Когтистые крюки «кошки» скользнули по влажному от дождя камню карниза, прежде чем зацепиться за металлическую решетку под окном третьего этажа. Берхэм сильно потянул за веревку, чтобы опробовать ее.
      — Все в порядке, капитан, надежно, — шепнул слуга.
      — Хорошо, — ответил Томас Бонифас. Отступив назад, он оглядел проулок. — Куда же запропастился этот чертов доктор Браун?
      — Идет, — проговорил Гидеон Тансенд, шагнув к ним из глубокой тени. Остановившись рядом, он поднял глаза к полной луне, ослепительно сверкавшей в разрыве гонимых ветром дождевых облаков, и пробормотал: — Неподходящая ночь для такой работы. — Трое мужчин стояли в грязи проулка, темная парча и мягкая шерсть их коротких штанов и дублетов [Разновидность камзола] сливались с мрачными камнями, укрытыми тенью; лунный свет выхватывал из нее лишь бледные кружева на запястьях и воротниках Томаса и лейтенанта, серебрился на серьгах, на холодном металле шпаг и стволах кремневых пистолетов. Ночь выдалась холодной, и на улице ни души — вокруг лишь ветхие конторы и обшарпанное великолепие прежде элегантных и богатых домов Речного квартала.
      Сам Томас просто не мог себе представить погоду, которая подходила бы для вторжения в дом чужеземного чародея.
      — Какая разница, лезь вперед и жди, чтобы тебя убили там, где приказано, — проворчал он. — Все ли на местах?
      — Мартин и Кастеро с крыши красильни наблюдают за улицей и ближним переулком. Гаспарда и еще двоих я послал на черный ход, а слуг оставил приглядывать за лошадьми. Остальные ожидают знака на другой стороне улицы, — ответил Гидеон, с обманчивой кротостью блеснув голубыми глазами. — И все готовы идти вперед и безоговорочно умереть, как приказано.
      — Хорошо, — проговорил Томас, понимая, что Гидеон еще не нюхал жизни, чтобы видеть в предстоящем вызов той политической реальности, что заставила их при минимальной поддержке пойти на столь смертельно опасное дело. Вновь осмотрев проулок, он наконец заметил доктора Брауна, пробиравшегося вдоль стены и опасливо придерживавшего полы подбитой бархатом ученой мантии, чтобы часом не замочить ее в вонючей грязи. — Ну? — спросил Томас, как только чародей оказался достаточно близко. — Удалось?
      — Я снял заклятие с дверей и окон, но вот внутри… Этот Грандье либо очень могуществен, либо очень хитер. Я не могу понять, какого рода защитой он воспользовался.
      Молодой чародей поднял голову, водянистые глаза его судорожно моргнули. Длинные соломенные волосы и вислые усы делали его похожим на скорбящего спаниеля.
      — То есть вы и понятия не имеете, что именно ожидает нас внутри? удивился Томас. «Когда нам перестанут навязывать кудесников, годных только для ярмарочного балагана?» — пронеслось в голове.
      К расстройству на лице Брауна подметалось упрямство.
      — Он слишком силен… Или же обратился к помощи кого-нибудь из фейри.
      — Господи, спаси и помилуй, — пробормотал слуга Берхэм, обращая смятенный взор к низкому темному небу. Берхэм, невысокий и кругленький, получил три раны на баррикадах во время последней Бишранской войны. Он утверждал, что оставил армию лишь потому, что слугам платили лучше. Невзирая на неуверенные нотки в голосе слуги, Томас не сомневался в храбрости этого неказистого мужичка.
      — Так что же вы пророчите? — спросил Гидеон у чародея. — Вы хотите сказать, что, переступив порог, мы можем пасть мертвыми или заняться огнем?
      — У непосвященных нередко возникают нелепые представления о подобных материях; находятся даже глупцы, полагающие, что чародей может изменить облик или летать, как фейри. Но сотворить из ничего холод или жару было бы крайне опасно…
      — Что бы вы ни говорили, но…
      — Довольно, — вмешался Томас. Взяв веревку, он опробовал ее собственным весом.
      Первый этаж отведен под конюшню, там хранятся повозки и экипажи, живут слуги. На втором располагаются залы для приемов, прочие комнаты, предназначенные для увеселения гостей, третий же и четвертый служат жильем владельцу. Именно там и должен устроить свою лабораторию чародей, скорее всего там он будет и держать пленника. Томасу оставалось только надеяться, что известие, полученное от королевской стражи, не обманывает его и сучьего бишранца Грандье сейчас нет дома. Он сказал Гидеону:
      — Последуешь за мной. Если, конечно, нет желания отправиться первым.
      Сняв с головы шляпу с пером, лейтенант раскланялся с подчеркнутым почтением.
      — Вовсе нет, сэр. Только после вас.
      — Вы весьма любезны, сэр.
      Кирпичная стена была неровной, и Томас без труда отыскал опоры для ног. Добравшись до окна, он взялся за ржавую решетку, подтянулся и замер, поддерживая равновесие. Веревка вздрогнула и натянулась: Гидеон начал подниматься.
      Окно, составленное из небольших глазков свинцового стекла, разделялось на четыре высокие панели. Томас извлек из левого сапога тонкий кинжал и просунул острие снизу между деревянными рамами. Осторожно шевельнув клинком, он зацепил и поднял задвижку. Рамы раскрылись внутрь — с едва заметным скрипом. Лунный свет упал на полированную крышку стола, оказавшегося прямо под окном, но в самой комнате царил непроницаемый мрак. Вокруг было тихо, однако безмолвие казалось весьма напряженным, что ему совсем не понравилось.
      Подоконник громко скрипнул под сапогами Томаса, и он торопливо шагнул вперед. Ну что ж, подумалось ему, сейчас мы все и узнаем. Тяжелые шторы, пропустив внутрь, обдали его облачком пыли, в комнате царила прежняя тишина.
      — Ну, есть там кто? — негромко спросил Гидеон снаружи.
      — Возможно, и нет. Не поднимайся пока. — Томас заткнул кинжал опять за голенище и извлек шпагу. Если вдруг из тьмы неожиданно появится кто-нибудь, лучше держать его на расстоянии клинка.
      Внизу, негромко ругаясь, зажгли фонарь, спереди его прикрывала подвижная металлическая пластина. Осторожно передали его наверх Гидеону. Томас в нетерпении ощущал, что тьма прочной стеной буквально давит на него. Он предпочел бы, чтобы сейчас здесь находились еще один волшебник, кроме Брауна, прочие гвардейцы и городские волонтеры, словом, войско, способное утихомирить любой мятеж, который могут учинить мнительные жители Речного квартала, если обнаружат буквально на пороге собственного дома безумного чародея-чужеземца. Но приказ есть приказ, и если гвардейцы королевы или их капитан погибнут, тайно проникнув в дом Грандье, то по крайней мере не будет гражданской войны. Хитроумная интрига, невольно признал Томас, хотя направлена она была именно против него.
      Вытянув руки за окно, чтобы принять притененный фонарь у Гидеона, он заметил какое-то шевеление — буквально уголком глаза. Опустив фонарь на стол, Томас вгляделся во тьму, пытаясь понять, действительно ли он видел движение, или же оно только померещилось ему.
      Лучик света, исходящий из-под железной шторки, наполнил комнату движущимися тенями. Носком сапога Томас приподнял затвор.
      Неяркий огонек единственной свечи отразился на дюжине предметов: на лаковых створках шкафов, позолоте кожаного кресла, металлических нитях, прошивавших атласные шторы на манер парчи.
      И в этот миг деревянный херувим, поддерживавший правый угол стола, на котором стоял Томас, повернул голову.
      Капитан непроизвольно шагнул назад.
      — Сэр, что случилось? — хриплым шепотом спросил Гидеон.
      Томас не ответил. Он оглядывал комнату: дикарские маски на каменной доске щурили белые пустые глаза, безмолвно причмокивая крохотными ртами. Бронзовая змея, оплетавшая ногу подсвечника, нехотя шевельнулась. Лианы, вышитые на шерстяном ковре, переплетались змеиным клубком.
      Придерживая веревку, Гидеон высунулся из-за ставни, чтобы поглядеть, и крепко выругался.
      — Хуже, чем я рассчитывал, — согласился Томас, не отводя глаз от жутковато ожившей комнаты. Немигающие пустые прорези глаз смотрели на него с беленого дерева, рты и конечности безмолвно шевелились. «Видят ли эти маски? Слышат ли?» — мрачно подумал он. Скорее всего да. Однако Томас сомневался, что все это представление предназначалось лишь для того, чтобы отпугивать незваных гостей, сколь бы удачно ни справлялись предметы с подобным делом.
      — Этот дом нужно сжечь дотла, — прошептал Гидеон.
      — Сперва нам нужно живым извлечь отсюда Дубелла. Пепел его нам ни к чему.
      — Но как?
      Хороший вопрос, решил Томас. Лианы в ковре уже приподнимались над полом щупальцами морской твари. Они были толщиной с мужской кулак, в их мощи сомнений уже не оставалось, а металлические блестки золотых нитей, впряденных в ткань, превращались в острые шипы. Промедление сделает мероприятие еще более опасным. Посветив, Томас шагнул на кресло, золоченые подлокотники которого своим видом напоминали миног. Они отчаянно напряглись, но не смогли дотянуться до него головами. Отсюда он мог сойти на прочный деревянный пол и направиться к двери.
      Гидеон попробовал было влезть на подоконник, но лианоподобные щупальца уже поднялись до пояса и цеплялись за край стола.
      Томас сказал:
      — Нет, не смей двигаться.
      Лианы в едином порыве потянулись на звук голоса, на глазах удлиняясь, и Томас ударил всем телом в дверь. Засов оказался хилым и не выдержал его веса. Вылетев за дверь, он едва успел остановиться, услышав гулкий стук о темную деревянную панель перед собой. Выронив фонарь, Томас нырнул в сторону, пытаясь найти убежище между двумя обтянутыми парчой креслами и камином.
      Из стены торчала еще подрагивающая короткая металлическая стрела; если бы Томас шел через дверь осторожно, она бы сейчас торчала в его груди. Львиные пасти на железной подставке для дров тщетно щелкали зубами, тем временем он, поглубже забиваясь за кресло, думал: «Где же этот дьявол?» Трепетавшая свеча рассылала повсюду тени, гонявшиеся друг за другом по мебели; все вокруг шевелилось. Наконец он увидел в дальнем углу изваяние парсценского лучника в полный рост. Обнаженный до пояса, он уже извлекал из бронзового колчана еще одну стрелу, чтобы наложить на тетиву короткого лука, не забывая про подсвечник на голове.
      Перекатившись на бок, чтобы не подставлять себя как открытую мишень, Томас выронил рапиру и извлек один из кремневых пистолетов, но пока не взводил курок: стрела уже ударила в мягкое сиденье кресла. Соседнее кресло пошло бочком, орудуя коготками кривых ножек, и Томас не раздумывая буркнул:
      — Прекрати.
      Он взвел курок, опустил пистолет на предплечье и выстрелил.
      Гипсовая статуя разлетелась с оглушительным грохотом. Осколки оставили след и на стене. Выстрел наполнил комнату пороховым дымом.
      Томас поднялся, убрал разряженный пистолет и подобрал шпагу. Теперь весь поганый дом знает о том, что он здесь. Капитан не намеревался осуществлять намеченное мероприятие лишь собственными силами, однако лианы уже заполнили первую комнату и тянулись к нему сквозь дверь, а значит, оставалось надеяться лишь на себя.
      Избегая столкновений с ожившей мебелью, Томас подошел к противоположной двери и взялся за ручку. Дверь оказалась незапертой, за коротким сводчатым коридором в палате горели с дюжину или около того красных стеклянных канделябров.
      Томас тихо прикрыл за собой дверь и осторожно шагнул вперед; неяркий свет не мог спрятать крадущееся движение, отражавшееся в резьбе на каминной доске и вдоль бордюра настенных деревянных панелей. За аркой в освещенной горнице было светлее, а напротив виднелась открытая дверь, выходящая на главную лестницу.
      Он остановился на самой границе, так, чтобы свет из палаты не выдал его присутствия. Там кто-то был: Томас услышал отчетливый скрип кожи и отрывистое дыхание. Звуки доносились откуда-то сбоку, источник их был скрыт за левой стороной арки. Им было известно, что Грандье нанял людей, чтобы охранять дом; королевская стража лишь по этому признаку и сумела обнаружить волшебника, поскольку в городе никто не смог бы его узнать. Человек в соседнем зале, конечно же, слышал выстрел; возможно, он ожидал, пока охранительные заклинания разделаются с незваным гостем. Томас запланировал кое-какой сюрприз для этих караульных псов — наемников чародея — сейчас они должны без промедления отправиться на нижний этаж, если Гидеон успеет…
      Откуда-то снизу донесся глухой удар, и доски пола дрогнули под ногами Томаса. Он улыбнулся собственным мыслям: крики и топот бегущих послышались на лестнице — наемники торопились к входной двери. Теоретически рассуждая, он не нарушал приказа короля держать в тайне набег на дом Грандье. Помещенный в нужном месте мешочек с порохом хоть и разнес в щепы дубовую дверь, но особого шума не создал, а соседние дома вообще были пусты.
      Карауливший в палате стражник не поддался искушению подобно всем остальным; он остановился у выхода на лестницу со шпагой в руке. Облаченный в серовато-бурый дублет, верзила с сальными светлыми волосами, перевязанными на затылке, вырос как из-под земли. Томас решил прикончить его и уже шагнул вперед, когда страж обернулся и увидел гвардейца.
      Топот спускающихся по лестнице заглушил крик наемника, который рванулся вперед, не дожидаясь поддержки собратьев. Томас парировал два отчаянных удара, а потом, отведя клинок в сторону, сделал смертельный выпад. Острие угодило меж ребер, а не под ними, как предполагалось, противник дернулся, а потом выронил оружие и повалился навзничь. Проклиная себя за неловкость, Томас метнулся вперед, чтобы вогнать шпагу уже под подбородок врагу. Мгновение — и ему пришлось придержать обмякшее тело. Кровь собралась лужицей на ковре, забрызгала его сапоги, но прочие стражи, к счастью, были заняты внизу и по следу пойти не могли.
      Томас торопливо оглядел комнату и не заметил в ней никаких признаков наведенной чародеем неестественной жизни. В противоположной стене располагалась закрытая дверь, ее необходимо было обследовать, прежде чем выходить на главную лестницу.
      Потянувшись к ручке, Томас вдруг испытал острый укол тревоги. Он отступил назад, рука его непроизвольно легла на рукоять шпаги — собственная реакция озадачила. Это же всего лишь дверь, такая, как и все прочие. Томас медленно протянул вперед руку и, как только пальцы прикоснулись к медяшке, ощутил, что сердце его лихорадочно заторопилось.
      «Или я сошел с ума, — подумал он, — или эта дверь заворожена». Проверив по собственным ощущениям, он выяснил, что действие заговора начинается в шаге от двери и покрывает ее по всей поверхности. Заклинание было предостерегающим и не слишком сильным, должно быть, только воспрещало доступ в эту часть дома наемникам и слугам. Возможно, в этом заключались и причины, заставившие покойного противника после пистолетного выстрела оставаться на месте. Он, видимо, стерег нечто чрезвычайно важное.
      Отступив назад, Томас ударил ногой в середину двери, заставив ее распахнуться. Там оказалась уходящая наверх лестница, освещенная слабым отблеском свечей, горевших где-то в вышине.
      Обхватив себя руками, Томас шагнул в проем — сквозь заговор, на первую ступеньку, — и ему пришлось опереться о стенку, чтобы позволить утихомириться чувствам. Встряхнув головой, он направился вверх по лестнице.
      Розы на резных перилах трепетали под ощущавшимся ими самими чародейским ветром. Томас поднимался неторопливо, ожидая очередной ловушки. Остановившись на первой площадке, он заметил, что лестница выходит в длинную галерею, освещенную дюжинами свечей, вставленных в бра с зеркальцами на стене. Алые портьеры сменялись то картинами на мифологические сюжеты, то классическими пейзажами. В дальнем конце коридора была видна дверь, по обе стороны которой в стену уходили две ниши для статуй высотой в рост человека. Одну из них ныне занимал ангел с пышными локонами, крыльями и кроткой улыбкой. Другая ниша оказалась пустой.
      Томас уже поднялся почти до верха лестницы и мог теперь видеть арку над дверью в галерею. Нечто похожее на гипсовую пыль сыпалось с резного выступа с противоположной стороны.
      Тактическая ошибка, решил Томас. Что бы там ни пряталось, это не украшение. Чуть отступив назад, он извлек разряженный пистолет. Было жарко, и под дублетом тонкая рубашка липла к телу. Он отмерил двойной заряд из пороховницы на поясе и засыпал его через ствол, потом коротким шомполом протолкнул внутрь его пулю, успев подумать, что, если пистолет взорвется, задуманному делу будет положен самый неожиданный конец.
      Томас взвел пружину, тщательно прицелился поверх арки и выстрелил. Пуля пятидесятого калибра, прорвав легкий древесный орнамент, ударила в гипсовое туловище статуи. Томас прикрыл лицо от мелких обломков дерева и штукатурки; лепная голова, рука и обломки ноги рухнули прямо перед ним.
      Поднявшись на оставшиеся ступени, он остановился перед галереей в облаке белого порохового дыма. Следующая ловушка сама себя выдала. Изваяние ангела в нише у дальней стены повернуло к нему голову и тяжеловесно ступило на пол. Отпрянув от ангела, Томас сунул разряженный пистолет за перевязь и извлек второй. Статуя приближалась неторопливо, гипсовые крылья вздымались и опускались, ноги тяжело ударяли по натертому до блеска полу.
      Ангел подступал, словно осадная башня, Томас пятился. Ему хотелось сберечь заряд на случай, если что-то вдруг окажется за следующей дверью, поэтому он не собирался стрелять.
      Тут сапог его зацепился за нечто, немедленно обхватившее лодыжку. Томас неловко упал и выронил пистолет, пролетевший далеко по полированному полу и чудом не выстреливший. Перекатившись, он заметил, что ногу его цепко ухватила отбитая рука статуи. Придвинув к себе ногу, Томас ударил по гипсовому запястью рукояткой шпаги. Разбившаяся ладонь выпустила его, однако ангел был уже почти над головой. В отчаянии потянувшись, Томас схватил высокий бронзовый подсвечник и обрушил его на статую. Удар пришелся в висок изваянию, отбив кусок гипса. Статуя отступила, и Томас вскочил на ноги, не выпуская подсвечника. Изваяние протянуло вперед руки, и Томас снова ударил его, угодив на этот раз в крыло. Разбитые куски посыпались вниз, и, потеряв равновесие, ангел пошатнулся.
      На лестнице позади оступившейся статуи уже шевелилось что-то еще. Темные извивающиеся щупальца поднимались по ступенькам, лезли вверх по поручням. Томас попятился, осознав, что это те самые лианы, которые украшали ковер в первой комнате. Неужели они способны заполнить собой весь дом? Томас осознавал, что не сумеет выйти тем же путем, которым вошел, однако рассчитывал на переднюю дверь. Теперь этот путь был отрезан. Выронив подсвечник, Томас повернулся к двери.
      Окованная железом дверь оказалась тяжелой; беглым взглядом охватив комнату, он понял, что там изваяний нет. Томас захлопнул за собой дверь перед неуклюже подступавшим к ней ангелом; капитану удалось задвинуть засов как раз вовремя. Едва Томас отошел от двери, как статуя навалилась на нее с противоположной стороны.
      Лунный свет, проникавший в высокие незашторенные окна, падал на выстроившиеся вдоль стен шкафы, уставленные фолиантами в кожаных переплетах, по большей части прикованными к полкам. Просторная комната была полна всякой библиотечной и алхимической всячины, там царила относительная тишина, нарушаемая лишь хаотическим тиканьем нескольких настенных часов; письменный стол был в беспорядке завален бумагами, верстаки — флягами и бутылями из цветного стекла с длинными горлышками. Пахло горелым салом дешевых свечей, мускусом книжных переплетов и кислятиной, остававшейся на дне посудин или пятнавшей пол и крышки столов. Вновь взяв в руки шпагу, Томас направился к окну; прирожденная осторожность заставила его лавировать между пятнами, оставленными на полу алхимическими реактивами. Он понимал, что придется возвращаться в этот дом: бумаги, заполнявшие шкафы и столы, вне сомнения, могли поведать о тайнах Грандье, а сейчас не было времени пытаться выудить полезную информацию из мусора.
      Томас обошел подгнивший остов ветхого печатного станка, шкаф, переполненный заляпанными краской отпечатками, и остановился в дальнем конце комнаты; устроившись в тени за нагромождением мебели, в простом кресле сидел мужчина. Лицо его было обращено к стене, он, похоже, углубился в раздумье. Черная мантия, нелепый колпак ученого, строгое, угловатое в профиль лицо, седые волосы и борода. Он как будто бы не дышал.
      Тут Томас заметил отражение лунного света, падавшего из окна, и понял, что мужчина находится в стеклянном шаре колоссальных размеров. Удивившись сему, капитан шагнул вперед, но загадочная фигура не пошевелилась. Томас поднял руку, чтобы прикоснуться к стеклянной тюрьме, но передумал.
      Жест этот словно бы привлек внимание заточенного в шаре человека, он медленно повернул голову. Какое-то мгновение лицо его ничего не выражало, а глаза оставались пустыми. Потом взгляд сфокусировался, губы натянулись в улыбке, и сидящий произнес:
      — Капитан Томас Бонифас. Официально мы не знакомы, но я слышал о вас.
      Томас не числил себя среди знакомых Галена Дубелла, когда пятнадцать лет назад старый чародей бывал при дворе, но видел его портреты.
      — Доктор Дубелл, как я полагаю? — Томас указал на стеклянную тюрьму. Надеюсь, у вас есть некоторые представления относительно способа, каким вас можно извлечь отсюда?
      Дверь сотряс еще один тяжелый удар. Изваяние, живые лианы или что-то совершенно немыслимое намеревалось вломиться в комнату.
      — Энергия этого пузыря обращена внутрь, против меня. Вы вполне можете разбить его извне, — ответил Дубелл, абсолютно не обеспокоенный стуком в дверь.
      Как бы это ни было опасно для старого кудесника, но другого способа не оставалось. Во всяком случае, плотная ткань мантии может защитить ученого.
      — Прикройте голову.
      Томас ударил по стеклянной сфере рукоятью шпаги. Разбежавшиеся трещины вспыхнули ниточками белого огня. Однако материал оказался много прочнее, чем можно было судить по его внешнему виду, и растрескивался, как яичная скорлупа, а не рассыпался, как стекло. Томас ударил еще пару раз, и сфера начала разваливаться. Упало несколько крупных кусков, но старику ни один не причинил вреда.
      Гален Дубелл осторожно встал и стряхнул мелкие осколки со своих одежд.
      — Какое долгожданное облегчение, капитан.
      Старик показался Томасу утомленным, поступь его сапог по хрупким обломкам выдавала предельную усталость.
      Томас уже убрал шпагу и успел повалить один из шкафов под окном. Взобравшись наверх, он повернул задвижку. В распахнутое окно душной комнаты немедленно хлынул холодный ночной воздух. Как раз под окном орнаментальный пояс образовывал наклонный узкий карниз. Взглянув вверх, Томас сумел заметить краешек крыши. Им придется лезть по грубой кирпичной стене.
      Втянув голову обратно, он сказал:
      — Боюсь, что выходить из дома нам придется подобно грабителям, доктор.
      Оставалось только надеяться, что старик сумеет осилить этот маршрут и достаточно быстро, — поскольку дверь трещала под натиском штурмующих.
      Дубелл до странности легко взобрался на шкаф. И, словно бы прочитав мысли Томаса, произнес:
      — Все в порядке, капитан. Я более не рискую рассчитывать на гостеприимство Урбейна.
      Наверху ему пришлось достаточно тяжело, чародей оказался на голову выше Томаса. Когда Дубелл осторожно ступил на узкий карниз, дверь наконец поддалась.
      Чародей, словно по лестнице, лез наверх по завитушкам, обрамлявшим окно. Томас соскочил на карниз после него и замер, держась за оконную раму. Ученый ухватился за край ската, и вниз посыпалась кирпичная крошка.
      Томас поддержал его снизу, и доктор, одолев выступ, скрылся на крыше. Цепляясь кончиками пальцев за мягкий камень, капитан полез вверх; если Дубелл едва сумел дотянуться, значит, ему придется стать на самом верху карниза, чтобы достичь безопасности.
      Внутри загрохотало, рухнул шкаф, с помощью которого они взобрались на окно. Пытаясь дотянуться до края крыши, Томас ощутил, как что-то подалось под его левым сапогом, и прикусил губу. Впившись пальцами в щели между кирпичами, он потянулся, разыскивая новую опору, и ощутил, как сыплется известка под его рукой.
      Тут сверху протянулась рука Галена Дубелла, железной хваткой поддержавшая Томаса, уже сумевшего найти опору. Для человека, который использует руки лишь для того, чтобы писать и проводить ученые эксперименты, Дубелл оказался на удивление силен. Добродушная внешность заставляла видеть в нем прежде всего состарившегося университетского преподавателя, ничуть не намекая на то, что он еще и волшебник.
      Томас уже лежал на крыше, мышцы стонали от напряжения.
      — Благодарю вас, доктор, — сказал он, отдышавшись, — однако при дворе найдутся и такие, кто не поймет вашего поступка.
      — Таким я скажу, что хотел сбросить вас с крыши… — Дубелл огляделся, влажный ветер теребил его волосы и колпак. — Это ваши помощники?
      Двое гвардейцев, которых Томас оставил наверху красильни, махали руками и что-то горланили.
      — Оставайтесь там! — крикнул Томас. — Мы переберемся к вам.
      Они медленно поднялись к гребню крутой крыши, где уже набросали какие-то доски, чтобы они могли пересечь разрыв. Шиферные плитки ломались и трескались, выскальзывали из-под ног. Они едва перешли сооруженные на скорую руку мостки и оказались на крыше красильни, когда Томас обернулся к Дубеллу с какими-то словами и буквально в следующий миг припал вместе со всеми к грубым доскам — весь деревянный каркас строения содрогнулся от глухого взрыва. А потом они поспешно отступили по крыше красильни, задыхаясь от едкого дыма: пламя сразу пробилось сквозь кровлю дома бишранского чародея.
      — Дороговато пришлось заплатить за то, чтобы сохранить все в тайне, заметил Томас, обращаясь к Гидеону.
      Мужчины сидели на спинах нервничавших лошадей и издали смотрели, как горит дом Грандье. Фасад с грохотом обрушился внутрь, подняв целый фейерверк искр и окатив всех волной жара. Соседи высыпали на улицу, они бросали грязь и плескали воду на крыши ближайших домов, суетились, охваченные смятением, находясь буквально на волосок от паники. Истинный страх, впрочем, улегся, когда все заметили, что пламя не выходит за пределы дома чародея и лишь несколько случайных искр залетели на соседние дома.
      Троих наемников взяли живьем, хотя Томас сомневался в том, что они много — даже хоть сколько-нибудь — знают о намерениях Грандье. Его люди выполняли приказ, не заходя в дом дальше прихожей, и поэтому сумели спастись от огня. Пострадал только один. Гаспард — тот, что нес караул за домом, — был ранен горящей щепой, одежда на плече и спине обгорела; он сумел спастись, лишь повалившись в уличную грязь. Дубелл настоятельно просил разрешения немедленно обработать рану, и Томас был только рад этому. Теперь Гаспард сидел на каменной скамье возле конюшни; Дубелл разрезал на нем дублет и рубаху и обрабатывал ожоги. Слуга Берхэм передавал чародею необходимое из врачебного ящичка доктора Брауна, который почтительно располагался у локтя старого кудесника. Томас решил, что от Берхэма, пожалуй, помощи больше, чем от молодого волшебника.
      — В пожаре мы не виноваты, — пожал плечами Гидеон. — Это дело рук Грандье.
      — Да, хитер мерзавец.
      Гидеон, хмурясь, поглядел на него.
      Томас промолчал. Дубелл закончил обработку ран, и Мартин помог Гаспарду встать. Когда Кастеро подвел лошадей, Томас направил свою кобылу поближе — так, чтобы было слышно за криками и ревом огня, — и сказал:
      — Гаспард, я думаю, вам лучше ехать вместе с Мартином.
      — Сэр, мне не нужны няньки. — Исказившееся лицо его молодого подчиненного побагровело.
      — Это не предложение, сэр. Ситуация не подлежит обсуждению. Вы можете ехать за его спиной или висеть поперек седла: выбирайте по желанию.
      Перед лицом подобного выбора Гаспард утратил пыл и без сопротивления отправился с Мартином к лошадям.
      Берхэм собирал врачебный ящичек под присмотром Брауна, Дубелл смотрел на пожар. Томас уже понял, почему Грандье не убил Галена Дубелла. Ответ был прост: Грандье надеялся извлечь какую-то информацию из старика ученого, однако планам его помешала бдительность королевской стражи, обнаружившей дом. Тем не менее Томас сомневался в том, что решение действительно окажется настолько простым. «Огонь мог вспыхнуть, когда я разбил стеклянный шар. Да, он уничтожил бумаги Грандье, одним камнем убил целую стаю птиц. А может, Грандье хотел, чтобы мы спасли Дубелла? Но зачем? Чтобы объявить о своем присутствии? Чтобы показать свое жуткое могущество? Чтобы заставить нас не доверять Дубеллу?»
      Берхэм понес ящик с медикаментами к своей лошади, которая стояла с тюком на спине, и Томас, поманив к себе доктора Брауна, спросил, прогнувшись вниз:
      — А способен ли Грандье… справиться с другим чародеем, наложить на него заклятие?
      Браун брезгливо поморщился.
      — Заклятие — геас можно наложить лишь на нетренированный разум, но не на чародея, подобного доктору Дубеллу.
      — Вы в этом не сомневаетесь?
      — Конечно. — Спустя мгновение под пристальным взглядом Томаса Браун закашлялся и сказал: — Да, я вполне уверен. Мне пришлось присыпать глаза гаскойским порошком, чтобы разглядеть чары вокруг дома, так что я заметил бы геас или любое другое заклятие на докторе Дубелле.
      — Хорошо. Сойдет, поскольку некогда возить старого школяра в Лодун на предмет исследования тамошними чародей-философами; просто нет времени.
      Дубелл повернулся и пошел к нему.
      — Пожар случился некстати, — пожаловался он. — Здесь можно было бы узнать многое.
      — Кажется, вы говорили, что опасно творить пламя из ничего? — спросил Томас у Брауна.
      — Правильно, — взволнованно подтвердил непризнанный чародей.
      Дубелл улыбнулся:
      — Все зависит от понимания того, что именно следует считать опасным.
      — Действительно так, — согласился Томас. — Во дворце вам захотят задать несколько вопросов.
      — Конечно. Я могу только надеяться, что мои скромные познания окажутся полезными для вас.
      — Мы разыщем Грандье, — вмешался в разговор Гидеон, останавливаясь возле них.
      В глазах Дубелла появилась тревога.
      — Если он будет продолжать свои бесчинства с таким размахом, то заметить его будет нетрудно. Он окажется глупцом, если не сумеет понять этого.
      — О, я уж никак не назвал бы его глупцом, — ответил Томас.
      Кастеро и Берхэм усадили Гаспарда позади Мартина, и гвардейцы направили своих коней в сторону от людной улицы. Пока все сворачивали в переулок, Томас в последний раз взглянул на горящий дом. Своим поведением Грандье выказывал странное сочетание наглости и безжалостности, и Томас не знал, что именно в большей степени смущает его.
      Чародей похитил Галена Дубелла прямо из дома в Лодуне, без разбора убивая слуг, оказавшихся свидетелями. Сделал он это с холодным расчетом, без всякой необходимости, поскольку в Лодунском университете хватало чародеев и знатоков магии, способных установить личность Грандье в какие-нибудь считанные часы после осмотра места происшествия. Тем не менее жуткий пожар, как смолу, охватил дом Грандье, словно не желая перебрасываться на другие старые дома. И Томас не мог не усмотреть в этом выпада. Он только гадал: где именно, в каком уголке людного города ждали этого чародейственного пожара и что теперь следует предпринять?

      — Подходит ли мне костюм? — Антон Бараселли посмотрел на молодую женщину, сидевшую на перилах балкона и колыхавшую ногой рваный подол юбки.
      С бледной искривленной полумаски на него глянули серые глаза.
      — Подходит. Я тоже играю?
      Бараселли сидел за столом на балконе, выходящем в большой зал таверны «Маскарад лицедея», которую его труппа сделала своим домом. Темные волосы этого уже немолодого мужчины поблекли на макушке, придавая ему жалкий вид, однако некоторый жирок и новая одежда свидетельствовали об известном процветании всей труппы. Крикливые разговоры, усиленные бранью, состязание мандолины и виолы, доносившиеся снизу из зала, где гуляла дешевая толпа, мешали ему слышать глубокий голос женщины. Публика побогаче выпивала в отдельных кабинетах на втором этаже, открыв ставни окон, чтобы слышать музыку.
      — Дело в том, что у вас нет рекомендаций труппы, — ответил Бараселли, откидываясь назад. Он не хотел платить ей столько, сколько она может запросить. Просто его последняя Коломбина вчера утром сбежала под венец и даже не попрощалась.
      Бараселли явился в Иль-Рьен из покоренной Адеры много лет назад, когда все формы адераского театра в презрении были задвинуты в дальние закоулки и на крестьянские праздники. Теперь война с Бишрой закончилась, и население столицы Иль-Рьена исполнилось космополитического духа, да и денег у всех прибавилось. Вьенна всегда казалась драгоценным камнем в дорогой оправе. Город располагался на равнинах в самом сердце страны; плавные холмы, заросшие маслиничными рощами, тянулись к теплому юго-западному побережью, на север уходил тяжелый чернозем богатых полей, устроенных на горных террасах. Бараселли любил этот город, и уж тем более теперь, когда «Комедия» и прочие зарубежные театры вошли в моду.
      Женщина сняла маску и бросила ее на стол. Узкое лицо с ясными глазами и тонким носом, обрамленное неброскими светлыми волосами, казалось слишком обыденным и незаметным, чтобы ей можно было доверить роль героини без маски. Вылинявшее красное платье оказалось изрядно изношенным — оно было несколько лучше, чем у простой поселянки, и без дешевой мишуры гулящей женщины. Что бы ни плели сплетники, из шлюх выходили слишком одноплановые актрисы.
      Женщина ухмыльнулась, глядя на Бараселли. Дым свечей и глиняных трубок поднимался вверх к балкам высокого потолка таверны и сгущался в облачко позади нее. Интересный сценический эффект, однако Бараселли он показался несколько тревожным. Женщина сказала:
      — Я не буду требовать с вас состояния. Мне хватит того, что вы платили последней актрисе за эти роли.
      «Зубы у нее просто прелесть», — подумалось ему.
      — Ну, хорошо. Вы — наша Коломбина. Но учтите, только благодаря стечению обстоятельств. У нас важный ангажемент — очень важный. И если вы привлечете публику, мы оставим вас. Если же сыграете плохо — мы расстанемся. Если все будет в порядке, я плачу один сребреник за две недели и честную долю того, что бросят на сцену.
      — Хорошо, я согласна.
      — Антон! Посмотри в окно.
      Гарин, все еще с наклеенной седой бородой Панталоне, тяжелым шагом поднялся по лестнице.
      — Что? У меня дела.
      Гарин шагнул мимо него и настежь распахнул ставню окна, перед которым стоял стол Бараселли.
      — Проклятый дурак! Напустил в комнату ночного воздуха вместе с боглями [Болотные духи, привидения]. — Бараселли резко вскочил и сдвинул стол, расплескав вино на запятнанный пол.
      — Да ты погляди, — указал Гарин.
      «Маскарад лицедея» располагался посреди скопления таверн и старых домов у подножия небольшого холма, с которого открывался отличный вид на Речной квартал. Внизу перед ними лежали узкие, отчасти перекрытые балконами улицы старой и бедной части города, в конце концов выходившие на просторные площади с колоннадами променадов, окруженных садами богачей. Дальше на запад над шифером, черепицей и железом крыш поднимались купола храмов, фантастические и причудливые изваяния, украшавшие крутые кровли основательных домов знати, каменная филигрань шпилей дворцов на насыпных островах вверх по течению реки; бегущие облака, то скрывая, то закрывая луну, бросали на скопление форм серебряные лучи или черные тени. Но сейчас среди тесных очертаний сооружений Речного квартала горел огонь — яркое пятно света во тьме.
      — Кажется, где-то возле Крестовой, — заметил Гарин.
      Следом за ним наверх поднялись, любопытствуя, другие актеры.
      — Спаси нас, Господи… только бы огонь не распространился, прошептал кто-то из них.
      — Еще один скверный знак, — пробормотал Бараселли.
      В прошлом месяце один шут умер от лихорадки. В Адере — пусть не в Иль-Рьене — всегда считалось, что шуты приносят удачу, и эта смерть потрясла всю труппу. «О Боже! О Земные духи! Не присылайте больше предзнаменований именно перед этим представлением», — помолился про себя Бараселли.
      — Возможно, это хороший знак, — пропела новая Коломбина, только что выбравшая себе яблоко в стоявшей на столе вазе. На откровенное беспокойство всех остальных она глядела, не скрывая удивления. — Некоторые люди именно так относятся к огню.
      Черный дым уходил в ночное небо.
      Они въехали через врата Святой Анны на мощеный двор между высокими стенами конюшни и казарм цистерианской гвардии. Фасады обоих сооружений казались практически одинаковыми, хотя время и непогода по-разному оставили свой след на тесаном камне. В каждое здание вели три огромные арки, расположенные друг против друга по всей длине двора. Огни факелов отражались от увлажненного туманом камня, конюхи с подручными спешили забрать коней, выходили разведать причины переполоха любопытные цистериане.
      Томас спешился, передал поводья одному из конюхов; сняв перчатку, взъерошил гриву коня и только потом разрешил увести животное. Территория эта принадлежала цистерианам, однако через нее пролегал кратчайший путь во дворец, а капитан стремился поместить Галена Дубелла в огражденное от чар помещение, прежде чем Грандье успеет предпринять новую попытку украсть старого чародея.
      Дворец был недоступен для фейри, их заклинаний и прочих способов магического нападения. Ограждающие чары были подогнаны, как куски головоломки или наборное стеклянное окно: они постоянно смещались, менялись местами, накладывались друг на друга, передвигались по собственной воле в своем домене. Они не позволят чарам Грандье похитить старика, как он сделал это в Лодуне, ну а прочие ресурсы дворца были способны отразить нападение любого количества наемных мечей.
      Пока Томас пересекал двор, направляясь к обоим волшебникам, к нему присоединился командир цистериан Вивэн. Гвардия эта набиралась специально для охраны дворца из семей богатых купцов и землевладельцев-дворян. Вивэн занимал свой пост в течение пяти лет. Хотя цистериане во всем находились в прямом подчинении короля, у командира гвардии не было собственных политических целей, и Томасу удавалось легко ладить с ним. Командир спросил:
      — Полночная вылазка? Интригующее занятие!
      — Лично я предпочел бы оставаться здесь и вместе с вами караулить конюшни, — ответил Томас.
      Вивэн фыркнул.
      Старый король Фулстан сделал цистериан своими телохранителями из неприязни к рыцарям-альбонцам, которые традиционно занимались этим. Когда сын Фулстана Роланд взошел на престол, не доверяя всему, что принадлежало его отцу, он удалил цистериан и возвратил альбонцев. Сменив положение королевской гвардии на положение гвардии покойного короля, они утратили прежний престиж, и люди королевы никогда не забывали напомнить об этом. Другой причиной для придирок служил цвет парадных мундиров — темно-зеленых, отороченных золотом, — напоминавший об украшениях зимнего праздника и делавший их хорошей мишенью для шуток.
      Подъехав к ним, Гидеон спрыгнул с коня и спросил:
      — Какие будут приказания, капитан?
      — Отошлите этих господ обратно в Дом гвардии. — Когда лейтенант приблизился, Томас добавил, понизив голос: — Ступай к Лукасу. Расскажи ему о том, что случилось, и подожди на всякий случай, если у вдовствующей королевы вдруг возникнут вопросы к тебе. Я повидаюсь с ними позже. — Он намеревался удвоить число стражников на отведенных ему постах и поместить Дубелла под пристальное наблюдение.
      — Слушаюсь, капитан, — кивнул Гидеон.
      Пока Гален Дубелл и Браун слезали с коней, Вивэн разглядывал старого чародея с недоверчивым любопытством и наконец спросил:
      — Так вот чем вы были заняты — похищали ученых с Философова перекрестка?
      — Именно, — улыбнулся Томас, подойдя к волшебникам. — Что-то мне ничего не удается утаить от вас.
      Томас повел Дубелла из влажной прохлады двора к внутренним воротам в его дальнем конце, под шпицы старого портика. Доктор Браун следовал за ними обоими. Тяжелую, окованную железом дверь в стене охраняли двое бойких цистериан; она открывалась в один из коридоров, проложенных внутри осадных стен. Грубый камень коридора освещали масляные лампы, никаких украшений не было, если не считать надписей, оставленных как нынешними, так и давно покойными обитателями этих мест.
      Дубелл покачал головой:
      — Я прожил здесь много лет и все же вижу теперь совершенно незнакомые места. Капитан, я потерялся.
      — Сейчас мы находимся в осадной стене, что позади южной завесы. Летняя резиденция и Адамантовая дорога расположены позади нас у противоположного конца коридора, а мы направляемся к Королевскому бастиону.
      Осадная стена отделяла более новую часть дворца с ее двориками-садами, куполом Летней резиденции, террасы и многочисленные фасады галерейного крыла от путаного сочетания угловатых бастионов, башенок и стен западной стороны.
      Крутая лестница вела наверх, к Королевскому бастиону, поднимавшемуся над старыми дворами и конюшнями. По мере подъема окружающие стены начали являть признаки уюта: на грубый камень легли гобелены и резные панели. Древнюю потрескавшуюся плитку пола недавно отмыли и отполировали, в ней золотыми лужицами отражался свет дворцовых ламп, чеканенных из металла и изящно застекленных. На каждой площадке стояли теперь стражи — цистериане, и до них уже начинал доноситься тот деловой шум, что в любое время дня и ночи не покидает бастион. На четвертом уровне Томас повел их к старой лестнице, от которой начиналась отделанная под дуб Лестница королевы. Теперь они находились в самом сердце бастиона, и посты повсюду занимала гвардия ее величества.
      Дубелл помедлил на лестничной площадке и посмотрел на широкую лестницу, темное дерево стен и перил которой украшали кованые железные кружева и кусочки зеркального стекла. Потом он качнул головой, как бы удивляясь собственному легкомыслию, и промолвил:
      — Как давно это было.
      Десять лет назад его, тогда еще нестарого чародея, провели этим путем пред очи ныне вдовствующей королевы Равенны, объявившей ему приговор, к счастью, ограничившийся ссылкой, хотя можно было ждать и смерти. Ответив на приветствие часовых, Томас подумал, как удачно вышло, что Равенна тогда проявила милость к Галену Дубеллу.
      Лестница вела наверх в прихожую, где начинались парадные покои вдовствующей королевы. Тронный зал и покои короля располагались на противоположной стороне бастиона, а молодая королева Фалаиса обитала в палатах, расположенных этажом ниже. Миновав ожидавших в прихожей юных пажей, они направились в обитель гвардейцев; вытянутое в длину помещение украшали богатые резные панели и несколько канделябров со стеклянными подвесками. Там уже находился Гидеон в окружении нескольких гвардейцев, желавших знать подробности ночного дела. Вошедшего Томаса они встретили приветствиями; пройдя вперед, он спросил у Гидеона:
      — Ты видел Лукаса?
      — Да, и он говорил с Равенной. Но тут явился бишранский посол и потребовал аудиенции. Сейчас они в зале Тайного Совета.
      — Проклятие. Что могло понадобиться ему в ночное время?
      — Кто знает? — пожал плечами Гидеон. Посол был дипломатом, а не воином, и посему молодой лейтенант не считал его особо важной персоной.
      Томас думал недолго. Речь идет о Грандье? Тогда прощайте все надежды сохранить в тайне происшедшее в Речном квартале.
      — Королева Фалаиса спрашивала меня. — Гидеон казался несчастным. — Я сегодня еще буду нужен?
      — Нет, можешь идти.
      Когда Гидеон ушел, Томас огляделся и увидел, что Дубелл прощается с доктором Брауном, явно не решившимся на беседу с вдовствующей королевой. Остальные стражники поглядывали на чародея с умеренным любопытством, по крайней мере свидетельствовавшем о том, что весть о приключении в Речном квартале еще не разлетелась слишком далеко. Два молодых альбонских сквайра с достоинством ожидали в уголке. Итак, Ренье уже здесь, подумал Томас. А хорошо это или плохо, зависит от того, в каком настроении пребывает пославший его король. Когда Дубелл повернулся к нему, Томас сказал:
      — А мы с вами, доктор, будем ожидать здесь. — И они отправились в прихожую.
      Тканым гобеленам с изображением Райского сада вторили по теме ковер и покрывала, заполнившие высокую и просторную залу оттенками зелени. Перед огромным мраморным очагом, рассеянно наблюдая за слугой, разводившим огонь, стоял Ренье, наставник дворцового собрания рыцарей-альбонцев, военного Ордена, учрежденного для охраны королевской персоны; принадлежность к нему, в отличие от всех прочих Орденов, в Иль-Рьене не являла дополнения к титулу. Отпрыски знатнейших родов вступали в Орден мальчишками и вели монашеский образ жизни, пока сам король не посвящал их в рыцари. Из Ренье, должно быть, вышел бы лучший епископ, чем глава альбонцев, однако в правлении своем он сдерживал стремление Ордена к религиозному фанатизму. Широкоплечий, могучий, словно медведь, он до сих пор выезжал на турнир в День возведения на престол короля, не замечая веса тяжелой церемониальной брони. Поверх подобающего придворному дублету кружевного воротника рослый рыжебородый рыцарь носил ветхий плащ из мешковины и плохо выдубленной кожи, полагавшийся всем альбонским рыцарям в честь Святого Альбона, скитавшегося в глуши перед обретением благодати.
      Ренье поглядел на них и, заметив Дубелла, улыбнулся:
      — С успехом.
      Томас смотрел, как наставник приветствует старого чародея, и думал, насколько Ренье известны подробности закончившейся вылазки.
      Дверь отворилась, в ней появился лорд Авилер, задумчиво поглядевший на них. Темноволосый, облаченный в кроваво-красные одежды, подобавшие его министерству, он мастерски владел своим болезненным, но симпатичным лицом. Кивнув Ренье и Галену Дубеллу, он перевел взгляд на Томаса и сказал:
      — Речной квартал горит.
      Капитан, чуть улыбнувшись, непринужденно оперся о каминную доску.
      — О, только небольшая его часть. — Авилер так быстро последовал за ними, что Томас понял: министр уже знает, что его теперь ждет. — Глупая ошибка.
      Авилер углубился в комнату, сложенные руки прятались в длинных рукавах. Томас подумал о том, чем объясняется эта поза: привычкой или же она преднамеренно скопирована с покойного отца Верховного министра? Авилер лишь недавно унаследовал свой пост, делавший его главой Собрания нобилей и богатых купцов, официально являвшихся советниками короля, как считалось, дававших ему советы и обладавших — теоретически — огромной властью. Однако на деле вдовствующая королева Равенна активно противодействовала ему, а королева Фалаиса игнорировала — почти всегда. И никто не мог ничего — так или иначе — поделать с Роландом, занявшим трон после истечения срока регентства Равенны. Авилер был в достаточной мере государственным деятелем, чтобы сожалеть об этом, но нехватка опыта мешала ему иногда скрывать свои чувства.
      — В самом деле, милорд, чего вы от меня ждете? — Томас вопросительно поднял брови. — Или я должен признаться в том, что, опасаясь разоблачения, вынужден был поджечь город?
      Прежде чем Авилер успел ответить, Гален Дубелл негромко сказал:
      — Случившегося нельзя было избежать.
      — А, доктор Дубелл. — Верховный министр холодно поглядел на чародея. Жаль, что вы не сумели вернуться пораньше и избавить нас от этих неприятностей.
      — Я и намеревался так поступить, милорд, однако планы нарушились, когда челядь мою перебили, а самого меня похитили, — поклонился Дубелл с бесспорным изяществом, заставшим Авилера врасплох.
      — Итак, Гален Дубелл не только ученый, но и дипломат, — негромко заметил Ренье, обращаясь к Томасу, пока Авилер приходил в себя. — Во время нашего знакомства он вел жизнь отшельника; впрочем, годы, отданные академическим сварам, наделили его второй парой глаз на затылке. Хорошо, что он вернулся.
      Томас не намеревался признаваться в том, что жалеет об отсутствии доктора Сюрьете, занимавшего пост дворцового чародея со времен незапамятных, однако внезапно скончавшегося в прошлом месяце от воспаления легких. Сюрьете было за семьдесят; всех, кому не исполнилось шестидесяти, он именовал «мой мальчик» и, кроме того, шокировал весь двор своим умением пользоваться сардонической инвективой [Разновидность сатиры, гневное письменное или устное обвинение, памфлет], словно дубинкой.
      Томас ответил:
      — Будем надеяться, что Дубелл не торопится обратно в Лодун. Нам необходима его помощь. Милам, ассистент Сюрьете, отправился на тот свет в результате несчастного случая чуть раньше самого доктора, после чего завязался бесконечный спор о том, кто более достоин такого места; тем временем потребовали внимания и более мелкие таланты, вроде доктора Брауна.
      Ренье задумчиво поглядел на него:
      — Есть потери?
      Лицо Томаса осталось бесстрастным.
      — Разве это важно?
      Ренье ответил негромко:
      — Простите его, Томас, король еще юн и к тому же жутко рассердился.
      — А я уже думал, что вы оставили свое священство, — сказал Томас. Если его величество Роланд считает, что я обязан погибнуть, исполняя свой долг на его службе, то он мог бы выбрать и более подходящее время для этого. Если он не видит, что Грандье представляет опасность для государства… — И добавил, заметив взгляд Ренье: — Не мне обвинять его или прощать. Но скажите мне, что за план Дензиль или кто-то еще предложил Роланду?
      Ренье заметно напрягся:
      — Я не знаю ни о каком плане.
      На другом конце прихожей открылись двойные двери, ведущие в палату Тайного Совета, из нее появился бишранский посол с мрачным выражением на лице. Это был человек немолодой, с оливковой кожей и ястребиным профилем заморского аристократа. Иль-Рьен, его столица и двор были чужды иностранцу, и он не скрывал неодобрения; чрезмерная церемонность на бишранском дворе делала его здесь смешным и нудным; в Иль-Рьене же традиция позволяла старшим из полководцев и даже личным слугам называть короля и королеву государь или государыня и избегать проявлений высшей почтительности в неофициальных оказиях. Простая темная одежда посланника с непременным белым воротничком свидетельствовала о его принадлежности к секте, видевшей в любых украшениях происки дьявола; дворцовая пышность, должно быть, воспринималась им как личное оскорбление.
      Жесткий взгляд посла, обежав комнату, остановился на школярских ризах Галена Дубелла; бишранец прищурился, не скрывая пренебрежения. Обернувшись к Верховному министру, он спросил:
      — Еще один чародей для королевского зверинца, лорд Авилер?
      В Бишре магия была запрещена наряду с основными философическими науками, невзирая на то что теургическая [Теургия (греч.) — божественное действие, чудо] магия, практикуемая тамошними священниками-магами, создала непреодолимый барьер для внешнего нападения во время войны. Всякое же чародейство, осуществляемое без благословения бишранской церкви, было запрещено и каралось смертью.
      Авилер колебался, в дипломатической улыбке проступала досада, однако правильные слова, способные защитить честь Дубелла, не нанося оскорбления посланнику, просто не шли с языка.
      Молчание затягивалось, даруя тем самым победу бишранцу, и Томас лукаво произнес:
      — Быть может, этот вопрос вам следует обсудить с самим королем?
      Посол метнул на него недовольный взгляд, получив в ответ лишь простодушную улыбку.
      Из политических соображений Роланд не стал принимать бишранского посла, не изъявившего по этому поводу какого-либо недовольства, хотя ему и пришлось обратиться со своими требованиями к значительно менее уступчивой вдовствующей королеве. Так почему же он оказался здесь посреди ночи? Возможно, причиной было только упрямое желание добиться, чтобы его выслушали, вне зависимости от того, какие и кому он причиняет неудобства, однако Томас в этом не был уверен. И чтобы усугубить смущение, испытываемое бишранцем, добавил:
      — Не сомневаюсь, что государыня Равенна приняла вас самым любезным образом.
      Посланник ответил:
      — Ее величество была чрезвычайно… вежлива, — и почтил Томаса тем же холодным взглядом, которым чуть раньше одарил Дубелла. При бишранском дворе фаворитам не было дозволено обладать политической властью, поэтому посол явно пренебрегал положением и влиянием Томаса, одновременно испытывая к нему искреннюю ненависть. Должно быть, мешало и то, что разрез и посадка черных глаз капитана придавали его лицу достаточно циничное выражение, темные же волосы и борода усиливали этот эффект, придавая Томасу сходство с некоторыми популярными портретами самого Князя Тьмы. Если даже посланник и успел заметить на его одежде какие-нибудь свидетельства передвижения по грязным и мокрым стенам, то, вне сомнения, приписал их некоему авантюрному дебошу.
      Чопорно повернувшись к Авилеру, посланник сказал:
      — Еще один вопрос. Я хотел бы убедиться в том, что вы действительно понимаете, что, если Иль-Рьен предоставит убежище этому сыну дьявола, этому Грандье, плата за подобный жест может оказаться дороже, чем вы сумеете выплатить.
      Авилер склонился, скрывая за сдержанностью известную осторожность:
      — Уверяю вас, господин посол, Иль-Рьен не намеревается укрывать преступного чародея, причинившего такие беды вашей земле.
      К тому же Грандье и не просил убежища, подумал Томас. К несчастью, поскольку бишранский чародей связал свое появление в Иль-Рьене с похищением видного лодунского ученого, Галена Дубелла, на хороший прием он едва ли мог рассчитывать.
      Однако вполне возможно, что посланник всего лишь использует присутствие Грандье в городе как повод для конфронтации с Равенной; если бишранская военная коллегия потребовала от него занять более агрессивную позу в отношениях с вдовствующей королевой, это сулило только новые неприятности. Бишра представляла собой мили и мили сухой бесплодной равнины, и сундуки ее наполняла лишь дань покоренных стран. Бишранская церковь проводила жесткий контроль за рождаемостью, полуголодное и почти лишенное земли население теснилось в городах на грани бунта. В Иль-Рьене случались свои беспорядки и городские погромы — как правило, из-за налогов, — но эти отдельные взрывы недовольства улаживались обычно за несколько дней. Бишра всегда балансировала на грани хаоса, и богатые земли Иль-Рьена вкупе с терпимостью его церкви к чародейской старой вере — постоянный источник зуда — делали войны неизбежными и частыми.
      А теперь опустошения, вызванные магией Урбейна Грандье, сделали бишранцев еще более отчаянными.
      Критическим взглядом Томас проследил, как посол кивнул лорду Авилеру всего лишь из любезности и быстрым шагом направился к выходу, так что поставленный у дверей паж едва успел распахнуть перед ним тяжелые створки.
      Когда дверь закрылась, Авилер покачал головой и негромко проговорил, обращаясь к Галену Дубеллу:
      — Прошу прощения, доктор, но любой бишранец видит полудемона в человеке, носящем одежды ученого.
      На лице Дубелла оставалось загадочное выражение:
      — Ну а в чародее, естественно, демона.
      Предшествуя выходу вдовствующей королевы, из зала Тайного Совета появились два стражника и отступили к створкам двери, открывая ей путь. Все поклонились, она приветствовала ожидавших кивком и легкой улыбкой:
      — Господа, простите за опоздание.
      Ее седеющие рыжие волосы были убраны под кружевной чепец, на королеве было темное домашнее платье. Равенне уже перевалило за пятьдесят, однако возраст не уменьшил ее красоту, а только преобразил и скорее подчеркнул. Лишь легкие — от улыбки — морщинки, залегшие возле рта, и напряженные тени в уголках глаз выдавали ее возраст. Королева опустилась на крытое парчой канапе возле очага, ее наперсница села на мягкий стул позади нее.
      — Доктор Гален Дубелл, рада видеть вас в добром здравии. Полагаю, вы поможете нам своими объяснениями?
      — Да, государыня. Вы читали мои письма относительно Урбейна Грандье? спросил Дубелл, шагнув вперед.
      — Конечно. Доктор Сюрьете приносил их, ходатайствуя о вашем возвращении ко двору. Его безвременная смерть лишь отсрочила решение. Когда из Лодуна пришли депеши с сообщением о вашем исчезновении, я уже распорядилась снять опалу и разрешить вам вернуться.
      Говоря, она одновременно разворачивала квадрат черной ткани с неоконченной вышивкой и искала глазами иглу, оставленную в нужном месте. Равенна всегда должна была чем-нибудь занять свои руки. Привычка эта смущала многих настойчивых просителей и чужеземных послов, однако, с точки зрения Томаса, на Дубелла впечатления не произвела.
      Старик волшебник поклонился ей:
      — Для меня это честь, государыня.
      Равенна отмахнулась:
      — Расскажите же побольше об этом Грандье. Странное имя для бишранца.
      Настороженно поглядев на вдову, Авилер сказал:
      — Мы кое-что знаем о его прежней жизни. Урбейн Грандье, бишранский чародей и школяр, как считают, был сыном жителя Иль-Рьена, возможно, священника или даже нобиля, побывавшего там во время одной из кратковременных воинских вылазок в год, предшествовавший рождению Грандье. Отсюда его фамилия, явно не бишранская. Он упрямо не желал переменить ее, что отчасти послужило причиной вызванных там к нему подозрений.
      Оторвавшийся от вышивки взгляд королевы был холоден.
      — Начал, кажется, он с какой-то выходки в отношении монахини, и бишранская церковь лишила его права творить чары. А потом его арестовала инквизиция. Так? — И она вновь опустила глаза.
      — Да, миледи. Улизнув от нее, Грандье вызвал мор и, очевидно, устроил такие перемены в погоде над Кисеранской равниной, одним из лучших сельских краев Бишры, что погубил большую часть прошлогоднего урожая. Бишранские чародеи-теурги изнемогают, отражая магические нападения на деятелей церкви и Военную коллегию.
      Равенна сдержанно улыбалась, не отрывая глаз от вышивки. Бишру она ненавидела даже больше, чем своего покойного мужа, короля Фулстана.
      — Конечно, можно отметить, что ничего лучшего они не заслуживают.
      — Можно было бы, — согласился Авилер, — однако дело в том, что Грандье внезапно решил перебраться в Иль-Рьен.
      Томас качнул головой в удивлении: Авилер позволил себе колкости в отношении вдовствующей королевы.
      Сама Равенна кротко, но внимательно посмотрела на Верховного министра. Изящные руки с длинными пальцами замерли над вышивкой, золотая иголка мерцала в свете очага. Это могло означать все что угодно. Томас видел, как она осуждала на казнь, объясняя обвиняемому всю меру его вины, отвергала лихорадочные мольбы родственников о пощаде, не пропустив даже стежка. Натянув синюю нитку, она сказала:
      — Расскажите мне о том, что случилось в монастыре, лорд Авилер. Королева кивнула своей наперснице. — Леди Анне известно, что ей разрешено оставить комнату, если разговор выходит за рамки присущей ей скромности.
      Леди Анна закусила губу и принялась пристально разглядывать пол. Авилер, хмурясь, сказал:
      — Сам инцидент, собственно, произошел в монастыре города Линдры в северной части Бишры. Грандье обвинили в совращении монахинь, принуждению их к хуле на церковь, сеянии между ними раздоров вплоть до драк, в исполнении вместе с ними обрядов, которые…
      — В соответствии с мнением генерального инквизитора Бишры, — мягко вмешался Гален Дубелл, — он вынудил их совратить друг друга. — Старик ученый шагнул к очагу и теперь глядел на огонь с непонятным Томасу выражением глаз. — Инквизиция обнаружила свидетельства использования при обрядах человеческой крови, символов и книг, запрещенных уже не одно столетие… Самой черной магии… Нашлись даже доказательства соглашения с Повелителем Ада.
      Все молчаливо глядели на Дубелла, только Томас не выдержал:
      — В Бишре до сих пор сжигают знахарей, наводящих порчу на коров. Почему вы считаете, что нам следует доверять отчетам инквизиции?
      — Вы правы, капитан. — Дубелл повернулся лицом к присутствующим. Инквизиторы, конечно же, солгали. Они подделали свидетельства, во всяком случае, их большую часть. Ученым — даже не чародеям — приходится пользоваться предметами, которые злобный ум способен понять превратно. А Урбейн Грандье был ученым. Он изучал звезды, тело человека, его хвори и гуморы [Здесь — изменения в организме]. Кроме того, он не имел склонности скрывать свое мнение и принимал участие в печатании зажигательных памфлетов. Тогда-то он и попал на глаза инквизиции. Истерики, случившиеся с несколькими склонными к экзальтации монашенками в Линдре, были использованы против него, и он получил обычный приговор: пытки и заточение в тюрьму.
      Голос Дубелла странным образом завораживал. Тепло ли в комнате служило тому причиной, или наполнившая его усталость начинала одолевать Томаса, но ему казалось, что старик чародей необычайно ярко и убедительно изображает того человека, каким был Грандье. Спустя мгновение Дубелл качнул головой:
      — Вы скажете, что все это преобразило его. Ему удалось бежать, и он занялся преступлениями, в которых его обвиняли, но в гораздо большем масштабе. Возьмем, например, мор. Под кожей образовывались пузырьки с ядовитым гумором; разрываясь во время предсмертных мук, они передавали заразу всякому, кто оказывался рядом. Хаос был такой, что опустели целые города; больные умирали в одиночестве. Столь ужасную хворь мог изобрести лишь человек, превосходно знающий лечебную магию, и лишь человек, обезумевший от желания отомстить, мог бы заставить себя взяться за это дело. — Освещенное светом камина лицо Дубелла искривилось от боли. Он глубоко вздохнул. — Услыхав, что в городе поселился человек, называющий себя Грандье и считающийся волшебником, я счел нужным обратить на него внимание доктора Сюрьете. Жаль, что опоздал.
      Ренье подошел к круглому столу в центре комнаты, где лежали сложенные в стопку кожаные карты. Взяв одну из них, он отыскал Линдру, а потом задумчиво постучал по красному крестику, отмечавшему город, и спросил:
      — Вы были хорошо знакомы с Грандье?
      — Нет. Все эти излишества и побудительные мотивы широко обсуждались в Лодуне, где проявляют большой интерес как к естественным, так и к магическим наукам. — Дубелл улыбнулся. — И к печатанию памфлетов.
      — Это мы знаем, — сухо ответил Авилер. Он расхаживал туда-сюда по комнате, суровое лицо было едва различимо в бликах свечей. Покойный отец Авилера составил свое состояние в торговых поездках на восток и только потом осел в городе, приняв в свои руки министерство вкупе со всеми порожденными им родимыми пятнами, заставлявшими Авилера-младшего тщательно хранить аристократическое пренебрежение к редким политическим комментариям, исходящим из Лодуна. Однако Верховный министр оставил тему и только спросил: — Почему же Грандье явился сюда?
      Дубелл развел руками:
      — Не знаю. Но каковы бы ни были причины, его следует изловить и изгнать.
      Равенна кивнула:
      — Подобные эксцессы оправданы в Бишре, однако ему нельзя позволить совершать их здесь. Я с этим согласна, доктор. Зачем же вы ему понадобились? Какие-нибудь личные счеты?
      — Прошло десять лет с тех пор, как мы с доктором Сюрьете проверяли дворцовые обереги. Но Сюрьете умер, и, узнав, что Грандье в городе, я решил, что пора снова проверить их. Охранительные камни, удерживающие эфирную структуру заклинаний, окружающих новую часть дворца, необходимо тщательно обследовать; Старый Дворец, где обереги заложены в сами стены, подобного внимания не требует. Но как я теперь понимаю, ситуация требует большей поспешности. Если Грандье намеревался помешать мне проверить обереги, значит, он сумел изобрести способ нейтрализовать их.
      Авилер поглядел вверх:
      — Как подобное возможно?
      — Силы оберегов не беспредельны. Создававшие их чародеи имели в виду определенную реакцию на конкретные ситуации. Но создатели не могли предусмотреть всего. Словом, фейри, знающий, где возникают временные щели при перемещении ограждений, может проскользнуть внутрь без вреда для себя. — Гален Дубелл улыбнулся. — Доктор Сюрьете был самым сведущим во всем, что касается оберегов. Он мог назвать все их имена.
      — Понимаю, — пробормотал Авилер.
      — Неужели? Хорошо. — Закончив часть рисунка, Равенна разгладила на коленях квадратный кусок ткани. — Доктор Дубелл, когда вы можете приступить к обследованию?
      — Немедленно. Оно займет несколько дней, поскольку некоторые операции можно исполнять лишь в определенные ночные часы.
      — Хорошо, однако поиски Грандье не должны прекращаться.
      Томас поспешил вставить:
      — Дом этот отыскала королевская стража, и она не упустит чародея.
      Стражей называлась филерская сеть, учрежденная покойным Авилером-старшим, дабы приглядывать за недовольной знатью и чужеземными культами, в то время полезшими как грибы из-под земли. Именно они сумели отыскать дом Грандье в Речном квартале, когда лодунские чародеи определили, кто похитил Галена Дубелла.
      — Очень хорошо. Теперь об этом довольно. Доктор Дубелл должен передохнуть, прежде чем приступить к делу, а у вас, господа, безусловно, много дел. — Когда все поднялись, Равенна молвила: — А вы, капитан, останьтесь.
      Томас задержался, и, когда двери, пропустив всех, закрылись за последним из выходящих, королева спросила:
      — Было трудно?
      — Изрядно.
      — Это не ответ.
      Томас задумчиво посмотрел на нее. Возможно, приказ Роланда, пославшего его на верную смерть, задел королеву больше, чем самого Томаса.
      — Поэтому ты и попросила меня остаться, чтобы послушать, как мне жалко себя?
      — Не умничай. Роланд мог услать тебя на край земли, и это не взволновало бы меня. — Она коротко улыбнулась, разглаживая вышивку, подмешав в улыбку чуточку горечи. — Сегодня послали за мистером Конадином с Мыз, чтобы он помог управиться с Грандье. Он будет здесь в течение недели. Ужасная глупость… надо было дождаться его, а не ходить вам вдвоем с доктором Брауном.
      — Возможно, я пошел бы, даже имея выбор, — признался Томас. Задержись мы чуточку, Грандье мог бы убить Дубелла.
      — Но идти, взяв с собой горстку людей и доктора Брауна?! Ничего себе! Роланд хотел огорчить меня, и все мы знаем, кто подстрекал его к этому. Равенна опробовала пальцем кончик иголки и, найдя, что он затупился, выбрала другую из ящичка, который леди Анна держала для подобных оказий. И какие же новые бесчинства учинил за последнее время кузен Роланда Дензиль?
      Ощутив, как от усталости заломило плечи, Томас подошел к очагу и опустился на один из стульев возле кресла королевы. Дело Грандье беспокоило Равенну куда сильнее, чем она позволяла думать Авилеру и всем прочим. Однако же пусть переменит тему.
      Томас ответил:
      — Вчера Дензиль посетил банкира на Береговой улице, но там речь шла о карточном долге. Планируя что-нибудь новое, он старается проявить побольше осторожности.
      — Не сомневаюсь. Но однажды он может ошибиться в расчетах.
      Томас пожал плечами:
      — Роланд всегда простит его.
      Дензиль, герцог Альсенский, старший двоюродный брат по отцу, был признанным фаворитом молодого короля. Некоторые люди больше уважают своих псов, чем Дензиль короля, однако Роланд просто лип к нему сам. Вне сомнения, именно герцог и уговорил короля направить столь малочисленный отряд гвардии, чтобы захватить Грандье в его собственном логове, зная, что возглавить людей придется Томасу, а это разъярит Равенну. Томас напомнил себе, что сегодня больше уже ничего не сделаешь. Однако следовало быть готовым к неожиданностям, если Дензиль узнает о том, что он посетил дом Грандье и вернулся с живым Галеном Дубеллом, не потеряв ни единого человека.
      — Чего же хотел от нас бишранский посланник?
      — Обвинить нас в предоставлении убежища Грандье. — Королева взволнованно шевельнула рукой, желая оставить разговор о фаворите своего сына. — Еще он передал новый список еретиков, укрывающихся в Иль-Рьене, чтобы их можно было арестовать и переправить в Бишру на сожжение, полагающееся за грехи. Очевидно, они забывают, что бишранская инквизиция не имеет власти в наших пределах. Интересно знать, почему он был настолько уверен, что Грандье находится здесь с нашего благословения. — Она закашлялась, и леди Анна торопливо извлекла обшитый кружевами шелковый платок.
      Укоризненно поглядев на королеву, Томас с нежностью произнес:
      — Ты опять нездорова. — Прошлой зимой она подхватила легочную горячку, когда им пришлось выехать в Бэннот-на-Берегу, чтобы умиротворить небольшое возмущение среди баронов Марки. Жизнелюбие мешало королеве помнить о том, что молодость давно миновала, и Томас до сих пор сожалел, что не усадил королеву в теплую карету, а позволил ей ехать с гвардией, пусть это и позволило застать врасплох баронов посреди их тайного сборища. Болезнь ослабила легкие королевы невзирая на все старания врачевателей и чародеев-целителей, и, что бы она ни думала, больше полночных скачек по заснеженным полям в ее жизни не будет. — Тебе не следовало принимать ночью Дубелла и посла.
      — Снаружи очень сыро, видимо, моим легким это не по нраву, к тому же ты не моя камеристка. — Она невозмутимо спрятала платок под рукав. — Я хотела по возможности скорее покончить с этим делом. Но если обереги дворца слабеют… — Сделав паузу, Равенна покачала головой. — А что ты думаешь о докторе Дубелле?
      Томас понимал, что спрашивает она не о чародейском умении старого ученого.
      — Он не дурак. И весьма хорошо владеет собой.
      — Лорд Авилер — старый лорд Авилер, а не нынешний щенок-министр весьма доверял Дубеллу. Невзирая на его прошлый позор. — Она вздохнула. Однако я задержала тебя достаточно долго.
      Встав, Томас принял ее руку и поцеловал. Королева промолвила:
      — Ох, едва не забыла.
      Покопавшись в своей шкатулке с шитьем, она извлекла из нее перевязанную лентой стопку писем и вручила ее капитану.
      — Что это?
      — Досадное недоразумение, которое тебе придется уладить.
      Капитан взял пакет и саркастически произнес:
      — А я-то боялся, что мне придется спать до утра.
      — О, это не к спеху. По крайней мере с моей точки зрения. — Она улыбнулась. — Отдыхай.
      Выйдя в зал гвардии, Томас с любопытством покрутил пакет. Равенна никогда ничего не забывала; должно быть, она просто не хотела говорить об этом. Но прежде чем капитан успел развязать стопку, он заметил, что его ожидает Гален Дубелл.
      — На минуточку, капитан, — попросил старый волшебник.
      — Да.
      — Простите, если мой вопрос покажется вам неуместным, но неужели лорд Авилер пренебрегает вами?
      Верховный министр уже ушел, но Ренье еще оставался в палате, негромко переговариваясь со сквайрами-альбонцами.
      — Таков уж лорд Авилер.
      На лице Дубелла оставалось самое кроткое любопытство, и спустя мгновение Томас услышал собственный голос:
      — Он вообще не одобряет фаворитов. Глубокие познания в истории позволяют ему оценить тот ущерб, который я могу принести при желании.
      — Понимаю. — Дубелл улыбнулся. — А королева Фалаиса все еще окружает себя поэтами?
      Фалаису, тогда принцессу Умбервальдскую, Равенна выбрала в жены Роланду год назад. В свои восемнадцать она была на четыре года моложе короля, и если Равенна намеревалась подобрать себе такую невестку, которую можно было бы учить и заставлять, то, безусловно, допустила одну из своих редких ошибок. Возможно, не имея особых перспектив как третья дочь, Фалаиса и была той спокойной и усердной в занятиях девочкой, которую рекомендовали послы, но, перебравшись в Иль-Рьен и благополучно обвенчавшись с Роландом, она набросилась на дворцовую жизнь, как голодная нищенка на оставленный без присмотра прилавок булочника.
      — Да, это так. Значит, слухи доходят и до Лодуна?
      — О, городские сплетни — ценный товар. Слуги каждый день приносят с утра свежие — вместе с молоком. Насколько я сумел понять, все испытывают облегчение оттого, что свое внимание она уделяет всего лишь безобидным поэтам, учитывая ее возможности.
      — Она могла бы завести гвардейцев.
      — Или чародеев. — Лицо Дубелла сделалось серьезным. — Капитан, я в долгу перед вами.
      Томас пронзительно посмотрел на него:
      — По-моему, вы уже выплатили его.
      Дубелл отмахнулся:
      — Тем не менее, если вам потребуются мои услуги, без колебаний рассчитывайте на меня.
      Когда чародей повернулся к слугам, ожидавшим, чтобы отвести его в выделенные покои, Ренье остановил Томаса:
      — Мне нужно кое-что показать вам. — На лице его отразилась встревоженность.
      Томас обреченно последовал за наставником альбонцев в самый тихий уголок гвардейских палат.
      — Что это?
      — Письмо. Оно обнаружилось сегодня среди депеш из Портье. Курьер, достойный доверия человек, клянется, что ни на мгновение не упускал пакет из виду. — Рослый мужчина развернул бумажный квадратик. — Вот перевод, который сделал для меня священник.
      Томас взял бумагу:
      — Что это за язык?
      — Староцерковный.
      — О, возлюбленный мой! — прочитал начало Томас и с удивлением поглядел на рыцаря. — Кому оно было адресовано?
      — Роланду. Но священник сказал, что именно так подобает начинать старинную песню-загадку.
 
