21. Шлюхи из города Амстердама (Часть 3)

Канал сегодня отливает зеленью; не могу разобраться, то ли это отражение деревьев в воде, то ли канализацию прорвало. Жирный бородатый крендель внизу на барже сидит голый по пояс и с довольным видом курит трубку. Хорошая реклама для табачка. В Лондоне это был бы параноидальный неврастеник, срущийся от одной только мысли, что вот сейчас кто-то придет и попытается отобрать у него нажитое. А здесь плевать он на все хотел. Примерно на полпути по той самой дороге, по которой прошли британцы от понимания сути вещей к званию величайших дрочил в Европе.

Я отворачиваюсь от окна, и вот она — Катрин, в коротком голубом платье из искусственного шелка, сидит на диване, обитом коричневой кожей, занимается своими ногтями. Ее нижняя губа напряженно вывернута наружу, брови сосредоточенно нахмурены. Раньше я мог часами сидеть и смотреть, как она делает маникюр или что-нибудь в этом роде. Ценил просто ее присутствие. Теперь же мы раздражаем друг друга.

— Ты достала эти семь сотен гульденов, ну, за квартиру?

Катрин лениво указывает на стол.

— У меня в сумочке, — говорит она, встает, сбрасывает платье слегка театральным жестом и идет в душ. Мне почему-то неловко наблюдать за ее тонким, белым, нагим уходом, который меня возбуждает, но мне в то же время противно.

Я смотрю на ее сумочку, что лежит на столе. Поблескивающий глаз застежки вызывающе мне подмигивает. В этом действительно что-то есть — когда ты открываешь дамскую сумочку. Когда я сидел на игле, я грабил дома и магазины и дурил людей, чтобы получить то, что мне было надо, но самым сильным табу, нарушать которое было больнее всего, была сумочка моей мамы. Проще засунуть пальцы в пизду к чужой бабе, чем в сумочку — к знакомой.

Но мне нужна крыша над головой, так что я рывком открываю сумочку и вытаскиваю купюры. Я слышу, как Катрин поет в душе или, вернее, как она пытается петь. Немцы вааще ни хуя петь не могут, так же как и голландцы, на самом деле, как и все европейцы. Что она может, так это меня достать. Ага, безжалостной иголкой, язвительным словом, неистовой мрачностью; Катрин это умела. Но самой сильной ее картой были попытки грубого вмешательства в мою внутреннюю жизнь — редкие вспышки на фоне ее каменного молчания. В нашей маленькой квартирке с окнами на канал сложилась атмосфера, весьма способствующая паранойе.

Мартин прав. Пора двигать дальше.

22. Большие, нах, квартиры

Вот смотришь на эти деревья, ну, которые борются за существование в тени здоровенных многоквартирных домов. Рахитики и недокормыши, как и все в этом блядском мире, как и младенцы, как старики, ебена рожа, все такие скукоженные и вечно виноватые, вечно трясутся от страха, когда проходят мимо молодых ребят рядом с торговым центром.

Но я спокойненько прохожу мимо, нах, и только смотрю на них, и они сразу как-то сникают, потому што, да, потому ШТО я просто правильно на них посмотрел. Акула не тратит время на всяких, бля, мелких рыбешек, потому што ее это не вставляет. Ага, а от этого мудачья так и несет страхом, они явно малость притухли, потому што судьба у них такая.

Голова, нах, раскалываетца… даже сраный «нурофен» не помогает…

И я, стало быть, размышляю о том, как это все началось, а началось это сёдня утром, рано утром, еще до того, как я отправился к своей, бля, мамашке. Все началось у Кейт, мы с ней валялись в койке. Она охуительно хорошо выглядела, когда мы проснулись. Последние пару раз я только и делал, што извинялся, говорил ей, што, типа, я никакой. Но сейчас, в этот раз, она смотрела на меня так, как будто со мной и вправду какая-то херня приключилась, нах. Как будто я — один из этих больных пидоров, которые занимаютца в тюрьме хуй знает чем.

Но я люблю девок, я хочу девок. И все, што я делал в тюрьме, нах, так это дрочил, думая исключительно о девках, и вот теперь я вышел, нах, и у меня есть девка, которая мне нравитца, а я не могу даже…

ЭТОТ МУДАК, ЧТО ПОСЫЛАЛ МНЕ ВСЕ ЭТО ДЕРЬМО, БЛЯ.

