СТВОЛ

— Отличный гарнир к мясу, Мардж, — заметил я, c упоением прожевывая пищу. Еда была действительно хороша.

— Рада, что тебе понравилось, — отозвалась она, протирая очки, и ее лицо расплылось в снисходительной улыбке. Мардж, вне всяких сомнений — красивая женщина.

Сам я испытывал удовольствие, но вот Лиза размазала еду по всей тарелке, и ее нижняя губа презрительно поджалась.

— Неужели тебе не нравится, Лиза? — поддразнила ее Мардж.

Ребенок ничего не сказал, только качнул головой, и выражение на его лице осталось неизменным.

Глаза Гари вспыхнули. Маленькая Лиза откровенно не поднимала глаз с тарелки.

— О! Да ты, черт возьми, должна уминать за обе щеки, девочка! — свирепо рявкнул он. Лизу перекосило так, как будто его слова оказали на нее физическое воздействие.

— Оставь ее, Гари. Если она не хочет, то ей и не нужно это есть, — примирительно рассудила Мардж.

Взгляд Гари оставил ребенка. Уловив представившуюся возможность, Лиза выскользнула из-за стола и вышла из комнаты.

— Куда, как ты думаешь... — начал Гари.

— Ох, оставь ее в покое, — фыркнула Мардж.

Гари взглянул на нее и машинально сделал маниакальный жест своей вилкой.

— Я говорю одно, ты другое. И не стоит, блядь, удивляться, что меня не уважают в моем собственном чертовом доме!

Мардж робко пожала плечами. У Гари был крутой нрав и он действительно взвинчен с тех пор, как вышел из тюрьмы. Он повернулся ко мне, требуя понимания.

— Видишь, как оно, Джок? Каждый раз, твою мать! Обращаются со мной так, словно я невидимка хренов! В моем, блядь, собственном доме. Мой собственный ребенок, мать его так! Моя собственная жена, черт возьми. Господи боже, — простонал он, насмешливо указывая на Мардж.

— Не бери в голову, Гэл, — сказал я. — Пиршество Мардж заставляет нас гордиться ею. Все просто объедение, Мардж. Это не беда Лизы, что ей не понравилось, но ты же знаешь, каковы дети. У нас разные вкусы, пусть цветут все цветы.

Мардж одобрительно улыбнулась. Гари же пожал плечами и, нахмурившись, уставился в пространство. Мы доели оставшуюся часть обеда, прерывая нашу жрачку сдержанными ритуальными беседами; обсуждены шансы Арсенала на чемпионство в следующем сезоне, достоинства нового Ко-оп магазина внутри торгового центра в Далстоне сравнены с традиционным Сейнсбери вверх по дороге, установлены возможное происхождение и сексуальная ориентация нового менеджера, заменившего Мерфи, и бесстрастно взвешены все за и против открытия заново местной железнодорожной станции Лондон Филдс, закрытой много лет тому назад из-за ущерба, причиненного пожаром.

Наконец Гари отодвинулся и рыгнул, затем потянулся и поднялся.

— Отличная хавка, девочка, — сказал он успокаивающе. И повернулся ко мне. — Ты сыт?

— Да, — ответил я, поднимаясь.

Гари уловил немой вопрос на ироническом лице Мардж.

— Я и Джок должны поговорить немного о делах, вот так.

Лицо Мардж приняло теперь напряженное злобное выражение.

— Ты же не собираешься воровать снова, а?

— Я же сказал тебе, что не собираюсь, говорил же, — агрессивно парировал Гари.

Ее искаженный рот и прищуренные глаза встретили его взгляд.

— Ты обещал мне! ТЫ, МАТЬ ТВОЮ, ОБЕЩАЛ! И все те долбанные вещи, о которых ты говорил...

— Я не ворую! Джок! — воззвал он ко мне.

