Солнце сияло и здесь.
      Каде и Боливер стояли на открытом дворе, огражденном со всех сторон невысокой стенкой и обрывом, круто спускавшимся к морю. Над головами их простиралось широкое синее небо, крепкий ветерок нес с моря запах водорослей и дохлой рыбы. Каде подошла к краю кольца, воспротивившегося и не сразу пропустившего ее. Кольцо наполняла почти такая же сила, что в Нокме, однако здесь она бурлила сильнее. Впрочем, этим кольцом и пользовались намного чаще.
      Подойдя к стене, Каде посмотрела сквозь нее. Они очутились на вершине утеса, на сотню ярдов возносящегося над морем, терзавшим его основание. Перегнувшись, они увидели лестницу, которая, обвивая утес, спускалась к простой каменной пристани, и корму невероятно расписанного корабля возле нее.
      На противоположной стороне двора двое одинаковых фейри, блиставших золотом тел, рубинами зрачков и длинными янтарными волосами, стерегли арку, украшенную каменными дубовыми листьями; за ней открывался путь к узкому и изящному мостику, перекинутому над бурлящими серо-зелеными водами, от утеса к скалистому берегу. На противоположном конце моста высилось массивное сооружение с тяжелыми восьмигранными башнями, облицованными теплым бурым песчаником из далеких пустынь Парсции. Щурясь в утреннем солнце, Каде заметила на них крохотные блестки, образующие какой-то узор, — или драгоценные камни, или небольшие округлые окна. Она поглядела на Боливера, с опаской взиравшего на стражей моста. Выбив трубку на безупречно чистую мостовую, он сказал:
      — Это здесь.
      Каде подошла к вооруженным тонкими серебряными мечами стражам, облаченным в золотые ткани, усыпанные самоцветами. Они оба наблюдали за Каде и Боливером, но без особого интереса — как бы с насмешкой, — и один из них проронил:
      — Назови свои имя и дело, прекрасная дама, чтобы ты смогла войти.
      Обращение это — «прекрасная дама» — явно было выбрано из ехидства. Но никак не отреагировав на обращение, она ответила:
      — Я Каде Гадена, королева Воздуха и Тьмы. Мне нужно повидать Оберона.
      Стражи обменялись взглядами, не скрывавшими веселья и удивления, и второй из них сказал:
      — Тогда, госпожа, проходи с миром.
      Она направилась по мосту, Боливер шлепал за ней. Впереди можно было уже видеть высокую двустворчатую дверь, окруженную вспененными каменными волнами. Они подошли ближе, и солнце бросило розовые лучи на коричневый камень. Приблизившись еще, она заметила, что маленькие окошки, покрывающие башню, вовсе не окна, а глаза с темной радужкой и голубыми зрачками… некоторые были обращены к ним, другие смотрели на море.
      Боливер с каменным лицом прошептал:
      — За нами следят!
      Каде промолчала.
      Новая пара стражников-фейри, во всем похожая на охранявших мост, если не считать отливавших янтарной глазурью крыльев за спиной, отворила перед ними тяжелые двери.
      Внутри оказалась высокая каменная галерея, прохладная и полная воздуха, пол ее был выложен белой плиткой. Они углублялись в совершенное безмолвие. В стороны равномерно отходили коридоры, однако вполне могло показаться, что, кроме двоих, гостей в замке нет.
      Продумывая то, что ей предстояло сделать, а вернее, что она была вынуждена совершить, Каде ощущала некоторую робость, которая могла порождаться и потрясением; однако чувство это начинало пробуждать в ней гнев, доведенный до такого накала, что он как бы сплавился со всеми ее мыслями или эмоциями. В известном смысле это раскрепощало Каде. Отношение к ней стражей-фейри, каким оно представлялось девушке, в иных обстоятельствах вызвало бы самую решительную реакцию. Однако ныне оно казалось самым ничтожным среди прочих соображений. Столь ярый гнев заставлял направлять все ее действия к цели и тем препятствиям, которые следовало одолеть на пути к ней, что весьма облегчало принятие решений, служащих устранению всех препон.
      Должно быть, примерно так ощущал себя Урбейн Грандье, когда бишранская инквизиция завершила свои допросы.
