когда подали еду и вино, все же не выдержал и, извинившись, выскользнул наружу.

Следы на песке ведут меня вперед...

Поднимая голову, я снова вижу одно и то же: плаху, палача в черном капюшоне и острое лезвие топора, сверкающее на ослепительно ярком солнце...

Топор опускается, отрубленная голова падает на песок вверх лицом...

— Моя голова! — прошептал Рейстлин на бегу, мучительно заламывая руки.

Палач захохотал и отбросил капюшон на спину, открывая...

— Мое лицо! — прошептал Рейстлин одними губами, чувствуя, как страх растекается по его телу, словно парализующий яд, а лоб покрывается холодным потом. Сжав виски холодеющими ладонями, Рейстлин попытался отогнать видение, которое каждую ночь преследовало его во сне. В последнее время даже после пробуждения он чувствовал на шее холод опускающегося топора и металлический привкус на языке, превращающий в скрипящий пепел все, что он пил и ел.

Он знал, что эти видения не отпустят его больше.

— Властелин настоящего и прошлого! — Рейстлин гулко рассмеялся. — Я никто!

Я оказался в ловушке, обладая колоссальной властью над магическими силами и могуществом! В ловушке! Я иду по его следам, зная, что каждая проходящая секунда уже когда-то была. Я иду по его следам навстречу его судьбе. Я слышу эхо собственных слов еще до того, как открою рот. Я встречаю людей, которых никогда не видел, но я знаю их. А это лицо... — Рейстлин прижал ладони к щекам.

— Это его лицо! Не мое. Не мое! Кто я такой? Я свой собственный убийца, палач с топором в руках! Его голос поднялся до пронзительной высокой ноты. В исступлении, не соображая, что делает, Рейстлин впился ногтями в лицо, словно это была маска, которую непременно нужно сорвать.

— Остановись, Рейстлин! Что ты задумал?! Остановись, прошу тебя!

Рейстлин едва расслышал этот голос, но сильные тонкие пальцы перехватили его запястья, и он стал бороться с ними, пытаясь вырваться. Однако безумие уже отпустило его, темные и страшные волны, которые захлестывали его сознание, отступили, оставив Рейстлина на прибрежном песке холодным и опустошенным, выжатым до последней капли. Зато он снова мог чувствовать и мыслить. Лицо саднило, а под ногтями алела кровь.

— Рейстлин!

Маг узнал голос Крисании и поднял голову. Жрица стояла перед ним, продолжая удерживать его руки на безопасном расстоянии от лица. Огромные серые глаза смотрели прямо на Рейстлина с тревогой и беспокойством.

— Со мной все в порядке, — холодно ответил маг. — Оставь меня.

Он опустил голову, но тут же вздрогнул, почувствовав, что ужас из его кошмарного сновидения никуда не делся, а притаился где-то поблизости.

Тяжело вздохнув, маг вытащил из кармана плаща чистую тряпицу и промокнул глубокие царапины на лице.

— Нет, — решительно ответила Крисания. — Не в порядке.

С этими словами она отобрала у него платок и стала осторожно вытирать кровь с его расцарапанного лица.

— Прошу тебя, позволь мне сделать это для тебя, — прошептала она, когда Рейстлин прорычал что-то невразумительно-раздраженное. — Я знаю, что ты не позволишь мне исцелить тебя, но здесь неподалеку есть чистый ручей. Пойдем к нему. Там ты сможешь напиться, а я омою твои раны как следует.

С губ Рейстлина уже готовы были сорваться резкие и горькие слова. Маг уже поднял руку, чтобы оттолкнуть молодую женщину, но вдруг понял, что не хочет, чтобы она уходила. Даже мрачные сны отступили, потому что она была рядом, а легкие прикосновения живой человеческой руки были необыкновенно приятны после холодных объятий смерти.

С усталым вздохом он кивнул.

