11

Приятно было возвращаться в Стеклянный Дом на машине детективов, потому что в ней был кондиционер. В некоторые из новых патрульных машин их тоже ставили, но мне таких видеть не доводилось. Я включил радио, поймал спокойную музыку и закурил сигару. Табло на здании банка показывало температуру воздуха двадцать шесть градусов, но мне казалось, что сейчас гораздо жарче. К тому же было чертовски душно.

Пересекая Портовое шоссе, я проехал мимо большой конторы по продаже недвижимости и улыбнулся, вспомнив, как я однажды уволок у них почти все пишущие машинки. Один из осведомителей сказал мне, что в этой конторе кто-то купил несколько ворованных машинок, но осведомитель не знал ни покупателя, ни даже вора. Однажды я зашел туда во время ленча, когда там почти никого не было, и сообщил, что провожу проверку в соответствии с программой департамента полиции по предотвращению воровства. Симпатичная девушка провела меня по всем помещениям, я проверил все окна и двери, а потом с ее помощью переписал все серийные номера пишущих машинок, якобы для департамента на случай, если их похитят. Вернувшись в отделение, я тут же позвонил в Сакраменто и продиктовал им все номера. Оказалось, что тринадцать из девятнадцати машинок украдены в нескольких местах по всему Лос-Анжелесу. Снова в контору я явился уже вместе с детективом из отдела по воровству и конфисковал машинки, а менеджера конторы арестовал. Электрические машинки фирмы «Ай-Би-Эм» сейчас один их самых желанных объектов воровства. Воры продают большинство машинок «законным» бизнесменам, которые, как и любой другой человек, не в силах упустить выгодную покупку.

Приближалось время ленча. Припарковав машину детективов перед зданием полиции и перебравшись в свою черно-белую, я начал прикидывать, куда бы поехать на ленч. Олвера-стрит отпадала, потому что мексиканской кухней я был сыт по горло после вчерашнего обеда у Круца. Подумал и о Чайна-тауне, но там я был в среду. Я уже было решился на гамбургер в одном неплохом заведении, но вдруг вспомнил об «Оделл бекон». Я уже давненько не пробовал жаркого-гриль и потому отправился по Централ-авеню в район Ньютон-стрит. Чем больше я думал о барбекю, тем заманчивее казалась мне собственная идея. У меня даже слюнки потекли.

Я увидел, как из автобуса вышла негритянка и свернула с Централ-авеню в жилой квартал. Я свернул на ту же улицу просто так, срезать угол до Авалон-стрит, и тут заметил черного парня, сидящего на крыльце беленого дома. Мне бросилось в глаза, как парень наблюдал за женщиной и уже было поднялся со своего места, но тут заметил мою машину и тут же сел обратно, прикинувшись, что любуется небесами. Но переборщил игрой: лицо получилось равнодушное. Я проехал мимо, неторопливо свернул на ближайшем углу и тут же резко рванул машину вперед до следующей улицы. Потом снова несколько раз свернул, объехав вокруг всего квартала, решив выехать на ту же улицу. Грабители, вырывающие у женщин сумочки, используют старый трюк. Грабитель находит дом, желательно неподалеку от остановки, садится на крыльцо, словно он тут в этом доме живет, а когда прохожий – обычно женщина – идет мимо, вырывает у нее сумочку и смывается дворами на другую улицу, где его поджидает машина. Большинство негритянок в этих районах ходят без сумочки, а деньги, как правило, прячут в бюстгальтер, так что подобный фокус не очень-то часто и удается, но я был твердо уверен, что тот парень именно такое задумал. А у женщины была в руке большая сумочка из коричневой кожи. У нее, конечно, не возникнет подозрений, когда парень, сойдя с крыльца дома, пойдет ей навстречу.

Женщину я увидел на середине квартала, парень быстрыми шагами шел за ней следом. Я встревожился и слишком сильно нажал на акселератор вместо того, чтобы плавно проехать вдоль тротуара. Парень обернулся, увидел меня и рванул вправо, скрывшись между домами. Я знал, что гнаться за ним бессмысленно. Он еще ничего не успел совершить, к тому же наверняка заляжет где-нибудь в заднем дворе, как они всегда в таких случаях делают, и мне его просто не отыскать. И я поехал дальше – в «Оделл бекон барбекю», а, минуя женщину, улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ, симпатичная такая пожилая овечка. Есть на свете белые овечки, черные овечки, дикие собаки и несколько Очень Хороших Пастухов. Послезавтра одним пастухом станет меньше, подумал я.

