8

Десять минут спустя я уже ехал на своем «форде» на север по шоссе «Золотой штат» и со страстью проголодавшегося начал думать об энчиладах Сокорро. До Игл Рок я добрался уже в сумерках и остановился перед большим старым двухэтажным домом с аккуратной лужайкой и цветочными садиками по бокам. Интересно, подумал я, завела ли Сокорро в этом году огородик за домом, и тут увидел стоящего возле окна гостиной Круца. Он открыл дверь и вышел на крыльцо в коричневой спортивной рубашке, в старых коричневых брюках и домашних шлепанцах. Круцу нет нужды переодеваться ради меня, а я рад приезжать сюда и видеть, как все тут ведут себя непринужденно, словно я один из них. В каком-то смысле так оно и есть. У многих холостых полицейских есть какое-нибудь местечко вроде дома Круца, куда можно время от времени заехать. Если живешь только своим участком и время от времени не общаешься с нормальными людьми, запросто недолго свихнуться. Поэтому ты находишь друга или женатого родственника и приезжаешь к ним для пополнения запаса веры.

Я называл Круца своим старым соседом, потому что когда мы двадцать лет назад закончили академию полиции, я перебрался в этот большой дом вместе с ним и Сокорро. Долорес тогда была еще грудной, а Эстебан только учился ходить. Больше года я жил у них в комнате наверху и помогал им оплачивать счет за жилье, пока мы не расплатились за свою форму и оружие и оба финансово окрепли. Неплохой это был год, и я до сих пор не могу забыть стряпню Сокорро. Она всегда говорила, что лучше станет готовить для мужчины вроде меня, способного оценить ее талант, чем для маленького худенького Круца, который ел мало и не ценил хорошую еду. Сокорро тогда была стройной, хотя и родила уже двоих, говорила с сильным испанским акцентом уроженки Эль-Пасо, почти таким же, как у коренных мексиканцев. Наверное, они жили очень хорошо до того самого времени, когда Эстебан настоял на своем и завербовался в армию, а потом погиб через два года. После этого они изменились, и никогда уже не станут прежними Круцем и Сокорро.

– Как себя чувствуешь, oso? – спросил Круц, когда я поднимался на крыльцо по цементным ступенькам. Я улыбнулся, потому что Сокорро первой начала звать меня «oso» еще в те дни, и даже теперь кое-кто из полицейских кличет меня «медведь».

– Ты не ранен, Бампер? – спросил Круц. – Слыхал, что парни на демонстрации дали тебе сегодня прикурить.

– Я в порядке, – ответил я. – А что ты слышал?

– Только то, что они тебя немного поприжали. Hijo la... Ну почему человеку в твоем возрасте обязательно надо в подобное ввязываться? Почему ты меня не послушал и просто не ездил по радиовызовам? Предоставил бы молодым с ними справляться. Так нет, полез выполнять собачью работу.

– А я как раз и приехал по вызову. С этого все и началось. Видишь, что получается, когда я держу чертово радио включенным.

– Ладно, заходи, старый упрямец, – ухмыльнулся Круц, придерживая открытой дверь с застекленной рамой. Где вы еще увидите в наши дни такую дверь? Это старый дом, но хорошо сохранившийся. Мне нравится в нем бывать. Мы с Круцем когда-то надраили наждаком все деревянное в гостиной, даже пол из твердого дерева, и с тех пор там все, как новенькое.

– Что у нас сегодня на обед? – спросил Круц, зачесывая назад свои густые, тронутые сединой черные волосы.

– Подожди-ка, – я принюхался к запахам из кухни, потом пару раз глубоко втянул в себя воздух и шумно выдохнул. Конечно, я ничего точно не мог сказать, потому что чиле и лук забивали все остальное, но я кое-что прикинул и притворился, будто знаю.

– Chile relleno, carnitas и cilantro с луком. И... подожди немного... энчилады и гуакамоле.

– Сдаюсь, – покачал головой Круц. – Осталось назвать только рис и бобы.

– Черт подери, Круц, arroz у frijoles, уж это само собой.

– Нюх, как у зверя.

– Сьюки на кухне?

– Да, а дети во дворе, но не все.