Я не какой-то кретинский пидор…

НО У МЕНЯ НЕ ВСТАЕТ, БЛЯ.

И понимаете, если бы она просто сказала «Да што с тобой, нах, такое», я бы не беспокоился, бля. Но она продолжает, нах: «Может быть, дело во мне? Может быть, я тебе больше не нравлюсь». И вот я начинаю ей парить всякую херню про тюрягу, и што первое, что я собирался сделать после освобождения, — так это потрахатца, нах, как следует, а вот теперь у меня не встает.

Тут она прижалась ко мне, а я весь в напряге, и опять начала мне втирать про того пидора, с которым она раньше жила, и который ее бил, и поставил ей фингал под глазом, я, бля, видел этот фингал, когда мы с ней познакомились. И тут я уже начинаю думать, што пора, бля, отсюда сваливать, потому што у меня голова раскалываетца, нах. В общем, я ей сказал, што мне надо зайти к мамашке.

А когда я захожу в торговый центр, у меня дыхание спирает, нах. Я себя чувствую как в тюряге, прямо весь изнываю — как бы поиметь какую-нибудь блядь. Это как, бля, зависимость… в смысле, когда на игле сидишь…

Может быть, это все потому, што я здесь, снаружи, на воле. Ну, как будто я сюда не вписываюсь, не подхожу этому миру, нах. Моя мамашка, мои братец Джо и сестренка Элспет. Мои приятели: Лексо, Ларри, Псих, Молки. Типа того, что все просто безумно рады тебя увидеть, но на самом-то деле они просто терпят твое присутствие. А потом сваливают потихоньку. Все это очень мило, нах, но вот ведь какая штука: у них, понимаете ли, до хрена всяких дел, которыми нужно срочно занятца, у всех просто дел до херищи, нах. Ну и што это за дела такие, которые нельзя на часок отложить? Да все што угодно, нах, кроме старого друга, вот в чем вся херня. Мы еще обязательно посидим — потреплемся за жизнь. Я от этого начинаю беситца, у меня внутри все вскипает, нах, и эти ломки все сильнее и сильнее: найти какую-нить блядь и сделать ей больно. О чем, бля, мы будет трепаться?

И Лексо. Хуйли делает этот урод вместе со своей бабой и своим китайским рестораном. Китайская жрачка в Лейте. Да в Лейте и без него до хера этих китайских заведений! Галстучный ресторан, и дела типа идут очень неплохо. Да ни один урод в Лейте не пойдет жрать в китайскую жральню и не станет напяливать на себя галстук, тем более если вокруг столько мелких гадючников.

Да, Лексо. Сидит такой весь из себя довольный и сует мне в руку этот сраный конверт, нах. Две штуки. Откупаетца, сука. Я, разумеетца, взял этот конверт, потому што мне нужны деньги, бля. Но Лексо думает через жопу, думает, будто он тут самый крутой.

Но есть еще один урод, вот кого бы прибил вообще нах.

Рентой.

Рентой был моим другом. Моим лучшим другом. И он меня так подставил, нах. Во всем он виноват, Рентой. И это он виноват в моем нонешнем раздрае, бля. И я не успокоюсь, пока не найду этого мудака. Это из-за него я загремел в тюрягу, нах. Донелли тоже тот еще урод, но я б не уделал его так круто, если бы не взбесился, што меня ограбили. Я оставил его на той сраной стоянке в луже его собственной кровищи, оставил его умирать и воткнул ему в руку заточенную отвертку, нах. Потом я отправился домой, два раза ударил второго урода, один раз в живот и один раз под ребра, для этого у меня нашлась и вторая отвертка, бля. Затем я связал его и поперся в АЕ. И вместо убийства у меня получилося непредумышленное убийство. Если бы я не полез в бутылку, я был вышел значительно раньше. В общем, где-то я сам малость погорячился. Но в итоге все сводитца к этой скотине Рентону.