Дымный запах поджаренного мяса я учуял еще за сотню метров. Здесь его готовят в трех огромных старинных кирпичных печах. Когда я вошел, Оделл со своим братом Натом стояли за прилавком. На них были сверкающие белизной поварские колпаки и фартуки, хотя они обслуживали только стойку и кассу, а сами не готовили. Время ленча приближалось, но заведение еще и не начало заполняться. Белые посетители были здесь немногочисленны, потому что боялись заезжать в этот район, считавшийся гетто, и сейчас в заведении находилось несколько посетителей, кроме меня – единственного белого. Оно известно во всем южном Лос-Анджелесе как лучший ресторан-барбекю в городе.

– Глядите-ка! Бампер! – воскликнул заметивший меня первым Нат. – Что случилось? – Он был младший из братьев, лет сорока, с кожей коричневато-кофейного оттенка. До того, как стать партнером Оделла, он работал рабочим-строителем, и руки у него были с хорошо развитой мускулатурой.

– Да пока ничего, Нат, – улыбнулся я. – Привет, Оделл.

– Порядок, Бампер, – отозвался Оделл и широко улыбнулся. Он был круглолицый толстяк. – У меня полный порядок. Где ты пропадал? Давненько тебя не видел.

– Старею помаленьку, – ответил я. – Уже не так много кручусь, как в прежние времена.

– Да, ну и деньки наступают, – рассмеялся Нат. – Уж если и у старого Бампера дела идут не так шустро, как прежде, то у других они будут еще хуже.

– Будешь сегодня гамбо[7], Бампер? – спросил Оделл.

– Нет. Сегодня, пожалуй, возьму ребрышки, – ответил я. Гамбо вещь хорошая, подумал я, но эти ребята кладут в суп столько курятины и крабов, что у меня разыграется дикий аппетит на барбекю, лучше уж я укреплю свою систему ароматным соусом, который братья готовят по-особому, и подобного ему я нигде не встречал.

– Догадайся, кого я вчера видел, – сказал мне Оделл, упаковывая уходящему посетителю в коробку жареного цыпленка и тарелку с горячей говядиной, жареной картошкой и икрой.

– Кого же?

– То самое дерьмо, что ты тогда упрятал в тюрьму, помнишь? Того парня, что стукнул старого Ната по макушке, когда они поспорили из-за платы за еду, ты тогда так быстро ворвался и пересчитал ему кости. Вспомнил?

– А, да, вспомнил. Снид его звали. Вонючий он был, как собачье дерьмо.

– Тот самый, – кивнул Нат. – Никогда больше он не будет моим посетителем, никогда. Грязная одежда, грязное тело, грязный рот.

– Тебе еще повезло, что ты не подцепил гангрену, когда этот х... тебя ударил, Нат, – сказал я.

– Сволочь недобитая, – отозвался Нат, вспомнив удар, отключивший его почти на пять минут. – Он заходил сюда на днях. Я его сразу узнал и велел выматываться, пока я не позвал Бампера. Видать, запомнил он твое имя, потому что сразу слинял, лишь ругнулся пару раз.

– Вспомнил меня, вот как? – ухмыльнулся я. Оделл, не спрашивая, поставил передо мной стакан холодной воды и налил в чашку кофе. Конечно, они знали, что я не работаю в отделении на Ньютон-стрит, а они кормили бесплатно только патрульных из этого отделения, но после той схватки со Снидом они всегда бесплатно кормили и м е н я, более того, всегда пытались уговорить заходить почаще. Но мне не хотелось пользоваться преимуществом. До того я приходил и платил обычно полцены, как и любой другой полицейский в форме.

– Ну, вот и полуденный наплыв, – сказал Нат. Я услышал, как захлопали дверцы машин, вошло с десяток негров, болтающих и смеющихся на ходу. Все разбрелись по большим кабинкам. Я предположил, что посетители – учителя. Неподалеку средняя школа и две начальных, и к тому времени, когда Нат поставил передо мной тарелку, народу набралось уже довольно много. Только это оказалась не тарелка, а целое блюдо, пожалуй, поднос. Так было всегда. Я попросил ребрышки, и я их получил – двойную порцию – плавающие в соку и соусе, а впридачу восхитительный свежий хлеб, который тут же пекли по соседству, горку взбитого масла размером с порцию мороженого. Я стал есть, обмакивая хлеб в соус, и время от времени то Нат, то Оделл подливали мне на тарелку черпак свежего горячего соуса. Ко всему прочему я получил еще и гору холодного деликатесного салата из шинкованной капусты и совсем немного жареной картошки, потому что места для нее на тарелке практически не осталось. В говядине, которую подают у Оделла, нет ни грамма жира. Он слишком гордый человек, чтобы такое допустить, потому что ему почти шестьдесят лет, и он за свою жизнь не научился мухлевать и обманывать.