Я прошел через большую, строго обставленную столовую, в кухню и увидел Сокорро. Она стояла спиной ко мне и выкладывала рис огромной деревянной ложкой в две стоящие на столике миски. Конечно, она немного изменилась за двадцать лет и после девяти родов, но волосы у нее остались такие же длинные, черные и блестящие, как и раньше. Хотя она и прибавила фунтов двадцать, но все еще оставалась сильной и симпатичной женщиной с самыми белыми зубами, какие мне доводилось видеть. Я подкрался сзади и ткнул ее пальцами в ребра.

– Ай! – воскликнула она, роняя ложку. – Бампер!

Я крепко обнял ее со спины, а Круц хмыкнул и сказал:

– Ты его не удивишь, он все унюхал еще возле двери и знает, что ты ему приготовила.

– Тогда он не человек, – улыбнулась она, – у людей таких носов не бывает.

– Вот и я ему сказал то же самое, – сказал Круц.

– Садись, Бампер, – Сокорро махнула в сторону кухонного стола, который, хоть и был большим и старым, казался в огромной кухне затерянным. Но я видывал эту кухню забитой до отказа на следующий день после рождества, когда дети были еще маленькие, и я привозил им игрушки.

– Пива, Бампер? – спросил Круц и открыл две холодненьких бутылки, не дожидаясь моего ответа. Нам обоим до сих пор нравилось пить его из горлышка, и я опорожнил свою бутылку, не отрывая ее от губ. Круц, хорошо зная мои привычки, откупорил еще одну.

– Круц рассказал мне все новости, Бампер. Я была так рада об этом узнать, – сказала Сокорро, нарезая ломтиками луковицу. Глаза у нее блестели от слез.

– О том, что ты увольняешься и уезжаешь с Кэсси, когда она освободится, – пояснил Круц.

– Вот и хорошо, Бампер. Какой смысл здесь болтаться, когда Кэсси уедет. Я так на этот счет волновалась.

– Сьюки боялась, что твоя puta совратит тебя и отнимет у Кэсси, если Кэсси будет в Сан-Франциско, а ты останешься здесь.

– Puta?

– Твой участок, – пояснил Круц, глотнув пива. – Сокорро всегда называла его «puta Бампера».

– Cuidao! – сказала Сокорро Круцу. – Дети же прямо под окнами. – Я слышал, как они смеялись, потом Начо что-то прокричал, и девочки взвизгнули.

– Раз уж ты уезжаешь, мы теперь можем о ней говорить, верно, Бампер? – засмеялся Круц. – Твой участок – это puta, что совращала тебя все эти годы.

Тут я по его улыбке и голосу впервые заметил, что Круц успел приложиться к бутылке еще до моего появления. Я взглянул на Сокорро, она кивнула и сказала:

– Да, старый borracho пьет с тех пор, как пришел с работы. Говорит, хочет как следует отметить последний холостяцкий обед Бампера.

– Ладно, не шпыняй его особенно, – улыбнулся я. – Не так уж часто он бывает пьян.

– Кто пьян? – возмутился Круц.

– Ты уже на полпути, pendejo, – сказала Сокорро. Круц что-то пробормотал по-испански, я засмеялся и допил бутылку.

– Если бы не puta, Бампер сейчас был бы капитаном.

– Само собой, – отозвался я, подходя к холодильнику и доставая еще два пива для себя и Круца. – Хочешь, Сьюки?

– Нет, спасибо, – сказала Сокорро. Круц пару раз рыгнул.

– Схожу-ка я на улицу к детям, – сказал я и тут вспомнил о лежащих в багажнике подарках. Я купил их еще в понедельник, когда Круц пригласил меня на обед.

– Эй, сорвиголовы! – крикнул я, выйдя на крыльцо.

– Баааам-пер! – завопил Начо и помчался ко мне, спрыгнув с веревки на большом дубе, накрывавшем своей тенью почти весь двор.

– Ты уже стал совсем большой, можешь теперь есть сено и тащить фургон, Начо, – сказал я. Тут ко мне устремились все четверо, болтая о чем-то на ходу. Глаза у них блестели – они отлично знали, что я никогда не приезжаю на обед без подарков.