Мардж устремила на меня свои большие просящие глаза. Молила ли она меня, чтобы я сказал ей правду, или сказал то, что она хотела услышать? Гари обещал. Неоднократно обещал, неоднократно нарушал обещание. Независимо от того, что я скажу ей на этот счет, она снова будет обманута — Гари или каким-нибудь другим чуваком. Для некоторых людей неизбежны определенные виды разочарований.

— Теперь это железно. На все сто, — улыбнулся я.

Моя бредятина была достаточно убедительна, чтобы вернуть доверие к Гари. Напустив на себя вид оскорбленной невинности, он выдал:

— Вот. Ты, девочка, получила достоверную информацию прямо из уст непосредственного очевидца событий.

Гари пошел наверх взять бабки. Мардж печально покачала головой и нарушила воцарившееся молчание.

— Он беспокоит меня, Джок. Раньше он не был такой взвинченный и грубый.

— Он волнуется за тебя и за ребенка, Мардж. Это Гэл; он постоянно терзаем какими-то опасениями. Это в его природе.

Мы все терзаемы какими-то блядскими опасениями.

— Ты готов или что? — Гари высунул голову из-за двери.

Мы отправились в «Таннерс». Я сел в задней комнате и Гари последовал за мной с двумя пинтами. Он медленно, c полной концентрацией, поставил их на полированный стол. Он поглядел на пинты и мягко сказал, качая своей головой:

— Проблема не в Уитворте.

— Он, черт возьми, проблема для меня. Две, блядь, штуки стоят проблемы.

— Ты не сечешь мой базар, Джок. Не он проблема, так? Это ты, — его вытянутый палец решительно уперся в меня, — и я, — продолжил он, ткнув им себя в грудь. — Долбанные мудозвоны. Мы можем забыть об этих башлях, Джок.

— Какого хрена...

— Уитворт будет вешать нам лапшу на уши, дурачить, избегать нас, пока мы просто не заткнемся в тряпочку, как два хороших маленьких мальчика, — он язвительно улыбнулся. Его голос обладал холодным неумолимым резонансом. — Он не воспринимает нас серьезно, Джок.

— Так что ты предлагаешь, Гэл?

— Либо мы забудем об этом, либо заставим его воспринимать нас серьезно.

Я проиграл его слова в моей голове как пластинку, проверяя и перепроверяя их в поисках скрытого смысла, скрытого смысла в реальности, которую я немедленно признал.

— Так что же мы будем делать?

Гари глубоко вздохнул. Странно, что он теперь такой спокойный и обстоятельный, если сравнить с его раздраженным состоянием за обедом.

— Мы научим ублюдка воспринимать нас серьезно. Преподадим ему урок на хуй. Научим его проявлять немного уважения, вот что.

Возможный план, как мы сделаем это, Гари изложил предельно ясно. Мы вооружимся и предпримем поездку на квартиру Уитворта в Хаггерстоне. Затем выбьем из него все дерьмо, какое только возможно, прямо на его пороге и назначим последний срок для выплаты денег, принадлежащих нам.

Я обдумал данную стратегию. Разумеется, не было никакого шанса разрешить это дело легально. Моральное и эмоциональное давление оказалось никудышным и, как показала практика, абсолютно бесполезным, и, тут Гари был прав, это действительно компрометировало нашу состоятельность. Это были наши деньги, и Уитворту предоставлялась любая возможность, чтобы их выплатить нам. Но я стремался. Мы подошли близко к тому, чтобы открыть гнусный ящик Пандоры, и я чувствовал, что события выскальзывают из-под моего контроля. У меня начались видения тюрьмы Скрабс, или того хуже, конкретный пиздец со спущенной сворой собак и погружением в Темзу, или же какую-то вариацию этого клише, обозначающей в реальности одну и ту же вещь. Уитворт сам не представлял никакой проблемы, он был весь как на ладони; напыщенный, болтливый, но отнюдь не человек насилия. Тема была такая: насколько хорошие у него завязки. Мы скоро выясним. Мне придется смириться с этим. В другом случае, мне не выиграть. Если я не пойду до конца, я потеряю состоятельность в глазах Гари, и мне он нужен был больше, чем я ему. И что важнее, кто-то заныкает мои деньги и я останусь на мели, снедаемый самоуничижением за то, что капитулировал так бездарно.