Где звуки музыки умолкли и свет погас.
Где горы и обители не видит смертных глаз,
Где рыба ловится в сухих озерах и над башнями волшебных городов
Другое небо. Отгадать загадку ты готов?
 
      — Ответ простой — это Фейр, — проговорил Ренье. — Подводная страна.
      Из всех прежних знакомых Роланда лишь одна персона естественным образом облекала свои чувства в поэтическую форму.
      — Вы знаете, от кого это письмо? — спросил Томас, поднимая глаза на рыцаря.
      — Теперь селяне зовут ее Каде Гаденой, — скованно пожал плечами Ренье. — Полагаю, нам повезло; ее посылка могла бы, скажем, взорваться или вынести на свет все секреты того, кто взял бы ее в руки.
      Это была старшая сестра Роланда, незаконнорожденная принцесса, которая ничего не простила. Томас постучал свернутой бумажкой по ладони:
      — Странное совпадение… и Гален Дубелл тоже здесь. Равенна решила простить этого человека, и именно сейчас ведьма вновь пытается дотянуться сюда… Хорошо рассчитала время. У нас более чем достаточно хлопот с Грандье, и Каде слишком опасна, чтобы закрыть на нее глаза.
      — Кстати, о ней не было слышно почти шесть месяцев.
      На противоположной стороне комнаты музыкант уселся за спинет [Небольшие клавикорды] и, играя, напевал печальный куплет из недавно полюбившейся всем баллады о юноше, которого обворожила и забрала к себе королева фейри. Ну до чего уместно — не в бровь, а в глаз, подумал Томас, а затем сказал:
      — Сто девяносто семь дней. Я веду счет. Она может быть в союзе с Грандье.
      Впрочем, Грандье убивал, защищая себя, Каде же всегда была похожа на кошку… если мышь мертва, с ней уже не поиграешь. Однако люди меняются.
      Ренье качнул головой:
      — Мы не в силах почти ничего сделать. Посты стражи и так уже удвоены и утроены ради одного Грандье. — Глаза рыцаря встретили взгляд Томаса. Дубелл намеревается обследовать обереги.
      — Да, это так.
      — Больше нам нечего предпринять.
      Томас вернул ему письмо:
      — Приглядите за доктором.

      Едва скрипнула дверь, Томас, поднявшись на локоть, потянул кинжал с пояса. Тут он узнал вошедшего и бросил клинок обратно в ножны.
      — Что за черт, Файстус!
      Молодой слуга, пожав плечами и присев у очага, чтобы вымести из него пепел, пробормотал, обращаясь к железной подставке для дров:
      — Нет, он сегодня явно не в духе.
      Томас выбрался из постели. Невзирая на высокие потолки и естественное обилие сквозняков, в комнате было, пожалуй, жарковато; проникая сквозь высокие окна, солнечный свет наделял оштукатуренные стены ослепительной белизной. Шпага в ножнах, которой очень гордился Томас, стояла возле кресла из красной парчи; еще три клинка — обычное оружие невоенного человека висели на стене рядом с более тяжелыми кавалерийскими палашами. Томас рассеянным движением провел по голове, разглаживая кудри, и спросил:
      — Который час?
      — Почти полдень. Сэр Эфраим ждет. Он сказал, что нужен вам. А мистер Аукас доставил этого типа, Гамбина.
      — Хорошо. — Томас смачно потянулся. Несколько часов сна мало чем помогли, разве что охладили утомленные мышцы. Пока Файстус, гремя, возился с очагом, капитан отыскал на полу под скомканным белым покрывалом брюки и сапоги и приступил к одеванию. — Почисти-ка этот пистолет.
      Слуга распрямился, вытирая руки о низ куртки, и поглядел на передвижной столик, на котором Томас оставил свое кремневое оружие и пороховницу.
      — А где второй?
      Подхватив оловянную кружку, Томас швырнул ее в Файстуса; тот ухмыляясь увернулся и приступил к делу. В Дом гвардии Файстус попал мальчишкой с кухни, молчаливым и запуганным, однако успел избавиться от этих недостатков еще до того, как у него начал ломаться голос.
      — Бить тебя больше надо, вот что, — неожиданно сказал Томас, заворачивая на ходу рукава. Он направился к столу, чтобы плеснуть в лицо воды из стоявшей там чаши.
      Юноша невозмутимо ответил:
      — Намереваетесь убить Гамбина, сэр?
      — Это мысль.
      Решив, что можно и не подравнивать бороду, Томас подхватил шпагу вместе с ножнами и направился в небольшую прихожую.
      Эфраим ожидал его. Невысокий старичок в потрепанной одежде улыбнулся Томасу, карманы его тяжелого коричневого дублета и коротких брюк разбухли от листков бумаги с балладами, которые он продавал на улице. Чулки были заляпаны грязью, а один из башмаков на месте большого пальца украшала дыра. Лукаво ухмыльнувшись еще раз, он стащил с головы заношенную шляпу:
      — Вы хотели видеть меня, капитан?
      — Кто-то переслал вдовствующей королеве через Гамбина пачку писем. Я хочу, чтобы ты и твои люди выяснили об этом все.
      Эфраим поскреб щетинистый подбородок. Лучший из всех гражданских шпионов, которыми располагал Томас, Эфраим был достаточно надежен для выполнения и официальных поручений, и дел самого Томаса.
      — Нелегкое дело, сэр. Этот тип Гамбин оказывает платные услуги столь многим, что трудно бывает сказать, у кого он сегодня на службе, а возвращаться к бывшему нанимателю ему, возможно, и не понадобится.
      — Гамбин сейчас здесь. И я постараюсь, чтобы он захотел вернуться.
      — Ага, это дело иное. Плата обычная?
      — Получишь премию, если управишься к утру.
      — Но я не могу давать никаких обещаний. — Эфраим казался польщенным. Однако напряжем наши скудные силенки!
      Оставив его, Томас спустился по лестнице — к звону стали и громким голосам в большом зале. Старинный ветхий дом находился у Принцевых врат, возле туши Королевского бастиона и Альбонской башни. Дом этот лет семьдесят служил штаб-квартирой гвардии королевы и принадлежал персоне, исполнявшей в данное время обязанности капитана. Изогнутые поручни, проходящие по верху балюстрады, были порублены и вышиблены после учебных боев на лестнице, на стенах еще виднелись пороховые ожоги, оставленные более серьезными стычками.
      Гвардию королевы комплектовали отпрысками провинциальной знати и младшими сыновьями землевладельцев, не рассчитывающими на большое наследство. Для вступления требовался опыт службы в армии короны, предпочтительно в кавалерии, и личное распоряжение самой королевы. В основном войско королевы составлял народ грубый и крепко пьющий, увлеченный пылкими и навязчивыми распрями с цистерианами и Альбонским орденом. Если не считать последних нескольких лет, когда в стране вошло в моду обзаводиться частными армиями, гвардия являлась самой эффективной в этих краях военной силой, и Томас долгое время мечтал о том, чтобы занять свой нынешний пост.
      Когда он спустился на площадку второго этажа, из-под арки, уводящей в другое крыло, появился доктор Ламбе. Позади облаченного в запятнанный холщовый халат аптекаря влачился мальчишка, обремененный сумочками и мешочками, полными всяческих лекарственных снадобий. Томас спросил у Ламбе:
      — Вы осмотрели Гаспарда?
      — Да, капитан, и просто не мог поверить своим глазам. — Ламбе поправил шапочку на лысеющей маковке. Аптекари составляли разнообразные целебные зелья из трав, необходимые чародеям-целителям; многие из них, подобно самому Ламбе, достигали изрядного лечебного мастерства, не прибегая к какой-либо ворожбе. Искушенных в магии лекарей не хватало повсюду, кроме Лодуна, где университет ежегодно выпускал их целыми дюжинами.
      — Что вы хотите сказать?
      — Ожоги уже зарубцевались. — Аптекарь пожал плечами. — Я знал, что Гален Дубелл известен своими целительными чарами, но как можно сделать такое?
      — Как бы он это ни сделал, он сделал это быстро. Но воспользовался кое-чем из того, что было у Брауна.
      — Доктор Браун не столь уж плох. — Заметив выражение лица Томаса, Ламбе добавил: — Конечно, до истинной уверенности ему еще далеко, однако, уверяю вас, он наделен задатками истинного специалиста. Но то, что сделал доктор Дубелл, достойно восхищения… Прикасаться к повязкам, наложенным этим человеком, честь для меня.
      Томас проводил Ламбе задумчивым взглядом, а потом прошел в небольшой зал на втором этаже, где его ожидал Лукас.
      Грязные стены были завешаны старыми картами и обтрепанными остатками флагов; иные были взяты еще на прошлой войне, другие же представляли более недавнее приобретение, и цистерианская гвардия дорого заплатила бы за сведения об их нынешнем местонахождении. За стеклом книжного шкафа стояли в ряд классические труды по военному делу, строевые уставы, наставления по стрельбе из мушкета, фехтованию и тактике, «Полный свод боевого искусства» и «Построения при парадах и смотрах». Лукас, первый лейтенант гвардии королевы, развалившись в кресле, держал в своей руке высокую кружку, сапоги его возлежали на дощатом столе рядом с бутылью вина и второй кружкой.
      Явно приунывший Гамбин жался в углу, вся поза его свидетельствовала о том, что он отдал бы многое, лишь бы находиться как можно дальше от Лукаса. Гамбин также был шпионом, однако не обладал профессиональными навыками Эфраима. Чаще всего он работал на мелкую придворную знать, и Томас впервые обнаружил в нем нечто большее, чем чуть досадную помеху. Его красный с золотом дублет, фазанья пышность одежд весьма раздражали глаз после трудной ночи и недолгого сна. Гамбин сразу же начал:
      — Капитан, я работаю там, где нахожу дело. — Однако бравада в его голосе не казалась убедительной.
      Лукас приподнял бровь. Ставя в угол шпагу, Томас поглядел на лейтенанта. Не обращая внимания на Гамбина, он плеснул вино в другую кружку, попробовал его и сморщился. Обращаясь к Лукасу, Томас спросил:
      — Адижанское? Двадцать второго года? Ты с ума сошел?
      Лукас пожал плечами:
      — Я от него просыпаюсь.
      — Оно пробудит и мертвеца. — Томас тяжело опустился в кресло и оглядел шпиона. Дождавшись, пока Гамбин отвел в сторону свои бледные глаза, он промолвил: — Ты получил от кого-то пакет.
      — Что тут странного? Моя работа, — пробормотал Гамбин.
      — Он был предназначен вдовствующей королеве!
      Шпион облизал губы:
      — В самом деле?
      — В самом деле? — повторил Лукас.
      — В самом деле, — подтвердил Томас, доставая шпагу из отделанных черной кожей ножен; уголком глаза он заметил, как нервно дернулся Гамбин. Рукоять шпаги не была особо украшена; если не считать природной элегантности витой гарды и тупых концов перекрестья, металл блестел от долгого употребления. Томас провел пальцем вдоль плоской стороны узкого клинка, явно засмотревшись на оставленные на нем мелкие борозды и царапины. — От кого ты получил пакет?
      — Я не говорил, что получал его.
      Лукас извлек пачку писем из вздувшегося дублета и бросил ее на стол. Прошлой ночью, узнав, что Гамбин передал пакет одной из дам Равенны, Томас отдал бумаги Лукасу вместе с приказом разыскать и доставить шпиона.
      Томас поднял вверх шпагу и посмотрел вдоль клинка, к счастью непогнувшегося, невзирая на все неприятности прошлой ночи.
      — Так откуда же взялся этот пакет?
      Гамбин нервно рассмеялся:
      — Нет никаких доказательств того, что он прошел через мои руки.
      Томас поднял глаза.
      — Значит, слова королевы тебе недостаточно, — негромко проговорил он. — Тут уже попахивает изменой.
      — Я… это…
      — От кого ты получил пакет?
      Гамбин сделал ошибку, изменив тактику обороны:
      — Этого я не могу сказать вам.
      — Что за «не могу»? Какие тут могут быть «не могу»? — вмешался Лукас. — Наверное, «не желаю»… а это большая разница.
      — Я просто хочу сказать, что не знаю, кто это был; мне передал бумаги чей-то слуга, — запротестовал Гамбин.
      — Как жаль! — Аккуратно положив шпагу на стол, Томас поднялся. Значит, ты ничем не можешь помочь нам, так?
      — Тогда меня можно отпустить?
      — Ну что ж, не возражаю.
      Шпион помедлил, попытался заговорить и вдруг бросился к двери. Томас поймал его, когда Гамбин чуть задержался в проеме, увидев в соседней комнате группу гвардейцев, занятых игрой в кости. Развернув шпиона в обратную сторону, Томас бросил его лицом на стол.
      Лукас торопливо спас бутылку с вином и шагнул в сторону.
      Гамбин взвыл, крик превратился в визг, когда Томас завернул руку шпиона за спину и прорычал:
      — Кричи громче! Никто здесь и ухом не поведет. Я полагаю, ты сейчас обдумываешь ответ.
      — Ну, вот это… для вас я узнаю, кто это был. Клянусь, он… У меня есть друзья, которые найдут его! — взвизгнул в отчаянии шпион.
      — А по-моему, ты лжешь. Как ты думаешь, врет? — обратился Томас к Лукасу.
      — Ему не привыкать…
      — Нет-нет, это правда, — задохнулся Гамбин. — Я найду его.
      — Ты уверен в этом? — Томас чуточку посильнее надавил на руку.
      Гамбин заорал:
      — Да! Да! Клянусь.
      Выпустив его, Томас отступил назад. Гамбин, задыхаясь, повалился на пол, потом поднялся и, держась за руку, направился к двери.
      Томас поправил свое кресло, поднял кружку с пола и указал в сторону бутылки, которую самым тщательным образом оберегал Лукас:
      — Ты охраняешь ее только для себя?
      Опускаясь в собственное кресло, Лукас передал ему вино:
      — Пей, оно и покойника поднимет.
      — Это точно. Для этого и нужно вино скверного урожая.
      Налив себе кружку до краев, Томас основательно приложился к ней. Ему было жаль времени, потраченного на Гамбина, когда нужно было решать проблему Грандье. Все три пленника, которых они взяли вчерашней ночью, как выяснилось, ничего не знали. Нанимавший их человек носил капюшон и маску, но так поступали все знатные и богатые люди, отправляясь в дешевые таверны; наемники не могли сказать, был ли этот человек бишранцем. Тогда получалось, что или Грандье говорит без акцента, или нанимал охрану не сам волшебник, а кто-нибудь из его подручных, или же у наемников не хватило ума признать в нем бишранца, раз он не был одет в плащ тамошнего корнета. Мы ничего не знаем о Грандье, недовольно подумал Томас, лишь слухи и самые общие факты.
      — Полагаю, Гидеон сменил тебя на рассвете?
      — Да. И притом страшно радовался. Не могу припомнить, чтобы в молодости я проявлял подобный пыл. А кто следит за Гамбином?
      — Эфраим. Тот, что изображает продавца баллад.
      — Пришлось его нанять?
      — Пришлось. Все постоянные члены королевской стражи по-прежнему ищут Грандье.
      — Скверное дело с этим Грандье. — Лукас извлек пачку писем и перелистал их. — Итак, у тебя интрижка с графиней Майенской?
      — Весьма долгая и жаркая история. В одном из последних писем я даже проявил некоторую несдержанность. — Томас не обратил внимания на подтрунивание лейтенанта. Капитан понял, что может полностью доверять Лукасу, еще во время последней бишранской войны, когда вместе со всей гвардией королевы был занят сбором сведений о противнике и посыльной службой. Оба они были темноволосые и походили на адерасцев, и посему, отрезанным от своих разлившейся в половодье широкой рекой, им пришлось провести в лагере кавалерии бишранцев шесть дней, выдавая себя за наемников из этой небольшой страны. Бишранский полководец развлекал себя после обеда казнями пленных офицеров Иль-Рьена, ну а денег, которые он отпустил на поимку гвардейцев королевы, хватило бы на год доброй жизни даже семейству состоятельного купца.
      — Кстати, особенно развлекло меня это. — Лейтенант развернул лист на столе, чтобы показать подпись. — Хорошая подделка. Я бы и сам мог признать ее за истину, если бы не знал, что врожденное благородство не позволит тебе стать в один ряд с конюхами и лакеями, с которыми тешится добрая графиня. На мой взгляд, тебе повезло, что и вдова придерживается того же мнения.
      — Едва ли это можно назвать удачей. Если бы Равенна спросила, доводилось ли мне спать с графиней, я бы вполне откровенно ответил, что не помню. Все дворцовые дамы кажутся мне теперь на одно лицо. — Томас и Равенна перестали быть любовниками год назад, когда здоровье отказало ей. Королева знала, что постель с ним делили теперь другие женщины. Это ничего не изменило в их отношениях, давно миновавших опасную черту. Она возражала бы только против Фалаисы. Не так уж давно дворцовые заговоры вспыхивали, как лесные пожары в жаркое лето; Равенна просто не могла позволить себе, чтобы начальник ее собственной гвардии привязался к королеве-дочери, величине во многом еще неизвестной, которая однажды могла решиться избавиться от властной свекрови.
      Но хотя письма эти и не достигли цели, однако они все равно навредили своим появлением в то самое время, когда Равенна нуждалась в особой помощи капитана, — теперь приходилось тратить часть сил на охрану собственной персоны. Томас похлопал по стопке:
      — Их написал человек, не знающий Равенну.
      Лукас кивнул:
      — Человек, который не представляет, как мало она ценит тех, кто сует нос в ее личные… — он помедлил и рот его искривился, — …дела.
      Томас весьма обоснованно подумал, что друг его намеревался сказать «интрижки». Оставив это без внимания, он продолжил:
      — Скорее все письма рассчитаны на Роланда. Быть может, наш анонимный заговорщик надеется именно на это. — Если бы какой-то недовольный придворный решил таким образом вбить клин между Роландом и его кузеном, Томас мог бы пожелать ему удачи, но скорее всего львиную долю шутки придумал кто-то из приятелей герцога Альсенского. Бесспорно, вдохновленный несколькими намеками, небрежно брошенными самим Дензилем.
      Лукас казался задумчивым:
      — Интересно, не пытались ли уже это сделать?
      — Я думаю, что вопли были бы слышны и по эту сторону двора. Но уверенным все-таки быть нельзя.
      — Но Ренье-то, самый идеальный из рыцарей, конечно, знает.
      Томас фыркнул. В качестве идеальнейшего из рыцарей Ренье обнаруживал все-таки некоторые недостатки. Фехтовальщик он был искусный, однако чересчур полагался на свой рост и вес, пытаясь силой сбить с ног соперника поменьше. Методика эта имела некоторые достоинства — изрядное количество мужчин опрометчиво вступали в поединок с наставником альбонских рыцарей лишь для того, чтобы предоставить ему возможность наступить на собственную спину. Ренье однажды удалось сбить с ног Томаса в дружеском поединке, однако, когда наставник шагнул к нему, чтобы привычным образом завершить схватку, Томас отыгрался, приложив его между ног рукояткой кинжала. Впрочем, Ренье не затаил зла против Томаса, и хорошее отношение его не переменилось. Однако Ренье не слишком-то правильно понимал верность и если не оказывал плохого влияния на юного короля, то и хорошего тоже. Он часто менял свои пути, чтобы передать Роланду чужие речи, не учитывая ни ранимости короля, ни безопасности тех, против кого впоследствии была использована их же опрометчивость. Томас промолвил:
      — Наш идеал рыцарства полагает необходимым пересказывать Роланду каждое мое слово, и одному только Богу известно, как его величество воспримет подобный вопрос.
      — Смотри сам, дело твое. — Лукас неторопливо поднялся. Он был лишь на несколько лет старше капитана, но, устав, двигался с намного меньшей легкостью.
      Быстрота уходит, подумал Томас, поглядев на оставшуюся на столе рапиру. Так-то вот.
      — Ну, сегодня я отправляюсь на заслуженный отдых. Кстати, вечером придворные развлечения. Я тебе нужен? — спросил Лукас.
      — Нет, сами управимся с Гидеоном. На всякий случай я удвоил число часовых. — Труппы актеров приводил ко двору распорядитель увеселений и пиров, и обычно никаких трудностей с ними не возникало. Чужеземных лазутчиков или бунтовщиков отсеивали еще за стенами дворца, а сами актеры не имели привычки набрасываться на кого-либо в припадке ярости. — Что за пьеса?
      — Адераская комедия.
      — Возможно, и пастораль. — Томас осушил кружку.
      — Кстати, забыл. — Лукас извлек кожаную сумку для депеш из приваленной к стене груды и бросил ее на стол. Сумка была набита бумагами.
      Томас поглядел на нее без всякого энтузиазма.
      — Что это?
      — Прислали из королевской стражи рукописные протоколы и копии документов по делу еретика Грандье в Бишре.
      — Ты шутишь! — Плюхнувшись в свое кресло, Томас встряхнул бумаги и принялся перебирать листки, заполненные уже выцветшими строчками.
      — Путешествовавший по Бишре вискондинский монах побывал на суде и попросил у ведущих протокол священников разрешения скопировать документы, и они это позволили. Безусловно, тогда их не считали ни секретными, ни даже важными. В королевской страже сказали, что бумаги бесполезны, но, зная твой интерес к этому делу, переслали сюда.
      Когда Лукас вышел, капитан разложил бумаги. Братья Вискондинского ордена относились к числу немногих, кто все еще мог свободно пересекать границы Бишры. После того как епископы Иль-Рьена решили не проводить очистки сельской местности от приверженцев языческой старой веры, церкви Бишры и Иль-Рьена объявили друг другу страшную войну. Примерно в то же время бишранская инквизиция начала преследовать чародеев, и возражения по этому поводу церкви Иль-Рьена заставили Бишру запретить большую часть независимых религиозных орденов.
      Томас умел читать обычное бишранское письмо, хотя не в силах был освоить литеры высокого штиля, каковые использовались в официальных документах. Он подозревал, что и монах не более него самого был умудрен в бишранском, ну а королевской страже и стараться было незачем. Он оставил неудобочитаемые тексты в стороне — для перевода дворцовым толмачам.
      Накарябанные монахом строки свидетельствовали о том, что Грандье являлся в этом деле жертвой. Показания монахинь были путаны и противоречивы, а подробности чародейских злодеяний Грандье в лучшем случае расплывчаты; в Иль-Рьене явившегося с подобным обвинением в суд бросили бы в тюрьму за ложный донос и отсутствие уважения к суду. По свидетельству чернеца, одна из монахинь даже вознамерилась взять назад свои показания, но судьи просто не захотели ее слушать.
      Грандье истязали огнем, удушливым газом и прочими средствами, с помощью которых инквизиция добивалась признания в ереси. Невзирая на это, чародей отказался признать свою вину и посему был подвергнут допросу ординарному и экстраординарному. Его пытали на дыбе, где, поднятый за руки, он был брошен на каменный пол, а потом заплечных дел мастер, подвесив тяжелые грузы к ногам жертвы, поднимал и резко опускал ее почти до самого пола, вырывая кости из суставов. Значит, на лице и руках Грандье должны были остаться шрамы. Даже если он сам исцелил себя, то все равно не мог скрыть следов подобных увечий. Было бы чудом, если бы ему удалось распрямить спину или избежать хромоты при ходьбе, подумал Томас.
      Грандье исчез из своей камеры через несколько недель после пытки. Месяц спустя священник, подавший ложное обвинение, потерял рассудок и умер. Еще через месяц следом за ним отправился епископ, возглавлявший инквизиционное судилище. Консультант по чародейству, засвидетельствовавший наличие на теле Грандье после мучений так называемых чертовых меток, которые он, вероятно, фальсифицировал, умер в delirium tremendum [жуткой лихорадке (лат.)], как определил случившееся монах. Отчет на этом заканчивался, исключая последовавший вскорости мор и прочие жуткие беды, ныне приписываемые беззаконному чародею.
      Если он не занимался черной магией до суда, то уж точно делает это сейчас, подумал Томас.
      Полдень в «Маскараде лицедея» тянулся медленно; завсегдатаи таверны приходили в себя после предыдущей ночи, а действующая труппа готовилась к наступающему вечеру. Бараселли и его ассистенты сидели за большим круглым столом посреди таверны и спорили о том, какими персонажами они воспользуются сегодня, а тем временем актеры слонялись поблизости, изображая отсутствие интереса. В столбах света, пробивавшегося сквозь растрескавшиеся стекла, плясала пыль, сопровождавшая розыск нужных на сегодня актерских принадлежностей.
      Сильветта, актриса, представлявшая в тот день одну из героинь, обратившись к женщине, взятой на роль Коломбины, спросила:
      — Как ты там, бишь, назвалась?
      После недолгих колебаний та ответила:
      — Меня зовут Каде. — Она сидела на крышке стола, покрытого винными пятнами, скрестив ноги под юбкой таким образом, что позу ее многие более благовоспитанные женщины сочли бы даже не то что сложной, но попросту невозможной, как по физическим, так и по моральным законам. Игральные карты, которые перебирала Каде, принадлежали таверне.
      — В самом деле? Только не говори Бараселли. — Сильветта закатила к небу глаза и пожала плечами жестом, более подходящим для сцены. — Неудача, скверные предзнаменования… Он только об этом и говорит. Здесь теперь более не называют детей этим именем, так ведь? Разве что в деревнях. Или ты из селян?
      — Да.
      — А где ты научилась комедии?
      — Я путешествовала вместе с труппой и разучила роль одной из масок, Коломбины. Это было после того, как я бежала из монастыря, — поведала ей Каде.
      — А как же ты очутилась в монастыре?
      — Меня отправила туда злая мачеха.
      — Сказки рассказываешь. — Отметая все личные вопросы, Сильветта попросила: — Погадай-ка мне еще раз на счастье.
      — Едва ли твоя судьба переменилась за полчаса.
      — Откуда тебе знать, все может быть!
      — Да ты сама все знаешь, — ответила Каде, но вновь принялась раскладывать карты.
      Из задней комнаты появилась Коррина, вторая героиня; в руках ее было два платья — свертки блестящей ткани и кружев.
      — Какое ты выберешь — синее или голубое?
      Обе женщины умолкли, предавшись серьезным раздумьям.
      — Это, — наконец решила Сильветта.
      — Пожалуй, — согласилась Каде.
      — А что будет на тебе? — спросила Коррина. Каде подозревала, что актриса хотела удостовериться в том, что ее не затмит женщина, играющая ее же служанку. Каде показала на свое свободное красное платье с глубоким вырезом и сказала:
      — Это будет в самый раз.
      — Но в этом ведь нельзя на сцену, — возразила Сильветта.
      — Я же играю служанку, — расхохоталась Каде. — Что еще может на мне быть?
      Результаты гадания полностью переманили Сильветту на ее сторону. Она предложила:
      — По крайней мере позволь мне завить тебя.
      Каде провела рукой по тонким распущенным волосам, которые пыльный солнечный луч на время превратил в золото. Обычно она считала, что волосы у нее цвета сухих колосьев.
      — На железе?
      — Конечно же, гусыня, на чем же еще?
      — Терпеть этого не могу.
      Коррина разложила платья поперек кресла и сказала:
      — Понимаешь, тебе надо постараться привлечь к себе внимание. Здесь уйма мужчин благородных и богатых, и все ищут любовниц. Конечно, как ты понимаешь, редко удается завести постоянную связь, но выгода стоит усилий.
      — В самом деле? — переспросила Каде тоном, пожалуй, чересчур простодушным, однако же не настолько, чтобы женщины смогли заподозрить тонкую насмешку.
      — О, это куда лучше, чем связаться с актером, — игриво произнесла Сильветта, качнув головой в сторону входа в таверну. Едва явившись с улицы, игравший Арлекина актер вступил в разговор с одним из слуг. Смуглый, симпатичный и чисто выбритый на самый последний адераский фасон, он совсем не был похож на других актеров, игравших шутов.
      Чуть помедлив, Каде спросила:
      — Хорошо ли ты его знаешь?
      Сильветта ответила:
      — Он новичок. Бараселли взял его в прошлом месяце, после смерти предыдущего Арлекина.
      — Он был стар?
      — О нет, все наши шуты молоды. С ним приключилась горячка. Очень плохой знак.
      Арлекин посмотрел в их сторону, и взгляд его остановился как будто бы на Каде. Коррина, явно ограничивавшаяся одной только мыслью, ухмыльнулась и сказала:
      — Вот видишь, ты ему приглянулась.
      Но Каде, сумевшая прочитать в этих темных глазах волчье высокомерие, фыркнув, ответила:
      — Едва ли. — И ловким движением рук подложила карту, сулящую Сильветте благосостояние в будущем.
      Томас провел день, проверяя продвижение всех затеянных им прошлым вечером расследований, однако королевская стража еще не сумела добиться заметных успехов. Он полагал необходимым прощупать Галена Дубелла по поводу его прежней ученицы Гадены Каде, но прошлый вечер, первый на свободе после трех дней томительного заточения в доме Урбейна Грандье, не представил ему подходящего момента.
      Гален Дубелл перебрался в комнаты, прежде занимавшиеся покойным доктором Сюрьете, где его и отыскал Томас, когда повернувшее к горизонту солнце наполнило своим светом высокую палату. Нужда в такой комнате возникла, когда зрение начало отказывать старому чародею. Многостворчатые окна в западной стене позволяли использовать дневной свет максимально. Украшенные золотом книжные полки занимали стены, глобус под защитным кожаным чехлом стоял в углу. Остальная мебель скрывалась под стопками книг и изрядным слоем пыли.
      Когда слуга провел Томаса в комнату, Дубелл поднял глаза от письменного стола и улыбнулся:
      — Капитан.
      На носу чародея сидели старые очки в золотой оправе; по одну сторону широкого стола, который доктор Сюрьете некогда делил со своим ассистентом Миламом, были разложены открытые книги.
      — Мне хотелось бы поблагодарить вас за то, что вы сделали прошлой ночью для моего человека. Его ждала смерть, если бы не ваше целительное искусство, — сказав Томас.
      — Приветствую вас и тем не менее сомневаюсь в том, что у вас нет ко мне никаких дел. Прошу вас не стесняться высказываться прямо, без обиняков.
      Ну-ну. Прислонившись к книжной полке, Томас отодвинул со лба шляпу с пером, ощущая скорее интерес, чем недовольство. Прямота не относилась к числу тех качеств, которые можно было часто встретить при дворе.
      — Мы получили весточку от одной из ваших старых знакомых… точнее, от Каде, сводной сестры его величества короля Роланда.
      — Так вот оно что. — Дубелл снял очки и в задумчивости постучал ими по гнутому подлокотнику кресла. Капитан впервые увидел в нем досрочно состарившегося молодого человека, а не умудренного возрастом чародея, во всей ученой красе восставшего из тучных почв университета в Лодуне. Действительно, я знаю Каде.
      — Она была вашей ученицей?
      — Это не совсем так. Просто я первым показал ей, как использовать тот дар, которым она и без того безупречно владела. Я уже заплатил за эту ошибку. Десять лет изгнания из родного города — долгий срок. — Он тряхнул головой, стараясь прогнать налетевшие думы. — Но вы сказали, что у вас от нее весть?
      — Да. Похоже, она собирается нанести нам визит.
      — Лично? Это странно. Обычно она присылает всякие штучки в обличье подарков, так ведь?
      — Ну, если их можно так называть. — Посылки Каде укладывались в диапазон от смешных до опасных. Кубок, из которого не могла пить ни одна персона, нарушившая узы брака, произвел всеобщее смущение и создал ряд комических ситуаций, потешив тем самым весь двор. Куда меньше радости принесло ожерелье: застегнутое на шее, оно начинало стягиваться, отрезая голову несчастной персоне, рискнувшей надеть его. Древний рыцарь, явившийся посреди прошлой зимы со своей игрой в «сними голову», был одним из самых пугающих и в наименьшей степени материальных. Конечно же, Ренье увлекся этой забавой со скоростью летящего со стены мешка с камнями. Развлечение это увело наставника альбонских рыцарей в двухмесячное путешествие, прославившееся своей бесцельностью. Нетрудно было предположить, что чародейка-фейри следила за всем издалека и смеялась до упаду. Проявляя силу, Каде действовала с тонкостью брошенного стилета, намереваясь оставить свое имя в коварных деяниях. Томас предпочел бы иметь дело с Каде, а не с Урбейном Грандье; во всяком случае, было ясно, какую опасность она представляет. — Могла бы она попытаться встретиться с вами? — спросил он у Дубелла.
      Чародей поднялся с кресла и подошел к одному из окон, выходившему на Розовый двор. Томас последовал за ним. С пятого этажа двор хорошо просматривался. Внизу каменные дорожки текли серыми речками между островами, заросшими небольшими красными и белыми осенними розами. На одной из этих тенистых речек стояли кавалер и придворная дама, углубившиеся в беседу. Нечто напряженное в повороте головы женщины говорило о тайном свидании. Оба, конечно же, не знали, что сейчас за ними наблюдают капитан гвардии королевы и чародей, которого, возможно, в ближайшие несколько месяцев возведут в дворцовые… Однако при дворе трудно скрыться абсолютно от всех глаз.
      Спустя мгновение Дубелл сказал:
      — Каде было бы легче встретиться со мной в Лодуне. Но зачем ждать так долго?
      — Я не могу сказать, зачем ей это может понадобиться, доктор. Каде лишь наполовину человек, и я не разбираюсь в причинах ее поступков.
      Двадцать пять лет назад, когда мать Каде явилась ко двору, чтобы покорить старого короля Фулстана, никто не мог ответить, почему и зачем ей это понадобилось. Никто не знал тогда, что она — Мойра, великая и самовластная королева в одном из несчетных государств Фейра, что крылись под древними курганами, в обманчиво глубоких озерах и на пропадающих островах, неподалеку от южного побережья. Целый год, днем и ночью, она безраздельно владела всем вниманием Фулстана, а потом отправилась восвояси, словно забытый багаж оставив новорожденную дочь и короля, сделавшегося еще более плохим правителем, чем прежде.
      Дубелл, похоже, умел угадывать направление мыслей собеседника:
      — Я помню ее мать. Я был тогда молодым человеком. Королевская труппа как раз давала «Счастливые земли», и она внезапно возникла в зале в своем черном платье, усыпанная драгоценностями, как звездами. Королева Воздуха и Тьмы. — Рассеянным движением взяв книгу с подоконника, он переложил ее на верх стойки, занимавшей ближайшее кресло. — Человек более мудрый усмотрел бы в Каде потенциальную опасность. Фейри, кажущиеся похожими на человека, обычно более склонны к преображениям и мести, чем их чудовищные собратья. Но я видел тогда в ней только одинокого ребенка, ощущающего первое прикосновение истинной силы, ума и желания пользоваться и тем, и другим. Признаюсь вам, капитан: я никогда не ощущал за собой вины, поскольку дал ей самые минимальные наставления о ремесле. В противном случае она бы отыскала кого-то другого. Мне горько видеть то, как она воспользовалась мастерством, однако я не считаю себя ответственным за это. — Он серьезными глазами поглядел на Томаса. — Подобное чревато оскорблением королевской персоны.
      — Быть может, но в мягкой форме. По сравнению с тем, что здесь происходит. И нам нужна ваша помощь.
      Капитан не сомневался, что Дубелл прекрасно осознает, что держит весь двор под прицелом, хотя бы до тех пор, пока сумеет явиться новый придворный чародей, однако ему хотелось знать, способен ли старый ученый открыто признаться в этом.
      Дубелл покачал головой:
      — Я дал присягу много лет назад, когда впервые явился сюда. И все возникшие с тех пор разногласия не имеют к ней ни малейшего отношения.
      Старый чародей по-прежнему разглядывал сад, согбенные плечи выдавали предельную — до костей — усталость. Гален Дубелл говорил настолько раскованно, что его было сложно подозревать даже человеку, в душе которого подозрительность пустила самые глубокие корни.
      «Сколько же раз может присягнуть человек в своей вечной верности, прежде чем схватишь его наконец за руку? — подумал Томас. — Во всяком случае, пока события не докажут иного».
      Парочка внизу исчезла из виду.
      — А что слышно о Грандье? — спросил Дубелл.
      — Пока ничего. Его будет нелегко разыскать снова. А вы не можете припомнить хотя бы какого-нибудь намека на его дальнейшие планы? — задал вопрос Томас без особой надежды. Все это они уже полностью обговорили вчера на пути во дворец.
      — Нет, я почти ничего не видел и не слышал. И должен этому только радоваться, иначе, как я полагаю, мне бы не позволили жить.
      — Не знаю. Он затеял весьма сложную игру.
      Дубелл кивнул, соглашаясь:
      — Именно так. Именно так.
      Приближалась зима, и дни становились короче. На улице было зябко, город окутала ночь. Томас сидел у камина с чувством горечи, сознавая, что основательно потрудился, но совершенно ничего не достиг. Капитан вышел на террасу. Опершись о перила, он увидел своего молодого лейтенанта Гидеона, попросил подняться и передал ему последнее известие командира королевской стражи.
      — Они полностью потеряли след Грандье, — сообщил Томас Гидеону. Оба были одеты в темные придворные костюмы, парча на воротнике и запястьях была оторочена кружевами, прикрывавшими и верх сапог. Костюм Томаса украшали алые ленты гвардии Равенны — на рукавах и перекрестье меча. — Что меня особо не удивляет. Он прожил здесь втайне достаточно долго, чтобы так оборудовать дом; должно быть, успел нарыть нор и отнорков по всему городу.
      — Не очень-то воодушевляющая перспектива, — отозвался лейтенант с сожалением.
      В обязанности Гидеона входило начальствование над отрядом гвардейцев, составлявших охрану королевы Фалаисы, посему он проводил возле нее большую часть дня, вместо того чтобы участвовать в розысках Грандье.
      — Не то слово, — сказал Томас, разглядывая поднятую ветерком рябь на водной глади канала. Гидеон последний месяц ходил в любовниках Фалаисы, и капитан размышлял, догадывается ли его подчиненный о том, что ему известно об этом. Томас надеялся, что Гидеон не натворит глупых поступков. «Я знаю его с юных лет, — думал он, — и мне жутко даже представить, что, быть может, придется убить его собственной рукой». Снизу до них вдоль изящной лестницы донеслась музыка, к которой примешивался смех. Распахнутые двери под аркой вели в вестибюль Большой Галереи, где готовилось вечернее представление для двора.
      — Грандье играет с нами. По-моему, он хотел, чтобы мы сразу нашли его, а почему ему это понадобилось — вопрос особый. — Томас вздохнул. — Мне придется сегодня ночью снова переговорить с командиром королевской стражи.
      — Да. Вот еще что. — Гидеон понизил голос. — Государыня Фалаиса хочет встретиться с вами. Памятуя о том, что вы поведали мне, я попытался отговориться, но…
      — Я позабочусь об этом. — «Неужели он думает, что у женщин нет чувства самосохранения?» — пронеслось в мозгу. Томас пытался не дать возможности королеве Фалаисе сделать ему предложения, о которых по долгу чести он будет вынужден сообщить ее свекрови Равенне. — С кем она сейчас?
      — С Аристофаном, как он называет себя. — Гидеон ухмыльнулся. — Его настоящее имя Самуэль Портер.
      — Это который?
      — Прыщавый такой.
      — Они все прыщавые, Гидеон.
      — Прыщавый и рыжеватый. — Лейтенант кашлянул. — К нам приближается доктор Браун.
      Томас оглянулся. Доктор Браун, приодевшийся для двора в черный бархатный плащ, коротко помахал им с площадки под террасой.
      — Похоже, у него что-то на уме, — проговорил Томас.
      Гидеон одарил молодого чародея взглядом, полным пренебрежения.
      — Из-за того, что он не справился с оберегами в доме того кудесника, Гаспард едва не погиб.
      — Случай, бесспорно, более тяжелый, чем все прежде предоставлявшиеся Гаспарду возможности отдать концы. Возвращайся к Фалаисе. Постарайся тактично убедить ее показаться при дворе.
      — С вашего позволения, сэр. — Отдав честь, Гидеон поспешил к лестнице, уводящей на верхние этажи, Томас же направился вниз, навстречу доктору Брауну.
      — Я хотел бы обсудить с вами один вопрос, — торопливо обратился к Томасу волшебник, едва поравнявшись с ним.
      Доктор Браун был встревожен, и обычное на его лице выражение побитой собаки улетучилось. Томас недоуменно спросил:
      — Что случилось?
      — Капитан! — окликнул его голос от арки, уводящей в Большую Галерею.
      О Ад, это Дензиль, подумал Томас и, прежде чем отреагировать на оклик, сказал Брауну:
      — Если дело не терпит отлагательств, выкладывайте быстрее.
      Браун помедлил, нервные глаза его обратились к приближающемуся Дензилю.
      — Потерпит, — сказал волшебник. — Я приду в Большую Галерею попозже.
      — Вы уверены?
      — Да. — Молодой человек начал робко отступать в сторону.
      — Ну хорошо.
      Браун кивнул и словно растворился в темени.
      Томас направился навстречу Дензилю.
      Отец герцога Альсенского был человек никудышный, немногим лучше разбойника на большой дороге, и к тому же ко дню своей смерти он ухитрился промотать большую часть фамильного достояния. Герцогство Альсенское Дензиль унаследовал в возрасте восьми лет, окруженный толпой обедневших и загребущих, но благородных родичей. Семь лет спустя, явившись ко двору и добившись фавора у Роланда, он получил обратно прежнее состояние и с тех пор был удостоен королевских щедрот — земель, придворных должностей вместе с прилагающимися к ним доходами. Теперь он обзавелся собственным окружением, укомплектованным такими же ничтожными знатными дебоширами; он поощрял их к заговорам против Равенны. Они сеяли разные слухи и всячески досаждали ей; двое дураков из его приятелей посмели зайти слишком далеко и кончили жизнь на камне Предателей вне городской черты. Его влияние на Роланда постоянно смущало Равенну, и если это семейство Дензиля научило его подленьким поступкам, оно могло бы добиться и большего успеха.
      — Капитан, до меня дошли неприятные слухи о намерениях короны относительно моего поместья в Бель-Гарде, — произнес Дензиль, поправляя перчатки и демонстративно не глядя на Томаса. Кузен короля являл собой образец придворного. Светлые волосы были идеально завиты, бородка безукоризненно подстрижена, приятное лицо не несло на себе отпечатка битв, возраста и трудов; янтарного цвета дублет украшали аксельбанты, а расшитые золотом бриджи являли верх совершенства. Быть может, этим отчасти и объяснялась симпатия к нему Роланда, сам король всегда был неопрятным мальчишкой. — Надеюсь, вы поправите меня, если это не так?
      — Я охотно поправлю вас, милорд, — непринужденно ответил Томас.
      Услышав подобный ответ, герцог обратил к нему свои ледяные голубые глаза, весьма дисгармонирующие с заурядностью, которую он собой являл. Помедлив, он манерно улыбнулся:
      — Я узнал, что один кавалерийский служака усмотрел в моем поместье какую-то опасность.
      Этого было достаточно, чтобы Томас понял: Дензилю известно все, и он только пытается подловить его. Бель-Гарде построили вокруг укрепленной башни, стоявшей над городом. В прошлом столетии крепость выдержала двухлетнюю осаду и представляла собой идеальный плацдарм для подступа к городским стенам. То, что столь ценная и опасная собственность досталась Дензилю, немало досаждало старой знати и в особенности Равенне. Безмолвно прокляв того, кто открыл их тайны юному герцогу, Томас ответил:
      — Это не поместье, это крепость, что нарушает эдикт, запрещающий частным лицам владеть укреплениями. — В прошлом году Роланду удалось замять вопрос о праве Дензиля владеть укреплением. В конце концов король сдался дипломатическому нажиму генерала Вийона, однако сложность заключалась в том, чтобы сохранить все в тайне от Дензиля, пока не удастся добиться от Роланда подписанного распоряжения.
      — Кто это утверждает?
      — Лорд-генерал Вийон, командующий кавалерией и осадными машинами:
      — Он глуп.
      — Возможно, его ввел в заблуждение ров и зубцы на стенах.
      Дензиль погладил один из темно-желтых камней, вделанных в рукоятку его шпаги, пытаясь сообразить, стоит ли заметить насмешку или нет. Томас знал, что может пренебречь этим жестом, очевидно, предназначавшимся группе придворных, проходивших через фойе в галерею. Дензиль был превосходным дуэлянтом и цеплял за живое, однако клятва верности, принесенная королевскому дому, не позволяла Томасу вызвать герцога на дуэль. Дензиль же мог вызвать его, однако, невзирая на все провокации, копил раздражение до времени, когда капитан будет тяжело ранен или на смертном одре. Наконец герцог спросил:
      — И он разрушит поместье?
      — Только засыплет ров и сломает стены. Так, по сути дела, будет выгоднее и владельцу. Знатоки утверждают, что вы получите великолепную возможность расширить парк и завести роскошный сад.
      Выражение на лице Дензиля свидетельствовало, что к подобной перспективе он мог относиться лишь как к предложению отдать своих детей в публичный дом.
      — Полагаю, что эти козни исходят не от короля?
      — Эдикт предложен палате Совета два года назад, и многие лорды уже подписали его. Я бы не посмел называть его кознями, милорд.
      Дензиль отмахнулся.
      — Зовите его как хотите, сэр, — сказал он жестко, — но мне хотелось бы знать, почему вы враждуете со мной и так презираете меня, сэр?
      Подобная тактика неизменно приносила ему успех у Роланда; Дензиль всегда превращал самое кроткое замечание в свой адрес в самые грубые личные нападки. Томас же ответил:
      — Полагаю, что если бы я хоть раз подумал о вас, то мог бы отыскать основания для презрения, однако я не могу представить себе обстоятельства, которые могли бы вынудить меня замечать вас, милорд.
      Деланное негодование в глазах Дензиля превратилось в подлинный гнев, и на мгновение Томас исполнился надежд, однако юный герцог обнаруживал глупейшее безрассудство лишь когда опасность угрожала не его собственной жизни, и мгновение осталось нереализованным.
      — Посмотрим, сэр, — негромко ответил Дензиль.
      Томас дождался, пока герцог исчез за главными дверями Большой Галереи, и только тогда, следуя за ним, направился вниз по ступеням. Дензиль не мог узнать о планах относительно Бель-Гарде ранее сегодняшнего утра, иначе он уже пожаловался бы Роланду во время утреннего приема. Тогда выходит, что Дензиль обратится к Роланду нынешней ночью, не дожидаясь приватной аудиенции, чтобы подтолкнуть Равенну к нелестному и прилюдному спору с королем. Миновав высоченные двойные двери под аркой, Томас словно окунулся в океан звуков. Музыка, доносившаяся с высоких оркестровых балконов над залом, мешалась с шумными отголосками разговоров, отражалась от лепнины потолка и потрясала канделябры из горного хрусталя. Зал был настолько велик, что большая толпа — Томас прекрасно знал это — рассыпалась по нему на редкие островки; явившиеся с визитом магнаты, придворные, министры и богатые коммерсанты, приглашенные из любезности или политической необходимости, сходились в крупные группы возле искусно облицованных мрамором колонн, апельсиновых деревьев в серебряных бочках или фонтанов, источавших вино.
      Томас направился, минуя собравшихся, к подножию трона, время от времени приветствуя знакомых. В центре зала уже началась пьеса — на дощатой приподнятой сцене с классическими деревянными колоннами и рисованным задником, на котором был изображен адераский базар, разыгрывалось представление. Крикливо одетый Панталоне с острой бородкой и в маске с длинным крючковатым носом затеял спор с уродливым Пульчинеллой — горбатым, пузатым и в высоком остром колпаке. Кое-кто из собравшихся даже удостоил их внимания.
      У всех входов в галерею стояли цистериане-гвардейцы, впрочем, вооруженные одними только мечами. Лишь гвардейцам королевы и рыцарям-альбонцам разрешалось иметь при себе огнестрельное оружие в присутствии особ королевской крови.
      На подножии из полированного камня находилось три престола — для Равенны, Роланда и Фалаисы. Роланда окружали слуги и избранные придворные, вызванные к нему для разговора. За спиной его стоял альбонский рыцарь. Находившееся возле короля кресло Фалаисы оставалось пустым.
      Равенна устроилась на противоположном краю подножия — подальше от сына. Ее окружало четверо стражей, рядом на стульчике сидела наперсница.
      Сняв с головы шляпу, Томас поклонился Роланду, окруженному стеной слуг и придворных, потом приличия ради пустому креслу Фалаисы и, наконец, Равенне, ответившей ему улыбкой. Когда он поднялся на помост, ближайший к королеве страж, заметив его жест, отступил подальше, чтобы не слышать разговора. Преклонив колена у парчового кресла Равенны, Томас тихо произнес:
      — Есть новости.
      Королева опустила шитье.
      — Элейна, милая, поди-ка сюда и стань передо мной, будь умницей. Намотай-ка эту нить обратно на катушку.
      Пышные одежды молодой дамы, дутые рукава и широкая шляпа с пером надежно защищали собеседников от любопытных глаз.
      — Дензиль проведал о планах относительно Бель-Гарде. Возможно, он попробует сегодня же вечером обратиться к Роланду. Ты знаешь, чем это закончится, — сказал Томас, обращаясь к Равенне.
      — Вийон обрабатывал Роланда целых три месяца и добился обещания дать такой указ. — Бросив шитье в сумочку, Ровенна начала было вставать.
      Томас остановил:
      — Не надо. — Равенна поглядела на него, пальцы с побелевшими костяшками обхватили поручни кресла. — Роланд тебя не послушает. Или, хуже того, поступит наперекор.
      — Он сделает то, что я…
      — Равенна, смотри фактам в лицо.
      Она тяжело опустилась в кресло.
      — Ад бы побрал этого Дензиля. И тебя тоже. Элейна, передай мне тот веер. И не ежься, дитя мое, я ведь не сержусь на тебя, верно? — Она поспешно принялась обмахивать себя; хрупкое шелковое сооружение каким-то образом выдержало ее хватку. — Я хочу, чтобы ты убил Дензиля, Томас.
      — Отлично. Можно прямо сейчас? Я как раз уложу его, если Элейна шагнет в сторону.
      — Нет-нет. Пусть будет не так заметно. Я что-нибудь придумаю. Думай и ты, это твоя обязанность.
      — Я обязан защищать тебя и Фалаису.
      — К черту Фалаису! Меня больше беспокоит то, что Дензиль делает из мальчика посмешище. Обращается как со щенком, которого можно пнуть или приласкать в зависимости от настроения. Боже, как я ненавижу его!
      Томас не ответил.
      Она повертела веер, с хрустом сложила его, потом опять распушила и спросила негромко:
      — Ну? Что дальше?
      — Пошли приказ немедленно. Пусть начинают ломать стену вокруг Бель-Гарде. — Королева колебалась. — Скажешь, случилась ошибка. Ты подумала, что Роланд либо уже подписал приказ, либо вот-вот подпишет. Приказ отдали вчера.
      — Ага. — Королева задумчиво прикусила губу, колыхание веера замедлилось. — Я сейчас же прикажу им прекратить работу, узнав о том, какая ужасная ошибка случилась. Я принесу соответствующие извинения. И возмещу ущерб из своих собственных средств.
      Томас ожидал, пока она все обдумает. Брешь в подпорной части стены трудно будет починить, в особенности после некоторых махинаций… Это может предоставить им не менее шести месяцев. Кроме того, так можно избежать компрометации генерала Вийона, вместе со своим войском находившегося в походе.
      — Сойдет, — сказала Равенна. — Элейна, будь добра, найди мне пенал.
      Когда девушка принесла плоскую деревянную коробочку с чернильницей и письменным набором, Томас заметил, что скопище народа возле короля поредело: один из придворных представлял Роланду доктора Галена Дубелла. Старик чародей низко поклонился, и Роланд обратился к нему:
      — Приблизьтесь ко мне, сэр, и поведайте, как обстоят дела в Лодуне.
      Роланд мечтал учиться в Лодуне или в небольшом университете в чуть более дальних краях, в Дансенни, например, но во время своего регентства Равенна нуждалась в присутствии сына, а в предшествующие времена Фулстан отказал мальчику даже в разрешении съездить туда. Это не могло не ранить его, думал Томас, пока перо Равенны скрипело по пергаменту. Через несколько месяцев Роланд устал бы от учебы, однако сколько радости она принесла бы ему. К тому же, о Господи, быть может, они смогли бы хоть чему-нибудь научить его. Кудрявыми каштановыми волосами и голубыми глазами Роланд напоминал отца, однако черты лица его были более тонкими. Слуги постоянно поправляли малейшие небрежности в костюме короля, однако он тем не менее умудрялся казаться нелепым в своем сплошь расшитом золотом разрезном дублете, а кружева на воротнике сразу же начинали заворачиваться кверху.
      Гален Дубелл поднялся на возвышение и опустился на табурет, который поставил ему слуга. Роланд задал вопрос, и ответ чародея заставил его расхохотаться. Томас повел взглядом поверх толпы, отыскивая Дензиля, и обнаружил его занятым разговором с мужчиной, которого капитан гвардейцев не знал. Собеседник Дензиля, темноволосый и остролицый, невзирая на изысканное парчовое одеяние, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Смущение, возможно, вызывалось не высшим обществом: в этом зале находились почти все денежные мешки города, прихватившие с собой все раздоры и старые счеты, которые следовало уладить. Но нечто в позе этого человека, в том, как он поворачивал голову, заставило Томаса подумать, что человек этот рассматривает собравшихся с особой опаской.
      Если это был новый советник Дензиля, то в последних отчетах о его назначении не упоминалось. Ну а если шпионы, получавшие плату за особое внимание к Дензилю, начали брать деньги от герцога и утаивать некоторые подробности, тогда на следующее же утро на шестах возле Принцевых врат появятся новые головы. Но в таком случае человек этот не может явиться запросто во дворец. Возможно, это всего лишь знакомый, подумал Томас. Однако рано или поздно Дензиль вовлекал в свои козни любого знакомого.
      Наконец Дензиль направился к возвышению.
      — Ну, начинается, — негромко заметил Томас, обращаясь к Равенне.
      Когда герцог Альсенский отвесил поклон вдовствующей королеве, она ответила ему ласковой улыбкой и изящно кивнула.
      Дворецкий ненавязчиво привлек внимание короля и отступил в сторону, предоставляя герцогу возможность поклониться Роланду.
      — Приветствую тебя, кузен, — произнес король, обнаруживая самую прискорбную радость при виде старшего родственника.
      С нужной степенью театральности Дензиль улыбчиво проговорил:
      — Ваше величество, беда грозит моему дому.
      Захваченный врасплох Роланд ответил:
      — Но ты же говорил мне, что твой дом здесь?
      Томас вздрогнул. В голосе Роланда слышались вполне определенные нотки ссоры между любовниками и не было интонаций государя, желавшего осадить зарвавшегося лорда; придворные, оказавшиеся возле престола, притихли, чтобы послушать.
      Дензиль мгновенно поправился:
      — Это так, ваше величество, но я говорю о том крове, которым располагаю в Бель-Гарде.
      — Генерал Вийон докладывал мне об этом. Но такая крепость нарушает мой эдикт, поскольку стены поднимаются выше чем на двенадцать футов. — Роланд явно чувствовал себя неуютно. — Они будут осторожны в перестройке, и вид на окрестности даже улучшится.
      — Ваше величество, это дом моих предков. Эти стены защитили не одно поколение членов нашей семьи и знаменуют собой символ верности короне.
      — Я предоставлю тебе в порядке компенсации другое поместье. Скажем, в Терребанке есть такое, что…
      — Кузен, меня волнует судьба Бель-Гарде.
      Тщательно рассчитанная невыдержанность, просящее выражение на лице все свидетельствовало о власти герцога над молодым королем. Томас уже видел, что Роланд дрогнул. Король промолвил:
      — Ты — мой доверенный советник.
      Дензиль поклонился снова:
      — Я самый верный слуга вашего величества, и моя преданность нуждается в защите стен Бель-Гарде.
      Тут Гален Дубелл, остававшийся забытым возле короля, что-то сказал Роланду. Король мгновение глядел на него.
      Дензиль усмотрел в этом жесте нечто тревожное для себя и, пожалуй, чуточку резче, чем следовало бы, спросил:
      — Что такое, сир?
      — Интересное соображение. Зачем вам нужна крепость, сэр, коли вы находитесь под моей защитой? — резко ответил Роланд.
      Напряженность в голосе короля заставила притихнуть все разговоры вокруг престола и остановила перо Равенны. Дензиль медлил с ответом, глядя на своего кузена. Наконец сделал изящный поклон:
      — Я нуждался в ней… чтобы подарить ее вам, сир.
      После недолгого молчания придворные, переварив новость, разразились одобрительным ропотом и аплодисментами.
      — Сколь восхитительный жест! — громко воскликнула Равенна.
      — Я принимаю ваш дар, — радостно сообщил Роланд. — Мои лучшие архитекторы украсят ваше поместье великолепными садами, и я верну его вам преображенным.
      Раздались новые аплодисменты. Равенна сложила недописанный приказ и передала его Томасу:
      — Бель-Гарде понравится мне куда больше, когда вместо стен там появится новый парк.
      Томас уронил бумагу на ближайшую жаровню.
      — Когда ты поместишь там свои войска, Бель-Гарде понравится тебе еще больше.

