Долтону заплатили за то, чтобы он расчистил для Джемисона путь к обладанию всей долиной. Это означало, что нужно выгнать тех, кто уже владел этими землями, и среди них была Джуд. И в самом худшем случае простого давления могло оказаться недостаточно.

Как мог Долтон запугивать женщину, которая заботилась о нем, когда он был беспомощным, и, делая это, умудрилась вместе со своей семьей поселиться в его огрубевшем сердце? Если бы она получила деньги в обмен на свое милосердие, его совесть была бы чиста. И одно то, что у него еще сохранилась совесть, было для Долтона весьма удивительно. Он полагал, что утратил угрызения совести давным-давно, еще в детстве, когда его заставили понять жестокую правду жизни. Жизнь была работой за деньги, ничего не давалось бесплатно, и все нужно было заработать.

У него была работа – работа на Джемисона. Долтон дал свое твердое слово и взял деньги. Его не касались мотивы поведения Джемисона, его права или даже моральная сторона дела. Услуги должны оплачиваться, долги нужно платить. Это был принцип, на котором основывалась его честность, один из тех принципов, от которых Долтон не мог отступить – даже под воздействием эмоций, а он поклялся, что чувства никогда не будут вмешиваться в его профессиональные дела.

Закончив раздеваться, Долтон вытянулся на огромной мягкой кровати. Его чувства к Джуд Эймос не должны были иметь отношения к его действиям. В мире, где мало что требовало чести, он пообещал не идти на компромисс со своей собственной. Честь была тем, чему он оставался верным в самые худшие времена, и сейчас он не мог поступиться ею – Даже ради женщины, которая никогда не приняла бы то, что он делал в прошлом и что готов был делать снова. Достойного отступления не было, и Долтону лучше всего было заниматься тем, для чего его наняли. А если Джуд упрямо вклинивалась в середину, это ее собственный выбор, неподвластный Долтону. Не он создал проблему, беспокоившую эту долину, но ему заплатили за то, чтобы он ее разрешил, и если Джуд не пошевелится, он проедет прямо по ней. Здесь не было места ничему личному.

– Ты видела, как они отступили перед ним? А у него не было вообще никакого оружия!

– Да, видела. – Натягивая через голову ночную рубашку на Сэмми, Джуд старалась сохранять спокойствие. Ей меньше всего хотелось выслушивать, как Сэмми обожествлял Долтона Макензи. – Сэмми, сиди спокойно и дай мне твою руку.

Облегчив ей задачу, его рука проскользнула в рукав, Джуд потянула рубашку вниз и увидела сияющие мечтательные глаза брата.

– Он молодчина, правда?

– Кто?

– Мак.

– Да, он молодчина, все правильно. А теперь иди спать. – Она подтолкнула Сэмми в спину, но он уперся.

– Он ведь пришел как раз вовремя.

Джуд и сама думала точно так же. Правда, она не спросила Долтона, как это получилось, что он появился там именно в тот самый момент. Возможно, он вышел, просто чтобы покурить, и услышал шум. Возможно. Возможно, он вышел вслед за ней и оставался позади, чтобы посмотреть, как она сама справится с грубиянами. Она совсем плохо справилась. Джуд не знала, что ее больше огорчило: что она не смогла противостоять им или что Долтон видел, как это ее расстроило. Джуд всегда боролась со своими обидчиками, без страха встречая их лицом к лицу, но этим вечером она испугалась, и, если бы Долтон не появился в тот момент, она убежала бы далеко и быстро, чтобы спастись от того ужаса, который охватил ее, когда она почувствовала, что беззащитна и бессильна против них. И тогда могло бы произойти что-нибудь ужасное: они могли бы побить Сэмми – или еще хуже; они могли бы отколошматить ее своими грязными грубыми руками – или еще хуже, и никто ничего не услышал бы и не пришел бы на помощь. Она была парализована их наглыми угрозами, и этого чувства она никогда не забудет и никогда им не простит.

