Дурак умер, да здравствует дурак!

Вот почему я пошел пешком.

И поэтому за мной увязался хвост.

Я выбрал Пятую авеню — широкую и хорошо освещенную улицу. К тому же, более живописную, чем некоторые ее западные соседки. Пройдя пару кварталов в южном направлении, я вдруг увидел, что преследователи совсем рядом. Они сидели в длинном черном «кадиллаке», том же самом, который третьего дня маячил напротив моего дома. Машина ползла вперед с включенными янтарными подфарниками, задние окна были прикрыты черными занавесками. В салоне было темно, и я не мог разглядеть водителя, но заметил у него на голове шоферскую фуражку.

Они избрали весьма странный способ слежки. Сначала машина медленно обгоняла меня, потом останавливалась перед ближайшим перекрестком и ждала, пока я не прошагаю мимо. Как только я удалялся на полквартала, машина снова приходила в движение, снова обгоняла меня, после чего опять останавливалась у перекрестка.

В каком-то смысле это было даже страшнее, чем открытое и наглое нападение. Изящно и безмолвно скользящий мимо автомобиль, легкое шуршание покрышек, затем — остановка. «Кадиллак» напоминал исполинскую пантеру.

Водитель смотрел только вперед. Занавески на окнах даже не колыхались.

Всякий раз, проходя мимо, я ждал шквального огня из задних окошек или внезапного нападения коренастых головорезов, которые схватят меня, впихнут на заднее сиденье и повезут на последнюю в моей жизни автомобильную прогулку. Но ничего подобного не происходило. Кварталы сменяли друг дружку, а страшная безмолвная игра в гонку за лидером все продолжалась.

Что мне было делать? Они явно выжидали, когда на тротуарах поблизости не будет других прохожих, чтобы без спешки застрелить меня, или похитить, или уж не знаю, что они там еще задумали. А если это не удастся, тогда они будут следить за мной, пока я не приведу их к своему убежищу.

Да, но ведь улицы, пересекающие Манхэттен поперек, имеют проезжую часть с односторонним движением. Возможно, в этом — мое спасение? Впереди была Тридцать шестая улица, по которой разрешено ездить только в восточном направлении. Если я сверну направо и пойду на запад, «кадиллак» не сможет последовать за мной.

Он остановился перед перекрестком и заурчал, как довольная сытая пантера. Я брел мимо, чувствуя, как сводит мышцы спины. Ничего не случилось.

Дойдя до угла, я резко свернул направо и быстро зашагал по Тридцать шестой улице.

Сзади хлопнула дверца.

Я оглянулся и успел заметить, как «кадиллак» мощным рывком преодолевает перекресток и мчится на юг. Несомненно, они задумали свернуть на Тридцать пятую улицу и обогнать меня, чтобы перехватить у выхода на Шестую авеню. Тем временем из-за угла появился мощный коренастый человек в холщовой кепке и размеренным шагом двинулся следом за мной, держа руки в карманах кожаной куртки.

Я пошел быстрее и немного оторвался от коренастого в кепке, но все равно мне не удалось бы достичь конца квартала раньше, чем «кадиллак» обогнет его и преградит мне путь.

Впереди, примерно в половине квартала, светились витрины маленькой закусочной — единственного в округе заведения, которое еще не закрылось.

Если не считать коренастого в кепке, на улице, кроме меня, не было ни одного пешехода. Я ощущал все более противный зуд в лопатках и, соответственно, все поспешнее двигался в направлении закусочной. Там люди, там безопасно, там островок света. Ну, а уж если дела будут совсем плохи, я смогу позвонить в полицию. Быть может, мне ответит человек, который не получает пособия от братьев Коппо. Во всяком случае, такая вероятность сохранялась.

Из-за дальнего угла показался нос черного «кадиллака»; его янтарные подфарники горели, будто зенки морского чудовища. «Кадиллак» остановился, поджидая меня.