Ну да, мне надо было выбратца, штобы добратца до Кейт, иначе я, бля, вообще за себя уже не отвечал. Ее бывший дружок был тем еще пидором, нах, он ее бил, а это просто хер знает што такое. Не, есть, конечно, телки, которые даже заслуживают, штобы им надавали пиздюлей, такие бабы просто не кончат, пока им не заткнешь рот кулаком. Но Кейт, бля, не такая, и с ней нельзя так обращатца. Но у меня раскалывалась башка, я там чуть копыта не двинул, так что пришлось свалить.

Но потом, у мамашки, я копался в своем старом барахле и нашел старую фотку, нах, где мы с этим пидором Рентоном в Ливерпуле, на сраном «Гранд Нэшнл». Я очень долго смотрел на фотку, я буквально видел, как ухмылка этого урода становитца все шире и шире, когда он смотрит на меня. Ну да, бля, его сраная лыба становилась все шире, я это видел, а еще, бля, я видел, как у меня из головы начинают расти этакие мультяшные ослиные уши. Поверить этому пидору, нах. Надо же было так лохануться.

В желудке начала образовыватца сраная кислота, голова трещала, казалось, што сейчас у меня спазмы начнутца, нах. Я знал, што могу часами смотреть на эту фотку, нах, пока у меня окончательно не сорвет башню. Кровь пульсировала в висках как проклятая, и меня расколбасило по самое не хочу, кровь шумела в ушах и в носу. Однако я все-таки взял себя в руки, просто штобы доказать, што я сильнее этого пидора, нах, а потом я чуть не отрубился совсем, но все-таки уселся на диван и дышал, как марафонец, нах, сердце колотилось, как хрен знает што.

Тут в комнату ввалилась моя мамашка и увидела, што я в полнейшем раздрызге. И она говорит:

— Што такое, сынок?

Ну, я отвечаю, што все нормально. Тогда она продолжает:

— Когда ты пойдешь к Джун посмотреть на детишек?

— Скоро, — говорю. — Сначала кое-какие дела надо сделать. Я слышу, как она парит мне што-то, но это идет как бы вторым планом, она вообще по большому счету трепетца сама с собой, потому што ей совершенно не нужно, штобы ей отвечали, нах, как будто песню поет, бля. В ее речи проскальзывают какие-то новые имена, как будто я, бля, должен знать, о чем она там говорит, нах.

Ну, я возвращаюсь в Западный Хейлз и вытаскиваю Кейт из дома. Мы берем такси. Я даю ей бабок, штобы она расплатилась с парнем, когда мы выползаем из тачки, потому што замечаю старого приятеля Марка, который стоит у дверей, и иду перекинутца с ним парой слов.

Короче, я треплюсь с Марком, стоя на улице, нах, потом оборачиваюсь и вижу, што она стоит на тротуаре, а такси уже отчаливает. Потом к ней подходит этот пидор и говорит:

— Все блядуешь, сука драная. — Он, бля, шипит на нее, как гадюка, нах, и заносит руку, когда она пытаетца отойти.

— Не надо, Дэвид, — умоляет она, срываясь на какой-то визг, нах, и бля, вид у него довольный по самое не хочу, потому што он уже это слышал раньше, ему знакомы эти интонации. И я, бля, тоже знаю, што это такое. Марк делает несколько шагов вперед, но я его останавливаю. Потом очень медленно подхожу к этому уроду, в этот момент я наслаждаюсь каждым своим шагом, каждым мгновением этого сраного пути. Теперь этот пидор схватил Кейт за руку, и тут вдруг увидел, как я подруливаю к нему.

— А тебе чего надо, бля? Тебе чего, на хуй, надо, пидор! Ты, нах… — орет он, но видно, что он уже малость притух. Он прекрасно понимает, нах, што я знаю — этими воплями можно напугать только лохов, а я вижу, што весь запал из этого пидора уже выветрился, нах. И этот урод понимает, што его сейчас вздрючат по-любому. На его цыплячьей шейке набухают вены, горло покрываетца пятнами, словно сыпью какой-то, нах. А я — я просто расслабляюсь.