Когда прошло первое чувство наслаждения говядиной, я стал осматриваться и заметил, что одна из официанток помогает за стойкой Оделлу и Нату: они не успевали справляться. Мое внимание привлекла эта крепкая, пышная женщина лет тридцати пяти с чуть более светлой, чем у Ната, кожей, с курчавыми от природы волосами – терпеть не могу псевдоафриканские завивки. Талия у нее была очень узкой, а над плоским животом высоко вздымались груди. Она увидела, как я восхищен ею, и казалась очень довольной. Как и всегда, симпатичная женщина рядом внесла в обед нотку совершенства.

– Ее Труди звать, – сказал Оделл и подмигнул мне, когда официантка отошла к дальнему концу стойки. Подмигивание и улыбка означали, что Труди – честная добыча, то есть не замужем. Некоторое время я встречался с другой его официанткой – пухлой смуглой женщиной по имени Уилма, которая в свои тридцать два года уже была бабушкой. В конце концов она ушла от Оделла и вышла замуж в четвертый раз. Мне очень нравилось проводить с ней время. Я научил ее разным танцам – свиму, джерку и бугалу, как только они начинали входить в моду. Сам я их освоил благодаря своей подружке Маделейн Кэрролл.

– Спасибо, Оделл, – сказал я. – Может, в следующий раз я сяду за столик в ее секции.

– Ничего забавного не случалось в последнее время, Бампер? – спросил Нат, передавая несколько заказов на кухню.

– Недавно... Слушай, рассказывал я тебе об одном большом пижоне, которого я остановил за проезд на стоп-знак перед вашим заведением?

– Нет, расскажи, – попросил Оделл, останавливаясь с тарелкой в руке.

– Так вот, как я уже сказал, парень проехал под стоп-знаком, я за ним погнался и догнал на Сорок пятой. Большой такой шкаф оказался, чуть ли не шесть футов семь дюймов, тяжелее меня. Сплошные мускулы. Я стал выписывать ему штраф, а перед этим сделал на него запрос по рации, и оказалось, что его поджидает ордер на арест за нарушение правил движения.

– Вот черт, – сказал подошедший Нат, весь обратившись в слух. – И тебе пришлось с ним драться?

– Когда я ему сказал, что его ждет ордер, он мне заявил: «Очень плохо, парень. Я не собираюсь отправляться в кутузку». Спокойно так сказал, уверенно. Потом отступил на шаг, словно приготовился драться.

– Вот зараза, – оценил Оделл.

– И тут ко мне пришла эта мысль. Подхожу я к машине, беру в руки микрофон и громко говорю: «Один-икс-эл-сорок пять вызывает скорую помощь на угол Сорок пятой и Авалон-стрит». Тут этот пижон оглядывается по сторонам и спрашивает: «А для кого это скорая помощь?» А я ему: «Для тебя, скотина, если ты не сядешь в мою машину».

Сел он в мою машину, и на полпути в кутузку стал сначала хихикать, а потом и вовсе расхохотался. «Ну, – говорит, – и обдурил же ты меня. Первый раз в жизни еду в кутузку и смеюсь».

– Черт побери, Бампер, – сказал Оделл. – Ну, ты даешь! Черт побери. – Тут они оба вспомнили о своих клиентах, и разошлись, все еще смеясь.

Я очистил тарелку, обглодал косточки, обмакнул в соус остатки хлеба, но наслаждение мое улетучилось, потому что набившаяся в ресторан толпа, беготня официанток, позвякивание тарелок угнетали, и я попрощался с Натом и Оделлом. Само собой, я не мог дать им чаевые, хотя они сами меня обслуживали, поэтому я дал Нату два доллара и сказал:

– Передай их Труди. Скажи, что это ей чаевые авансом за хорошее обслуживание, когда я приду в следующий раз и сяду за ее столик.

– Передам, Бампер, – ухмыльнулся Нат. Я помахал рукой, рыгнул и вышел на улицу.

Когда я снова захотел узнать температуру, проезжая мимо банка, на табло светилось время, а не температура. Была половина второго – время, когда начинается послеобеденное заседание в суде. И тут до меня дошло, что я совсем забыл о том, что мне сейчас следует быть на предварительном слушании!

Я выругался и погнал машину, направляясь к новому отделению муниципального суда на Сансет-стрит возле Площади старой миссии, но потом притормозил и подумал: какого черта я гоню, ведь я последний раз еду в суд, находясь на службе. Меня еще могут вызвать для дачи показаний и после того, как я уйду в отставку, но это моя последняя поездка в суд во время службы, пока я еще полицейский, а я никогда не опаздывал в суд за все двадцать лет. Так какого черта спешить! Я поехал медленнее и неторопливо покатил к зданию суда.