      За деревянным задником сцены, в скромном помещении, отгороженном от великолепия галереи пыльными бархатными шторами и навесом, царило смятение. Игнорируя выкрики и восклицания, исходившие из уст актеров, и шум метавшихся в освещенном тусклыми лампами жарком и душном сумраке за ее спиной, Каде увеличила дырку в одной из темно-синих занавесей и принялась рассматривать торец галереи. Задняя стена была почти целиком застеклена, окна ее выходили на террасы и просторный сад, которому надлежало придавать гармоничный вид всему архитектурному ансамблю.
      Она помнила этот сад, хотя теперь почти ничего не видела во тьме снаружи за отблесками свечей. Каде могла бы показать отсюда, где находится роща сикомор или горка с классическими руинами, со всей тщательностью сооруженными, дабы создавать впечатление древности и заброшенности. Она рассчитывала на то, что вспомнит дворец, однако не ожидала, что впечатления: виды, ощущения, запахи — вернутся к ней с такой сокрушительной силой. Стены источали могучие облака аур древних битв, прошедшей любви, гнева и боли. Они вибрировали, выдавая эмоции и заклинания давно усопших кудесников. Где-то здесь и сама она оставила собственные отметины. И ее вовсе не прельщала перспектива внезапно вернуться в эти стены.
      Здесь Каде училась своим первым чарам у Галена Дубелла. Он преподавал ей Высшую магию, неторопливо вдалбливал до боли трудные формулы, прибегал к услугам алхимии и силам астральных тел, пытаясь понять и подчинить себе власти, правящие Вселенной. Гален был превосходным учителем, его наставления охватывали буквально все — от простейшего исцеляющего заклинания вплоть до архитектоники Великих Чар, случалось, обретавших собственную жизнь. Дубелла изгнали за это, ее же отослали в монастырь монелиток, где от деревенских женщин она узнала растительные яды и Низшую магию ведьм. Позже, в меру своих сил, она научилась у матери ее чарам, однако человеческая кровь не позволяла ей овладеть умением изменять облик и другими знаниями, легко дающимися фейри. Переданные Галеном знания помогли ей выжить. Чары, подвластные роду людскому, трудные и неторопливые, но могучие, основывающиеся на числах, символах, резных камнях и прочих средствах объяснения непостижимого, укрепляли и направляли действия астральных сил, с которыми фейри лишь забавлялись.
      Не надо мне было возвращаться сюда, подумала Каде. Отвага оставила ее где-то на полпути от театра Масок, и теперь нужно было самостоятельно выполнять план, разлетевшийся на мелкие осколки. Вообще-то для плана задумка была неплохая. Но теперь она ощущала могучее желание отринуть ее и несколько недель провести в труппе Бараселли. Боги леса знали, как нужна была ее помощь актерам. Одно лишь останавливало ее.
      «Быть может, я и могла бы заставить себя изобразить трусость, однако терпеть не могу казаться глупой. И глупо поворачивать назад, зайдя так далеко». Но чем больше она думала, тем менее привлекательной казалась ей перспектива возвращения в Нокму или Фейр, ничего не решив и вновь оказавшись перед теми же трудностями. Она поняла, что ей было необходимо вернуться домой — во дворец, в самое сердце Иль-Рьена, — чтобы встретиться с собственным прошлым. Чтобы увидеть своего сводного брата Роланда и понять, его ли она ненавидит, или же те давние воспоминания и отца. Быть может, вернуться следовало и для того, чтобы увидеть Равенну и показать вдовствующей королеве, что получилось из нескладного подкидыша дочери фейри. «Чтобы услышать от нее одобрение? — внезапно спросила себя Каде. Ох, как я надеюсь, что нет». Она закусила губу, теребя растрепанный край занавеса. Итак, либо навсегда остаться у Бараселли, либо продолжить дело, ради которого она явилась сюда и которое следует выполнить. Перед окном прошли несколько женщин, свет играл на их атласных платьях, драгоценностях и накрахмаленных кружевных воротниках, движения идущих стесняли многочисленные нижние юбки, накладные воланы и модные рукава с буфами.
      Она повернулась на шум, поднявшийся вокруг Гарина, влетевшего в дверной проем. На него тут же набросились три других актера с помощниками, все вместе они начали избавлять его от костюма и заменять одеждами Бригеллы. Каде подобрала с пола парик и шляпу и подала им, надеясь, что вместе с этими вещами не отхватят ей пальцев. Бараселли глядел через щель в заднике.
      — Ужасно, — стонал он. — Совершенно ничего не выходит.
      — Не ной, я сделал все, на что способен, — огрызнулся Гарин глухим голосом из-под рубашки, которую Лайом натягивал ему на голову. — Если тебе не нравится, иди и играй сам.
      В отличие от прочих театральных заведений в «Комедии» не было написанных текстов пьес, чтобы актеры могли заучить роли. Сюжет определялся действующими персонажами, и актеры запоминали лишь основные реплики роли и дополняли их теми местными шутками или сплетнями, которые приходили на ум. Гарин трактовал незнакомую ему роль Бригеллы с большей вольностью, чем обычно, и приближался к стандартному тексту, лишь когда мог вспомнить его, чем жутко смущал всех остальных.
      Гарину пришлось взять на себя эту роль, потому что случилось худшее. Смотритель за развлечениями и цистерианская стража, проверявшие актеров, отказались пропустить во дворец шута, исполнявшего роль Бригеллы. Как оказалось, брат неудачника числился среди участников провалившейся попытки освободительной революции в Адере. Официальные лица держались при этом с ужасающей вежливостью, и Бараселли, немедленно заподозривший в них самых отпетых чернокнижников уже потому, что они узнали об этом, не осмелился произнести даже слова протеста.
      В тюремной наготе допросных комнат караульного помещения при вратах Святой Анны труппу задержали на несколько часов. Отчасти, как знала Каде, чтобы дать возможность выдать себя тем, у кого были основания для опасений, но главным образом, чтобы чиновники успели проверить все списки «нежелательных» лиц, которые исправно составляла королевская стража.
      — Как твое имя, милочка? — спросил Каде один из цистериан, когда пришла ее очередь.
      Каде знала, что академик в парадной мантии, притулившийся в уголке комнаты, на самом деле волшебник, обязанный чарами обнаружить враждебную магию. Когда цистерианин начал задавать свой вопрос, Каде почувствовала, как заклинание окутывает ее холодным туманом, незримым и неощутимым для всякого, кто не искушен в магии. Встретившись с защитным покровом, которым она окружила себя несколько часов назад, облако рассеялось без малейшего сопротивления. Вторая и третья попытки закончились тем же самым. Чародей остановился на этом — и вовремя, потому что ее защитная оболочка уже начинала растрескиваться снаружи. Наложив заговор пять или шесть раз, он мог бы поймать ее, но Каде, будучи сама ведьмой, шла на подобный риск. Если бы волшебник обнаружил ее магию или догадался, что перед ним фейри, она придумала бы что-нибудь еще.
      Отвечая на вопрос стражника, она сказала:
      — Катерина я, из Меруотча. А зовут Каде, так короче.
      Меруотчем называли деревушку возле того места, где Каде теперь чаще всего обитала, поэтому истинность ее утверждения не противоречила окутывавшему все помещения заклинанию, открывавшему всякий обман. Чары эти были старше самой Каде и причудливей часового механизма любой игрушки Портье. Сочетание жесткой логики и артистизма выдавали в заклятии давнишнюю работу доктора Сюрьете, и, невзирая на великое искушение, она не стала даже пытаться прикоснуться к нему.
      Стражник пристально посмотрел на нее, она чуть встревожилась, усомнившись в том, что здесь действительно сожгли ее единственный портрет, как давным-давно утверждал Роланд. Однако она услышала только:
      — Тебе лучше сменить имя. Могут быть неприятности.
      — Но меня так мамаша зовет.
      — Тогда будь настороже. А как мамашино семейство зовется?
      — Насколько мне известно, она им не обзавелась. А в Меруотче ее Майрой зовут.
      Тоже верно; северный выговор обитателей Меруотча делал из Мойры Майру. Каде ощутила, как чуточку затрепетали выявляющие ложь чары доктора Сюрьете, однако ее утверждение самым тонким образом сочетало правду и ложь, и разоблачение не состоялось.
      Ни вопросы, ни заклинания не выявили ничего странного в актере, игравшем роль Арлекина, и это озадачило Каде, подозревавшей его непонятно в чем.
      Дворец охранялся весьма надежно, и она проникла внутрь не без помощи отпущенной фейри удачи и наклонности к риску; еще она знала, что рождена под охраной этих же оберегов, что позволило ей миновать не только их, но и все ловушки, которыми доктор Сюрьете мог снабдить допросный зал.
      Возможно, он просто осёл, подумала она, с опаской взглянув на Арлекина, сидевшего на ящике с реквизитом и взиравшего на отчаянную суету с холодной усмешкой.
      Приподняв кожаную маску Коломбины, Каде стерла капельки пота с лица. Она знала, что ей скоро снова предстоит выйти на сцену, но в наведенной Бригеллой сумятице трудно было понять, далеко ли еще до ее выхода. Возможно, радуясь уже близкому финалу, прочие актеры решат закончить пьесу без нее.
      Каде перешла на место, откуда передняя часть Большой Галереи была видна через щель между занавесом и краем сцены, чтобы понаблюдать за престолом.
      Если уж внутренний облик дворца пробудил в ней столько чувств, то куда сильнее потрясли Каде его обитатели. Роланд переменился — и к худшему, решила она. Но что еще печальнее, Равенна осталась такой, какой была. Невзирая на прибавившуюся в рыжих волосах седину, вдовствующая королева оставалась изящной, очаровательной и непреклонно уверенной в себе. И каждая придворная дама по-прежнему старалась укрыться за веером, провожая глазами Томаса Бонифаса. То, что Каде с детским энтузиазмом предалась этому времяпрепровождению, ничего не исправляло. Пришлось признать — по крайней мере в собственных мыслях, — что, невзирая на задиристость и надменность, на него все еще стоило посмотреть. Она вспомнила глубоко посаженные темные глаза и на удивление ироничную улыбку. Его с давних пор числили среди украшений двора, даже несмотря на то, что в моде чаще бывали светловолосые кавалеры.
      Томас спустился с возвышения и направился через людную галерею, сразу исчезнув с ее глаз. Он уже заканчивал четвертый десяток, но годы не слишком изменили его, и в темных волосах лишь угадывалась седина. Не надо строить из себя большую дуру, чем есть на самом деле, напомнила себе Каде. Они с Равенной просто созданы друг для друга.
      Оставив всякие стоны, Бараселли как полоумный метался вокруг, собирая реквизит для финала. Он метнулся к Каде и спешно сунул ей в руки золотой канделябр.
      — Держи, быстро.
      Мгновение спустя она осознала, что золотая краска покрывает железо, и с ругательством выронила предмет, звякнувший о плиты пола.
      — Ну, что еще там? — завопил Бараселли с той же истерической настоятельностью, которая непременно слышалась бы в его голосе, упади она сейчас замертво на пол.
      — Палец подвернулся, — буркнула она, засунув обожженные болью руки под мышки.
      — Палец? Слава Богу, что не нога! — подхватив канделябр, он бросился с ним на сцену.
      Проклятое счастье фейри, подумала Каде. Она слышала, как Сильветта кричит на одного из героев, и подсознательно вспомнила, что должна быть на сцене. Каде направилась к занавесу. Зачем она тут стояла, зачем прикасалась к этой штуковине… Теперь — на короткое время — могущество ее чар может отказать ей.
      Когда, опираясь на руку Аристофана — иначе говоря, Самуэля Портера, появилась королева Фалаиса, сопровождаемая лейтенантом Гидеоном и прочей свитой, Томас решил, что политическая тонкость момента требует, чтобы он оставил престол и затерялся в толпе. Еще нужно было отыскать доктора Дубелла, и, оглядевшись, он нашел чародея у выхода из галереи.
      Они остановились под одной из изящных арок напротив толпы, собравшейся ближе к престолу, так, чтобы их никто не слышал.
      — Возможно, вы обзавелись сегодня врагом, — сказал ему Томас.
      — Возможно. Но я вовсе не хотел этого. — Дубелл, хмурясь, бросил взгляд в сторону возвышения.
      Припав спиной к стене, Томас задумчиво посмотрел на него и спросил:
      — Что вы сказали Роланду?
      — Он спросил, чему, кроме магии, меня учили в Лодуне, я ответил ораторскому искусству и логике… Мы чуточку поговорили об умении вести дебаты. Тут лорд Дензиль начал свою речь. Наконец я не мог уже сдерживаться и сказал: «Вот пример ошибочного аргумента». Его величество спросил: «Как так?» И я ответил: «Он утверждает, что крепость нужна ему, чтобы защитить вас, но земельное право, наоборот, называет вас его защитником». Королю, похоже, понравилась эта мысль. — Дубелл с прискорбием покачал головой. Фаза луны вот-вот позволит заняться дворцовыми оберегами, а я терпеть не могу, когда меня отвлекают. В Лодуне мы все привыкли за обедом подсовывать друг другу холодную лопатку, но я так много времени провел вдали от двора и отвык от ссор подобного рода.
      — Не забудьте вовремя обращать мое внимание на любые сложности, сказал Томас.
      — Хватит ли этого? — Дубелл серьезно взглянул ему в глаза.
      — Хватит.
      — Тогда я об этом не забуду. Спокойной ночи, капитан.
      Дубелл вышел, и Томас вернулся назад в галерею; он никогда легкомысленно не предлагал ни своей помощи, ни защиты кому-либо при дворе и не очень твердо представлял, что именно заставило его сделать это по отношению к доктору Дубеллу. Похоже, что старый ученый пережил не одно десятилетие дворцовых интриг, не утратив как будто оптимизма и честности, и Томас не хотел, чтобы такое произошло. Капитан поглядел назад — на престол, где Дензиль теперь устроился у ног Роланда и чем-то смешил короля, как будто бы позабыв все недовольство. Как будто бы…
      Отвернувшись от трона, Томас попытался отыскать доктора Брауна, однако молодой чародей если и присутствовал тут, то затерялся в толпе.
      Комедия была почти окончена. Томас не стал обращать на нее слишком много внимания, разве что отметил: представление было чуть получше тех, которые почти без перерыва давали перед простолюдинами в базарный день. Эта труппа явно попыталась приспособить свой спектакль для глаз и ушей более умудренной публики.
      Томас остановился возле группы чужеземной знати, чтобы понаблюдать за кульминационным поединком пары шутов. Вместо нескоординированной акробатики, наверняка досадившей бы здешней публике, мастерски владевшей мечом, они построили свой поединок на чрезвычайно медленных движениях, позволявших им выполнять весьма тонкие приемы, иначе оставшиеся бы за пределами зрительского восприятия.
      Заодно Томас обратил свое внимание на актрису в маске Коломбины. Она стояла шагах в десяти от него — поодаль от других актеров, — явно предоставив дуэлянтам какой-то повод для поединка, теперь оставшийся неизвестным для него, поскольку Томас не видел пьесы. Взлохмаченная, в красном платье, которое скорее бы подобало какой-нибудь легкомысленной дриаде, она уступала в великолепии обеим кротким героиням, однако юбки, подобранные до колена ради удобства при акробатике, открывали самые привлекательные ножки.
      Актер, изображавший Арлекина, странным образом держался позади нее в тени раскрашенной сценической колонны и не за сценой, но и не настолько на ней, чтобы играть какую-нибудь роль в представлении. Внимание Арлекина было обращено к актрисе, находившейся от него в нескольких футах. Поза этого человека чем-то привлекла внимание Томаса. Темная полумаска на лице была покрыта наклеенным грубым волосом, от дырок для глаз и курносого носа разбегались глубокие морщины. Мешковатый бурый костюм был весь в заплатах, шапку венчал грязный кроличий хвост. Тут Арлекин сделал шаг, и воздух вокруг его босых ног словно возмутился. Тень за колонной охватывала его, с каждым мгновением обретая новую плотность.
      Повернувшись, Томас бросился мимо зрителей к цистерианским гвардейцам, караулившим возле ближайшего входа. Схватив стражника за пику, он рявкнул во все горло:
      — Галена Дубелла сюда и немедленно!
      — Сэр?
      — Сейчас он на пути к Северному бастиону. Скажи ему, что на нас напали. И дай мне это.
      Решив наконец принять приказ от чужого офицера, цистерианин отдал оружие и молнией скользнул в коридор.
      — Что такое? — Командир цистериан Вивэн уже оставил свой пост.
      Томас ответил коротко:
      — Актер, играющий Арлекина, начал превращаться во что-то непонятное. Нужно остановить его, иначе мы все погибнем.
      Бросив взгляд на сцену, Вивэн вздрогнул и со всех ног помчался к следующему наряду цистериан.
      Пренебрегая любопытными взглядами, Томас взял пику и направился к Арлекину. Оба пистолета его были не заряжены, и времени на возню уже не оставалось. Он зашел сбоку, так, чтобы Арлекин не заметил его. Через прорези в декорациях капитан видел, как цистериане окружают сцену. По толпе пробежал тревожный ропот, все увидели передвижение стражи и заподозрили неладное.
      Превращение совершилось столь неожиданно, что паника разразилась после небольшой паузы. Внезапно открытую плоть Арлекина покрыли пятна, кожаная маска актера и грубый костюм растеклись, сливаясь с лицом и телом. Существо разом выросло в два человеческих роста, а ноги начали приобретать козий или же бесовский облик.
      В толпе завизжала женщина, и вихрем обернувшаяся на сцене Коломбина оказалась как раз перед вознамерившимся схватить ее Арлекином. Не имея иной возможности помешать, Томас метнул копье.
      Оружие попало в руку бывшего Арлекина, тварь взвыла, отступила на шаг, вырвала и отбросила пику в сторону, разбрасывая лохмотья пожелтевшей плоти.
      Толпа и актеры в панике бежали, и цистериане с трудом пробивались в людском потоке.
      Пытавшийся также пробиться между охваченных паникой зрителей Томас увидел, как Арлекин ударил одного из не успевших вовремя убежать со сцены актеров, так что тот проломил деревянный задник. Тварь отбросила сценическую колонну, сбив с ног подвернувшуюся актрису, а потом вновь обратила свое внимание на Коломбину. Невероятно, но та ожидала нападения на месте — до самого последнего мига, — а потом увернулась и соскочила со сцены. Увлеченный инерцией движения Арлекин пролетел всю сцену, прежде чем сумел остановиться и повернуть в обратную сторону.
      Томас вырвался из толпы и подобрал пику. Щетинясь копьями, цистериане уже окружили сцену со всех сторон. Томас присоединился к ним, отметив, что рядом появились его люди. Он надеялся, что Гидеон уже увел из галереи Равенну и Фалаису, однако не мог позволить себе оглянуться.
      Откуда-то из-за спины грохнул выстрел, за ним другой, пробудив оглушительное эхо в облицованном мраморном зале. Зная, что в Фейре водятся и твари, нечувствительные к пулям, Томас безмолвно проклял Галена Дубелла, вовремя не оказавшегося в нужном месте. Арлекин потянулся к одному из цистериан, явно испытывая страх. Тварь явно не хотела вновь иметь дело с пиками. Томас вскричал:
      — Держись, мы с ним сладим!
      Глянув в сторону, он заметил чуть позади себя актрису, игравшую Коломбину. Она внимательно следила за Арлекином.
      Все, у кого была хоть кроха здравого смысла, давно бежали.
      — Убирайся отсюда! — немедленно завопил он. Она покорно отступила на несколько шагов. Сумасшедшая, решил Томас.
      Арлекин вдруг рванулся вперед — с невероятной, невозможной быстротой. Наткнувшись на двух цистериан, тварь разбросала их с силищей, наверняка переломавшей обоим шеи, а потом изменила курс, повернув к Томасу.
      Острие копья вонзилось в чудовище, прежде чем Томас успел упереть его в пол. Выпустив пику, он покатился в сторону Арлекина, тот промахнулся и врезался в фонтан с крепким вином, разбрасывая во все стороны штукатурку и медные трубки. Потом тварь выбралась из обломков и, разбрызгивая капли вина, обернулась к Томасу, уже вставшему на ноги. Кто-то из гвардейцев метнул пику, скользнувшую по шкуре чудовища; Томас тем временем извлек шпагу. Арлекин рванулся вперед и уже собрался было ударить Томаса, но тот наконец сумел вогнать ему в грудь клинок.
      Движение твари отбросило Томаса назад. На мгновение лишившись дыхания, он ударился спиной о каменный пол. Арлекин повалился вперед — на него, источая отвратительный запах прогоркшего молока. Томас в отчаянии повернул рукоять и толкнул, вгоняя шпагу в хрящи и мышцы. Когда клинок переломился и завибрировала рукоять, Арлекин взвизгнул и слетел со сцены.
      Томас отполз назад и поднялся. Один из цистериан перебросил ему шпагу, но Арлекин уже вспрыгнул обратно на сцену. Во всяком случае, движения его начинали замедляться… К тому же с твари еще капало бренди. Оглянувшись, Томас заметил одного из своих людей:
      — Мартин, факел!
      Арлекин метался по потрескавшимся доскам помоста. Поглядев на сцену, Томас увидел, что актриса, которую Арлекин сбил первым движением, на локтях и коленях пытается доползти до края сцены. И прежде чем он мог привлечь к себе внимание Арлекина, чудовище повернулось и увидело ее. Актриса завизжала, и Арлекин, схватив часть одной из раскрашенных колонн, бросил ее в ползущую.
      Внезапно Коломбина оказалась на сцене и успела отбросить в сторону женщину. Удар деревянного обломка пришелся ей в спину и сбросил на пол, прямо в груду изломанных досок.
      К черту, подумал Томас. К черту отважных и безрассудных баб. Он оглянулся и увидел Мартина, подбегавшего с зажженным факелом, наскоро сооруженным из ножки кресла и чьей-то нижней юбки, пропитанной лампадным маслом. Взяв факел, Томас осторожно шагнул вперед, Арлекин медленно отодвигался… настороженный, готовый к новому броску.
      Томас сперва подумал было, не сманить ли тварь с деревянной сцены; каменные и мраморные стены в зале не столь опасны для пожара. Однако он подозревал, что инстинкт велит Арлекину забрать как можно больше жизней, и, носясь вокруг чудовищным факелом, тот получит более чем достаточно возможностей для этого.
      Коломбина шевельнулась на груде сломанных досок. Она поднималась, трясла головой, актерская маска слетела с ее лица. Томас успел подумать, что, должно быть, голова у нее крепче кирпича… Тут она поглядела вверх и заметила повернувшегося к ней Арлекина, во все глаза уставившегося на нее.
      Вместо того чтобы броситься вперед, тварь заревела, как прежде. Воспользовавшись замешательством, Томас бросился вперед и метнул факел.
      Актриса успела встать на колени, руки ее заметались. Потом, стараясь переварить все события этой ночи, он припомнил, что она набрала щепок, поплевала на них и бросила в Арлекина. Деревяшки пролетели дальше, чем позволял им собственный вес… словно подгоняемые невидимым ветром, разбросавшим щепки вокруг ног Арлекина.
      Едва факел коснулся залитой бренди шерсти на груди Арлекина, она вспыхнула, словно пропитанная смолой. Арлекин взвыл и принялся молотить по воздуху, явно окруженный невидимой стеной. Его словно сдерживал уплотнившийся воздух, языки огня тщетно лизали преграду.
      Чудовище растекалось облачком густого черного дыма. Вопли умолкли, он скручивался бумажным фитильком для растопки. Заметив Дубелла, появившегося из длинного коридора, Томас понял, что схватка продлилась недолго.
      Актеры и гости, попрятавшиеся за мебелью и колоннами, начинали вылезать из своих убежищ. Стража принялась собирать раненых и убитых. Томас неторопливо направился к Коломбине, по-прежнему сидевшей на груде щепок. Она следила за горящим чудовищем с нескрываемым торжеством.
      Он уже знал, с кем имеет дело, но тем не менее потратил несколько долгих мгновений, чтобы сопоставить в памяти прямой взгляд серых глаз и длинный узкий нос с давно запрятанным на чердаке портретом и буйством чар, которое она только что обнаружила.
      Каде хитровато посмотрела на него, на мгновение задержала свой взгляд и подмигнула.

      — Разрешите поздравить с блестящим явлением! — торжественно произнес Томас. Внимательно посмотрев на него с пола, кудесница молвила:
      — Мне редко удается достигнуть таких высот.
      Дубелл остановился возле Томаса. Старик чародей оглядел разрушения, учиненные в галерее, и обратился к Каде:
      — Ваша работа? — В голосе его слышалось недоверие. На миг на лице ее появилась гримаска мальчишки, уличенного в краже яблока.
      — Нет. — Каде поднялась на ноги, и Томас заметил оставшиеся в ее волосах щепки от разнесенной Арлекином деревянной колонны. — Он увязался за мной.
      Томас отошел в сторону на несколько шагов. Цистериане вместе с его собственными гвардейцами собирали раненых и убитых, в дальнем конце все еще толклись придворные. Жуткое место для заранее подготовленного сражения.
      Дубелл в упор посмотрел на Каде и задумчиво произнес:
      — В самом деле?
      — Можно сказать, в известной степени. — Она начала извлекать из волос щепки. — Оно появилось в труппе раньше меня и, наверное, убило для этого одного из шутов. Я могла бы раньше остановить его, однако перед этим случайно прикоснулась к железу и не сразу пришла в себя.
      Ренье во главе отряда альбонских рыцарей появился из коридора и сразу направился к ним. Плащи из мешковины и шкур, прикрывавшие кружева и нарядные мундиры, заставляли их казаться древними варварами, явившимися, чтобы ограбить город. Томас пошел навстречу, чтобы остановить Ренье.
      — Пусть Дубелл сам управится с ней, — сказал он негромко.
      Ренье подал знак рыцарям остановиться.
      — Кто это?
      — Каде Гадена.
      — Боже мой, мы должны…
      — Нет, если он способен уладить случившееся без кровопролития, пусть хотя бы попробует это сделать.
      Рослый рыцарь чуть призадумался, но почти сразу кивнул:
      — Хорошо. — И дал знак рыцарям отступить. Томас возвел глаза к небу, благодаря Бога за то, что Ренье хотя и не блестящий политик, однако же не кровожаден.
      — И все это учинила она? — спросил Ренье, обозревая хаос, воцарившийся в галерее.
      Томас вновь поглядел на Каде и Дубелла. Она пристально смотрела на них, пытаясь определить намерения, настороженная и чуточку сердитая. Брови ее были темнее очень светлых волос, когда она смотрела в упор, это заставляло ежиться. Он вспомнил, как Каде пыталась спасти от опасности другую актрису, и неторопливо ответил:
      — Я так не думаю.
      Тут взгляд Каде устремился куда-то поверх их голов, и выражение на лице ее переменилось. Проследив за ее взглядом, Томас ругнулся. Под аркой коридора, из которого только что появились рыцари, стоял Роланд. Томас подтолкнул друга:
      — Ренье…
      — Что? — Рыцарь оглянулся и охнул. — Проклятый мальчишка.
      Опустив в ножны меч, он направился к королю, преднамеренно закрывая от его взгляда кудесницу. Томас повернулся к Каде, сознавая, что все прочие стражники держатся в стороне, повинуясь его приказу. Теперь следует решать, что страшнее: смерть или подобное проявление глупости?
      Гален Дубелл внимательно посмотрел на Каде… и настоятельно попросил:
      — Каде, не надо.
      Та поглядела на старика ничего не выражающим взглядом:
      — Я пришла сюда не затем, чтобы убивать… даже его.
      Ренье, как наставник альбонских рыцарей и единственная персона в Иль-Рьене, имевшая право прикасаться к королевской особе, не заручившись заранее разрешением, схватил Роланда за руку и увлек за собой. Дубелл проследил за ними и, когда оба исчезли, обратил встревоженный взгляд к Каде:
      — Тогда зачем же вы явились сюда?
      Та ответила улыбкой:
      — На аудиенцию к милому братцу, зачем же еще.
      Но это, подумал Томас, отнюдь не исправляет дела.

* * *

      В галерее пахло дымом и кислым вином. Большинство ламп и канделябров погасло, и на верхнюю половину огромной палаты легла тень. Придворные разошлись, а Равенна, Роланд и Фалаиса удалились в близлежащий солярий под охрану надежной стражи. Наверху в одной из боковых антресолей открыли дверь или окно, и легкий сквозняк продувал великий чертог, изгоняя духоту и вонь.
      — И сколько же времени он провел в труппе? — обратился Томас к Бараселли.
      Актер и директор застонал и вновь повалился бы на колени, если бы не двое гвардейцев королевы, удержавших его под руки. Озабоченный распорядитель развлечений держался неподалеку: за проверенную возле ворот труппу он отвечал головой.
      — Никто с тобой ничего не делает и не сделает, если ты просто ответишь на вопрос.
      Томас говорил кротко, невзирая на крепнувшее раздражение. Было куда легче допрашивать под пыткой упорствующего анархиста, чем личность, буквально терявшую дар речи от желания все выложить.
      — Только месяц… всего только месяц. Я ничего не знал.
      Дубелл незаметно зашел за спину директора труппы, и глаза его и Томаса встретились. Губы безмолвно шевельнулись, чародей кивнул:
      — Бараселли говорит правду.
      — Кто рекомендовал его? — Томас обратился к гвардейцам, осторожно выпустившим актера и отступившим назад.
      Бараселли пошатнулся, но устоял на ногах.
      — Он говорил мне, что это его первая роль-маска, и он выучил ее от старика актера, жившего по соседству. Играл он хорошо и пришел к нам сразу после смерти Дерана.
      — Кто это?
      — Он играл у нас Арлекина, пока не умер от лихорадки.
      — С какими симптомами?
      Бараселли в страхе повернулся, однако выражение на лице Дубелла и его скромное обличье успокоили актера, и он сказал:
      — Он… кожа его была горячей на ощупь, его жена тогда говорила, что в нем ничего не удерживается, даже вода… кровь была в его, простите, моче и… Мы заплатили врачевателю за визит, однако бедняга умер до его прихода.
      — Когда это было? — спросил Томас.
      — В прошлом месяце. Точнее, месяц и две недели назад.
      Томас глянул на Дубелла:
      — Примерно месяц и две недели назад Милам, помощник доктора Сюрьете, упал с лестницы на Северном бастионе и сломал шею. Через неделю после того от воспаления легких умер и сам доктор Сюрьете. Болезнь навалилась внезапно, и, пока мы осознали, насколько она серьезна, он уже скончался.
      Дубелл покачал головой:
      — В темной магии нет ничего легче, чем навести хворь; и такие чары труднее всего обнаружить. Ну а уж столкнуть с лестницы неуклюжего и неловкого книгочея вообще проще простого. Конечно, если имеешь склонность к подобного рода занятиям. — Чародей кивнул в сторону Бараселли. — Он говорит правду, и я сомневаюсь, чтобы на него можно было сколько-нибудь обоснованно возложить ответственность за действия Каде. Что с ним будет?
      Томас доверял показаниям Бараселли даже без подтверждения Дубеллом их истинности. Ему привелось видеть достаточно людей в подобном положении, а посему он умел за истерикой видеть искренность. Он сказал распорядителю развлечений:
      — Выдайте ему деньги и прикажите отправляться восвояси со всеми своими людьми.
      Бараселли взрыдал и попытался вновь рухнуть на колени уже из благодарности. Распорядитель коротко махнул ожидавшим поблизости цистерианам, вовремя подхватившим его под мышки и потащившим прочь.
      — Ужасное количество совпадений, чтобы обошлось без заговора, негромко сказал Томас Дубеллу.
      Старый чародей вздохнул:
      — Совпадений не существует.
      — Но мне казалось, что волшебнику трудно заколдовать собрата, в особенности такого искусного, как доктор Сюрьете, который провел два десятилетия в ранге дворцового чародея.
      — Если волшебник опасается за собственную жизнь, он должен проверять на присутствие магии любую вещь, которую берет в руки, — гаскойским порошком или другими средствами, которые позволяют это сделать; однако Сюрьете и Милам ничего не боялись. Чары могла принести на себе любая вещица: поддельное письмо якобы от друга, яблоко, купленное у уличного торговца…
      Дубелл углубился в раздумья, Томас тем временем разглядывал волшебницу. Гадена Каде расхаживала вокруг останков сцены, которую торопливо разбирали слуги. Она остановилась возле сложенных разрисованных панелей и опаленных досок, и у Томаса сложилось сразу два представления о ней. Она казалась ему юной девушкой, взлохмаченной, в обтрепанном красном платье, не то чтобы безразличной к раздражению, которое вызывало ее присутствие, но и не слишком-то озабоченной им. И вторая — создание эфемерное, но притом одновременно плотское и реальное, принадлежащее ночи и дикой охоте. Только Дубелл на самом деле знает ее, думал Томас. Но даже он не уверен, какую дичь она ныне преследует.
      Если Каде действительно ненавидела своего брата и все королевское семейство, как утверждала всегда, мотивы у нее имелись. Ее отец Фулстан как государь был слабоват: у него не было финансовых и дипломатических способностей Равенны и умения осмысленно выслушивать советников. Королева Фейри Мойра лишила его той жизненной силы и характера, которыми он обладал, до времени повергнув в старческую немочь. Свой гнев, вызванный внезапным исчезновением Мойры, король вымещал на всех, кто подворачивался ему под руку, и в особенности на ее дочери. Никто из приближенных не оплакивал его смерть.
      Урбейн Грандье, напротив, мотивов не имел, во всяком случае, известных Томасу.
      Каде могла действовать совместно с бишранским волшебником, однако определить, что она знает, дело нелегкое.
      Дубелл смотрел на место в середине платформы, где сгорел Арлекин; от него осталась лишь горка дурно пахнущего черного порошка.
      — Осторожно, не наступите на него! — крикнул он слугам, опасливо разбиравшим мусор.
      Повернувшись, старый чародей увидел Каде, которую любопытство только что завело в самую середину груды. Тряхнув головой, она украдкой обтерла замаравшуюся пятку о другую ногу и отвернулась. Дубелл укоризненно качнул головой.
      Прибыли при полном параде альбонские рыцари. В галерее их было теперь человек сорок, они охраняли сводчатые входы и окна на террасу, расхаживали по антресолям, устроенным для музыкантов, и приглядывали за кудесницей. Все остальные сейчас патрулировали по всему дворцу совместно с людьми Томаса и цистерианами.
      Ренье появился из-за престола через широкую дубовую дверь с темными стеклами. За ней находился солярий, куда удалилось королевское семейство, пока шла схватка. Подойдя к Томасу, рыцарь негромко сказал:
      — Роланд хотел арестовать ее, но Равенна отговорила. Она самым очевидным образом предпочитает, чтобы кудесница получила затребованную аудиенцию, и постарается уладить все миром.
      Томас подумал: «Ну, Ренье, объясни мне, как может случиться, что король, помазанник Божий, не сумеет выиграть спор со своей матерью?» И сказал:
      — Конечно.
      Ренье или не расслышал сарказма, или по привычке пропустил его мимо ушей.
      — Мне кажется, они примут ее.
      — Весьма вероятно. По-моему, в конечном счете это умнее, чем воевать с ней посреди дворца, где может погибнуть всякий, кто подвернется под руку.
      Когда Гален Дубелл приблизился к ним, Ренье спросил:
      — Можете ли вы определить природу сгоревшего существа?
      Старик волшебник кивнул, указывая на руины сцены:
      — Это не фейри. Плоть его была сложена из дерева и костей животного, жизнь ему придало могущественное заклинание. Такая тварь зовется големом. Я не вполне уверен, но подозреваю, что в природе его была заложена стойкость к предметам с весом и размером пистолетной пули. Относительно новый метод, который, однако, после усовершенствования найдет себе место на бранных полях. Впрочем, против пушечного ядра не попрешь, учитывая его вес и размер… — Дубелл встряхнул головой, собираясь с мыслями. — Но это к слову…
      — Ну а как он прошел во дворец? — осведомился Томас.
      Дубелл не прятал глаза:
      — Я уже поработал с оберегами, ничто не могло их ослабить. Они не должны были пропустить внутрь эту тварь. Возможно, нечто подействовало на преграды, сумело расширить щели, сделало их появление предсказуемым. Для этого требуется самое точное знание конструкции оберегов — не меньшее, чем у доктора Сюрьете, но ничего невозможного здесь нет. Однако меня более тревожит заговор, заставивший голема сменить человеческий облик: преобразиться в чудовище он мог лишь повинуясь приказу кого-то из находящихся здесь.
      Томас неторопливо заметил:
      — Итак, волшебник находился здесь, в галерее?
      — Или его помощник доставил сюда талисман, ведающий превращением. Я искал в зале энергетические знаки Грандье, однако эфир был свободен от них. — Дубелл часто закивал: — Да, наверняка здесь находился лишь его помощник.
      — Он рисковал, — высказался Ренье. — В прошлом году сюда попытался проникнуть парсцийский колдун. Сюрьете обнаружил возмущение в ограждениях и прихватил кое-кого из наших, прослеживая его источник. Колдун был обнаружен в заброшенном доме у Философова перекрестка, он сидел на полу и рыдал, как младенец. Сюрьете сказал, что он, должно быть, пытался сглазить кого-то во дворце, однако ограждения отразили чары, направили их против него самого и унесли его разум. Мы видели, что он действительно пробовал что-то сделать; при нем было куда больше чародейских отрав и волосяных амулетов, чем можно себе представить, однако они ничем не помогли ему.
      Внимание Дубелла обратилось к Каде, на лице ее появилась тревога. Так и должно быть, подумал Томас. Как знать, кто преобразил голема — сообщник Грандье или сама Каде?
      — Она объяснила вам, зачем добивается аудиенции у Роланда? — спросил Томас.
      — Нет. — Дубелл чуть помолчал. — Возможности голема в нашем смертном мире не столь уж велики по сравнению с теми, которыми она обладает, находясь в Фейре; ей трудно нанести опасную рану предметом не из железа, но… Мне показалось, что чудовище бросилось на нее?
      — Да, — согласился Томас.
      — Приходится надеяться на это ради нас же самих.
      Дверь в солярий распахнулась, в ней появился один из дворецких, совершенно измученный, с жутко утомленным лицом. Помедлив, он приблизился к Ренье и Томасу со словами:
      — Его величество немедленно желает видеть кудесницу.
      — Хорошо. Ступайте и известите ее, — сказал Томас. Дворецкий прямо-таки побледнел.
      — Ну ладно, ладно.
      Заметив Томаса, Каде поглядела вверх — странное создание, вовсе не похожее на то дитя, которое он помнил как пятнадцатилетнюю девочку с портрета. Он вежливо обратился к ней:
      — Его величество сейчас примет вас.
      — В самом деле?
      — Да.
      — А я-то надеялась на теплую встречу; думала, что брат выбежит мне навстречу с распростертыми объятиями. — Под легкой иронией в голосе Каде пряталась горечь.
      — Вы ошибались.
      — Понимаю. — Она пожала плечами, оставив всякое остроумие.
      Томас направился к двери солярия, не оборачиваясь, чтобы убедиться, следует ли она за ним.
      Спустя мгновение она догнала его, бормоча:
      — Все складывается вовсе не так.
      — О! И кого же, по вашим планам, должен был убить Арлекин?
      — Вы не поверите мне. Я не знаю, кто послал его; поэтому от меня вы ничего не услышите. Или я должна была тотчас же побледнеть и проболтаться? Простите, ничего не получится.
      Томас не стал распахивать перед ней двери со сколько-нибудь заметной учтивостью, но тем не менее поклонился с подчеркнутой любезностью.
      Старый солярий использовался не слишком часто, и, учитывая скорый приход зимы, три огромных окна в самой дальней стене уже были прикрыты запасными щитами. На них был изображен традиционный мрачный ландшафт со сценой охоты, абсолютно дисгармонирующий с другими картинами на прочных дубовых стенах и с расшитыми золотом атласными занавесями и полосатыми шелковыми полотнищами, не говоря уже об украшенной тонкой резьбой мебели. Томас вспомнил, что эта комната принадлежала к числу тех, где после смерти отца Роланда было изменено убранство; панели, разрисованные во вкусе старого короля, должно быть, остались здесь по ошибке. Он подумал, что Равенна могла предпочесть эту комнату скорее по данной причине, чем из-за близости к галерее.
      Угрюмый Роланд горбился в кресле, возле него сидел Дензиль. Пудра не могла скрыть следы слез на раскрасневшемся лице Фалаисы, рыдавшей, пожалуй, скорее от гнева. Наделенная миловидностью от природы, синеглазая и с каштановыми волосами, искусством парикмахеров и портных она преображалась в модную красотку. Голубая мантия ее была обшита золотыми лентами и жемчугом; в мрачной комнате молодая королева казалась орхидеей, брошенной в грязном переулке. Спокойной оставалась только Равенна. Руки ее были заняты шитьем, от которого она не подняла глаз ради вошедших.
      В комнате царило напряженное молчание, и в воздухе буквально парили остатки недавней ссоры.
      Томас понял, что должен объявить о появлении Каде, поскольку дворецкий воспользовался представившейся возможностью для бегства. Полагая, что, именуя гостью «вредоносной кудесницей фейри», он не угодит ей, Томас объявил:
      — Принцесса Екатерина Фонтенон, — и направился к Равенне, чтобы занять свое место рядом.
      Нежная кожа Каде не могла избавить ее от румянца. Подняв свой взор, Равенна наигранно произнесла:
      — Как мило вновь видеть вас, дорогое дитя.
      Каде ответила преднамеренно неуклюжим реверансом:
      — Не сомневаюсь, что рада нашей встрече не меньше вас, любезная мачеха.
      — Дорогая, я вам не мачеха. Ваша матушка не стала утруждать себя пародией на брак с вашим отцом. К тому же ей трудно было это сделать, поскольку тогда он являлся моим мужем. Вы это знаете, и тем не менее вам, должно быть, приятно услышать все заново из моих уст.
      Шепотом, но не на всю комнату Дензиль обратился к Роланду:
      — Кузен, какая скука.
      — Роланд, отошли его. Это наше семейное дело, — отрезала Равенна.
      — Я тоже могу попросить вас, мать, отослать отсюда своего любовника, вспыхнул король.
      В наступившем молчании Каде фыркнула.
      Томас на мгновение возвел глаза к небу. Дензиль с раздражением глядел на Роланда, поняв двусмысленность неудачной реплики короля.
      Осознав сказанное и чуть покраснев, Роланд продолжал:
      — Раз это семейное дело, здесь лишь он один действительно симпатизирует мне.
      — Скорбная мысль, — услужливо подсказала Каде. — Скорбная, но, увы, истинная.
      Роланд в упор поглядел на нее, впервые встретив взгляд гостьи после ее появления в комнате:
      — Так чего же ты ищешь здесь?
      Каде вопрос игнорировала. Она посмотрела на Равенну, вновь обратившуюся к шитью. Спустя мгновение вдовствующая королева чопорно произнесла:
      — Ну как там твоя милая мать, дитя мое? — Словно бы подготовленное приветствие не было прервано.
      На лице Равенны застыло вежливое выражение, словно у судьи, выносящего приговор; Каде ответила с веселой иронией:
      — Она в Аду.
      — Если бы…
      — О нет, это действительно так. Мы все провожали ее. Она проиграла пари.
      — Соболезную, — сухо сказала вдова, пока вся комната переваривала новость. Каде только что напомнила всем о собственной странной природе, и Равенна прекрасно это поняла. — А теперь объясните нам, почему вы явились сюда столь неподобающим образом, в обличье дешевой актрисы, прихватив с собой врага и возмутив наш покой?
      — И что же вас более всего волнует: то, что я принесла с собой смятение, или то, что явилась с труппой актеров? Не важно. У меня есть немного врагов. И я ничего не могу поделать с тем, что они увязываются за мной. Что касается того, зачем я здесь… — Не глядя ни на кого, Каде сделала несколько шагов — руки за спиной, грязные кружева вокруг ног. — Я просто хотела повидаться со своей семьей и моим дорогим младшим братцем.
      Легкое ударение на слове «младший» заставило Роланда распрямиться и побагроветь.
      Каде перевела взгляд с Равенны на короля, серые глаза ее скользнули по притихшей в ожидании Фалаисе.
      — Я хочу заключить с вами соглашение, — спокойно произнесла Каде.
      — А чего ты хотела, посылая к моему двору свои проклятые подарки? возмутился Роланд. — Скольких из нас ты пыталась убить?
      — Потом, нельзя забывать о смерти короля Фулстана, — успел услужить Дензиль, пока Каде собиралась ответить. — Его болезнь оказалась весьма внезапной.
      — Не вижу смысла в упоминании мертвецов и слухов минувших лет. Взгляд Равенны, упавший на кузена Роланда, был способен превратить живое существо в камень. Тот отвечал ей вежливым полупоклоном. — Каде, какое соглашение может…
      Не сумев сдержать себя, Роланд вмешался:
      — Зачем нам вести дела с тобою, сестра? — В голосе его слышалось презрение. — Ты угрожала нам, осмеивала…
      — Угрожала? Роланд, ну какой из тебя король! — Драматически заломив руки, Каде съерничала насмешливым фальцетом: — Ой, помогите, мне угрожает моя сестра! — Поглядев на брата, она с презрением скривила губу. — Да если бы я хотела убить тебя, тебя уже не было бы в живых.
      Роланд вскочил с кресла.
      — Ты так думаешь? — спросил он. — Ты прокляла наш род!
      — Как и ты, мяукающий идиот! — выкрикнула Каде, ее сарказм мгновенно уступил место ярости.
      — Ты лжешь, я не делал этого. Это ты…
      — Умолкните оба! — приказала Равенна, однако интонация голоса сообщила Томасу, что она испытывает удовольствие от стычки. Брат и сестра яростно глядели друг на друга. Руки Каде были опущены по швам, ладони то стискивались, то разжимались.
      Проклятие, подумал Томас, она сейчас слишком уж близко находится от короля. Ближайший к Роланду альбонец шагнул вперед, чтобы в случае необходимости защитить короля от сестры.
      Наконец Роланд обернулся и рухнул в кресло. Каде, повернувшаяся к нему спиной, отошла в другой конец комнаты, руки ее тряслись.
      В наступившем молчании раздался притворный голос Равенны:
      — Вы не сказали, какое соглашение предлагаете нам, дорогая.
      Чуть ли не шепотом Каде ответила:
      — Вы заставили меня пожалеть… — Она смолкла, тряхнув головой. — Есть земельный и дворцовый законы, мачеха. Земельный отдает предпочтение первородному ребенку по женской линии. Это Роланд. Но дворцовый решает дело в пользу первородного ребенка правящего государя. Это я. — Каде умолкла, наблюдая за ними… за их тревогой и молчанием, и пожала плечами. — Роланд уже приклеился задницей к трону. Это дает ему преимущество. И ваша сила, мачеха, основывается на земельном праве. Свое регентство вы подкрепили теми правами, которые оно предоставляет вам. Свою гвардию вы содержите, опираясь на те же традиции. — Она на мгновение посмотрела на Томаса, отвечавшего ей невозмутимым взглядом, и уверенно продолжила: — Ведь даже еще сейчас находятся такие, кто считает, что престол должен был принадлежать мне.
      Не поднимая взгляда от вышивки, Равенна лукаво произнесла:
      — Ты захотела стать королевой, милочка? Помню, в пятнадцать лет ты решительно отказалась. Плюнула на престол, объявила, что он грязен и тебе не нужен даже как подарок. Да, до сих пор находятся такие, кто охотно возвел бы тебя на трон — хотя бы на время, — пока не отыщется более управляемый кандидат.
      — Но от них ни вам, ни мне вреда не было.
      — Так что же ты предлагаешь, дорогая моя?
      — Я подписываю формальное отречение от всех претензий на трон и любую собственность рода Фонтенон. Пусть ваши советники составят бумагу. — Она красноречиво указала в сторону короля. — И я даже перестану «угрожать» Роланду.
      — И что ты хотела получить взамен?
      Каде держала паузу, пока Равенна не удостоила ее взглядом:
      — Свободу передвижения в своем родном доме.
      — Это невозможно, — мгновенно охрипнув, буркнул Роланд.
      — Едва ли, — возразила Каде.
      — И что же повлекло за собой подобную перемену симпатий?
      — У меня есть свои причины, и я ни в чем не нуждаюсь настолько, чтобы открыть их вам.
      — Но почему, дорогая?
      — Потому что я так хочу.
      — Не слишком-то похоже на причину.
      — Но вы сами всегда ограничивались подобными мотивами.
      Можно похвалить за меткий выстрел, подумал Томас. В самое яблочко.
      Руки Равенны замерли на ткани, она поглядела на Каде:
      — Вы слишком мало знаете, чтобы судить меня, Екатерина.
      — Разве? Вы всегда считали, что вправе судить меня. Простая взаимность.
      — Вы молоды, вы ничего не знаете, а жизнь не признает справедливости.
      — Я знаю достаточно, а жизнь такова, какой ты сама ее делаешь.
      Наступило молчание. Равенна тихо произнесла:
      — Но если вы здесь останетесь, вам придется соблюдать кое-какие условия…
      — Никаких условий. Я же их не выдвигаю. — Каде улыбнулась. — Обычная справедливость.
      Сама идея была настолько невероятной, что Томас даже не сразу понял, насколько серьезно рассматривает подобную возможность Равенна. Овладев собой, он почти прошептал:
      — Не стоит этого делать, моя госпожа. Она слишком опасна.
      — Весьма возможно, — согласилась Каде с праздной улыбкой, теребя прядь бледно-золотых волос.
      Томас опустился на колено возле кресла Равенны так, чтобы видеть ее лицо:
      — Не делайте этого.
      Отвернувшись от него, Равенна долго разглядывала Каде. Голубые глаза вдовствующей королевы не выдавали никаких эмоций, наконец она молвила:
      — Я принимаю ваше предложение, моя дорогая.
      — Нет! — вскрикнул Роланд дрожащим голосом. — Я запрещаю. — Равенна уставилась на своего сына, как василиск. Тот задрожал, впрочем, трудно было судить, от страха или от гнева, но сказал: — Я не потерплю ее здесь.
      Какое-то мгновение в исходе схватки можно было усомниться. В комнате притихли, словно вдруг посреди нее внезапно разверзлась пропасть. Даже с лица Дензиля сбежало пренебрежение, и теперь он увлеченно ожидал исхода поединка.
      Тут терпение Роланда лопнуло. Ударив ладонью по подлокотнику, он взревел:
      — Я не хочу видеть ее здесь! Проклятие, почему ты не можешь послушать меня?
      Это было уже отступление. На лицо Дензиля набежала тень, способная сойти за разочарование. Равенна хотела заговорить, но Каде опередила ее:
      — Прекрасно, Роланд! — Кудесница улыбнулась. — У тебя есть более веские причины для беспокойства, чем мое присутствие.
      Король испуганно уставился на нее:
      — Что ты имеешь в виду?
      Та ответила:
      — Дворцовые ограждения не на месте. Войдя, я ощутила это. — Каде нахмурилась и положила ладонь на кирпичную облицовку камина. Потом, сложив пальцы щепоткой, извлекла из камня извивающееся серое существо.
      Оно появилось, сопровождаемое градом каменной крошки, но дыры за собой не оставило. Подобно мальчишке, ухватившему крысу за хвост, Каде держала двумя пальцами — указательным и большим — нечто членистое и бескостное, отчаянно сопротивлявшееся, извивающееся так, что его трудно было разглядеть.
      — Это фрид, он безвредный. Живет в камне и питается тем, что упало на пол. Однако здесь его быть не должно. — Она разжала пальцы, существо смачно плюхнулось на пол, разом прыгнуло в сторону камина и исчезло под серым дырчатым камнем, словно рыба в воде. — Я бы сказала, что обереги теперь не слишком-то надежны против фейри. Так что у вас неприятности, мачеха. Поклонившись сразу всем находившимся в комнате, Каде закрыла за собой дверь, прежде чем на это успели отреагировать.
      Роланд вскочил и стал напротив кресла Равенны.
      — На этот раз, мамаша, ты превысила собственные права! — выкрикнул король, лицо его побагровело, однако он упустил шанс настоять на своем.
      — Неужели? А как бы хотел поступить ты, Роланд? — спросила Равенна, словно бы нисколько не озабоченная сыновним гневом.
      — Арестовал бы ее!
      — А если бы она не захотела последовать за стражей? Могущество — вещь относительная, государь. — Равенна масленым голосом добавила: — И я полагала, что уж хоть этому научила вас. Скажите, вы поняли меня?
      Она смотрела на него, король отвечал ей пристальным взглядом.
      Откинувшись в кресле, Дензиль проговорил улыбаясь:
      — Кузен, такие пустяки не достойны твоего внимания.
      Роланд повернулся к нему и спустя какое-то мгновение кивнул. Потом он обратился к Равенне и, презрительно искривив губы, бросил:
      — Делайте что угодно, матушка; меня это не касается.
      С этими словами король направился к двери. Паж бросился вперед открывать, рыцари привычно сомкнулись вокруг короля.
      Поднявшись, Дензиль с иронической улыбкой поклонился Равенне:
      — Поздравляю, миледи. Отлично разыграно.
      Равенна испытующе посмотрела на него.
      — Сколько вам лет, Дензиль?
      — Двадцать шесть, миледи.
      — И вы намереваетесь дожить до двадцати семи?
      Улыбка Дензиля расплылась:
      — Рассчитываю на это. — Еще раз поклонившись, он направился следом за уходящими сторонниками Роланда.
      — Какая удачная выходка, — обратилась Равенна ко всем присутствующим. — Почему бы всем остальным не последовать его примеру?
      Когда Равенна облекала приказ в форму вопроса, это свидетельствовало о том, что она готова взорваться. Фалаиса хотела было заговорить, но передумала и встала, чтобы Гидеон проводил ее отсюда. Помощники и охрана самой Равенны отправились ждать снаружи.
      Томас тоже направился к двери, но Равенна остановила его:
      — Останьтесь здесь, капитан.
      Он, недовольный, стоял у двери спиной к ней и повернулся, только когда все остальные вышли из комнаты.
      Оставив шитье, Равенна сидела, спрятав лицо в ладони. Огонь в очаге бросал ржавые блики на ее волосы и металлические нити в расшитом платье. Не поднимая головы, она произнесла:
      — Не смотри на меня так.
      Он сложил руки на груди.
      — Я вообще никак на тебя не смотрю.
      — Черта с два не смотришь. — Она потерла виски. — Будь она моей дочерью, я бы выдала ее за Божественного Царя Парсции. В лучшем случае он отделался бы только гражданской войной.
      Оставив все претензии, Томас дал волю гневу, прислонившись к одному из хрупких столиков розового дерева, столь неуместных здесь, рядом с кровожадными сценами охоты на картинах, заполнивших помещение.
      — Это тебя теперь ждет в лучшем случае гражданская война, после того как ты впустила ее сюда. До сих пор она ограничивала свою месть малыми дозами, и можно считать, что нам чертовски везло. Теперь она захотела большего.
      Усевшись поудобнее в кресле, Равенна сказала:
      — Каде вполне может добиться желаемого, чего бы она ни хотела. Разве ты не видел, как она справилась со мной? И я думаю, что Роланд на миг даже забыл о присутствии Дензиля. Она превосходный соперник.
      — Она может оказаться смертельным врагом. Каде выросла и более не желает детской мести, — ответил Томас.
      Целеустремленность и безжалостность Равенны могли бы привести к ужасающим последствиям, если бы не полное отсутствие садизма в ее характере. Она была прирожденной правительницей, как некоторые рождаются для того, чтобы сочинять стихи или писать музыку. Она хотела воспользоваться Каде, направить силы и таланты кудесницы к собственной выгоде, хотя и не понимала до конца горечь ее неисцелившихся ран.
      — Детская месть, — проговорила Равенна, глядя в огонь. — Мне тоже хотелось бы отомстить даже по-детски. Фулстан искалечил их обоих. Когда я обнаружила, что… но я ни о чем не догадывалась, пока не узнала, что он сделал из моего сына труса.
      Хуже всего Фулстан обращался с Каде и Роландом, когда ей было четырнадцать, а ему двенадцать… когда Равенна пребывала на театре военных действий во время последней войны с Бишрой. Томас был тогда лейтенантом, одним из сопровождавших Равенну гвардейцев. Во дворце ни у кого не нашлось смелости известить королеву о том, что, пока она обеспечивает снабжение и лупит по головам своих генералов, добиваясь от них повиновения, Фулстан губит будущее Иль-Рьена в лице наследника престола. Томас давно гадал, отдавал ли Фулстан себе полный отчет в собственных поступках… не наносил ли он ответного удара Равенне единственным доступным ему способом. Господь ведает, она была безразлична ко всем прочим его поступкам.
      В то время уже ни для кого не было секретом, что Равенна и Томас являются любовниками. Свои разговоры с Томасом покойный король старательно ограничивал подробностями казни, которой удостоит гвардейца в день смерти Равенны или же когда он ей надоест. У Фулстана был дар слова. Быть может, из него вышел бы лучший поэт, чем король.
      Равенна печально произнесла:
      — Всем было бы лучше, если бы мои дети были бастардами.
      — Весьма красноречивое утверждение. И как же ты теперь намереваешься исправить положение?
      Вскочив в гневе, она бросила шитье на пол и вскричала:
      — Шестнадцать лет назад, утверждая твое назначение в мою гвардию, я уже знала, что делаю ошибку!
      — Возможно, — поклонился Томас. — Полагаю, ответ ограничится этим отвлекающим маневром, достойным восхищения, но не соответствующим твоему высокому уровню.
      Коротко глянув на него, Равенна качнула головой и кислым голосом сказала:
      — Будь у меня ответ, никакие отвлекающие маневры мне бы не потребовались. — И чуточку подумав, спросила: — А можно ли доверять Галену Дубеллу?
      И так всегда, хоть стой и тверди ей, пока не состаришься. Томас потер переносицу — у него не впервые болела голова от Равенны, — но спокойно ответил:
      — Думаю, да.
      — В самом деле?
      — Едва ли он знал, что Каде собирается явиться сюда. Тем не менее Дубелл весьма симпатизирует девушке, хотя найдутся люди, готовые принять это за тайный сговор. И оказаться в их числе для тебя — значит противоречить собственным интересам.
      — Да, он нужен нам. Браун и его молодые ученики еще не годятся для серьезной работы. Чародеи, которых мы вызвали из Мыза и Лодуна, еще не прибыли в город. Это странно уже само по себе. Я прикажу, чтобы Ренье выслал новых гонцов. — Она умолкла, стоя спиной к нему. Стройный силуэт закрывал от Томаса пасть очага. — Я хочу, чтобы ты проследил за ней, Томас.
      — Я уже догадался об этом, — сухо ответил он, — и принял кое-какие меры.
      В дверь осторожно поскреблись, и Равенна раздраженным голосом воскликнула:
      — Войдите!
      Появился тот самый дворецкий, что раньше сбежал из солярия. Нервничая, он проговорил:
      — Господин Верховный министр Авилер просит аудиенции, государыня.
      — О, в самом деле? Ну что ж, похоже, что я как раз расположена к беседе с ним. Скажите ему, Сейсан, пусть войдет, и не думайте, что я не заметила вашего исчезновения. Постарайтесь не вводить подобную прыткость в привычку.
      Дворецкий склонился:
      — Да, миледи.
      Когда слуга вышел, Томас произнес:
      — При всей моей симпатии к Авилеру у меня бездна дел.
      — Томас! — негромко окликнула его королева.
      — Да. — Он остановился на половине пути к двери.
      — Из всех, кого я знаю, лишь ты не питаешь ко мне ненависти, неприязни или страха… Уже только разговаривая с тобой, я испытываю благословенное облегчение; ты понимаешь это?
      Верховный министр уже появился в дверях, и Томас, самым изысканным образом сняв с головы шляпу, поклонился ей со словами:
      — Для меня это самая большая радость, государыня.
      Для возвращения в казармы гвардии Томас выбрал колоссальную винтовую лестницу, два столетия назад выходившую в большой зал Старого Дворца, а теперь соединявшую крыло, в котором располагалась Большая Галерея с прежними оборонительными бастионами.
      Посеревший от времени камень перил и центральную опорную колонну украшали ленты и полосы, заканчивавшиеся головами грифонов, львов и непонятных тварей, порожденных фантазией мастера. В лестничном колодце царил прохладный сумрак, разгонявшийся лампами, издалека доносились отголоски дворцовой жизни.
      Томас подумал о том, чем может сейчас заниматься Гадена Каде, кудесница-фейри.
      Впервые Каде воспользовалась собственной силой против двора в День Всех Святых десять лет назад. Его справляли в середине лета в канун Иванова дня: совмещая церковные и языческие праздники, священники добивались, чтобы на службы приходило больше людей. Ведь особенно в деревнях население по-прежнему считало себя некрещеным. Улицы города заполняли шуты в костюмах, странствующие торговцы и праздные толпы, а в Кафедральном соборе епископ служил торжественную мессу в присутствии королевской семьи. И в самый пик службы разразился сущий пандемониум. Предметы взмывали в воздух и ударялись о стены. Падали паникадила и алтарные сосуды, разбивались узорчатые стекла, покоряясь необузданной мощи заклинаний.
      Тогда дворцовый чародей доктор Сюрьете и обнаружил источник бед, а именно Каде.
      Гален Дубелл, работавший в то время при дворце вместе с доктором Сюрьете, признал, что в течение двух лет втайне преподавал Каде основы магии. Само по себе это не было сколько-нибудь тяжким преступлением, однако Каде была незаконной дочерью короля. Ей как старшей Дворцовое право отводило роль наследницы престола. В жилах Каде текла кровь фейри, и при дворе и в министерстве сразу после ее рождения Равенне начали нашептывать, что девочка эта опасна. Вскоре Равенна сослала Дубелла в Лодун, а Каде в монастырь монелиток, быть может, отлично понимая, что она там задержится недолго. В то время многие удивлялись тому, что Равенна проявила подобное милосердие к дочери любовницы своего мужа, когда в Иль-Рьене разве что опальный Гален Дубелл мог бы за нее заступиться. Но все знали, что Равенна всегда имела в виду собственную выгоду, а спрашивать у нее объяснений никто не собирался.
      В солярии Равенна непреднамеренно обмолвилась «мои дети», и Томас не думал, что она имеет в виду двух мертворожденных девочек, которых похоронили в крипте Кафедрального собора. Равенна хотела видеть в Каде смышленую красавицу — дочь, которой у нее не было, — и в известной степени до сих пор мечтала об этом. Но именно такие взаимоотношения были совершенно неприемлемы для отважной до безрассудности кудесницы со странными глазами.
      С грохотом сверху на площадку вышел Мартин и окликнул Томаса:
      — Капитан!
      — Что там?
      Мартина в числе прочих отправили проверять, все ли в порядке во дворце после истории с Арлекином. Томас сразу распознал, что довольство, написанное на лице молодого человека, свидетельствует о том, что он рад переключиться на какое-то сложное дело.
      — Опять неприятности, сэр, — проговорил Мартин, когда Томас приблизился к нему. Молодой гвардеец повел своего капитана с площадки в короткий зал с колоннадой вдоль стен. — Мы только что нашли его. Это доктор Браун.
      Дубовая дверь по одну сторону коридора оказалась открытой. Следом за Мартином Томас вступил в небольшую комнатку, обставленную как салон; ее использовали в качестве гостиной для иностранных посланников, когда приемы проводились в старом зале.
      Браун неловко лежал на длинношерстном восточном ковре, богатые краски которого уже исказила кровь. Поза доктора заставляла предположить, что он, сидя на табурете за высоким рабочим столом, боком повалился на пол.
      В комнате находились еще двое гвардейцев королевы, Кастеро и Басера. Оба рассматривали труп, словно пытаясь понять, что же с ним теперь делать. Пройдя мимо них, Томас стал на колени возле убитого. Пропитавшийся кровью ковер отвратительным образом хлюпнул под ногой. Капитан осторожно приподнял молодого волшебника и увидел, что тому перерезали горло. Ровные края раны говорили, что убийство было совершено очень острым ножом. Тело уже остыло и успело окоченеть.
      — Кто обнаружил его? — спросил Томас.
      — Я, — ответил Мартин. — Во время первого обыска мы прошли мимо этой комнаты, взглянув лишь бегло, и не заметили его. Из двери тело не видно, его загораживает секретер. Ну а возвращаясь назад, мы все тщательно просмотрели; я вошел внутрь и увидел убитого.
      — Он уже холодный и, значит, лежал здесь задолго до обыска, сэр, добавил Басера.
      — Да, и убили его наверняка именно здесь, — согласился Томас. Доказательством тому служил ковер. Итак, оставив галерею, Браун зашел в эту комнату, чтобы с кем-то переговорить. И эта самая личность во время разговора зашла со спины и умелой рукой перерезала ему глотку.
      — За что?
      Подняв взгляд от убитого, Томас увидел Верховного министра Авилера, подозрительно разглядывавшего их от дверей. Нечего было удивляться тому, что аудиенция завершилась так быстро; в нынешнем настроении Равенны она и должна была оказаться короткой, если не сказать больше.
      — Если судить по первому впечатлению, здесь произошло убийство, пояснил Томас.
      — Я это понимаю. — Авилер шагнул в комнату, приглядывая опасливым взглядом за гвардейцами; его длинные церемониальные одеяния касались пола.
      Возможно, и он, подумал Томас, словно бы уже расследуя убийство. Мартин и все остальные, давая понять, что они пренебрегают службой в присутствии Авилера, своим поведением лишь усугубляли впечатление собственной вины.
      Подступив к пятну крови, министр, хмурясь, насторожился; он тоже понял, что смерть произошла несколько часов назад.
      — Браун, — промолвил он с удивлением, узнав молодого чародея. — Кто это сделал?
      «Хороший вопрос. И почему? Вот и другой, ничуть не хуже», — подумал Томас, уже отчасти догадываясь об ответе. Бедолага. А он говорил, что это не важно.