– А где Долорес? – спросил я. Теперь она была моей любимицей – самая старшая после Эстебана и копия матери в молодости. Она училась на предпоследнем курсе колледжа, изучала физику и была обручена со своим однокурсником.

– Долорес с Гордоном, где же еще? – ответил самый младший в семье Ральф – десятилетний круглощекий парнишка и тихий ужас семейства, вечно устраивающий всякие проказы и не дававший затихнуть шуму и гаму.

– А Элис?

– У соседей играет, – снова ответил Ральф. Вся компания: Начо, Ральф, Марта и Мария уже были готовы расплакаться, а я наслаждался ситуацией, хотя мне и было стыдно водить их за нос.

– Начо, – сказал я небрежно, – будь так добр, возьми у меня ключи от машины и вытащи кое-что из багажника.

– Я помогу, – пискнула Марта.

– И я, – подпрыгнула Мария – маленькая одиннадцатилетняя красавица в розовом платье, розовых носочках и черных кожаных туфельках. Она симпатичнее всех и со временем будет разбивать сердца.

– Я один пойду, – сказал Начо. – Мне помощники не нужны.

– Фиг ты один пойдешь, – сказал Ральф.

– Следи за своим языком, Рафаэль, – сказала Мария, и Ральф тут же показал ей маленький язычок. Мне пришлось отвернуться, чтобы не расхохотаться.

– Мама, – сказала Мария. – А Ральф делает нехорошие вещи!

– Ябеда! – буркнул Ральф и побежал вместе с Начо к машине.

Я медленно вернулся на кухню, смеясь на ходу. Круц и Сокорро улыбнулись, глядя на меня, – они знали, как я привязан к их малышам.

– Идите с Бампером в гостиную, Круц, – сказала Сокорро. – Обед будет готов через двадцать минут.

– Пошли, Бампер, – сказал Круц, вытаскивая из холодильника четыре бутылки и прихватывая открывашку. – Все никак не пойму, почему мексиканские женщины в старости становятся тиранами? В молодости они такие милые и послушные.

– Ах, в старости! Ты только послушай этого vie jo, Бампер, – сказала она, размахивая ему вслед деревянной ложкой. Мы пришли в гостиную, и я плюхнулся в любимое кресло Круца, потому что он на том настоял. Потом подтащил оттоманку и заставил меня положить на нее ноги.

– Черт возьми, Круц.

– Ты у меня сегодня на спецобслуживании, Бампер, – сказал он, откупоривая для меня пиво. – Выглядишь ты чертовски усталым, а сегодня мы, может быть, в последний раз видимся перед долгой разлукой.

– Я буду жить всего в часе полета от тебя. Думаешь, мы с Кэсси не будем время от времени прилетать к вам? А ты, Сокорро и дети не станете приезжать к нам в гости?

– Что, всем взводом? – засмеялся он.

– Уверен, мы будем часто видеться, – сказал я и отогнал появившееся у меня нехорошее ощущение, потому что понял: скорее всего будем видеться не так уж часто.

– Да, Бампер, – сказал Круц, усаживаясь напротив меня в другое старое кресло, почти такое же старое и удобное, как мое. – Я все боялся, что эта ревнивая сучка тебя не отпустит.

– Имеешь в виду мой участок?

– Верно. – Я подумал, как мне его будет не хватать. – Что это ты сегодня так расфилософствовался? Называешь мой участок проституткой, и все такое?

– У меня сегодня поэтическое настроение.

– К тому же ты нахлебался чего-то покрепче cerveza.

Круц подмигнул и бросил осторожный взгляд в сторону кухни, где громыхала кастрюлями Сокорро, потом подкрался к стоящему в столовой шкафчику из красного дерева и вынул из его нижнего ящика полупустую бутылку мескаля.

– А в ней есть червячок?

– Если и есть, я его выпью, – прошептал он. – Не хочу, чтобы Сьюки застукала меня с бутылкой. Меня немного беспокоит печень, так что мне вроде и пить нельзя.

– Это то самое зелье, что ты купил в Сан-Луисе? Тогда, в отпуске?

– То самое, последняя бутылка.

– Если ты ее высосешь, печень тебе больше не потребуется.