Я улыбаюсь этому пидору, пристально смотрю на него, нах, мариную еще пару секунд, штоб он подергался, а потом вывожу его из ступора, ударив головой в нос. От моего удара он падает на тротуар, и ради Кейт, а еще потому, што вокруг торчит слишком много уродов, я бью его еще трижды: по башке, по морде и по яйцам. Потом опускаюсь рядом и шепчу этому пидору:

— В следующий раз, когда я тебя увижу, ты умрешь, нах.

Он выдает што-то среднее между всхлипом и стоном.

Я говорю Кейт, што этот пацанчик ее больше не побеспокоит. Надолго мы в клубе не задерживаемся, потому што мне хочетца пораньше оказатца дома. Мы падаем в койку, и я ебу ее всю ночь напролет, нах. Она говорит мне, што у нее в жизни такого не было! И я лежу с ней в кровати, смотрю на ее клевую мордаху и думаю: бля, эта девочка может меня спасти.

23. Афера № 18739

Мы торчим в самом центре огромной кучи дерьма: мы с ним — Саймон с Марком, Псих с Рентом — здесь, в Амстердаме. Далеко от всего. Кислота подсказал, как найти «Роскошь», и мы с Терри, Рэбом Биррелом и его братом, бывшим боксером, быстренько оторвались от всех остальных. Как оказалось, тут все знакомы, еще по прежним денечкам, когда мы фанатствовали за футбол. Лексо, к примеру, старый приятель Бегби, все интереснее и интереснее. Я в основном общаюсь с Терри, всегда нужно иметь в запасе человека, который повернут на женщинах. Его методы ведения разговора несколько наивны, но он может быть очень жестким, поэтому и добивается нужного ему результата.

Мы подходим к клубу Рентона, и я спрашиваю парня у дверей, на месте ли хозяин. Услышав, что он ушел полчаса назад, я изображаю предельное огорчение, и этот парень сообщает мне с ужасным акцентом кокни, что Рентой пошел шляться по клубам и нам стоит его поискать в «Транс Будде». Он общается с нами в раздражающей запанибратской манере, вроде того: «Старина Марк, ну ты же знаешь, что это за чувак». Я-то, блядь, знаю, а вот ты, очевидно, нет. Стало быть, этот урод все так же внушает людям доверие, не разучился пускать пыль в глаза. И это как раз в духе Рентона: открыть свой клуб, а потом шляться по чужим заведениям.

Вот дерьмо. Я тащу весь народ обратно в район красных фонарей. Терри ворчит:

— А шо было не так с тем клубом, Психо?

Этому членоголовому алкашу мало было называть меня просто Психом, а не Саймоном перед чужими людьми, так что он еще это дурацкое «о» в конце присобачил. Я пока что молчу, поскольку очень надеюсь, что это быстро пройдет. Перед такими, как Лоусон, нельзя выказывать ни малейшей слабости, иначе он тебя с потрохами сожрет. Пожалуй, это мне в нем и нравится.

Рентой. Здесь, в Амстердаме. Интересно, какой он сейчас, бля. Как он изменился за эти годы. Надо очень сильно постараться, чтобы понять, кто ты — а кто не ты. Это наш вечный поиск в жизни. Поиск себя. Того, что ты оставляешь, когда уходишь, и что ты берешь с собой. И я сейчас парюсь, размышляя о том, что я беру с собой, куда бы я ни направлялся, в каком бы состоянии ни находился. Мы заходим в этого «Транс Будду» в районе красных фонарей. Стандартный клуб с танцполом и баром. Разумеется, Рентой — все еще первым пунктом на повестке дня, но мы с Терри как-то инстинктивно напрягаемся и отделяемся от толпы. Эварта останавливают две пташки, и он врубает харизму на полную, Большой Биррел, который боксер, и Рэб трутся рядом. Я покупаю пару таблеток у какого-то голландца, который уверяет меня, что это стоящая вещь. Да пошло оно все. Я совершенно не в настроении для бурного веселья, буду всю ночь околачиваться по углам. Я собираюсь втихую смыться с одной голландской пташкой, красивая кожа и все дела, но Терри уже треплется с двумя английскими девочками, так что я покупаю им выпивку и мы все садимся в тихом уголке. Музыка бьет по ушам, дурацкое голландское техно а-ля школьные дискотеки. Еще одна причина, чтобы возненавидеть Рентона: мне приходится слушать этот отстой.