      В воздухе пахло дождем. Сидя на карнизе четвертого этажа Северного бастиона, спиной к каменному дельфину, Каде следила за небом. Сквозь низкие тяжелые облака кое-где еще пробивались солнечные лучи. За лабиринтом мощеных дворов и дворцовых садов поднимались высокие стены и крутая крыша галерейного крыла, современная и воздушная, не то что тяжеловесные бастионы позади него. День выдался прохладным, и влажный ветерок теребил ее волосы. Каде ощущала ограждения. Поднимаясь от подножия внешних стен над дворцом, они сходились в точку, образуя невидимый, постоянно изменяющийся купол. Много лет назад Гален Дубелл научил ее видеть свечение, создающееся ограждением, с помощью гаскойского порошка, смолотого из рогов взрослого оленя и крабьих глаз, и по пеплу и угольной пыли прослеживать их перемещение. Пасмурная погода как бы придавливала этот купол к земле; быть может, поэтому в тот день она мысленно все время возвращалась к нему. Фрид мог проскользнуть через одну из случайно образовавшихся щелей. Если бы это безвредное создание направилось прямо в преграду, она бы мгновенно пожрала тварь. Если движение преград замедлилось, значит, фриду — и голему, кстати, тоже — могло просто повезти. Новый чародей Браун не сумел ни приглядеть за преградами, ни защитить себя от неожиданной смерти. Гален Дубелл провел здесь всего только один день; не слишком-то много времени, чтобы заново ознакомиться со столь сложной эфирной структурой.
      Как бы это ни произошло, Каде не сомневалась в том, что голем был послан за нею. У нее хватало врагов среди дворов Фейра, не говоря уже о смертных волшебниках. Многие добивались замков Мойры, в особенности Нокмы, и Каде не собиралась их отдавать.
      Встреча с Роландом и Равенной растревожила муравейник неприятных воспоминаний. «Брат встал и сказал, что я прокляла имя нашего отца, словно бы ничего раньше и не было. Словно бы это не я сдерживала его, когда он молился, чтобы Бог послал смерть отцу, — думала она. — Роланд на два года моложе, но такое не забывается».
      Фулстан всегда страхом входил в их жизнь, но во время долгого отсутствия Равенны в последние годы бишранской войны он и вовсе распоясался. Каде особо четко помнила те дни. Однажды Фулстан насмерть забил одного из слуг Роланда — мальчишку, никак уж не старше десятилетнего принца. О боги, как может Роланд забыть о том, как хрустели тонкие косточки… В ужасе Роланд отослал всех своих юных слуг, а ведь его пажи, сыновья самых знатных людей, должны были расти вместе с ним, превращаться в советников и друзей принца. И Фулстан виновен, что Роланд остался один. Если не считать меня, думала Каде. Возвращаясь памятью назад, она понимала, что им следовало с кем-то поговорить, что Роланд мог бы послать письмо Равенне. У самой Каде, дочери всеми презираемой сверхъестественной наложницы короля, возможностей было куда меньше, но ни ей самой, ни Роланду так и не пришло в голову поискать помощь вне своего мирка.
      Земельное право в отличие от Дворцового требовало, чтобы даже государь отвечал за собственное поведение, однако Фулстан вел себя осторожно. Чтобы избавиться от возможного вмешательства наставника альбонцев, он свою личную охрану создал из цистериан. Король никогда не делал с Роландом ничего такого, что могло бы оставить следы на внешности принца. Себя он окружил льстецами и блюдолизами, а сам вселял ужас в сердца придворных женщин.
      Долгое время он опасался задевать Каде, возможно, опасаясь — или надеясь, — что мать ее, Мойра, однажды явится за дочерью. Он не прикасался к ней даже пальцем, но всегда унижал и оскорблял ее, делая свою дочь предметом насмешек при дворе. И лишь когда ей пошло пятнадцатое лето, прижал ее в уголке комнаты и сказал, что теперь она, на его взгляд, вполне созрела.
      На следующее утро и был тот канун Иванова дня, когда произошел скандал в Кафедральном соборе. Ее отправили в монастырь, а Фулстан умер через шесть месяцев.
      Вернувшись из прошлого под сумрачное небо, к легкому ветерку, теребящему ее волосы, Каде негромко ругнулась. Незачем вспоминать об этом, все кончено. И если Роланд все еще гневается на нее за то, что она оставила его, это его дело. Она была тогда пленницей, запертой в тюремной камере, и воспользовалась первой же представившейся возможностью. Так, во всяком случае, говорил ей Гален Дубелл в Лодуне два года назад.
      Из открытого окна в нескольких шагах слева от нее донесся скрип отворяемой двери, с глухим звуком сдвинулось нечто тяжелое. Гален, решила Каде и, опершись о стену, встала на карнизе. Слуги никогда ничего не передвигали здесь.
      Перешагнув причудливую лепнину вокруг окна, она ступила ногой на деревянный подоконник. Гален Дубелл в уголке своей комнаты укладывал стопки книг поверх крепкого деревянного сундука. Закончив дело, он выпрямился со вздохом, повернулся и увидел ее.
      — Каде?!
      К ее удивлению, лицо Дубелла не выразило никаких чувств. Каде насторожило отсутствие реакции. Она никогда не падала сверху, но он тем не менее терпеть не мог, когда она ходила по карнизам. Каде спросила:
      — В письме я сообщила вам, что возвращаюсь. Вы получили его?
      — Нет, мне об этом неизвестно, — негромко произнес он. — Иначе я попытался бы отговорить вас.
      — Вы как-то сказали мне, что следует оборотиться лицом к своему гневу и тогда я сумею избавиться от него. Я понимаю, что вы имели в виду не совсем это, — прошептала Каде с опустившимся сердцем. А она-то решила, что поступает мудро и правильно, возвращаясь во дворец, чтобы оказаться перед собственным прошлым.
      — Быть может, я не вполне отдавал себе отчет в собственных словах. Он чуть улыбнулся. — Быть может, я слишком привык общаться со старцами, предпочитающими слова поступкам. Но если вы должны поступать именно так, тогда желаю удачи.
      — Однако вы не хотите связываться со мной.
      «Как спокойно я это сказала», — подумала фейри. Рука ее ощутила под собой грубую раму, и Каде почувствовала, насколько крепко впились пальцы в старую деревяшку. Дубелл пристально глядел на нее:
      — Так было бы лучше всего.
      Она хотела бы услышать совершенно другие слова. Она желала, чтобы он взволнованно сказал ей: «Я имел в виду вовсе не это, дурочка. Перестань жалеть себя и спускайся с окна сюда».
      — Каде, здесь сгущаются какие-то события, — проговорил он, — я не знаю, что нас ждет, и хочу, чтобы у меня были развязаны руки и чтобы меня вновь из-за тебя не изгнали.
      Она ответила:
      — Я знаю, по чьей вине. Это некто по имени Грандье.
      — Что тебе известно о нем?
      — Он пытался убить вас.
      — Однако не сумел этого сделать.
      Она тряхнула головой, пытаясь прогнать гнев:
      — Слабейшая из фейри даже не станет называть его имени. Они больше боятся его, чем меня. Те, кто познатнее, утверждают, что не слыхали о нем, но это ложь. Они не хотят, чтобы я знала правду.
      — Он в городе и, может быть, много ближе, чем считают. Доктор Браун был убит прошлой ночью. Я не сомневаюсь, что Грандье каким-то образом замешан в этом деле, а это означает, что у него здесь уже есть сообщник. Я мог бы воспользоваться твоей помощью, но не смею принять ее! Ты понимаешь?
      — Ну что ж, вполне понятно.
      — И ты должна дать мне слово, что не причинишь здесь никому никакого вреда, даже если будешь иметь для этого все основания.
      Каде более не могла видеть его. Голос ее наполнился горечью:
      — Ты знаешь, что я не могу обещать этого.
      Она выскользнула из окна и направилась по карнизу к заброшенному балкону. Откуда-то из-за спины он окликнул ее с ноткой прежнего волнения:
      — Будь осторожна, чертенок.
      Каде спустилась на первый этаж, стража вновь заметила ее, когда она оказалась у выхода из Розового двора. Подобрав юбки, Каде бросилась по одной из мощеных дорожек между цветущих кустов. Уже у стены она услышала позади топот тяжелых башмаков. Кто-то напролом лез сквозь не столь уж нежные при соприкосновении живые изгороди. Стена оказалась неровной, даже щербатой, и Каде легко поднялась наверх. Там она припала к перепутанным стеблям и быстро огляделась. Как было видно сверху, пространство между бастионом и высокими стенами галерейного крыла занимал настоящий лабиринт из чередующихся садов и двориков; иные были знакомы и памятны ей, другие же соорудили недавно. Легко пробежав поверху, Каде соскочила на более узкую поперечную стенку и помчалась дальше. Тут за спиной послышался крик вьющиеся ветви на первой стене не выдержали чьего-то веса. Обернувшись на звук, она зацепилась кружевами на юбке за львиную голову, которой заканчивался дождевой водосток. Каде потеряла равновесие, и ей пришлось спрыгнуть вниз.
      Она тяжело приземлилась в кучу собранных листьев. Вокруг был продолговатый садик неправильной формы со стриженой лужайкой, пышными цветными бордюрами и живыми изгородями.
      Поднявшись на ноги, Каде направилась к густо заросшему мхом основанию стены, готовясь изобразить кроткое удивление, когда ее наконец нагонят.
      Остановившись возле фонтана, наполнявшегося водой из кувшинов, которые держали каменные нимфы, она поводила пальцами ног по холодной траве. Отсюда сад расширялся, становясь более величественным и просторным, чем можно было заподозрить с первого взгляда. Посреди просторной лужайки стриженые тисовые кусты образовывали игрушечную крепость, башни которой полукругом охватывали мозаичный диск солнечных часов. Глаза ее не сразу заметили мужчину и женщину, сидевших в обнимку на скамье среди кустов жимолости в нескольких шагах от нее. Это были королева Фалаиса и Дензиль.
      Фалаиса же заметила Каде почти сразу. Она вскочила, вырвала свою руку из ладоней Дензиля и заторопилась навстречу; Каде, более привыкшая застигать людей врасплох, чем быть застигнутой самой, ждала ее молча.
      Королева остановилась в полутора метрах от нее и неуверенно проговорила:
      — Госпожа Катерина… Каде? — Рука ее прижала к жемчужно-розовому платью небольшую книжицу так, что побелели костяшки. Как и подобало истинной аристократке, она запыхалась, чуточку пройдя быстрым шагом. На лице Фалаисы не было следов слез, однако синие глаза наполнились влагой.
      Каде решила изобразить дурочку и сказала:
      — Да? — надеясь получить объяснение.
      С легким отчаянием Фалаиса произнесла:
      — У нас свидание.
      Каде немедленно сообразила, что королева видит в ней не волшебницу, не безумную сестру своего мужа, а просто молодую женщину.
      — Свидание, — проговорила она, услужливо кивая. Приблизившийся к ним Дензиль вновь взял Фалаису за руку. Королева вырвала ее, уронив книгу, едва не угодившую в фонтан. Каде быстро нагнулась, чтобы поднять вещицу с влажной земли.
      — И у вас тоже свидание, миледи? — осведомился Дензиль с уверенной и бойкой улыбкой.
      Прорвавшееся сквозь облака солнце осветило его светлые волосы, дымную голубизну дублета, самоцветы на шляпе. Они с Фалаисой прекрасно подходили друг другу.
      Фалаиса помедлила:
      — Да, я…
      — Я опоздала, — выпалила Каде, смахивая грязь с овечьей кожи переплета.
      — Да, конечно, — мгновенно согласилась Фалаиса, неловко отодвигаясь от Дензиля.
      Тот усмехнулся и чуть поклонился, давая понять, что позволяет ей ускользнуть:
      — Тогда я оставляю вас ради вашего девичьего свидания.
      Наглость его была столь очевидна, что Каде не могла оставить ее без внимания.
      — Оставляйте же! — приказала она. Склоняясь в поклоне, он ответил ей веселым, полным иронии взглядом:
      — Миледи.
      Обе женщины проводили его глазами до калитки в живой изгороди. Каде почти не знала Дензиля. Его представили ко двору незадолго до того, как она была вынуждена оставить дворец. Дензиль присосался к Роланду уже после того.
      Людей, осмеливавшихся не принимать ее всерьез, Каде ненавидела всеми фибрами души. Дензиль попал в их число.
      Фалаиса опустилась на край фонтана, не заботясь о том, что сделает влажный мох с ее роскошным дамаскиновым платьем.
      Оказавшись возле королевы, Каде внезапно сообразила, что путь по карнизу бастиона и падение в кучу листьев изрядно попортили ее внешний вид. Однако подобная неряшливость предназначалась для шокирования Равенны, и она решила, что позволит себе любую небрежность в одежде, конечно, не переходя пределов скромности.
      — Где твоя охрана? — спросила она у Фалаисы.
      — Это мой личный сад. Здесь я даю аудиенции, и охрана ожидает возле ворот. А своих дам я подкупила, они отправились в грот.
      — Почему ты не позвала стражу?
      — Зачем она сейчас?
      Фалаиса находилась в спокойствии, присущем давно несчастному человеку, уже не ожидающему, чтобы состояние это нарушилось. Каде отчитывала:
      — Трудно делать кому-то авансы, находясь посреди целой толпы мужчин, готовых убить всякого, кто посмотрит в твою сторону. Но таковы обязанности охраны королевы. Даже Роланд не может приказать им отойти, если они защищают высоких персон.
      Королева качнула головой, давая ветру прикоснуться к ее кудрям и лентам.
      — Это не те авансы.
      — Не важно, какого рода эти авансы. Так всегда получалось с дамами Роланда, когда… когда мой отец… когда они хотели этого, — закончила Каде, но Фалаиса не обратила внимания на паузу.
      — Он не позволил бы мне позвать их.
      — Тем не менее сделай это.
      — Тебе легче сказать это, — беспомощно пожала плечами Фалаиса, пышные буфы на ее рукавах почти скрыли движение.
      Оглядев ее с ног до головы, Каде тоже опустилась на парапет фонтана.
      — Не всегда.
      Тем временем Фалаиса открыла книгу и принялась рассеянно перелистывать страницы. Наклонив голову, Каде увидела рукописные, а не печатные строки, причем выведенное рукой далеко не профессионального писца. Стихи, решила она, и, безусловно, не от Роланда. Резко захлопнув книгу, Фалаиса спросила:
      — Как мне называть тебя, Екатерина или Каде?
      — Каде.
      — Каде. А ты когда-нибудь превращалась в птичку? Такое желание было?
      — Уже хотела было, но решила, что останусь жить. — Она внезапно поняла, что Фалаису нельзя назвать трусихой. Просто Дензиль устроил ей крупную взбучку. — Люди-чародеи не могут изменять облик, если только хотят вновь сделаться самими собою. Большая часть фейри способна на это, однако я ни разу не испытывала такой нужды, чтобы рискнуть.
      — Какая досада! Как было бы хорошо превратиться во что-нибудь и улететь.
      Они чуточку посидели молча, журчание фонтана не нарушалось даже пением птиц. Тут Каде вспомнила о чем-то и спросила ее:
      — Что ты имела в виду, сказав, что делала Дензилю не такие авансы?
      Вдоль одной из тисовых изгородей к ним навстречу бежал мужчина. Он бросился к ногам Фалаисы с таким пылом, что Каде пришлось отпрянуть в сторону, чтобы не очутиться в фонтане.
      Фалаиса, более изящная, чем чародейка, сохранила равновесие и с пылом промолвила:
      — Аристофан, разве…
      У ног ее преклонил колени молодой человек, симпатичный, с легкой рыжиной в волосах и бойкими карими глазами. Во дворец он явился в серо-голубом кафтане, а шляпу с пером потерял во время пробежки.
      — Значит, это был он? Так вот почему ты не захотела видеть меня сегодня. Ты должна сказать мне, чего он добивался от тебя.
      Каде невольно окинула себя взглядом, чтобы проверить, не стала ли она случайно невидимой.
      — Я же сказала тебе, что не могу этого сделать, — решительным тоном ответила Фалаиса и погладила его по голове. — Успокойся, все в порядке.
      — Не стесняйте себя моим присутствием, — попросила Каде. — Я просто постою здесь, ладно?
      Аристофан пылким движением схватил королеву за руку.
      — Ты не доверяешь мне? Я сделаю для тебя все что угодно.
      — Иногда мне почти кажется, что это действительно так.
      На стене показался один из преследователей и, заметив Каде, махнул своим спутникам.
      — Вот что, — сказала Каде, — пожалуй, мне лучше оставить вас, пока они не решили, что я взяла тебя в плен, и не выкатили на стены парочку пушек.
      — Пожалуйста, — поглядела на нее Фалаиса, — не рассказывай никому.
      — Я ничего не видела. — Каде направилась прочь, но остановилась и поглядела на королеву. — Но если ты сама решила это сделать, обратись к Равенне.
      Фалаиса опустила взгляд к Аристофану, все еще остававшемуся возле ее ног, лицо королевы вдруг сделалось унылым и встревоженным.
      Чтобы избежать встречи с охраной Фалаисы, Каде оставила сад, пройдя по верху стены за живой изгородью. Она все еще ощущала себя неготовой к новой погоне и поэтому вступила на путь, уводящий от сада королевы, только убедившись, что ее не видят от ворот. Тропа вела мимо стен огородов, потом вышла на мощеную площадь под террасами галерейного крыла. Гладкий фасад его был выложен камнем, светлым, как масло, и на солнце отливал чистым золотом. Поднявшись по ступеням, она поглядела на просторную лужайку, деревья, искусственные руины храма и подумала о Галене Дубалле.
      «Я не буду сиднем сидеть на месте, пока он в одиночестве борется с этим сучьим бишранцем Грандье. Неужели он искренне полагает, что я сделаю это? Нет, не может того быть», — решила она. Это было немыслимо. Если так относиться к своим немногим друзьям, незачем было покидать стены монастыря и переживать эти трудные годы. Гален не идиот. Грандье однажды поймал его и способен вновь сделать это. Гален знает, что ему нужна помощь, он просто не может попросить об этом.
      Остановившись, она задумчиво принялась водить ногой по рисунку, выложенному на каменной мостовой. Ей надоела эта погоня.
      Закрыв глаза, Каде подставила лицо свежести влажного воздуха, припала к росе на траве и, переплетая их с полдневным солнечным светом, сочащимся сквозь облака, прикрыла себя словно защитным покрывалом. Любому встречному она покажется служанкой или придворной дамой — той, кого он захочет увидеть.
      Она поможет Дубеллу и уже знает, как это сделать.
      — Только напрасно потратишь время, — пожаловался Томас Лукасу. Они только что завершили допрос учеников и слуг доктора Брауна, позволивший установить лишь факт своекорыстного хищения нескольких пенни, совершенный раскаявшимся в нем камергером.
      Во время всего допроса Лукас тешил себя, перекидывая из руки в руку небольшой заголенищный кинжал; резким движением он вогнал лезвие в стол.
      — Итак, кто же убил недотепу? Камергер?
      В комнате было слишком сыро и душно, невзирая на открытую дверь. Поднявшись от заваленного бумагами стола, Томас торопливым шагом направился к небольшому балкону, на ходу расстегивая ворот дублета. Отсюда ему был виден зал, где сновали слуги, собирались свободные от дежурства гвардейцы, словом, средоточие жизни гвардии королевы. Прислонившись в уголке балкона к грубому камню колонны, Томас ответил:
      — Он слишком мал ростом. Браун сидел за конторкой писца, и табурет его был примерно сантиметров на тридцать выше обыкновенного кресла. Тот, кто перерезал глотку нашему доброму доктору, был по меньшей мере моего роста. При том, как была согнута спина убитого, он никогда не дотянулся бы до его горла.
      На мощеном полу зала кое-где были оставлены дублеты. Их хозяева занимались фехтованием. Гвардейцы обычно затевали поединки между собой при первой представившейся возможности. Требовались тренировки, чтобы поддерживать форму для постоянных дуэлей, обычно продолжавшихся не дольше нескольких мгновений, с учетом различий в мастерстве соперников, нередко заканчивавшихся смертью одного из них или увечьем. Все пользовались обычным дуэльным оружием, а не затупленными шпагами, привычными для упражнений, и отсутствие большой крови объяснялось лишь искусством сражавшихся. Свободных от дежурств гвардейцев было меньше, чем обычно: прошлой ночью все посты были удвоены.
      Все это утро Томас улавливал в воздухе некоторую напряженность, вчера здесь отсутствовавшую. Все знали, что пустынные и темные уголки опасны, но во дворце можно было рассчитывать хотя бы на отсутствие нелюди. Сегодня двое цистериан отправились домой в деревянных ящиках — первые жертвы новой, необъявленной войны. Наконец и весь двор соизволил заметить опасность; повсюду уже слышались жалобы, доходящие до легкой истерии, и громкие вопросы о том, почему никто ничего с этим не делает.
      — Если ты будешь слишком умничать, нам не удастся никого арестовать, заметил Лукас.
      На колонне, к которой прислонился Томас, еще сохранялась щербина, оставленная девять лет назад пулей, положившей конец карьере его предшественника. Потрогав выбоину, Томас вдруг сказал:
      — Нам нужен тот, кто способен перерезать из-за спины горло невнимательному человеку и при этом гнушается грабежом. На Брауне было надето изрядное количество драгоценностей, чего требовал дворцовый этикет, в том числе усыпанная бриллиантами почетная медаль из Лодуна и несколько крупных самоцветов, подаренных чародею богатыми клиентами. И все они остались на теле. Таким образом, можно исключить всех слуг, однако подобный факт бросает подозрения сразу на всю знать. И на Грандье.
      Лукас придвинул свое кресло к стене, покрытой желтой штукатуркой.
      — Вечно этот Грандье! Чем нужным ему мог располагать доктор Браун, чтобы он решился убить его?
      — Он знал что-то важное.
      Томасу захотелось поторопить писцов с переводом документов суда над Грандье. Пока ему известно о чародее столь немного; это сейчас-то, когда следует использовать все возможные ресурсы, какими бы скудными они ни казались.
      — Ага. Браун увидел нечто такое…
      — Или вспомнил. Он хотел что-то рассказать мне вчера вечером, но нам помешал Дензиль.
      — Совпадение?
      Томас посмотрел на него.
      — Ты видишь совпадение в том, что Браун захотел мне что-то рассказать, или в том, что Дензиль помешал нам в самый неподходящий момент?
      — Мы никогда не продвинемся, если ты будешь постоянно изобретать новые вопросы. — Лукас бросил взгляд за окно, выходившее в узкий переулок, отделявший казарму от каменной стены старинного арсенала. — Половина дворца утверждает, что виновата кудесница.
      — Предположение неплохое, если не считать того, что она уже исполняла роль Коломбины перед лицом всех видных людей города, когда я в последний раз видел Брауна живым. Тело давно остыло к тому времени, как спектакль закончился. — Томас покачал головой. — Сегодня ее потеряла охрана в саду королевы. Один из них доложил об этом час назад.
      — Что она там делала?
      — Конечно же, разговаривала с королевой.
      — Ха! И чем же это, по-твоему, закончится?
      — Ничем. — Томас улыбнулся. — Фалаису сослать нельзя.
      Мгновение помолчав, Лукас промолвил:
      — Твой большой друг Верховный министр Авилер утверждает, что виновного следует искать в гвардии королевы.
      — Исключительно полезное предположение. И какой черт подсказал ему такую блестящую мысль?
      Лукас пожал плечами:
      — О Брауне говорили вслух; кое-кто из наших людей ругал его за некомпетентность в ту ночь, когда ты вызволял Галена Дубелла из дома Грандье. От Брауна никогда не было и половины той пользы, что от доктора Сюрьете.
      — И один из наших собственноручно убивает его, чтоб не путался под ногами. Совершенно невероятно.
      — Однако вчера вечером Гидеон говорил о чем-то похожем.
      Воображению Томаса вдруг предстала малопривлекательная картина: не сумев разыскать капитана в людном зале, Браун остановил безымянного гвардейца на пустынной лестнице. Попросил его отнести письмо капитану и удалился в эту гостиную, чтобы написать его. Браун всегда казался Томасу жалким созданием, кроме того, молодого чародея убили холодной рукой, что не согласовывалось с предположением о внезапной вспышке гнева. Потом Браун все-таки был волшебником и посему располагал известными средствами самозащиты, что и заставило злоумышленника напасть на него со спины…
      Дверь скрипнула, слуга ввел в комнату Эфраима — оборванца, торговца балладами и профессионального шпиона.
      — Есть хорошие вести? — спросил Томас, пока старик, ухмыляясь, кланялся им обоим.
      Стянув с головы полотняную шапку, тот принялся сразу комкать ее.
      — В известном смысле, сэр, это целая повесть. Понимаете, Гамбин этот помер.
      «Если ему, как и Брауну, перерезали глотку из-за спины, значит, я ухожу в отставку», — подумал Томас.
      — Что случилось?
      — Пара моих ребят с самого начала пошли за этим Гамбином на случай, если он сразу приведет нас к тому типу, что нанял его; и клянусь вам, сэр, он изрядно поводил их, но в конце концов повернул в дворцовую часть, а именно к дому лорда Лестрака. — Эфраим помедлил — не от неуверенности, скорее для того, чтобы привести свои мысли в порядок. — Чуть погодя Гамбин вышел, и ребята прошли за ним всю путаную дорогу к дому; они остались ждать, поскольку не имели других инструкций. Тут перед самым рассветом является молодая женщина, входит внутрь и начинает вопить. Тогда ребята рассудили, что и им можно зайти посмотреть, в чем дело, а если Гамбин начнет расспрашивать, сказать, что они, мол, прохожие, ведь он их в лицо не видел. В общем, говорить им не пришлось: Гамбин лежал бездыханным и, понимаете, без единой отметины на теле. Явившись туда, я послал за одной дамой, которая живет у Философова перекрестка и кое-что понимает в таких вещах; она сказала, что все похоже на злую порчу, хотя я прежде не слышал, чтобы Гамбин связывался с чародеями. Она сказала, что парнишке скорее всего дали какой-нибудь талисман, который прикончил его, когда хозяин решил, что дело сделано. Надо было доплатить ей, чтобы она поискала вещицу, но я решил, что вы захотите, чтобы это сделали ваши люди, и поэтому запер дом и явился сюда.
      — Ты сделал все наилучшим образом, — обрадовался Томас. — Скажи им, пусть нальют тебе, деньги получишь у казначея.
      Эфраим поклонился неловко, но искренне:
      — Благодарю за доброту, капитан.
      Когда шпион вышел, Лукас сказал:
      — Ну и ну. Наш безымянный писец оказывается лордом Лестраком, а Гамбину затыкают рот тем же способом, как доктору Сюрьете и Миламу. След ведет к Грандье.
      — Возможно. — Проделка с письмами относилась к числу тонких, но пустяковых трюков, которыми прославились друзья Дензиля, старавшиеся потешить его; герцог же беззаботно предоставлял им самостоятельно справляться с последствиями. — Кажется даже, орудуют двое злоумышленников или две группы заговорщиков: Грандье со своей магией и кто-то еще, отвлекающий наше внимание. Гамбина наняли через посредника, и, узнав, что он скомпрометирован, Грандье убил его.
      — Если они сотрудничают. А это не обязательно. — Лукас пожал плечами. — Впрочем, как сказать. Тут надо пораскинуть мозгами.
      Обдумывая варианты, Томас прикусил губу.
      — Я хочу, чтобы ты послал людей обыскать дом Гамбина и забрать тело, нам нужно узнать мнение о нем Дубелла.
      — Какая честь для мелкого жулика. — Лукас поднялся. — Кстати, Лестрак — друг Дензиля, если я не ошибаюсь. По-моему, добрый герцог Альсенский оплачивает содержание этого дома.
      — Это так. Королевская стража обыскала дом примерно два дня назад. Они ничего не нашли.
      Лестрак принадлежал к числу знати, зависящей от членов королевской семьи. Его дом располагался возле дворца, примыкая к его западной стене. Сам Лестрак, безземельный и безденежный дворянин, полное ничтожество, иногда служил Дензилю орудием. Ему не случалось еще оказаться глубоко замешанным в козни герцога, что могло бы привести его на кладбище предателей, расположенное за городской чертой, однако он помогал кузену Роланда сеять сплетни. Томас вздохнул.
      — Даже если мы установим связь друга Дензиля с Грандье, то ничего не докажем этим Роланду. Убедить его можно, только взяв герцога с обнаженным мечом возле королевского ложа, и я сомневаюсь, что даже тогда он поверит своим глазам.
      — В дни бурной молодости Лестрак, как считают, увлекался черной магией и вступил в сделку с демонами, подобно Грандье. Подбросить письма мог и он сам, как, впрочем, и убить Гамбина, — заметил Лукас.
      — Я слыхал, что он увлекался магией, но никто не говорил, что увлекался настолько успешно. Обнаружив амулет, мы все установим. Пусть они будут особенно осторожными с ценностями, найденными на теле Гамбина. На месте Грандье я наложил бы чары на выданную ему плату. — Томас помедлил. Я сам переговорю с Лестраком.
      Лукас нахмурился.
      — Ты возьмешь с собой Дубелла?
      — Грандье видит в нем опасность для себя, и я не уверен, что следует рисковать Дубеллом. Сейчас, возможно, кроме него, у дворца нет другой защиты.
      — Итак, ты пойдешь один в дом Лестрака, где скрывается Грандье, и он убьет тебя, потому что Дубелл останется здесь. По-твоему, это разумно?
      — Согласен, мой план далек от совершенства. Возьму кого-нибудь из учеников Брауна, они могут быть хоть чем-то полезны.
      — Или меня.
      В окне сидела Гадена Каде, внимательная, спрятавшая ноги под рваные кружева подола. Она проникла сюда незаметно, это было почти невозможно; однако, судя по позе, Каде могла пребывать здесь уже не менее часа.
      — Что вы здесь делаете? — спросил Лукас, невольно потянувшись к рукояти шпаги.
      Взглядом своим она показала, что рассчитывает на его благоразумие.
      — Теперь вы спросите меня о том, что я слышала, на что я скорее всего отвечу — «довольно много». Нельзя ли обойтись без ненужных вопросов? Лучше возьмите меня с собой!
      Поглядев на капитана, Лукас вопросительно поднял бровь. Томас отрицательно качнул головой и спросил у Каде:
      — И куда же вы хотите, чтобы я вас взял?
      — В дом этого типа, где, по-вашему, засел Грандье. Так?
      Прикоснувшись к столу, Томас сложил руки на его поверхности.
      — И зачем вам это нужно?
      Каде в волнении закатила глаза к небу.
      — Я же предлагаю помощь.
      — Столь трогательным и ненавязчивым способом. Ну а если я откажусь?
      Каде отнеслась к вопросу серьезно.
      — Я могу помочь вам. Знаю, как это сделать. Но не обещаю. Я могу сделать многое: день еще только начинается.
      Зловещая перспектива.
      — И вы думаете, что я буду доверять вам?
      В явном раздражении она распрямилась у окна и сказала:
      — Я дала слово.
      — Нет, этого не было.
      — Дала.
      — Когда?
      Чуточку помедлив, она сдалась и улыбнулась.
      — Ну ладно, не давала. Вот что, вы же прекрасно знаете, что хотите этого. Я из удачливых.
      — В чем удачливых? — буркнул Лукас.
      — Это не игра, — раздраженно сказал Томас. Безусловно, она наделена известным очарованием, в этом нельзя сомневаться. Более того, против воли он уже ощущал, как поддается этому обаянию. «Потому, что она иная, или потому, что она опасна? — в раздражении спросил он у себя самого. — Не будь смешным, думай».
      — Вы сказали, что хотите помочь, но не объяснили причин. Откровенно говоря, в прошлом я не помню никакой сколько-нибудь заметной помощи с вашей стороны.
      — Прошлое ушло. — Наклонив голову набок, Каде обратила к нему свой пронзительный взгляд. — Грандье мог убить моего самого старинного друга, Галена Дубелла. — И уже игривым тоном договорила: — Я этого не могу простить.
      Довериться ей означало сознательно пойти на риск, но если Грандье уже проник во дворец или же, побывав там, наставил ловушек, то лучшую помощницу, чем Каде, трудно сыскать. Кроме того, ничто пока не заставляло подозревать, что Каде может оказаться союзницей бишранца. А еще именно так и можно определить, на чьей она стороне. Томас ответил:
      — Очень хорошо. Я согласен.

      Дома, теснившиеся у задней стены дворца, обратившегося к миру ровными каменными фасадами, прятали за ставнями и свою жизнь, и богатство. На небе собрались тучи, зачастил дождик, немедленно прибивший пыль и смывший привычную уличную вонь, он уже собирался усилиться, чтобы превратить дорогу в поток жидкой грязи. Уличные торговцы лентами, безделушками, едой и амулетами сбились мокрыми кучками у колонн обращенного к домам променада. Мимо уже хлюпали колесами экипажи, пытавшиеся добраться до крова, прежде чем дождик примется вовсю; немногочисленные богатые обыватели, в сей час еще остававшиеся вне дома, попрятались в богатые лавки в другом конце колоннады. На улице почти никого не было, и это только обрадовало Томаса, ненавидевшего любых свидетелей подобного рода дел.
      Зажатый между внушительным обиталищем судовладельца и зимней резиденцией кого-то из второстепенной знати, четырехэтажный дом Лестрака венчала крутая — с изломом — черепичная кровля.
      С полей шляпы уже капало, и Томас чуть отступил, чтобы посмотреть наверх, на затворенные ставнями окна, пока Кастеро барабанил в дверь. Другой гвардеец пытался достучаться в двустворчатые ворота; тем временем остальные, рассыпавшись вдоль фасада и в переулке позади дома, старались принять по возможности невинный вид. Томас прихватил с собой двадцать человек — отряд более чем достаточный, если это сам Лестрак проявил неумеренную живость. Если же в дело вмешался Грандье, невзирая на все уверения королевской стражи, могло не хватить и целого войска.
      За дверью молчали. Томас уже хотел приказать Кастеро взломать замок, когда посмотрел вниз и увидел возле самого своего локтя Гадену Каде. Капли воды, блестевшие на его темном плаще, попадали туда с ее волос и обтрепанного красного одеяния. Она появилась настолько внезапно, что казалось, словно восстала из грязи. Каде самостоятельно обследовала улицу и остановилась у двери.
      — Здесь кто-то есть, — сказала она уверенным голосом.
      — Не отвечают! — воскликнул Кастеро.
      Томас взглянул на Каде.
      — Дверь ограждена?
      Та поглядела на дверь и задумчиво нахмурилась:
      — Нет. А следовало бы оградить.
      — Открывай, — велел Томас Кастеро. Гвардеец извлек пистолет и ударил по замку тяжелой рукоятью. Дерево треснуло, Кастеро навалился плечом, как следует толкнул дверь, и она, соскочив с петель, повалилась на него.
      Каде проскользнула мимо Томаса в открывшуюся щель. Только она ступила внутрь, Кастеро отпрянул и пробормотал:
      — Простите.
      Если это ловушка, она намеревалась сначала выявить ее. Томас дал знак, Басера и еще двое гвардейцев остались на страже, а сам он вынул из ножен шпагу и последовал за Каде.
      Они оказались в высоком помещении; каменная лестница, извиваясь, уводила к двери на второй этаж. Пол был вымощен камнем, и перед воротами находился черный экипаж с отполированными до блеска медными украшениями. Свет проникал сюда через узкие окна, располагавшиеся под потолком. Под лестницей была устроена конюшня, и Басера приказал одному из своих людей обследовать стойла.
      Каде уже находилась на половине лестницы, когда Томас окликнул ее:
      — Прошу вас, подождите минутку.
      Она в возмущении всплеснула руками, но остановилась, нетерпеливо притопнув ногой.
      Гвардейцы извлекли из конюшни пару перепуганных конюхов, пытавшихся укрыться в стойлах. Судя по числу лошадей, Лестрак находился дома и принимал гостей.
      Томас послал за слугами, чтобы преградить дорогу возможным беглецам, сам же направился к лестнице. Гвардейцы неотступно следовали за ним. Каде порхнула наверх, едва капитан сделал первый шаг. Из-за спины Томаса Кастеро шепнул:
      — Капитан, а можно ли пускать ее первой? Она все-таки женщина.
      — Предполагаю, что ей это дозволено, — отозвался Томас.
      Оказавшись наверху лестницы возле массивной двери, Каде остановила их движением руки. Какой-то миг она внимательно разглядывала одну из грязных каменных плит, а потом оторвала полоску от подола юбки, плюнула на нее и принялась тереть невидимое пятно на камнях. Тряпка окрасилась в ярко-синий цвет, и Каде перебросила ее через перила.
      — Это было ограждение, — сказала она, — уже бессильное от давности.
      За дверью оказалась первая комната из череды салонов; гаснущие угольки в очаге бросали зыбкий свет на ландшафты, украшавшие оклеенные бумажными обоями стены, тяжелые дубовые шкафы и крытые парчой кресла.
      На изящной мебели располагались трое пьяных до бесчувствия молодых людей, в которых Томас опознал благородных отпрысков, и две женщины, чьи пышные, с откровенным вырезом костюмы выдавали в них шлюх высшего пошиба. На полу лежала разбитая бутылка, вино впиталось в ковер, судя по запаху, в зелье добавляли сироп. Некоторые свечи еще не погасли, хотя подсвечники скрывались под причудливыми рисунками таявшего воска.
      — Мы прервали вечеринку, — сказал Томас Кастеро; ответив ухмылкой, тот спихнул одного из погрузившихся в забытье юных дворян с дивана.
      — Весьма затянувшуюся. — Каде повела вокруг удивленным взглядом.
      Томас коротко посмотрел на нее, внезапно припомнив, что перед ним женщина из королевского дома, которой пришлось провести часть своей юности в монастыре, но смолчал. Если бы он мог предположить, что Лестрак устроил у себя оргию, то, безусловно, не позволил бы Каде подниматься наверх, но, черт побери, об этом теперь не следовало говорить.
      — Капитан, а здесь настроение повеселее, — позвал его от двери один из гвардейцев, и Томас направился на голос.
      В центральной зале гостей оказалось пятеро, все сразу же повскакали с мест и, опрокидывая кресла, неловко схватились за шпаги. Они также были пьяны, хотя и не в такой степени, как их собратья в комнате рядом.
      — Что такое? — пьяным голосом возмутился один из них.
      Томас заподозрил в нем второго сына графа Веленье, хотя не был особенно уверен в этом. Не обращая внимания на вопрос, он кивнул гвардейцу, державшему гуляк под прицелом. Тот немедленно предложил:
      — Господа, бросайте шпаги.
      Пока они разоружались, Томас негромко сказал Кастеро:
      — Оставь несколько человек приглядеть за ними, а остальные пусть обыщут дом. Мне нужен лишь сам Лестрак.
      — А как насчет меня? — осведомилась Каде, внезапно оказавшаяся возле капитана.
      — Вы пойдете с ним, — отрезал Томас.
      — Почему?
      — Вы явились сюда обезвреживать чародейские ловушки, а не для того, чтобы я развлекал вас.
      — Ох! Виновата. — В голосе Каде не было слышно признания вины, однако она последовала за Кастеро.
      Обернувшись к группе задержанных, Томас узнал одного из них. Это был тот самый темноволосый тип, которого он видел вчерашним жутким вечером во дворце. На взгляд ничего необычного: такая же бледная и помятая физиономия, как и у всех остальных, ранние морщинки на лбу и вокруг рта, оставленные чрезмерным пьянством. Однако в глазах его было нечто такое!.. Охраняя свою своенравную и решительную во мнениях королеву в толпе придворных, Томас сделался сверхъестественно чувствительным. Ну а люди, которые что-нибудь скрывают, обычно выдают себя тем или иным способом — взглядом, жестом или даже позой. Этот человек, вне сомнения, что-то таил. Предмет его пристального изучения как будто бы заметил особое внимание капитана и чуть пошатнулся возле стола. Томас мысленно ухмыльнулся. Ведь он же и не столь пьян, как пытается казаться.
      — Где Лестрак? — спросил Томас, обращаясь ко всем сразу.
      — Где-то здесь, — ответил второй сын герцога Беленье, явно назначивший себя старшим. — И вы заплатите за это… за наглый взлом дома благородного господина.
      — Этот вопрос я намереваюсь обсуждать именно с этим самым господином.
      — Словом, он где-то здесь.
      — А вы долго тут находитесь?
      — О, целый день! — Вспомнив, что перед ним непрошеные гости, молодой человек запротестовал: — А вы не имеете права допрашивать нас, если явились сюда за Лестраком.
      «И он где-то здесь». Другого от них не услышать, пока не удастся найти самого Лестрака; однако не исключено, что их не было здесь вчера во время визита Гамбина. Их просто не должно было оказаться здесь, если Лестрак наделен хотя бы крохой разума.
      — Не позволяйте им переговариваться между собой, — приказал Томас гвардейцу с пистолетом и отправился следом за остальными.
      Они переходили из одной хорошо обставленной комнаты в другую, поднялись по центральной лестнице на третий этаж, там гвардейцы осматривали помещения, а Каде летела вперед в поисках чародейских уловок.
      Спустя недолгое время стало ясно, что в доме нет иных обитателей, кроме уже обнаруженных, а сам Лестрак, как ни прискорбно, отсутствует. Томас и Кастеро сошлись в центральной гостиной на втором этаже.
      — Должно быть, сбежал, капитан. — Юный гвардеец в растерянности толкнул кресло.
      — К несчастью. — Томас огляделся и, приподняв бровь, обвел ироническим взглядом комнату. Все вроде бы казалось ясным. Лестрак воспользовался услугами Гамбина, затеяв небольшую интригу, направленную против Томаса. Не добившись ожидаемого результата, Лестрак ударился в панику, с помощью чар избавился от Гамбина и бежал. — Как здесь опрятно и уютно.
      Гостей собрали в соседнем салоне и стерегли. Кое-кто из них принадлежал к весьма влиятельным семействам, таких следовало бы освободить, однако Томас не хотел даже думать об этом, не узнав сперва, куда же подевался Лестрак. Соучастником его мог оказаться каждый из них.
      Из лестничного проема в комнату вошла Каде. Она огляделась, глубоко погруженная в себя.
      — Это здесь. Я не знаю, что это такое, но это здесь, и вместе с тем… нет. — Она пошла по комнате, прикасаясь к мебели, заглядывая за нее.
      Безумная, подумал Томас. Однако чем дольше он находился в этом доме, тем более подозрительным казалось все вокруг. Здесь было нечто, не бросающееся в глаза сразу, что-то неправильное, и капитан не хотел уходить, не выяснив, что именно ему не нравилось тут.
      Каде внезапно выпрямилась. Обследование привело ее к противоположной от Томаса стене гостиной.
      — Сколько же комнат на этом этаже?
      Кастеро посмотрел в ее сторону:
      — Девять.
      — Наверху их одиннадцать. — Томас сразу понял, к чему она клонит, и осознал, что именно показалось ему в этом доме неправильным. Дело было в положении лестницы относительно комнат на втором этаже. Подойдя к кудеснице, он провел ладонью по панели стены. Или здесь находится движущаяся панель, или же…
      Каде сразу же ответила:
      — Нет, это не панель.
      Прикоснувшись ладонью к середине стены, она склонилась вперед и принялась что-то шептать. Томас отступил назад, увидев, что на темном дереве начала проступать дверь — будто бы скульптор лепил ее из глины. Едва она обрела прочность, Каде с победной улыбкой шагнула вперед.
      Она потянулась к ручке, но Томас ухватил ее за край ветхого плаща и уверенно оттолкнул в сторону. Мужчины замерли у обеих сторон двери. Кастеро заряжал пистолет. Каде буквально подпрыгивала от волнения возле Томаса.
      Томас повернул ручку и распахнул дверь. За ней оказался банкетный зал с длинным столом и боковыми буфетами, освещенный оплывающими свечами в подсвечниках и канделябре. Во главе стола сидел мужчина, повалившись лицом вперед.
      Томас осторожно направился к нему. На столе находилась наполовину опустошенная бутыль с вином, еще две посудины валялись на полу.
      Взявшись за прядь растрепанных светлых волос, капитан поднял голову. Это был Лестрак. Тощая распутная физиономия опухла и налилась болезненной краснотой. Глаза явно ничего не видели, зрачки расширились едва ли не во все глаза. Дышал он неровно и часто, словно бы боролся за жизнь. Это яд, понял Томас. Белладонна или белена, адерцы всегда пользуются чем-нибудь таким, чтобы убрать со своего пути неугодного. Придерживая лорда, капитан ощущал у него жар.
      — Кто это сделал, Лестрак? Грандье?
      Взгляд умирающего как будто бы обрел фокус.
      — Нет-нет, это не он… — Лестрак слабо поежился, словно бы эти слова дались ему с большим трудом.
      — Но вы знаете его. Он был здесь?
      — Нет, он… он обещал научить меня… власти. Мне следовало догадаться… Это Донтан по приказу Грандье… — произнес Лестрак внезапно окрепшим голосом. Конвульсивным движением он вцепился в полу дублета Томаса. — Капитан Бонифас, вы должны поймать этого ублюдка Донтана.
      Лестрак начал сползать из кресла на пол, Томас, подхватив его, посадил на прежнее место. Голова дворянина поникла, широко открытые глаза бессмысленно смотрели вперед, хотя он еще дышал. Томас оставил его и шагнул назад. Все. Лестрак впал в забытье, которое продлится до близкой — через пару часов — смерти, и его уже нельзя будет вывести из оцепенения. Однако они, возможно, впервые допустили ошибку, подумал Томас. Кто-то, быть может, и сам Лестрак, нанимавший Гамбина, нарушил намеченный план, а это означало, что Грандье заручился помощью лиц, способных проходить во дворец и оставлять его в удобное для них время. Скорее всего и Дензиль замешан здесь каким-то образом… Он сказал Кастеро:
      — Пошли кого-нибудь за людьми, оставленными у ворот. Мы намереваемся до основания разобрать этот дом.
      Когда гвардеец ушел, Каде обошла комнату, разыскивая в стенах потайные двери. Насколько мог судить Томас по ее виду, занятие развлекало Каде, явно не смущавшуюся тем, что Лестрак практически только-только расстался с душой. Нисколько не волновало это и самого Томаса; во-первых, этот человек был ему безразличен; во-вторых, если правдива хотя бы половина из его подозрений, Лестрака все равно ждала бы казнь. Кроме того, он и сам был в известной степени удовлетворен. Быть может, поведение Каде досаждало ему именно потому, что он ощущал примерно то же самое.
      Вернувшись к столу, Каде взяла бутылку и вылила остатки вина на полированную поверхность. Дважды помешав в лужице пальцем, она принялась внимательно разглядывать ее.
      Не желая спрашивать, Томас зашел сзади, чтобы посмотреть, чем она занята. Не отрываясь, Каде схватила его за рукав. И прежде чем Томас успел высвободить руку, он заметил, как на винную лужицу набежала тень и что-то появилось внутри нее… О Боже, лицо мужчины. Поначалу изображение оставалось расплывчатым и нечетким, словно в плохом зеркале, и вдруг как-то прояснилось, являя полное сходство с мужчиной, находившимся сейчас в соседней комнате, тем самым, кого он видел вчера при дворе вместе с Дензилем.
      Каде негромко сказала:
      — Так я и думала. Он был здесь, и они подрались или по меньшей мере поссорились. Сильные эмоции всегда оставляют самый яркий след.
      Она выпустила руку Томаса, тот шагнул назад, и лужица приняла прежний вид. Капитан лишь теперь понял, как далеко отступили шумы, связанные с обыском в соседней комнате, и пьяные протесты друзей Лестрака, когда на столе отразилось это лицо.
      — Он чародей? Быть может, он и завуалировал эту дверь?
      — Возможно. Но этот и сам был способен на такое. — Каде кивнула в сторону неподвижного Лестрака. — Вы ведь говорили, что он не был чужд нашему искусству… и к тому же иллюзия оказалась хитроумной, но отнюдь не слишком сильной.
      Томас кивнул:
      — Он привёл сюда Донтана, тот убил Лестрака, а потом вышел сквозь никем не спрятанную с этой стороны дверь. И задержался здесь, чтобы удостовериться, что поверженный Лестрак не появился с обвинениями в его адрес. Он должен был знать, за сколько времени зелье убьет жертву. Если бы мы чуть-чуть опоздали, то уже не застали бы его в живых.
      Каде в задумчивости направилась к двери, ограничившись явно адресованным ему замечанием:
      — Ну что же, я рада, что напросилась с вами.
      Бросив еще один короткий взгляд на осевшее в кресле тело, Томас последовал за ней.
      Потом он велел гвардейцам вынести тело Лестрака так, чтобы видели все его гости, которых собрали в гостиной. Опершись на бильярдный стол, экстравагантно обитый зеленым бархатом и освещенный свечами, расставленными в подсвечниках на высоких бортах, он следил, как знатные гуляки являют ту или иную степень пьяного потрясения. В том числе и Донтан, ничем не отличавшийся от остальных.
      — А этих когда будем выводить? — полушепотом спросил Кастеро.
      — Немедленно. Пока отведи их в казармы цистерианской гвардии, нарочито громко сказал Томас и прикоснулся к одному из серебряных колокольчиков, пристроенных над бильярдным столом. — Всех, кроме Донтана.
      Тот поднял глаза, однако сумел хорошо спрятать испуг, если и впрямь испытал его. Томас терпеливо ждал, пока Кастеро и остальные гвардейцы вывели гостей Лестрака. Когда они вышли, в комнате остались Донтан, трое гвардейцев у двери и Каде, болтавшая ногами, сидя на крышке буфета. Когда Томас поглядел на нее и открыл рот, она немедленно объявила:
      — Я уже помогла вам и вела себя сдержанно; по-моему, вполне разумно разрешить мне остаться.
      Томас, не скрывая довольной улыбки, ответил:
      — Разве что с такой формулировкой.
      Презрительно глядевший на них Донтан язвительно произнес:
      — Должно быть, у вас есть причины выделять меня среди всех прочих. Чуточку покачнувшись, он схватился за спинку кресла.
      — Вы рассудили правильно. Давно ли вам знаком лорд Лестрак?
      — Не слишком. Однако я друг герцога Альсенского.
      — Это ставит вас сейчас в невыгодное положение, поскольку среди нас нет его друзей.
      Отрицать связь с Лестраком было бы глупо для Донтана. Он наверняка прекрасно понимал, что прошлым вечером их видели вместе при дворе. И зачем ему понадобилось являться ко двору? Разве что оживить голема, направить его против некоей кудесницы…
      Томас скрестил на груди руки:
      — Мне известно, что вы отравили Лестрака.
      Донтан напрягся:
      — Это оскорбление, и я вызову вас на поединок.
      Кто-то из гвардейцев у двери хохотнул, и он презрительно выпрямился.
      Игнорируя браваду, Томас уверенно наседал:
      — Вы были в той комнате вместе с Лестраком. Речь шла, если я не ошибаюсь, о некоем мелком шпионе по имени Гамбин.
      — Я не знаю, о ком вы говорите.
      — Лжет, — вставила Каде.
      — Благодарю вас, мне это известно, — произнес Томас, наблюдая за реакцией Донтана.
      — Должно быть, мне следует чувствовать себя польщенным, раз вы сочли необходимым прихватить сюда свою любимую ведьму, чтобы разделаться со мной, — сделал выпад Донтан, тем не менее растерявший изрядную долю деланного опьянения. Заявление Каде явно потрясло его.
      — «Любимая ведьма». А мне нравится, — сообщила Каде, обращаясь, должно быть, к синей фаянсовой вазе, что стояла рядом с ней на крышке буфета. — Я хочу наложить на него проклятие.
      — Вот что, любимая ведьма, если вы не будете сидеть тихо, вам придется выйти отсюда.
      Каде, сощурясь, бросила на Томаса укоризненный взгляд, а потом одарила Донтана взором настолько лукавым и злобным, что он просто не мог его выдержать и опустил глаза.
      Томас задумчиво посмотрел на задержанного и спросил:
      — Вы чародей?
      — Нет.
      — Значит, вы просто интересуетесь магией подобно Лестраку?
      Томас не забыл последние слова молодого лорда: «Он обещал научить власти». Человек, уже познавший вкус чародейской силы, способный сделать невидимой дверь или навести смерть на сделавшегося бесполезным шпиона, будет испытывать невероятное искушение научиться чему-то большему у настоящего мастера вроде Грандье.
      — Нет, это не так. — Донтан пренебрежительно отвернулся. Кажется, он помедлил, прежде чем ответить.
      — Волшебник ли он? — спросил Томас, обращаясь к Каде.
      Она запустила руку в карман своего балахона, а когда извлекла ее, пальцы оказались перепачканными какой-то темной пылью. Она осторожно прикоснулась к уголкам глаз, а потом поглядела на Донтана.
      Тот ответил презрительно:
      — Ну, ведьма?
      Заглянув ему в глаза, она сказала:
      — По-моему, он прекрасно знает, что я сделала.
      Донтан с возмущением фыркнул и отвел взгляд. Не сводя с него глаз, Томас спросил:
      — И что же это было?
      — Я подпустила гаскойского порошка в глаза. И если бы он воспользовался заклинанием или на него были наложены чары, то я заметила бы их. Это отнюдь не доказывает, что он не может быть чародеем.
      Донтан улыбнулся:
      — Алхимические порошки нельзя считать тайной.
      — Возможно, — согласился Томас. Он также слышал об этом средстве, однако объяснение действий Каде не сразу пришло ему в голову. Если Донтан и не искушен в чародейском деле, то, во всяком случае, долго терся возле его знатоков. — А где же сейчас обретается Грандье?
      — Кто? Я не знаю этого имени. — Сказано просто великолепно, с должной мерой недоумения.
      Томас рассмеялся:
      — Значит, вы отстали от жизни. Теперь это имя известно каждому.
      После убийства доктора Брауна слухи в дворцовых кругах вырвались из-под контроля, в них постоянно звучало имя Урбейна Грандье — впрочем, без особых подробностей. Донтану это должно быть известно, и Томас надеялся заставить его солгать.
      Лицо Донтана окаменело, и какой-то миг он даже казался опасным в отличие от пьяных щенков, которых выставил отсюда Кастеро.
      Опасен, но слаб подобно Лестраку, подумал Томас. Полезное орудие в чьих-то руках. И уже уверенным тоном сказал:
      — Конечно, вы будете счастливы, узнав, что дворец гостеприимно предлагает вам свой кров.
      — Вы пожалеете об этом. — Донтан собрал все остатки прежней маски и вновь говорил с пьяной наглостью.
      — Один из нас, безусловно, пожалеет об этом, — согласился Томас.
      Они возвратились во дворец уже к вечеру. Дождь перестал, но облака еще затмевали звезды и ущербную луну. Томас проверил арестованных, заключенных в цистерианские казармы. Донтану предоставили камеру, особо огражденную от всяких чар. После этого капитан направился по коридору во внешней стене в сторону Королевского бастиона. Томас намеревался отыскать Лукаса и узнать от него, что именно было обнаружено в доме Гамбина, хотя заранее подозревал, что ничего особенного там не найдут. Ответы на необходимые ему вопросы следовало выудить из Донтана. И откровенно говоря, им повезло уже в том, что они сумели захватить его.
      Повезло еще и потому, что рядом оказалась Каде, вновь исчезнувшая со своей непредсказуемостью в поведении, как только они миновали Принцевы врата. Едва ли она явилась сюда лишь для того, чтобы натворить бед. Сам Томас скорее всего нашел бы потайную комнату Лестрака и без ее помощи, но, конечно, не успел бы проникнуть туда, чтобы вовремя допросить умирающего дворянина.
      Томас поднялся по грубой каменной лестнице, под углом поворачивавшей наверх к Королевскому бастиону. Завешенный гобеленом вход на третьем этаже вывел его в длинную галерею, всю в зеркалах, необычно шумную и людную для вечернего времени.
      Миновав группу занятых оживленным разговором придворных, Томас увидел причину всеобщего смятения. Здесь шла дуэль между Дензилем и Аристофаном, приближенным поэтом королевы Фалаисы. Сняв камзолы, в рубашках, они гоняли друг друга взад-вперед по освещенной свечами комнате.
      Решительный молодой поэт уже задыхался, ему явно приходилось тяжелее. Дензиль, изящно завязавший светлые волосы на затылке, двигался уверенно и непринужденно. Поединок, вне сомнения, оказался центральным событием всего вечера, и женщины молча поглядывали на соперников, прикрывая лица веерами, мужчины же оценивали проявленное противниками мастерство и невозмутимо заключали пари.
      Томас присоединился к Лукасу, наблюдавшему за поединком со стороны вместе со старым графом Дансенни и еще несколькими придворными.
      — С чего началось? — спросил Томас у своего лейтенанта.
      Лукас пожал плечами:
      — Мальчишка объявил, что Дензиль чем-то там оскорбил королеву, и герцог бросил ему вызов. Все это весьма загадочно. Ни один из них не сказал, в чем именно заключалось оскорбление.
      Скрестивший руки на груди старый граф обратил к нему скептический взор:
      — На мой взгляд, они и сами не знают.
      По большей части дуэли начинались от скуки. У придворных и обитающих в городе дворян особых дел не имелось, только выпивка, азартные игры и споры, поэтому они дрались буквально из-за всего, начиная от чести собственных жен и кончая исходом карточных баталий. Этот же поединок имел вид явного экспромта: секундантов не было, бой шел в мерцающем свете длинного коридора.
      Взмокший от напряжения Аристофан стремился воспользоваться всеми брешами в защите Дензиля, однако клинок его никак не поспевал к цели вовремя. Спустя несколько мгновений Томас заметил, что герцог фехтует в манере, к которой он и сам нередко прибегал, тренируя неопытных фехтовальщиков. Дензиль полностью контролировал бой, выдерживая постоянное расстояние между собой и юным поэтом. Поскольку герцог был выше, длинные руки его и лучшая техника не давали Аристофану даже шанса нанести ему рану.
      Герцог Альсенский пользовался особым дуэльным оружием, черная металлическая чашка подходила к голевому кинжалу. Томас отметил, что в руках Аристофана находилась вполне дуэльная шпага.
      — Откуда он взял такое оружие? — Капитан поглядел на Лукаса.
      Лукас виновато поежился:
      — Ты бы посмотрел на тот клинок, который я забрал у него. Парень решил защищать свою жизнь игрушкой, сделанной руками ювелира.
      — Становишься сентиментальным к старости, так?
      — Все равно не поможет, — негромко обронил граф.
      Ощутив движение возле себя, Томас посмотрел вниз и вновь обнаружил около своего локтя Гадену Каде, следившую за схваткой не без высокомерия. Капитан даже усомнился, не преследует ли она его преднамеренно. Словно бы ощутив, что присутствие ее обнаружено, кудесница спросила:
      — Из-за чего идет битва?
      Несколько близких зевак с удивлением оглядели чародейку, они явно не замечали ее до последнего мгновения. Томас произнес:
      — То ли из-за чести королевы, то ли просто так. В настоящее время общее мнение разделилось.
      Подозрительно посмотрев на него, Каде молвила:
      — О!
      Герцог по-прежнему дурачился с Аристофаном, превращая дуэль в игру в кошки-мышки, которая казалась Томасу все более отвратительной.
      Каде вдруг спросила:
      — А сплетни относительно Роланда и Дензиля оказались справедливыми?
      Томас привычным движением огляделся, проверяя, нет ли рядом кого-нибудь из приятелей Дензиля, любителей разносить слухи. Роланд жутко опасался праздных языков, и искаженный сплетнями невинный вопрос Каде вмиг мог достичь его ушей. Впрочем, ее появление мгновенно отпугнуло ближайших соседей, рядом оставались только Лукас и граф Дансенни, непоколебимый сторонник Равенны, и Томас не нашел причины уклониться от ответа:
      — Если они справедливы, то не из-за какой-то дружбы или страсти со стороны Дензиля. — Взаимная привязанность Роланда и Дензиля всегда казалась ему поразительной с обеих сторон, и он пытался это понять. — Но по-моему, это не важно.
      Корни власти Дензиля над Роландом уходят в далекое детство. Появление у Роланда других фаворитов или даже мгновенное внимание, уделенное Фалаисе, отняло бы короля у Дензиля, чего герцог совершенно не собирался допускать. Роланд, конечно, должен понимать, насколько просто королю обзавестись поклонниками, но Дензиль не хочет, чтобы король понял, насколько легко будет ему воспользоваться против герцога возможным соперником.
      Герцог Альсенский явно начинал обнаруживать признаки скуки. Он отступал назад, отбросил основной кинжал в сторону и извлек из ножен запасной. Рукоять его казалась чрезвычайно причудливой, а клинок был явно чересчур тяжел. Мгновение спустя все прояснилось: Дензиль нажал на скрытую кнопку на рукояти, и по бокам из лезвия вперед выступили и, щелкнув, остановились под острым углом к нему два металлических стержня. Движение это сделало заметным зазубрины на клинке.
      Старый граф, негодуя, качнул головой и отправился прочь.
      Каде спросила:
      — Что это?
      — Это для того, чтобы ломать клинок, — пояснил Томас.
      — А я думала, что это делается поперечиной.
      — Очевидно, мы все ошибаемся.
      Аристофан изменил позу и перехватил покрепче рапиру. Оружие, бесспорно, было непривычно для его руки, к тому же против зазубрин кинжала не хватало его веса. Аристофан и Дензиль кружили лицом друг к другу.
      — Похоже, ты потеряешь клинок, — сообщил Томас Лукасу.
      — Этим делом я занимаюсь уже двадцать лет, однако ни разу не одалживал своего оружия, — произнес взволнованный Лукас. — Это не дуэль, а убийство. И молодой идиот уже давно должен был сдаться.
      — Но это не в чести, люди осудят. — Голос Томаса был наполнен иронией.
      — Чтобы услышать их молву, еще надо остаться живым. Впрочем, он всего лишь поэт, зачем ему думать о мнении людей?
      — Всякий считается с ним, — встряла Каде. Поглядев на нее, Томас заметил напряженность в позе и пристальный взгляд серых глаз, понял, что она собирается сделать, и решил не препятствовать.
      Аристофан в отчаянии попытался отбить удар, и Дензиль, захватив клинок юноши своим причудливым кинжалом, переломил его. Первый удар герцога оставил глубокий порез на щеке Аристофана, второй же так и не достиг цели.
      Каде изо всех сил толкнула Дензиля в бок. Тот пошатнулся и, отлетев от нее, тяжело рухнул. Но прежде чем Каде успела прыгнуть на упавшего, Томас ухватил ее за плечи и подвинул в сторону. Дензиль вскочил на ноги, бросил меч и направился к ней. Томас отпихнул его и сострил:
      — Потерпите, милорд. Ограничьтесь сегодня одним соперником.
      Тут им предстал истинный Дензиль, без налета дворцового лоска.
      — Как смеет эта девка мешать мне? — рявкнул он.
      Лежавший на полу Аристофан прижимал руку к лицу, пытаясь остановить поток крови. Пара наблюдавших за поединком слуг бросилась помогать ему.
      — Я не просто помешаю тебе, напыщенная обезьянка, — усмехнулась Каде в лицо разъяренному Дензилю. — Кстати, почему бы тебе не рискнуть на поединок с равным противником?
      — Отличная мысль, — любезно одобрил Томас.
      Дензиль уставился на него, и выражение на его лице переменилось. Улыбнувшись, он показал в сторону поверженного поэта:
      — Неужели это смущает вас, капитан? Или я выполняю за вас вашу работу?
      Мужчины смотрели друг на друга, мгновение достаточно затянулось. Все вокруг разом смолкли. Томас обернулся и увидел в дальнем конце зала Роланда, окруженного свитой. Гневно оглядевшись, король шагнул вперед и вскричал:
      — Что здесь происходит?
      — А как ты думаешь? — спросила Каде с испепеляющим пренебрежением.
      Добавившееся к гневу смущение заставило Роланда еще более побагроветь.
      — Немедленно прекратить! — приказал король.
      Наблюдатели зашевелились, пытаясь изобразить повиновение. Основные же действующие лица драмы, оставаясь на месте, смотрели на него во все глаза.
      Встретившись с Дензилем взглядом, Роланд было заговорил, но осекся, повернулся и стремглав выбежал из комнаты. Подобрав шпагу, герцог заторопился следом за ним, ни на кого не глядя.
      Как и предполагал Томас, Лукас вместе со своими людьми не нашел в доме Гамбина ничего предосудительного и связанного с Урбейном Грандье. Они доставили тело со всеми пожитками во дворец, и Гален Дубелл пообещал осмотреть их.
      Томас, чтобы сократить путь, вышел в галерею, с которой вниз шла прямая лестница, тут его и нагнала Каде.
      Она громко спросила:
      — Почему вы остановили меня?
      Томас повернулся к ней. Собиравшаяся утром гроза разродилась реденьким дождиком, однако поднявшийся к вечеру ветер, сильный и влажный, качал язычки пламени над светильниками, свисающими с колонн, и теребил ее волосы.
      — А почему вы позволили мне это сделать?
      Каде несколько смутилась и решила переменить тему:
      — А что хотел сказать Дензиль словами «выполняю вашу работу»?
      Историю эту она могла узнать от кого угодно, а способности вполне позволяли ей потратить не один час, чтобы добыть признание. Томас ответил:
      — У королевы Фалаисы был любовник, глупый юнец наподобие Аристофана, почти не владеющий мечом. Он сделался чересчур наглым, и она отослала его… Потом он оскорбил ее в присутствии важных свидетелей. Я убил его.
      Глаза ее сузились:
      — Вы же хотели прекратить поединок.
      — Да. — Он был удивлен. Для женщины, прямо перепрыгивающей к выводам, она попадала в цель весьма точно.
      — Ну вы и мерзавец… Если вы хотите убить Дензиля, имейте отвагу сделать это своей рукой; не пытайтесь подставлять меня!
      — Если не хотите, чтобы вас использовали, тогда не подставляйтесь по собственной глупости, предоставляя другим людям возможность собирать осколки. Нельзя же всю жизнь изображать испорченного безмозглого ребенка.
      — Но это лучше той роли, которую вы взяли на себя.
      — Не знаю, однако я никогда не был настолько безынициативен, чтобы мне пришлось вести себя подобно безмозглому дурачку, пытаясь добиться собственной цели.
      Пока Каде набирала воздух в грудь, чтобы разразиться ответом, внизу что-то стукнуло, словно бы внезапно распахнулась дверь расположенного ниже балкона. Оба они вздрогнули.
      — Государь… — послышался голос Дензиля.
      — Не зови меня так, пока мы вдвоем, — ответил Роланд.
      Томас вспомнил, что терраса эта находится прямо под одним из личных соляриев Роланда. Они с Каде молча переглянулись. Вряд ли каждый из них будет мешать другому подслушивать, подумал Томас.
      — С тобой все в порядке? — спросил Дензиль.
      — И ты еще спрашиваешь об этом?
      Голоса внизу сделались тише, и Томас бесшумно шагнул к перилам, чтобы лучше слышать. Спустя мгновение к нему присоединилась и Каде.
      — Что? Ты еще не успокоился? — В голосе Дензиля угадывалось веселье. Но дело вовсе не стоило усилий.
      — Ты слишком рискуешь. Этого мальчишку тебе следовало оставить в покое. Он просто ничтожество. — Роланд явно забывал, что Аристофан был на год-другой старше его самого.
      — Он оскорбил меня. И тебе следует поблагодарить меня за старания. Он — любовник твоей жены.
      — Все равно ничтожество. А любовники есть у многих замужних женщин в городе. Моя мать имеет любовника. Господь ведает, что у отца моего были худшие привычки…
      — Не глупи. Если тебя не волнует собственная честь, то я не могу забыть про нее.
      Интересно, каким это образом оскорбление, нанесенное Дензилю, может задеть Роланда, удивился Томас. Почему доктор Дубелл вовремя не задал этого вопроса?
      — Иногда мне кажется, что о ней не можешь забыть лишь один ты.
      Дензиль не стал оспаривать подобное утверждение Роланда.
      — Прости, что я расстроил тебя. Но эта сучка-волшебница…
      — Она моя сестра.
      Томас ощутил, как рядом напряглась Каде.
      — А где она была, когда ты больше всего в ней нуждался?
      — Она убежала. Я любил ее, а она бросила меня без малейшего сожаления.
      Каде поежилась, легкое движение передало всю силу внезапной конвульсии. Томас против воли ощутил сочувствие. Роланд был кронпринцем и едва ли мог последовать за сестрой в ссылку; они ведь не дети, спасающиеся от жестокого хозяина. Ну а возможности остаться в городе Каде была лишена по приказу Равенны.
      Девушка отодвинулась, словно собираясь уйти. Повинуясь порыву, Томас положил свою ладонь на ее руку, лежавшую на ограде, и фейри застыла на месте. В этот миг, должно быть, целая армия не смогла бы удержать Каде, однако ласковое прикосновение сделало свое дело.
      — И кто же остался с тобой? — спросил Дензиль.
      — Ты. Иначе бы я умер в одиночестве.
      — Ну и отлично. Значит, у тебя была не только она.
      Наступило молчание, потом вдруг скрипнула дверь — один из мужчин отворил ее.
      Томас выпустил руку Каде, и она исчезла в сводчатом коридоре.

