Глава 14

Квартира находилась на четвертом этаже, куда я поднялся по грязной лестнице, провонявшей запахом мочи из подвала. Я остановился перед дверью, чтобы отдышаться перед тем, как постучать. Рубашка опять пропиталась потом, а голова начала болеть тупой, изматывающей болью.

После того как я постучал, ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь чуть приоткрылась, и сквозь узенькую щелку я смог разглядеть один большой карий глаз на лице выглянувшей девушки. Моргнув, она вопросительно произнесла:

— Да?

Минуло уже одиннадцать часов, но в видневшейся за ней через щель квартире было темно.

— Я разбудил вас? — спросил я. — Простите, я загляну попозже.

— Нет, ничего, нам все равно пора вставать. А что вы хотели?

— Вы — Энн?

Она удивленно ответила:

— Да. А что?

— А Джек Паркер здесь?

— Это его квартира. Что вам нужно?

— Меня зовут Митчелл Тобин, — ответил я. — Я — кузен Робин Кеннеди.

— Робин... а! Подруга Терри. — Ее лицо, равно как и голос, посуровело. — Как же, наслышаны... — сказала она.

— О чем?

— Не важно. Так вы ее кузен?

— Двоюродный дядя, — уточнил я, зная, что ее смутила разница в возрасте. — Я хотел бы побеседовать с Джеком, если он здесь.

— Здесь, где же еще, — ответила она. Она, видимо, растерялась, так как глаз, которым она разглядывала меня, беспокойно заморгал. — Ух, — выдохнула она. — Погодите минутку. — И закрыла дверь.

Я подождал минуты две или три, затем дверь снова приоткрылась почти на столько же и через щель я увидел ту же часть ее лица, затем она спросила:

— Что вы хотите у него узнать?

— Речь идет о Робин, ей надо помочь, — объяснил я. — Мне надо поговорить с ним о людях, которые знали Терри.

— И что же вы хотите выяснить о них?

— Во-первых, кто они, знали ли убитую девушку, возможно, они кого-то подозревают или знают возможного убийцу — словом, все, что только можно.

— В газетах пишут, что это дело рук Робин.

— Поэтому мне и пришлось вмешаться. Я не верю газетам. Она задумалась, не отводя от меня изучающего взгляда, а затем резко произнесла:

— Подождите минуту, — и снова закрыла дверь. На этот раз ждать пришлось гораздо дольше, и я хотел уж было постучаться, как дверь снова приоткрылась на то же расстояние, что и прежде, и девушка заявила:

— Джек говорит, что ничего не знает и не может вам помочь. Извините.

И она снова захлопнула бы дверь, но я успел сказать:

— Тогда можно поговорить с вами? Она, не мигая, уставилась на меня.

— А при чем тут я? — с вызовом спросила она.

— Вы тоже были знакомы с Терри, — напомнил я ей. — Более того, встречались с ним.

— Это было давно.

— Полгода назад. Вы же должны знать, с кем он общался, куда ходил и были ли у него какие-нибудь неприятности?

— Вам и так уже известно больше, чем нужно, — заявила она с явной неприязнью.

— Мне известно далеко не все, — возразил я, — хотелось бы узнать кое-что еще.

— Тогда обратитесь к копам.

— Они мне ничем не смогут помочь.

— И мы тоже, — отрезала она и закрыла дверь.

Постучать? Продолжать настаивать? Нет, теперь я уже не выступаю в прежнем качестве — и все, на что могу рассчитывать, это на желание сотрудничать со мной. И, хотя я понимал, почему эти двое отнеслись ко мне так настороженно, не желая оказаться замешанными в убийстве Терри Вилфорда, но мне от этого было не легче, сведения надо было как-то выудить у них. Попытаюсь еще раз к ним подъехать не мытьем так катаньем.

Я вышел на раскаленную, как сковородка, улицу и завернул за угол, где находилась аптека без кондиционера. В телефонной будке, где, как назло, не работал вентилятор я достал записную книжку и набрал номер Халмера Фасса, а когда его не оказалось дома, позвонил Эйбу Селкину.

Селкин поднял трубку после первого же звонка. Назвав себя, я сказал:

— Я только что попытался поговорить с Джеком Паркером. Он даже не пожелал меня видеть. Ты его достаточно хорошо знаешь, чтобы убедить, что меня можно не опасаться?

— Нет, мистер Тобин, к сожалению, нет. У нас с Джеком только шапочное знакомство, мы никогда не были друзьями.