Можно было спастись от ощущения этой леденящей, откровенной паники, уступив запугиваниям Джемисона, а можно было сопротивляться им, твердо стоя заодно со всеми соседями. Но в любом случае дорогие ей люди пострадают от ее решения, будь оно правильным или нет. Справедливо ли постоянно подвергать их опасности, просачивающейся в долину, как всепроникающая зараза – зараза, которой был страх? Имела ли Джуд право требовать, чтобы они покинули единственный дом, который у них был, потому что какой-то богатый наглец сказал, что они должны уехать? Почему-то это казалось несправедливым. Но если они останутся, без борьбы не обойдется. А это означало согласиться с Тенди Барретом и его идеями, если только нельзя будет достичь мирного компромисса.

Но сейчас был уже поздний час, и у Джуд не было никаких идей.

В этот момент ее отвлек от размышлений Сэмми, ворочавшийся на кровати, где когда-то спал Долтон Макензи. Ей немного странно было видеть брата снова в его собственной постели. В комнате еще витал образ Долтона, не давая ей покоя тем, чего она не способна была объяснить. Это был призрак, с исчезновением которого все становилось еще более пустым, и в этой пустоте эхом отдавался стук ее сердца.

– Я и-испугался этих парней, Джуд, – тихо признался Сэмми, когда она погасила лампу.

– Я тоже, Сэмми. Это нехорошие люди.

– Я не знал, что делать. Мне не нравилось, как они обращались с тобой, но я просто не знал, что делать. – Он произнес это виноватым тоном, и у Джуд сжалось сердце, в ней снова вспыхнул гнев на негодяев, которые терроризировали их. – Но Мак, он знал, что делать. Да, он точно знал, что делать. – Удовлетворенно улыбнувшись, Сэмми закрыл глаза, готовый погрузиться в сон.

А Джуд на много долгих, тоскливых часов осталась без сна.

Но в бессонные предутренние часы ее тревожили совсем не издевательства, которым она и Сэмми едва не подверглись в руках приспешников Джемисона. Ее непрестанно будоражило воспоминание о неожиданной силе мужского поцелуя, опустившего ее на уровень бессознательных ощущений, туда, где ничто – ни кем был Долтон, ни на кого он работал, ни его разочарование, когда он увидел, что она вовсе не красавица – не могло достучаться до ее разума.

Почему он поцеловал ее? Это не была необходимая благодарность. Он дважды вступился за нее, чтобы предотвратить опасность, и это было больше, чем просто расквитаться с долгом, который он, вероятно, чувствовал за собой. И нельзя сказать, что он испытывал недостаток в женском обществе,! Кэтлин Джемисон без всякого стыда ясно дала понять, что готова и хочет обеспечить отцовского наемника всем, чего он пожелает. Так почему Макензи отказался от горячей молодой красавицы, чтобы проводить домой Джуд и ее брата? И зачем был нужен поцелуй, когда ему гораздо проще было бы попрощаться и уехать?

В конце концов Джуд погрузилась в беспокойную дрему. Ей снилось, только снилось, что она танцевала, что играли скрипки и это она кружилась в объятиях Долтона. Во сне она была воистину прекрасна, с мягко завитыми волосами и в шуршащем вечернем платье, и Долтон с восторженным преклонением смотрел на ее лицо – такое тоже возможно в снах, – а реальную силу его объятий могла восстановить ее память. Он держал ее близко, так близко, как это было во дворе, так что ее платье и ее тело впечатались в него, повторяя каждый изгиб его мускулистой фигуры. И в ее сне она и Долтон, двигаясь в полной гармонии, медленно кружились, пока все вокруг них не стало расплываться от движения и пока в ее вселенной не осталось ничего, кроме негасимого света любви в его глазах.

Ей не хотелось расставаться с этим сном ради дневного света. Накануне Джуд поздно вернулась домой, и сейчас ни ее мысли, ни тело не торопили ее просыпаться. Она слышала отдаленные голоса Джозефа и Сэмми, занимавшихся своей повседневной работой, и запах подходившего теста щекотал ей ноздри. Наконец, когда стало ясно, что сны больше не вернутся к ней, Джуд со вздохами и ворчаньем поднялась к набросила на себя толстый халат, который вполне годился для короткого путешествия в укромное место.