      Каде почувствовала, что очень нуждается в чьем-либо обществе. Насколько ей было известно, лишь Фалаиса могла бы захотеть встретиться с сестрой короля; однако Каде знала о хандре, в которую сейчас погрузилась Фалаиса. Покои королевы располагались на пятом уровне Королевского бастиона, и, когда Каде поднялась на лестничную площадку, уже первая прихожая показалась ей растревоженным муравейником. Взад и вперед сновали служанки и благородные дамы, гвардейцы королевы сгрудились перед дверью. Не очень-то многообещающая для меня картина, рассудила Каде. Чего уж она не хотела совсем, так это породить новую сенсацию, поэтому Каде осторожно спустилась по лестнице, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза.
      На следующей лестнице находился вход в старинную галерею — некое подобие дверей Кафедрального собора, — и она остановилась перед резными дубовыми створками, украшенными ивовой листвой и райскими птицами. В этом зале хранились портреты членов династии — «сидела под замком семейка», как выразился некогда кто-то из придворных.
      Помедлив, Каде вступила внутрь. Там царил холодок, рожденный мрамором, деревом ценных пород, прикрывающим каменные стены, и позолотой рам, а также дух общего запустения, свойственный нежилым помещениям. Масляные фонари освещали предков, дальних родственников — знаменитостей нынешних и минувших веков. Эти портреты Каде миновала, едва удостоив их беглого взгляда. Сюда приходили смотреть, пожалуй, лишь на одну группу портретов. Тех, где членов королевской семьи рисовал Греанко.
      Другие художники тоже писали королей, и портреты их кисти развешивали по дворцу или дарили отличившимся дворянам, однако работы Греанко принадлежали к другому разряду. Художник этот, седьмой сын седьмого сына, половиной разума пребывал в ином мире. И портреты его, случалось, открывали душу изображенного на них чародея. К счастью Греанко, это просто привораживало Равенну и членов ее семьи, продержавших живописца при дворе дольше, чем с ним возились бы в другом месте.
      Хотя Каде заранее знала эффект и ей уже приводилось ощущать его, это не помогло: как только она стала перед этими изображенными на холсте глазами, мурашки побежали по ее спине. Ей все казалось, что за ней следят люди, исчезавшие, как только она к ним поворачивалась. Перед полотнами Греанко так ощущал себя всякий человек, наделенный хотя бы минимальной чувствительностью; однако для нервной Каде впечатление было чересчур ярким.
      Она остановилась перед портретами старых королей, отца и деда Равенны, принадлежавшими кисти Греанко. Жесткие глаза сурово глядели на нее, сила личности этих людей увлекала, словно быстрое течение. Обоих королей-воинов со всех сторон осаждали враги, и портреты предков в первую очередь говорили об их коварстве и силе. Вне сомнения, они сочли бы Равенну достойной наследницей, отголоски ее черт звучали в их лицах. Но что бы сказали они о Роланде, подумала Каде, или о ней самой, кстати? Скорее всего не похвалили бы, решила она. Непонятно было, почему отец Равенны передал власть не ей, а Фулстану. Быть может, он не доверял дочери или ошибочно принял независимость за своеволие. Каде слышала, что Фулстан всегда старался наивыгоднейшим образом представить себя своему тестю. Впрочем, это было не важно. Королевством фактически правила именно Равенна. Мы все совершаем ошибки, безмолвно обратилась Каде к портрету, но иным приходится терпеть их последствия.
      Далее следовали парадные портреты прочих родственников и придворных, которых она, наверное, знала… генералов и государственных деятелей, расхаживавших в этих палатах, когда она была еще ребенком, и давно скончавшихся. Но как и детей, с которыми она играла до тех пор, пока отец ее не подыскал причину сослать их вместе с семьей, Каде представляла лишь неясные лица придворных и почти не могла вспомнить имен.
      Она обошла колонну и обнаружила перед собой портрет Фулстана в расцвете сил. К собственному удивлению, Каде могла смотреть на него, ничего не испытывая: Греанко изобразил на холсте вытертую грифельную доску, слабый сосуд, еще не попавший под те напряжения, что впоследствии исказят его форму. Художник верно передал симпатичное лицо, густые каштановые волосы, широко посаженные голубые глаза, однако каким-то образом умудрился запечатлеть преходящую суть этой персоны, не преображенной характером и неспособной сохранить благородство до старости. Поздний портрет состарившегося разочарованного мужчины, по слухам, висел в спальне Равенны и то лишь потому, что вдова, как утверждали, сказала, будто не может представить себе лучшего места… Пусть себе любуется со стенки.
      Каде вспомнила, что в вечер, отмеченный убийством разбушевавшегося Арлекина, Дензиль упомянул о том, что отец ее заболел и скончался подозрительно быстро, и ощутила странную смесь вины и триумфа. Все эти годы она уверяла себя в том, что вызвала смерть Фулстана той самой еще неловкой силой, что выбила стекла в Кафедральном соборе, поскольку, убегая из монастыря монелиток, всем сердцем желала ему смерти. Однако она побаивалась подобных мыслей. Хотелось бы думать, что чары ее поддаются хоть какой-нибудь узде в отличие от жуткой магии фейри. Недостаток власти над ними можно было восполнить лишь упорным трудом, и лучше бы ей сейчас тихо сидеть за учебой в Нокме, а не сеять здесь смятение.
      Далее находился детский портрет Роланда. Более известный — и более слабый — портрет работы Ависьона висел внизу, на самом выгодном месте. Ни королевский кафтан, ни мантия, ни скипетр и длань правосудия не помешали Греанко изобразить эти перепуганные глаза.
      Пройдя чуточку дальше, она неожиданно оказалась перед собственным изображением. Могла бы и догадаться, подумала Каде. Равенна не позволила бы Роланду спалить даже тряпицу, которой Греанко вытирал свои кисти, чего уж там говорить о портрете.
      Увидев эту картину впервые, так давно написанную, она расстроилась: портрет великолепно выдавал ее застенчивость и тревогу. Ныне же она поняла, что на самом деле ее лицо выражало боль. «Так вот какой я была, — подумала Каде, — а мне казалось, что прошлое уже забыто».
      Каде поняла и то, почему Равенна упрятала портрет после его завершения. Он укорял. Однако трудно было представить, как именно он попал сюда.
      Чуть отступив, чтобы видеть оба портрета — свой и Роланда, — она подумала: «Неужели я убежала? Тогда мне казалось, что я славно спаслась. А что случилось бы, останься я во дворце? Ничего… а может быть, все». Она не могла вспомнить о том, чтобы сердилась на Роланда, когда ее отправили в монастырь. Она ощутила, что тоже помогла своему братцу сделаться таким, каким его так точно изображал портрет Греанко, и ей не понравилось это. «Надо уходить отсюда сегодня же ночью. Все складывается совершенно не так, как представлялось, и я здесь просто мешаю. Можно надеяться, что после нашей нынешней встречи они навсегда перестанут бояться меня». Каде вспомнила тот жаркий канун Иванова дня, когда сила сама собой хлынула из нее, словно из переполненного сосуда. Кафедральный собор ничем не раздражал ее; более того, ей было жаль цветных стекол, но силы вмиг вырвались из-под контроля. Она уже творила простейшие чары под присмотром Галена Дубелла, но в тот день сила впервые мощно восстала в ней, впервые она сумела направить ее собственной волей. Это было чудесно. Однако такое случилось первый и единственный раз. Ей более не удавалось непринужденно достичь подобной силы. Единственная дорога к ней пролегала через усердные занятия, и Каде отдала годы, чтобы овладеть собственными способностями, хотя это никогда не давалось ей легко. Быть может, она позволила трудному людскому чародейству отступить на второй план перед легким могуществом фейри.
      Каде уже хотела уйти, однако, повернувшись, заметила, что пропустила картины, развешанные на противоположной стене галереи. Одна из них сразу же привлекла ее внимание. Мимо работ Греанко невозможно было равнодушно пройти, однако эта сразу притягивала к себе. Групповой портрет изображал молодую Равенну среди приближенных офицеров гвардии. Королева сидела в центре, облаченная в мантию, сочетавшую черный бархат с огненным шелком, бриллиантовая роза украшала грудь. Томас прислонился к креслу сбоку и чуть позади, остальные гвардейцы окружали их, красивые и задиристые.
      Каде не помнила этого портрета. Значит, он был написан уже после того, как она оставила двор. Написан, чтобы запечатлеть победителей в бишранской войне, когда Равенне удалось наконец прекратить многолетний конфликт. Было странно, что картина находится здесь, а не где-нибудь внизу, но даже норовистая королева не могла пойти на скандал, выставив свой портрет с группой молодых людей на глаза постылому мужу. Однако в нем была истинная Равенна, Греанко сумел передать ее суть. Во время войны Равенна много ездила вдоль спорных границ в компании своих гвардейцев и пары служанок. Однако, зная королеву, можно было сказать, что скорее она приглядывала за своими женщинами, чем они за ней. Среди епископов находились ее противники, и в стране полагали, что церковь чересчур уж интересуется личной жизнью людей; Земельный закон нисколько не волновали нарушения супружеской верности, а еще менее века назад королевы открыто заводили любовников среди своих гвардейцев.
      Законы земельного права позволяли Равенне сохранить командование гвардией, вместо того чтобы передать его Фалаисе после венчания юной королевы. Земельный закон не допускал передачи или наследования личных телохранителей без согласия их господина, ну а Равенна умела заставлять законы и обстоятельства служить своей выгоде.
      Надо бы научиться этому, решила Каде, однако у фейри законов было немного, и еще меньшее число их имело смысл. Подобно здешнему двору обитатели королевства фей сражались, строили козни и без смущения наносили друг другу удары в спину, однако фейри лишены души, и страсти их мелки и ничтожны. Исход всех этих игр на деле был им безразличен, там не было ничего подобного прочному доверию, отраженному на этом портрете.
      «Идиотка, ты становишься сентиментальной».
      Она обернулась и затаила дыхание при виде следующего портрета. Это был Томас Бонифас, также в неофициальном костюме. Для Греанко портрет был слишком уклончив и неясен. Хотя Томас был лет на десять старше Дензиля, в них чувствовалось много общего: высокомерие, чувственность и понимание собственной значимости… Волки, напялившие шкурку болонки. Однако находившийся перед ней портрет свидетельствовал, что надменность у капитана смягчалась ироничностью нрава.
      Традиции требовали, чтобы капитаны гвардии королевы, как и наставники рыцарей-альбонцев, отрекались от всяких семейных связей, отдавая таким образом всю свою верность короне. Непотизм [Протекция, оказываемая родне, семейственность] и родственные связи допускались, лишь если речь шла о прочих вельможах, служивших при дворе; обе же эти должности считались чрезвычайно важными. Каде вспомнила, что Ренье прежде был каким-то там герцогом и, передав свой титул и владения младшему брату, занял свое место при Роланде. Томас прежде называл себя виконтом Бонифасом.
      Обе почетные должности приносили своим владельцам огромное состояние и богатые земли; однако их нельзя было передавать по наследству. Вместе с должностью все богатства принимал следующий обладатель. Те из наследников альбонцев, кому случалось дожить до отставки, обычно производились в герцоги и получали доходные поместья. Предписывалось, что подобная награда полагается отставному капитану гвардии королевы, однако во всей недавней истории они без исключения принимали смерть на посту.
      Каде как-то разом поняла, что и Томас Бонифас, должно быть, рассчитывает на подобную участь. Если он переживет Равенну, то положение его при дворе резко ухудшится. Роланд и Дензиль настроены против него, а Фалаиса беспомощна настолько, что не умеет защитить даже себя. Об этом-то и говорил портрет, поняла теперь Каде. Перед ней было лицо мужчины, служащего короне и знающего, что в будущем его ждет насильственная смерть… Этому человеку вовсе не нравилось убивать людей, главным преступлением которых была проявленная глупость.
      Каде отвернулась и решительным шагом направилась к лестнице, твердя себе на ходу: «Не знаю, зачем мне это нужно, он даже и не нравится мне нисколечко, ну ни чуть-чуть».
      Тут гнетущая нервозность, все время мучившая ее, выкристаллизовалась в страх, и она остановилась в дверях. Сердце Каде трепетало, она глубоко вздохнула, приложила руку к груди и попыталась понять причины тревоги. Что-то не так. Что-то случилось. Она заставила себя шагнуть вперед, направляясь вниз по лестнице: «Мне надо попасть к Галену».
      — А что за человек этот Грандье? — спросил Томас.
      Гален Дубелл, стоявший на коленях напротив ниши в стене, молчал и достаточно долго обдумывал этот вопрос.
      — Это человек гонимый, — ответил он наконец, серьезными глазами поглядев на капитана, — и страдающий. Хуже врага не придумаешь.
      Они опустились в один из глубоких подвалов Старого Дворца. Грубый влажный камень стен чуть поблескивал в колеблющемся свете заключенной в фонарь свечи. Широкие каменные опоры принимали на себя вес сводчатых потолков, теряющихся во тьме над головой. Грязный, замусоренный соломой пол был уставлен разбитыми или пустыми бочками, ящиками, непонятными изделиями из железа. Изветшавшие и забытые осадные машины, в неведомые времена спущенные в подвал через люки, в полумраке казались скелетами извлеченных на берег морских чудищ. Трое гвардейцев королевы, которым Томас предписал следить за Дубеллом, когда работа уводила старика в заброшенные уголки дворца, скитались где-то на краю видимости; они пытались разом одолеть скуку и беспокойство, сохраняя при этом внешнюю невозмутимость.
      Чтобы определить, что именно произошло с ограждающими чарами, Дубелл занялся обследованием камней-оберегов, погребенных в различных точках внутри дворца. Еще он намеревался переместить ключ-камень. Извлечь его из нынешнего места можно было с помощью Томаса и присутствующих гвардейцев, однако чародей должен был в одиночестве доставить камень к новому местонахождению. Томаса вовсе не радовало, что Дубелл без охраны понесет его через подземелье, однако безопасность ключ-камня обеспечивалась именно его безымянностью… тем, что он скрывался среди сотен прочих камней-оберегов. Точное положение его будет знать один только Дубелл.
      Тщательно обследовав блеклый яйцевидный оберегающий камень, Дубелл вернул его в нишу и замазал глиной из ведерка, которое таскал мальчишка-слуга, против собственного желания попавший в помощники к чародею.
      — И чем же он гоним? — осведомился Томас.
      — Собственной греховностью. — Дубелл неловко поднялся на ноги, и они направились к колоннам, поддерживавшим середину похожего на пещеру подвала; мальчишка плелся последним.
      В погребе было сыро, однако в воздухе — не холодном и не теплом — не чувствовалось затхлости, словно бы воздуховоды в толстенных стенах Старого Дворца доходили и до потолка подземелья.
      Томас отправился сюда разыскивать Дубелла, чтобы узнать у чародея новые обстоятельства смерти Гамбина, однако тот не сумел установить ни причин гибели шпиона, ни того, как именно она произошла. Теперь капитану нужно было бы вернуться в казарму цистериан, где содержались задержанные, чтобы начать допрашивать Донтана, однако Томас мог что-то узнать о Грандье лишь у Дубелла, и капитан стремился выяснить все возможное.
      — Не понимаю, почему прежние грехи могут заставить его повернуть против нас. Здесь не Бишра. Если чародей или ведьма украдет что-нибудь у соседа или убьет его, виновный подлежит казни за преступления, а не за занятия магией, — сказал Томас.
      — Это, конечно, трудно понять. Во-первых, почему он вообще здесь оказался? Мы в Лодуне считали, что он никогда не переходил наши границы, хотя отец его действительно родом из Иль-Рьена. И следовательно, корона никогда не обвиняла его в преступлениях — справедливо или нет. А это, к несчастью, заставляет меня предполагать, что у него есть личная неприязнь к нашему городу, и тут уже мы немногим можем воспрепятствовать ему.
      Томас покачал головой:
      — Не могу согласиться с вами. Один из членов философской академии этого города изобрел механизм, способный складывать числа, если поворачивать рычажки снаружи. Услышав об этом, генеральный инквизитор в Бишре объявил ученого слугой дьявола. И если он когда-нибудь пересечет границу этой страны, его ждет верная смерть. Если Грандье видит в себе подобного школяра, почему же он не может из-за границы поддавать жару бишранской короне?
      — Бесспорно, подобное поведение было бы более понятным. — Дубелл помедлил, обдумывая новую идею. — Если только кто-то не заплатил ему за обращение против нас.
      — Мы думали об этом. — Церкви в Бишре, в которых творился суд инквизиции, осаждали толпы обвиняющих друг друга в колдовстве… Эти люди видели демонов буквально в тени любого куста. Если бы оказалось, что бишранская корона прибегла к услугам человека, осужденного на казнь за черную магию и бежавшего из-под стражи, волнение не удалось бы утихомирить и за несколько недель. Томас задумчиво постучал по камню. Надо подумать, как переправить этот слух за рубеж. — Грандье мог это сделать, если ему предложили нечто необходимое.
      — Не знаю. На его месте я бы посчитал свою ссору с правительством непримиримой.
      — Нанять его могли не только бишранцы. — Томас не имел никакого желания упоминать тех, кто находился много ближе, чем Бишра, а уж тем более в присутствии Галена Дубелла. — А вы никогда не слышали об этом Донтане?
      — Во всяком случае, не в связи с Урбейном Грандье. Вообще-то говоря, почти ничего. Яд, которым опоили Лестрака, прежде чем погрузить человека в предсмертное забвение, вызывает иллюзии и галлюцинации. Он мог и оговорить Донтана.
      Томас не сомневался в обратном. Лестрак был слишком волевым, предательство разгневало его.
      — Каде была совершенно уверена в том, что он побывал в той комнате, где остался Лестрак. Она заставила его лицо появиться в лужице вина.
      — Ну это не совсем надежный метод. Каде… — Дубелл помедлил, бесспорно, блестяще одарена, хотя и несколько странным образом. Однако она склонна излишне доверяться своему воображению.
      Томас, также видевший в Дубелле блестящее, но странное дарование, воздержался от комментариев.
      Старик волшебник остановился возле одной из массивных опор и указал на выбитую квадратную полость, ныне замазанную глиной.
      — Вот здесь и находится ключ-камень. Я уже подготовил для него новое место и перенесу достаточно быстро. Так, чтобы не вызвать едва заметного ухудшения в действии оберегов.
      Томас пригнулся, чтобы повнимательнее разглядеть глиняную пломбу.
      — Она совсем свежая. Вы уже были здесь?
      — Нет. — Охваченный тревогой Дубелл пригнулся и начал отковыривать глину. — Быть может, доктор Сюрьете… Боже, а если так и было все время…
      Раздался такой взрыв, как если бы прямо над их головами выстрелила пушка. Каменные опоры дрогнули, вниз посыпался град песка и щебенки. Томас распрямился и вдруг пошатнулся, когда почва ушла из-под его ног. Оглушенный грохотом, он ждал, пока успокоится тысячепудовая толща тяжелого камня. Томас и гвардейцы обменялись короткими взглядами.
      — Что… — прошептал Басера.
      Сотрясение заставило Дубелла опрокинуться навзничь, но, вновь присев на корточки, чародей начал по-прежнему ковырять слой глины. Наконец он рассыпался, и волшебник запустил руку в полость.
      — Пусто, — проговорил Дубелл и принялся проклинать Грандье.
      Томас поднял старика на ноги.
      — Вперед, — сказал он, и гвардейцы бегом направились к лестнице. Должно быть, это городской арсенал, решил он.
      Два длинных каменных сооружения, в которых хранился порох, располагались за внутренней стеной — на противоположной стороне от галерейного крыла. Но даже если оба они взорвались одновременно… Нет, подобный взрыв не может произойти случайно; на дворец напали снаружи или изнутри. Томас попытался вспомнить, кто именно дежурит сейчас наверху и где должна находиться Равенна.
      Они добрались до лестницы, укрывавшейся во тьме на дальней стороне подземелья. Узкая спираль, насколько было видно, без преград уходила вверх.
      Томас приказал:
      — Зарядите свои пистолеты.
      Пока гвардейцы спешно, чему помогал долгий опыт, заряжали оружие, Дубелл взял в руки фонарь и с тревогой поглядел вверх. Закрывая крышку над полкой своего второго кремневого пистолета и потом пряча его за пояс, Томас уже ощущал известное спокойствие. Если такой небольшой отряд намеревается добиться хоть какой-нибудь цели, ошибок быть не должно.
      Капитан направился вверх по лестнице, остальные поторопились за ним. Четыре этажа казались почти что бесконечными.
      Едва поднявшись на второй из них, они услышали крик позади, и Томас обернулся. На ступенях, держась за бок, корчился Тревиль. Над ним стояло создание, явившееся из ночного кошмара: подобие человека покрывала мерзкая серая кожа, едва прикрытая какими-то бурыми лохмотьями, голову венчала встрепанная копна жирных волос. Казалось, что, застыв на месте, люди долго разглядывали эту тварь, хотя на деле противостояние продлилось какую-то половину сердцебиения, — мерзкое исчадие даже не получило возможности шевельнуться. Шедший сзади Басера ударил шпагой и поднял ее вверх для нового удара, а Мартин в это время бросился сверху, едва не наткнувшись на шпагу первого.
      Дубелл прижался к стене, чтобы Томас смог вернуться назад. Оба гвардейца, стараясь держаться подальше, в смятении смотрели вниз на поверженного врага. Томасу даже пришлось отодвинуть Мартина, чтобы увидеть тварь.
      Узкое лицо искажала мука, таким мог быть узник, проведший в заточении долгое время. Рана в груди, оставленная клинком Басера, была окровавлена и обожжена, словно бы лезвие успело докрасна раскалиться.
      Спустившийся бочком вниз Дубелл уже помогал Тревилю сесть. Томас подобрал меч, которым воспользовалась нечисть, короткий и узкий бронзовый клинок со злыми острыми лезвиями. Против стали не защитишься, она годится и для человеческой плоти.
      — Он сидел наверху, над нами, капитан, — доложил Басера.
      — Что это такое? — спросил Томас у Дубелла.
      — Фейри, только непонятно, какой разновидности. — Обработав рану Тревиля, чародей посмотрел вверх. — Если ключ-камень удален из сети несколько часов назад, ограждения уже начали отходить от внешней поверхности стен. Эти твари, должно быть, дожидались, пока появятся отверстия подходящего размера. Если это нападение многочисленного войска…
      Томас ощутил, что все вокруг обратили к нему свои взоры. Поглядев вниз на Тревиля, он спросил:
      — Ты можешь идти?
      — Отсюда просто побегу, — болезненно улыбнулся тот.
      — Хорошо. — Томас оглядел остальных. — Тогда вперед, господа.
      Дубелл помог Тревилю подняться, а потом ухватил за шкирку мальчишку-слугу:
      — Эй, парень, не отставай и держи лампу повыше.
      Поднимая фонарь трясущейся рукой, тот пробормотал:
      — Слушаюсь, сэр.
      В лестничном колодце становилось теплее; это могло означать, что выход наверху перекрыт, или же в здании вспыхнул пожар, или, наконец, что оно вовсе рухнуло. Возможно, работа Каде. Она могла задумать нечто похожее, подумал Томас, не ведая, почему эта мысль так рассердила его. Каде ведь ничего не обещала капитану гвардии королевы.
      Наконец последний поворот привел Томаса к деревянной двери, сквозь которую они попали на лестницу. В коридоре потемнело, проход перекрыл завал штукатурки и досок, рухнувших с потолка. Над осыпью виднелся свет следующего фонаря.
      Томас поднялся на завал и бросил вперед осторожный взгляд. Там оказался коридор, одна стена которого стояла нетронутой, прочее же являло теперь поверхность природного камня. Источник освещения скрывался за следующим углом, Томас припомнил расположение Старого Дворца и решил, что они находятся возле нижних кухонь и кладовых. Отсюда можно было уйти многими путями, и, конечно же, не все они перекрыты.
      — Я разобрался, — сказал он остальным. — Нам сюда.
      Тревиль не без труда перебрался в коридор, болезненная рана мешала ему двигаться. Когда Томас подал Руку Дубеллу, чтобы помочь старику, Басера поспешно знаком велел всем молчать. Сделав еще несколько шагов вперед, гвардеец прислушался.
      — Слышите? — прошептал он.
      Все сразу услышали голоса; где-то впереди были люди. Звуки эти на миг ободрили гвардейцев: не они одни пережили чудовищную катастрофу; однако неровный далекий говор сменился криками, над которыми взмыл отчаянный женский визг.
      — Берегите заряды, — велел всем Томас. Невысказанная им мысль отразилась на всех лицах. — Потому что никто не знает, что ждет нас наверху…
      Миновав коридор, они вбежали в просторную, но невысокую кладовую. Зажатая в уголке горстка мужчин и женщин чем попало: факелами, дубинами и прочим — отбивалась от мерзкого народца. Заметив гвардейцев, фейри немедленно бросились и на них. Первому, размахивающему бронзовым мечом, брюхо вспорола шпага Томаса. Сбоку выставился второй бронзовый меч; отбив его, капитан вонзил клинок в грудь незадачливого владельца.
      Один из фейри перевернул лампу, почти лишив света все помещение. «Итак, эти создания видят во тьме, — размышлял Томас, отбивая очередную атаку. — Как жаль, что мы не умеем этого».
      Дубелл что-то выкрикнул и хлопнул в ладоши. В тот же самый миг над его головой появился яркий светящийся шарик, сразу озаривший всю комнату белым сиянием.
      Кто-то сзади ухватил Томаса за руку и развернул его. Для столь иссохшего создания его силу можно было считать удивительной. Капитан ударил в тощую физиономию тяжелым эфесом, и тварь с воплем упала.
      Повернувшись, Томас заметил, как из коридора, которым гвардейцы пришли сюда, появилось еще трое фейри. Адовы отродья, должно быть, следовали по той же лестнице. Один из них напал сзади на раненого Тревиля, и тот уже лежал окровавленным на земле. Перепрыгнув через раненого друга, Мартин ударом кулака отбросил нечисть и, когда она отшатнулась, пронзил ее шпагой.
      Поблизости еще один из фейри сцепился с Дубеллом, пытаясь достать мечом до лица старика, однако чародей удерживал его. Воспользовавшись весом, он даже притиснул противника к стене. Шагнув за спину Дубелла, Томас сказал:
      — Простите, доктор, — и одним ударом прикончил нападавшего.
      Все фейри в комнате были повержены. Чародейский огонек над головой Дубелла сразу погас, как только слуги зажгли светильники; привычный желтый мерцающий свет сменил странно ровное белое свечение.
      — Капитан, — произнес возле него запыхавшийся голос, и, обернувшись, Томас увидел Берхэма. Слуга успел вооружиться грубой, но вполне эффективной железной дубинкой. — Капитан, в зале у круглой лестницы идет бой, мы слыхали несколько выстрелов. Туда мы и шли.
      — Хорошо. — Томас на всякий случай спросил: — А ты не знаешь, что произошло?
      — Нет, сэр, не могу знать. — Повесть Берхэма напоминала их собственную. Дела привели его вниз, и тут приключился взрыв. Как ветеран последней войны, он покорился привычке, собрал уцелевших, вооружил мужчин и женщин тем, что подвернулось под руку, и отправился, чтобы присоединиться к организованному сопротивлению.
      Едва Берхэм договорил, подошедший Мартин горестно промолвил:
      — Доктор Дубелл сказал, что Тревиль скончался. Эти ублюдки бросаются на раненых, точно волки.
      — Да, — негромко ответил сержант, оборачиваясь к телам своих спутников, не сумевших пережить нападение. — Я это заметил.
      — Возьмите его шпагу и передайте Дубеллу. Пусть Берхэм возьмет себе пистолеты. За телами мы вернемся, когда наведем порядок во дворце, приказал Томас, думая про себя: «Должно быть, я кажусь одуревшим от оптимизма».
      Но все вокруг ждали именно этих слов. Увидев, что распоряжение выполняется, Томас отправился к волшебнику, все еще стоявшему на коленях возле Тревиля. Поглядев на капитана, Дубелл еле вымолвил:
      — Мне очень жаль.
      — Вы ни в чем не виноваты.
      — Мне это совсем не нравится. Еще одна проклятая война.
      «Еще одна проклятая война, — подумал Томас. — Бишранское войско сражалось с нами два десятилетия, но и близко сюда не подступало».
      Они повернулись к остальным. Басера, склонившись над распоротым Томасом фейри, кончиком меча тыкал во внутренности.
      — А знаете, похоже на человека.
      — Вы правы. Жаль, у меня нет при себе очков. — Дубелл внимательно поглядел на убитое создание и промолвил: — Так я и думал.
      — Что это? — спросил Томас.
      — Двор Неблагий, или Дикая Охота, как их чаще зовут. Во время ночного буйства они захватывают в плен людей, которых потом и используют в нападениях. — Увидев подошедшего Мартина, передававшего ему шпагу Тревиля, чародей умолк. Он посмотрел на оружие, словно бы не сознавая, что это такое, а потом сказал:
      — Да, конечно.
      — А что же заставило людей превращаться в дикое стадо? — Томас ткнул труп носком сапога.
      — Длительное пребывание в Дикой Охоте. Пленники делаются подобными демонам. Железо становится для них ядом. Они получают некоторые способности от фейри, но при этом утрачивают свои души.
      Все в комнате молча слушали его. Слуги не отводили встревоженных глаз на побледневших, покрытых синяками лицах.
      Что-то толкнуло Томаса в локоть, и, взглянув вниз, он заметил мальчишку-слугу, каким-то образом уцелевшего во всей потасовке; теперь он с интересом разглядывал труп фейри.
      — Берхэм, — сказал Томас. — Возьми его к себе.
      — Да, сэр, — ответил старший слуга, резко махнувший мальчику. Уйди-ка оттуда, парнишка, пока не вляпался в какую-нибудь беду.
      Сегодня во дворце будет слишком много растерянных людей и слишком мало берхэмов, способных организовать их. Безоружная челядь и слуги; дети, не умеющие клинком защитить себя; дамы, просто не способные взять в руки оружие.
      — Надо идти, — устало пробормотал Томас.
      Каде находилась на лестнице в Королевском бастионе, когда взрыв потряс Старый Дворец. Она вцепилась в перила, когда стены задрожали вместе со всеми соседними сооружениями. По лестничному колодцу пахнул ветер; вонь, которую он принес, заставила ее скривиться. Дрожь прекратилась, и балки, поддерживающие лестницу, смущенно крякнули, но удар выдержали. Внезапный порыв ветра стих вместе с отголосками взрыва, оставив за собой запах пыли, стоячей воды и смерти.
      Это не обереги, в смятении сказала себе Каде.
      Оказалось, что все подножие лестницы перекрыто обезумевшей от страха толпой слуг и дворцового люда, и ей пришлось подняться на этаж, чтобы обойти их задними коридорами. Теперь уже запахло дымом — свалившиеся при толчке свечи и лампы рождали пожары.
      Добравшись до длинной галереи, связывающей бастион со Старым Дворцом, Каде обнаружила в нем мрак и хаос.
      Возле дверей толпились альбонские рыцари, Ренье выкрикивал приказы. Кто-то орал, покрывая шум.
      — Если немедленно не послать их помочь бороться с огнем, им же самим будет некуда отступать!
      Каде нырнула в толпу, проскользнув мимо облаченной в броню руки прежде, чем та успела задержать ее, и оказалась на просторном балконе огромной винтовой лестницы, спускавшейся в Большой зал Старого Дворца.
      Там шло истинное сражение.
      Широкие ступени разделяли Большой зал на два уровня, по ним и пролегала линия боя. Наваленные наверху этой лестницы обломки, ящики и предметы мебели служили прикрытием обороняющимся. Вместе с гвардейцами королевы, несколькими альбонскими рыцарями и цистерианами баррикады защищали растрепанные придворные, слуги, либо подобравшие оружие, либо, пригнувшись позади сражающихся, перезаряжавшие их пистолеты. Нижнюю часть зала затопила буквально осязаемая неестественная тьма, из которой вылетали стрелы с бронзовыми наконечниками, о смертоносности которых свидетельствовали распростертые на полу трупы.
      Каде бросилась вниз, положив руку на широкий поручень. Редкие факелы выхватывали из тьмы ухмыляющиеся зверские рожи, которыми была украшена центральная колонна лестницы, придавая кошмарный оттенок всему происходящему. В обратную сторону поднимались беженцы — дворцовый люд и раненые гвардейцы.
      Приблизившись, она начала кое-что различать под покровом мрака, чего не могли сделать защитники баррикады. Тьма шевелилась; в ней появлялись искаженные лица, текучие силуэты — животных или частично человеческие. Должно быть, исчезло ограждение, по крайней мере над Старым Дворцом и галерейным крылом, иначе эта тварь не проникла бы сюда, подумала Каде, заставляя себя спуститься по лестнице к той полной хаоса тьме, что окутала нижнюю часть зала. Но что привлекло их сюда? Это был Двор Неблагий, правители черных фейри, нечисть, питающаяся кровью и ужасом… ночные твари, странствующие в стае Дикой Охоты, ловцы людей, губители всего живого, что встречалось на их пути. Как утверждали священники, в темные ветреные ночи они носились по небу и, окруженные погибшими душами, повсюду сеяли разрушения.
      Внизу Каде направилась к баррикаде, уклоняясь от бегущих силуэтов, игнорируя удивленные узнающие взгляды. Приблизившись к поспешно возведенной стене из поломанной мебели, она попыталась поглядеть сквозь нее и услышала:
      — …если это не сама королева Воздуха и Тьмы…
      Мягкий шипящий голос вполне отчетливо раздавался позади всего шума. Это был Эвадн, один из принцев Двора Неблагого. Особа менее чувствительная могла бы назвать его симпатичным, даже невзирая на пороховую синеву кожи. С тоскливой физиономии дитяти-фейри смотрели насмешливые и совершенно взрослые глаза. Каде ответила:
      — Зрение у тебя не лучше, чем чувство юмора. — Она так и не приняла титул своей матери, о чем Эвадн превосходно знал.
      Он ухмыльнулся, обнажив острые зубы:
      — Почему бы тебе не примкнуть к нам, сестрица? Чем это тебя одарил Благий Двор, что ты хочешь рисковать ради него своей жизнью, вступая в сражение с нами?
      Не обращая внимания на нервную дрожь, Каде расхохоталась. Благий Двор являлся высочайшим среди принадлежащих к потустороннему миру. Правившие там Титания и Оберон тратили немного времени на управление присягнувшими им фейри и проводили свои дни в пирах, радениях, состязаниях и прочих нереальных забавах страны фей. Вольные подданные Благого Двора предпочитали дневной свет и музыку и нечасто бывали опасны людям, разве что из шалости или забывчивости не соизмеряя свои силы с присущей человеку хрупкостью.
      Королева Воздуха и Тьмы не принадлежала ни к тому, ни к другому двору, и Каде не хотелось думать, что случится с равновесием сил в потустороннем мире — она и сама не очень-то разбиралась в нем, — если подобное положение изменится. Эвадн должен быть чрезвычайно уверен в себе, чтобы предложить такое. Она ответила:
      — Двор Благий пока ничем не одарил меня, и это гораздо лучше тех хлопот, которые ты мне приносишь. Почему ты решил, что я соглашусь рискнуть встать на чью-либо сторону?
      На лице его изобразилась самая откровенная насмешка.
      — Сейчас воинство становится все сильнее. Жалкие заслоны смертных отброшены, и ты не можешь остановить нас. Я уничтожу тебя.
      — Посулы, опять пустые посулы. Кто ваш господин? Урбейн Грандье?
      Глаза его сделались жесткими:
      — У нас нет господина.
      — Я передам ему твои слова при встрече.
      Эвадн отступил назад в столь глубокий мрак, что в него не могли проникнуть даже глаза Каде.
      — Я рассчитываю, — прошептал он, — что ты…
      Припав к полу, Каде подолом платья стерла с него пыль. Эвадн навел ее на мысль: могучие обереги просто не могли раствориться в воздухе. Значит, они где-то рядом. И если она сумеет отыскать хотя бы один…
      — Эй, живо убирайся оттуда. — Она подняла глаза и увидела мужчину в одежде цистерианского офицера, вздрогнувшего, едва он узнал ее лицо.
      Каде сказала:
      — Мне нужен мел, воск и обожженный уголь. — Заметив выражение на его лице, она яростно закричала: — Тебе нужна помощь или сам справишься?
      Свободный от обломков коридор привел Томаса вместе со всеми из кладовых прямо к Большому залу.
      Раненые гвардейцы и челядь по огромной винтовой лестнице поднимались к Королевскому бастиону; после усиленной стрельбы из пистолетов и мушкетов в воздухе белой дымкой сгустилась пороховая гарь. Посреди общего смятения Томас обнаружил командира цистериан Вивэна. Шагнув вперед, капитан схватил его за руку:
      — Что мы потеряли?
      Вивэн провел рукой по темным волосам и, казалось бы, не заметил, что ладонь побагровела от крови. Он сказал:
      — Они заняли галерейное крыло и, возможно, всю восточную сторону.
      — А как насчет Королевского бастиона?
      — Он в безопасности. Как и все, что находится за внутренней стеной. Они туда не прошли.
      — Обереги, — проговорил Гален, неожиданно оказавшийся рядом. Ограждения отодвинулись от стен новых сооружений дворца, однако фундаменты старинных домов сами по себе выполняют роль ключ-камня… они и удерживают ограждения.
      Томас кивнул:
      — Хорошо, теперь мы можем вздохнуть. — Более всего ему хотелось шмякнуть Вивэна о стену и с пристрастием выяснить, где находятся сейчас Равенна и Фалаиса, но на дознание не было времени, как не было в нем и смысла. Он знал, что сегодня дежурили Лукас и Гидеон, и теперь оставалось только верить, что его подчиненные сумели доставить обеих королев в безопасное место. Он спросил у командира: — Вы пытались согнать их назад, чтобы потом закрыть осадные двери наверху лестницы?
      — Да. Если отступить прямо сейчас, они надавят вперед, и мы пропали… Но кудесница говорит…
      — Кто?
      — Кудесница сказала, что, если мы предоставим ей сейчас какое-то время, она удержит их, позволив нам отступить.
      — А где она?
      — У баррикады, Томас; они используют ведьмину пульку.
      Эти слова делали понятным зловещий покой трупов, не имеющих видимых ран.
      — Ладно.
      Заметив рваное платье Каде в середине баррикады между двух гвардейцев-цистериан, стрелявших из мушкетов, Томас направился в ее сторону.
      Она уже вычертила на полу какой-то контур и теперь капала на него воском с горящей свечи. При этом Каде что-то непрерывно бормотала. Томас уже решил — заклинания, но, приблизившись, услышал, что она ругается.
      Пригнувшись возле нее, он спросил:
      — Сколько еще?
      Дернув головой, чтобы откинуть волосы с лица, она ответила:
      — Час, день, неделя… откуда мне знать?
      Сквозь баррикаду пролетела бронзовая стрела, звякнувшая об пол между ними. Оба инстинктивно пригнулись, Каде непринужденно заметила:
      — Близко. — И вновь тряхнула волосами. Потянувшись, Томас заправил ее волосы за воротник балахона.
      Не взглянув на него, она пробормотала:
      — Спасибо. — Румянец неторопливо окрасил щеки.
      — Сколько еще? — опять спросил Томас.
      — Недолго. Я почти закончила. Дело в том, что я вызываю оберег. — Она остановилась, когда баррикада содрогнулась под новым натиском. — Торопятся ублюдки.
      — Вызываете оберег? — предложил он продолжить разговор.
      — Да. Его имя Аблеон-Индис, и он должен располагаться над вратами Святой Анны. Но сейчас он лежит наверху Королевского бастиона. И я не знаю почему.
      — Кто-то украл ключ-камень.
      — Проклятие. Тогда вот она и причина; ограждения поновее, лишившись ключ-камня в своей эфирной структуре, уплывают со своих мест, но самые сильные оберегающие чары располагаются в старых частях дворца внутри Королевского бастиона. Они и привлекают к себе смещающиеся ограждения. Она помрачнела. — Во всяком случае, когда я закончу свое дело, Аблеон-Индис упадет на нас. Если мне повезет, он опустится прямо около баррикады. Когда мы отступим, воинство бросится вперед и, угодив в ограждение, получит неприятный сюрприз. Однако Аблеон-Индис почти немедленно начнет свое движение в обратную сторону. Мое заклинание не так сильно, как те чары, что все еще привязывают его к Королевскому бастиону.
      — Итак, у нас будет в лучшем случае несколько мгновений?
      — Да.
      — Этого хватит.
      Они быстро взглянули вверх и ухмыльнулись. Берхэм торопливо подбежал к ним и опустился на колени за баррикадой.
      — Альбонцы расположились у дверей в бастион, сэр, — доложил он.
      — Кто из офицеров сейчас находится там?
      — Насколько я мог видеть, один сэр Ренье. Мне сказали, что если меня впустят, то уже не выпустят назад, поскольку решено собрать всех в бастионе.
      — Хорошо. — Оглядевшись, Томас заметил поблизости Мартина. Жестом подозвав его к себе, капитан сказал: — Найди командира Вивэна, передай, что, когда я дам знак отступать, все должны прекратить пальбу и отправиться вверх по лестнице. Наше отступление прикроют, но ненадолго. — Гвардеец заторопился прочь, и капитан приказал Берхэму: — А ты передашь заряжальщикам, чтобы успели увести отсюда всех раненых, прежде чем нам придется отступать.
      — Да, капитан, — отчеканил Берхэм. — Господней милостью у нас все получится.
      Слуга направился к заряжальщикам, и Томас заметил движение на другом конце зала: из огромного очага черным облаком повалила сажа.
      Вскочив, Томас направился к камину; по его трубе кто-то спускался.
      Оказавшись рядом, он увидел, что из-под каминной доски уже высовывается вполне конская голова — по величине и по форме. Но глаза ее остекленели и побелели, и весь вид был таков, словно шкуру этой твари сдирали тупым ножом. Зубы-то были львиными. Томас извлек пистолет, но, пока он взводил курок, тварь успела выскочить из камина и набросилась на группу людей, перезаряжавших мушкеты. Раскачивая из стороны в сторону огромной головой, она терзала зубами разбегавшихся людей.
      Оказавшись на месте событий с обнаженной шпагой в руке, Томас рубанул по боку нечисти. Когда существо обернулось, он вогнал острие в горло врагу. Тварь пошатнулась, а потом повалилась вперед, увлекая Томаса за собой.
      Из камина уже выбиралось второе чудище. Выронив шпагу, Томас взвел курок, положил пистолет на сгиб руки и выстрелил.
      Пуля поразила тварь в широкую грудь, не промахнулись и еще трое стрелков из разных концов зала, а какой-то мазила угодил в каминную доску. Нечисть рухнула прямо на месте.
      Появившийся рядом с Томасом Гален Дубелл нацелился на камин и взмахнул рукой. Тварь вспыхнула, словно ее облили смолой, языки пламени взмыли, уходя в дымоход.
      — Это задержит их на какое-то время, — выдохнул чародей.
      Поднявшийся на ноги Томас, уперевшись ногой в шею фейри-коня, вырвал клинок и спросил:
      — Вы можете помочь Каде?
      — Нет, все, что я могу сделать, лишь воспрепятствует ее усилиям… тогда все мы погибнем. — Он печально улыбнулся. — Но я могу задержать врага и тем самым предоставить ей больше времени.
      Чародей направился прочь, и, поглядев ему в спину, Томас подумал: «Несчастья словно следуют за тобой».
      Когда заряжающие бросились уносить раненых, фейри повалили к баррикаде, и Томас присоединился к ее защитникам.
      Из облака тьмы возникали кошмарные рожи, их отгоняли круглыми пулями и острыми пиками… жуткие звери с изувеченным телом и полными злобы и ума глазами, твари со странно человеческими и изуродованными лицами, и обличья, вовсе не чуждые людскому глазу, исчезавшие даже быстрее, чем их удавалось разглядеть. Их визг и стенания перемешивались с грохотом мушкетных и пистолетных выстрелов в оглушительной какофонии.
      Томас успел забыть о времени, когда Вивэн потянул его за руку:
      — Она готова.
      Томас огляделся. Раненые и беглецы уже исчезли наверху лестницы, командир Вивэн отослал следом за ними и заряжающих. Томас сказал:
      — Передайте всем: когда я отдам приказ, пусть все перестают стрелять и бегут назад в бастион. — Он отступил так, чтобы видеть Каде, и дождался, пока приказ достигнет всех на линии обороны. Когда гвардейцы на флангах просигналили о готовности, Томас посмотрел на Каде. Она кивнула, и капитан закричал: — Отступаем!
      Защитники обнаружили великолепную дисциплину, даже альбонцы, не считавшие необходимым слушать кого бы то ни было.
      Визг атакующих разом усилился. Оказавшийся вместе со всеми у подножия лестницы, Томас оглянулся, разыскивая взглядом Каде, и не увидел ее среди бегущих.
      Она все еще сидела, скорчившись за баррикадой, и Томас увидел, чего именно она ожидала. Метнувшееся на барьер воинство было остановлено стеной враждебного ему воздуха. Иные растворились в тысячецветные струйки, взмывшие к потолку и с визгом потекшие прочь. Другие полопались мыльными пузырями, сразу исчезнув; третьи отступили назад, покрывшись жуткими ранами.
      Напряженно улыбнувшись чему-то своему, Каде вскочила на ноги и побежала.
      Томас дождался ее и лишь потом припустился следом. Каде чуть опережала его, но на втором марше она, словно получив удар, отлетела к перилам.
      Воинство повалило через баррикаду. Томас торопливо подхватил на руки лежащую Каде; она потеряла сознание, но еще дышала и практически ничего не весила.
      Третий марш слился для него в единое целое; фейри уже вступили на лестницу. А потом альбонские рыцари закрыли за его спиной осадные двери. Тридцатисантиметровой толщины дубовые створки были окованы железом. Когда они стали на место, легли в гнезда и тяжелые засовы. Прихожая была полна народу; раненые гвардейцы, беглецы; лампы горели неярко.
      Острый локоть буквально кольнул Томаса в ребра: Каде пожелала именно таким образом обнаружить, что она пришла в себя и желает очутиться на собственных ногах. Он опустил ее на землю; распрямившись, она чуть покачнулась.
      — Что с вами случилось? — спросил он.
      — Не знаю. — Она осторожно ощупывала голову сбоку. — Да, а где Гален?
      Старый волшебник находился на противоположной стороне галереи, где помогал раненым. Каде уже было направилась к нему, но Томас остановил ее:
      — Подождите. — Она настороженно повернулась, и он спросил: — Вы знали, что такое случится?
      — Нет, — ответила она с презрением в голосе. — Это Двор Неблагий, темное воинство, враги света. Я не хочу иметь с ними ничего общего. Это они одурачили мою мать, заставив ее заключить пари, которое она попросту не могла выиграть. Я не очень-то симпатизировала ей, однако никто не заслуживает… Они собирались сделать нечто подобное и со мной.
      Надо было убедиться:
      — Но вы не упоминали о своем умении манипулировать оберегами.
      — Если бы ключ-камень оставался на своем месте, я не смогла бы сдвинуть ограждение вниз. Но его отсутствие разрушило эфирные структуры, удерживающие ограждения. — Дернувшись, она вновь прикоснулась к голове, а потом продолжила более ровным голосом: — Гален научил меня прослеживать действия оберегов по кучке пепла, и я призвала к себе Аблеон-Индис, использовав заклинание, удерживающее ограждение на месте… Его знает любой ученик. Спросите у него, если не верите мне.
      Из-за осадных дверей донесся глухой удар, за которым последовал гулкий рев, словно если бы какое-то разочарованное создание выразило свое неудовольствие. Если бы Каде не потрудилась помочь обороняющимся, все они сейчас находились бы по ту сторону дверей. Томас подумал: она не была обязана делать это… к тому же подобный поступок, безусловно, не служил бы ее целям, если она хотела навредить нам. Он ответил:
      — В этом нет необходимости.
      Каде колебалась — она явно не привыкла, чтобы ей доверяли… как и сам Томас, не умевший доверять никому. А потом повернулась и, не говоря ни слова, исчезла в толпе. Мимо альбонцев, собравшихся у двери, протиснулся Ренье и сказал Томасу:
      — Двери надежны.
      — А с чего все началось? — Томас вдруг сообразил, что до сих пор не знает, где и что взорвалось… Понятно было, что пострадал Старый Дворец или галерейное крыло.
      Рослого рыцаря, казалось, переехала телега ломовика. Дополнял картину идеально подбитый глаз. Альбонец ответил:
      — Я знаю только, что мы потеряли половину цистериан и всех, кто стоял на постах у Большого зала в Старом дворце. В том числе одного из ваших лейтенантов. Я видел, как он направлялся в ту сторону перед самым взрывом.
      Гидеон обязан быть возле Фалаисы в Королевском бастионе.
      — Лукаса Кастиля?
      — Да, это был он.
      — Проклятие. — Томас привалился к стене и стер рукавом пот, внезапно выступивший на лбу. От руки пахло едкой кровью коня-фейри. — А где Равенна?
      — Она здесь, в бастионе, я видел ее. Во время взрыва Роланд находился в галерейном крыле, мы едва успели вывести его оттуда. — После некоторых колебаний Ренье сказал: — Мне нужно переговорить с вами с глазу на глаз.
      Томас поглядел на него. Каде находилась на противоположной стороне коридора, и подслушивать их было некому, кроме их же собственных людей, лежавших или стоявших вокруг, раненых или просто усталых. Однако лицо Ренье было совершенно серьезным.
      Когда они отошли в сторону, Томас спросил:
      — А кто подбил вам глаз?
      — Король выразил небольшое неудовольствие определенными усовершенствованиями, — ответил Ренье с заметным отсутствием выражения на лице.
      — Что ж, он весьма помогает всем нам.
      — Томас, я не совсем уверен в этом, но…
      Ренье медлил так долго, что Томас уже смирился с ожиданием.
      — Ну же… — сказал он ровным тоном.
      — Рыцарь, дежуривший на башне над Принцевыми вратами, недавно прислал мне весть. Он утверждает, что в городе видны пожары, а на улицах идут бои. Фейри напали не только на дворец — на весь город.