Я подходил к закусочной. Все ближе, ближе, ближе. До нее оставалось шагов пять-шесть, когда свет в витринах вдруг потух. Я чуть было не стал как вкопанный. Точнее, я остановился, но мгновение спустя вспомнил о коренастом в кепке и снова торопливо двинулся вперед. Лишь одинокий фонарь напоминал теперь о том, что когда-то на Земле жил Томас Альва Эдисон — великий человек, которому надо поставить памятники во всех проулках и закоулках. И облепить эти памятники горящими лампочками. И пусть они стоят возле дверей круглосуточных забегаловок, где много посетителей.

Когда я поравнялся с закусочной, из нее вышел человек в белых брюках и черном пальто. Человек держал в руках лязгающую связку ключей. Я проворно взял право руля, миновал ключника и вошел в открытую дверь, после чего вежливо осведомился:

— У вас отключили ток?

И, не дожидаясь ответа, шагнул в кромешную тьму.

— Эй! — донесся сзади сердитый голос. — Куда это вы?

— Кофе и датскую булочку с сыром! — бодро отчеканил я и рухнул, налетев на столик.

— Ну-ка, выходите!

— Тогда — с черносливом! — гаркнул я, поднялся на ноги и тотчас опять упал, споткнувшись о стул.

— У нас закрыто, придурок!

— А рубленый бифштекс из вырезки есть? — вопросил я. — С зеленым горошком!

Наводя такого рода справки, я ползал на четвереньках и методом тыка искал место, где можно встать в полный рост, не ударившись головой о крышку столика.

— Ты чего это? — с испугом поинтересовался голос за спиной. Громить нас пришел? Выметайся оттуда!

— Ладно, ладно, понял, — ответил я. — Все это у вас в дневном меню.

— На выход, на выход!

— Скоро ли вы откроете шведский стол?

Но ключник не отличался начитанностью. Он сказал:

— Или ты выходишь, или я зову легавых.

Я кое-как поднялся на трясущиеся ноги и произнес голосом юродивого:

— Вя-вя-вяяяяяя, вя-вя-вяяяяяяя, ну, давай, поймай меняяяяя...

— Ну, ладно, гад! — воскликнул хозяин заведения и широким шагом двинулся в мою сторону, но споткнулся о стул и упал.

Норовя совершить обходной маневр, я врезался в стену, попятился и натолкнулся на какую-то будку, потом — на вешалку и, наконец, на кассовый аппарат. Я обхватил его руками и замер, будто шар в бильярдном автомате.

По крайней мере, мне удалось обойти противника с фланга, и он больше не преграждал мне путь к дверям. Я слышал, как ключник ворочается в глубине зала, то и дело падая и бормоча:

— Ну, где ты? Подожди, дай только до тебя добраться... Ну, где ты, где?

Видимо, ключник был слишком взбешен и не догадался включить свет, что вполне меня устраивало.

Я на цыпочках шмыгнул к двери, споткнулся о ящик для рассады (он-то здесь зачем?), набитый пластмассовыми розами с острыми шипами, и преодолел остаток пути на четвереньках. Оставаясь в этом положении, я выглянул за дверь и увидел, что коренастый в кепке стоит футах в двадцати слева, привалившись к витрине магазинчика. А справа на углу маячили янтарные глаза неподвижного «кадиллака».

Но тут я заметил стайку подростков, приближавшихся ко мне со стороны Шестой авеню. Они болтали, не слушая друг дружку; некоторые размахивали руками. Ватага шла плотной фалангой, будто была заключена в какой-то невидимый ящик. Я не мог сказать, мальчики это или девочки. Вероятно, всего хватало. Они были облачены в мешковатые брюки и пиджаки, и фигуры их отличались эдакой бесполой стройностью. Если это были мальчишки, то слишком длинноволосые, если девчонки, то наоборот. Если это были мальчишки, значит, у них ломался голос. Если девчонки, то, судя по голосам, они злоупотребляли куревом. Все шагали причудливой поступью людей, только что слезших с мотоциклов.