— А ты знаешь еще кого-нибудь, кто мог бы это сделать?

— Убедить его с вами поговорить? Секундочку, дайте-ка сообразить.

— Ладно, я подожду.

На какое-то время в трубке воцарилось молчание, и наконец я услышал:

— Есть один парень. Давайте я поговорю с ним и вам перезвоню.

— Не так. Я сам позвоню тебе. Когда — через полчаса?

— Лучше через час. Вдруг мне придется его разыскивать.

— Тогда через час. — Я взглянул на часы. — Ближе к двенадцати, — уточнил я.

— Договорились.

Я вышел из душной будки, и воздух в аптеке целую минуту казался мне почти прохладным. В телефонном справочнике Манхэттена на полочке рядом с будкой я обнаружил имя Бодкин, Клод, “87 В 63”. В моем представлении как-то не вязалось, что попрошайка может проживать в столь фешенебельном районе, но еще менее вероятным казалось, что в Нью-Йорке найдется еще один Клод Бодкин, поэтому я вернулся в душную будку и набрал его номер. Автоответчик проинформировал меня записанным на пленку чуть гнусавым голосом Бодкина, что его нет дома, и о том, что у меня есть тридцать секунд, чтобы оставить сообщение. Я молча повесил трубку.

По Первой авеню я направился к Восточной Одиннадцатой улице — под таким солнцем дорога показалась мне бесконечной — в поисках адреса Эда Ригана — того самого друга Терри Вилфорда, мать которого состояла членом общины “Самаритян Нового Света”. Вилфорд и сам когда-то жил в этом здании — обычном кирпичном многоквартирном доме с облупившейся краской — пока нелегально не перебрался в комнаты над “Частицей Востока”.

Войдя внутрь, я почувствовал тот же застоявшийся запах мочи, как и в жилище Джека Паркера на Хьюстон-стрит, а на лестничной площадке заметил двоих полураздетых смуглокожих мальчишек, которые, хихикая, что-то выцарапывали на стене осколком разбитой бутылки из-под кока-колы. Один из них обернулся ко мне и сказал что-то по-испански.

— И ты иди туда же, — дружелюбно ответил я и начал подниматься по лестнице.

На почтовом ящике внизу квартира Риганов значилась под номером десять. Она оказалась на третьем этаже. Я постучал, и через минуту дверь отворил растрепанный молодой человек, с ног до головы перепачканный разноцветной краской. Волосы его были спутаны и нечесаны, футболка и коричневые штаны, пузырившиеся на коленях, — тоже были в пятнах; на ногах красовались порванные кроссовки, а на носу — очки в разноцветной черепаховой оправе. Картину довершала влажная от краски кисть, которую он держал в правой руке.

— Здравствуйте, — произнес я, неизвестно почему сравнив себя с коммивояжером. — Меня зовут Митчелл Тобин. Эйб Селкин должен был позвонить вам по поводу...

— А, конечно. Входите, входите.

В его голосе прозвучала такая настоятельность, что я поспешно переступил порог, а он быстро закрыл за мной дверь со словами:

— Я точно не знал, когда вы придете, поэтому начал работать.

— Если вам удобней, чтобы я зашел попозже, то...

— Нет, нет! Вы мне нисколько не помешаете, я могу работать и разговаривать. — Он с гордостью улыбнулся. — Я пишу портрет своей матери.

Я почувствовал, что от меня ждут одобрения, и произнес:

— Это прекрасно.

— Что ж, — ответил он, скромничая, но явно польщенный, — пока еще неизвестно, как получится. Пойдемте.

Я вошел на кухню, которая отличалась от остальных кухонь в подобных домах только тем, что содержалась в относительной чистоте. Все, что только можно было покрасить, было покрашено, плита и холодильник представляли из себя предметы старины, двери на стенных шкафах плотно не закрывались, а под высоким узким окном стояла старая ванна на ножках, покрытая обитой клеенкой доской, на которой были расставлены белые банки с красными буквами и красными надписями:

"кофе, “чай”, “сахар”, “мука”.

Из кухни я проследовал за Эдом Риганом по узкому, без окон коридору. На стенах висело несколько картин, но было слишком темно, чтобы по-настоящему разглядеть их; я понял только, что все это — портреты, изображающие одну и ту же женщину: полную, с седыми волосами в темной одежде.

Оригинал сидел в гостиной на деревянном кухонном табурете между двумя высокими окнами со стеклами, сверкающими чистотой.