      Разложив на столе карту с позолоченным обрезом, Ренье отметил место мозолистым пальцем:
      — Казармы цистериан были взяты в первый же момент.
      Он беспокойно взглянул на командира цистериан Вивэна, горбившегося в кресле у огня.
      — Значит, они вошли через врата Святой Анны? — спросил Томас.
      — Нет. Дело в том, что коноводы и конюхи дали знать, что сумели закрыть от нечисти конюшенный завод и не пропустили ее в Старые дворы; однако они утверждали, что нападение на дворец осуществлялось от внутренних стен Внешних ворот. Ну а что касается того, как это сделали… — Он тряхнул головой.
      Они находились в казарме гвардейцев королевы, в одной из тесных комнаток возле фехтовального зала. Стены были увешаны картами, нанесенными на пергамент и кожу, через открытую дверь доносилось жужжание голосов. Теперь стало ясно, что воинство воспользовалось входящими в него людьми точнее, бывшими людьми — в качестве пушечного мяса, а фейри явились потом; однако Томас ощущал, что они до сих пор не располагают точной картиной вторжения. Он деланно произнес:
      — Нам пока неизвестно, что это был за взрыв.
      — Это не городские арсеналы. Их видно с гребня внутренней стены. Но все так и подумали. Свободные от дежурства гвардейцы королевы направились в ту сторону, чтобы отразить предполагавшееся нападение через врата Святой Анны, когда их остановили в Старом зале. Мои люди шли прямо за ними.
      Томас заметил, что Гидеон набирает воздух в грудь, чтобы что-то сказать, и звучно откашлялся. Глаза их встретились, и лейтенант подчинился, не выказав особого неудовольствия. Среди гвардейцев уже полагали, что основным силам альбонцев подобало спуститься в зал, а не отсиживаться в относительной безопасности наверху лестницы. Томасу хотелось бы верить, что на оборону осадных дверей действительно следовало выделить достаточные силы; другой вопрос — требовало ли подобное дело участия почти всего войска альбонцев… Однако причиной сему была не трусость, а растерянность, и капитану хотелось свести к минимуму недоразумения между полками. Поглядев на Ренье, Томас сказал:
      — В погребе мне показалось, что взрыв произошел над самой моей головой… где-нибудь в галерейном крыле.
      — Но там просто нечему взрываться, тем более с такой силой, если только они не притащили с собой чего-нибудь, — возразил рыцарь.
      — Быть может, так и случилось. — Голос Вивэна испугал всех.
      Лишь прихоть истории разместила казармы гвардии королевы в области, защищенной древними оберегами внутренней стены. В итоге они все равно потеряли слишком много людей, но цистерианская гвардия, вместе с семьями проживавшая в казармах и возле них, словно бы подверглась децимации [Казнь каждого десятого, практиковавшаяся в качестве меры наказания в римском войске].
      Спустя мгновение Ренье промолвил:
      — Это мы услышали бы утром от командиров городского ополчения.
      Томас покачал головой. Более шести тысяч волонтеров из горожан — нечто среднее между мушкетерами и копейщиками — объединились по месту жительства в несколько полков. И корона, и министерство имели право призвать их.
      — Городское ополчение не сумеет собраться. Люди заняты обороной собственных очагов, ведь выходить сегодня на улицу — просто самоубийство.
      Ренье внимательно разглядывал карту:
      — Воинство еще ни разу не нападало на нас всей силой. Они губили путешественников, разрушали уединенные фермы, но никогда… Словом, гарнизоны ворот останутся в осаде по крайней мере до дневного света. Воинство не смеет нападать после восхода солнца.
      Каде рассказала Томасу, что воинство в основе своей состоит из могучих и раздражительных духов Двора Неблагого, не знавших ничего, кроме раздоров с Двором Благим, вечным своим соперником. К ним тянулись хищные фейри: ведьмы-карги, пугала-богли, спригганы-песовики, словом, нечисть, обитающая в уединенных местах и нападающая на путников. Томас высказал свое мнение:
      — Они не способны к той согласованной атаке, с которой мы встретились в Старом Дворце. За ними валит толпа черных фейри — подобно ватагам грабителей, увязавшихся за войском. Они не организованы, не способны переносить солнечный свет, но используют для нападения любую возможность.
      Ренье осуждающе скривил губы:
      — Должно быть, вы наслушались речей Гадены Каде. Я предпочел бы иметь дело с другим источником информации.
      Подавив необъяснимый приступ раздражения, Томас — без особой едкости в голосе — спросил:
      — А чьим бы еще мнением вы хотели воспользоваться?
      Ренье, хмурясь, качнул головой:
      — Пока… что ж, больше ни от кого помощи не добьешься. Ей известно, помогает ли им Грандье?
      — Нет, но он, конечно же, каким-то образом вовлечен. — Томас ненадолго задумался. — Воинство застало нас врасплох, и у фейри были помощники. Кто-то знал достаточно, чтобы спуститься в погреб, извлечь из него ключ-камень… И особа эта, возможно, находится среди нас. Предателя, наверное, знал Донтан, но он скорее всего погиб вместе с пленниками и гвардейцами в казарме цистериан.
      Ренье поглядел вверх:
      — Не исключено, что убийца доктора Брауна сумел выведать у своей жертвы местоположение ключ-камня.
      — Браун погиб мгновенно; его не пытали перед смертью, чтобы извлечь информацию.
      — Если бы мы только сумели вернуть ключ-камень назад…
      — Его могли спрятать буквально в любом месте, — перебил раздраженно Томас. — Мы не можем на это рассчитывать.
      — Да, сейчас не следует ломать головы из-за этого. — Рыцарь склонился над картой. — Коридоры во внешних стенах перекрыты. Крыши и открытые пространства Старого Дворца защищены оберегами, окованные железом осадные двери защищают нас от проникновения фейри в Королевский бастион. Нам остается одно — выжидать, пока они уйдут.
      Если Ренье намеревался выжидать, имея предателя в собственном лагере, это его дело. У Томаса не было причин возражать, оставалось еще завершить некоторые приготовления.
      Лорд-генерал Вийон с кавалерией и осадными машинами находился в Мызах, королевской крепости, расположенной в пятидесяти пяти милях к югу. Ближе к городу мобильных сил не было — если не считать крохотного гарнизона, который в Бель-Гарде возглавлял Дензиль. Фейри были способны только захватить город, но не удержать его. Они не могли закрыть железные городские ворота, воспользоваться размещенной на стенах артиллерией или оружейными арсеналами. У Вийона надежные войска, и, увидев его стяги, население поднимется ему на помощь.
      Когда Ренье свернул карту и направился в зал, Томас перехватил руку Гидеона и негромко шепнул:
      — Если Ренье попросит придержать его меч, пока он будет бросаться на него, я охотно сделаю это, сэр. Вам понятно?
      Гидеон нерешительно улыбнулся:
      — Да, сэр, понятно.
      Когда остальные ушли, Томас чуть помедлил возле Вивэна, но так и не нашел нужных слов.
      Он прошел через зал, уже начинавший успокаиваться — ведь ночь подходила к концу без новых атак. Среди беженцев оказались главным образом слуги и челядь, не смущавшиеся ночлегом на голом полу: была бы крыша над головой и железо со всех сторон. Постелив одеяла у стен, они дремали или, собравшись в группы, рассказывали друг другу о пережитых за последние несколько часов ужасах. Дети их как будто бы беззаботно играли на балконе, однако никто не ощущал себя в такой безопасности, чтобы погасить фонари, хотя вокруг столько людей пытались уснуть. Смятение сеяла, пожалуй, одна только старуха, коленопреклоненно молившаяся в уголке во всю силу своих легких; юная девушка рядом все умоляла ее остановиться…
      Гвардейцы королевы и немногие уцелевшие цистериане бродили по дому, словно запертые в клетку коты, вновь и вновь проверяя оружие и стараясь быть готовыми ко всему. Более состоятельные беженцы теснились в Альбонской башне, Королевский же бастион являлся буферной зоной, разделявшей фейри, засевших в Старом Дворце, и людей, находившихся в укреплениях двора. Томас предпочитал подобную организацию, понимая, что если ему придется охранять во время боя большую группу горожан, то уж лучше пусть это будут люди, привыкшие выполнять приказы без рассуждения. Равенна и Фалаиса со свитами благополучно располагались на верхнем этаже. В прихожей он обнаружил Файстуса, стоявшего возле приоткрытых дверей и внимательно глядевшего на затянутое облаками ночное небо.
      — Что ты делаешь? — спросил его Томас.
      Файстус подскочил на месте, а потом переложил в руке тяжелый моток веревки:
      — Капитан, Берхэм просил передать это ему в башню.
      Нерешительность его была понятной. На дорогах воинство обычно нападало сверху, пикируя на людей, словно коршуны на мышей. Однако птицы были много добрее к своим жертвам, с мышами они расправлялись куда быстрее, чем Дикая Охота с людьми. Считалось, что ограждения, все еще прилегающие к стенам снаружи, надежно защищают их. Однако эти ограждения уже отказали однажды.
      — Ну что же, пошли. — И Томас подтолкнул его на открытый двор.
      В воздухе застыл ночной холодок, двор освещали только редкие лучики света, пробивающиеся в щели закрытых ставен и дверей. Возвышавшаяся над ними Альбонская башня черным силуэтом проступала во тьме, облака не давали пробиться даже лучику луны. Файстус старательно держался в тени, отбрасываемой Томасом, то и дело с тревогой поглядывая на небо.
      В первом этаже башни устроили госпиталь, и прекрасно знакомый запах прижиганий сразу ударил в ноздри капитану.
      Раненые лежали на подстилках возле стен Высокого зала. Среди них были женщины и дети — пожалуй, излишне многочисленные, порубленные бронзовыми мечами людей, попавших во власть воинства, обожженные в случайных пожарах, возникших от опрокинутых ламп, покусанные или порванные когтями фейри. Жертв ведьминой пульки не было. Тот, кого поражала эта крохотная, безвредная на вид дробинка, падал замертво и никогда более не говорил и не шевелился… Хорошо еще, если голод или жажда убивали его раньше, чем пулька добиралась до сердца. Пораженных ведьминой пулькой оставляли лежать на месте или же их приканчивал кто-нибудь из врачевателей… скажем, доктор Ламбе.
      В двух больших очагах развели огонь, дюжины ламп и свечей подбавляли сажи, поднимающейся к закопченным балкам. Мебель сдвинули в сторону, чтобы можно было разместить больше подстилок, и Томасу пришлось перелезть через пару столов на пути в противоположный конец комнаты. Все это вернуло ему более чем неприятные воспоминания бишранской войны… призрачные деревеньки, взятые и разгромленные прежде, чем их обитатели успевали разбежаться по лесам, оставленные на полях изуродованные трупы.
      Доктор Ламбе стоял возле длинного раздвижного стола, заваленного сумками с инструментами и горшочками с травяными зельями; он казался утомленным, даже измученным. Посмотрев на появившегося перед ним Томаса, Ламбе сказал:
      — Капитан, когда мы сможем выйти отсюда?
      — С наступлением дня, когда воинство рассеется.
      — И насколько велика ваша уверенность в этом?
      — Я полагаюсь на мнение достаточно авторитетной особы. Другой вопрос, что и на улице могут оказаться враги, но за каждым они гоняться не станут.
      Ламбе посмотрел наверх, туда, где находился король под надежной охраной:
      — В этом вы правы.
      Дворец представлял собой ловушку, и они не могли позволить, чтобы их здесь поймали. Равенну и Роланда следует переправить в безопасное место, понравится это Равенне или нет, решил Томас. Первой мыслью было вывести их из города и переправить в Мызы к Вийону… им придется держаться вместе. Иначе Роланд, покоряясь хаосу, потеряет престол под натиском первого же явившегося с войском авантюриста… Равенна не умела плыть по течению.
      Гален Дубелл направился к ним через комнату. Рукава и грудь его одеяния, как и у доктора Ламбе, были запятнаны засохшей кровью.
      — Какого вида защита предусмотрена для эвакуации? — деловито спросил он.
      Прежде чем Томас успел ответить, к ним подошел альбонец и сказал:
      — Капитан Бонифас, вас хочет выслушать его величество.
      Томас посмотрел на него, однако лицо рыцаря оставалось бесстрастным. Спустя мгновение он ответил:
      — Очень хорошо, — и повернулся к Дубеллу. — Доктор, не смогли бы вы послать весть моей госпоже Равенне и уведомить ее в том, что я на некоторое время задержусь?
      Дубелл перевел взгляд с потрясенного лица доктора Ламбе на внезапно появившихся вокруг рыцарей-альбонцев и произнес:
      — Да, конечно.
      Томас последовал за рыцарем к подножию узкого лестничного колодца, уводившего внутрь башни, где их ожидали еще двое альбонцев. Он не стал реагировать на их появление, и все направились вверх по лестнице.
      До пятого этажа подниматься было тяжело, многочисленные лампы, освещавшие каменные ступени, наполняли воздух копотью и духотой. На каждом этаже стояли рыцари.
      На лестничной площадке еще двое альбонцев караулили широкую дубовую дверь. Рыцарь, шедший прямо за ним, улыбнулся и сказал:
      — Его величество требует, чтобы вы явились к нему без оружия.
      Томас настороженно посмотрел ему в глаза. Как гвардеец королевы, назначенный на офицерскую должность, он имел право находиться при оружии в присутствии особ королевской крови; однако он знал, как воспримет Роланд любые протесты такого рода и что случится, если его обыщут и обнаружат припрятанное оружие.
      Он молча передал оба пистолета, кинжал для левой руки, заголенищный нож и отстегнул шпагу от перевязи. Один из рыцарей открыл дверь, и они вошли внутрь. В палате было слишком людно и жарко. Золотые нити в красных гобеленах перехватывали неровные огоньки свечей и отражали дрожащий свет. Здесь опять были альбонцы, все с метками, оставленными недавней битвой. За столом в уголке несколько молодых приближенных Роланда играли в карты, невидимый музыкант где-то неподалеку выводил высокую мелодию на блок-флейте. Ренье не было видно. Роланд восседал в кресле, покрытом гобеленом, Дензиль находился рядом с ним. Томас поклонился, и Роланд сказал ему:
      — На колени, сэр.
      Капитан слышал, как взвелась пружина капкана, и, повинуясь второй натуре, непринужденно подчинился приказу.
      Дензиль небрежно улыбнулся и неслышно сказал что-то Роланду; молодой король хихикнул и сразу побагровел от смущения. Томас видел, что Роланд еще не пьян, но определенно движется к этому состоянию и готов прозакладывать все что угодно — причиной тому являлся Дензиль.
      Роланд потеребил надорванные кружева на манжете и обратил к капитану свои темные большие глаза.
      — Что там поделывает сейчас моя мать?
      — Отдыхает, ваше величество, — ровным голосом ответил Томас с самым невозмутимым видом. В зале все притихли, придворные следили за происходящим с тем завороженным интересом, который всегда вызывает чужое несчастье и страх за свою голову.
      — А моя королева? Мой кузен утверждает, что она отказывается разделить здесь мое общество.
      Интересно, слышала ли сама Фалаиса о том, что успела отказаться разделить общество Роланда, подумал Томас. Наверное, нет.
      — Ей нездоровится, ваше величество, и ваша мать потребовала, чтобы королева осталась в своих комнатах.
      Явная ложь, однако он не собирается отдавать юную королеву на растерзание волкам ради собственного спасения. Если только этот вопрос не сделается академическим в самое ближайшее время.
      Роланд воскликнул:
      — О! — Даже сейчас он понимал, что Фалаиса не осмелится нарушить непосредственное распоряжение Равенны. Однако Дензиль толкнул короля локтем, что заставило стражников, стоявших за креслами, крепче взяться за рукоятки мечей. И Роланд спросил: — А как моя сестра?
      — Она в казармах гвардии, ваше величество.
      Дензиль праздно крутил одно из колец. Руки его чуть дрожали вероятнее всего, от волнения. Он сказал:
      — Люди видели, как она обмазывала кровью притолоки и стойки дверей вашей казармы. Итак, зачем она это делала?
      Какого черта… откуда мне знать?
      — Я этого не знаю, ваше величество. — Ответ его предназначался непосредственно Роланду, и он заметил, как Дензиль напрягся от гнева. Ничего плохого сделать она не могла; прокляв дом, даже Каде не стала бы ночевать в нем. А она явно не делала секрета из своих действий. Ее поступок скорее напоминал пиршественную практику какого-нибудь из чужеземных культов, отправляемых в городе.
      Роланд в растерянности потирал подлокотники кресла, обдумывая свой следующий ход. Фамильярно склонившись, Дензиль что-то шепнул на ухо королю, уголком глаза приглядывая за Томасом. Роланд рассмеялся с виноватым видом.
      В ответ Томас позволил себе напустить на лицо легкую скуку. Старания Дензиля вывести его из равновесия скорее сказывались на стоявшем позади герцоге-альбонце, слышавшем его реплику.
      Наконец Роланд произнес:
      — А не вы ли приказали ей сделать это?
      — Зачем мне это, ваше величество? — Томас всегда полагал, что, если уж ему придется порадовать своей смертью королевскую натуру, — сделать это надлежит самым скандальным, возмутительным и политически неприемлемым образом — по возможности, для максимального числа персон. Исчезновение в недрах Альбонской башни не входило в число подходящих сценариев.
      Роланд медлил с ответом. Закусив губу, он внимательно посмотрел на своего кузена.
      Дензиль встал и направился вокруг королевского кресла, оказавшись наконец за спиной Томаса. Оттуда невидимый капитану герцог промолвил:
      — Мы не знаем, какую роль она сыграла в приключившемся нападении.
      Томас не отводил глаз от Роланда:
      — При отступлении из Главной прихожей она едва не погибла. — Подобная защита была опасна для них обоих, однако капитан не представлял, что именно задумал Дензиль.
      Роланд явно удивился:
      — Неужели?
      Оказавшийся слишком близко к капитану Дензиль отвел в сторону его волосы, открывая жемчужную серьгу в правом ухе:
      — Подарок вдовствующей королевы, должно быть?
      Дверь отворилась, и в ней с поклоном появился рыцарь:
      — Простите, ваше величество.
      Дензиль отступил от Томаса. Роланд нервно шевельнулся в кресле:
      — Что там?
      — Королева… Вдовствующая королева прислала за капитаном Бонифасом, она незамедлительно требует его к себе.
      Все взоры в комнате обратились к Роланду, большая часть присутствующих великолепно понимала последствия. Томас подумал: «Не искушай судьбу, парень, тебе еще рано». Утомленная и гневливая Равенна распоряжалась самым сильным войском из тех, что присутствовали во дворце, в ее руках был и арсенал. Но если Роланд просто по глупости подтолкнет ее к междоусобице, то в таком случае он не заслуживает даже права жить, а не то что быть при этом еще и королем.
      Роланд пристально поглядел на рыцаря. Дензиль хотел было заговорить, но Роланд резким жестом заставил его умолкнуть и промолвил:
      — Ну что ж, отлично, ступайте.
      Томас встал, поклонился и покинул комнату. В полном молчании он забрал свое оружие у рыцарей, карауливших на лестничной площадке, и, спустившись по лестнице, увидел Мартина, беспокойно расхаживающего у внешней стены.
      Поравнявшись с ним, Томас спросил:
      — Передай королеве, что ты видел меня снаружи и я буду у нее буквально через несколько мгновений.
      Мартин кивнул:
      — Слушаюсь, сэр, — и бегом направился через двор. Томас поспешил в противоположную сторону, вдоль стены башни к месту, укрытому глубокой тенью, откуда отлично видна была дверь.
      Закутавшись в плащ, он сложил руки, разглядывая сумрачные облака на небе. Прохладный ветерок теребил волосы на затылке, капитан размышлял о предательстве и убийстве.
      И все же он больше узнал от Дензиля, чем мог герцог узнать от него. Дензиль решил, что поймал капитана, был в этом даже уверен. Он пытался спровоцировать Томаса на сопротивление. Усиленно добивался, чтобы Роланд с Равенной вцепились в глотки друг другу; ему нужен был хаос во дворце.
      Дензиль ожидал сопротивления…
      Он забрал ключ-камень с его места или же приказал это сделать. Нечего думать о том, как Дензиль сумел найти его. Это выяснится позже. Быть может, он сам и убил доктора Брауна. А у меня нет даже ни одного доказательства против него…
      Столь колоссальное предательство могло оправдываться в глазах Дензиля только единственным приобретением.
      Молодой герцог Альсенский уже многое получил от Роланда. Захочет ли он расстаться со своим прочным положением ради сомнительных претензий на престол, да еще опираясь на помощь чужеземного чародея? Но можно ли в самом деле считать прочным положение Дензиля? Или, что более важно, считает ли его таковым сам Дензиль? Все-таки Роланд — сын не только Равенны, но и Фулстана. И он в любое время — просто по прихоти — может послать Дензиля на смерть. Кроме того, король еще молод; в будущем он может обнаружить ту же изменчивость нрава, что и его отец.
      Пятно лунного света легло на камни двора, быстрая тень перечеркнула его… Достаточно крупное существо, чтобы, поднявшись на ограждение, бросить тень в рост человека.
      Томас прислонился к стене, темная одежда его сливалась с неровной каменной кладкой. Вот и напоминание о воинстве.
      Неведомая тварь исчезла в небе, облака снова прикрыла луна, и альбонский рыцарь, которого, как и подозревал Томас, послали за ним, осторожно вышел из помещения на мощеный двор.
      Когда неудачливый преследователь оставил свои намерения и исчез в башне, Томас направился к казарме гвардии.
      Дензиль вступил в сговор с Грандье, и вне зависимости от последствий герцог должен умереть.
      Каде сидела на полу в казарме гвардейцев возле лестницы, поднимавшейся на второй этаж зала. Она перевернула еще одну карту из найденной колоды, вздрогнула, собрала разложенные и заново перетасовала их. В Альбонской башне происходило нечто интересное, о чем никто не мог ей поведать. Из кого бы извлечь подробности, подумала она, раскладывая карты на столе и задумчиво оглядывая зал.
      Никто вроде бы не возражал против ее присутствия. Беженцы приносили ей разные вещицы — от амулета до молитвенника, чтобы она благословила их… Каде получила в качестве умиротворяющих жертв несколько яблок и лент, яйцо и мятую маргаритку. Гвардейцы — все из дворян — обнаруживали меньшее суеверие, однако и они видели в фейри нечто вроде талисмана, тем самым относясь к ней гораздо лучше, чем все, кто был связан с короной. Они знали, что Каде была рядом с ними по ту сторону осадных дверей, и вели себя соответствующим образом. То есть никто не возражал против ее присутствия.
      Фалаиса прислала ей пару ботинок. Доставившая их женщина сказала, что обувь сшили для маскарада на мальчишку-пажа и случайно уложили в чемодан, поспешно собранный дамами перед бегством из Королевского бастиона, однако королева решила, что Каде они «подойдут наилучшим образом». То есть Фалаиса хотела сказать, что они достаточно велики, решила Каде. У Фалаисы и ее дам были изящные ножки, а не уродливые ступни с выступающим большим пальцем, более всего приспособленные для хождения по ветвям деревьев. Впрочем, мягкие ботинки из тисненой кожи с золотыми застежками очень понравились ей.
      Каде задумчиво потерла шишку на голове. Она все еще не знала, что именно сразило ее на лестнице в Королевский бастион. Деревяшка или камешек такого размера могли разве что испугать ее, но не бросить без сознания на перила лестницы. Нет, это было холодное железо, к которому фейри не смеют прикоснуться.
      А потом Томас Бонифас нес ее вверх по лестнице.
      Это пробудило воспоминания… детские ощущения. Ей было шесть или семь лет, она играла на пыльных теплых камнях двора вместе с детьми слуг и вдруг оказалась посреди стройного леса из конских ног, заканчивающихся острыми копытами… Вокруг нее, приплясывая, фыркали кони. На какое-то мгновение случившееся казалось ей просто чудесным. Но как только явился страх, сильная рука обхватила ее за грудь и унесла из опасности… послышался голос: «И что же ты здесь делаешь?» Он оставил ее где-то у края двора подальше от беды, — и Каде навсегда запомнила низкий голос и запах мужского тела, перемешанный с мускусом конского пота.
      Ее отец каким-то образом узнал об этом. Неизвестно как, но он узнавал обо всем. Отец обозвал ее шлюхой. Когда она рассказала обо всем Галену, тот с час, наверное, хлопал створками в своем кабинете и что-то бормотал себе под нос. Однако он все-таки был не совсем от мира сего, чтобы понять, что тревожит ее, и объяснить. Только две недели спустя судомойка поведала ей, что такое шлюха, и Каде рассудила, что просто не в состоянии принадлежать к их числу. Шлюха, вспомнила она, наливаясь уже застоялым гневом. В таком-то возрасте… и соблазнительная, как неуклюжий щенок… Удивительно, что я не свихнулась, как красильщица… [Работавшие с ядовитыми красками красильщики нередко сходили с ума] Удивительным скорее было то, что она не выросла столь же беспомощной в житейском море, как Роланд.
      — Простите меня, моя госпожа!
      Посмотрев вверх, она увидела нервную благородную темноволосую даму, нерешительно глядевшую на нее с лестницы. Каде решила, что перед ней одна из прислужниц Фалаисы, но это была не та женщина, что приходила прежде. Посланница с достоинством произнесла:
      — Миледи, госпожа моя Равенна желает говорить с вами в своих покоях.
      — О! — воскликнула Каде. Она собрала карты и встала.
      Женщина провела ее по освещенной лестнице на третий этаж. Равенна и Фалаиса заняли общую анфиладу комнат. В прихожей группа гвардейцев и двое цистериан были увлечены негромким и взволнованным разговором, который Каде не могла не счесть интересным, однако благородная дама отворила перед ней внутреннюю дверь в покои Равенны и, сделав реверанс, торопливо направилась прочь.
      Равенна сидела возле закрытого ставнями окна, подперев голову рукой, неподалеку стояло несколько распахнутых сундуков, украшенные богатым шитьем платья и коврики стопками лежали на полу и в креслах. Каде подавила приступ тревоги, внезапно кольнувшей ее грудь: она более не дитя.
      — Я хочу знать твои намерения. — Равенна наконец соизволила повернуться к ней. — И почему ты все еще находишься здесь?
      Оглядев себя, Каде вновь заметила свои ноги и сказала:
      — А почему мне нельзя находиться здесь?
      — «Почему мне нельзя», — усмехнулась Равенна. — Твое остроумие удивляет меня. Еще бы, все, что я создавала потом и кровью, на что потратила годы жизни, рушится мне на голову… Я слышала, ты собираешься покинуть нас? Или выжидаешь чего-то?
      — Если ты уже все знаешь, зачем тогда спрашивать? — Голос Каде был спокоен, и она преднамеренно заглянула Равенне в глаза. «Отлично. Я сумела это сказать».
      — Уточняю. — На этот раз отвернулась Равенна. — Я предполагаю, что, если у тебя есть какие-то планы, ты могла бы поведать их мне.
      Каде вздохнула, а потом поняла, что острые глаза старой королевы вновь впились в нее… Кожу ее продрало морозцем, хотя в палате было тепло. Равенна явно рассчитывала на вспыльчивый характер девушки.
      — Ну, — медленно проговорила Равенна. — Ты снова добиваешься трона?
      — Нет! Я уже сказала, власть мне не нужна. — «Мне следовало помнить, что прошлое будет преследовать меня». — Почему ты не можешь раз и навсегда исключить меня из вашей идиотской борьбы за власть? — Ей о троне говорить было просто: Равенна и не предполагала, насколько мало манил ее престол.
      — Нет, я не могу этого сделать. Я стара и испугана. А когда я пугаюсь, то впадаю в ярость, и твой брат никогда не умеет вовремя остановиться в своей назойливости. Или скорее позволяет Дензилю убаюкивать себя россказнями о том, что все это игра и мать простит ему что угодно, лишь бы он только оставался на троне. Но в отношении последнего у меня появились сомнения.
      — Пусть эти сомнения не коснутся меня, я ничего не буду делать. — Каде увидела жесткие глаза Равенны, циничные и сомневающиеся, и бойко произнесла: — Я говорю вполне серьезно. Королевой трудно быть даже в Фейре, а здесь… тем более.
      — Мне бы хотелось, чтобы об этом узнал Роланд. Я пыталась научить его быть правителем, но он не понимает меня. Наш народ — не рабы-сервы, как бишранские крестьяне. Они будут бунтовать в городах и деревнях из-за какого-нибудь акциза на вино. А равновесие сил, которое приходится поддерживать между знатными домами в одном этом городе?.. — Постучав пальцем по подлокотнику, она качнула головой. — Я толкаю Роланда, чтобы испытать его, научить напрягать мышцы, а он только отшатывается… И позволяет Дензилю уводить себя от меня.
      Каде с любопытством поглядела на нее. Равенна, вся в мягком свете свечей, казалась составленной из сверкающих лезвий: острый профиль, граненые камни глаз. Она подумала, догадывается ли ее брат о том, что матери однажды не станет и некому будет отгораживать его от битв, вечно разыгрывающихся во дворце.
      — Если не Роланд и не я, тогда кто же?
      Равенна, казалось, не услышала вопроса:
      — Я все тщательно спланировала. Я позволила министерству набраться силы. Знать, — в слово это королева вложила нотку пренебрежения, — жалась друг к другу в салонах по всему городу и то скулила, то возмущалась, но не сумела остановить меня. Я снесла стены их личных крепостей, отобрала у них личное войско, и если цвет дворянства посмеет возмутиться против Роланда, то бунтовщикам придется туго. Кроме того, Авилер имеет представление о том, как должно функционировать государство; он вполне способен помешать Роланду выказать себя отпетым дураком. Я поссорилась с Авилером, хотя отец его был одним из моих ближайших друзей, потому что Роланд никогда не стал бы слушать министра, выкажи я тому хоть однажды свою милость. Конечно, Роланд ни разу не послушал его. А сейчас мы даже не представляем, где находится Авилер и жив ли он. — Она отвернулась, но договорила в напряжении: — Если ты не возьмешься, больше некому.
      Каде уперла взгляд в пол. Итак, королева-мать уже перевела Роланда в прошлое время.
      После долгого молчания Равенна взволнованно произнесла:
      — Когда дело доходит до насилия, я предпочитаю действовать так: или все, или ничего. А Роланд этого не понимает. — Голос королевы вновь обрел расчетливость, и она пристально посмотрела на Каде. — Ну а Томас исповедует тот же принцип в вопросах верности — или все, или ничего. И по-моему, при дворе этого не понимает никто, кроме меня и гвардейцев. Но ты могла бы уже почувствовать это.
      Каде казалось, что старая королева видит ее насквозь. На щеки неторопливо выполз румянец.
      — А ты уверена, что не передумаешь? Мое предложение сулит тебе значительные выгоды. — Голос Равенны был слишком игрив…
      — Послушай же, сушеная старая сука… — неожиданно выпалила Каде, разгадав игру вдовствующей королевы.
      Равенна улыбнулась.
      Каде глубоко вздохнула, чтобы суметь выговорить все слова:
      — Если тебе нужна моя помощь, чтобы таскать из огня каштаны, тогда оставь к чертям собачьим все свои предложения и размышления… держи их при себе, потому что я не желаю слушать и не буду слушать тебя, поняла?
      — Вполне. Спасибо тебе, дорогая, — ответила Равенна с любезным кивком.
      Каде направилась к двери и демонстративно хлопнула ею за собой.
      В прихожей было пусто. «Зачем я здесь? — яростно спросила себя Каде. Я намеревалась обрезать все старые связи, сказать все, что накопилось на сердце, и забыть всех и обо всем, чтобы наконец добиться какого-то мира, но так ничего и не сделала. Только ввязалась в дурацкие раздоры с Роландом и позволила Равенне считать, что вновь оказалась в ее руках. Как смеет она предлагать… Что предлагать?»
      Она расхаживала в прихожей, описывая небольшой круг и вспоминая снисходительную улыбку, которой Равенна ответила на ее гневную вспышку. Неужели она только что совершила ошибку?
      Дверь в зал отворилась, и в ней появился Томас. Каде вздрогнула, словно бы в чем-то провинилась.
      — Вы мазали кровью поперечины и дверные опоры в этом доме? — спросил он, стараясь говорить негромко.
      Она повернула к нему ладонь, чтобы показать свежий порез на белой коже, а сама смотрела на него и думала: «У него такие черные глаза — словно бархат». И вновь начала краснеть по непонятной для себя причине. Чтобы отвлечься, Каде спросила:
      — А что с вами приключилось, пока вы отсутствовали?
      — А для чего вам это нужно знать?
      Боже, неужели никто не может здесь отвечать прямо. Сложив руки на груди, она уставилась в пол:
      — Чтобы отвратить фейри; показать им, что я дома и не принимаю гостей.
      — А это надежно?
      Каде покачала головой:
      — Не слишком. И с теми, кто побоится войти, не столь уж трудно управиться.
      — Почему вы встали на эту сторону, а не на противоположную?
      Не желая отвечать, она начала пристукивать ногой в растущем раздражении. Томас ждал. Наконец она подняла глаза и дерзко сказала:
      — Мне здесь нравится. Вы рады?
      — Восхищен, — ответил он с улыбкой во весь рот и отправился в покои Равенны.
      «Ну что ж, с этим я управилась просто блестящим образом», — подумала Каде. Негромкий шорох заставил ее оглянуться: в дверях своей комнаты появилась Фалаиса. На ней была голубая, пышно расшитая мантия, волосы окружали лицо каштановым венцом. Она казалась похожей на испуганного олененка.
      — Что такое? — осведомилась Каде, временно забыв о собственных проблемах.
      Фалаиса испустила приглушенный стон и исчезла в своей комнате.
      Каде последовала за ней. Внутри — в походном беспорядке пышной гостиной, привыкающей к роли крохотной спальни, — свою королеву ожидали три прислуживающие ей дамы. Остановившись посреди комнаты, Фалаиса взвизгнула:
      — Вон! Я хочу быть одна.
      О, до Равенны ей далеко, та была способна на более впечатляющий рык, однако приказ прозвучал самым доходчивым образом. Пока дамы спешили к двери, Каде оставалась на месте, справедливо полагая, что подобная резкость к ней не относится.
      Как только последняя женщина закрыла за собой дверь, Фалаиса схватила со стола бокал вина и выплеснула его содержимое на лакированные доски пола. Под взглядом Каде королева отодвинула кресло от стены, разделявшей покои двух королев, забравшись под стол, приложила к стене бокал и сразу же припала к нему ухом.
      — Что ты делаешь? — спросила Каде.
      — Здесь слабая доска. Я могу слышать через нее, о чем говорится в комнате Равенны. Там сейчас Томас.
      — Блеск! — Каде вскочила на стол и припала ухом к стене, однако услышала только неразборчивые голоса. — Что они говорят?
      — Ш-ш-ш.
      Оставалось только ждать или тащить Фалаису за ноги из-под стола, но тогда они пропустят какую-нибудь часть разговора. Каде коротала время, торопливо расхаживая туда-сюда. Запустив пальцы в волосы, она старалась успокоить себя.
      Наконец, когда в прихожей хлопнули двери, Фалаиса вылезла из-под стола и с многозначительным вздохом уселась на пол, покачивая головой.
      Каде подпрыгнула от волнения:
      — Ну?
      Фалаиса протерла ухо краешком мантии.
      — Это была жуткая грызня.
      — Из-за чего?
      — Он предлагает оставить дворец, потому что фейри неминуемо нападут на нас. Он сказал, что они выжидают, что им помогает внутри замка предатель и что они умеют просачиваться сквозь трещины в стенах, так что нам здесь не отсидеться.
      — Он прав.
      Фалаиса сидела на полу, обняв колени, и вопросительно глядела на нее.
      — А ограждения действуют? — спросила она тревожным голосом, но все-таки без паники.
      Каде решила выложить ей правду:
      — Они работают прямо над нами. Большая часть их более не соприкасается с землей. Теперь воинство удерживают лишь осадные ворота и двери.
      — Понимаю. — Королева прикусила губку.
      — А о чем вышел у них спор?
      — Мы намереваемся завтра утром оставить замок. Но какая-то часть плана не понравилась Равенне. Она рассердилась, кричала и швыряла всем, что подворачивалось под руку… А потом заявила, что не собирается умирать в одиночку.
      — В самом деле?
      — Да. А он ответил, что ей еще повезет, если она просто умрет, одна или в компании. И если она считает его дураком, способным размякнуть от дурацкой истерики, то пусть лучше подумает еще раз… И вообще, она уедет из дворца, даже если ему придется для этого привязать ее к седлу. — Фалаиса дернула головой… Ух-х, сердитый котенок. — В Альбонской башне что-то произошло… что-то, связанное с Роландом и Дензилем. Однако она знает суть дела, и они не входили в подробности.
      — Клянусь пеклом, это немного. Быть может, внизу я сумею узнать больше. — Каде направилась к двери, и Фалаиса сказала:
      — Если узнаешь что-нибудь еще, придешь сюда и расскажешь.
      — Хорошо.
      — Спасибо.
      Оставляя комнату, Каде гадала, подслушивала ли Фалаиса ее собственный разговор с Равенной и важно ли это для молодой королевы. Не исключено. Эта особа полна сюрпризов.
      Томас пересек зал и вошел в хранилище карт. Огонь за решеткой угасал, и Вивэна здесь уже не было; капитан не знал, что и подумать — к добру это или наоборот. Томас постоял, в задумчивости разглядывая выцветший пергамент, на который была нанесена карта города. Ему нужно было вернуться к Равенне, однако капитан гвардейцев сомневался в том, что успел достаточно успокоиться.
      Хорошо хоть то, что вдовствующая королева одобряет его план; она не позволит собственным эмоциям долго преграждать путь необходимости… Ее смутила лишь та роль, которую он отвел себе. Но на этот раз он не поддастся ее натиску, что бы она ни делала.
      — Капитан! Капитан, поглядите! — закричал кто-то снаружи. Шагнув к двери, он заметил Гидеона; окруженный шумной толпой гвардейцев, тот вел кого-то по залу явно в дружеской беседе.
      Томас направился дальше, и когда Гидеон ласково подтолкнул к нему своих собеседников, ощутил, как его собственное лицо расплывается в идиотской улыбке: Лукас и молодой гвардеец по имени Жерар, которого также зачислили в покойники, вступили в комнату, окруженные радостными приветствиями друзей.
      Лукас выпалил с ухмылкой:
      — Ну, чего рот разинул?
      — А ты, дружище, жив? — Томас крепко обнял старшего товарища. — И в каком пекле варился?
      Лукас плюхнулся на скамью у стола:
      — Я все барабанил в проклятые ворота, чтобы недоносок с этой стороны пустил нас. Ну а до того мы проползли через весь город на брюхе. О Господи! Произведи этого добряка в святые! — Предчувствуя потребность гостей, Файстус уже нес в обеих руках бутыли с вином и кружки.
      Вино пустили вдоль стола, и Лукас сказал:
      — Это просто удивительная история! Не хотите ли выслушать тот вариант, в котором я перелезаю через врата Святой Анны под градом вересковых стрел, перебросив обессиленного Жерара через плечо?
      — Ну и враль! — рявкнул Жерар, ударив по столу только что полученной кружкой, так что брызги полетели на всех соседей.
      — На деле мы вышли из Задних ворот, — признался без лишних фантазий Лукас. — Там все разрушено, мы никого не видели. Мы не смогли пройти вдоль внешней стены, уйма какой-то нечисти мешала нам посмотреть, что там делается. Нам пришлось обойти это место за несколько улиц и вернуться к Принцевым вратам. В обращенной к парку стене галерейного крыла зияет большая дыра. Я не смог подобраться близко, однако похоже — что-то вырвалось из пола Большой галереи.
      Томас достаточно хорошо знал Лукаса, чтобы не сомневаться в страхе, промелькнувшем в глазах лейтенанта. Страх он прятал за показным весельем, как это делают мужчины: чем громче смех, тем больше страх. В комнате сейчас, пожалуй, было шумновато.
      — Прямо из пола? — спросил он. — Ты уверен в этом?
      — Да. Только не спрашивай, что это было. Я не имею ни малейшего представления. Если бы мы не были под портиком и уже на половине пути наружу, то погибли бы. — Лукас задумчиво повернул кружку. — Там мы и так потеряли Арьянса, Брэндона и Лесара… — Он поднял голову. — Это я знаю.
      — Всего погибло двадцать шесть человек.
      — Ого!
      — Ну а как в городе? — негромко спросил Гидеон.
      — Трудно сказать. Одни дома успели взломать и поджечь. Другие наглухо заперты. На улицах — насколько видно — никого нет. За нами из дворца выбрались человек десять, однако они решились попытать счастья в городе. Мы же стали пробиваться назад к друзьям, чтобы принять среди них смерть, как подобает благородному человеку. — Он оглядел собравшихся. — Вот так. Ну а чем вы здесь занимались?

      Томас проснулся, окоченев от холода. Дрова прогорели, очаг более не давал тепла, лишь среди пепла рдели красные огоньки. Все тепло, должно быть, терялось в застывшем воздухе. Поднявшись из кресла, бесчувственными руками он взялся за дрова, сложенные возле камина.
      Растопка, которую он бросил на уголья, немедленно вспыхнула, и Томас принялся подкладывать поленья. Дрова загорелись не сразу, и, невесть сколько времени прождав, Томас наконец ощутил себя живым в этом пока еще не прогретом помещении.
      Сидя на полу перед огнем и все еще ежась, он вслушивался в скрип деревянных балок дома, сопротивлявшихся натиску резкого ветра. Странные холода для этого времени года.
      До начала зимы оставалось еще полтора-два месяца осенней дождливой погоды. Но таких морозов никогда не бывало раньше середины зимы.
      С трудом поднявшись, он отыскал свой плащ на полу в другом конце комнаты и, закутавшись поплотнее, вышел в зал. Теперь его освещали только два фонаря; было холодно, как на ложе святого. Старинный дом, вмещавший сразу столько беспокойных тел, никак не мог притихнуть, однако все звуки: скрип досок под сапогами часовых наверху, беспорядочное шевеление спящих на полу зала, крик чем-то недовольного младенца — казались странно глухими. Тени, завернутые в одеяла, бродили возле темной каверны [Здесь: углубление, внутренняя часть камина] огромного очага, разводя огонь в вычищенном и не использовавшемся с прошлой зимы камине. Как только им удастся развести огонь, тепло от трубы позволит согреть и верхние этажи, хотя об уюте нечего и думать.
      Томас направился вверх, застегивая на ходу рукава дублета.
      Небольшое окошко на площадке второго этажа выходило во двор. Его уже начинал затягивать лед. Облака под порывами ветра мчались по небу, и шедшая на убыль луна то ярко освещала комнату, то оставляла ее, погружая в полнейший мрак. Томас слышал, как завывает ветер, как недовольно крякает передняя стена.
      Шаги Каде были неслышными, однако Томаса почему-то не удивило, когда она появилась возле него.
      — Грандье не один день трудился над этим, — сказала Каде.
      Томас посмотрел на нее, однако отсутствие света не позволяло разглядеть выражение ее лица. Этакая цыганочка с рисунка… волосы во все стороны, рваная юбка волочится по полу. Плечи ее прикрывало одеяло, а ночь приглушила алое платье, заставив Каде казаться вещественной и очень похожей на человека. Томас спросил:
      — А как он сделал это?
      — Сегодня меняешь ветер, завтра собираешь облака над морем. Работа очень медленная и тонкая. Конечно, при этом может стать холоднее, чем нужно, и дождя может выпасть больше или меньше. Но кто это заметит?
      Тощая луна осветила несущиеся по небу тучи: черные монолиты, гигантские и текучие.
      — А вы можете что-нибудь сделать?
      — Заклинания, устроившие все это, были произнесены не один месяц назад, когда силы благоприятствовали чарам. Ныне планеты находятся в неблагоприятных домах с точки зрения влияния на погоду, подходящие условия для атмосферной магии настанут не раньше чем через месяц. Он великолепно рассчитал время похолодания, и кто знает, сколько оно может продлиться. Гален, возможно, знает, с чего начать, но только не я. Титул королевы Воздуха и Тьмы достался мне по наследству. И меня не удостаивали ученого звания в Лодуне.
      Какое-то время она постояла молча. Яростный ветер превращал стены дома в нечто хрупкое… словно бы только декоративный забор отделял их от разбушевавшегося злобного зверя. Томас обнаружил, что внимательно следит за Каде. Он более не знал, что думать о ней, и это смущало его куда больше, чем следовало бы, учитывая все прочие причины для беспокойства. «Я всегда пытаюсь понять своих врагов, — думал он, — но настало время признать, что единственное, в чем я уверен относительно нее, так это в том, что она не враг мне». Наконец он спросил:
      — А что это такое — быть королевой Воздуха и Тьмы?
      Каде нахмурилась и сказала:
      — У меня нет королевства, я владею лишь замками, принадлежащими моей матери. Некоторые из них располагаются в крохотных карманах потустороннего мира, другие поставлены здесь, но защищены чарами. В известной степени судя по Титании и Оберону, другим правителям Фейра, — я ощущаю, что каким-то образом определяю их сущность. Возможно, устанавливаю равновесие между ними; сами же они существуют, чтобы компенсировать Двор Неблагий. Но в этом нет ни зла, ни добра. В общем, я не особенно зла, как и они чаще всего не слишком добры, во всяком случае по человеческим меркам. — Она поежилась, и лунный свет высеребрил ее волосы. — Неблагий Двор не одобряет никаких равновесий, и они все время строят козни, чтобы нарушить порядок вещей. Моя мать Мойра заключила с ними пари, обещав, что выкрадет из конюшен Оберона все зерно — до последнего зернышка. Она миновала караул фейри и приказала исчезнуть всем зернам, кроме одного льняного семени. Двор Неблагий заставил цветочного эльфа, обитавшего в стойле, спрятать зернышко в чашечке цветка, так что Мойра не сумела его отыскать. Так она проиграла пари и была за это низвергнута в Ад. Похоже, они считали, что я стану их благодарить. Ее трудно было назвать приятной особой, и совместная жизнь не доставляла нам обеим особого восторга, однако Мойра все же была моей матерью. — Буквально через мгновение она стряхнула с себя все воспоминания и плотнее закуталась в одеяло. — Завтра погода сделается еще хуже. Грандье не пожалеет для нас снега.
      Томас отметил эту торопливую смену темы. Оставалось гадать, почему она решила столько сказать ему. Он спросил:
      — Не пожалеет для нас? Когда же это вы оказались одной из нас?
      Каде отвернулась от окна и направилась было прочь, однако остановилась после своих первых шагов.
      — Ты помнишь меня? — спросила она.
      Близость ли эта здесь, в полночной тени, перед ликом смерти, налетающей с севера была причиной тому, или же он просто приспособился к ее манере выражаться, но Томас понял, что именно хотела сказать Каде. Он ответил:
      — Не то, как ты выглядела… не совсем. И не очень отчетливо.
      — А я помню тебя.
      Он не ответил. Молчание затянулось, и Каде растворилась в тенях.
      Томас отвернулся от окна, постоял, спустился по лестнице и снова направился в хранилище карт. Погода была еще одним предметом для беспокойства, еще одним фактором в числе прочих, учитываемых в расчетах. Во всяком случае, мороз предотвращает мор, который может начаться от непогребенных покойников и в восточной части дворца, и во всем городе.
      Приблизившись к открытой двери нужного помещения, Томас заметил в свете очага силуэт длинного балахона. Там кто-то находился, и Томас остановился в дверях, ощущая необъяснимый морозец, не связанный с непогодой.
      Однако вспыхнувшее в очаге полено открыло, что перед ним всего лишь Гален Дубелл; доктор грел руки у огня, согбенные плечи ежились под тяжелым балахоном.
      Войдя в комнату, Томас произнес:
      — Что-то вы рано поднялись, доктор.
      Чародей поглядел на него и улыбнулся:
      — Для моих старых костей погода, пожалуй, чуточку холодновата. — Он крякнул, потирая руки. — Утром я постараюсь что-нибудь придумать против нее. Вы, конечно, понимаете, что она не имеет естественного происхождения.
      — Каде мне уже сказала. — Томас зажег свечи в лампах лучиной из камина и принялся перебирать сложенные на столе карты, разыскивая схему городских стен и надежных тропинок через заливные луга. Но вместо них обнаружил внизу стопку переведенных бумаг из Бишры. Их прислали как раз перед нападением, и капитан так и не получил еще возможности ознакомиться с документами.
      Дубелл занял то самое кресло у очага, в котором несколько часов назад располагался командир Вивэн.
      — Должен признаться, Каде уже не та самая девушка, которую я учил, проронил он.
      Опустившись на скамью, Томас без особого интереса листал документы.
      — Надеюсь на это, — ответил он. Перечень вопросов и ответов во многом подтверждал слова монаха: Грандье отказался назвать сообщников, что наверняка дорого обошлось ему. С точки зрения Томаса, инквизиция обнаружила нездоровый интерес к его сексуальным отношениям с демонами.
      После долгого молчания Дубелл промолвил:
      — Я все не могу понять мотивы ее поступков.
      Томас поднял глаза. Лицо чародея выдавало легкое недоумение.
      — Едва ли здесь кроется что-нибудь сложное. Она так и не уладила взаимоотношений с Равенной и Роландом.
      Томас был моложе Каде, когда ему пришлось выдержать сокрушительное и окончательное столкновение с отцом; речь шла о его отъезде ко двору, чтобы стать соискателем должности капитана, которая позволяла молодому человеку законным образом навсегда отказаться от собственной семьи. Потребность уладить старые раздоры и ссоры оказалась слишком сильной, а его соответствующие попытки привели к столь же скверному итогу, на который, похоже, была обречена Каде.
      — Быть может, вы правы. — Дубелл казался отнюдь не убежденным.
      Томас перевернул последнюю страницу записи самого процесса и обратился к следующему, исписанному плотным почерком документу. Сверху было помечено, что на бумаге этой записано признание, сделанное Грандье бишранскому священнику во время допроса.
      Томас пропустил большую часть страницы, отведенную неубедительному обоснованию нарушения тайны исповеди, далее же было написано:
      «…и он признался мне вполне откровенно. Он не общался с тьмой или, во всяком случае, с Самим Злом, как мы понимаем его. Он имел дело с различными аспектами фейри, предлагавшими ему власть за пределами возможностей волшебства смертных в обмен на души людей, которые они регулярно обязаны поставлять Аду, чтобы сохранить свое лишенное души бессмертие. Он отказался принять эти предложения, однако наше дурное обращение с ним (я только повторяю его слова) заставило его передумать. Ему предлагали умение быстро путешествовать и летать, он же просил способности изменять физическое обличье, какой не обладает ни один чародей из всех рожденных людьми. Дар этот причинил бы ему великую боль, и, приняв его, он никогда не мог бы вернуться в свое собственное тело или другое, прежде принятое и отвергнутое им; кроме того, он не мог уподобить себя живому человеку. Чтобы принять его внешность, нужно сперва уничтожить оригинал и только потом принять его облик…»
      «…и только потом принять его облик». Томас понял, что вытирает внезапно вспотевшие ладони о брючины. К этому бишранскому документу, вне сомнения, прикоснулась сама истина. Изложение было чересчур реалистичным, чтобы его мог сфабриковать бишранский священник, привыкший усматривать прикосновение зла в каждой грудной лихорадке, умевший видеть в магии только своего смертного врага. Это верно: так он сказал им после того, как инквизиторы довели его до безумия своими пытками и обвинениями… Томас посмотрел на Галена Дубелла.
      Чародей сидел абсолютно спокойно и задумчиво наблюдал за капитаном гвардейцев королевы. Он более не дрожал от холода.
      — И какое же открытие вы, капитан, сделали, прочитав эту бумагу?
      — Ничего особенного. Просто депеша от Портье. — Шпага его осталась у очага шагах в четырех. Томас начал вставать.
      — А я так не считаю.
      В негромком возражении не было гнева, однако Томас остановился. Каким-то образом он выдал себя, но Дубелл всегда обнаруживал умение догадываться о чужих мыслях. «Я не могу сейчас позволить ему убить меня. Если он сожжет эти бумаги и уйдет отсюда, о его истинной природе все узнают чересчур поздно. Если не слишком поздно уже сейчас».
      Старый волшебник сказал:
      — Должно быть, время для маскарада закончилось. По-моему, я разоблачен.
      — Это сообщение священника об исповеди Грандье… вашей исповеди во время процесса. — Томас толкнул документ по столу, однако чародей не стал брать наживку и тянуть к ней руки. Томас ожидал, что маска будет снята, но этого не случилось. Перед ним оставалось лицо Дубелла, глаза Дубелла… сожаление, столь присущее лицу старого ученого.
      — На самом деле, — негромко проговорил Урбейн Грандье, — я не рассчитывал, что к признанию отнесутся серьезно. Во всяком случае, в Бишре. Там все считают, что мы с Князем Тьмы закадычные друзья. Ну а за то, что этот компрометирующий меня документ сумел проследовать за мной сюда, я могу, наверное, благодарить какое-нибудь внутрицерковное братство склонных к шпионству монахов.
      Огонь громко гудел в очаге. Томас ощущал, что продолжать этот разговор крайне опасно, однако не мог остановиться. Знать и предполагать совершенно разные вещи. Даже будь оружие под рукой, он мог бы не успеть вовремя, а тогда последствия будут фатальными. И он поднял глаза от тела скончавшегося Тревиля и сказал:
      — Простите меня. Вы сделали это, когда похитили его из Лодуна?
      Грандье кротко отрицал:
      — О нет. Все случилось задолго до того. Похищал я уже себя самого.
      Да, все было именно так. Теперь понятна смерть и доктора Сюрьете, и Милама. Это было предельно просто. Грандье глядел на него глазами мертвеца. Томас спросил:
      — А почему вы еще не впустили воинство внутрь? Это же, наверное, часть вашей сделки с ними, так? Доля платы?
      — Двор Неблагий во многом помог мне, — согласился старик. — Я в долгу перед ним. Сперва я принял обличье человека, отправлявшего должность светского судьи на том смехотворном фарсе, который инквизиция устроила надо мной. Этот холодный тип вселял отвращение даже в членов собственной семьи, так что его манеры мне удалось передать без труда. Однако он был могущественным, и я мстил, как хотел. В его облике я провел почти полгода, прежде чем мне это надоело. Потом я стал юным слугой в его доме — мне нужно было получить возможность передвигаться, не привлекая к себе внимания. Грандье отмахнулся от воспоминаний, очаг высветил сухое лицо. — Но мои планы не всегда совпадают с намерениями моих невольных помощников, и этот жизненный факт они не умеют понять.
      В очаге шевельнулось полено, и Грандье инстинктивно глянул в сторону; воспользовавшись мгновением, Томас со скамьи покатился по полу, схватил прислоненную к стене шпагу и сбросил с нее ножны. Грандье выпрыгнул из кресла, пальцы его шевельнулись, что-то выхватывая из воздуха. Заметив быстрое бросающее движение, Томас перекатился в сторону, вскочив на ноги в тот самый миг, когда лужица голубого света шлепнулась на камни, шипя и дымя, словно крепкая кислота. С самоубийственным пренебрежением всяческой осторожностью, которую волшебник явно не предвидел, Томас бросился на Грандье. Однако чародей увернулся, являя удивительную гибкость, и острие шпаги лишь пропороло дырку в его висячем рукаве. И в этот самый момент они заметили появившуюся в дверях Каде.
      Сперва Томас решил, что, оказавшись перед лицом подобной ситуации, она может прийти лишь к одному разумному заключению, а именно решит, что он набросился на Галена Дубелла. Однако смотрела она на Грандье.
      Она смотрела на Грандье с растущим недоверием и яростью, с такой по-человечески понятной смесью раненой гордости, вызванной явным предательством и наглым обманом. Чародей тоже глядел на нее — со всем интеллектом, остроумием и мягкостью, с которыми покойный ученый обращался с близкими ему людьми. Наконец он сказал:
      — Нет, ты ни в чем не виновата.
      Ярость воспламенила душу Каде, и она шагнула к нему. Но Грандье извлек свою руку, погрузившуюся было в складки одеяния, и что-то бросил в нее. Однако на сей раз обошлось без магического света. Это была горсть железных опилок.
      Железо не могло ранить Каде так, как других фейри, однако помешало ее чарам. Томас кинулся вперед, но Каде отступила, чтобы не коснуться железа, и Грандье бросился в дверь мимо нее. Как только он переступил порог, свечи и очаг разом погасли, зашипев, словно их залили водой. Комната погрузилась во мрак.
      Томас натолкнулся на тяжелый стол, каким-то образом сдвинутый со своего места и оказавшийся у него на пути, оттолкнул его в сторону и выбежал в зал.
      Грандье был уже на полпути к входной двери. Каде преследовала его. Немногие еще горевшие фонари гасли, оказавшись за спиной волшебника. Томас крикнул, чтобы гвардейцы в зале следовали за ним, но в общем смятении и тьме едва ли кто-нибудь слышал его.
      Томас нагнал Каде в прихожей, вместе они распахнули дверь и выбежали в холодный двор на замерзшую грязь.
      Облака вновь разошлись, луна блистала, ветер терзал одежду, но Грандье нигде не было видно.
      Каде крутилась на месте, пытаясь смотреть сразу во все стороны, Томас быстро обежал двор, но ничего не обнаружил.
      — Куда же он подевался, проклятый? — пробормотал он. Что-то может натворить Грандье во всеобщем смятении…
      Когда Томас вновь возвратился к Каде, она поглядела вверх и выкрикнула:
      — О нет!
      Капитан последовал за ее взглядом. На узкий серпик луны легла тень, становясь все больше и больше. Из сердца ночи на них падала капля Предельной Тьмы.
      Каде завопила:
      — Он открыл ограждения!
      Не сговариваясь, оба бросились к ближайшему укрытию в тень с подветренной стороны колодца. Они были чересчур далеко от входа в казармы гвардии, чересчур далеко от любых дверей. Крылатый фейри спикировал к земле, потом повис над двором, нематериальный, как тень.
      Дверь в домик над колодцем располагалась с противоположной стороны. Томас знал это. Они сумеют обогнуть здание, держась у стены, если им повезет и если фейри окажется подслеповат.
      Томас шагнул было к стене, но Каде схватила его за руку и шепнула:
      — Не шевелись.
      Капитан в нерешительности медлил. А знает ли она сама, что делает? Тут он заметил, что свет вокруг словно переменился, лучи луны, лежащие на мостовой, стали едва ли не ощутимыми на ощупь, и вспомнил о том, что Каде умеет подслушивать, оставаясь незримой, и что среди способностей, доставшихся ей от фейри, числилось и умение творить иллюзии. Нежить, коснувшаяся камней двора, казалась ожившей тенью. Лунный свет как бы огибал ее. Среди нагромождения темных силуэтов, по-змеиному перетекавших друг в друга, глаз Томаса сумел выделить лишь очертания тонкого и острого, словно бритва, когтя, торчавшего наружу под нелепым углом.
      — Лунный свет и тень, лунный свет и тень… — шептала Каде.
      Слава Богу, что мы от них с подветренной стороны, решил Томас. Тут он увидел Грандье, шагавшего к призванному им невероятному чудищу. Мгновение спустя нежить поднялась в небо и исчезла с невероятной скоростью.
      Каде осела вдоль стены на землю — в самую грязь.
      Иллюзия, окружавшая их, рассыпалась мелкими блестками света и растаяла. Огоньки фей, подумал Томас. Поглядев на Каде, он сказал тепло:
      — Очень хорошо, — и подал руку, чтобы поднять ее. Встав, Каде чуточку пошатнулась и даже не подумала стряхнуть грязь, приставшую к юбке. Она разочарованно качнула головой и провела рукой по волосам:
      — Миновав ограждения, он вернул их на место. Почему он так поступил?
      Томас счел этот вопрос риторическим; во всяком случае, он не знал, как на него ответить. Дверь в казарму гвардейцев распахнулась, из нее показались люди с факелами. Крики послышались и со стороны Альбонской башни. Совпадение было чересчур хорошим. Он подумал, не сумел ли Грандье не только погасить свечи, но и соорудить на ходу заклинания, что, породив смятение, заставило всех оставаться под крышей.
      Каде резко спросила:
      — А что он сделал с Галеном Дубеллом?
      Она глядела ему прямо в лицо, в ее чистых серых глазах к гневу начинал уже подмешиваться страх. Она не читала признания священника и не поняла, должно быть, окончания их разговора.
      — Гален мертв.
      — Мать, это похоже на трусость, — раздраженно произнес Роланд.
      Кутаясь в тяжелый, подбитый мехом плащ, он стоял рядом с Ренье и двумя слугами, одетыми для долгой езды в холодную погоду. Остальные охранявшие их рыцари настороженно расхаживали вокруг — чуть поодаль. Едва рассвело, и небо давило серой грузной плитой, низкой и вселяющей страх. Полчаса назад ветер стих и пошел снег.
      Равенна надвинула капюшон на туго зачесанные волосы и поправила перчатки.
      — Нет, дорогой, это наш шанс сохранить жизнь. — Она обернулась к Элейне, невозмутимо остановившейся возле ее руки. — Дитя мое, лучше закутайтесь в шарф; этот мороз может погубить вашу кожу.
      Томас сложил руки на груди, пытаясь скрыть разочарование; как похоже на Роланда, вечно он упирается, когда до двенадцати остается десять минут. Оставаться во дворце, отдавшись на милость Грандье, было просто немыслимо.
      Они стояли во дворе возле Альбонской башни, посреди островка относительного спокойствия; повсюду шли хлопоты. На Ренье под плащом был золоченый латный нагрудник, железо, как и у многих альбонцев, прикрывало спину и живот, хотя Томас вместе со своими гвардейцами предпочел плотные кожаные кафтаны, обеспечивавшие почти столь же надежную защиту при большей свободе в движениях. Вокруг в утреннем полумраке бегали слуги, нагружавшие телеги и фургоны, седлали и запрягали коней — в спешке, полной тревоги. О случившемся прошлым вечером в Альбонской башне не было сказано ни слова, и не будет сказано, если только Роланд не круглый дурак. Что, впрочем, не столь уж далеко от реальности, подумал Томас.
      — Я не покину свой двор, — упрямо пробормотал король.
      — Роланд, — вздохнула Равенна. — Ты и есть двор, престол и корона. Замок этот имеет чисто символическое значение, ты прекрасно можешь править из Портье или Мыз. Но только пока жив.
      Чуть смягчившись, король отвернулся.
      — Мне не нравится, что они будут говорить, дескать, мы бежали отсюда. — Он замолчал.
      Томас тем временем, обхватив себя руками, изучал серое небо, предоставив Равенне самой разбираться с дальнейшими возражениями сына. Но Роланд только спросил:
      — А это правда — насчет доктора Дубелла?
      Панические слухи уже обежали людные залы; большую часть ночи Томас провел, успокаивая людей. Глаза королевы-матери сделались жесткими, она ответила:
      — Да, это так. — Равенна нелегко приняла новость: мысль, что и ее можно обмануть, как и всех прочих, казалась ей особенно обидной.
      Роланд закусил губу, стараясь не глядеть ей в глаза, а затем кивнул:
      — Понимаю.
      Король резко повернулся и направился к башне; снег хрустел под его сапогами, рыцари и слуги тянулись следом. Покачав головой, за ним последовал и Ренье.
      Равенна печально улыбнулась:
      — Хорошо я придумала о символическом значении. Может показаться, что сама в это верю. — Она поглядела на Томаса с легкой досадой. — Я все еще сержусь на тебя. Ты вовлек меня в эту историю, но ты же проявил самостоятельность, реализовал свои мужские амбиции.
      — Удивительно слышать такие речи именно от тебя, — ответил Томас без особого пыла. Все это уже было высказано ночью, когда он наконец убедил королеву принять его план к отступлению.
      — Возможно. — Она посмотрела на него, в глазах блеснули искорки чего-то иного, чем холодный самоконтроль. — При всех твоих промахах остается только надеяться, что ты сумеешь уцелеть. — Не ожидая ответа, она направилась прочь.
      Хотя у него было достаточно дел, Томас невольно замер, провожая королеву взглядом. Эта мысль иногда смущала его заново: как может столь хрупкая женщина являть подобную силу?
      — Капитан!
      Он оглянулся. В нескольких шагах от него стоял облаченный в подбитую мехом тяжелую парчу Дензиль, снежинки падали на его непокрытую голову. Присутствие Роланда и Равенны в этой части двора ненадолго отпугнуло отсюда всех слуг, но и те, что загружали фургоны возле казармы, поднимали достаточно шума, чтобы никто не мог подслушать их разговор. Впрочем, за ними, вне сомнения, следили из окружающих окон. Томас спросил:
      — Быть может, новое представление лучше сберечь для более благодарной аудитории?
      Герцог принял выпад с улыбкой и ответил:
      — Временами в обществе Равенны вам едва удается скрыть свое нетерпение. Иногда даже кажется, к немалому искушению, что вы презираете своего короля.
      — Я не презираю его, а жалею. Ведь он действительно любит вас.
      — Конечно, любит. — Дензиль ответил широкой улыбкой, и Томасу показалось, что ему впервые было позволено увидеть истинное лицо этого человека, скрывающееся обычно под маской, надевавшейся для короля и двора. Капризы, мелочное и претенциозное тщеславие — все исчезло, оставив острый ум и удивленное пренебрежение к тем, кто был обманут этой личиной. Хорошая работа, правда?
      — Она отдаляет вашу цель.
      — Ничего подобного. — Дензиль отступил на несколько шагов. — Я могу сказать ему все, что угодно, сделать с ним все, что хочу, и заставить его поступить так, как мне нужно. — Он обратил вверх насмешливые глаза. — И я могу сказать вам об этом совершенно безнаказанно. Для этого-то я и заставил его полюбить меня.
      Томас отвернулся к раненым, которые с чужой помощью поднимались в фургон, стоящий у двери башни. Он ощущал неожиданную иррациональную обиду за Роланда. Почему? «Этот тип полагает, что я ни в грош не ставлю чувства юного короля, который только плюет на меня. Туп, как Ренье, искренне верящий в принесенную им рыцарскую клятву». Но ответил он незлобиво:
      — Экий подвиг — добиться симпатии мальчишки, которого отец приучил только к обидам и оскорблениям. Вне сомнения, он полагает, что не заслуживает ничего лучшего, чем вы.
      — Быть может, и так. У слабости есть свои собственные достоинства.
      Дензиль тоже был изуродован подобно Роланду, однако на свой собственный лад; ненависть его вылилась наружу, а не горела внутри. Но Дензиль достаточно умен, чтобы видеть это. И возможно, видит. И потешается.
      — Вы — настоящий шедевр, — презрительно улыбнулся Томас.
      — Да, но собственной работы. — В голосе Дензиля слышалось удовлетворение. — И уже получил почти все, чего добивался.
      «А теперь ты хочешь еще увидеть мою реакцию, чего ты тоже всегда добивался. Пожалуйста». Томас скучливо ответил:
      — Неужели?
      — Почти все. Некогда я хотел заполучить вас, но потом понял, что это повредит нашим взаимоотношениям с Роландом.
      Не отводя взгляда от фургонов, Томас внутренне усмехнулся и сухо вымолвил:
      — Вы льстите мне.
      — Этого требовала моя гордость, ведь, я видел, как вы ненавидите меня.
      По двору пробежала поземка, засыпая снегом сапоги. Томас поискал слова, способные нанести самую глубокую рану, и, чуточку помедлив, сказал:
      — Я знаю об этом, поскольку всегда находил ваши мотивы прозрачными. Он поглядел на Дензиля и был вознагражден вырвавшимся из глубины голубых глаз гневом.
      — Слова, — негромко ответил герцог. — Равенна стареет, Томас. Подумайте о том, как бы не пасть вместе с нею.
      — Думать нужно вам. Если мне суждено пасть, я заберу вас с собою, зло отрезал Томас, повернулся и ушел прочь.
      Двор возле Принцевых врат, разделявший невысокие внутренние ворота и могучую наружную башню, замыкала южная сторона бастиона. Стены занимали гвардейцы королевы и альбонские рыцари, утренние страхи заставляли забыть о ночной напряженности во взаимоотношениях.
      Радуясь свободе, кобыла Томаса, выплясывая, пошла боком по раскисшей под снегом земле, и ему пришлось взяться за поводья. Возле него на конях сидели полсотни гвардейцев. Вивэн и почти все уцелевшие цистериане ожидали сигнала от дозорных, оставшихся на стене.
      Снежинки хрусталиками поблескивали на полях шляп, в волосах и мехе плащей. Ренье взмахнул сверху стены, большие ворота отворились, и они выехали.
      Многие из богатых домов у дороги явно были застигнуты врасплох. Разбитые окна и двери зияли черными дырами, беспрепятственно пропуская снег. Нельзя было придумать лучшего дневного убежища для затаившихся фейри. Несколько домов напротив оставались тщательно запертыми, и никаких внешних знаков вторжения на них не было видно, да и когда гвардейцы выехали на улицу, никто там не шевельнулся.
      В снегу застыло несколько тел. Боевые кони, приученные не бояться убитых, могли потоптать трупы, если бы Томас не свернул в сторону. Двор Неблагий не мог явиться, пока светило солнце — пусть даже за серыми низкими облаками. Если только тучи еще более не сгустятся, перекрывая свет, люди не встретятся сегодня с той силой, которая изгнала их из Старого Дворца. Но черные эльфы, следующие за Волшебством, не боялись дня. Скоро появятся летучие твари, ползучие — под снежным покрывалом — и прыгучие — с крыш и из разбитых окон выстроившихся вдоль домов. Так сказала им Гадена Каде. Томас не знал, где сейчас Каде: следит ли за ними или вернулась в Фейр? После бегства Грандье они направились в расположенные возле дворца кухни, чтобы переговорить. Слуги разожгли печи, и там было тепло. Люди еще не оставили помещение; мужчины и женщины паковали припасы в дорогу. Они остановились возле кладовых, у бочек с яблоками, мукой и ячменем, рядом с полками с кругами обмазанных воском желтых и белых сыров. И вдруг на одном из бочонков с яблоками Томас увидел Каде. Он подъехал к ней, и она, разглядывая рубины в застежке его плаща, спросила:
      — А откуда ты знаешь, что он мертв?
      Томас, взяв с собой копию исповеди Грандье, подал ей.
      Она прочла бумагу два раза, глаза ее померкли. Томас негромко сказал:
      — Он хотел, чтобы мы полностью положились на одного чародея, и выбрал для этого Галена Дубелла. Доктора Сюрьете и Милама он убил после того, как дворцовый чародей убедил Равенну возвратить Дубелла. Он говорил, что было проще простого вручить доктору и его помощнику заговоренный объект; ведь они думали, что имеют дело с другом. Поэтому они погибли — подобно самому Дубеллу, его слугам в Лодуне, шуту из твоей труппы и шпиону по имени Гамбин, подобно лорду Лестраку, знавшему опасно много об их плане и наделавшему ошибок. Наверное, это не все, но мы никогда не сумеем даже сосчитать их. Я думал, что агентом Грандье во дворце является Дензиль, что он-то и унес ключ-камень. Но Дензиль не знал, где его искать, однако об этом было известно доктору Брауну и Дубеллу. В ту ночь Брауна убили потому, что он что-то сообразил или нашел нечто важное, по его мнению. Он возвращался в Королевский бастион. Дубелл направился тем же путем к галерее. Они встретились, и Браун решил сказать мнимому Дубеллу то, что намеревался открыть мне. Они вошли в этот салон и… Браун обожествлял этого человека и не имел оснований для подозрений. Иначе он дважды подумал бы, прежде чем повернуться к нему спиной. Кстати, и я доверял ему, но я не позволяю себе легкомыслия в подобных вещах. Грандье сыграл свою роль самым наилучшим образом.
      Каде перевернула бумагу и принялась разглядывать ее с тыльной стороны.
      — Ты сообщила ему, что намереваешься проникнуть во дворец с труппой актеров, так? — спросил Томас.
      Она кивнула:
      — Он говорил, что так и не получил этого письма.
      — Это неправда. Ты была тогда права: голем действительно разыскивал тебя. Грандье нужно было только узнать, какая труппа скорее всего получит приглашение во дворец, и устроить в ней голема. Ты лучше всех знала Галена Дубелла и в первую очередь могла разоблачить обман. Я думаю, что сюда его ввел Дензиль. Контакты поддерживались через Лестрака и Донтана, так что Дензиль мог не знать, что Грандье занял тело Дубелла. Так Грандье мог отговорить Роланда, когда речь зашла о стенах Бель-Гарда, и мы видели в нем лишь самостоятельного человека, не испытывающего симпатии к Дензилю. Сопротивление графа было неподдельным, и никто не мог заподозрить существующей между ними связи. Иного пути для него не оставалось. Грандье был изувечен пытками, и он не смог бы пробраться сюда незамеченным в своем истинном виде. Он воспользовался этим способом, чтобы спокойно передвигаться по Бишре и отомстить следователям инквизиции, вызвать мор и неурожай.
      Каде впервые встретилась с Томасом взглядом.
      — Тогда почему он позволил ограждениям снова сомкнуться? Он мог бы раздвинуть их пошире и напустить на нас воинство. Он мог это сделать в любое мгновение.
      — Этого я не знаю. Не знаю причин его поступков, — признался Томас. Он вспоминал пожар в Речном квартале и то, что волшебное пламя решительным образом воспротивилось распространению на другие дома, теснившиеся на улочке. В то время он отметил это равенство злобы и сдержанности, но и теперь понимал его не более, чем тогда. — Почему он решил помогать именно Дензилю… Я не думаю, что Грандье таил злобу против Дубелла. Просто тот наилучшим образом подходил его целям. Человек надежный, известный, на десять лет угодивший в ссылку. Он жил в Лодуне один, без семьи…
      Каде перебила его:
      — В прошлом году он перестал брать учеников. Объявил, что работает над трактатом о… — Она умолкла и спрятала лицо в ладонях.
      Шагнув к ней, Томас отвел руки Каде от лица. Она не плакала. Томас рассчитывал увидеть слезы и ярость, однако в этом раненом молчании было больше горя.
      — Мне нужна твоя помощь.
      Каде поняла, что он взял ее за руки, и высвободила их. Она встала, отошла на несколько шагов и, не поворачиваясь, сказала:
      — Я ухожу отсюда. Так собиралась я сказать Галену, когда услышала, что ты называешь его Грандье.
      — Почему?
      Каде долгим взглядом поглядела на него. На этот раз по щекам ее текли слезы, однако на лице было уже знакомое напряженное выражение.
      — Мне больше нечего здесь делать, в особенности теперь.
      Но он все-таки рассказал ей содержание своего плана о том, как предполагал, что Дубелл прикроет их бегство в Бель-Гарде — ближайший обороноспособный пункт, которого можно было достигнуть до наступления ночи. Она слушала не перебивая. Прежде чем уйти, он сказал:
      — Одно дело бежать от своего страха, другое — уйти от прошлого. Ради себя самой убедись, что понимаешь разницу.
      Чертовски напыщенно выразился, подумал он теперь.
      Первый из цепочки в шесть фургонов, загруженных ранеными, пережившими вчерашнюю ночь, уже пересек ворота и выкатил на замерзшую грязную улицу. Их окружала половина уцелевших цистериан и большой отряд слуг и челяди, состоявший из мужчин, женщин и детей. Томас, пожалуй, не стал бы разделять цистериан, однако знал, что они будут подчиняться его приказам в отличие от альбонских рыцарей. Вивэн с несколькими цистерианами также находился в отряде Томаса.
      Так было здорово оказаться снаружи, в движении! Внутри стен уже начинало казаться, что все вокруг удерживается лишь тонкими нитями, которые вот-вот порвутся.
      Томас посмотрел на своих людей, державшихся возле ворот. Басера проверял кремневые пистолеты, пристроенные к седлу. Томас тоже взял с собой два длинноствольных пистолета и шпагу с широким кавалерийским клинком. Дуэльное оружие было переброшено через плечо.
      Крупный вооруженный отряд с одним лишь фургоном, нагруженным припасами, оставил ворота и отправился по улице в противоположную сторону. Это уходил граф Дансенни, решивший забрать свою семью, челядь и кое-кого из дворян, неспособных выдержать резвой езды. С ними направились и некоторые альбонцы; Томасу оставалось только гадать, велики ли их шансы.
      Уезжал граф не оглядываясь, однако все же издалека на прощание помахал им рукой.
      Все это имело известное сходство с погребальной процессией.
      Люди оставили стену дворца. Томас надеялся, что фейри и Грандье не сумеют догадаться о том, что это значит, — по крайней мере сразу.
      Последний фургон выкатил из тени башни Принцевых врат, и Томас дал знак ожидающим его гвардейцам.
      Капитан пришпорил коня, и они взяли с места; стук колес двух экипажей, выкатившихся в ворота, открыл всеобщее шествие по тихой улице.
      За экипажами двигались Лукас, два десятка гвардейцев, все оставшиеся цистериане и немногие добровольцы из числа альбонских рыцарей. Замыкали кавалькаду последний отряд гвардейцев и войско альбонцев.
      Грандье мог предвидеть их бегство. Он представлял, что им придется трогаться именно сейчас, прежде чем снег завалит улицы. Оставалось только надеяться, что этим его предвидение и ограничится.
      Мимо замелькали высокие дома и променады дворцового квартала. Уголком глаза Томас заметил, как споткнулась и упала лошадь. Он не видел только вылетевшего из седла седока.
      Началась атака. Крупная крылатая нежить ударила по первому экипажу и отлетела, соприкоснувшись с гвоздями, усеивавшими его крышу. Однако карета дрогнула под ее весом и упала набок, сломав оба колеса. Кучер выскочил, кони забились, с ржанием пытаясь выпутаться из упряжи. Вторая карета остановилась: фейри посыпались с крыши, начали выпрыгивать из снега и грязи на мостовой.
      Томас развернул коня, отряд гвардейцев и цистериан окружил оба экипажа. Они разместились возле каменной стены укрепленного городского дома.
      Томас посмотрел на второй отряд. Если Ренье не выполнил его инструкции… Нет, и войско альбонцев, и его люди отделились от остающихся, вместе с фургонами направились вверх по Цветочной, в отчаянной скачке пытаясь достичь городских ворот. Он видел, как улицу сразу перекрыла иллюзия — беспорядочная толпа всадников, в смятении кружащая по улице.
      Она здесь, она сделала это! Мгновение спустя он увидел, как Каде соскочила с задника экипажа, которым правил Берхэм, и исчезла в созданной ею иллюзии. Томас надеялся, что Дубелл прикроет отступление второго отряда, однако, к счастью, он не успел рассказать старику о своей идее. Каде могла осуществить это с помощью чар фейри, против которых не властны ни эльфы, ни Грандье, но до этого мгновения он не был уверен в ее согласии.
      Кареты были пусты, если не считать кучеров. Равенна, Роланд и Фалаиса ехали верхом посреди отряда альбонцев, в фургонах находились припасы, раненые и гвардейцы. Равенне уже случалось путешествовать верхом во время войны в условиях не менее отчаянных, Роланд справлялся с конем лучше, чем со всяким другим делом, а Гидеону было приказано следить за Фалаисой и, если потребуется, привязать ее к седлу. А что, если за событиями следит и Грандье? Томас не сомневался, что его личное присутствие возле карет должно добавить суматохи происходящему.
      Ну а потом налетели фейри, и времени на беспокойство за остальных уже не осталось. Оба пистолета Томас опорожнил, метя в крылатую тварь, опрокинувшую первый экипаж, когда она вновь нырнула на них, а потом принялся рубить палашом окружившую его коня нежить. Поблизости прогрохотал пороховой взрыв, раздались крики раненых людей и коней — у кого-то в руках разорвался небрежно заряженный пистолет.
      Кони были приучены во время битвы лягаться, и их железные подковы поначалу отгоняли фейри. А потом Томас увидел, как упал Басера, мгновение спустя что-то ударило в бок его кобылу. Капитан успел спрыгнуть, и лошадь, вырвав уздечку, вскочила и бросилась бежать. Пока Томас вставал на ноги, на него сзади запрыгнул кто-то из фейри и вновь повалил на землю. Капитан изогнулся и ударил локтем назад, ожидая удара бронзовым кинжалом… Тут рукоять шпаги, по-прежнему остававшейся у него за плечами, соприкоснулась с головой фейри. Плоть нежити зашипела, и тварь с воплем отскочила.
      Поднявшись, Томас клинком расчистил себе дорогу к стене дома и припал к ней спиной. Рукоять была липкой от крови — должно быть, его собственной, — хотя он и не почувствовал, что его ранили. Капитан заметил, как рухнула вторая карета, как закишели над ней бесформенные черные эльфы, с мрачным удовлетворением предвидя ожидавшее их разочарование. Томас пожалел, что Каде вообще отправилась с ними. Он надеялся, что она издали следит за иллюзией, успев отъехать подальше.
      Над воплями и криками людей, коней и фейри послышался треск двери, поддавшейся где-то в стене дома. Он уже намеревался отправиться в ту сторону, на случай, если кто-то сумел проникнуть в дом, предоставляющий возможность для отступления, но тут к нему, отчаянно размахивая мечом, подступил один из утративших человеческий образ прислужников воинства. Шагнув вперед, Томас пронзил его горло уколом клинка, и тут что-то кольнуло его самого в ногу, как раз над правым коленом. Ничего особенного, пчелиное жало. И вдруг земля качнулась навстречу ему, а потом все исчезло…