— Давай разберемся с этой пиздой, — сказал я.

— Так-то, мой друг, — Гари похлопал меня по спине. — Всегда знал, что у тебя есть порох в пороховницах, Джок. Вы, долбанутые шотландцы, все сумасшедшие, вашу мать! Мы покажем этой паскуде Уитворту, кого он, сявка, кинуть решил.

— Когда? — спросил я, чувствуя вместе со смесью восхищения и тревоги подкатывающую к горлу тошноту.

Гари пожал плечами и поднял брови.

— Время не терпит.

— Ты имеешь в виду прямо сейчас? — открыл я рот от изумления. День был в самом разгаре и совсем не улыбалось делать это при солнечном свете.

— Сегодня вечером. Я подгребу к тебе на колесах в восемь.

— В восемь, — слабо поддакнул я.

Я чувствовал сильные вибрации беспокойства из-за уже сейчас нестабильного поведения Гари.

— Послушай, Гэл, есть ли там что-нибудь еще, помимо денег, между тобой и Тони Уитвортом?

— Денег вполне достаточно при моих обстоятельствах, Джок. Больше, чем достаточно, чувак, — сказал он, опорожняя свою пинту и поднимаясь. — Я домой. Тебе тоже пора. И не стоит лакать слишком много Джонатана Росса, — он указал на мою кружку. — Нам надо сделать работу.

Я смотрел, как он неуклюже, но в то же время решительно, удаляется, остановившись только, чтобы махнуть старому Герри О"Хэгану у стойки.

Я ушел вскоре вслед за ним, воспользовавшись советом о придании ситуации должной остроты. Я отправился в спортивный центр в Далстон и купил бейсбольную биту. Сначала я подумывал о приобретении лыжной маски, но это выглядело слишком откровенно, так что я пошел в «Армию и Флот» и разжился вязаным шлемом. Я засел на своей хате, неспособный даже на мгновение взглянуть на сделанные мной покупки. Затем я поднял биту и начал размахивать ей, рассекая воздух. Я стащил матрас со своей кровати и прислонил его к стене. Я долбанул по нему битой, проверяя замах, стойку и равновесие. Стрем прямо-таки хлестал из меня, когда я с силой бил, бросался вперед и рычал, как маньяк.

До возвращения Гари оставалось не так уж много времени. Наступило восемь и я было подумал, что у него должно быть возобладал здравый смысл и он спустил разборку на тормозах, возможно после того, как Мардж просекла, как что-то намечается, и вмешалась в его дела. В 8.11 по цифровым часам на радио, я услышал резкий гудок машины, раздавшийся с улицы. Я даже не подошел к окну. Просто поднял вязаный шлем и биту, и спустился вниз. Моя хватка на бите теперь казалась слабой и безжизненной.

Я забрался на пассажирское сиденье.

— Я вижу, ты приготовился, — улыбнулся Гари.

Даже после того, как он заговорил, его лицо оставалось замороженным в этой странной улыбке, и напоминало причудливую маску на Хеллоуин.

— Что ты взял? — я боялся, что он покажет нож.

Мое сердце буквально остановилось, когда из-под сиденья он вытащил обрез.

— Не пойдет, приятель. Ни хуя не пойдет.

Я рванулся вон из машины, но его рука схватила мою.

— Расслабься? Неужели ты не понял, что он ни хера не заряжен? Ты же знаешь меня, Джок, черт возьми. Мокруха не моя на хрен специальность, и никогда таковой не была. Прояви же немного здравого смысла, дружище.

— Ты говоришь мне, что это ружье не заряжено?