      Наконец, уже приближаясь к залу, она услышала пение арфы, смех и голоса.
      — Нас поджарят и съедят, — проговорил Боливер с мрачной настойчивостью.
      — Не скули, — осадила его Каде.
      Боливер довел ее до белого каления, убеждая в том, что ей пора наконец что-то сделать. Теперь же, когда она придумала, как поступить, он стал осторожничать: типичная для фейри вздорность характера.
      Коридор резко повернул и закончился лестницей, спускавшейся к просторному открытому двору, располагавшемуся в самой сердцевине цитадели. В портиках выстроились стражники с янтарными лицами — ленивые, но внимательные. Они держали в руках пики с золотыми наконечниками.
      Здесь собрался, очевидно, почти весь Двор Благий.
      Одежды озерных дев источали благовония и капли воды, подобные перламутру. Другие прекрасные дамы были облачены в одеяния из цветов, паутинок, усыпанных росой, серебристых прозрачных тканей или просто укрывались своими длинными волосами. Среди них были мужи той же эфирной красы, что и стражи, — в бархате, тонких кружевах и парче. То тут, то там над толпой мерцали крылья — нежные, как у бабочки, но куда более изысканно окрашенные. Яркий солнечный свет наполнял воздух блеском чар, так что он просто сиял сам по себе… Труппа веселых акробатов выделывала немыслимые для людей трюки, успевая при этом менять свое обличье.
      Спустившись со ступенек, Каде направилась прямо в толпу.
      Перед ней расступились. Здесь духи не прятали запах немытого тела, как бывает на балах у людей. Полинялое и грязное платье Каде, потрепанные кружева на нижней юбке, ботинки, сшитые для мальчишки-пажа, казались в этом обществе невероятно нелепыми, и она успела поймать на себе достаточное количество косых взглядов. Каде могла бы воспользоваться блестками, чтобы принять более презентабельное обличье, как поступали здесь некоторые. Однако она не нуждалась ни в чьих советах, чтобы понять: это будет ошибкой.
      Титания возлежала на расстеленной на кушетке леопардовой шкуре под навесом из страусовых перьев — в прохладной тени. Невысокая, чуть ниже Каде, королева фейри была облачена в мантию, расшитую жемчугами и серебром; волосы ее напоминали золото — истинное золото, а лицо было прекраснее, чем у королевы Фалаисы, черты которой знали страх, заботы, тревогу. Словом, Титания являла собой идеал красоты — подобно изваянию богини, но Каде вдруг предпочла Фалаису при всей прихотливости ее нрава.
      Королеве фейри прислуживали два эльфа-пажа в облике прекрасных мальчиков — один распоряжался кувшином с вином, другой держал опахало. На Каде они глядели с одинаковым выражением лукавой насмешки. Впрочем, у ног Титании сидел вполне обыкновенный мальчик с кожей шоколадного цвета и черными курчавыми волосами, не отводивший глаз от жонглеров.
      Каде не стала кланяться Титании. В Фейре и сама она была королевой.
      Титания обратила к ней сапфиры проницательных глаз. Серебряный кубок в руках ее снаружи отпотел капельками, и она задумчиво провела пальцем по его ободку.
      — Оберона здесь нет, сестра моя, — прозвучали струнные переливы ее голоса, словно эолова арфа.
      — Но здесь есть ты. — Еще несколько дней назад Каде ответила бы: я тебе не сестра; но теперь она не могла позволить себе дерзостей.
      Титания рассмеялась:
      — И зачем же ты пришла ко мне?
      — Просить одолжения. — Каде поглядела на мальчишку и, встретив его любопытный взгляд, спросила: — Хочешь домой?
      Все сборище фейри буквально безмолвно охнуло, мелодия оборвалась, и замерли акробаты.
      Мальчишка улыбнулся и замотал головой.
      — Нет, госпожа, — произнес он посреди общего молчания… Чуть хрипловатый голос его еще оставался детским.
      Каде перевела взгляд на Титанию, которая улыбнулась ей.
      — Я люблю его, — нежно сказала королева фейри.
      — Самое грустное, — ответила Каде, — заключается в том, что, наверное, действительно так.
      Титания раздраженно тряхнула золотыми волосами и опустила кубок на низкий яшмовый столик.