      Когда Каде постаралась найти хоть какое-то убежище возле стены дома, когтистая лапа зацепила ее за плащ и волосы и развернула. Перед ней оказался богль, приземистый уродец с грязно-серой кожей, под пронзительными желтыми глазами его играла ухмылка. Вытянув из холодного воздуха горстку блесток, Каде метнула чары в глаза твари, наградив ее, увы, временной слепотой… Нежить в перепуге бежала. «Проклятые твари, — размышляла она, увертываясь от одной из карет с несущимися конями. — Почему им дозволено существовать, я этого не понимаю». Если уж ей суждено вернуться в Фейр, остаток своей жизни она посвятит истреблению его обитателей с лика земного.
      Каде припала к стене дома как раз вовремя: дверцы повозки распахнулись, и из нее посыпались мужчины. Частное войско… Нет, за ленты шляп были заткнуты белые и красные полоски — цвета городской стражи. Обученный отряд.
      Она ощутила далекий жар железа, подмешанного в штукатурку стены. Близость к такому количеству этого металла заставила ее насторожиться, однако с самого утра Каде не ощущала каких бы то ни было эмоций. Она не могла удалиться отсюда, настолько непереносимой была перспектива возвращения в Нокму, где ее ждет одиночество наедине с собственными мыслями. Нечто крепкое, но нематериальное — подобно сжимавшему несколько часов ее горло комку — удерживало ее от решительных действий.
      Когда мужчины пришли на помощь уже уменьшившийся плотной группе, оборонявшейся между двумя разбитыми каретами и домом, фейри начали рассеиваться. Людей спасли небольшие размеры места, в котором они были зажаты. Тут их не мог схватить летучий эльф, способный унести человека.
      Теперь улицу после мушкетной и пистолетной пальбы заволокла густая белая дымка, однако Каде уже увидела, что ее чары, образующие иллюзию, начинают рассеиваться. Белизна снега и льда предоставляла ей свет для чар в любых количествах. Занятно, что трюк Грандье — вызванная им непогода может быть обращен против него самого.
      Когда обороняющие дом расступились, Каде скользнула в дверь вместе с остальными; почти возле основания лестницы, ведущей в главный дом, она увидела мертвеца в одежде цистериан. Она узнала его: это был их командир, Вивэн, помогавший ей в битве, разыгравшейся посреди дворцового зала. Она остановилась, однако сделать уже было ничего нельзя, и напиравшие протолкнули ее дальше.
      Каде нигде не видела никого из королевских гвардейцев, Томаса тоже. Ей вдруг захотелось разыскать их.
      Каде поднялась вверх по лестнице, в лабиринт комнат на втором этаже. Снаружи, оказавшись перед неизменно серой стеной, она не представляла, насколько велик дом.
      Прекрасно обставленные комнаты были забиты народом, в основном содержателями лавок или людьми еще более состоятельными, чьи дома не выдержали нападения. Шум стоял жуткий: кричали, визжали, жаловались и плакали дети, хотя, насколько могла судить Каде, фейри так и не проникли в дом. Безусловно, смятение было вызвано схваткой, разыгравшейся под окнами. Конечно же, они не кричали здесь всю ночь и все утро.
      Каде проталкивалась по людным комнатам и наконец увидела молодого слугу, торопящегося с целой грудой скатанных льняных бинтов. Она схватила его за руку:
      — Чей это дом?
      Он даже не удивился. Скорее всего сегодня ему приходилось отвечать и на более безумные вопросы.
      — Лорда Авилера, Верховного министра.
      Каде отпустила его руку; она смутно помнила Авилера отчасти по ночи злосчастной комедии, но в основном по подслушанному разговору между Томасом и Лукасом. Его отношение ко всему происходящему было в лучшем случае неизвестным. «Почему это меня волнует?» — недоумевала Каде.
      Отыскав другую лестницу, она направилась вверх. На третьем этаже должны располагаться приемные залы, более уединенные комнаты для развлечений и салоны. Его не охраняли, поскольку обычаи и почтение к знатным особам запрещали беженцам подниматься в эти помещения.
      Здесь царила благодетельная тишина. Тут Каде услышала громкие голоса, занятые спором, внезапное молчание выделило один из них, знакомый Каде. Не может быть!.. Последовав на голос, она оказалась перед двойными резными дверями, которые привели ее в величественную столовую с длинным полированным столом, над которым висели канделябры с подвесками из цветного стекла. Группа потрепанных гвардейцев королевы во главе с Гидеоном замерла перед Дензилем и альбонцами, за всей сценой со стороны наблюдал высокий и тощий лорд Авилер. Поблизости сидела… Фалаиса.
      Каде постояла мгновение, не веря собственным глазам. Королева сидела в кресле, опустив голову и сцепив на коленях руки. Она казалась здесь пленницей.
      Каде уже направлялась к ним, когда ее наконец заметили. Первым увидел Дензиль; проследив за его тревожным взглядом, смолк и Гидеон. Она подумала: «Раз Дензиль улыбается мне, ничего хорошего не жди. Но на лице герцога осталось выражение гневного презрения».
      — Что вы делаете здесь? — обратилась Каде к Фалаисе.
      Королева посмотрела на нее в отчаянии. Она была одета для верховой езды, в простой охотничий костюм, наброшенный на плечи плащ отчасти скрывал неподобающий женщине наряд.
      — На нас напали, мою охрану оттеснили. Лорд Дензиль заметил меня и привез сюда. — В голосе Фалаисы слышалась едва сдерживаемая истерика, глаза ее в отчаянии впивались в Каде.
      — Он похитил ее и доставил сюда, — поправил Гидеон Фалаису, не сводя глаз с Авилера. — Сейчас она была бы уже у ворот, если бы…
      — Если бы вы обладали достаточными способностями, чтобы вывезти ее из ворот…
      — Кудесница? Вот так сюрприз! — воскликнул лорд Авилер, голос его, привыкший к шумным городским собраниям, сразу заглушил остальных.
      Каде во все глаза смотрела на министра, тот глядел на нее внимательно и настороженно. Та часть ее, которую не тревожили смерть и настоящее, имела достаточно времени, чтобы заметить себе: «Наверное, я кажусь ему более чем полубезумной».
      — Лорд Дензиль сообщил мне, что вы оставили город, — начал первым Авилер.
      Каде ответила:
      — Поинтересуйтесь, почему он не повез королеву следом за Роландом и всеми остальными. Спросите, почему он не воспользовался возможностью бежать, которую мы купили для них.
      «И когда же возникло это самое „мы“?» — пронеслось у нее в мозгу.
      Глаза Авилера метнулись от Каде к Дензилю.
      — Он уже объяснил свои поступки.
      — Вы тоже заодно с ним, так? — бросил Гидеон, но один из гвардейцев остановил его, положив руку на плечо.
      — Мы отбились от отряда, и королеву следовало доставить в укрытие, ответил Дензиль. На его лице беспокойство сочеталось с раздражением, и Каде подумала: играет. Он превосходно исполняет свою роль. Интересно, понимает ли это Авилер? Трудно сказать. Авилера как будто бы больше беспокоит, что предпримет теперь она сама. «Идиот, опасность сейчас исходит не от меня».
      — А вы предполагаете здесь находиться? — обратилась Каде к Фалаисе.
      Едва королева открыла рот, Дензиль плавно вмешался в разговор:
      — Конечно же, нет, она предпочла бы находиться со своим королем.
      Авилер обратил к нему непроницаемый взгляд, однако же все свое внимание устремил на Каде:
      — Королева сама выберет себе спутника. Я предпочел бы отправить ее вместе со своей стражей, но…
      — Миледи, прошу вас, — умоляюще произнес Гидеон, опустившись на колени возле кресла Фалаисы. — Ради вашей чести и безопасности… Вы же знаете, что мы защитим вас.
      — Может, пойдете со мной? — спросила Каде у королевы.
      Испуганные глаза Фалаисы обратились к Дензилю. «Она боится принять мою помощь», — поняла Каде. Мысль эта принесла холодную ярость, но как бы окутанную ватой, подобно всему, что теперь окружало ее. Повернувшись к ней, Фалаиса беспомощно помотала головой, и Каде вышла из комнаты.
      Она ступила в лабиринт салонов, встречая только слуг и потрепанных в бою солдат, однако никого из них не узнала. Можно бы и спросить, однако не было настроения к разговорам. Тут она увидела Берхэма, направлявшегося в одну из дверей с охапкой дров, и поспешила за ним.
      Это была прихожая. Внутри находились известные ей гвардейцы королевы и двое людей в одежде цистериан. Кое-кто был ранен, все смотрели на нее с удивлением. Увидев ее, Берхэм ликующе сказал:
      — О, рад вас видеть. Мы думали, что вы уже ушли.
      — Где Томас? — Слова вылетели прежде, чем она осознала это… Ей пришло в голову, что она впервые обратилась к нему без привычного «эй, ты, ублюдок».
      Берхэм склонился по пояс, а потом открыл следующую дверь и отступил в сторону.
      Каде остановилась в дверях.
      Перед ней оказалась спальня, в ней пахло плесенью и было холодно, несмотря на то что в очаге уже плясал огонь. На постели лежал Томас — в дублете и кожаном камзоле, забрызганном в битве кровью. Она не сразу узнала его. Каде никогда не рассчитывала увидеть капитана гвардейцев таким тихим и бледным. Тощий пожилой человек в бархатных докторских ризах сидел возле Томаса. Над ним возвышался Лукас. Он был без шляпы и, похоже, оказался чересчур близко к взорвавшемуся пистолету: лицо и борт дублета были обожжены. Мартин стоял в изножье постели, опершись на ее спинку, закатанные рукава его белой рубашки пятнала кровь. Молодой слуга Файстус жался в уголке, пытаясь не попадаться под ноги. Каде шагнула в комнату, Берхэм последовал за ней.
      — Что случилось? — Голос ее дрогнул, и Каде возненавидела себя за это.
      Доктор промолчал.
      — Расскажите ей, — обратился Лукас к Мартину.
      Лейтенант говорил спокойно и рассудительно, а доктор, взглянув на нее, побелел и заторопился:
      — Я не вижу на теле раны, способной вызвать подобное состояние. Значит, ведьмина пулька, ничего сделать нельзя.
      Ощущения молотом обрушились на Каде. Она пошатнулась и, чтобы не упасть, оперлась о стенку.
      — Уберите его отсюда, — вскричала она.
      Мартин обратил к Лукасу торопливый вопросительный взгляд, а когда тот кивнул в знак согласия, схватил доктора за жесткий ворот одеяния и толкнул его к двери.
      Врач явно был наделен развитым чувством самосохранения. Поднявшись на ноги, он сразу бросился вон из комнаты, не выражая ни обиды, ни протеста.
      Шагнув вперед, Каде села на постель. Она прикоснулась к лицу Томаса. Кожа его — горела, но пот обжигал холодом. Краем глаза она видела, что полосатая шерсть одеяла полиняла, однако венчающий балдахин плюмаж сохранил еще свою чистую белизну; изголовье было украшено резными лавровыми ветвями. Все это говорило в пользу Авилера. Она знала, что Дензиль из мелочности не стал бы предоставлять своему врагу мало-мальски приличные покои даже перед его кончиной.
      Ведьмину пульку она обнаружила по прожженной дырке в брюках Томаса. Снаряд этот никогда не оставлял отметины на теле, и крошечный кусочек находился под кожей в нижней части бедра. Должно быть, прочная кожа ботфорт отклонила ее полет, и пулька вошла в тело под углом. Поэтому-то он и был еще жив, крупинка просто не успела добраться до его сердца.
      — Мне нужен серебряный нож, подойдет и сплав серебра, однако в нем по возможности не должно быть низменного металла, — в приказном тоне сказала Каде.
      — Такое нужно искать у алхимиков. А где… — пожал плечами Мартин.
      — Или в фамильном сервизе, — перебил его Лукас. — Берхэм!
      — Лечу. — Слуга уронил дрова и, прихрамывая, заторопился к двери. Каде отметила: «Он ходит, значит, рана не тяжела. Займусь им потом».
      — Вам уже случалось делать такое? — спросил ее Лукас.
      Он не спросил, уверена ли она в том, что справится, и Каде была настолько благодарна ему, что ответила совершенно честно:
      — Нет, но я видела, как это делается… То есть как это пытались сделать.
      Доктора и знахари пробовали вырезать ведьмину пульку, если она оказывалась близко под кожей, однако обычно ошибались, прибегнув к услугам железа, а не серебра.
      Кроме того, дробина не теряла своей силы, однажды побывав в человеческом теле; извлекший ее из раненой плоти волшебник должен был считаться с тем, что она может повернуть и к его собственному сердцу. Фейри, пославшие пульку, иногда и извлекали ее — по собственной прихоти, однако подобные случаи бывали редки.
      Раненых ведьминой пулькой обычно убивали… чтобы избавить от дальнейших страданий, если только они не умирали на месте. Таким образом, перед Дензилем или Верховным министром Авилером открывалась прямо-таки идеальная возможность. К тому же Томас Бонифас относился к числу фаворитов, не пользовавшихся общей любовью, и сейчас его покровительница вместе с войском находилась за пределами города, если, конечно, все они еще были живы. «Доктор может проговориться. Не лучше ли было убить его? Быть может, сейчас уже слишком поздно. Зачем мне все это? Затем, что с того мгновения, как ты ступила во дворец, он обращался с тобой не как с ребенком, или какой-нибудь дурой, или, что еще хуже, придворной дамой. Он увидел в тебе именно то, что ты собой представляешь, и понял, каким ударом была для тебя смерть Галена Дубелла».
      Она лихорадочно металась по комнате; наконец Берхэм возвратился. Поспешно затворив за собой дверь, он извлек из кармана своего дублета изящный кривой ножик и спросил:
      — Подойдет?
      Взяв нож, Каде ощутила всем своим телом звон едва ли не чистого серебра.
      — Идеально, — ответила она. — А теперь не подворачивайтесь под руку.
      Если бы она могла потратить на них часть своего внимания, то удивилась бы полному повиновению.
      Каде торопливо провела ножом над свечой. Придется ограничиться этим. Нож чуточку туповат, однако сейчас Томасу это безразлично.
      Сев на постель, она принялась ощупывать ногу. Дробинки не оказалось на прежнем месте. Уже успела войти в тело глубже. Ощутив в душе приступ паники, Каде выругалась про себя и подумала: «Боги, ну почему все и всегда бывает так сложно?» Каде знала, где искать ведьмину пульку. Она не могла сместиться более чем на дюйм в глубь мышцы. Тогда чего медлить? Каде заметила, что руки ее трясутся. Хорошо, что Томас ничего не может видеть, иначе он сказал бы сейчас что-нибудь очень обидное. «Ну же», — подбодрила она себя, осторожно начиная разрез.
      Выступило много крови; затаив дыхание, Каде ощутила, как завибрировал нож, когда пулька прилипла к нему. Боже праведный, получилось! Она осторожно извлекла нож. Едва крошечная крупица оказалась вне тела, Каде схватила ее рукой — кто знает, в кого она может направиться, — встала, подошла к очагу и тут ощутила, как пулька толкается в ее кожу.
      Она застыла, глядя на сомкнутые ладони. Если открыть их, Бог знает, куда еще может направиться эта дробинка. Но ведь Каде сама фейри, она попыталась остановить подступающий ужас. Пулька не может причинить ей вреда.
      Человеком нельзя быть наполовину, некогда говорил ей Гален Дубелл, и она, как всегда, пренебрегла этими словами. Довольно одной алой капли крови. Она прошептала заклинание, которым фейри отводили от себя беду, и ощутила, как ведьмина пулька вжимается в кожу, проминая ее. Пытаясь воспротивиться панике, она сообразила, что влияющая планета достаточно близко, и выкрикнула формулу, в Лодуне рекомендовавшуюся для уничтожения опасных объектов.
      Волшебство людей сделало то, что было не под силу магии фейри. Она ощутила, как дробинка вспыхнула, и торопливо смахнула ее с ладони в очаг. Пулька исчезла в короткой иссиня-белой вспышке.
      Каде осела на пол. Все эти годы с ней можно было расправиться ведьминой пулькой, а Двор Неблагий так и не сумел додуматься до столь простой вещи: проверить, обладает ли она той же стойкостью, что положено фейри. Идиоты, заключила она. Руку словно опалило огнем.
      Повернув голову к постели, она заметила, что Томас шевельнул головой… В беспамятстве, но шевельнул.
      В делах она успела забыть о том, что была в комнате не одна, и поэтому с удивлением обнаружила возле себя Лукаса. Он взял ее ладонь и повернул к себе.
      — Боже! — пробормотал Лукас, заметив ожог. — Эй, Берхэм…
      Мгновенно явившийся слуга собрал с карниза горсть снега и сунул ей в руку.
      Каде отдернулась, но потом поняла, что холод наполовину уменьшил боль. Она смотрела на Томаса, пока Берхэм суетливо бинтовал ожог, и была вознаграждена: капитан шевельнулся еще два раза.
      Потом — много позже — она сидела на табурете возле окна и разглядывала пятно, оставшееся на руке. Пузыря не было, значит, все обошлось. В отличие от чистой магии фейри ремесло смертных чародеев являло собой грязное дело, а она привыкла к ранам. Грязно, да надежно, подумала она.
      Каде по мере своих возможностей помогла прочим раненым, однако без обычных при врачевании зелий и бальзамов или хотя бы их ингредиентов она мало что могла сделать. Можно было бы сотворить исцеляющий камень, однако он годился только против болезней и не заживлял разорванную плоть. Полностью укомплектованная аптечка спасла бы сегодня немало жизней. Укрепляющие чары и заклинания, удерживающие душу в теле, не могли как следует действовать без растительных снадобий, смягчающих раны. В результате всех усилий она продрогла и жутко устала; в этот момент Каде охотно отказалась бы от родства с фейри ради половины знаний Галена Дубелла во врачевании, при этом прекрасно понимая, что если бы вовремя отдала все свое внимание занятиям, то давно уже овладела бы ими.
      Рана на ноге Томаса по-прежнему тревожила Каде, сидящую у очага в размышлениях. Заклинание, которым она соединила плоть, оказало положенное воздействие, однако рана была глубокой, и никто не мог знать, как все обойдется для Томаса. Очаг бросал свет на иссиня-черные волосы и бороду, обрамлявшие бледную кожу. Она подавила в себе желание немедленно встать и вновь подойти к постели. «Ты думала, что мир померк, когда умер Гален, но когда при тебе дурак доктор помянул ведьмину пульку…»
      Каде вздрогнула и заставила себя посмотреть правде в глаза. Отрицать глупо. Неужели она только сейчас догадалась об этом? Однако, оглядываясь вспять, она не могла бы назвать мгновения, когда это началось. Она не знала, насколько сказалась здесь детская влюбленность или когда старательно поддерживаемая ею дистанция наконец уступила его обаянию. Еще менее точно она могла представить, когда именно мысль «я хочу иметь этого мужчину в числе друзей» преобразилась в «я хочу этого мужчину».
      То, что прежде она не испытывала ничего подобного, еще не значило, что Каде не могла понять этого чувства, хотя оно оказалось не слишком-то схожим с тем описанием, которое предлагали ей стихи и романы. Поэты и писатели намекали, что глубокая страсть ранит; однако никто не говорил, что ощущение будет напоминать удар рукояти топора под дых.
      Она всегда полагала, что родство с фейри лишило ее способности любить, во всяком случае, к своим родственникам она никаких чувств не испытывала. Когда-то она думала, что любит Роланда, и только потом поняла, что в подобном случае не смогла бы оставить его. Она считала себя холодной — как мать ее Мойра и прочие фейри, которые, изображая великие страсти, не обнаруживали глубины… Сердца их были пусты, как рассохшийся винный бочонок. И она не могла не испытать потрясения, обнаружив в себе способность к любви, что и происходило сейчас, в обстоятельствах менее чем благоприятных. Точнее, ужасных. Но что хуже всего, подобно всем пустоголовым придворным дамам она влюбилась в капитана гвардии королевы. Когда ребенком Каде находилась при дворе, примерно каждую неделю очередная поклонница объявляла о своей бессмертной любви к нему. Дамы Равенны даже развлекались, пытаясь догадаться, кому Томас выкажет благосклонность, а от кого отмахнется.
      Каде ощутила себя дурой; за последние дни ей довелось видеть слишком много кошмаров и крови, чтобы искать утешения в детском стремлении к смерти. А теперь надо подумать о том, что придется когда-то открыть свое сердце. Но не сейчас, сказала она себе. Только не сейчас.
      Томас повернул голову к свету. Ему почудилось оранжевое пламя, выплясывавшее в незнакомом очаге. В комнате было тепло; он видел огонек свечи сквозь занавеску в ногах постели, ощущал влажный жар отступающей лихорадки, все тело ломило… А вот в рану в бедре, казалось, запихнули горячий уголь.
      Приподнявшись на локте, он раздвинул окровавленную и обожженную ткань (обожженную? С чего бы?), чтобы посмотреть на укол шпаги, который, о чудо, был затянут уже розовой кожицей — свидетельство заботы волшебника.
      Потом он увидел Каде, сидящую на низкой табуретке возле огня; сливаясь со светом и его отражением в отшлифованном камне, она казалась созданной из янтаря, роз и старинного злата. Нет, смотреть на нее — одно удовольствие, решил он. Глаз всегда обнаруживал в Каде нечто новое, еще более интересное, потому что с ней это случалось всегда непреднамеренно и без всяких стараний с ее стороны. Они некоторое время смотрели друг на друга, потом Каде заморгала и встрепенулась.
      — Где мы? — спросил Томас.
      — В городском доме лорда Авилера. Ты был при смерти большую часть дня, потому что тебя поразила ведьмина пулька.
      Смысл ее слов не сразу дошел до него.
      — Ты вырезала ее?
      — Да.
      — Нелегкое дело.
      — У меня был тяжелый день, — с достоинством призналась Каде, отводя со лба прядь влажных от пота волос.
      Заметив повязку на ее руке, он спросил:
      — Что здесь случилось?
      — Ничего. — После легкого колебания она произнесла: — Здесь Дензиль вместе с Фалаисой.
      Томас закрыл глаза:
      — Нет.
      — Да. Когда на них напали, он увел ее от Гидеона и всех остальных. Гвардейцы последовали за ними сюда, но она слишком напугана Дензилем, чтобы воспользоваться их помощью. Авилер же, словно круглый дурак, утверждает, что королева сама решит, кто будет сопровождать ее.
      Томас откинулся на подушку и какое-то время изучал тыльную сторону полога.
      — Трудно представить, что некоторое время назад проку от меня было словно от мертвеца, и все проблемы приходилось решать без меня.
      — Поздравляю с возвращением. Мне кажется, что я знаю, почему Дензиль оказался здесь.
      Он вновь сел, глубоко вздохнув, словно бы сдерживая невольное головокружение.
      — Я был бы счастлив, если бы ты просветила меня.
      — Дело в Авилере. Если он в заговоре с Грандье и Дензилем, это одно, но если же нет… то он не ограничится одними наблюдениями.
      Верховный министр. Человек, который поддержит Роланда невзирая на все личные трения, потому что это увеличит политическое влияние министерства, и молодой король не станет препятствовать ему. Человек, нетерпимый к королевским фаворитам. Человек, питающий одни лишь подозрения к подобным особам.
      — Ты права.
      Опираясь на спинку кровати, Томас поднялся, дернувшись от острой боли в раненой ноге. Придется хромать, это вредно для раны, однако выхода уже не оставалось.
      Каде вновь запустила руку в волосы.
      — Фалаиса кое-что знает.
      Томас поглядел на нее сверху вниз. Каде явно испытывала нерешительность.
      — Почему ты так полагаешь?
      — Она боится Дензиля.
      — Нетрудно понять. — Он неловко шагнул к изножью постели и нащупал шпагу и кинжал. Извлек из ножен клинок, проверил его, увидел вмятины и царапины.
      — Это я вижу, — резко ответила Каде. — А ей как будто бы неизвестно, если только она не знает больше, чем следовало бы.
      Томас помедлил, обдумывая:
      — И сколько же она знает, по-твоему?
      — Мне она не скажет. Фалаиса сомневается в том, что я сумею защитить ее. Но тебе, думаю, скажет.
      — Возможно, Фалаиса уже пыталась это сделать, но я решил, что она преследует совершенно иные цели. Мне следовало бы прислушаться к ней, однако прежде ничто не свидетельствовало о том, что она умеет думать. Если они каким-то образом сумеют вывернуться из нынешнего положения, то это спасет ее. Он может сказать, что Фалаиса обращалась к нему с неопределенными подозрениями против Дензиля, однако не сумела назвать ничего конкретного. Так можно помешать Роланду или какому-нибудь придворному честолюбцу обвинить Фалаису в предательстве вместе с герцогом. Если только они выпутаются из этого положения. Проклятый оптимист. Тут он понял все значение слов Каде и с удивлением посмотрел на нее с высоты своего роста. — Сомневается, что ты сумеешь защитить ее? Но это же смешно! Ты не поддерживаешь ни Равенну, ни Роланда, ни Дензиля; лишь ты способна беспрепятственно помочь ей.
      — Возможно, она просто не способна теперь никому доверять.
      Дверь открылась, вошел Лукас, буквально застывший на месте при виде своего капитана.
      — Жив, — расплылся он в улыбке. — Значит, я зазря рассчитывал на повышение.
      — Э-э, поосторожнее, ловлю на слове.
      — О, придется отложить дерзкие мечты с учетом всех обстоятельств.
      — Чего еще от тебя ожидать. Сколько нас?
      — Восемнадцать. Не так уж плохо, как мне сперва показалось, но радоваться нечему: погибли командир Вивэн и Басера… — Лукас называл знакомые имена, и Томас качал головой. Придется попозже еще раз обратиться к этому списку. Но хуже всего то, что пока неясно, чему послужила их жертвенность и смогла ли Равенна вместе с Роландом вырваться за пределы города. Лукас окончил перечень. — Трудно в это поверить, но здесь находится и Дензиль вместе с…
      — Я знаю. И как раз собираюсь сходить и порадовать их вестью о своем скором выздоровлении. А ты знаешь, где Фалаиса?
      — Да, Мартин успел обнаружить, где они держат ее. Гидеон с людьми держатся рядом, чтобы ее не увезли тайно.
      Королева находилась в противоположном крыле. Окровавленные и оборванные, Томас с Каде произвели по дороге изрядное впечатление. Томас хромал и постоянно боролся с желанием опереться о стену. Наконец они оказались перед дверью в покои, которые охраняли пятеро усталых, потрепанных после боя людей с городскими кокардами, за ними в свой черед приглядывали шестеро гвардейцев во главе с Гидеоном.
      Лейтенант расхаживал по комнате, когда в ней появился Томас в сопровождении Лукаса; судя по лицу, Гидеона разрывали терзания. Он в смятении начал:
      — Сэр, я…
      — Молчи, — прервал его Томас и направился в следующую комнату.
      Городовые стражники следили за ним с любопытством и даже не попытались остановить, однако внутри несколько преданных Дензилю альбонцев, предоставленных герцогу Роландом и присягнувших новому господину, преградили ему путь. Томас не выдержал и оттолкнул одного:
      — Ну, знаете ли, господа!
      Рыцари прекрасно осознавали, что, отказывая лейтенанту гвардии королевы в праве видеть ее, они нарушают все правила; к тому же, преграждая дорогу капитану, они практически признаются в соучастии в похищении. Старший из рыцарей явно смутился.
      — Мы… нам приказали, — промямлил он.
      Фалаиса распахнула дверь и стала на пороге, широко раскрыв глаза. Она по-прежнему была одета в костюм для верховой езды, волосы ее рассыпались по плечам. Королева с неподдельной радостью произнесла:
      — Капитан, слава Богу, с вами все в порядке.
      — Я считаю приказ, по которому вы здесь содержитесь, отмененным. Томас улыбнулся альбонцам.
      Фалаиса похлопала по плечу рыцаря, стоявшего у двери, и сказала:
      — Убирайтесь с дороги.
      Томас подумал, что если бы Каде во внезапном припадке глупости сумела попасть в подобную ситуацию, то наверняка дала бы этому типу пинок…
      Рыцари неуверенно расступились.
      Тут в прихожей, расталкивая городскую стражу, появился Дензиль. За ним следовал лорд Авилер. Увидев эту сценку, Верховный министр ограничился легким удивлением. Заметив Томаса, Дензиль замер, и глаза его угрожающе сощурились.
      «Да, — подумал Томас, — как ни прискорбно, но все складывается по твоему замыслу». Однако вполне мирно он сказал:
      — Я разыскивал королеву. Похоже, что король изволил временно оставить ее, — и поглядел на Дензиля, ожидая, что тот бросит ему вызов.
      Воздух в комнате сделался прямо-таки звенящим.
      — Она находится под моей защитой, — произнес добродушно Дензиль.
      — Да, я слыхал об этом, но теперь в вашей помощи нет необходимости.
      — У меня здесь люди…
      — Вы располагаете двадцатью вооруженными людьми, давшими присягу служить вам, — встрял в разговор Авилер. — У вас, капитан, примерно столько же гвардейцев, в различной степени готовых к бою. У меня здесь сотня солдат городовой стражи, предоставленная министерству, и я предлагаю, чтобы все они встали на защиту дома.
      — Весьма дипломатичное предложение, — согласился Томас.
      Фалаиса внезапно высказалась:
      — Я… благодарю вас за помощь, лорд Дензиль, но теперь она мне больше не нужна.
      Дензиль склонил голову в поклоне:
      — Как вам будет угодно, ваше величество. — Повернувшись, он оставил прихожую; сделав сардонический поклон, Авилер отправился за ним.
      Следом за Фалаисой Томас вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Здесь королева была на своем месте — среди легких занавесей из тафты и зеркал. Служанок не оказалось. Причин было две: или Фалаиса отослала их, или же служанок просто не предоставили. «Так что именно привело сюда Дензиля: слух о моем появлении или же расчет застать Фалаису в одиночестве? И поэтому за ним увязался Авилер?» Оперевшись на спинку покрытого гобеленом кресла, Томас произнес:
      — Миледи, по-моему, нам есть о чем поговорить.
      — Да. — Фалаиса села на кушетку и с тревогой посмотрела на него. — О Дензиле.
      Каде исчезла где-то по пути, однако Томас подозревал, что она рядом и прекрасно все слышит. Это его не смущало. Она и без того многое знала из того, о чем намеревалась сейчас поведать Фалаиса.
      — Насколько вы осведомлены о планах герцога Альсенского?
      — Так, не очень. Он… — Фалаиса нервно отвернулась. — Дензиль предложил мне выйти за него замуж, в случае если моему супругу придется лишиться престола.
      Снова Земельное право. Старейшие из традиций утверждали, что, став женой короля, Фалаиса приняла и часть мистики, присущей короне, если не ее божественную власть. Если Роланд умрет, не оставив детей, и любой из его наследников женится на Фалаисе, подобное действие весьма укрепит его претензии в глазах очень многих людей. Существовало достаточное количество семейств, которым королевская кровь позволяла претендовать на престол и корону с большим правом, чем Дензилю. Однако же никто из них не пытался привлечь на свою сторону Фалаису… Итак, он полностью уверен в том, что Фалаиса скоро овдовеет.
      — Это измена.
      — Я знаю, — честно призналась она.
      Закрыв глаза, Томас потер переносицу.
      — Что вы ответили ему?
      — Я не дала никакого ответа. — Королева беспомощно всплеснула руками. — Я пыталась избавиться от него. Я боялась, что, если я откажу ему, он обо мне наговорит Роланду целую кучу лжи, но если я соглашусь, он сумеет выполнить свой гнусный план. Я просто не знала, к кому обратиться за помощью.
      «Да, это так. Ты не могла добиться, чтобы я выслушал тебя». Томас отметил, что королева не стала напоминать ему об этой ошибке. Вся жизнь Фалаисы, весь ее опыт не позволяли вести себя вольно с мужчиной. Даже если она попыталась бы деликатно связаться с ним, это только помешало бы узнать от нее правду. И все же такая тактика оправдала себя с герцогом. Она могла и хорошенько потомить его, дабы дать ему выиграть несколько дней, и при этом у молодого герцога хватило бы терпения. Томас мог представить Фалаису в обмороке, в слезах, совершающую всякие глупости, которые делают якобы сдающиеся женщины, вовсе не намереваясь сдаваться. Она могла ради получения информации пойти на все. Томас впился в нее глазами.
      — Дензиль не намекал вам, каким именно образом он намеревается совершить злодеяние?
      — Нет. Но разве кому-то стало бы лучше, если бы он сделал это?
      — Вряд ли.
      Фалаиса теребила ленты на рукаве своего платья:
      — Это ужасно, так ведь?
      — Да. Если мы когда-нибудь получим против него достаточно улик, чтобы официально обвинить в измене, Дензиль сумеет прихватить на виселицу и вас. Вы можете обвинить его, но я сомневаюсь, чтобы Роланд поверил вам, а не Дензилю. Конечно, многие знают герцога и считают ваше слово более весомым, однако их мнения не идут в расчет. — Он покачал головой. — Нам нужно сделать так, чтобы до этого не дошло.
      — Как?
      Еще одна причина, чтобы Дензиль пал смертью героя при первой же возможности. Скорее всего Грандье уже не остановишь, однако таким образом можно избавиться от многочисленных боковых вариантов и дать облегчение нескольким людям, в том числе Каде, Равенне, Фалаисе да и себе самому. Впрочем, дело легче не становилось. Да, сейчас они были вдали от нервного Роланда, однако рыцарей и Верховного министра Авилера трудно назвать объективными свидетелями… Стало быть, следует заранее предвидеть немало трудностей.
      — Чем меньше вы будете знать, тем лучше, — ответил Томас.
      — Подождите. — Она помедлила. — Я хочу сказать, что поддерживаю вас, что бы ни случилось. Да, Роланд настроен против вас, но если не станет герцога Альсенского, с ним будет много проще, ну а если дела примут прежний облик… то есть когда Равенны не будет здесь, тогда я стану распоряжаться гвардией королевы, и я хочу, чтобы вы остались ее капитаном. — Фалаиса впервые посмотрела ему в глаза. — Я обещаю вам покровительство и самое искреннее… внимание.
      Отлично, подумал Томас. На языке двора все было достаточно откровенно. Внимание означало фавор, а фавор обещал доступ в ее постель в обмен на поддержку. Ответив ей долгим взглядом, он с чувством произнес:
      — Я запомню ваши слова, миледи.
      Слушавшая из прихожей Каде стукнула лбом в стенку. «Такова-то будет повесть моей жизни», — подумала она и ускользнула незамеченной.
      Когда Томас вышел в прихожую, Лукас как раз говорил Гидеону:
      — …и когда он услышал об этом, то впал просто в безумие, так что радуйся, что ты не…
      Капитан закрыл дверь, и оба лейтенанта поглядели на него. Томас сказал Гидеону:
      — Когда все закончится, нам придется переговорить, но до тех пор не будем ни о чем вспоминать. А пока оставайся здесь и следи, чтобы ее не увели.
      Молодой лейтенант вздрогнул и ответил ему:
      — Слушаюсь, сэр.
      Томас вышел, Мартин и Лукас последовали за ним. С некоторой опаской к ним приблизился слуга с положенной дворецкому цепью на груди.
      — Лорд Авилер хотел бы вас видеть, капитан.
      Лукас приподнял бровь и поправил пистолеты за кушаком, но Томас кивнул. Следом за слугой, сопровождаемый гвардейцами, он направился по крохотной галерее, увешанной портретами предков, на противоположный конец. Пока человек Авилера стучал в дверь, Лукас опустился в одно из кресел, а Мартин прислонился к стене. Слуга бросил на них нервный взгляд, однако возражать не стал.
      За дверью оказался уютный кабинет, согретый пламенем в мраморном камине и освещенный серым дневным светом, проникавшим через два окна в противоположной стене. Пол покрывали яркие восточные ковры, должно быть, доставленные из торговых вояжей, принесших Авилеру состояние… По случаю или же преднамеренно — они не контрастировали с полосатым красным шелком на окнах. Когда Томас вошел, Верховный министр стоял спиной к очагу. Жестом указав слуге на дверь, он сказал:
      — Лорд Дензиль собрался нас оставить. Я решил, что это заинтересует вас.
      Томас прохромал к одному из окон. Снег прекратился, перед ним открылась улица, на которой сегодня утром состоялось сражение. Разбитые кареты оставались на прежнем месте, хотя городовое войско, должно быть, внесло в дом тела. Внизу как раз приоткрывались ворота. Ночь ляжет примерно через час; выезжать в такое время было равносильно самоубийству.
      Авилер проговорил:
      — Для осажденного дома мой слишком часто открывает двери: туда-сюда мотается слишком много народу. Я знаю, что вы задумали.
      Томас увидел Дензиля, появившегося верхом, люди его ехали следом. Отряд уже удалялся вдоль по засыпанной снегом улице, когда Томас наконец повернулся к Верховному министру.
      — Неужели? — съязвил он.
      — Вы намереваетесь отправить на тот свет нашего доброго герцога Альсенского. Если бы я вовремя не оказался на месте, ваш лейтенант уложил бы его наповал в моей столовой. — Авилер подошел к длинному раздвижному столу, заваленному книгами и документами, и сел на уголок, приглядывая за капитаном.
      — Мне безразличны ваши взаимоотношения, однако Дензиль непростительным образом подверг королеву опасности, не позволив ей бежать из города.
      Министр наклонился вперед:
      — Только не делайте этого здесь.
      — Похоже, такая возможность уже ускользнула из моих рук. И он совершил большее, чем просто подверг королеву опасности.
      — Сейчас трудно поверить во все, что вы говорите мне.
      Томас направился к двери:
      — Тогда я не буду ничего говорить вам. Но вы смехотворно ошибаетесь, если полагаете, что герцог намеревается присоединиться к Роланду. Пошлите кого-нибудь следом за ним и увидите, что он поворачивает ко дворцу. А потом спросите себя почему?
      Томас вышел. Когда капитан закрыл за собой дверь, ждавший его Лукас подошел к нему и спросил:
      — Ну как?
      — Завтра во что бы то ни стало мы увозим отсюда королеву, — прошептал Томас оглядываясь.
      Двор въехал в Бель-Гарде уже перед самым закатом, и теперь Равенна, восседавшая на лошади во дворе замка, окруженная суетившимися слугами, придворными, альбонцами, цистерианами и своими собственными гвардейцами, наблюдала, как Ренье расставляет караулы. Ученики покойного доктора Брауна уже расположились у ворот со своими книгами, курильницами и прочими странными атрибутами, чтобы временно оградить от фейри эти хрупкие створки из дерева и металла. В городских воротах на кавалькаду снова напали; несколько групп оказались рассеяны и перебиты, однако фейри не увязались следом за ними. Удовлетворенная ходом приготовлений, Равенна позволила страже проводить ее в крепость.
      За внутренними воротами и портиком виднелись прославленные сады Бель-Гарде с их фонтанами и миниатюрными садиками, укрытыми теперь толстым снежным покровом. Каменная резьба на самом новом из поднимающихся над головой бастионов выделялась своими завитками, изгибами, вплетенными в узор, и классическими масками духов удачи. Жемчужиной среди крепостей назвал кто-то этот замок. Да, подумала Равенна, самоцветы на эфесе еще не означают, что можно не опасаться клинка.
      — Отыщите лейтенанта Гидеона, пусть немедленно доставит ко мне Фалаису, — приказала королева-мать ближайшему к ней гвардейцу.
      Когда тот отъехал, Равенна посмотрела вниз и увидела Элейну, семенящую возле лошади и отчаянно дергавшую королеву за юбку.
      — Моя госпожа, если вы немедленно не укроетесь от ветра, ваша хворь вернется.
      Склонившись, чтобы возразить камеристке, Равенна вдруг бессильно закашлялась.
      Она не умела галантно признавать свою слабость. Как только королева смогла заговорить, она выругала Элейну, гвардейцев, поспешивших помочь ей спуститься на землю, и — совершенно без всякой вины — лошадь, простоявшую во время всего эпизода так смирно, что казалась врытым в землю камнем.
      Равенну провели через широкую дверь в просторную, великолепно обставленную прихожую. Здесь оказалось чересчур холодно, чтобы снять плащ, но хоть ветра на было.
      — Я хочу, чтобы это сооружение обыскали сверху донизу.
      — Да, моя госпожа.
      Нетерпеливым мановением руки Равенна отослала Элейну и принялась расхаживать, переплетая пальцы; строгий взгляд королевы успел заметить, что прислуживает ей собственная челядь, а не люди из замка. Явился гвардеец, посланный ею за Фалаисой, пропустив вместе с собой в дверь порыв холодного ветра. Увидев тревогу в его глазах, Равенна напряглась.
      — Ваше величество, — произнес он виновато. — Лейтенанта Гидеона и всех, кто охранял королеву, здесь нет.
      Равенна остановилась, упершись взглядом в резную панель перед собой.
      — А где сама Фалаиса?
      — Ее нет ни среди альбонцев, ни возле его величества.
      Равенна кивнула и прошептала:
      — Это Дензиль.
      Томас сидел перед очагом в гостиной апартаментов, которые гвардейцы заняли под штаб-квартиру. Гидеон вместе с большой частью отряда охранял Фалаису. Лукас, возглавив экспедиционный отряд в составе себя самого, Мартина и еще двух цистериан, повел его на кухню за провиантом. Берхэм и Файстус на противоположном столе лили пули; старший держал обернутую в кожу форму, а молодой осторожно разливал из ковшика расплавленный свинец.
      Гвардеец, получивший самые тяжелые раны, умер совсем недавно. После всех, кого Томас вывел на битву, а потом хоронил, глупо было горевать о смерти практически незнакомого человека, и мысли капитана все время обращались к Галену Дубеллу.
      Томас знал, что еще никому не удавалось в такой степени провести его. Он прибыл ко двору совсем юным — моложе Роланда, и в одиночестве миновал все ловушки и подводные камни. Не позволяя себе кому-либо доверять, он избежал оговоров, оказавшихся роковыми для многих, и учился обману у тех, кто лучше знал интриги двора. Быть может, он поверил Грандье лишь потому, что старый волшебник ничего не просил.
      Томас попытался представить себе, что ощутил Дубелл под конец, осознав, должно быть, что его доверенный друг и слуга, которым прикидывался Грандье, следил за ним, тщательно собирал на него нужную информацию, чтобы в какой-то момент подставить его как очередную жертву, если только старику позволили понять это, если только, умирая, он не пребывал в полном неведении относительно происходящего.
      Явилась Каде с видом случайной пассажирки, ожидающей прибытия городского экипажа, и уселась в другое кресло. Томас был рад ее обществу и не стал спрашивать, почему она осталась в городе. Все полагали, что Каде вполне легко могла оказаться за пределами города, хотя и не имели к тому никаких доказательств.
      Он подумал, что полагается на нее, как солдат на порох, всегда кажущийся надежным тому, кто часто пользуется пистолетом.
      Теперь Каде не сводила с него глаз. Томас не выдержал и спросил:
      — Ну, в чем дело?
      Она ответила:
      — Как по-вашему, что сделает Роланд, когда узнает о Дензиле и Фалаисе?
      Томасу показалось, что она хотела сказать совсем другое, но не было желания проверить свои подозрения, и он ответил нехотя:
      — Не знаю. — В этот момент усталость заглушила опасность возможного гнева Роланда, хотя, как считал Томас, со временем он справится и с королевской раздражительностью. Интересно даже, как это он сам сумел презреть стремление к власти, чтобы освободиться от докучливого общества тех, кто еще рвался к ней. — Роланд, Дензиль и Фалаиса образуют весьма интересный любовный треугольник. Жаль, что я не могу еще более усугубить путаницу, приударив за Фалаисой.
      Молодая королева была прекрасна, но ведь и большая часть придворных дам тоже, размышлял Томас. Она относилась к той породе женщин, ради которых мужчины непременно губят себя. Эту стадию он давно миновал. Добивался ли Дензиль любви Фалаисы, или просто не нашел иного способа приблизиться к ней? Фалаиса-то явно его не жаловала. Томас сомневался в том, что она вообще выделяла кого-нибудь при дворе. В ее предложении Томас не уловил тепла. Она намекнула ему на интим, полагая, что это и будет основная часть сделки.
      «Неужели и я был таким? — удивился Томас. — Неужели и я так думал, когда Равенна сделала мне подобное предложение… Вот дела».
      Прервав его размышления, Каде спросила:
      — А почему бы нет?
      Он успел заметить, что обратился к ней с непринужденностью, предполагавшей дружбу, не считаясь ни с приличиями, ни с чем-то другим. Еще он подозревал, что только что предоставил Каде возможность хорошенько порасспросить его на интересующие ее темы. Впрочем, останавливаться было поздно, и он ответил:
      — Если бы я намеревался воспитать ребенка, то не стал бы дожидаться сегодняшнего дня.
      Каде приветствовала эти слова еще одним долгим мгновением загадочного молчания, а потом промолвила:
      — О, а ты мудрец. — И поглядев в огонь, хихикнула чему-то своему.
      — Что? — не понял Томас.
      — Ничего. — Она посидела в молчании, а потом спросила: — А почему Дензиль забрал такую власть над Роландом? Так, что может даже угрожать королеве, не смеющей надеяться на помощь?
      Томас глядел на огонь и вспоминал:
      — Как раз перед кончиной вашего отца Роланд попытался убить себя и вскрыл вены, но неудачно. Дензиль обнаружил его, перевязал и сочинил объяснение. А потом удержал Роланда от повторных попыток.
      Каде закусила губу, подумала и пожала плечами:
      — Но так выходит, что король, быть может, очень дорог Дензилю, а я не могу себе этого представить… не сочти уж меня странной.
      — Можно испытывать привязанность к человеку и одновременно ненавидеть его. А Дензиль в ту пору без поддержки Роланда был пустым местом. Ему нужен был живой принц в качестве опоры. — Томас повернулся к собеседнице. — Не смотри на меня так. Роланду вовсе не обязательно было попадать в лапы Дензиля. Возьми, к примеру, себя. Разве возле тебя в Фейре не терся свой Дензиль?
      — Такой вины за мной нет. — Она театрально воздела руки. — И не потому, что не было такого типа, а просто я предусмотрительна.
      Томас отметил слово «вина», однако не стал обнаруживать этого. Если уж она угодила в столь очевидную ловушку, значит, ее что-то сильно тревожило.
      Полено откатилось к краю камина, и, неловко привстав в кресле, Томас, опершись одной рукой, поправил его кочергой.
      Каде вздрогнула и быстро сказала:
      — Прости.
      Он тяжело опустился в кресло.
      — За то, что ты спасла мне жизнь? Я даже благодарен…
      Она отказалась переменить тему.
      — А если рана не заживет? — Каде не хуже Томаса понимала, насколько рана замедлит его движения в бою.
      — Что ж, для дуэлей я уже староват. Возможно, в конечном счете разницы не будет.
      — Не надо говорить такого; у меня и без того сердце болит. — Каде еще глубже осела в кресло. — И как же мы избавимся от Дензиля?
      И Томас не смог скрыть своего вероломного плана:
      — Я намереваюсь убить его, если получится. Но мне бы не хотелось при этом погубить Фалаису, себя самого или кого-нибудь еще.
      — Я могла бы это сделать. Роланд и без того ненавидит меня и, уж конечно, не сможет явиться за мной в то место, где я живу.
      Томас фыркнул.
      — Я едва ли способен попросить тебя о подобной помощи.
      — В этом для меня нет ничего нового.
      Нечто неуловимое в ее голосе заставило Томаса усомниться в искреннем происхождении подобной бесчувственности, но он ответил:
      — Меня не удивит, если ты каждый день убиваешь по человеку, однако подобное предложение выставляет меня идиотом или еще худшим негодяем, чем сам Дензиль, и волей-неволей я стану придумывать какую-нибудь ужасную месть.
      Она пожала плечами и в рассеянности потерла подлокотник.
      — Не важно, даже если он мой родственник. Я ведь пожелала смерти собственному отцу.
      Томас нахмурился:
      — Что заставляет тебя так думать?
      Не отводя глаз от огня, Каде медленно проговорила:
      — Я хотела этого… очень… всем, что имела в себе, — а это, на мой нынешний взгляд, немало, — я желала ему смерти. И он умер.
      — Но он же не пал бездыханным ни с того ни с сего.
      — Нет, так. Так и было. — Она отвечала упрямым взглядом.
      — Нет, он умер не так. Ты присутствовала при этом?
      — Нет, конечно же, но я знаю, как все случилось, потому что сама вызвала эту смерть.
      — Не знаю, почему я третий раз слушаю твою чушь.
      — Потому что не можешь возразить ничем иным, кроме как «нет, он умер не так». А откуда ты знаешь? Это не чушь! Моя магия тогда не знала путей, я не знала, что делаю, и вполне могла натворить что угодно.
      Основательно помолчав, Томас наконец выдавил:
      — А существенно ли это теперь, поскольку он уже умер?
      — Конечно же, нет, — согласилась Каде, еще глубже вжимаясь в кресло и вперившись в языки пламени.
      Томас оглянулся на слуг. Берхэм погрузился в повествование об одной из последних битв бишранской войны, самозабвенно внимавший ему Файстус успел даже разлить свинец по столу. Потом он повернулся к очагу и прошептал ей на ухо:
      — Фулстан был отравлен. — Лицо Каде оставалось невозмутимым, трудно было даже понять, удивлена она или нет. Он продолжил: — Это сделала Равенна. А я добыл яд. Насколько я помню, это была наперстянка.
      Поднявшись, Каде кругом обошла всю комнату. Спустя несколько мгновений она вернулась к очагу и села, словно только что вошла сюда.
      — Веришь ты мне или нет, но Равенна никогда не понимала, что делает Фулстан с тобой и Роландом. Для этого она была чересчур устремлена к своей собственной цели. Он знал, что должен опасаться ее, однако ни Земельное, ни Дворцовое право не давали ей власти над ним, и король посчитал себя в безопасности. А после той твоей маленькой выходки в Кафедральном соборе она начала задумываться над тем, почему из тебя выросла такая жуть. Я предоставил ей некоторые подробности, поэтому дело ограничилось монастырем. Через месяц после твоей высылки из города Роланд предпринял свою неудачную попытку самоубийства, и когда она узнала об этом, то приняла решение. — Он пожал плечами. — Конечно, на улицах не плясали, однако общая скорбь была, безусловно, неискренней.
      Каде молчала, Томас прислушивался к треску огня, к ровному голосу Берхэма. Наконец она промолвила:
      — Я никогда не думала, что, кроме меня, еще кто-нибудь мог пожелать его смерти. Даже Роланд винил себя, дескать, он что-то сделал не так: то ли криво сидел в седле, то ли плохо сыграл в какую-то там игру.
      Томас нагнулся вперед и подложил в очаг еще одно полено.
      — Значит, пришла пора вам узнать это.
      Много позже, когда весь дом погрузился в сон, Каде поднялась на самый высокий чердак и приподняла за низ подъемное окно, избегая прикоснуться к забитым в него гвоздям. Здесь было холодно, жутко холодно… Налет инея серебрился, прикрывая буквально все вокруг… Облака прятали звезды. Было темно, луна шла на убыль; как говорит старая вера, темное время — смерть белой магии. Время владычества воинства. Вокруг угловатыми волнами какого-то застывшего моря вздымались серые и черные крыши. Дворец отсюда казался странным сочетанием силуэтов — в них можно было угадать башни, — а вот и купол Летнего дворца. На стенах тихо мерцали ведьмины огоньки.
      Она спустилась на покрытый черепицей конек острой крыши прямо перед окном. И села к нему спиной, чтобы ничто не смогло прокрасться в дом сзади нее. Поежившись, она обхватила колени, хотя успела добавить к своей одежде раздобытую для нее Берхэмом мужскую рубашку и поношенную боевую куртку Томаса.
      «Значит, это не я убила отца». Чувства ее путались, словно небрежно уложенные в шкатулку ожерелья. Ей бы хотелось распутать каждое и провести по нему пальцем. Разочарование она вполне понимала. Отнюдь не странная эмоция для персоны, долго принимавшей ложь за правду… Тем более что она сама обманывала себя. Смятение, гнев, давнишний страх тоже были вполне объяснимы, хотя и безнадежно перепутаны. И еще странное чувство сброшенной тяжести, непонятной свободы, от которой лицо ее загорелось, а руки, наоборот, оцепенели. Словно бы чуточку расслабилось нечто, свернувшееся в самой груди. Казалось, что сделается возможным и что-то еще. Например, она наконец сумеет забыть.
      — Перестань мечтать, как дитя, — тряхнув головой, сказала себе Каде. Настало время для размышлений и планов. — А потом закрыла глаза и прошептала: — Боливер, явись. Мне нужно поговорить с тобой. — Порыв ветра подхватил и унес эти слова. Все осталось по-прежнему. — Ненавижу, когда он заставляет меня ждать! Я королева Воздуха и Тьмы, владычица Нокмы, призываю фейра Боливера.
      Долгий миг она, затаив дыхание, ожидала ответа, а потом из закрытого облаками неба упала звезда. Она направилась к Каде, легко опустилась у ее ног и с ослепительной вспышкой превратилась в Боливера, произнесшего:
      — Сюда, ты знаешь, дорога нелегкая. — Сухой и рыжебородый, он был ростом с Каде, в ярко-синих глазах заметна была тревога. Голову Боливера украшала высокая остроконечная шляпа, а тело — чуточку заношенный бархатный дублет.
      — Нет, не знаю. Поэтому и позвала тебя. Как там в Нокме?
      — Не слишком хорошо. Кое-кого из воинства уже притянуло к границам Фейра, хотя и не со смертной стороны. Начнем с того, что они вообще недолюбливают тебя, а теперь, когда ты приняла сторону людей в этой войне…
      — Все здоровы? — Каде волновалась за домашних. Среди них были и люди, но только из таких, кто мог постоять за себя.
      Боливер обиделся:
      — Ты же знаешь — я не позволю, чтобы с ними что-нибудь случилось. Но почему ты делаешь это? Или ты лишилась ума? Не хочешь ли случайно поладить с собственным братом?
      — Конечно же, нет, — возразила Каде, полагая, что вообще не способна на это. Роланд не стал бы приветствовать подобные поползновения, да и сама она сомневалась в том, что стремится к миру. Слишком уж много стало между ними, и оба будут только напоминать друг другу всякие вещи, о которых лучше забыть. Да, он пытался покончить с собой, это неприятный сюрприз, и она постаралась оставить эту тему. Каде поглядела на темный вымерший город. — У меня есть на то причины.
      — Она говорит «причины». О радость! — Боливер возвел очи горе.
      Каде потерла лоб.
      — Я удержу Нокму за нами, не бойся, — обнадежила она Боливера.
      — Я не боюсь, — он позволил своим коленям соприкоснуться, а зубам выбить самую убедительную дробь, — а окаменел от страха. И не хочу отправиться в брюхо Эвадна. Или видеть, как туда проследуют мои сердечные друзья.
      — И я тоже, — сказала она нетерпеливо. — Поэтому мне нужна твоя помощь.
      Он фыркнул:
      — Словно бы я могу отказаться?
      — Это так, потому умолкни и слушай. Мне нужно, чтобы ты пролетел над дворцом, а потом сообщил мне об увиденном там.
      — Пролететь над дворцом? Что такое я натворил, чтобы обеспечить себе подобную участь. Там же повсюду эти богли-вогли.
      — Да. Я бы сама сделала это, но просто не могу, и все тут. — В Фейре Боливер был старинным ее приятелем, и Каде не хотела рисковать им, но иначе она никак не могла бы узнать необходимое. Если Каде о чем-то и сожалела, так это о том, что не владела умением фейри преображать собственное обличье и летать по воздуху.
      — Да-да, я понимаю. Значит, тебе взбрело в голову самостоятельно расправиться с Двором Неблагим, и тебя не переубедить. Ну что ж, пожелай мне удачи.
      Она встала, провожая взглядом звездочку, скользнувшую в ночи к мрачным башням дворца.
      — Удачи тебе, — шепнула Каде.