— Конечно оно не заряжено в пизду, чувак. Ты, что, думаешь я, блядь, полоумный? Делаем это так — нам не нужно никакого насилия. Никакого усугубления, никто не пострадает. Голос внутри меня сказал: люди меняются, когда ты наставляешь на них ствол. Вот как я это вижу: мы хотим наши деньги. Нас не колышет увечить этого мудака; мы просто хотим получить долг. Если ты пустишь в дело эту биту, то можешь запросто сделать из него отбивную. Тогда мы не получим никаких денег, и загремим в чертов Скрабс. Мы терроризируем его, показываем ему это, — он размахивал стволом, который теперь казался жалкой игрушкой, — и Уитворт выкладывает нам купюры.

Я был вынужден допустить, что если следовать логике Гари, то все выглядит гораздо проще. Напугать Уитворта было предпочтительней, нежели уделать его в говно. Замеси мы этого козла, и он, возможно, тут же соберет команду для мести. А если напугать его до чертиков этим стволом, то он поймет, что с нами не стоит качать права. Мы знали, что обрез не заряжен, а Уитворт нет. Кто в таком случае рискнет на нас потянуть?

Квартира Уитворта находилась на первом этаже типового для шестидесятых домика с отдельным выходом в небольшом муниципальном округе рядом с Квинсбридж Роуд. Было уже темно, хотя и не так, чтобы глаза выколи, когда мы припарковали машину в нескольких ярдах от парадного. Я колебался, надевать ли шлем, затем решился не надевать. У Гари не было маски и, кроме того, мы хотели, чтобы Тони Уитворт видел, кто наставляет на него обрез. Вместо этого я спрятал биту под моим длинным пальто, когда мы вышли из машины.

— Жми в этот долбанный звонок, — приказал Гари.

Я нажал кнопку.

В холле включился свет, просачиваясь сквозь щель поверх двери. Гари просунул руку под свое пальто. Дверь открылась и перед нами с настороженным видом стоял мальчик лет восьми в футболке Арсенала.

— Тони дома? — спросил Гари.

Я не рассчитывал на это. Я превратил Уитворта в мультипликационный персонаж, стереотипного болтливого сутенера-спекулянта, задавшись целью оправдать то, что мы собирались с ним сделать. Я никогда не представлял его, как реальную личность, с детьми, с людьми, зависевшими от него, и возможно даже любившими его. Я пытался дать знак Гари, что это было безмазовое время и место, но маленький мальчик убрался назад в дом, и почти одновременно в дверях появился Уитворт. На нем была белая майка и джинсы, и на его лице застыла лучезарная улыбка.

— Парни, — широко осклабился он. — Рад вас видеть! У меня есть для вас кое-что, если... — он запнулся на середине предложения побледнев как полотно, и его глаза расширились. Часть его физиономии, казалось, сморщилась, словно его хватил какой-то удар.

Гари выхватил ствол и наставил прямо на него.

— О нет, пожалуйста, о боже, у меня есть то, что тебе нужно, Гэл, это то, что я пытался сказать... Джок...

— Гэл, — начал я, но он проигнорировал меня.

— У нас тоже есть, что тебе нужно, мудак! — крикнул он Уитворту и спустил курок.

Раздался оглушающий грохот, и Уитворт, казалось, исчез в доме. На мгновение это выглядело как театральная иллюзия, словно его там вообще никогда не было. В эту долю секунды я подумал, что стал жертвой заранее спланированного розыгрыша между Гэлом и Тони Уитвортом. Я даже засмеялся. Затем я глянул в прихожую и увидел там лежащее, содрогающееся в конвульсиях, тело Уитворта. То, что когда-то было его лицом, теперь стало смятой, сдавленной массой крови и серого вещества.

После я ничего не помнил, пока не пришел в себя в машине. Мы ехали по Боллс Понд Роуд. Затем припоминаю, что мы вышли из нее, пересели в другую тачку и направились обратно в сторону Стоук Ньюингтон. Гари начал смеяться, и говорил без умолку, словно закинулся спидом.

— Ты видел долбанную голову этого козла?

Я чувствовал себя так, как будто вмазался героином.