Посередине комнаты стоял мольберт, рядом с которым на столике лежали покореженная палитра и смятые тюбики краски, а перед мольбертом возвышался черный табурет. Пол под мольбертом был застелен куском холста в пятнах краски, а на всем остальном пространстве комнаты деревянные доски были отшкурены и надраены до блеска. Всю противоположную стену занимал темно-бордовый диван с салфетками на подлокотниках, в углу на тумбе стоял телевизор, а по периметру комнаты были расставлены ничем не примечательные стулья и светильники.

Риган представил меня:

— Мама, это тот человек, о котором говорил Эйб Селкин. — А затем более официально. — Мама, мистер Митчелл Тобин. Мистер Тобин, моя мать. Викторина Риган.

Мы оба церемонно поздоровались, и она пригласила меня присесть на диван. Это была женщина лет под шестьдесят, среднего роста, полная, с приятным лицом, по виду подлинная заботливая матушка. Платье из одноцветной ткани, черные чулки, скромные туфли. Прическу она не меняла уже, наверное, лет пятнадцать.

Я сел, куда она мне указала, откуда я видел и ее и картину, над которой работал ее сын. Портрет несколько идеализировал ее, но в целом вполне соответствовал оригиналу, включая сюда стул, окно и стену. Эд Риган нанес на холст мазок красной краски, придвинул к себе табурет и, судя по всему, тут же с головой ушел в работу. Его мать, держа голову в одном положении, скосила на меня глаза и сказала:

— Как я понимаю, вы приходитесь родственником Робин Кеннели.

— Троюродным братом.

— Милая девушка. Правда, слишком молода. Но нельзя же ставить человеку в вину то, что он молод, не так ли?

— Думаю, что нет, — ответил я.

— И все же, — продолжала она, — некоторые слишком долго не взрослеют, себе же во вред. Этот Вилфорд, например. Позволь мы ему, он бы оказал на Эда дурное влияние.

— Что ты, у Терри и в мыслях ничего плохого не было, — поддразнивая мать, возразил сын и быстро взглянул в мою сторону, смущенно улыбнулся, как бы извиняясь.

— Тут я с тобой согласна, — кивнула его мать, — у молодых никогда нет плохих мыслей, это одна из их отличительных черт. Но молодость ничем не дорожит, Эдвин. Молодежь попусту тратит время, разбрасывается по пустякам, растрачивает Богом данные таланты. Если в все молодые люди были похожи на тебя, насколько лучше был бы мир.

— Каждый выбирает свой собственный путь, мама.

— Это верно. Мне остается лишь благодарить Бога за то, что ты пошел по истинной стезе.

Я почувствовал, что присутствую при разговоре, который, с небольшими вариациями, ведется уже на протяжении нескольких лет, и решил направить его в нужное мне русло:

— Миссис Риган, вы запрещали Терри Вилфорду встречаться с вашим сыном?

— Ни в коем случае, — с деланным удивлением ответила она. — Эдвин волен выбирать себе друзей. Они с молодым Вилфорд ом какое-то время довольно часто виделись. Пока Вилфорд не связался с этим рестораном и не переехал отсюда.

— Рестораном? Вы имеете в виду “Частицу Востока”?

— Да, то место, где его убили.

— Насколько мне известно, он получил это помещение не без вашей помощи.

— Ну да, я представила его епископу.

— Он так и сказал. Я с ним недавно разговаривал.

— С епископом Джонсоном?

— Да. Замечательный человек.

— Святой, мистер Тобин. Не знаю, какой вы веры... Она не закончила фразу, ожидая этого от меня, но я предпочел не распространяться на эту тему.

— Да, он произвел на меня сильное впечатление. Он сообщил мне, что это вы рекомендовали ему Терри Вилфорда, и вот теперь мне интересно, если вы осуждали его, то зачем же тогда ему помогли?

— Я его не осуждала, мистер Тобин, — чопорно возразила она. — Я никого не осуждаю и верю, что каждый вправе выбирать свой собственный путь. Конечно, меньше хотела бы, чтобы близкий мне человек ступил на ту опасную стезю, по которой, видимо, направил свои стопы Вилфорд, но едва ли мне дозволено судить человека, который решил, что это ему подходит.

— Ясно.

— И конечно же я была рада, — продолжала она, — когда у него возникло желание заняться чем-то всерьез. Он обладал кипучей энергией и богатым воображением, и я ничего не имела против того, чтобы помочь ему проявить себя.