Крисания, бледная от беспокойства, обняла мага за плечи, чтобы поддержать его, и Рейстлин позволил отвести себя через лес к ручью, с особой остротой ощущая тепло ее тела. На берегу великий маг уселся на большой плоский камень, нагретый осенним солнцем. Крисания обмакнула платок в бегущую воду и, опустившись рядом с ним на колени, промыла испачканное кровью лицо Рейстлина.

Пожелтевшие листья деревьев с тихим шуршанием сыпались с ветвей.

Рейстлин молчал. Его глаза не отрываясь следили за последним полетом осенних листьев, за тем, как они отчаянно цепляются слабыми черенками за раскачивающиеся ветки, как кувыркаются в воздухе и уносятся в небытие вместе со стремительным потоком. Заглянув в ручей, он увидел в бегущей воде свое отражение. На щеках темнели длинные царапины, а глаза не напоминали больше зеркала, холодно и равнодушно отражавшие окружающее. В их темных глубинах были лишь боль и мука — и ни единого проблеска света. Рейстлину, однако, почудилось, что в воде колышется отражение его собственного страха, и он презрительно улыбнулся ему.

— Скажи, — неуверенно проговорила Крисания, закончив омывать его раны и кладя руку ему на плечо, — что с тобой? Я ничего не понимаю. Ты пребываешь в мрачной задумчивости с того самого дня, как мы покинули Башню. Может, это из-за того, что Врат не оказалось в том месте, где ты ожидал их найти? Или Астинус сообщил тебе нечто такое, что заставило тебя опечалиться?

Рейстлин не отвечал. Он даже не посмотрел на жрицу. Яркое солнце согрело его черные одежды, но прикосновение рук Крисании оказалось жарче солнечных лучей. И все же глубоко внутри него какая-то часть его мозга продолжала холодно взвешивать и подсчитывать возможные варианты ответа. Сказать или не сказать?

Что он выиграет? Что он выиграет, если промолчит?

Да... ее необходимо приручить, привлечь к себе, укрыть от света и приучить к тьме...

— Я знаю... — сказал в конце концов Рейстлин, впрочем, без видимой охоты.

Маг по-прежнему не смотрел на Крисанию, следя взглядом за бегущей у его ног водой. — Я знаю, что Врата находятся неподалеку от Торбардина в магической крепости, которая называется Заман. Об этом и поведал мне Астинус. Но ты, должно быть, помнишь легенды, где рассказывается, как Фистандантилус начал Гномьи Войны, чтобы подчинить Торбардин и воцариться там? Об этом же пишет и Астинус в своих «Хрониках»... — Голос Рейстлина прозвучал с какой-то особенной горечью. — Слово в слово, как я тебе сказал. Но даже «Хроники» можно читать между строк, читать внимательно и анализировать, как это должен был сделать я, но не сделал в тщеславии и самонадеянности. Возможно, я просто не хотел видеть правды...

Рейстлин стиснул ладони, и Крисания села напротив него, крепко сжимая в пальцах забытый влажный платок.

— Фистандантилус пришел в Торбардин, чтобы сделать то же самое, что намереваюсь сделать и я! — Эти слова Рейстлин прошептал едва слышно, словно его томили мрачные предчувствия. — Ему плевать было на гномов! Все это было только предлогом, маскировкой! Фистандантилус хотел только одного — добраться до Врат, а гномы стояли на его пути, как сейчас они мешают мне. Во времена Фистандантилуса именно гномы владели крепостью и землями на многие мили вокруг нее. И был единственный способ попасть к Вратам и попытаться их отворить — навязать гномам истребительную войну. А теперь история повторяется снова.

Потому что я должен сделать то же самое... мне приходится это делать!

Рейстлин с печальным и горьким выражением лица уставился на какой-то камешек на дне ручья.

— Насколько я помню «Хроники», — неуверенно проговорила жрица, — Гномьи Войны все равно должны были начаться. Горные гномы и гномы холмов давно враждовали между собой. Ты не должен винить себя за...