— Видел, да? — переспросил он, затем схватил мое запястье. — Джок, мне действительно жаль, блядь, дружище, жаль, что ты оказался вовлечен. Я не мог сделать этого в одиночку. А я должен был сделать это, Джок, должен был избавиться от этого мудака. Когда я сидел в Скрабс, ты понимаешь, то слышал все о нем. Он крутился все время у нашего дома, охаживая Мардж, светя на хрен свои чертовы бабки. Мардж раскололась, Джок, рассказала мне всю эту отвратительную историю. Конечно я не виню ее, Джок, не в этом дело, это была моя ошибка, что меня повязали. Я должен был находиться там; любая женщина без гроша в кармане, когда ее мужик загремел на нары, будет соблазнена каким-нибудь задроченным хуем, крутящимся вокруг нее с лаве. И эта пизда измывалась над маленькой Лизой, Джок. Заставляла ее садиться ему на колени, ты просекаешь, что я здесь говорю, Джок? Да? Ты сделал бы то же самое, Джок, только не возражай мне, твою мать, потому что ты тогда окажешься лжецом; если бы это был твой чертов ребенок, ты бы сделал то же самое. Ты и я, мы одно целое, Джок, мы приглядываем друг за другом, мы присматриваем за нашей собственностью. Я сделаю для тебя эти бабки, как только, так сразу, Джок. Я, черт возьми, клянусь, что сделаю это, поверь мне, приятель, я разберусь со всем этим. Я не смог бы поступить по-другому, Джок, это просто мучило, гноилось внутри меня. Я пытался не обращать на это внимания. Вот почему я хотел работать с Уитвортом, просечь всю подноготную этой скотины, увидеть, смогу ли я найти способ, чтобы снова втянуть его в дело. Я думал о том, чтобы изуродовать одного из его детей, как око за око и вся такая чертова поебень. Тем не менее, я не смог бы сделать ничего подобного, Джок, не смог бы поступить так с ребенком, что могло сделать меня немногим лучше этого ублюдочного зверя, этой ничтожной паскуды...

— Да...

— Извини, что втянул тебя в эту разборку, Джок, но как только до тебя дойдет слух о всей этой чертовой хуйне с Уитвортом, ты не сможешь, твою мать так, оставить все как есть. Подставляешь, Гэл, ты станешь говорить; друзья и все такое. Ты был словно моя чертова тень, и это факт. Я пытался сделать так, чтобы ты уловил эти вибрации херовы, но до тебя они не доходили. И я должен был втянуть тебя за здорово живешь, а как же иначе? Вот как тебе нужно воспринимать это, Джок; друзья, партнеры.

Мы ехали ко мне домой. Моя пустынная квартира казалась еще пустыннее даже с двумя находившимися в ней людьми. Я сел на кровать, Гари сел в кресло напротив. Я включил радио. Невзирая на тот факт, что она забрала свое барахло и смоталась несколько месяцев тому назад, здесь по-прежнему оставались следы ее присутствия; перчатка, шарф, постер, присобаченный ею к стене, эти русские куклы, купленные нами на Ковент Гарден. Наличие этих предметов всегда принимало преувеличенные, угрожающие размеры во время стресса. Теперь они казались всеподавляющими. Гари и я сидели, пили неразбавленную водку и ждали новостей.

Прождав немного, Гари поднялся и пошел отлить. Когда он вернулся, то в руках его оказался обрез. Он снова сел обратно в кресло напротив меня. Его пальцы выстукивали марш по узкому стволу. Когда он заговорил, его голос казался странным, отстраненным и бесплотным.

— Ты видел его лицо, Джок?

— Это, блядь, не смешно, Гэл, ты ублюдочная глупая пизда! — прошипел я, и гнев, в конце концов, прорвался сквозь мой одуряющий страх.

— Да, но его лицо, Джок. Это чертово льстивое гнусное лицо. Это правда, Джок, люди меняются, когда ты наставляешь на них ствол.