      — Ты всегда портишь нам настроение, Каде.
      — Это хорошо. — Она отступила на несколько шагов, чтобы не проявить своего нетерпения, чтобы Титания не поняла, насколько ценен для нее каждый миг, и заметила, как попятились от нее мелкие спрайты по краям толпы. Удивляться было нечему: подобной фигуре место скорее на поле битвы, над трупами павших… и чтобы ворон сидел на одном плече. Она оказалась права: не следовало наводить на себя лоск блеском чар, потворствуя их прихотям. В таком виде она больше похожа на саму себя: дикая, норовистая и причудливая даже среди этой компании.
      Прогнув идеальные дужки бровей, Титания вздохнула, пряча свое настроение:
      — Я терплю твои выходки лишь из-за привязанности к твоей матери.
      Слова, и в них никакого чувства. Позаимствованы у кого-нибудь из людей. Каде улыбнулась, обратив взор к земле. Она не могла даже представить теперь, почему некогда боялась Мойры или Титании… она, начало жизни которой прошло в пикировках с Равенной, а уж та легко справилась бы с обеими королевами фейри, даже будь она слепой, глухой и хромой. Каде демонстративно произнесла:
      — Я — королева Воздуха и Тьмы.
      Титания приняла от пажа веер и сложила искусный предмет тонкими пальцами:
      — Ты не знаешь, что это такое — быть королевой.
      — Когда-нибудь пойму. — Каде улыбнулась. — Но ты останешься, какой была…
      — Ну и что же мне делать?
      — Порадуй меня.
      Титания рассмеялась снова, на этот раз с искренним весельем. Жестом она отпустила обоих пажей, оставив при себе мальчишку.
      — И чего же ты хочешь?
      Каде ощутила, как напряжение оставило окружавшую ее толпу. Прозвучала чистая нотка арфы, акробаты вновь начали представление. Глаза мальчишки обратились в их сторону. Боливер был где-то неподалеку, она ощущала запах его табака.
      — Во-первых, способность изменять облик.
      — Ах! — Титания, конечно же, знала всякое движение Двора Неблагого, и она не стала спрашивать о причинах такого желания. — Лучше скажи, что еще тебе нужно, потому что этого я тебе дать не могу.
      — Ты хочешь сказать — не хочу.
      — Слова. Я не глупая и не могу наделить тебя столь большой силой.
      Каде предвидела такой ответ.
      — Но что, если я предложу тебе взамен нечто ценное?
      Титания нахмурилась, обдумывая.
      — Ты в отчаянии?
      — Да. А когда я в отчаянии, я очень опасна.
      Каде не намеревалась по-настоящему угрожать, на это у нее просто не было времени. Каде находилась в весьма невыгодном положении и знала это. Она могла надеяться только на блеф и жадность Титании.
      — И что ты можешь предложить?
      Каде ощутила себя на краю обрыва в шаге от пропасти. И, набрав воздуха в грудь, прыгнула со скалы:
      — Нокму.
      Где-то посреди толпы на мостовую плюхнулось нечто тяжелое. Боливер знал ее план, однако не мог пропустить драматический эффект.
      Титания смотрела на Каде с искренним потрясением. Ожидая ответа, та заставила себя непринужденно улыбнуться. Наконец Титания отрицательно качнула головой, решимость сделала ее более человечной и более прекрасной, решила Каде.
      — Я не могу этого сделать, даже за столь великую ценность.
      Каде вздохнула, а в голове понеслась круговерть: «Я знала это. И на твоем месте поступила бы точно так же. Но я надеялась, что жадность ослепит тебя. Поэтому придется оставить первый план и перейти ко второму. Когда Нокма сверкает перед твоим носом, как бриллиант на солнышке, ты, красавица, когда-нибудь да сломаешься».
      — Можем поторговаться.
      Титания сложила веер и постучала им по своей меховой кушетке.
      — Хорошо. Поторгуемся. Но зачем тебе это?
      Каде с улыбкой встретила взгляд Титании:
      — Ради любви.
      Королева фейри ответила ей откровенно недоверчивым взором, но мальчишка-паж улыбнулся понимающе.
      Взволнованный Боливер ожидал Каде в портике над двором.