– Хорошая штука, Бампер. На, попробуй глоточек-другой.

– Ее лучше пить с солью и лимоном.

– Да пей. Ты же большой macho, черт побери. Вот и веди себя, как полагается.

Я сделал три осторожных глотка и тут же пожалел о содеянном, едва они достигли желудка. Пришлось тут же осушить бутылку пива, а Круц в это время хихикнул и тоже медленно отхлебнул из бутылки.

– Ничего себе! – выдохнул я. Постепенно пламя в желудке поутихло, свернувшиеся узлом кишки развернулись, и мне стало хорошо, а через несколько минут еще лучше. Именно такое лекарство и было необходимо моему телу.

– В Мексике не всегда на каждом углу можно отыскать соль и лимоны, – сказал Круц, возвращая мне бутылку с мескалем. – Настоящие мексиканцы разбавляют его просто слюной.

– Не удивительно, что они такие крепкие ребята, – выдохнул я после еще одного глотка и передал бутылку.

– Ну, как ты теперь себя чувствуешь, 'mano? – хихикнул Круц. Я расхохотался. Меня всегда дико смешит его глупое хихиканье – так он смеется только, когда немного пьян.

– Примерно так, как и ты, – ответил я и залил еще немного пива в пылающий желудок. Но это было совсем другое пламя, дружественное, не то, которое зажигает в нем кислота, и когда оно поутихло, я почувствовал себя просто отлично.

– Проголодался? – спросил Круц.

– А разве я не всегда голоден?

– Увы, – сказал он, – у тебя голод на все подряд. Почти. Мне часто хотелось быть похожим на тебя.

– На меня?

– Ты всегда хочешь всего. Жаль, что такое не может продолжаться вечно. Но такова жизнь. Я ужасно рад, что ты уходишь.

– Просто ты пьян.

– Да, пьян. Но я знаю, о чем говорю, 'mano. Кэсси тебе бог послал. А я об этом молился. – Круц полез в карман и достал маленький кожаный мешочек. В нем лежала нитка черных деревянных бус, которую он носил с собой на счастье. Он помял мягкую кожу и положил мешочек в сторону.

– А эти четки действительно из Иерусалима?

– Да, без обмана. Я получил их от миссионера за то, что стал первым учеником в школе в Эль-Пасо. «Первый приз за произношение присуждается Круцу Гвадалупе Сеговиа», – сказал священник перед всеми учениками школы, и я в тот день помирал от счастья. Мне тогда едва стукнуло тринадцать. Эти четки он привез из Святой Земли, и их освятил папа Пий XI.

– И скольких мальчишек ты победил, чтобы получить этот приз?

– В состязании участвовало человек шесть. А всего в школе училось примерно семьдесят пять. Мне кажется, остальные вообще не говорили по-английски. Они думали, что будут соревноваться в знании испанского языка, вот потому я и победил.

Мы оба посмеялись.

– Я никогда ничего не выигрывал, Круц. Ты меня и здесь на голову обошел. – Меня просто изумило, что взрослый мужчина вроде Круца таскает с собой эти деревянные четки. И это в наше-то время!

Тут входная дверь с грохотом распахнулась, и в гостиную ворвались семеро орущих ребятишек. Не было только Долорес. Круц только покачал головой и остался в кресле, потихоньку потягивая пиво, а Сокорро пришла в гостиную и попыталась задать мне трепку за то, что я купил столько подарков, но из-за детского шума ее слов не было слышно.

– Это настоящий шлем игроков большой лиги? – спросил Начо, когда я поправлял на его голове шлем и застегивал под подбородком ремешок, который, как я знал, он сразу выбросит, едва только узнает от других мальчишек, что игроки большой лиги не пристегивают шлемы ремешками.

– Посмотрите! Какие штаны! – взвизгнула Мария, прикладывая их к телу. Они были спортивного покроя, из голубой джинсовой ткани, с нагрудным передничком и накладными кармашками.

– Модные штаны? – спросил Круц. – О, только не это!

– Их даже в школу надевают, папа. Надевают! Спроси Бампера!

– Спроси Бампера, – буркнул Круц и отхлебнул пива.