Он глядел прямо мне в глаза. Теперь обрез был направлен на меня.

— Гэл... хары выебываться, мужик, хватит...

Я не мог дышать, я чувствовал, как дрожат мои кости; от ступней до макушки все мое тело рожало в вибрирующем, болезненном ритме.

— Да, — протянул он. — Люди меняются, когда ты наставляешь на них ствол.

Оружие по-прежнему смотрело на меня. Он перезарядил его, когда замочил того козла. Я знал это.

— Я слышал, что ты довольно часто навещал мою жену, когда я сидел, приятель, — сказал он мягко ласковым тоном.

Я пытался сказать что-то, пытался объяснить, оправдаться, но мой голос застрял у меня в глотке, когда его палец нажал на спусковой крючок.

ЕВРОТРЭШ

Я был настроен против всего и против всех. Я не хотел видеть людей вокруг себя. Такая неприязнь не была следствием какой-то сильной изнуряющей тревоги; а была просто зрелым признанием моей собственной психологической ранимости и отсутствия качеств, необходимых для поддержания с кем-то дружеских отношений. Разные мысли боролись за место под солнцем в моем перегруженном мозгу точно так же, как я отчаянно старался придать им какой-нибудь порядок, могущий послужить стимулом для моей вялой и апатичной жизни.

Для других Амстердам был волшебным местом. Жаркое лето; молодые люди, наслаждающиеся достопримечательностями города — олицетворения индивидуальной свободы. Для меня же он был скучной чередой размытых теней. Яркий солнечный свет раздражал меня и я редко выбирался из дома до наступления темноты. Днем я смотрел по телевизору программы на английском и голландском и курил много марихуаны. Рэб оказался далеко не гостеприимным хозяином. Абсолютно не чувствуя своей нелепости, он сообщил мне, что в Амстердаме известен под именем Робби.

Отвращение ко мне Рэба/Робби казалось вспыхивало ярким пламенем за маской его лица, выкачивая кислород из маленькой передней, в которой я устроил себе лежбище. Я замечал, как мускулы его скул дергались в едва сдерживаемой ярости, когда он приходил домой — грязный, мрачный и усталый от тяжелой физической работы, — и находил меня, размякшего перед ящиком с привычным косяком в руке.

Я был обузой. Я провел здесь всего четырнадцать дней, будучи три недели на чистяке. Физические симптомы отнятия пошли на убыль. Если можешь продержаться месяц, у тебя есть шанс. Тем не менее, я чувствовал, что пришло время подыскать себе свою квартиру. Моя дружба с Рэбом (теперь, разумеется, переименованным в Робби) не выжила бы на основе смоделированной мною односторонней эксплуатации. А что еще того хуже — мне было на все насрать.

Однажды вечером, примерно через две недели после того, как я у него поселился, Рэб решил, что с него достаточно.

— Когда ты соберешься начать искать работу, мужик? — спросил он с явно напускным безразличием в голосе.

— Я ищу, приятель. Вчера прошвырнулся по городу, попробовал поискать кое-какие мазы, понимаешь? — неприкрытая ложь, сказанная мной с изобретательной искренностью.

Так мы и жили — наигранная цивилизованность с подтекстом обоюдного антагонизма.

Я сел на 17-й трамвай, шедший в центр из небольшого депрессивного квартала Рэба/Робби в западном секторе. Ничего и никогда не происходит в таких местах, как наше, голландцы называют их Slotter Vaart; Везде панельные стены и бетон. Один бар, один супермаркет, один китайский ресторан. Везде одно и то же. Необходим центр города, чтобы уловить дух места. Я мог опять вернуться в Уэстер Хэйлис или на Кингсмид, в одно из тех мест, от которых я и смотался сюда. Только убежать мне не удалось. Один мусорный бак в трущобах в стороне от action strasser ничем не отличается от множества других, и не важно, в каком городе он находится.