      — Ну как? — увидев ее, тревожно спросил он, переступая с ноги на ногу.
      — Не так удачно, как мне хотелось бы, и не так плохо, как я опасалась. — Она извлекла из кармана одно из выуженных у королевы фейри приобретений: весьма тонкой работы стеклянный шарик, совершенство которого нарушали несколько пузырьков. Боливер пристально поглядел на него, и Каде показала на змеящиеся внутри струйки призрачного огня. — Этот шарик вернет всякому оборотню его истинный облик.
      Каде аккуратно спрятала могущественную вещицу, и они направились к выходу.
      — И это все? Что ты будешь делать, если у тебя не получится?
      — Что я буду делать? Умру, ничего другого мне не останется. Ради нижних богов, не спрашивай сейчас ни о чем. — Каде надеялась получить у Титании способность по желанию преображать собственный облик, не убивая никого при этом, как делал Грандье, но королева фейри отказала ей. Оставалось идти самым трудным путем. Но иначе сейчас ничего не сделаешь.
      — Прости, детка. Но одного превращения мало. К тому же тебе нужно еще попасть во дворец. И выступить против всего воинства.
      — Да. — Ей было от души жаль расставаться с Нокмой, но замок связывал ее с прошлым — с матерью, с Двором Благим и всей их мелкой возней. К тому же, если воинство ворвется в Нокму, она не сумеет одновременно защитить ее и найти Томаса. Пусть теперь Титания обороняет этот край всеми своими силами, и замок никогда не достанется Двору Неблагому.
      Кроме того, Нокма была ее единственным домом, если не считать теперь ставшего недоступным дворца. Но путь туда ей закрыли, и Нокму она отдала сама, а это существенно.
      Ну а если теперь она сумеет уничтожить Грандье вместе с Дензилем, тогда приобретение оправдает потери.
      Каде опустила руку в карман и прикоснулась к стеклянному шарику. Нет, без Нокмы она вполне проживет. Теперь все решит следующая часть плана.
      Томас старательно трудился над штырем, удерживавшим оковы в стене. И наконец ощутил, что тот начинает чуточку раскачиваться. Если только не было виновато разгулявшееся воображение: руки его одеревенели от холода.
      — Как там у вас? — спросил он у Авилера.
      — Никак. — Оставив собственные попытки, Верховный министр прислонился к стене. — По-моему, вам следует принять предложение Грандье.
      Томас, не отвечая, удвоил усилия. Он решил считать комплиментом то, что Авилер не был заранее уверен в его готовности выйти из игры при первой же возможности.
      Если же он сделает это… Грандье не позволит ему нарушить давние планы и предотвратить войну. Ну а когда начнутся сражения и походы, ему останется лишь приложить все усилия, чтобы выиграть ее. Старик чародей прекрасно понимает, что Томас пойдет на это без особой охоты, однако Грандье наделен способностью влиять на людей, вторгаться в их мысли, против воли заставлять служить себе. Так он добывал необходимые сведения от своих жертв, прежде чем убить и принять их облик. Можно было предположить, что через год-другой трудов на благо Грандье Томас потеряет желание противиться ему.
      Кроме того, оставался Дензиль.
      Шум в прихожей разом вывел Томаса из раздумий. Удивленный Авилер поднял глаза, оба прислушались. Похоже было, что охранявшие их стражники забирают свое оружие и уходят. После затянувшегося безмолвия за дверью послышались шаркающие шаги, а потом раздалось низкое рычание.
      Донтан обещал придумать что-нибудь другое. Авилер негромко выругался и, беспомощно озираясь, принялся искать взглядом оружие. Не отводя глаз от двери, Томас приготовился к бою.
      В проеме появился фейри, свет факела отражался от его блестящей желтой шкуры… нежить футов пяти ростом, в общем, человекоподобная, если не считать худых когтистых пальцев, которыми оканчивались длинные, ниже колен, руки. Широкая злобная ухмылка открывала слишком уж много острых зубов, между круглыми плошками глаз зияла дыра, служившая твари ноздрями.