Я общаюсь с девочкой по имени Кэтрин, она из Рочдейла (тусклые светлые волосы до плеч и привлекающая внимание родинка на щеке), она говорит, что не любит техно, для нее это слишком тяжело. Когда она говорит, я смотрю на ее глаза, подведенные темным карандашом, и думаю: «Рочдейл», — и мне в голову лезут всякие непристойности, к примеру, такое: Грейси Филдс из Рочдейла поет «Салли, Салли, гордость переулка, трали вали», и я трахаю Кэтрин в каком-то темном переулке. Потом, продолжая тему Рочдейла, Майк Хардинг поет «Ковбой из Рочдейла», и я думаю о Кэтрин в качестве подружки ковбоя из Рочдейла, представляю ее в позе наездницы, только задом наперед, классическая порносцена, если требуется показать само проникновение. А вслух я говорю следующее:

— Значит, Кэтрин, Рочдейл, ага.

Сок Терри, который уже прижимает к себе вторую девочку, я так подозреваю, это подружка Кэтрин, слышит этот комментарий и пытается передать мне что-то на телепатическом уровне, судя по всему, ему удалось прочесть мои мысли, выходит, таблеточки были и вправду очень даже ничего.

Мне нравится просто сидеть-расслабляться, потому что я совершенно не могу танцевать под монотонное техно. Как будто бежишь Лондонский марафон. Унца-унца-унца-ца. А где фанк, где соул? Где, блядь, старая добрая классика? Веселая музыка. Но эти придурки-голландцы и туристы, похоже, тащатся от всего этого, каждый на свой манер. Один парень просто топчется на месте, делает какие-то нелепые мелкие шажки вместе с двумя пташками и еще одним уродом, и вот с ним-то что-то не так. Я знаю этого парня. На нем идиотская шляпа, которая все время падает ему на глаза, но я узнаю его манеру двигаться, он полностью поглощен миксом диджея, но время от времени оглядывает танцпол и вскидывает вверх руку, чтобы показать, что он узнал какого-то ублюдка из тех, что тусуются в клубе. Это расщепленная энергия, четкие, размеренные движения не совпадают с резкими ритмами музыки. Не важно, насколько он кажется погруженным в музыку, все равно он как будто извне, он все видит, все подмечает.

От этого пидора ничего не ускользнет.

Это был тот самый парень, с которым мы в прежние времена столько всего перетерли. О том, что когда-нить мы будем совсем другими. Как будто бы он не был законченным неудачником, которого вышибли из универа, а я не был злобным уродом, не пропускавшим ни одной маленькой сучки, которая была достаточно тупа, чтобы заглотить жалостливую сказочку и мой потный член.

Это был мой старый приятель Марк.

Это был Рент.

Это был тот самый пидор, который меня ограбил, который меня поимел.

Я не могу и не собираюсь отводить от него взгляд. Сидя тут, в тени, в этом маленьком укрытии, вместе со своей компанией, Кэтрин, Терри и, как бишь там зовут эту вторую девочку? Ладно, не важно. Он там, на танцполе, а я просто за ним наблюдаю. Вскоре я замечаю, что он собирается уходить вместе с каким-то народом. Я иду следом за ним, вцепившись в руку Кэтрин, она продолжает мне парить что-то про своего приятеля, я целую ее, и она наконец замолкает, но даже когда я ее целую, я смотрю на удаляющуюся спину Рентона, потом поворачиваюсь, чтобы похотливо кивнуть Терри, его гнусная улыбочка заставляет меня пожалеть девчонку, которая сейчас с ним: и саму девочку, и ее пизденку. Когда мы выходим, чтобы забрать одежду, я обжимаюсь с Кэтрин и вдруг понимаю, что, несмотря на то что она молодая и мордашка у нее ничего, все-таки она толстовата. Черная одежда должна по идее скрывать полноту, но эти бедра, как два бочонка для нефти…

Ладно, хуйня-война.

Мы выходим из клуба, и я вижу, что Рент идет по улице, он с какой-то тощей коротко остриженной девкой, и с ними еще одна пара. Мальчик-девочка, мальчик-девочка, как говорил Дэнни Кэй в «Белом Рождестве».