Я разогнулся, отряхнулся, и, как только подростки поравнялись со мной, быстро вышел из закусочной, затесался в самую середку стаи и громко сказал:

— Эй, банда, слыхали про многоножку, у которой плоскостопие?

Никто не обратил на меня никакого внимания. Подростки перебирали ногами, махали руками и мололи языками, так что мне оставалось лишь хлопать ушами и глазами. Мое появление не внесло ни малейшей сумятицы в их плотные ряды. Шагавший слева от меня юный человек излагал содержание кинофильма.

Чуть впереди кто-то описывал куртку, которую он (она) видел(а) в аэропорту.

Справа и чуть сзади развернулось обсуждение внешней политики США, а впереди шло восхваление университета Мехико. На крайнем левом фланге звучали пылкие речи в защиту противозачаточных пилюль.

Коренастый в кепке отступил в какое-то темное парадное. Проходя мимо, я увидел лишь его грозно горящие глаза.

«Кадиллак» обогнал нас и остановился на углу впереди.

На Пятой авеню мой взвод повернул напра-во. Я по-прежнему норовил запутать «кадиллак», вынуждая его блукать по улицам с односторонним движением, а на Пятой авеню оно как раз одностороннее, и все едут на юг.

Поэтому здесь я покинул своих товарищей и свернул в противоположную сторону, бросив напоследок:

— До встречи, крокодилы!

— До свидания, мил-человек! — крикнул мне вслед кто-то из подростков, и я отметил про себя, что он (она) весьма любезен(на).

Коренастый в кепке снова шествовал за мной, но устремившийся вобъезд квартала «кадиллак» застрял перед красным светофором на Пятой авеню. Увы, светофоры имеют свойство менять цвет, поэтому, прежде чем я добрался до Тридцать седьмой улицы, за спиной опять послышалось знакомое шуршание покрышек, и «кадиллак» снова сел мне на хвост.

Позвольте заметить, что все это время я пребывал в состоянии дикого ужаса. Именно он гнал меня вперед, не давая остановиться. И именно благодаря ему я вдруг открыл в себе такое свойство, как мнительность. Я всегда знал, что мне присуща робость, но теперь вдруг стал рассматривать эту черту своего характера как балласт, ненужный багаж, от которого необходимо избавиться, чтобы удержаться на плаву в штормящем море.

Долго ли я смогу ее давить? Меня преследовали и пехота, и моторизованные части. Было уже почти девять, и в оживленном торговом районе, по которому мы продвигались, начиналась бурная деятельность по сворачиванию кипучей деятельности. Вскоре улицы станут относительно безлюдными, закроются последние лавочки и забегаловки, река машин на Пятой авеню обмелеет. И уж тогда, в темноте, тишине и пустоте убийцы прихлопнут меня, будто комарика.

Я пересек Тридцать седьмую улицу, посмотрел направо и не увидел «кадиллака». Должно быть, его продвижению помешали красные светофоры. Я по-прежнему держал путь на север, коренастый в кепке отстал от меня чуть ли не на квартал.

Пересекая Тридцать восьмую улицу, я оглянулся и заметил «кадиллак», который пер через перекресток в квартале от меня, раскачиваясь, будто океанский лайнер на высокой волне.

Что ж, по крайней мере, я доставлял им хлопоты. Пока я споро шел на север по Пятой, «кадиллак» был вынужден выписывать кренделя, будто горнолыжник на трассе слалома: на восток, к Мэдисон-авеню, потом — один квартал на север, затем — два квартала на запад, к Шестой, опять квартал на север, два — на восток к Мэдисон, снова квартал на север и так далее.

Прекрасно. Может, они и настигнут меня, но это обойдется им не в один галлон бензина.

На Тридцать седьмой улице «кадиллак» надолго исчез из поля моего зрения, и лишь на подходе к Сороковой я увидел, что преследователям надоела эта игра. Черный лимузин стоял перед библиотекой, неподвижно поджидая меня. Черта с два. На Сороковой я свернул влево, прочь от «кадиллака», торопливо миновал библиотеку и увидел справа от себя приветливый сумрак парка Брайэнт. Слишком приветливый. Я мог войти в парк в сопровождении коренастого в кепке, но обратно выйдет только он один. А утром в зарослях плюща кто-нибудь найдет мой труп, если еще кто-нибудь не сопрет его ночью.