В гостиной были и дети постарше – Линда, Джордж и Элис. Все они учились в средней школе, и я, естественно, купил им одежду. Джорджу я вручил коробку с рубашками супермодной расцветки, и по выражению его глаз понял, что попал в самую точку.

Когда дети с десяток раз меня поблагодарили, Сокорро велела им все убрать и позвала нас обедать. Мы тесно уселись на разнокалиберных стульях вокруг огромного прямоугольного дубового стола весом с тонну. Я это знаю точно, потому что сам помогал Круцу затаскивать его сюда двадцать лет назад, когда никто и понятия не имел, сколько детей за него со временем усядется.

Самые младшие всегда молились вслух. Все перекрестились, Ральф произнес молитву, все перекрестились снова, а я уже истекал слюной, потому что как раз передо мной стояло огромное блюдо с chiles rellenos. Большие chiles были начинены сыром и поджарены, и не успел я взяться за вилку, как Элис уже начала наполнять мою тарелку. Никто из детей еще даже не положил себеличего. Мать с отцом ничего им не говорили, для них это было неукоснительное правило.

– И все-таки у вас естьcilantro, – мстительно произнес я, пуская слюнки. Теперь я знал это точно, потому что унюхал эту замечательную приправу.

Едва я это произнес, как Марта подхватила пальцами еще одну щепотку cilantro и посыпала им мои carnitas. Я тут же откусил огромный кусок мягкой пшеничной тортиллы домашнего приготовления, набитой внутри carnitas и политой соусом для chile, сделанным по рецепту Сокорро.

– Ну как, Бампер? – поинтересовался Круц, когда я очистил полтарелки, на что ушло примерно тридцать пять секунд.

Я простонал и закатил глаза. Все рассмеялись, потому что, наверно, и в самом деле очень смешно.

– Видишь, Марта, – сказала Сокорро. – Нельзя ненавидеть стряпню в больших количествах. Если будешь готовить для кого-нибудь вроде Бампера, кто умеет оценить твою работу.

Я улыбнулся широкой умиротворенной улыбкой, запивая chile relleno и энчилады тремя солидными глотками холодного пива.

– Твоя мать просто волшебница!

Я прикончил три добавки carnitas, нежных маленьких кусочков свинины, которые я оборачивал в сделанные Сокорро chile и сдабривал cilantro и луком. Затем, когда все доели свои порции и уставились на меня девятью парами восхищенных карих глаз, положил себе на тарелку остатки – три chile rellenos и завернул один из них в последнюю пшеничную тортиллу вместе с несколькими кусочками carnitas, и девять пар глаз стали еще шире и круглее.

– Por Dios, а мне показалось, что я наготовила на двадцать человек, – изумленно произнесла Сокорро.

– Наготовила, Сьюки, наготовила, – заверил я ее, наслаждаясь тем, что теперь веду шоу в одиночку. – Просто я сегодня голоднее обычного, а ты приготовила все вкуснее, чем обычно, так что нечего добру пропадать! – Я тут же откусил половину chile relleno, запил ее пивом и медленно повернул голову, заглядывая каждому в глаза. Начо прыснул со смеху и застонал. Тут мы все расхохотались, в особенности Ральф, который свалился со стула на пол, схватился за живот и так зашелся смехом, что я испугался, как бы ему не стало плохо. Чертовски приятно развлекать людей, если ты неисправимый обжора.

После обеда мы убрали со стола. Элис, Марта и Начо заарканили меня играть в скрэббл. Остальные толпились вокруг и давали непрошеные советы, а я понемногу заливал в себя холодное пиво и время от времени делал глоток мескаля, который Круц теперь принес в открытую. К девяти часам, когда дети ложились спать, я уже основательно набрался.

Потом мы сняли со стола клеенку и заменили ее кружевной скатертью, а потом перешли втроем в гостиную. Круц уже хорошо назюзюкался, и после увещеваний Сокорро решил больше не пить пиво. Зато у меня теперь в правой руке оказалась бутылка холодного пива, а в левой – остатки мескаля.

Круц уселся рядом с Сокорро на диван и принялся растирать лицо, наверное, уже порядком онемевшее. Он чмокнул Сокорро в шею.