Она уже возвращалась с необходимой прогулки по прохладному утреннему воздуху, когда случайно заметила привязанную у крыльца большую лошадь. Джуд смотрела на нее, и ее рассеянные мысли начинали выстраиваться в логическую цепочку: лошадь принадлежала Долтону Макензи, а это означало…

Она бросилась в заднюю дверь и взбежала по лестнице прежде, чем Джозеф успел сказать ей два коротких слова: «доброе утро». Сбросив свой скромный наряд, Джуд торопливо умылась и надела накрахмаленное платье из набивного батиста поверх единственной нижней юбки. В спешке она забыла про подходящие чулки и сунула босые ноги в грубые сапоги. Времени привести в порядок густую занавесь волос не было. Даже просто для того, чтобы собрать и стянуть их, понадобились бы лента и гребень, поэтому она решила оставить их ниспадающими с макушки на плечи. Не обращая внимания на сведенные брови Джозефа, Джуд подбежала к двери, а потом остановилась и сделала глубокий вдох, чтобы остудить огнем горящие от предчувствия щеки.

Они стояли в стороне от крыльца, склонив друг к другу головы, как маленькие мальчики, замышляющие какое-то озорство. Долтон стоял к ней спиной; ради теплого утреннего солнца он сменил свою плотную куртку на более легкую, которая превращала его плечи в широкую горную гряду. Джуд долго стояла, восхищаясь их формой и шириной, пока не задохнулась от возбуждения. Примерно в это время ее заметил Сэмми, он вскинул голову и ликующе улыбнулся широкой улыбкой.

– Доброе утро, Джуд. Смотри, чем Мак учит меня пользоваться.

Когда Долтон обернулся к ней, она с интересом взглянула и пришла в ярость.

В руках у Сэмми был «кольт» сорок пятого калибра.

Глава 13

– Боже мой, вы соображаете, что делаете? – Быстрыми шагами Джуд пересекла двор и выхватила из руки брата опасное оружие.

– Н-но, Джуд, Мак просто старался…

– Я понимаю, что он старался сделать. Иди в дом, Сэмми. Немедленно!

Никогда прежде Джуд не повышала на него голоса в гневе, и сейчас Сэмми прирос к месту, а от обиды его глаза стали наполняться слезами. Он взглянул на Долтона, но его друг, очевидно, был также поражен негодованием Джуд. Не найдя поддержки ни в растерянном взгляде Долтона, ни в недовольном виде сестры, он уныло поплелся к дому. В первый раз Джуд не сочувствовала брату и не пошла вслед за ним, чтобы смягчить обиду. Она повернулась к Долтону Макензи, и ее лицо пылало жаром, как раскаленные металлические оружейные гильзы.

__ Как вы посмели воспользоваться нашей доверчивостью и гостеприимством, чтобы вернуться и сделать… что-то вроде того, что вы делали сейчас? Я сказала вам, как отношусь к оружию и насилию, которое оно порождает, однако вы явились сюда за моей спиной и дали презренное орудие своего ремесла в руки такому мальчику, как Сэмми.

Долтон застыл. «Понятно, – с мрачным смирением подумал он, – то, чем я зарабатываю себе на жизнь, неизбежно вызывает осуждение. Нужно быть сумасшедшим, чтобы подумать, что можно найти каплю понимания мотивов моего поведения даже в таком сострадательном сердце, как у Джуд. Все сводится к одному: я зарабатываю на жизнь оружием, и она никогда-никогда не будет видеть во мне человека, способного делать что-либо иное».

– Я вовсе не собирался учить его заработать на жизнь оружейным стволом, Джуд. И он не мальчик, он вполне взрослый мужчина, мужчина, который расстроился, что вчера вечером не смог защитить свою сестру.