В своем нынешнем душевном состоянии я ненавидел любое общение с людьми. И Амстердам — скверное место в такой ситуации. Не успел я задымить в Дамраке, как тут же ко мне пристали. Я ошибся, начав озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться.

— Француз? Американец? Англичанин? — спросил меня парень арабского вида.

— Отъебись, — прошипел я.

Даже уйдя от него в английский книжный магазин, я мог слышать его голос, перечисляющий наркоту в ассортименте.

— Гашиш, героин, кокаин, экстази...

Предполагая расслабиться во время осмотра книг, я оказался поставленным перед внутренней дилеммой: спереть ли книжку? Решив этого не делать, я вышел, опасаясь, что желание станет нестерпимым. Довольный собой, я прошел через Площадь Дама в глубь квартала красных фонарей. Холодные сумерки сгустились над городом. Я прогуливался, наслаждаясь наступлением темноты. На боковой от канала улочке, рядом с тем местом, где в окнах сидят шлюхи, мне навстречу с угрожающей скоростью шагал мужчина. Я быстро решил схватить его за шею и задушить на месте, если он попытается завести со мной разговор. С этим кровожадным намерением я сфокусировал внимание на его адамовом яблоке, и мое лицо исказила презрительная усмешка, когда я увидел, что его холодные глаза насекомого медленно наполнились страхом от дурного предчувствия.

— Время... у вас есть часы? — боязливо спросил он.

Я резко мотнул головой, решительно шагая мимо него, и ему пришлось выгнуть свое тело, чтобы не столкнуться со мной и не свалиться на мостовую. На Варместраат уже было не так легко. Молодая шпана устроила ряд уличных драк; фаны Аякса и Зальцбурга. Кубок УЕФА. Да. Я не мог вынести суеты и криков. Шум и движение нервировали меня больше, чем сама угроза насилия. Следуя линии наименьшего сопротивления, я свернул на боковую улочку и зашел в полутемный бар.

Тихий, спокойный райский уголок. Кроме темнокожего мужчины с желтыми зубами (я никогда еще не видел настолько желтые зубы), увлеченно игравшего в пинболл, единственными обитателями этого места были бармен и женщина, сидевшая на стуле у барной стойки. Они распивали бутылку текилы, и их смех и интимное поведение указывали, что их отношения давно перешли черту обыденного общения обслуги с клиентом.

Бармен наливал женщине стопку текилу. Они были слегка пьяны, выставляя напоказ свой приторный флирт. Мужчине потребовалось какое-то время, чтобы, наконец, заметить мое присутствие в баре. На самом деле, той женщине пришлось привлечь его внимание ко мне. В ответ, глядя на нее, он лишь смущенно пожал плечами, хотя было очевидно, что ему наплевать на меня. И еще я почувствовал, что был для него помехой.

В определенных состояниях сознания я был бы оскорблен этим пренебрежением и, несомненно, начал бы качать права. В некоторых других состояниях я сделал бы гораздо больше. В настоящий же момент я радовался, что меня игнорируют, это лишь подтверждало, что я был положительно невидим, чего и добивался. Мне было все по барабану.

Я заказал Хайнекен. Женщина, казалось, хотела втянуть меня в их беседу. Я же намеревался избежать контакта. Мне нечего было сказать этим людям.

— Ну и откуда же ты приехал с таким акцентом? — засмеялась она, пронизывая меня своим рентгеновским взглядом.

Когда ее глаза встретились с моими, я тут же углядел тип человека, который, несмотря на кажущуюся дружелюбность, инстинктивно желает манипулировать людьми. Возможно, я попросту увидел свое отражение. Я улыбнулся.

— Из Шотландии.

— Правда? Откуда? Глазго? Эдинбург?

— На самом деле отовсюду, — ответил я вкрадчиво пресыщенным голосом.

Какое значение имело, из каких неразличимых говеных городов и трущоб я выполз, когда рос в этой скучной и отвратительной маленькой стране?

Она засмеялась, даже задумалась на мгновение, как будто я сказал что-то действительно стоящее.