Нет. Я прошмыгнул мимо парка, свернул направо, на Шестую авеню, и устремился к ярким огням оживленной Сорок второй улицы. Добравшись до угла, я увидел еще одну сплоченную компанию и проворно влился в нее. На сей раз я знал, какого пола мои спутники. Правда, сами они пребывали в полном неведении по данному вопросу. При моем появлении все загалдели, заверещали и принялись суетиться вокруг меня.

— Смотрите-ка кто к нам пожаловал! — вскричал(а) один (одна) из них, хлопая накладными ресницами. — Крутой мужик!

Полагаю, с учетом всех обстоятельств я был обязан расценить это замечание как похвалу.

— Откуда ты такой миленький взялся? — спросил(а) меня другой (другая). — Неужто матросик с кораблика?

Мне вдруг подумалось, что я на волосок от участи куда худшей, чем какая-то там смерть. Приняв решение в пользу меньшего из зол, я не без труда отбоярился от верещащей стайки и юркнул в весьма кстати подвернувшуюся книжную лавку.

Видать, судьбе было угодно, чтобы я бросался из крайности в крайность.

Лавчонка оказалась насквозь гетеросексуальной, вдоль и поперек гетеросексуальной. Мужи сурового вида, с густыми сросшимися бровями, перебирали журналы на полках, любовались голыми девицами, листали скабрезные книжки в бумажных обложках. От всего этого веяло заскорузлым убожеством, казалось, ни одному из здешних покупателей не по карману даже третьеразрядная шлюшка.

Лавчонка была тесная, почти битком набитая любопытными дядями, всячески старавшимися не смотреть друг другу в глаза. Я протиснулся сквозь толпу, заметил небольшую зеленую дверь в дальней стене, добрался до нее, открыл и переступил порог как раз в тот миг, когда кассир в другом конце помещения поднял голову и рявкнул:

— Эй, куда это вы пре...

Больше я ничего не слышал, потому что уже захлопнул за собой дверь.

Я очутился в пустой комнате, озаренной светом свисавшей с потолка угрюмой пятнадцативаттной лампочки. В противоположной стене виднелась завешенная портьерами дверь, за которой оказалась еще одна тесная камора.

Вокруг стола стояли трое мужчин, любовавшихся россыпью похабных глянцевых снимков. Вскинув головы, они увидели на пороге меня, вздрогнули и побросали фотографии, как будто те вдруг вспыхнули у них в руках.

— Облава! — заорал один из них, и все трое в мгновение ока выскочили из каморы через дверь в дальней стене.

Я на миг замешкался у стола, чтобы взглянуть на снимки, и увидел, что на них запечатлены совершенно невероятные с точки зрения анатомической науки хитросплетения мужских и женских тел. После чего последовал за спешно отбывшей троицей.

Она уже смылась. Впереди не слышалось ни топота ног, ни отчаянных сдавленных воплей. Я был в длинном темном коридоре, в конце которого виднелась дверь с дымчатым стеклом. Подбежав к ней, я обнаружил, что дверь заперта, и нерешительно повернул назад. В коридор входили двое мужчин тот, что сидел за кассой, и еще один, здоровенный плечистый парень в бордовом свитере. Оба сжимали в руках обрезки труб и, похоже, были настроены очень серьезно.

На полпути между нами в левой стене была закрытая дверь. Скрестив пальцы, я бросился к ней. Полагаю, мои преследователи решили, что я атакую их: оба застыли, подобрались и изготовились к бою. О чудо из чудес. Дверь не была заперта. Я шмыгнул в нее, увидел перед собой лестничный пролет, ведущий вверх, и бросился на штурм, перескакивая через три ступеньки за раз.