Об этом Джуд не подумала и на мгновение опешила, но только на мгновение. Ее тревога была слишком велика, а страх совершенно непреодолим, Джуд не могла остановиться и с яростью набросилась на Макензи:

– Причина не имеет значения. Дело в том, что Сэмми не способен постичь такое понятие, как насилие. Он видит в вас героя, способного появиться и отпугнуть негодяев. Вы дадите ему пистолет, и он будет думать, что может сделать то же самое. Только он не понимает, что они боялись вас из-за вашей репутации. Они заставят Сэмми выстрелить или убьют его. Он не оценивает последствий и не осознает, что если он прицелится и выстрелит, то может кого-нибудь ранить или убить. Неужели вы не понимаете, что делаете? Вы заставляете его отправиться в мир, порядков которого он не знает.

И тогда Долтон понял, понял все. Не он сам и не темные стороны его профессии так рассердили Джуд, она думала только о вреде, который может быть причинен ее брату, она только защищала, а не обвиняла. И что-то в глубине его души отозвалось на такую преданность.

– Сэмми – это все, что у меня есть, – закончила Джуд сердясь на себя за то, что ее голос слегка дрожал от переживаний. Она была потрясена, увидев Долтона у себя во дворе но еще большим ударом для нее было увидеть Сэмми с оружием с руке. Разве можно было ожидать, что она будет разумно мыслить? Разве могла она промолчать и не объяснить, чем вызвана ее паника? – Я не позволю вам снова принести в мой дом эту боль, – хрипло подытожила она.

Долтон не уклонился от пристального сверлящего взгляда Джуд, а лишь в полной растерянности смотрел на нее. Придя в ярость, Джуд Эймос просто преобразилась, С раскрасневшимися щеками, с глазами, потемневшими, как грозовые тучи, и волосами, шелковым водопадом ниспадавшими ей на плечи, она была невероятно волнующей. Как летний гром, она гремела от возмущения и наводила страх, разбрасывая вокруг себя электрические искры и электризуя воздух вокруг. Устоять против такого магнетического притяжения было совершенно невозможно, так что Долтон не стал и пытаться.

Обняв Джуд рукой за талию, он притянул ее и крепко прижал к себе. Она успела только коротко удивленно вскрикнуть, а затем, когда Долтон поцеловал ее, все связные мысли разлетелись. Дрожь пробежала по ней с головы до пят и обратно, добираясь до самых укромных мест, до мест, которые кричали, требуя его внимания. Кровь пульсировала у нее в груди, прижатой к его куртке, и Джуд, ощущая все его медные пуговицы, глупо подумала, не оставят ли они отметины у нее на теле, подобно тому как – она это чувствовала – его пальцы, нежно погружавшиеся ей в волосы, оставляют на ее сердце глубокие борозды.

– Я показал ему пистолет не для того, чтобы рассердить вас, – говорил Долтон, и Джуд чувствовала, как его губы шевелятся, произнося слова у самого ее рта, и изумлялась, что акт речи может быть таким же волнующим, как вкус поцелуя. – Я подумал, что вы здесь одна, а подобные люди рыщут повсюду. Сэмми попросил меня показать ему пистолет, и, я полагаю, дальше этого дело не зашло бы.

Безусловно, в этом был определенный смысл. Макензи проявил заботу о них единственным способом, который был ему известен. Джуд высказывала свои возражения словами – он знал, как положить конец угрозам с помощью ствола сорок пятого калибра. И постепенно из всех этих рассуждений на поверхность всплыла одна мысль – Долтон заботился о них.