— Безусловно, — поддакнул я, начиная понимать правила, по которым жила эта женщина. Судя по чистоте, которая царила в квартире, ее место было здесь вместе со своим сыном, что казалось довольно необычным; молодой человек, мечтающий стать художником, поселяется в Ист-Виллидже, и его мать отправляется за ним. Нужно быть незаурядной женщиной, чтобы отважиться на такое, и, по-видимому, ей это удалось.

Разумеется, сын в подобной ситуации, скорее всего, подпадет под влияние матери, если только сам не окажется сильной и волевой личностью, а Эд Риган под эти мерки не подходил. Желая понять этого юношу, который в данный момент увлеченно трудился над портретом, я обратился к нему:

— Эд, ты знаешь почти всех, кто окружал Терри. Как ты считаешь, у него было много врагов?

— Врагов? — Он замер, держа в руке кисть, которая на этот раз отливала серо-перламутровым цветом, и уставился в потолок. Нахмурившись, он переспросил:

— Вы имеете в виду тех, кто хотел его убить?

— Не обязательно. Скажем так, кто имел на него зуб или по какой-то причине недолюбливал.

— Хм. — Он пожал плечами, нахмурился, глядя на этот раз на картину, и сказал:

— Ну, Джек Паркер, например. Наверное, его можно отнести к врагам Терри. — Он поглядел на меня. — Не то чтобы он замышлял убить Терри, нет, конечно, — добавил он. — Просто Джек косился на Терри. Недолюбливал его.

— По вполне понятной причине, — вмешалась миссис Риган. — Вот они, молодые, мечутся туда-сюда, сами не знают, чего хотят.

Я обратился к сыну:

— Про Джека Паркера я уже слышал. Кто-нибудь еще? Он провел по холсту серой кистью, нахмурившись, посмотрел на то, что получилось, не переставая хмуриться, перевел взгляд на палитру и в конце концов покачал головой.

— Терри был парнем компанейским, он почти со всеми ладил. Даже с мамой, — добавил он, усмехнувшись.

Его мать тоже выдавила из себя снисходительную улыбку и сказала:

— Просто я тут всем как матушка, мистер Тобин. Знаете, как это бывает.

Я знал, что ей хотелось бы выступать в этой роли, хотя и был без понятия, насколько желаемое выдается за действительное. И также не имел представления, о чем еще их можно спросить. Они были настолько увлечены своими собственными полуфантастическими планами, что вряд ли кто-то третий мог надолго привлечь их внимание.

Повинуясь внезапному импульсу, я задал Эду Ригану вопрос:

— А с Вики Оппенгейм ты знаком? Как я и ожидал, ответила мамаша:

— Ну вот, еще одна! Подумать только, что могло бы получиться из этой девчонки, при желании, конечно, а она разменивает себя по мелочам. Вот кому давно уже пора побеседовать с епископом Джонсоном.

— Дня не проходит, — объяснил мне Эд Риган, — чтобы мамочка не превозносила епископа Джонсона до небес.

— Он — истинный святой, — заявила его мать. — Помните, что он вам сказал, молодой человек. Я поднялся на ноги со словами:

— Что ж, спасибо, что уделили мне внимание. Очень вам благодарен.

— Мы к вашим услугам, — сказал сын. — Робин нам нравится, правда, мама?

— Конечно. Очень милая малышка. Откровенно говоря, мистер Тобин, я считаю, что правда на вашей стороне. Эта девушка просто не могла таким образом никого убить.

— Я тоже так думаю, — сказал я и двинулся к двери. — Еще раз спасибо. Нет, не надо, — остановил я юношу, который шагнул было в сторону от мольберта. — Я сам найду выход, а ты продолжай работать. У тебя здорово получается.

— Вы так считаете? — Он окинул картину любовным взглядом.

Снова пройдя по темному коридору, я вышел из квартиры и спустился по лестнице. Внизу, на первом этаже, эти шалопаи все еще царапали по стене бутылочным осколком, терпеливо и с хихиканьем выводя какое-то длинное и, без сомнения, нецензурное изречение по-испански. Подняв на меня глаза, когда я оказался на первой снизу лестничной площадке, они изменились в лицах, увидев что-то у меня над головой. Я поглядел наверх. Прямо по центру лестничного пролета стремительно падало вниз что-то черное. Ступеньки на нижнем этаже были шире, чем те, что наверху, и поэтому, держась за перила, я оказывался прямо под этим предметом.