Преодолев четыре таких пролета, я запыхался и очутился на крыше. Такая планировка здания показалась мне неудачной: если преследователи настигнут меня, то попросту сбросят вниз. Я подошел к краю крыши и увидел в нескольких милях под собой улицу. Брр-р!

Да, но. Справа от меня, через три или четыре дома, располагался один из кинотеатров, каких полно на Сорок второй улице. Крыша его была вровень с той, на которой я стоял, и на стене кинотеатра виднелась пожарная лестница, которая вела вниз, до самого навеса над входом. А возле входа я разглядел очень высокую приставную лестницу, на ней стоял тощий-претощий человек, менявший вывески с названиями кинофильмов.

Пока я размышлял о несовершенствах своего замысла, ведшая на крышу дверь со скрежетом распахнулась, и я решил больше не тратить времени на пустые раздумья. Не оглядываясь и даже не зная, кто догоняет меня, я взапуски дунул по крышам, а потом стал спешно спускаться по пожарной лестнице кинотеатра.

Не сказал бы, что страдаю патологической боязнью высоты, но, вероятно, лишь потому, что не считаю боязнь высоты патологией. Ведь если вы слишком быстро перемещаетесь сверху-вниз, то можете погибнуть. И если люди не боятся высоты, значит, они просто не задумывались о том, что происходит, когда человек очень торопится достичь тротуара. Я же об этом задумывался. А посему чувствовал себя хилым, жалким, напуганным, встревоженным и чересчур тяжелым для этих железных прутиков пожарной лестницы. Мне казалось, что я вот-вот сорвусь, пробью навес кинотеатра, будто сброшенный с крыши несгораемый шкаф, и врежусь в тротуар, после чего сделаюсь очень похожим на сдобренную кетчупом яичницу-болтунью.

Удивительное дело: мне удалось благополучно спуститься по этой лестнице. Навес кинотеатра был сделан из тонкой кровельной жести и покрыт черной краской. Он прогибался и гремел под ногами. Оглянувшись и подняв голову, я увидел на крыше двоих работников книжной лавки, которые смотрели вниз, но не предпринимали попыток спуститься, а лишь угрожающе потрясали обрезками труб.

Стоявший на приставной лестнице молодой человек совсем чуть-чуть не доставал макушкой до навеса. Когда я склонился к нему и сказал:

«Приветик», юноша вздрогнул и едва не грянул оземь вместе с лестницей, но изловчился и, ухватившись рукой за навес, вновь обрел равновесие, что пошло на пользу нам обоим.

— Извините, — продолжал я, спуская ноги с навеса и осторожно придвигаясь к лестнице, — я только хотел...

Юноша уцепился за навес обеими руками, разинул рот и выпучил глаза. К счастью, его ноги стояли на второй перекладине, и я мог ступить на верхнюю, не рискуя сверзиться с нее, а потом отпустить навес и ухватиться за железный кронштейн для букв, прикрепленный к стене.

— Это займет всего минуту, — сказал я, пытаясь ободрить юношу и не допустить возникновения споров и драк на верхушке лестницы. — Если бы вы могли... э... если бы позволили мне... протиснуться мимо вас...

Я спустился на следующую перекладину, медленно разминулся с юношей, не касаясь той перекладины, на которой он стоял, и норовя нащупать правой ногой третью сверху. Наши лица были всего в нескольких дюймах друг от друга. Юноша по-прежнему безмолвствовал и лишь таращился на меня. Его физиономия казалась замороженной.

— Еще две секунды, — прокряхтел я, понимая, что у меня словесный понос. Юноша даже не слушал моих разглагольствований, но я продолжал вещать, потому что ужас действует на каждого человека по-разному. Этого парня он сковал и обездвижил, а мне развязал язык.

Наконец я миновал юношу и сказал:

— Благодарю. Большое спасибо. Весьма признателен. Мне пора. Теперь вы можете вернуться к работе...

И возобновил спуск, который и дальше сопровождался обильными словоизлияниями.