Он приехал навестить их, потому что беспокоился. Он познакомил Сэмми с оружием, чтобы обеспечить им безопасность, несмотря на то, что самая большая угроза исходила от людей, вместе с которыми он работал. И точно так же самая большая угроза для Джуд исходила из ее слабости к Долтону. Джуд почувствовала, как остатки здравого смысла постепенно возвращаются к ней, давая время с неохотой принять все, что пришло. Заботился о них Долтон или нет, но быстро приближалось время, когда то, что он делал для заработка, вступит в конфликт с человеком, которым, как она поняла, он был на самом деле, и ее глупо раскрывшееся сердце и простодушная доверчивость ее брата окажутся как раз посередине. Как Джуд могла быть столь наивной, чтобы думать, что ни то ни другое не пострадает? Нагнув голову, Джуд спрятала ее под подбородком Долтона, все еще чувствуя, как он касается поцелуями ее волос, и в горько-сладостном удовольствии прикрыла глаза, потому что те желания, которые он пробуждал в ней, были неосуществимы и вели к безрассудству.

– Думаю, я должна извиниться за то, что накричала на вас, – пробормотала Джуд.

– Нет, не должны. – Он руками и губами поглаживал ее по волосам. – Это только я один виноват.

– Чтобы нам не пришлось еще больше сожалеть, вам вероятно, лучше уйти. – К удивлению их обоих, Джуд освободилась от того, чего хотела больше всего: от его объятий его прикосновений, его нежной заботы, и когда Долтон не пошевелился, чтобы уйти, она, которая взяла в привычку никогда ни от чего не убегать, убежала от него, пока еще могла собрать силу воли.

Пока Джуд торопливо шла к дому, Долтон оставался стоять во дворе, не получив приглашения остаться, но и не желая уезжать. Растущее влечение к Джуд заставляло его бороться с собой, ему становилось все труднее и труднее предъявлять какие-либо настоящие претензии к ее внешности. Она была порядочной, достойной уважения женщиной, сильной духом, с твердыми убеждениями. В ней не было ни следа искусственности, и, возможно, именно это не могло оставить его в стороне – чистота этой честной женщины. В эти качества у женщины он никогда не поверил бы, если бы сам не был тому свидетелем.

– То, о чем вы думаете, это хорошо. Оглянувшись, Долтон увидел старого сиу, стоявшего рядом с ним, а он даже не слышал, как тот подошел.

– Но то, что вы делаете, это неправильно, – добавил повар так же мягко.

– Так мне и сказали. – Догадываясь, что старик вышел, чтобы выставить его, Долтон направился к лошади, но следующие слова Джозефа остановили его.

– Его, их отца, застрелил в форте Ларами плохой человек, которому нужны были его деньги. Вот поэтому она ненавидит оружие. Оно принесло много горя в ее жизнь. Она боится, что вы принесете еще больше его к ее порогу.

Макензи замер, пораженный услышанным, но оно многое ему объяснило. Отца Джуд убили, и неудивительно, что она ненавидела профессию Макензи, удивительно только, что она не возненавидела его самого. Однако он не мог не высказаться в свою защиту, потому что был непричастен к той давней трагедии, во всяком случае, причастен не больше, чем к возникшим здесь неприятностям.

– Я не могу остановить то, что надвигается. Все началось еще до того, как я появился здесь.

– Если вы говорите об этом деле с владельцем ранчо, то да. Но ее беспокоит совсем не это. Она беспокоится за вас, потому что ей хочется заботиться о вас, но она не позволяет себе этого.

– Эти слова подтвердили то, на что Долтон надеялся и чего боялся в душе.

– Я уже раньше сказал, что не собираюсь обижать их.

– Да, так вы мне говорите. – И теперь, после того, что он видел, Джозеф еще меньше верил этому. – Эти двое, брат и сестра, они моя семья. Я потерял своих родных под солдатскими пулями, когда белые люди с их лихорадочной жаждой к желтым скалам выгоняли их из нашего дома. Меня не было с ними, когда они падали в снег, истекая кровью, как убитые животные, из-за этой жажды к тому, что не может принадлежать человеку. Они были мне родными, но в час их смерти меня не было среди них. Я, как вы, отказался от своего народа ради того выбора, который сам сделал.

– Какого выбора? – спросил Долтон, не представляя, что может быть общего между ним и этим древним индейцем.