– Брысь отсюда, – буркнула она. – От тебя несет, как от винной бочки.

– Как же от меня может нести вином, если я его не пил, – возразил Круц.

– Помните, как мы сиживали так в молодости после обеда, – сказал я и понял, что меня развезло от мескаля – Круц и Сокорро уже начали расплываться у меня перед глазами.

– Лучше вспомни, какой маленькой и тощей была тогда Сьюки, – сказал Круц, тыкая ей пальцем в руку.

– Еще немного, и я тебя пришибу, – сказала Сокорро, замахиваясь на Круца. Рука у нее была натруженная и огрубевшая, не такой она должна была быть у женщины ее возраста: ей еще не было сорока.

– Сьюки была тогда самой красивой девушкой из всех, каких я видел, – сказал я.

– По-моему, тоже, – поддакнул Круц с глуповатой улыбкой.

– Она такой и осталась, – добавил я. – А парня симпатичнее Круца я тоже не видал, если не брать в счет Тайрона Пауэра или, может, Кларка Гэйбла.

– Ты серьезно считаешь, что Тайрон Пауэр был симпатичнее? – спросил Круц, снова улыбнувшись, когда Сокорро покачала головой. Честно, для меня он почти не изменился внешне, если бы не поседевшие волосы. Черт бы побрал его молодость, подумал я.

– Раз уж мы заговорили о красивых девушках, – сказала Сокорро, – расскажи нам о ваших с Кэсси планах.

– Ну, я уже говорил, что она собиралась поехать на север, чтобы снять квартиру и устроить дела в школе. Потом, в конце мая, когда у нас с Круцем будет по двадцать лет службы, она прилетела бы сюда, на нашу с ней свадьбу. Теперь я решил не откладывать все в долгий ящик. Я буду работать завтра и послезавтра, а потом объединю свой отпуск и выходные и буду гулять до конца месяца, когда смогу официально уйти в отставку. Таким образом я смогу уехать вместе с Кэсси утром в воскресенье или в понедельник, а по дороге мы заскочим в Лас-Вегас и поженимся.

– Ой, Бампер, мы так хотели быть на вашей свадьбе, – разочарованно сказала Сокорро.

– Черт возьми, тоже нашли событие, – сказал я.

– Мы ее любим, Бампер, – сказала Сокорро. – Тебе повезло, очень повезло. Она тебе очень подходит.

– А какая симпатюлечка... – Круц подмигнул и попытался присвистнуть, но не получилось – его совсем развезло.

– Что это ты так за меня волнуешься?

– А ты как думаешь, pendejo? Ты же мой брат, mi hermano. Его слова заставили меня опустить бутылку с пивом, и я выпрямился и посмотрел в его большие глаза. Круц боролся с парами мескаля и пива, потому что хотел мне что-то сказать. Я удивился, как у него, черт возьми, хватает сил управляться в департаменте – ведь ростом он едва пять футов восемь дюймов и чертовски худ. За все прожитые годы он не прибавил ни фунта веса.

– А я и не знал, что ты так много думал о нас с Кэсси.

– Конечно, думал. В конце концов, это я вымолил ее для тебя. Разве ты не видел, куда катишься? Тебе пятьдесят лет, Бампер. Все эти годы ты и кое-кто из других стариков-участковых были на улицах настоящими machos. Бог мой, я буквально вижу, как ты скручиваешь какого-нибудь молодого жеребца или гонишься за кем-нибудь – и внезапно падаешь и умираешь. Знаешь, у скольких наших одноклассников уже были сердечные приступы?

– Это часть работы полицейского, – пожал я плечами.

– Не говоря уже о том, что тебя может пристрелить какая-нибудь сволочь, – сказал Круц. – Помнишь Дрисколла? Как раз в прошлом месяце у него был сердечный приступ, а он даже не такой толстый, как ты, и на пару лет моложе. У него самая тяжелая работа была – взять в руки карандаш. Да и ты тоже хорош, полез сегодня в одиночку разгонять толпу, словно новобранец! Черт подери, Бампер, думаешь, мне хочется тащить гроб, где лежит мужик весом в двести восемьдесят фунтов?

– Двести семьдесят пять.