Я проехал мимо одного из индейских баров на Мейн-стрит и увидел двух готовых подраться пьяных храбрецов – они направлялись в переулок, толкаясь и вопя друг на друга. Я знал многих пайотов, апачей и других из дюжины юго-западных племен, потому что многие из них попадали на окраину, на мой участок. Но общение с ними вгоняло меня в тоску. Весь их вид, – тех, кто оказывался на Мейн-стрит, – говорил о таком крушении всех жизненных планов, что я был счастлив увидеть, что они способны еще хотя бы на драку. Значит, они еще могут нанести ответный удар, неважно кому, хотя бы и другому пьяному собрату по племени. На моем участке они становились конченными людьми, а может, уже были таковыми еще до того. То были алкоголики, а женщины – толстые пятидолларовые проститутки. Их хотелось поднять, встряхнуть, но они были безнадежны, обречены. Один старый участковый говорил мне, что при взгляде на них у него сердце разрывается.

На стоянке возле Третьей и Мейн-стрит я увидел цыганскую семью, направляющуюся к старому ржавому «понтиаку». Мамаша была сутулая карга, грязная, с болтающимися серьгами, в крестьянской блузке и пышной красной юбке, с неровным подолом ниже колен. Мужчина вышагивал впереди нее. Он был на четыре дюйма ниже меня, тощий, примерно моего возраста. Очень смуглое небритое лицо повернулось в мою сторону, и я его узнал. Он обычно слонялся по пригородным кварталам и на пару с цыганкой обжуливал прохожих. Женщина, вероятно, была его женой, но лицо ее я с ходу не мог припомнить. За ней следом шли трое детей: грязная, но очень красивая девочка-подросток, одетая так же, как мать, жуликоватый на вид мальчишка лет десяти и кучерявая маленькая четырехлетняя куколка, тоже одетая, как и мамочка.

Интересно, подумал я, какую махинацию они затевают? Я попытался вспомнить его имя, но не смог. А помнит ли он меня, подумал я. Хоть я и опаздывал в суд, но все же остановился у тротуара.

– Эй, погоди-ка, – позвал я.

– Что, что, что? – встревожился цыган. – В чем проблема, офицер? В чем проблема? Я цыган. Я просто цыган. Вы знаете меня, верно, офицер? Мы ведь уже раньше говорили, верно, нет? Мы просто ходили за покупками, офицер. Я, мои детки, и их мамочка.

– А где же ваши покупки? – спросил я. Цыган прищурился от яркого солнца, обошел машину и заглянул в нее со стороны пассажирского сиденья. Его семейство стояло рядом, как перепелки, и наблюдало за мной.

– Мы не увидели ничего такого, чтоб нам подошло, офицер. Мы люди небогатые. Покупки долго выбираем, – говорил он словно всем телом – руками, бедрами и мускулами, особенно своим подвижным лицом, которое выражало то надежду, то отчаяние, то неподдельную честность. Какую честность!

– Как тебя звать?

– Маркос. Бен Маркос.

– Родственник Джорджа Адамса?

– Конечно. Он мой двоюродный брат. Мир его праху!

Тут я громко расхохотался, потому что каждый цыган, с кем мне за двадцать лет доводилось говорить, утверждал, что он двоюродный брат покойного цыганского барона.

– Вы знаете, что я нет, офицер? – спросил он, улыбаясь, потому что я засмеялся, и мне не захотелось уезжать – я наслаждался, вслушиваясь в своеобразный ритм цыганской речи, глядя на его неумытых, но очень симпатичных детей, и в сотый раз спрашивал себя, могли ли цыгане стать честными, если столетиями жили по обычаям, восхвалявшим предательство, обман и кражу у всех, кто не цыгане. Тут мне стало грустно, потому что я всегда хотел узнать цыган по-настоящему. Подружиться с ними очень трудно, но однажды я поставил перед собой такую задачу. Я познакомился с главой клана по имени Фрэнк Серна, и однажды пришел к нему в дом на Линкольн Хайтс, обедал с ним и полным домом его родственников, но, конечно же, они не говорили о том, о чем обычно говорят за столом. По их нервным шуткам я понял тогда, что присутствие в доме чужака, да еще полицейского, для всего клана событие по меньшей мере странное. Однако Фрэнк пригласил меня заходить еще, и когда у меня было время, я приходил и продолжал свои попытки разорвать их замкнутый круг и обрести в их глазах хоть немного доверия, потому что мне очень хотелось узнать цыганские секреты. Не будь я полицейским, мне нечего даже надеяться на это, потому что они ведут себя более или менее доверительно лишь в том случае, если решат, что я могу принести им какую-то пользу – ведь все цыгане живут в постоянной вражде с полицией. А теперь вообще слишком поздно, ведь я уже н е буду полицейским, и ни когда не узнаю цыганских секретов.