Я уже готовился ступить на тротуар, когда мой невольный благодетель там, на верхотуре, наконец-то обрел дар речи и гаркнул:

— Смотри, куда прешь!

Глава 29

Почему-то мне не сразу удалось уснуть, и в среду я поднялся с кровати аж без четверти одиннадцать. Натягивая одежду, я продолжал переживать свои сновидения, сводившиеся едва ли не к одним падениям с огромной высоты в пасть желтоглазой кошки, похожей на «кадиллак». В итоге я лишь с третьей попытки сумел надеть одинаковые носки. Умывшись и выпив чашку кофе, я почувствовал себя немного лучше и решил начать день с просмотра приношений почтальона.

Почтальон, по обыкновению, принес всякий хлам. Я сел в кресло у камина и принялся читать.

Моей двоюродной сестрице Мейбл приспичило заниматься в театральной студии. Граждане против преступности (почетный председатель — сенатор Эрл Данбар) снова просила у меня денег на искоренение всяческой уголовщины.

«Субботние вечерние известия» хотела, чтобы я позолотил кармашек «да» в редакционной анкете, за что обещала мне восемнадцатилетнюю подписку на себя всего по двадцать семь центов за номер. Какой-то слепой, не нуждающийся в посторонней помощи, уведомлял меня о том, что вышил моими инициалами недорогие носовые платки и шлет мне образцы. Некая спятившая фирма направляла маленький квадратный кусочек прозрачной клеенки и сообщала, что я еще могу успеть заказать сшитые из того же ужасного материала чехлы для сидений своего автомобиля. Национальное общество борьбы с минускальным митозом нуждалось в деньгах, чтобы избавить мир от этого страшного недуга.

Я прочел все письма (и все инициалы) с великой дотошностью, после чего швырнул их в камин. Уцелел только кусок клеенки: я подозревал, что он не загорится, а расплавится и наверняка будет вонять.

Едва не сохранил я и письмо из ГПП. Казалось, оно адресовано мне лично.

Я даже подумал, а не дядюшка ли Мэтт составил его? Послание начиналось словами: «Уважаемый гражданин! Если тебя когда-либо обманывал один из восемнадцати тысяч мошенников, которые вершат свой грязный промысел в наших Соединенных Штатах; если ты — член трехмиллионной армии жертв взломщиков и домушников...» И т.д. и т.п. Дальше шли более общие фразы, но первые строки задели меня за живое. Был ли я обманут одним из восемнадцати тысяч ныне действующих мошенников? Слушайте, почетный председатель Эрл Данбар, автор означенной бумаги: да меня обманывали все эти мошенники! И письмо тоже отправилось в огонь.

Собирая завтрак, я снова принялся размышлять, как мне быть с деньгами.

Возможно, профессор Килрой прав, и я не буду в безопасности, пока не избавлюсь от них, отдав на благотворительные нужды. Может, тогда братья Коппо оставят меня в покое? Я уже мусолил этот вопрос вчера вечером, когда пытался заснуть, но так и не нашел толкового ответа на него. И вот сегодня он снова стоит передо мной.

Беда была в том, что вопрос подразделялся на тысячу подвопросов, а те, в свою очередь, имели по тысяче вариантов положительных, отрицательных и уклончивых подответов. Я должен отказаться от этих денег, потому что на них кровь, потому что ради них люди лгали и убивали ближних. Но нельзя позволить братьям Коппо запугать себя. Но они уже меня запугали. Но с такими деньгами я смогу нанять себе какую-нибудь охрану. Но разве могу я при таких деньгах доверять этой охране? Но ведь деньги мои, и я имею право распоряжаться ими по собственному усмотрению. Но ведь, по сути дела, они мне не нужны, ибо я уже имею все, что хочу иметь. И т.д. и т.п. и проч. Но, но, но, но, но ведь, но ведь, но ведь, однако, однако, хотя...