– Еще когда мой народ был самым гордым племенем рерий, я допустил, чтобы белые люди соблазнили меня своими обещаниями. Я ходил в их миссионерские школы, стремясь узнать этих людей, чтобы жить с ними в мире. Дорога к моему уму стала дорогой к моему сердцу, когда я познакомился со своей учительницей, Люси Эймос, сестрой отца Джуд. Когда я женился на ней, во мне стали жить два человека: один из прежнего, а другой из нового, белого мира. Некоторое время это не имело значения, и мы были счастливы. – Старик вздохнул, его темные глаза потеплели от приятных воспоминаний о любимой жене и детях, которых им даровал Господь. Но счастливые времена быстро пролетели, и на горизонте собрались темные тучи. – Когда белые солдаты принесли несчастья моему народу, я думал только о своей новой семье. Они были белыми, но те, кто сначала был с нами в дружеских отношениях, с ненавистью и подозрительностью повернулись к нам спиной. Я боялся за безопасность родных и, вместо того, чтобы остаться и быть стойким, как мой отец, а до него его отец, я забрал семью и уехал с холмов, которые были нашим домом. А потом начались болезни, которые унесли мою жену и детей. Возвращаться назад было слишком поздно. Я, такой же наемник, как и вы, остался один, без людей, которым был бы нужен. Сюда, в эту долину, я пришел совершенно опустошенный, без всякой жизни в душе, надеясь, что скоро умру, и здесь познакомился с этим безрассудным, упрямым человеком и его семьей. Они приехали на Запад, потому что картины, нарисованные в письмах Люси Отактаи, соответствовали их мечтам о свободе в стране изобилия. И хотя я все прекрасно понимал, я позволил себе поверить, что их мечта осуществится. Мы обнаружили, что нужны друг другу. Я помогал им выжить на этой земле, а они дали мне повод снова вернуть жизнь в душу. Они стали моей новой семьей. Мы не сироты, когда нужны друг другу.

Долтон очень долго молчал, пораженный до глубины души, не понимая, зачем Джозеф рассказал ему о своем прошлом, не понимая, почему старик связывает себя с ним, как будто старается удержать его, когда он пытается отстраниться от него. И он задумался, какой особой силой обладает старый индеец, что может заглянуть в его беспокойную душу и увидеть на ней старые раны, а потом предложить еще одно из своих мудрых лекарств, которое снова сделает его целым и поможет обрести место в жизни.

– Пойдемте, – неожиданно сказал Джозеф, окончательно удивив Долтона, – завтрак готов, а я никого не отпускаю голодным.

Долтон колебался. Бисквиты Джозефа были совсем не тем, по чему он изголодался. В нем нарастала тяга к жизни, которую он увидел здесь, и к необычной семье, которая содержала станцию «Эймос». Было бы так просто стать частью этой жизни, если бы только его прошлое позволило ему.

Но это означало отказаться от обязательств, от обязательств, которые он не мог нарушить. Эти обязательства связывали его тем, что было для него превыше всего. Честь – за нее Долтон держался с тех пор, как открыл для себя, что означает быть мужчиной, и не соглашался ни на какие компромиссы. Здесь он в первый раз задумался над тем, что будет, если он сдастся. «Что ж, – подумал он, – вероятно, разумнее сесть на лошадь, пока я не поддался желанию уклониться от того, что требует долг».

Но в итоге он все-таки последовал за Джозефом, на каждом шагу называя себя дураком.

Джуд не знала, что делать с Сэмми. Когда она вошла в дом, он замкнулся, отказался разговаривать с ней и не желал слушать никаких объяснений и извинений. Ему было несвойственно сердиться или наказывать ее молчанием. Безусловно, это Долтон вбил между ними клин – Долтон, который выступал в роли отца; Долтон, который разжег воображение мальчика своим бесшабашным образом жизни и героическими поступками; Долтон, который не был связан ежедневными обязанностями на станции. Разве она может бороться с этим блистательным образом, убеждая Сэмми, что все, что она делает, это для его же пользы? Как она может заделать трещину между ними, если Сэмми не говорит ей, что скрывается за его хмурым, обиженным видом?