      Не оставляя времени на размышления, нежить метнулась к Томасу. Тот нырнул в сторону, насколько это позволяли цепи, пытаясь рукой защитить лицо. Он ощутил жесткую хватку на своем плече, когти уже драли кожу кафтана, и рука Томаса буквально разрывалась, но тут фейри прикоснулся лапой к железным наручникам и, взвизгнув, отпрянул.
      Томас перевернулся и огляделся. Фейри топтался на месте, яростно вереща; обгорелая плоть капала на пол и наполняла своей вонью всю комнату. Шевельнув рукой, Томас ощутил кое-какие неудобства в плече, однако, попробовав встать, сразу же обнаружил, что оковы ослабли. Потащив его, фейри ухитрился наполовину извлечь шип из стены.
      Тварь, щерясь, обернулась к Авилеру… Прижавшись к стене, Верховный министр замахнулся на нее своими оковами. Потянувшись, Томас зацепил каблуком железную жаровню, отчаянным движением подвинул к себе, схватил за рукоятку и обрушил на спину фейри, когда нежить метнулась к Авилеру.
      Железо ударило фейри, и тварь закачалась.
      Вскочив на ноги, Томас изо всех сил потянул цепь, и штырь вышел из стены, осыпав его щепками и кусками штукатурки.
      Томас уже перехватил цепь, когда фейри набросился на него. Впившаяся в плечо Томаса когтистая лапа едва не сбила его с ног, прежде чем ощутила железо на своей груди. Однако другой рукой нежить нащупала горло Томаса, и, повинуясь скорее инстинкту, чем разумному порыву, тот ухватил тварь за руку и привалился к ней, вгоняя штырь в толстую шкуру. Фейри повалился назад, потянув его за собой. Судя по хлынувшему на руки потоку крови, Томас понял, что нанес смертельный удар, однако у твари хватило сил, чтобы вцепиться в него зубами.
      Томас упал на деревянный пол… фейри исчез. Капитан попытался сесть, огляделся, ожидая, что нежить появится снова, и заметил на своих руках, оковах и на полу серую пыль: высохла даже кровь, пролитая фейри. Нежить исчезла, в смерти своей рассыпавшись прахом.
      Толстый кафтан уберег капитану плечо, однако когти располосовали горло глубокими царапинами, хорошо еще, что фейри не вырвал ему гортань. Авилер хотел что-то сказать, однако Томас торопливым движением головы велел ему замолчать: Донтан скорее всего отослал не всех стражников, а только тех, которых не стал подкупать.
      Помедлив, Томас поднялся. Подобрав свои цепи, он осторожно направился вдоль стены к двери и остановился, прислушиваясь. Без всяких распоряжений с его стороны Авилер привалился к стене, изображая убитого. В этом полумраке на несколько мгновений поза его могла одурачить любого: Томас надеялся, что ему не придется долго ждать.
      Мгновения уходили, и Томас размышлял: «Ты не можешь вечно сидеть в прихожей; тебе придется посмотреть, что здесь произошло. Снаружи наверняка оставили хотя бы одного человека, который должен убедиться в том, что фейри сделал свое дело». К несчастью, этот стражник мог дождаться, пока явится Донтан с подкреплением, а не сидеть до скончания века.
      Наконец он услышал негромкие шаги в прихожей: кто-то осторожно приближался к дверям. Томас припал к стене и затаил дыхание. В дверях появился кончик шпаги и застыл в нерешительности: солдат увидел перевернутую жаровню и как будто бы безжизненную фигуру Авилера. Наконец он шагнул внутрь, и Томас со спины накинул цепь на шею врага.
      Альсенец сделал ошибку: выронив меч, он схватился за цепь руками. Шагнув вперед, он попытался бросить Томаса о стену. Тот держался изо всех сил, приняв удар на плечо. Наконец солдат повалился на колени, Томас ощутил, как что-то подалось под цепью, и альсенец осел. Капитан не ослаблял хватки, пока не убедился в смерти противника, и только потом выглянул в прихожую. Там было пусто, огонь уже начинал гаснуть в очаге.
      Томас тщательно и без стеснений обыскал убитого, приглядывая одним глазом за дверью. Помимо рапиры, тот был вооружен кинжалом для левой руки с половинной гардой и вторым кинжалом поменьше. Итак, он снова при оружии. Закончив обыск, Томас с ненавистью отпихнул тело.