Что ж, я могу быстро избавиться от этих денег, пожертвовав понемножку каждому чокнутому, приславшему мне письмо. И глазом не успею моргнуть, как деньги исчезнут без следа. Но вот поверят ли мне братья Коппо? И, что гораздо важнее, хочу ли я, чтобы братья Коппо указывали мне, как жить?

Наконец, самое важное: хочу ли я, чтобы братья Коппо указывали, сколько мне жить и когда умереть?

Если подумать, то зачем мне эти деньги? Я не собирался вселяться в квартиру дяди Мэтта, равно как и в любое другое роскошное жилище. Я был вполне доволен своей работой и не намеревался ее бросать. Чем еще мне заниматься и куда девать время? Эти деньги могли помочь мне только в одном — стать нервным и издерганным стражем собственной мошны, навеки превратиться в то, что профессор Килрой так метко назвал пуганой вороной.

При моей глупой доверчивости я попаду в дурдом меньше чем через полгода.

Так, может, и впрямь стоило найти хороший благотворительный фонд, отдать туда всю кубышку, раструбить об этом и вернуться к привычной жизни, которая вполне устраивает меня?

Как бы не так! Это равноценно признанию поражения! Я не хотел идти на поводу у горстки воров, не хотел чувствовать себя побежденным, затюканным и запуганным. И т.д. и т.п. и проч. Снова и снова. Одно и то же.

А, черт с ним. Не буду спешить с решением. В моем колчане еще оставалась одна стрела. Сегодня же загляну к Прескотту Уилксу, стряпчему, чье раздраженное и несколько загадочное письмо я обнаружил в квартире дяди Мэтта. Мне хотелось узнать, какого рода юридические услуги оказывала дядьке фирма Прескотта, почему дядька отказался от этих услуг и что означала завуалированная угроза в письме.

Позавтракав, я просмотрел телефонный справочник и узнал, что «Лэтэм, Кортни, Уилкс и Уилкс» обретается по адресу Пятая авеню, 630. Ага, да это же Рокфеллеровский центр. Очень хорошо.

В начале первого я вышел на улицу и тотчас угодил в объятия Райли.

Схватив меня в охапку, он заорал:

— Попался, чертов дурень!

И поволок меня к полицейской машине без опознавательных знаков.

Глава 30

На последнюю автомобильную прогулку меня все-таки не повезли. Райли подкатил к полицейскому участку и завел меня внутрь.

— Телефонный звонок, — потребовал я.

— Потом, потом, — ответил он, после чего отволок меня к камерам в глубине здания, велел запереть в одну из них и добавил:

— Это для твоей же пользы.

— Требую телефон, — повторил я, но Райли только покачал головой и удалился.

Какое-то время я неистовствовал и бушевал — орал, тряс лязгающую дверь своего узилища, и так далее. Но никто не обращал на меня ни малейшего внимания, и вскоре я затих.

Хорошо, что я плотно позавтракал, ибо принесенный мне обед даже не выглядел съедобным. Спустя какое-то время сонный охранник забрал поднос, а когда я напомнил, что имею право на один телефонный звонок, он притворился глухонемым и зашаркал прочь.

В начале третьего другой охранник отодвинул засов моей камеры, и я сказал ему:

— Мне надо позвонить.

— К вам посетитель, — ответил он.

— Что? — я недоверчиво выглянул в коридор. Интересно, кто это ко мне пожаловал?

— Посетитель, — терпеливо повторил охранник. — Хорошенькая молоденькая женщина. Не заставляйте ее ждать.

— Герти? — я не хотел произносить это имя вслух, но оно само сорвалось с языка.

— Она не назвалась, — ответил охранник. — Пошли.

Мы пошли. Он отвел меня в грязное помещение, где стоял длинный стол, окруженный стульями, на одном из которых сидела Карен Смит. Я посмотрел на нее и сказал:

— О!

— Джек сообщил мне, что ты тут, — ответила Карен. — Я пришла тайком от него.