Наконец Сэмми обронил короткое замечание, ранившее Джуд в самое сердце:

– Мак единственный, кто всегда обращался со мной как с мужчиной. А ты не позволяешь ему сделать из меня настоящего мужчину.

Лишившись дара речи, Джуд в изумлении смотрела на брата. Ее первым побуждением было все отрицать, но она не могла найти подходящих слов. Она не знала, как ответить на его обвинение, потому что оно было справедливым.

Джуд никогда не смотрела на Сэмми как на мужчину и не способствовала его взрослению. Для нее он всегда будет ребенком, нуждающимся в ухаживании и защите. Убедив себя в этом, она давала ему ограниченную свободу, разрешая ухаживать за животными. Джуд считала, что воспитывает в нем чувство независимости, но на самом деле это было совсем не так, она проводила политику мягкого сдерживания, которая ее вполне устраивала. Она и на полшага не отпускала его от себя, а Долтон подтолкнул его сделать гигантский шаг. Джуд всего боялась и хотела крепче держать его, потому что без Сэмми что у нее останется? И сейчас, когда она поняла, что лишает своего брата права на взрослую жизнь из собственного эгоизма, у нее стало тяжело на сердце.

– Быть мужчиной не значит носить оружие, чтобы все вокруг боялись тебя, – прозвучало с порога их дома рассудительное заявление Долтона, и Джуд и Сэмми разом обернулись. – Быть мужчиной – это значит заботиться о тех, кто зависит от тебя, и защищать их; это значит не делать ничего по глупости и не гордиться тем, что обидел людей, которых любишь. Не требуется ничего особенного, чтобы прятаться за оружием и убегать в критической ситуации. Что трудно, так это пустить глубокие корни и следить, чтобы они принялись. Трудно всегда быть на месте, когда ты нужен, и понимать, когда уклониться от стычки, вместо того чтобы навлекать на себя неприятности. Не имеет значения, насколько ты взрослый, сильный или быстрый. Любой дурак может вытащить пистолет и отнять жизнь, но нужно быть мужчиной, чтобы посвятить свою жизнь семье. Ты понимаешь это, Сэм?

Взъерошенная голова медленно один раз кивнула.

– Я был не прав в том, что пытался сделать, потому что это противоречит желаниям твоей сестры. А именно она, а не я, каждый день рядом с тобой, и ты должен уважать ее за постоянную заботу. А сейчас ты делаешь мою ошибку еще более неприятной, потому что заставляешь сестру плохо думать о том, что она делает.

– Я… я не хотел. – У Сэмми задрожали губы, и он замотал головой, как делал его пес Бисквит, когда его стыдили за плохое поведение.

– Сэм, ты должен быть мужчиной и поддерживать в сестре надежды, должен защищать ее, потому что ей нужно, чтобы ты был рядом, так же как тебе нужно, чтобы она была тобой. Вот что такое семья. Во всяком случае, так мне говорили. Сам я плохой знаток таких вещей.

Но в его совете прозвучала подлинная правда, которая произвела впечатление даже на упрощенно мыслящего Сэмми и глубоко вонзилась в сердце Джуд. И когда они все сели за приготовленный Джозефом завтрак, Джуд была убеждена – ошибочно или нет, – что она никогда не полюбит другого мужчину так, как любила этого идеалиста-наемника Долтона Макензи.

За столом шел легкий разговор, а Сэмми быстро глотал еду, чтобы быть готовым встретить утренний дилижанс из форта Ларами. Когда он ушел, над тарелками с едой повисла тишина, разделяя странную пару, у которой сердца были заполнены друг другом. В маленькой комнате не было места, куда Джозеф мог бы тактично удалиться, поэтому он остался сидеть во главе стола – вынужденный неподвижный компаньон, и его присутствие делало невозможным личный разговор, в то время как головы молодых людей были переполнены интимными мыслями.