– Когда появилась Кэсси, я сказал: «Слава богу, теперь у Бампера появился шанс». Я так волновался. Я-то знал, что ты достаточно умен и понимаешь, какая тебе досталась отличная женщина, но боялся, что твоя puta слишком крепко тебя держит.

– Так это тыпостоянно устраивал мне назначения на дежурство на северной границе нашего района? Каждый раз, когда я начинал поднимать по этому поводу шум, лейтенант Хиллард уверял меня, что это ошибка.

– Да, моя работа. Я пытался заслать тебя подальше от твоего участка, но в конце концов сдался. Ты в любом случае продолжал на него возвращаться, а это значило, что северную часть никто не патрулирует, так что я ничего не достиг. Могу представить, что он для тебя значит – ты ведь там el campeon, и все жители твоего участка именно так тебя и воспринимают.

– Да, но не настолько же, – сказал я, нервно покручивая пустую бутылку.

– Ты знаешь, что происходит со старыми копами, которые слишком долго остаются на улицах?

– Что? – спросил я. Энчилада стиснула болью желудок.

– Они становятся слишком стары для полицейской работы и превращаются в шутов. Ненавижу подобное зрелище. Человек становится старым шутом и может угодить в серьезнейшую переделку, так и не поняв, что стал слишком стар. Просто слишком стар.

– Черт, Круц, я ведь еще не старый.

– Нет, не стар для гражданки. У тебя впереди еще много хороших лет. Но для бойца настало время уходить, 'mano. Меня очень волновало, что Кэсси уедет, а ты останешься один. Я ужасно рад, что ты уезжаешь вместе с ней.

– Я тоже, Круц, – сказал я, понизив голос, словно боялся услышать собственные слова. – Ты прав. Я тоже обо всем этом думал. Ты прав. Я решил, что вышибу себе мозги, если останусь таким же одиноким, как и те, кого мне приходилось видеть на своем участке – бездомных бродяг без своего угла...

– Вот именно, Бампер. Для одинокого человека в мире нет места. Можно обойтись без любви, пока ты молод и силен. Некоторые вроде тебя и обходятся. Я бы никогда так не смог. Но никто не сможет прожить без нее в старости. Не бойся полюбить, 'mano.

– А я разве боюсь, Круц? – спросил я, разжевывая две таблетки, потому что в мои внутренности кто-то начал лупить изнутри бронированным кулаком. – По-твоему, я именно поэтому не уверен в себе теперь, когда ухожу в отставку? Так, что ли?

Я слушал, как напевала Сокорро, готовя ленчи на всю свою ораву. Потом она напишет на каждом пакете с ленчем имя и положит их в холодильник.

– Вспомни, как мы раньше жили вместе. Мы с тобой, Сокорро и двое детей. И как ты почти ничего не рассказывал о своей предыдущей жизни, даже когда был пьян. Рассказал только немного о своем умершем брате Клеме и о жене, которая от тебя ушла. Но на самом-то деле ты рассказал нам о своем брате больше, гораздо больше. Иногда ты звал его во сне. Но еще чаще звал кое-кого другого.

Я откинулся назад, пытаясь унять пульсирующую боль в желудке. Таблетки из кармана уже не помогали.

– Ты никогда не рассказывал нам о своем мальчике. Мне всегда было обидно, что ты не рассказал о нем мне, ведь мы с тобой так близки. Ты рассказывал мне о нем только во сне.

– И что же я говорил?

– Ты звал «Билли, Билли» и говорил с ним. Иногда ты плакал, и мне приходилось заходить в твою комнату и подбирать с пола подушку и одеяло, потому что ты сбрасывал их с кровати.

– Он мне никогда не снился, никогда!

– Как же еще я мог о нем узнать, 'mano? – мягко спросил он. – Мы с Сокорро много об этом говорили и волновались за тебя. Мы все гадали, не боишься ли ты полюбить снова. Это случается. Но когда человек становится стар, он должен кого-то полюбить. Должен.

– Но ведь тебе ничто не грозит, если ты не любишь, Круц! – возразил я, корчась от боли. Круц смотрел на пол, не имея привычки так со мной разговаривать, и не замечал моих мучений.