— Правда? — я покосился на охранника, который стоял в дверях и делал вид, будто не слушает нас, потом опять посмотрел на Карен. Мне не показалось, что от нее исходит большая опасность. Пальто Карен было расстегнуто, являя миру розовый свитер и белую юбку. Коль скоро я принял решение выяснить, кто что замышляет, то подошел к столу, сел напротив Карен и спросил:

— Итак?

— Ты сердишься на меня, — ответила она. — Я знаю, это все из-за расписки.

— Из-за расписки?

— Той, что ты оставил на кофейном столике. Районный совет по благоустройству, кажется.

— О! — в угаре последующих событий я напрочь забыл об этой проклятущей расписке, но теперь вспомнил. А заодно вспомнил, где взял деньги, которыми заплатил за нее, и почувствовал, что заливаюсь краской.

Тем временем Карен вела такую речь:

— Я чувствую себя виноватой. Ты не мог знать, что я не давала согласия на взнос. Ведь проситель вполне мог прийти с моего ведома. Поэтому я считаю, что должна возвратить тебе деньги. А когда Джек поймает того человека, он...

— Карен полезла в сумочку, но я замахал руками и сказал:

— Нет, нет, пожалуйста, не надо. Все в порядке, право слово, не надо.

— Я так хочу, — заявила она. — В конце концов, ты был моим гостем.

— Нет, — ответил я. — Пожалуйста. Ты ничего мне не должна.

— Но я чувствую себя...

— Э... нет. По правде сказать, — я откашлялся и посмотрел на охранника, который, казалось, заснул стоймя. — По правде сказать, это я твой должник. Видишь ли, у меня не нашлось достаточной суммы, и...

— Но в доме не было денег, — сказала Карен.

— Э... были...

— Ах, в туалетном столике!

Я отвел глаза.

— Но как ты о них узнал?

Я принялся изучать свои ногти. Они были чистые, но тем не менее изучение затянулось. Наконец я пробормотал:

— Обычно я не такой... Хочу, чтобы ты знала. Просто там нечем было заняться, некуда себя деть...

— И ты решил покопаться в моих пожитках.

Я кивнул с несчастным видом.

— Ой, бедняжка! — воскликнула Карен. — Мне даже в голову не пришло.

Мы бросили тебя одного. Удивительно, как тебя удар не хватил.

— Ну, все было не так уж плохо...

— Как ужасно мы поступили. Поэтому ты и ушел?

Наконец я поднял глаза. Серьезное лицо Карен выражало сочувствие.

По-видимому, она все же склонилась к мысли, что я — не сексуальный маньяк, шарящий по женским спальням. И на том спасибо.

— Нет, — ответил я. — Просто в понедельник днем кто-то позвонил.

— Позвонил?

— Какой-то мужчина. Назвал меня по имени, а потом хихикнул и сказал:

«Ага, вот ты где». И повесил трубку.

Глаза Карен округлились.

— Убийца?

— Кто же еще?

— Ой, Фред, неудивительно, что ты убежал!

— Они могли звонить из будки под окном.

— Конечно! Но почему ты нам не сказал? Почему не позвонил вечером, когда я вернулась с работы? Почему не позвонил Джеку?

— Я никак не мог понять, откуда они узнали, где я. До сих пор теряюсь в догадках.

Ее глаза полезли на лоб.

— Ты думаешь, это мы с Джеком? Но зачем нам... Как мы могли... Как ты мог...

— Откуда они это узнали, Карен?

— Я им не говорила! Никому не говорила!

Глядя, как ярость и потрясение ведут в ее душе борьбу с дружеским участием, я почти поверил Карен. Теперь я был убежден, что она — всего лишь невинная пешка. Впрочем, как и я сам. Так я ей и сказал:

— Я верю тебе, Карен. Но как я мог знать тогда? И можно ли теперь доверять Райли?

— Но ведь Джек — твой друг!

— Говорят, любимым изречением моего дядьки было: имея полмиллиона долларов, человек не может позволить себе иметь еще и друзей.

— О, как это цинично, Фред. Пожалуйста, не превращайся в циника. Не давай деньгам изменить тебя.