— Отовсюду, — повторила она, — прямо как я. Отовсюду.

Она представилась как Крисси. Ее бойфренда, или того, кто ухлестывая за ней, собирался стать ее бойфрендом, звали Ричардом. Из-за барной стойки Ричард украдкой кидал на меня обиженные взгляды, пока я не повернулся к нему лицом, уловив его гримасы в зеркале. Он ответил утиным качанием головы, сопровождаемым словом «Привет», расстроенным шипением и неловким пощипыванием своей крысиной бородки на покрытом оспинами лице, скорее подчеркивающей, а не скрывающий лунный пейзаж, из которого она росла.

Крисси болтала в беспорядочной, экспансивной манере, высказываясь об окружающем мире и приводя показательные примеры из своей жизни в качестве доказательства своих суждений. У меня есть привычка — смотреть на голые руки людей. Руки Крисси были испещрены следами заживших царапин; вроде тех, которые остаются после трансплантации тканей для сокрытия швов. Еще более заметными были следы от порезов, свидетельствовавшие своей глубиной и расположением больше о ненависти к самой себе, о реакции на глубокое разочарование, а никак не о серьезной попытке самоубийства. Ее лицо было открытым и живым, но в ее водянистых глазах просматривался аспект униженности, обычный для травмированных людей. Я читал ее как старую потертую карту всех мест, где ты не хочешь побывать: наркомания, умственное расстройство, наркопсихоз, сексуальная эксплуатация. В Крисси я видел ту, кому не нравится ни этот мир, ни она сама, и она пытается улучшить свое положение с помощью ебли и наркоты, не понимая, что только осложняет себе жизнь, усугубляя проблему. Я и сам был знаком с некоторыми из тех мест, в которых побывала Крисси. Но она выглядела так, словно была очень плохо снаряжена для подобных путешествий и, похоже, задерживалась там намного дольше, чем другие.

В данный момент ее проблемы заключались в выпивке и Ричарде. Моей первой мыслью было то, что она заслуживала обоих. Я нашел Крисси довольно омерзительной. Ее тело было покрыто слоем твердого жира вокруг живота, лодыжек и бедер. В ней я видел забитую женщину, чье единственное сопротивление эффекту среднего возраста заключалось в решении носить молодежную одежду, слишком облегающую и откровенную для ее мясистой фигуры.

Ее одутловатое лицо флиртующе cтроило мне ужимки. Меня слегка поташнивало от этой женщины; она лишилась привлекательности, но бессознательно продолжала пытаться демонстрировать давно потерянный сексуальный магнетизм, словно не замечая гротескной водевильной карикатурности того, что его подменило. Именно тогда, как парадоксально это не звучит, ужасный импульс, скорее всего берущий начало из внутренностей моих гениталий, поразил меня: этот человек, к которому я испытываю отвращение, эта женщина станет моей любовницей.

Почему же это должно было случиться? Наверное из-за моей естественной извращенности; возможно Крисси была тем странным театром, где отвращение встречается с привлекательностью. Может быть, я восхищался ее упрямому нежеланию признаться в безжалостном увядании ее возможностей. Она вела себя так, словно новые, будоражащие, восхитительные события ждали ее за углом, несмотря на все доказательства обратного. Я чувствовал беспричинное желание, как и обычно при встрече с таким типом людей, тряхнуть ее и выкрикнуть правду ей в лицо: «Ты — бесполезный, уродливый кусок мяса. Твоя жизнь до сих пор была безнадежной и отвратительной, и впредь она станет только еще хуже. Перестань лгать самой себе».

Переполняемый конфликтующей массой эмоций я активно презирал каких-то людей, одновременно планируя их соблазнение. Только гораздо позже я признавал, к своему ужасу и стыду, что эти чувства ни капли не конфликтовали. На этот раз, тем не менее, я не был уверен, флиртовала ли Крисси со мной или лишь поддразнивала этого убогого Ричарда. Возможно, она и сама не была в этом уверена.