Каждый раз, беря в руку кружку с кофе или один из пышных бисквитов Джозефа, Долтон украдкой бросал взгляды на женщину напротив. Всегда ли у нее такие пухлые чувственные губы, заставляющие мужской рот тянуться к ним?

Или они все еще сохраняют форму его собственного рта? Вишневый джем на бисквите был бледным по сравнению с их теплым розовым цветом. Долтону невероятно хотелось наклониться над простым деревянным столом и отведать вкус этих сочных фруктов. «Ей нужно почаще улыбаться», – подумал он.

А ее глаза: то как гроза, а в следующее мгновение нежные, как пух на груди голубя. Если бы мужчина умел читать ее чувства по изменяющимся цветам, то не было бы секретов, которые она могла утаить от него. Джуд была женщиной, любившей свои секреты; ей нравилось быть плотно окутанной своими эмоциями. «Что она скрывает?» – задал себе вопрос Долтон. Для него было бы удовольствием заглянуть в ее тайны, раскрывшиеся перед ним – или под ним. Случайно встретившись с взглядом Долтона, Джуд слегка вздрогнула, ее зрачки потемнели и расширились. Он не извинился и не отвел взгляда, а, наоборот, настойчиво удерживал ее робкий взгляд, который постепенно затуманился смущением, когда Джуд осознала, что смотрит на Макензи как на мужчину, как на возможного любовника. И в ее ответном взгляде не было ни отвращения, ни сопротивления; в нем было лишь мечтательное сожаление.

– Если вы закончили, мистер Макензи, вам пора собираться, чтобы не опоздать.

– Мисс Эймос, я не собака, и меня не держат на поводке. Слегка покраснев, Джуд встала, и при этом движении он, как джентльмен, тоже поднялся. Кем бы он ни был, но в прошлом его научили хорошим манерам и проследили за его образованием. Если не семья, то кто?

Пока Джозеф возился с остатками завтрака, Джуд пошла проводить Долтона. Она остановилась на верхней ступеньке крыльца, не оставив Долтону никаких сомнений в том, что ему пора уезжать.

– Мне хотелось бы снова увидеться с вами, Джуд. В тот вечер я собирался пригласить вас на танец.

– Вы были поглощены другим, мистер Макензи.

– Занят – возможно, но не поглощен. – Горечь ее тона вызвала у него улыбку. – Если вас интересует, у меня нет никаких обязательств в этих краях.

– Из чего вы сделали заключение, что меня это интересует?

– Из того, как вы сердито смотрите на меня, а из ваших глаз сыплются искры, как при заточке стали.

– Вы ошибаетесь, мистер Макензи. – Джуд быстро зажмурилась, напуганная его проницательностью, но одновременно и довольная ею. Однако это не облегчило ей то, что она должна была сделать. – Как я уже говорила, нужно быть дурочкой, чтобы проявлять к вам какой-то интерес. Вы опасный человек, я это поняла с самого начала. Мы по разные стороны – вы и я, и, думаю, для вас будет неосмотрительно нанести нам еще один визит. Сэмми, Джозеф и я можем сами постоять за себя, как мы всегда это делали. Нам не нужна ваша помощь.

– Правда? – Его сухой и нарочито растянуто произнесенный вопрос напомнил ей те случаи, когда его помощь воспринималась скорее как провидение, чем как вмешательство. Она отвергала его, и Долтон инстинктивно собрался и яростно стал на свою защиту.

– Возможно, вы и не ходите на поводке у Джемисона, но вас наняли и платят именно за это. Вы будете выступать против моих друзей, против моих соседей и, если он прикажет, против меня, так что вас ждет холодный прием под моей крышей. Вы более чем щедро оплатили свой долг нам за то, что мы приняли вас и ухаживали за вами. Думаю, теперь для вас пришло время заняться своим делом.

«Прощайте» явно звучало в ее категорическом заявлении, и Долтон вдруг почувствовал, что ни сердцем, ни умом не может смириться с мыслью уехать отсюда и больше никогда не видеть эту волевую женщину.