      Томас проснулся перед рассветом, рана в ноге горела и ныла. Невзирая на огонь в комнате было холодно, поэтому, сидя в постели, он влез в дублет. Потом похромал вокруг стола, чтобы размять ногу, и попытался выполнить полный фехтовальный выпад, но, не совершив и половины движения, вынужден был ухватиться за спинку кровати.
      Завернувшийся в ковер Файстус храпел перед дверями. Пока Томас топал по полу, он даже не шевельнулся и не счел нужным проснуться, когда капитан неловко перешагнул через него.
      Прихожая была освещена двумя оставленными на камине свечами, тихий их свет не мог извлечь голубые обои из тени, скрывавшей беспорядок меблировки. Каде сидела на полу, разложив вокруг себя безделушки, обнаруженные в шкафчике черного дерева. Вероятно, внимание ее привлекли вещицы из позолоченного серебра и перламутровые шкатулки, однако захватили ее, вне сомнения, морские раковины, череп ребенка и страусовое яйцо.
      Поглядев на Томаса снизу вверх, она спросила:
      — Ты собираешься вернуться во дворец сегодня?
      — Время для такого поступка еще не настало. — Томас тяжело опустился в кресло. — Тебе не кажется, что это будет исключительной глупостью?
      — Не знаю. Я воспринимаю поступки иначе. — Каде взяла перевязанной рукой морскую раковину, провела над ней ладонью, и та исчезла. — На мой взгляд, все зависит от того, зачем туда идти. И с кем. — Она извлекла раковину из левого уха. — Ты хочешь отыскать ключ-камень?
      Томас посмотрел на Каде. Она разглядывала раковину с сосредоточением, более подобающим глубоким философским проблемам. Томас не сомневался, что Дензиль вчера отправился во дворец, и намеревался узнать причины этого визита. Пожалуй, искать ключ-камень — дело пропащее.
      — А нужно ли это делать?
      — Сами ограждения остались целехонькими, они плавают над более старыми частями дворца… Камни оберегов тоже. Если вернуть на место ключ-камень, ограждения вернутся на свои привычные места, и воинству придется бежать, чтобы не остаться внутри. Они понимали, что Грандье вынул камень скорее всего сразу после того, как попал во дворец, однако этот факт ничего не говорил о том, где теперь следовало искать похищенный оберег.
      — Он мог спрятать камень где-нибудь в пределах замка, а скорее всего отдал Донтану в ту самую ночь, когда тот был при дворе, чтобы он укрыл его где-нибудь в городе. С тем же успехом можно искать один-единственный камень в каменоломне.
      — Но это совершенно особенный камень. Если бы я сумела добраться до любого из камней-оберегов и отбить от него кусочек, — медленно произнесла Каде, — то, прибегнув к заклинанию, сумела бы отыскать и сам ключ-камень.
      Томас нахмурился:
      — Как?
      — Многие годы назад, когда камни легли в ткань ограждающего заклинания, они как бы слились воедино. Обереги сохраняют эфирную ткань даже сейчас, когда вместе с ключ-камнем исчезла ее основа. Примерно так можно по волоску отыскать человека. — Она потрогала раковину и, досадуя на себя, сказала: — Мне следовало бы подумать об этом вчера, прежде чем мы оставили дворец.
      — В старых дворах нет камней-оберегов. А идти в другие части дворца было тогда не менее опасно, чем делать это теперь, — заметил он. — И у тебя были другие заботы. А если ты пойдешь со мной, то сумеешь ли во дворце совершить свое заклинание и обнаружить ключ-камень?
      Каде подумала какое-то мгновение, обводя взглядом диковинки, разложенные на полу.
      — Нет. Или честность сделала из меня дуру?
      — Не думаю. Это я сделался настолько дураком, что ожидаю от тебя честности. — И тут Томас понял, что так оно и есть на самом деле. Он был готов поверить ее словам, даже если Каде преследовала лишь свои собственные цели.
      Каде все смотрела на раковину, покойно лежавшую на ее перевязанной ладони.
      — И что же мы намереваемся делать? — Она сжала кулак и вновь открыла ладонь. Раковина исчезла.
      — Не играй в застенчивость, она тебе не идет.
      Каде вновь извлекла раковину из уха и впервые, кажется, пронзила его насквозь взглядом.
      — Ну хорошо, ты согласишься, чтобы я сопровождала тебя, или же нам придется затеять из-за этого шумный поединок, привлекая к себе внимание и сплетни всего дома?
      Вздохнув, Томас поднял глаза к потолку.
      — Уж и не знаю; хороший поединок, пожалуй, помог бы мне разогнать кровь.
      Капитан достаточно серьезно решил попросить Каде сопровождать его в этой вылазке. Она куда лучше его могла избежать любой опасности; к тому же с ее помощью шансы на успех возрастали.
      Каде вновь заставила раковину исчезнуть. Прислонилась к спинке кресла, в котором расположился капитан, и обнаружила ее в ухе Томаса.
      Потом он увидел, как раковина появляется из ее рукава, и любезным голосом молвил:
      — Прочь с моих глаз.
      — Итак, мы идем вместе? — Каде улыбнулась.
      — Да. И оба окажемся в дураках, — рассмеялся Томас.
      Фалаиса не стала жаловаться, услышав о новой предстоящей ей поездке. Она так же стремилась покинуть дом Авилера, как гвардейцы старались отправить ее в дорогу.
      Присутствие королевы заставила Авилера предложить ей лошадей, слуги приготовили их в большом крытом дворе, примыкавшем к конюшне. Дыхание животных несколько согрело просторное помещение, казавшееся оттого, наверное, самым уютным во всем дворце. Однако не тепло определило число городовых стражников, явившихся проводить отъезжающих, а скорее всего приказ Авилера.
      Томас отсылал из крепости всех гвардейцев, которые уцелели после бегства, — даже тяжелораненых. Авилер, должно быть, усмотрит в этом самое низменное недоверие, но в эти мгновения мнение Верховного министра о его персоне заботило Томаса в самую последнюю очередь.
      Он отвел в сторону Лукаса, пока Гидеон помогал Фалаисе подняться в седло, и сказал:
      — Я не поеду с вами. Я возвращаюсь во дворец.
      Томас не рассчитывал, что подобное решение удостоится хорошего приема, и не ошибся. Не веря своим ушам, Лукас обратился к нему:
      — Почему?
      И он еще спрашивает, подумал Томас. Вряд ли ради скуки можно придумать себе такое дело.
      — А как ты считаешь? Дензиль направился именно туда. Он должен понимать, что мы увезем королеву отсюда. А раз так, ему незачем возвращаться.
      — Ну а если его там нет?
      — Если он там, то лучшего шанса уложить его мне не представится. Если же нет, то по крайней мере взгляну на то, что там происходит, прежде чем возвращаться в Бель-Гарде. — Томас не знал, посылал ли Авилер кого-нибудь из своих людей, чтобы проследить за Дензилем. Скорее всего нет. Однако расспросы могут выдать его собственный план. Маловероятно, чтобы Авилер был соучастником Дензиля… только и Гален Дубелл не казался никем иным, кроме себя самого.
      — Возьми с собой кого-нибудь еще, Томас. Иначе поеду я, — настаивал Лукас.
      — Не надо. Дело дурацкое, а я не Роланд, чтобы посылать человека на верную смерть, если мне в голову пришла идиотская мысль. — Томас огляделся. Негромкий разговор обоих гвардейцев, похоже, привлек внимание городовой стражи, собравшейся у конюшен, и самого лорда Авилера, следившего за ними с узкого балкона на втором этаже перед сводчатой дверью, уводившей внутрь дома.
      Заметив это, Лукас постарался изобразить спокойствие.
      — Ты поедешь один? — спросил он.
      Томас, к собственному удивлению, обнаружил, что колеблется, словно бы перед важным признанием.
      — Нет, со мной будет Каде. — Лукас вздрогнул. — Она кудесница и поможет мне проникнуть внутрь без шума.
      — Понимаю… понимаю. — Лейтенант колебался. Он поглядел на гвардейцев, уже поднимавшихся в седла и с нетерпением дожидавшихся приказа. — Она может сделать это и без тебя. Зачем тебе ездить?
      Томас покачал головой:
      — Она только считает себя непобедимой. На деле это не так.
      — Как и ты сам, — похлопал Лукас по плечу друга. — В твоем нынешнем состоянии ты будешь только мешать ей.
      — Если я не вернусь, горевать будет некому.
      Томас вложил в эти слова больше пыла, чем ему хотелось бы, но Лукас как будто бы понял, что словопрения на эту тему никуда не приведут. И заверил:
      — Я буду ждать тебя здесь.
      — Мне нужно, чтобы ты отправился с Фалаисой.
      — Это может сделать и Гидеон. Он не дурак и сумеет доставить ее в целости и сохранности.
      Оба помолчали. Не желая продолжать тему — во всяком случае сейчас, здесь и перед свидетелями, — Томас сказал:
      — Ну, хорошо. Но оставь с собой пару людей. И не ждите чересчур долго. Если мы не справимся за день, то заляжем где-нибудь на ночлег, а этот дворец может не продержаться так долго. Если начнется чертовщина, незамедлительно неситесь к воротам со всей прытью.
      Лукас рассеянно кивнул и сказал, не глядя на капитана:
      — Ты, конечно, понимаешь, что эта чертова девица уже влюбилась в тебя.
      — Ничего, Фалаиса пока обойдется. — Томас поглядел на королеву, сидевшую на коне с непринужденным изяществом; на лоб ее из-под капюшона выбивалось несколько локонов. — Во всяком случае, ее предложение полезно, учитывая дальнейшую перспективу.
      — Я не о Фалаисе.
      — А о ком же?
      — Ты не видел ее, когда она решила, что ты умираешь. А я видел.
      «Она» могла обозначать лишь одну персону. Томас засмеялся:
      — Ну, Каде — личность нервная.
      — Это не совсем так.
      — Ты сошел с ума, — наигранно вспылил Томас, более не пытаясь выбросить из головы эту женщину, злодейски ухмыльнувшуюся в самое неподходящее время и предложившую убивать за него людей.
      — Я просто прошу, чтобы ты проследил за собой, — серьезным тоном произнес Лукас. — Она далеко не ординарная женщина.
      — Я это понимаю, — ответил Томас. — Поверь мне, я это понимаю.
      — Ты только так считаешь, но я-то знаю тебя давно и вижу, как ты слепнешь, встречая женщин, принадлежащих к этой породе.
      — Ну, теперь я уже не сомневаюсь в том, что ты свихнулся, — сказал Томас и повернулся к остальным.
      Заметив подошедшего капитана, Гидеон, державший под уздцы коня Фалаисы, посмотрел на него.
      — Ну как, сумеешь доставить королеву к Роланду, не потеряв ее по пути? — спросил Томас.
      Возможность искупить собственную вину воспламенила глаза молодого человека.
      — Она будет там в целости и сохранности, даже если мне придется погибнуть.
      — Постарайся не погибнуть, пока не вывезешь ее из города.
      Наклонившись, Фалаиса сказала:
      — Не забудьте о моих словах, капитан.
      — Не забуду, ваше величество. — Он сделал ей отменный реверанс. А в голове пронеслось: дай-то Бог всем нам протянуть хотя бы день, чтобы получить возможность снова приступить к интригам.
      Каде ждала его, стоя возле гнедого мерина, которого выбрал Томас для путешествия. Ему удалось отобрать у нее назад кожаный кафтан, и теперь Каде щеголяла в толстом шерстяном камзоле, который раздобыл для нее Берхэм, напялив его поверх дюжины прочих одежек. Она спросила:
      — О чем была речь?
      Проверив подпругу, Томас поднялся в седло.
      — Все это не может тебя интересовать.
      — Бьюсь об заклад — это не так.
      Томас поглядел на нее оценивающе:
      — А может, все-таки останешься?
      — Не стоит, — ответила Каде бодрым голосом, проницательно решив, что больше не имеет смысла муссировать эту тему. Она подала руку, Томас пригнулся, чтобы помочь ей устроиться позади него. Двое конюхов отворили ворота, впустив внутрь волну холодного воздуха, и Каде сказала, поежившись: — Каким бы мог стать нынешний день, если бы не возможность погибнуть или замерзнуть.
      Ощущая своей спиной ее легкое прикосновение, Томас постарался не думать о словах Лукаса.
      Он вывел коня на улицу и, дождавшись, пока отряд гвардейцев с Гидеоном и Фалаисой направятся к городским воротам, повернул коня в сторону дворца. Небо посерело, словно грязный снег под копытами, ветер свирепствовал над кровлями. Томасу не хотелось возвращаться коротким путем, которым они воспользовались при бегстве, однако первый же переулок перекрыла груда строительного мусора и рухнувших лесов — созидательный проект какого-то магната не выдержал нападения, не говоря уже об испытании временем.
      Они возвратились назад, а потом переулком свернули на параллельную улицу. Ехали не быстро: конь с трудом находил дорогу среди высоких — по колено — снежных заносов. Городские усадьбы, башнями возвышавшиеся по обе стороны улицы, уступили место куда более скромным домам торговцев. На кровлях черепица сменилась дранкой, кирпичные фасады обнаружили признаки возраста, над улицей прогнулись ветхие балконы. Трудно было судить о причиненном здешним обитателям ущербе: окна были плотно закрыты ставнями, нигде не проявлялось даже признака жизни. Томас внимательно следил за крышами и заметил там фейри, прежде чем он успел увидеть их, лишь потому, что вовремя различил нарушение ровного ряда каменных горгулий [Средневековое украшение зданий в виде фигуры демона], расставленных на краю крыши дряхлеющей церкви. Каде шепнула:
      — Тихо, — и Томас направил оступающегося коня в сторону. Свет вокруг них сделался иным, когда она прикрыла их иллюзией, позволившей беспрепятственно миновать выжидающего наблюдателя. Когда они отъехали от этого места, Каде сказала: — Просто не знаю, зачем им это понадобилось.
      — Кому?
      — Я про Двор Неблагий. Бишранский документ утверждает, что за свое бессмертие они поставляют Аду людские души, однако это чушь. Даже воинство не имеет дел с Адом. К тому же туда никого не пошлешь насильно, каждый ищет собственную дорогу. Тогда чем же мог подкупить их Грандье?
      Как только Томас узнал, кем представил себя Грандье, замыслы волшебника стали опадать в его глазах луковой шелухой, однако многое еще надлежало выяснить. Например, причины, заставившие старого чародея помогать Дензилю; Томас отказывался поверить в то, что Грандье способен действовать, повинуясь безумной прихоти.
      — Быть может, дело скорее не в том, что он дал, а что обещал? В чем они могут нуждаться?
      — Им способен противостоять лишь Двор Благий. И железо в руках человека.
      — Но если Двор Неблагий погубит нас, то ничего этим не добьется.
      — Нет, люди, как и все прочие, им безразличны.
      — Итак… они не могут лишить нас способности изготовлять железо. Как бы ни терзали они деревенские края, все равно с каждым кузнецом им не расправиться. — Томас умолк, уступая порыву морозного ветра, на мгновение перекрывшему его дыхание, и лишь потом продолжил: — Бишранцы успеют вторгнуться сюда еще до того, как воинству удастся достичь своей цели. И тогда перед ними окажется новое вооруженное железом войско.
      Каде задумалась.
      — Значит, Бишра нападет на этот город.
      — Нет, они ударят на Лодун. Он ближе к их границе, и, чтобы продвинуться дальше, им нужно будет сперва разделаться со всеми чародеями. И если они выступят быстро, пока войско короны будет пытаться освободить этот город, то их может ждать успех. До основания университета Лодун был маленьким городком. С той поры он успел перерасти собственные пределы внутри оборонительных стен и стал нуждаться в пограничных гарнизонах, прикрывавших город от вторжения давнего врага. Сейчас, когда столица превращена в хаос и не способна помочь подкреплениями и припасами, гарнизоны эти будут отброшены. Там есть достаточно могущественные чародеи, однако, не имея помощи войска, они не смогут отразить крупное нападение. Бишранцам придется идти через сельские края, где в каждой заросли их будет ждать крестьянин с фитильной фузеей; однако же и они в лучшем случае только задержат врага. Бишранцы прикончат нас, а потом прорвутся в Адеру и Умбервальд. Война будет кровавой и долгой.
      — Люди-чародеи, — промолвила Каде.
      — Что?
      — Я ошиблась. Врагами Двора Неблагого являются Двор Благий, железо и люди-волшебники.
      — Которыми изобилует Лодун. Грандье мог обещать им уничтожить Лодун. И он это сделает руками Бишры. — Логика в этом была, однако позиция Дензиля все равно оставалась непонятной. Или он выговорил себе марионеточное княжество под рукой Бишры? Но останки страны не заслуживали стремления обладать ими, а бишранская церковь немедленно объявит еретиками всех, начиная с лодунского философа-чародея и кончая крестьянином, прикрепившим над дверью ветку рябины. — И сейчас Грандье держит нас под прицелом. Мы вынуждены обороняться, реагировать на действия, которые он сочтет возможным предпринять. Если Бишра снова пойдет на нас, нам придется оставить все попытки освободить этот город и бросить войско на оборону Лодуна и рубежей.
      — Но Грандье должен ненавидеть Бишру… ненавидеть страшнее, чем что-либо еще, — возразила Каде.
      Томас осадил коня.
      — Навстречу нам что-то приближается.
      Каде наклонилась вперед:
      — Не вижу.
      — Вон, возле земли.
      Конь вдруг встал на дыбы, и Томасу пришлось применить всю свою силу, чтобы удержать его. Каде соскользнула в глубокий сугроб, спешился и Томас. Ухватив поводья, он пытался успокоить встревоженное животное, ржавшее и дергавшее головой. За спиной его Каде пробормотала проклятие. Обернувшись, она заметила восставшую из снега белую дымку, поднявшуюся почти на фут. Она была ощутима и обретала плотность прямо-таки с устрашающей быстротой.
      Лошадь дернулась, едва не сбив Томаса с ног, и он выпустил поводья, чтобы не упасть. Конь неловко рванулся, оставляя позади себя кровавый след на снегу. Чуть отбежав в сторону, он пошатнулся и рухнул, поваленный тем, что поднималось из снега.
      Ближайшее здание — трехэтажное и каменное — казалось, чуть покосилось под тяжестью снега; по стене его к самой кровле поднималась лестница. Невзирая на снег и скользкий лед под ногами, она казалась сейчас спасительной гаванью. Каде уже стояла на ступеньку выше сгущавшегося тумана, и Томас заторопился за ней.
      — У этой твари нет костей, — пояснила Каде. Она рылась в кармане платья, что-то бормоча про себя. Запястья рук, высовывавшихся из грубых рукавиц, покрывала кровь — ей пришлось проехаться по льду, когда она упала. — Сложная штука. У нее нет глаз, которые можно было бы обмануть, а я не знаю заклинания против этой мерзости, способной обтекать преграды.
      — Поднимайся скорее! — гаркнул Томас.
      Они оказались на втором этаже, и Томас остановился, пытаясь увидеть, что предпримет белый туман, ставший плотным и образовавший расплывчатый, колышущийся силуэт. Находившаяся на ступеньку выше Каде нетерпеливо переступила.
      Тварь достигла лестницы и остановилась. Белое прозрачное щупальце прикоснулось к первой ступеньке, перетекло на нее и направилось выше.
      — Вот уж не знала, что оно способно на это! — возмущенно выпалила Каде, явно усматривавшая личный выпад в действиях твари.
      Томас подтолкнул ее, и она живо направилась на третий этаж.
      Здесь дома сходились так близко, что, казалось, образовывали единое сооружение вдоль всей улицы. Чердаки нависали над крышами, а выступающие балконы располагались в неудобной близости. Ступенька позволяла им перелезть под нависающий край покрытой снегом крыши, оттуда можно было перебраться на деревянный балкон следующего дома. Каде перескочила, словно мартышка.
      Тем же путем — с балкона на балкон — они направились дальше, перелезая на заснеженные кровли только в случае необходимости. Здесь, под резким ветром, было холоднее. Томас старался не замечать боль в ноге.
      Они добрались до конца улицы, за которой начиналась площадь, на дальнем конце замыкавшаяся стеной крепости и задними воротами.
      Там стоял мертвый покой. Перед нападением воинства здесь располагался небольшой рынок, где толпились уличные разносчики, музыканты, воришки и безумные проповедники чахлых новорожденных культов. Теперь казалось, что тут проехало конное войско. Шаткие прилавки, словно паутина затянувшие пролеты между колоннами, внушительного размера конторы по левую сторону улицы были разбиты; статуя фонтана выступала изо льда, с перебитых медных труб стекали ледяные струйки.
      Последний дом частично обрушился, и ближайшая уводящая вниз лестница была засыпана обломками.
      Пока Томас убирал с пути тяжелые доски, Каде поинтересовалась:
      — Ну а что ты намереваешься делать потом?
      — Когда потом?
      — Когда все это закончится…
      Остановившись, он посмотрел на нее. Каде держалась за деревянный поручень и дрожала от холода, однако в свой вопрос она вложила тот же самый интерес, который обнаружила во время разговора о мотивах, побудивших воинство к действиям. Томас ответил:
      — А этот вопрос случайно не кажется тебе нетактичным?
      — Ты примешь предложение Фалаисы? — настоятельно произнесла она.
      На носу Каде обнаружилось грязное пятнышко, и Томас решил не говорить ей о нем.
      — А вам обязательно нужно знать все? — спросил он сухо, снова перейдя на «вы».
      — Я спрашиваю не обо всем.
      Он вновь занялся расчисткой лестницы.
      — Я вполне могу и принять его.
      — Только если вы хотите, чтобы все вернулось к прежним порядкам.
      Если бы он только смог удержать ту власть, от которой так сентиментально желал избавиться прошлой ночью!
      — А зачем их менять!
      Это был не вопрос, но она тем не менее ответила на него.
      — Потому что они не нравятся вам… вы не хотите убивать людей, обманутых Дензилем или ставших на пути влиятельной…
      — Ну а вам-то что до этого? — перебил он Каде, сбрасывая последнюю доску, чтобы они могли спуститься вниз.
      Задние ворота были пониже внушительных сооружений над вратами Принца и Святой Анны. Зодчие не предусмотрели надвратной башни, да и сам проход был много уже. Одна из высоких створок распахнулась, другая лежала на площади. Оставалось только надеяться, что тварь, таранившая деревянные створки футовой толщины, в настоящий момент глубоко сожалела об этом.
      — Лукас был прав, — сказал Томас. — Судя по всему, ворота взламывали изнутри.
      Они медлили в усеянной мусором тени у последнего дома, и Каде вдруг нахмурилась:
      — Нас будут ожидать у Принцевых врат, поскольку прежде они считались безопасными.
      — Они будут следить за всеми воротами.
      — Возможно, и нет. В основном фейри не скоры умом и могут не вспомнить об этом. К тому же и у Дензиля не слишком много рыцарей.
      — Скорее всего у него сейчас вовсе нет рыцарей. Ему лучше орудовать без свидетелей, — сухо заметил Томас.
      Они обогнули площадь, держась поближе к домам, наконец скользнули в тень, отбрасываемую стеной, а из нее — в ворота.
      Справа покрытый снегом двор ограждала высокая стена — часть внутренних оборонительных сооружений, предназначенная для того, чтобы служить ловушкой для нападавших; по левую сторону высилось трехэтажное караульное помещение, в каменных стенах которого зияли бреши. Впереди расстилался заледенелый канал, нырявший под северную стену и выходивший под восточной, потом примерно с милю он тек под каменным сводом, прежде чем влиться в реку, разделявшую город. Подъемный мост, по которому можно было попасть во дворец, лежал в руинах, однако осадная стена за ним стояла, пряча за собой парк. Томас осторожно заглянул через один из проломов внутрь караулки.
      — Надо бы посмотреть, что творится вокруг галерейного крыла, прежде чем соваться туда. Если подняться сейчас на второй этаж, можно увидеть, что происходит за этой стеной.
      Каде последовала за ним в пролом:
      — А почему вы считаете, что Дензиля нужно искать в галерейном крыле?
      — Я не знаю, где он находится, но воинство нанесло самый тяжелый удар именно туда… там и произошел взрыв. Мне бы хотелось увидеть, какую чертовщину они там устроили.
      Сквозь прорехи в стене проникал свет: рухнувшие балки лежали на горе камня и штукатурки. Внутренняя лестница отошла от стены и висела под невероятным утлом, однако груда обломков и балок позволила Томасу подняться к окну, прежде находившемуся на втором этаже.
      — У них, должно быть, имелись какие-то причины для этого, — сказала Каде.
      — Да, мне бы очень хотелось знать, какие именно.
      — Быть может, взрыв связан с их появлением здесь, каковы бы ни были его причины.
      Какие-то нотки в ее голосе свидетельствовали, что Каде если и не располагает ответом, то хотя бы имеет предположение, о котором пока говорить не хочет. Томас подумал было потребовать от нее объяснений, но дело прежде всего: ставни оказались запертыми, и ему пришлось отбить засовы рукоятью шпаги.
      Он отвел ставни. По другую сторону канала раскинулся парк — редкие заснеженные деревья на запорошенной земле. За парком поднималось галерейное крыло, всем своим изяществом контрастируя с угрюмыми монолитами противостоящих ему бастионов. Ближе к караульному помещению располагался купол Летнего дворца, служившего обсерваторией ученым и знати, обнаруживавшей наклонности к астрологии. От построенного в классическом стиле круглого сооружения отходила стена, заканчивавшаяся возле Старого Дворца, укрывая галерейное крыло и сады от служб, располагавшихся по другую сторону. В этой стене был устроен проход для слуг — как и в толстой внешней стене Старого Дворца. Они могли направиться вдоль противоположной стены караулки, потом вдоль другой стены, пересечь канал возле плотины старой мельницы, а потом войти в Летний дворец и коридорами перебраться в галерейное крыло.
      Томас неловко спустился вниз, пытаясь осторожно ступать на больную ногу. Каде, самостоятельно обследовавшая помещение, встретила его с тревогой на лице. Она сказала:
      — Тупые черные эльфы растратили здесь почти весь блеск чар. Если так будет и внутри, я не сумею спрятать нас.
      Томас подумал, что они зашли чересчур далеко, чтобы сейчас поворачивать назад. Он напомнил себе не забывать об осторожности.
      — Если хотите, можете остаться здесь и подождать меня или же сразу вернуться.
      — Неужели я похожа на трусиху? — возмутилась Каде.
      — Нет, вы не похожи на трусиху.
      Почему-то слова эти несколько поколебали ее решимость. Нетерпеливо притопнув ногой, Каде сказала:
      — Тогда все прекрасно. Пошли.

      Свой ограждающий камень Каде обнаружила в проходе, ведущем в Старый Дворец. Холодный и тихий, лежал он в узком коридорчике, и лишь неяркий свет фонаря, позаимствованного в Летнем дворце, отогнал от него тьму.
      Томас подождал, пока Каде взломает глиняную пломбу возле подножия стены; наконец она извлекла из нее сглаженный водой камень.
      С помощью кинжала он отбил осколок. Получив гальку назад, Каде сказала:
      — Странно. Камень звенит, как будто до сих пор является частью ограждающего заклинания.
      Она недоуменно разглядывала окатыш, и Томас спросил:
      — Быть может, он как-то связан с теми ограждениями, что сейчас над Старыми дворами?
      — Возможно. Но это весьма странно. — Каде вернула камень в нишу, и они направились дальше.
      Когда они добрались до галерейного крыла, узкий коридор закончился небольшой комнатушкой с голыми стенами и задернутой пологом дверью в противоположной стене… Томас чуть отодвинул штору и убедился в том, что они пришли примерно туда, куда он и хотел. В правой стене широкая лестница уводила назад в узкие коридоры, которые должны были в конце концов подвести к Большой Галерее, где терраса ее переходила в парк. Слева под аркой располагался вход в Старый Дворец и Большой зал. Здесь по крайней мере было пусто и, кроме снега, присыпавшего паркет, никаких следов вторжения не обнаруживалось.
      Им удалось избежать встреч с фейри, потому что Каде дважды направляла их путь в обход мест, где ощущалось какое-то присутствие. Нечисть, способная переносить дневной свет, охотилась сейчас на улицах.
      Прочие — да и само воинство — куда-то попрятались. Путь по холодному дворцу был усеян только убитыми; причиненный вторжением ущерб оказался куда больше, чем предполагал Томас. Он подождал, пока Каде загасила лампу, а потом отодвинул покрывало в сторону и осторожно заглянул во вход ближайшей галереи. У плеча его послышался голос Каде.
      — Что это?
      Свет, проникавший сквозь высокие узкие окна в противоположной стене, освещал Большую Галерею, особо выделяя сводчатый потолок и изящные скульптурные колонны, украшенные золотой и лазуревой мозаикой.
      Пол был замусорен всякой дрянью, валялось и добро, прихваченное в прочих частях дворца. На полу были устроены лежбища из потрепанных одеял, содранных со стен гобеленов, плотной камчатной ткани портьер. Поблескивавшими грудами была навалена золотая и серебряная утварь, помятые подсвечники, уникальные украшения, отломанные от статуй. Томас осторожно пробирался вперед, опасаясь, что под всем этим барахлом кто-нибудь затаился.
      Помимо награбленного вокруг валялись более прозаические предметы: рассыпанные кремни, зеленые осколки бутылочного стекла и прочий мусор, который обычно оставляют солдаты. Носком сапога он перевернул пороховницу и произнес:
      — Это походная стоянка.
      — Чья? Отряда Дензиля?
      — Весьма возможно. — Бель-Гарде — имение частное, и он имеет право содержать там гарнизон, невзирая на близость города. Но где же они сейчас? Томас стоял в нерешительности. Теперь понятно, зачем Дензилю собственное ополчение. Без своего войска, без верных людей трон не захватить… Но где же они? Подобрав жемчужную заколку, Томас заметил, что в ней запуталась прядь волос хозяйки… рвали прямо с головы. Выходит, драгоценности снимали с убитых. С отвращением Томас бросил вещицу обратно и огляделся, подумывая, не поджечь ли это логово. Поломанная мебель заменит дрова… Однако огонь выдал бы их присутствие, и, вернувшись, мародеры только переберутся в другой коридор. Он посмотрел на Каде и заметил, что та, как-то неловко оглядываясь, жмется к краю бивака. — Что такое?
      — Здесь много железа. — Она вернулась к мраморной скамье возле стены и принялась очищать подметки своих ботинок.
      Согнувшись, Томас, не снимая перчаток, провел рукой по теплой для глаза желтизне паркетного пола и обнаружил мелкие поблескивающие частицы…
      — Железные опилки. Они здесь повсюду.
      Итак, эти люди не слишком-то доверяли своим союзникам-фейри. Хотелось бы знать, успели ли альбонцы обнаружить здесь присутствие возглавлявших нападение прислужников воинства, прежде бывших людьми? Правда, возле железа они бы и не появились. Возможно, этому передовому войску и предназначалось погибнуть в битве. Если осада затянется, воинство, вне сомнения, сумеет пополнить их отряды, когда голод начнет выгонять людей на улицу в поисках пищи.
      Томас отряхнул руки и вернулся к Каде, остававшейся на краю бивака.
      — Если они провели здесь прошлую ночь, то где могут быть сейчас?
      — Если бы только знать это… было бы проще жить. — Он подумал мгновение, взвешивая все «за» и «против». — Надо идти дальше.
      — Ладно. Но лучше, по-моему, не будет.
      Они направились мало кому известным путем к середине галерейного крыла через соединяющуюся вереницу парадных гостиных и небольших залов с колоннами; там-то и оказалось более всего убитых. Многие умерли в бегстве, перехваченные кем-то из воинства, когда стены еще содрогались от взрыва, а лампы задул последовавший за ним порыв резкого ветра. Встречались им и небольшие группы цистериан, к которым иногда примыкали придворные и слуги, пытавшиеся вместе найти спасение. Они даже обнаружили небольшую комнату с разбросанной баррикадой, перекрывавшей дверь, где группа людей сумела продержаться достаточно долгое время.
      Судя по состоянию комнаты, люди сражались по меньшей мере несколько часов, думал Томас, прислонясь к останкам дверной рамы и испытывая при этом ярость столь же колючую, как и снег снаружи. Он узнал кое-кого из убитых мужчин и одну из женщин. Это была леди Анна Фаолайн, одна из камеристок Равенны; в благородной нежной руке ее, не знавшей ничего более грубого, чем швейная игла, осталась кочерга. Придется сказать Равенне, что леди Анна умерла с отвагой, взяв в руки оружие. Еще придется убедить себя в том, что, если бы он находился тогда здесь, итог не переменился бы — разве что в холодной комнате осталось бы еще одно мертвое тело. Он повернулся к Каде, сотрясавшейся от бессильной ярости. Она негромко произнесла:
      — За это отплатить нечем… даже если я буду гнать его до самого Ада.
      Почему-то Томас не ожидал, что увиденное разгневает Каде в той же мере, что и его самого, и он поспешил успокоить ее:
      — Ты принимаешь это чересчур близко к сердцу.
      Каде встряхнулась, словно кошка, явившаяся домой с дождя, и ответила:
      — Я все принимаю близко к сердцу.
      Теперь свидетельства присутствия фейри обнаруживались куда чаще. Не столь уж далеко от скорбной маленькой комнатки они обнаружили серебристую паутину, затянувшую дверной проем. Внимательно обследовав тонкую сетку, Каде отделила ее от косяков двери. Тонким кружевным покрывалом паутинка соскользнула на пол. Пока ни одного ответа ни на один вопрос они не получили. День перевалил на вторую половину, и больная нога Томаса уже ныла от ходьбы, однако он понимал: много времени им не отпущено, и опасность скоро сделается предельной. Надо осмотреть галерейное крыло, а потом уходить из дворца.
      Они добрались до фойе Большой Галереи, где стояла тяжелая вонь, словно бы здесь поселились хорьки.
      Томас шепнул Каде:
      — Они могут быть повсюду вокруг нас.
      Она кивнула:
      — Здесь спригганы. Надеюсь, они спят.
      Каде скользнула мимо него в дверной проем и сразу же остановилась. Томас вмиг оказался рядом.
      Свет, проникавший через спускавшуюся в лоджию лестницу и из коридоров, позволял просматривать всю Большую Галерею. Пол там словно взлетел вверх, а окна в задней стене вывалились наружу. Так вот где располагался центр событий в ночь нападения! Самый центр, подумал Томас и услышал возле себя голос Каде:
      — Они здорово потрудились здесь.
      Апельсиновые деревца между колоннами замерзли, но листва их еще осталась зеленой, словно бы холод застал их врасплох. Ощущая чье-то живое присутствие, Томас повел взглядом от разрушенного пола до мрачно притихших сводов. Но ничто не шевельнулось в этой тишине.
      Посреди зала камни фундамента были вывернуты из земли могучей силой, между ними проглядывала истерзанная почва. Однако глыбы лежали далеко не случайным образом. Сделав несколько шагов вперед, Томас поднялся на возвышение, чтобы лучше видеть. Как он и предполагал, разрушения в полу образовывали круг со слишком идеальными очертаниями, вряд ли они могли оказаться случайными. Разбросанные камни легли концентрическими кругами. Это могло быть лишь кольцо фей.
      Крестьяне, случалось, находили эти кольца в самых диких краях — круги вытоптанной травы, камней или странной растительности — и избегали их, как отметин злейшей заразы, каковыми они и в самом деле являлись.
      Повествование о людях, случайно или преднамеренно вступивших туда, заканчивались малоприятным образом: обычно их тела — иссохшие и истощенные, словно бы сразу на век состарившиеся, — обнаруживались на краю колец. При любых попытках извлечь их останки рассыпались в прах.
      Если все кольца были такими, Томас едва ли мог представить себе персону настолько глупую, чтобы случайно вступить внутрь. От колец разило несомненной опасностью, словно от отвесного обрыва.
      Каде задумчиво осмотрела камни, а потом последовала за Томасом к подножию трона. Она обошла вокруг него и сказала:
      — Подумать только! — В ее голосе звучало скорее довольство, словно бы увиденное каким-то образом подтверждало собственную гипотезу.
      Томас ощутил новый приступ подозрительности. Он вздохнул:
      — Так значит, они каким-то образом явились сюда с помощью этой штуковины?
      — Они прошли через нее. Раз ограждения разобщены и отодвинуты, так было сделать проще всего. Ну конечно, это не слишком легко даже для воинства, однако совместными усилиями они вполне могли это сделать.
      — Через это кольцо?
      — Да. — И она пояснила: — Это дверь.
      — Куда?
      — Возможно, и в Фейр. Кольца уводят ко многим местам.
      Томас поглядел на кольцо. Безмолвные перевернутые камни являли вполне материальный объект в мрачном зале. Каде ухватила его за локоть, приложив палец к губам:
      — Тс-с. Послушай.
      Миновала буквально секунда, и он тоже услышал голоса, раздающиеся в холодном молчании одной из длинных галерей. Томас вернулся к выходу, пытаясь определить направление. Однако от источника звуков их отделяли камень и протяженность коридоров. Люди могли находиться в любом из длинных залов, сходившихся к Большой Галерее. Они с Каде переговаривались шепотом, поэтому можно было надеяться, что идущие не слышали их.
      Они пересекли фойе, в котором попрятались спригганы, и Томас направился в небольшой зал для дипломатических церемоний, где голоса, казалось, слышались громче. Каде передвигалась осторожно от колонны к колонне, пытаясь не высовываться. Голоса смолкли.
      — По-моему, не туда, — шепнула девушка.
      — Нет, это, должно быть, другой…
      Шаги они услышали одновременно. Каде лихорадочно огляделась:
      — Мне не хватает здесь блеска для чар.
      Поспешно пробежав глазами по стене, Томас обнаружил скрытую дверь для слуг, которая, по замыслу декоратора, должна была сливаться со стеной. Он подошел к ней, провел рукой по щели и, нащупав защелку, отвел ее; за дверью оказалась узкая лестница, уходящая вверх в толще стены. Поднявшись на площадку, они обнаружили завешенную дамаскином дверь и еще более широкую лестницу, уводящую вниз — подальше от зала. Отодвинув занавес, Томас заметил, что дверь ведет на балкончик для музыкантов, один из многих, разбросанных вокруг всего зала.
      Сняв шляпу, он пополз вперед, чтобы между столбиками балюстрады оглядеть помещение. Каде последовала его примеру.
      Внизу, чуть в стороне от них, из-под арки появились Дензиль и Донтан. Жив ублюдок, отметил Томас, увидев его позади Дензиля. Донтан находился под стражей в казарме цистериан, и Томас предполагал, что во время нападения он был убит вместе со всеми. Они были заняты оживленным спором, следом шли трое людей с вооружением простых наемников. Альбонских рыцарей, сопровождавших Дензиля в доме Авилера, скорее всего уже убили; они не предали бы Роланда, и сейчас было уже ясно, что молодой герцог затеял игру более серьезную, чем дурацкие старания скомпрометировать гвардию королевы.
      Дензиль был в боевом облачении, а на Донтане оставалось черное придворное одеяние. Разговор он сопровождал нервными жестами, вызванными раздражением и пылом спора.
      Оба спорщика уже разговаривали спокойно, не кричали, не повышали голоса, и Томас не мог разобрать, о чем шла речь. Дензиль как будто бы упомянул Бель-Гарде, еще капитан вроде бы услышал имя Роланда, но остальное понять было нельзя.
      Откинувшись, он поднялся на локте, извлекая пистолет, взвел курок. Голоса укроют легкий щелчок.
      Увидев, что он делает, Каде вопросительно подняла брови и оглянулась.
      Томас показал ей в сторону двери, и она отползла назад.
      Расстояние было неподходящим: пистолет — оружие ближнего боя. Цепко взяв его в руку, Томас спустил курок. Звук выстрела застал стоящих врасплох, Дензиль пошатнулся. Томас убрал оружие и откатился к двери: место, откуда стреляли, найти несложно — белое облачко дыма, уже окутывавшее балкон, не хуже, чем флаг, выдавало их присутствие.
      Каде уже была на площадке, и Томас последовал за ней по широкой лестнице, что вела в фойе мимо другого черного хода; оттуда доносились топот, крики и низкое жужжание.
      Оглянувшись, Каде охнула:
      — Проклятие, они проснулись.
      Возникший неизвестно откуда серокожий спригган, физиономия которого оказалась облита расплавленным воском, приземлился буквально на расстоянии вытянутой руки от них… Томас пронзил его шпагой, прежде чем нежить успела осознать, как попала сюда. Тварь с воплями покатилась по лестнице. В дверях появилась всякая нечисть, бросившаяся на них из коридоров. Замыкала череду какая-то разновидность тролля: приземистая и волосатая тварь, скаля зубы, замерла на мгновение в дверях.
      Если выбраться наружу так, чтобы их потеряли из виду, Каде сумеет прикрыть их иллюзией. Томас подумал о выбитых окнах в Большой Галерее. Та же мысль пришла в голову и девушке, уже увлекавшей его в ту сторону.
      Они побежали к разбитым окнам, выходившим на террасу и в парк. Обогнув взломанный пол, на котором оставалось кольцо, они уже почти достигли цели, когда увидели перед собой на ступенях террасы одного из жутких демонов с оскаленной конской головой. Томас выругался и потянулся за последним заряженным пистолетом.
      Их уже нагоняла воющая свора спригганов, скакавших кто на двух, кто на четырех ногах, и Томас выстрелил, чтобы вселить смятение в преследователей. Уклоняясь от пули, они бросились врассыпную.
      Что-то ударило его в бок, он пошатнулся и оступился, оперевшись на больную ногу. Не имея возможности остановить падение, он рухнул прямо на край ведьминого кольца…
      …ощутил дуновение теплого воздуха и приземлился в мягкую ароматную траву. Охнув и подскочив, он огляделся. Вокруг простиралось просторное поле, прикрытое странным голубым хрустальным небом. Капитана окружало кольцо менгиров [Стоячие одиночные камни], источенные временем камни возвышались на десять футов от земли. Рядом поднялась Каде; тряхнув как следует волосами, она сумела избавиться от некоторого количества запутавшегося в них мусора. Было тепло, и трава отливала весенней зеленью, местами обрызганной каплями редких маков.
      Нетвердо стоя на ногах, Томас огляделся. В полусотне шагов от них подымался скалистый утес, густо заросший плющом и травой. Вдали земля уходила вверх — словно бы они находились в долине, похожей на чащу.
      — В каком это пекле мы очутились?
      — Это Нокма, — ответила Каде.
      Томас недоумевал:
      — Это в Фейре?
      — Нет. Да. В известной мере. — Увидев его лицо, она взорвалась: — Если ты не веришь мне, то не понимаю причин, поскольку не прибегала к обману уже столько дней.
      Но Томас не слышал ее. Он разглядывал небо. Высоко в глубокой синеве плыли белые хлопья облаков, а над вершиной утеса нависла преграда — прочная и хрупкая одновременно, — пропускающая внутрь солнечный свет, как бы преображая его. Томас ощутил прикосновение ветерка, легким шелестом взъерошившего траву, и вдруг барьер пошел мелкой рябью, словно бы состоял из тончайшего стекла или же… Сумев наконец оторвать глаза от этого неба, Томас перевел взгляд на Каде и спросил:
      — Мы… на дне озера?
      — Да.
      Капитан уже справился с потрясением, но вдруг ощутил, как бушующий гнев распирает душу.
      — И ты все время знала, каким путем воинство проникло во дворец?
      Каде расхаживала по кругу, стараясь не глядеть на своего спутника.
      — Я знала о кольце. Именно через него моя мать проникла туда в первый раз, однако Сюрьете, Гален и все остальные добавили прочности чарам, ограждавшим его. Кольцо могло попросту отмереть; иногда с ним так и случается. — Томас не знал, что ответить ей, а она взволнованно всплеснула руками и промолвила: — Но ты прав; прошлой ночью я послала Боливера пролететь над дворцом, и он рассказал мне, что воинство должно было воспользоваться старым кольцом, поскольку новых не обнаружилось. Я промолчала, поскольку не могла быть в этом уверена. — Она умолкла и поежилась. — Нет, и это неправда. Просто не знаю, почему не сказала тебе.
      — Ты могла бы поделиться со мной.
      — Не было времени.
      — Его хватило бы, пока мы смотрели на кольцо, прежде чем услышали голоса Дензиля и Донтана. — Томас поискал взглядом свою рапиру и обнаружил ее посреди высокой травы в нескольких футах от себя. И она, и пистолеты прошли невредимыми сквозь кольцо, и он не знал, удивляться этому или нет. Опустив клинок в ножны, Томас выругался: — Черт побери, женщина, я доверял тебе! Я открыл тебе тайну, которую клятвенно обещал унести с собой в могилу. Я позволил тебе видеть, как стреляю в проклятого мошенника, в королевского кузена. Ты знаешь достаточно, чтобы меня взяли под стражу и десять раз четвертовали. — Теперь он уже кричал: — И ты не потрудилась сказать, что можешь не только мгновенно вывести нас из дворца, но и утащить меня в Фейр, куда я хотел бы угодить в самую последнюю очередь!
      Каде ответила ему криком:
      — Мне следовало все обдумать, и когда я решилась, то времени уже не осталось; к тому же это не совсем то место, где я обитаю, а ближе ко Двору Оберона. Более того, край этот — не самое опасное место для людей, и ты мог хотя бы не орать на меня! — Запас воздуха в ее небольших легких кончился, и Каде уселась на траву. Вздохнув, она продолжила уже нормальным голосом: — Я тоже не привыкла доверять вам, людям… и проявленная мною доверчивость мучает меня; я даже не знаю, что и думать о вас.
      Слова ее о доверии, которое мучает, попали в цель точнее, чем представлялось Каде, и Томас ответил уже более спокойно:
      — И я тоже.
      Оба недолго помолчали. Усталая Каде сидела в траве. Томас решил, что едва ли стоит корить ее за то, что она спасла их жизни, пусть и перепугав его до полусмерти, и наконец сказал:
      — Значит, ты обитаешь здесь.
      — Точнее, вон там, — указала она.
      Томас поглядел назад, затем вверх и, осознавая собственную глупость, подумал: «Нет, всего ты здесь еще не видел». Более чем в половине длины озера от него на кристаллической поверхности иллюзорной воды парил небольшой круглый остров. На вершине его холма тянулись башни замка. Древние камни зеленью красил мох. Три башни венчались зубцами в стиле, вышедшем из моды много веков назад. Лианами их оплетали лестницы. Но что более удивительно, отражение его в воде, водой не являвшейся, не было отражением.
      От острова, покоившегося на поверхности озера, вниз уходил второй замок — словно сталактит, спускающийся с крыши пещеры. Он как в зеркале повторял тот замок, что был над ним, и заостренную крышу самой высокой или низкой — из его башен мягко оплетали ветки ивы.
      — А хорошо здесь, правда? — негромко спросила Каде, становясь возле Томаса.
      Он понимал, что обязан согласиться:
      — Ты сама его сотворила?
      — Нет, замок был здесь всегда, его хранит Великое Заклинание, подобное тем, что ограждают дворец, только еще более древнее и сложное. Люди из Меруотча, деревушки на его берегу, могут рыбачить в озере и ездить по нему в лодках, даже тонуть — если тут, внизу, не найдется свидетеля. Но зная нужные слова, в замок можно войти, не замочив ног. — Она задумчиво повела ногой по траве. — Прости, что доставила сюда, не предупредив. Это было глупо с моей стороны.
      Томас нежно дотронулся до ее плеча:
      — Я был не прав. Я даже и не думал, что в Фейре могут существовать такие места. Мне казалось, что здесь вокруг только кровь и богли, как сейчас в городе.
      — Ненавижу боглей! — Чуть помедлив, Каде указала на один из менгиров: — Это главный камень кольца Нокмы; по-моему, он появился здесь раньше, чем озеро. С его помощью я могу устроить кольцо всюду, где нет ни железа, ни ограждений, ни прочих помех. Насколько мне известно, другие камни не способны на это, и оба Двора — Благий и Неблагий — добиваются его. Я могу вернуть нас на улицу перед домом Авилера, чтобы проверить, уехал ли Лукас вместе со своими спутниками. — Она помедлила. — Теперь, когда Дензиль мертв…
      — Я не могу быть уверен в этом. Я знаю, что попал, однако он мог быть только ранен.
      — Что было бы весьма неудобно.
      — Да какое, к черту, удобство! — Томас еще не мог забыть о замке и посмотрел на нее. — Значит, когда ты в нем, то ходишь вниз головой?
      — Нет, ну что ты… Там и без того неудобно… В некоторых местах на лестницах не поймешь что и как. В середине же — между верхним и нижним замками — приходится ползать по лестнице, а этого никто не любит.
      Они постояли в молчании, тут Томас заметил некое подобие рыжего пса, приближающегося к ним по траве.
      — Твой друг? — спросил он.
      Каде улыбаясь вздохнула:
      — Надеюсь на это. Перед тобой Боливер.
      По дороге Боливер успел принять облик умудренного старикашки — ростом не выше Каде, рыжеволосого, в странной остроконечной шляпе… Столь синих глаз Томас еще не встречал за всю свою жизнь.
      Когда он приблизился, Каде спросила:
      — А как ты узнал о моем возвращении?
      — Так уж всегда происходит. Наверное, из будущего столетия предупредили. — Он кивнул головой в сторону замка. — С башни смотрят в подзорную трубу, мне выпала удача выйти и спросить о том, что нового в нашем мире. — Он вопросительно поглядел на Каде.
      Каде притенила глаза и направила взор к замку.
      — Разве у них нет других дел? — Качнув головой, она повернулась к Боливеру. — Воинство уже ходило на приступ?
      — Нет, но я был в деревне, а там говорят, что из пруда вынырнула карга, и вообще вокруг бродит всякая нежить, на которую брешут псы и которой пугаются овцы.
      Лицо Каде сразу объяснило всю степень опасности. Она задумчиво качнула головой:
      — Воинство скоро явится сюда.
      Томасу смертельно не понравилось ее смятение и отчаяние.
      — Вот что, ты уже сделала достаточно. Отошли меня назад, в дом Авилера, а сама оставайся здесь! — отрубил Томас.
      Каде замотала головой:
      — Нет-нет, они добиваются именно этого. Если я позволю им охотиться за собой в этих местах, тогда они решат, что могут делать со мной все что угодно.
      Томас чересчур хорошо понимал это. Но что он мог поделать с этой ситуацией? Чем помочь? Ему же самому надо выбираться отсюда. Но оставить ее здесь один на один… И тут страх за ее жизнь царапнул по сердцу…
      Расхаживая, Каде теребила волосы.
      — Этот край очень силен, он может продержаться против них даже без моего участия. Но деревня… проклятие, деревня. — Она остановилась и сказала Боливеру: — Поднимись наверх и скажи им, что здесь будет битва, пусть бегут отсюда.
      — Ладно, скажу. — Фейри помедлил и с бесхитростной и сокрушающей откровенностью произнес: — А я понял, почему ты удерживаешь воина. Что ж, сердце мое испытывает к нему приязнь.
      Томас метнул взгляд на Каде, стараясь сохранить спокойствие на лице. Взгляд же, брошенный ею на Боливера, был способен превратить его в уголек.
      — Ну, я устрою тебе веселую жизнь в Аду, — негромко проговорила она.
      Боливер неловко переступил, видимо, осознавая, что хватил через край.
      — Ну ладно, я пошел предупреждать деревенских, хорошо?
      — Так, почему ты еще здесь?
      — Я обернусь быстро. Надо поторопиться, чтобы успеть перехватить воинство.
      — Ну, это было бы великолепно. Только если ты будешь топтаться на месте и мямлить…
      — А! Да, понимаю. Хорошо, к делу. — Боливер повернулся на месте, превращаясь в лучик нежаркого света, а потом подобно праздничной ракете взмыл к поверхности воды.
      — Окажи мне одну милость, — сказал Томас, когда они остались одни.
      — Что? — Каде залилась отчаянным румянцем и опустила голову, пытаясь не выдать себя.
      — Не убивай Боливера.
      Каде вздрогнула.
      — Я и не думала этого делать. Просто я хотела хорошенько… — Она нервничала и не знала, куда деть руки. Покопавшись в карманах, нащупала кусочек, который они отбили от оберега, и, словно хватаясь за соломинку, извлекла его и сказала: — Теперь я могу кое-что сделать.
      И тут же рванулась к замку. Ее волнение передалось и Томасу, и он последовал за ней с гулко бьющимся сердцем.
      Когда они достигли замкового сада у основания холма, оба были уже спокойными и вели себя как ни в чем не бывало. Каде шла молча по аллее, а внимание Томаса вновь привлек замок. Теперь он начал казаться ему почти нормальным — словно бы обычный замок может висеть крышами вниз под островом, как бы погруженный в какое-то стекло, — только шпиля его самой высокой башни касаются ветви ивы. Если бы ему привелось подумать об этом, Томас представил бы себе подобный замок воздушным и идеальным, без единого недостатка… так сказать, изваянным из мрамора скульптором, устранившим всяческое несовершенство. Замок же фейри был сложен из растрескавшегося камня, сплошь затянутого плющом, мох окружал окна, края парапета осыпались.
      Под самой нижней из башен к одному из окон шла каменная лестница, изгибаясь по склону холма, и Томас последовал за Каде к самой вершине. Сам сад показался ему чуточку заросшим, словно бы за ним ухаживали, лишь когда на это оставалось время. Трава поднялась высоко, цветы перебрались за ограду клумб, тяжелые розовые плети буквально поглотили невысокую стену, однако фонтан весело журчал…
      Помещение внутри замка было округлым, оно занимало весь верхний — или нижний — этаж. По стенам выстроились уставленные книгами полки, глиняные горшочки занимали место, свободное от книг. Пахло цветами и травами, солнечный свет из широкого окна заставил поблекнуть яркие краски ковра и обивки кресла.
      Каде соскочила на широкую каменную скамью возле окна, с нее на пол и повернулась к Томасу, с удивлением оглядывавшему комнату:
      — Ты ожидал увидеть что-нибудь другое?
      Томас шагнул следом за ней на скамью.
      — Откровенно говоря, никогда не думал, что мне придется побывать здесь. Ведь не столь уж давно ты была смертельным врагом престола.
      — Я даже забыла об этом. — Она подошла к полкам у дальней стены. Конечно, не похоже на гнусное обиталище мерзкой колдуньи, но тут вот они и совершались, все эти козни и мелкие пакости.
      Каде провела ладонью по полкам и выбрала увесистый пыльный том. Перелистав, она обнаружила нужную страницу, а потом, встав на нижние полки, сняла сверху несколько глиняных горшочков.
      — А как ты отыскала это место? — спросил Томас.
      — Оно принадлежало моей матери. У нас были и другие замки, однако большую часть времени она проводила именно здесь. Оставив монастырь, я принялась искать ее и искала так усердно и долго, что Мойре наконец пришлось позволить мне обнаружить себя. — Каде опустила горшочки на раздвижной столик. — Ее трудно было назвать приятной особой… во всяком случае, я надеялась на другое. Но ей пришлось завести дочь, если можно так сказать, на время. — Высыпав травы и порошки из сосудов, она улыбнулась какому-то воспоминанию. — Мать дала мне мазь, которой фейри смывают с глаз смертных чешуйки, мешающие видеть сквозь чары. Тогда здесь было много народу — люди и фейри; все они каким-то образом были привязаны к ней. — Она возвратилась к своему делу. — Боливер у нее был заперт в камне. Он фука, любит преображаться в коней и собак и дурачить людей, но в основном он безобидный, и в камне ему было плохо. Когда я разломала камень и выпустила его, Мойра устроила мне жуткую взбучку, но ничего более делать не стала. Тогда-то я и поняла, что мне не обязательно исполнять все ее распоряжения. Я уже изучила чародейское дело, и мать опасалась меня.
      Пока она бросала ингредиенты в чашу и бормотала что-то, Томас расхаживал по комнате. Потом Каде пристально взглянула на него, и, уловив намек, Томас устроился в кресле перед окном. Разглядывая чистые просторы Нокмы, он вдруг с удвоенной яростью вспомнил, что сумели учинить в городе Грандье и воинство. Если Равенна и все остальные вовремя не успели скрыться в Бель-Гарде…
      Спустя недолгое время Каде произнесла:
      — А теперь надо немного подождать, пока получится. — Проведя пальцами по волосам, она уточнила: — Если получится.
      — Если получится, — повторил Томас. — Ключ-камень располагался в самом большом подземелье Старого Дворца, в подножии четвертого столба в третьем ряду, если считать от северной стороны. — На ее удивленный взгляд он ответил: — Меня как-то смущало, что из всех ныне живущих лишь я один знаю об этом, если не считать Урбейна Грандье. — Каде остановилась возле него у окна и поглядела в сад. Она покраснела, хотя Томас не догадывался о причинах. Он спросил: — А что случилось с тобой, после того как ты освободила Боливера?
      Загнув уголок расшитой золотом, но полинявшей шторы, Каде уставилась на него, словно бы впервые увидев его здесь.
      — Я часто не слушалась мать. Она делала вид, что не замечает. А потом Двор Неблагий одурачил ее, и Мойра отправилась в Ад, а я унаследовала все ее достояние. Люди ее разбежались почти сразу же после исчезновения своей королевы. Боливер остался, потому что он существо беспомощное и у него нет никакого дела, но некоторые просто не нашли себе лучшего места. — Каде помолчала, разглядывая заросший и уютный сад.
      Трудно было поверить в то, что среди этих зарослей был заточен Боливер… и в то, что сама Каде обитала в этой тихой пыльной комнатке.
      — А может быть, им всем здесь было хорошо… в особенности после того, как исчезла твоя мать, — предположил Томас.
      Каде серьезно посмотрела на него своими огромными серыми глазами.
      — А мне кажется, что я чуточку симпатична тебе, хотя ты, наверное, умрешь, но не признаешься в этом.
      — Признаюсь… и не умру, как видишь. — Солнечный свет, преобразованный слоем иллюзорной воды, превратил ее волосы в старинное золото. Спустя мгновение он продолжил: — Я знаю, что сказала тебе Равенна в ту ночь, которую ты провела в казарме гвардейцев. Она слишком все упростила и так поступает всегда, когда хочет добиться чего-нибудь очень нужного.
      Каде хлопнула ладонью по лбу, повернулась и едва ли не рухнула в одно из деревянных кресел.
      — Значит, ты все знаешь?
      — Нет. Иначе мы бы не попали в подобную ситуацию. — Он улыбнулся. Однако я считаю большим комплиментом для себя, если она находит мое присутствие вдохновляющим фактором. Ведь я гожусь тебе в отцы.
      — Но это ведь не так. — Каде искоса взглянула на него. — И ты не отец мне. Так ведь?
      — Нет, меня тогда не было при дворе. К тому же я весьма осторожен в подобных делах, на случай если они могут сделаться важными потом. — Томас ощутил, что такими словами может нечаянно оттолкнуть ее, словно бы и впрямь вознамерился подступиться к ней с серьезными намерениями.
      — Я сказала ей, что мне не нужен этот проклятый трон.
      — Я знаю. Если бы ты согласилась, это сулило бы нам редкое несчастье… Момент волнующий, конечно, но тем не менее.
      — Да, так я и подумала. — В затянувшемся молчании она что-то вырисовывала на полу носком своего ботинка. — Ты веришь мне?
      «Сказать или нет? — думал Томас. — Но тогда разрушится та хрупкая связь, что возникает между нами». Он этого не хотел. Напротив, ему было интересно знать, что случится потом и чем все закончится. И он желал этого… так сильно, как никогда. Томас негромко промолвил:
      — Как ни странно, я верю тебе.
      Каде метнулась через всю комнату к полкам и, недолго постояв перед ними, взяла горшочек, украшенный белыми и голубыми колосками. Вернувшись, она сказала, глядя на колоски:
      — Вот зелье фейри, которое дала мне мать. Оно позволит видеть сквозь чары. Конечно, не всегда, поскольку фейри умеют дурачить друг друга; но если они не будут видеть тебя или считать, что ты не способен заметить их, они не сумеют ничего сделать… Конечно, если ты хочешь.
      «Жест этот обещает мне нечто большее, чем просто способность к магии, — подумал он. — Между нами возникает некий союз. Что же будет потом?.. Все или ничего». Стащив перчатку, он протянул ладонь.
      В комнате было тихо и холодно, в отсутствии окон единственная свеча бросала багряные отблески на красные стены, оставляя все прочее в серо-черной тени. Урбейн Грандье сидел за столом, полированная поверхность приятно холодила руки, глаза его были обращены к пергаментному листку с виньеткой, обрамлявшей карту Иль-Рьена. Южная граница с Бишрой была помечена красным цветом; Умбервальд и Адер — на севере и востоке обозначались лазурью, розы сторон света и лица четырех ветров были выписаны с любовной тщательностью. Возможно, старый волшебник не мог различить в этом неровном свете литеры причудливого шрифта, которыми были выведены названия городов, рек и границ. Но глаза его были внимательны, словно бы ценить следовало буквально каждое движение пера каллиграфа.
      Снаружи послышался шум, крики, возвысился чей-то голос. Дверь открылась, пропуская внутрь Донтана и одного из альсенских солдат, поддерживавших едва стоявшего на ногах Дензиля. Плечо и левая рука молодого герцога были в крови, разорванный дублет и кожаный кафтан открывали рану. В ярко освещенной прихожей находились и другие солдаты; один из юных альсенских лордов, только сегодня явившийся с войском, как раз распекал их. Урбейн Грандье протер глаза под золотыми очками Галена Дубелла и кротко сказал:
      — Положите его на лежанку. И ради Бога, закройте дверь. — Грандье скривился: стоять ему мешала старая боль — ум сохранил память об увечьях, которых не испытало его тело. Пока два спутника осторожно укладывали Дензиля на кушетку, он зажег в комнате все остальные свечи. Мертвенно-бледное лицо герцога искажала боль. Следом за своим господином вошел и один из его пажей, озабоченно склонившийся над Дензилем. — Как и где это произошло? — спросил Грандье, поглядывая на обоих.
      — В галерейном крыле, — ответил Донтан. Он, задыхаясь, отошел от раненого, на лбу его выступили капли пота. — Кто-то украдкой выстрелил в нас. Это разбудило спавших в стенах фейри, которые столь быстро погнались за злоумышленником, что мы не поспели за ними.
      Извлекая из шкафчика кожаную шкатулку с аптечкой, Грандье прогудел:
      — Этого следовало ожидать.
      — Ожидать?
      — Конечно. Было бы большой ошибкой видеть дураков в наших противниках. Рано или поздно они обязаны были выйти на разведку.
      — Тогда они уже знают о том, что здесь альсенское войско. — В острых чертах Донтана проступил страх.
      — Я бы не стал сомневаться в этом.
      Донтан направился к двери, жестом пригласив за собой солдата-альсенца. Дензиль поглядел вслед молодому чародею, как и Грандье, понимая, что тот воспользуется возможностью, чтобы именем герцога дать приказания альсенскому войску и офицерам. Дензиль не собирался возражать. Светлые волосы его были пропитаны потом, он до крови искусал губы, чтобы не кричать.
      «Перепачкал кровищей всю мебель… как резаная свинья», — подумал Грандье. После бедности его юных дней в Бишре изобилие Лодуна, а потом столицы и дворца изумило его. В Иль-Рьене привыкли к своему богатству, уже не замечали притока заморских товаров через торговые порты страны и изобилия плодородной земли, цены на которую позволяли прикупить ее и крестьянину, у которого завелись деньги в мошне. Не понимали и того, как такое богатство может влиять на соседей, не владеющих им.
      Сухим голосом он обратился к коленопреклоненному пажу:
      — Ты можешь идти. На исцеление много времени не уйдет, а твой господин сможет какое-то время обойтись без поклонения.
      Мальчик слишком боялся Грандье, чтобы спорить с ним, и вышел без всяких протестов, однако несколько раз все-таки тоскливо оглянулся. Дензиль тяжело вздохнул — от усилия лоб его избороздили морщинки — и прошептал:
      — Завидуешь, чародей?
      Грандье не удивило, что герцог все-таки попытался произнести какую-то колкость, невзирая на все муки. Обратившись к исследованию раны, оставленной пулей в плече Дензиля, кудесник нахмурился.
      — О да, просто ужасно, — ответил он, — до самозабвения.
      Грандье повернулся к аптечке за необходимыми порошками. Донтан выполнял функции вестника, помогая выковывать шаткий альянс между бишранским чародеем и герцогом Альсенским. И Грандье вовсе не нравилось то согласие, которое он отметил в действиях Донтана и Дензиля.
      — Ваше стремление стать выше кажется мне удивительным, — выдохнул Дензиль; закрыв на мгновение глаза и облизав губы, он продолжил: — В данной ситуации вы едва ли можете претендовать на нравственное превосходство.
      — Ну, я хотя бы не предатель. Мое отечество обратилось против меня задолго до того, как я ответил ему взаимностью. — Грандье подошел к Дензилю. Панель на канапе была украшена живописным изображением нимф, сатиров, пастухов и пастушек, ублажающих друг друга способами, которые бишранская церковь сочла бы непристойными. Удивило его и это вольное отношение к проявлениям чувственности, царящее повсюду в Иль-Рьене. Как и невозмутимое принятие колдовства. Грандье слышал об этом еще в университете Лодуна, но не обратил большого внимания на слухи, пока не убедился собственными глазами. «Надо было бы явиться сюда в юном теле. Тогда многое сложилось бы иначе».
      — Да, такое впечатление, что вы приносите извинения за собственное предательство.
      — Попытка найти извинения тому, что прощено быть не может, всегда является ошибочной, — ответил Грандье. — Почему бы попросту не признать, что жадность сильнее верности, привязанности и здравого смысла?
      — Я не испытываю никакой симпатии или чувства долга по отношению к Роланду, — сказал Дензиль скрежещущим от боли голосом. — Он просто служит моим целям.
      — Я говорил не о вас, — ответил Грандье. Должно быть, Дензиль возненавидел Роланда из-за той власти над ним, которой был наделен молодой король, несмотря на то что как друг и покровитель молодого герцога Роланд никогда не стал бы проявлять эту власть. Грандье понимал это даже слишком хорошо. Он знал, насколько опасно позволять себе отдаваться во власть единственной силе, если ты правишь только собой или же государством. Будет больно, но вам это, наверное, безразлично, вы же любите мучить других.
      В ответном смешке Дензиля слышалось неподдельное удовольствие:
      — Вы намеревались подразнить меня, однако даже не подозреваете, насколько метким оказалось ваше утверждение.
      Какое-то мгновение Урбейн Грандье колебался. Он знал, что Дензиль убивает легко, с улыбкой… как те карги, которые увлекают детей на смерть голосами их собственных матерей. Нет, аналогия, пожалуй, была неудачной. «Герцог не чудовище, — подумал старик, — просто силы, над которыми он не властен, лишили его разума. Так же, как и меня».
      — Возможно, и подозреваю, — ответил чародей, впервые за время короткого знакомства действительно радуясь обществу Дензиля. — Мы с вами родственные души.

      — Роланд, я хочу, чтобы ты сопровождал меня.
      Равенна стояла в дверях с выражением той же мрачной решимости на лице, что и у окружавших ее гвардейцев.
      Сын нервно посмотрел на мать; он сидел в кресле, на коленях его лежала доска для письма, хотя листок бумаги на ней все еще оставался чистым. Летом комната была бы светлой и полной воздуха, теперь, когда деревянные зимние ставни закрывали окна, огонек в очаге не мог прогнать из нее темень и холод. Возле Роланда находились лишь его слуги; Равенна постаралась убедиться в том, что сделает это незаметно для придворных и свиты.
      Роланд покрутил перо в пальцах, запачкав их чернилами.
      — Зачем?
      — Мне нужно кое-что показать тебе, — ответила королева-мать.
      Роланд неуверенно встал.
      — Что-то случилось?
      Равенна знала, что сына интересует только одно: где находится сейчас Дензиль, и он понимает, что мать его не из тех, кто стал бы являться к нему с подобными новостями.
      — Возьми плащ. Нам придется выйти на стену.
      Доселе пассивный слуга немедленно принес из спальни толстый, подбитый мехом плащ, и Роланд подставил плечи, чтобы тот мог набросить его.
      — А где Ренье?
      — Внизу, проверяет караулы.
      — О! — Роланд последовал за матерью через другие комнаты его апартаментов, они вышли на просторную лестничную площадку, но Равенна ощущала смятение сына, хотя за ними последовали четверо рыцарей, охранявших дверь в королевские покои, и ее камеристка Элейна.
      Они поднялись по лестнице на менее людный этаж и подождали, пока один из гвардейцев королевы отодвинет засов и распахнет дверь, преодолевая напор ветра. Потом они вышли на стену, которую защищал парапет высотой по плечо. Ветер, словно обезумев, рвался сквозь амбразуры. Равенне и Элейне пришлось воспользоваться услугами гвардейца, Роланд же шел без посторонней помощи. Равенна пригнула голову, пытаясь не вдыхать колючий холодный воздух, понимая, что ей придется расплатиться за это припадками кашля. Однако собственной хворью можно было теперь и пренебречь…
      Появилось солнце — на краткий миг, поскольку вдали уже собиралась очередная гряда темных туч. Тот, кто заставил бы себя подойти к парапету, увидел бы на севере несколько миль заснеженных полей, за которыми рукотворным подобием горного хребта поднимался город. Ветер сорвал с него шапку древесного и угольного дыма, а снег, выбелив, сделал пустынным и непорочным. Другая сторона стены выходила на внутренний двор, где Дензиль летом принимал гостей, демонстрируя им элегантность и богатство маленькой крепости. Появившись вчера, они не обнаружили здесь обычного гарнизона; дворецкий же сообщил, что герцог Альсенский еще несколько недель назад отослал всех своих людей в другие владения, чтобы утихомирить недовольных налогами жителей. И сразу отправили гонцов в Мызы к генералу Вийону, стоявшему на юге — в дне скачки отсюда.
      В который раз Равенна подумала, жив ли Томас.
      В ее жизни не было более близкого мужчины; во всяком случае, он точнее всех прочих понимал, как работает ее ум, и не осуждал ее за это. В свое время, когда Томас был еще новичком среди гвардейцев, Равенну привлекала в нем не столько его политическая проницательность или остроумие, хотя случайные проявления иронического юмора заставляли ее подозревать, что Томас действительно может быть одарен этими качествами. Нет, большую часть их она обнаружила позднее, что лишь добавило удовольствия к годам, которые она считала счастливейшими в своей жизни.
      «Ты стареешь, моя дорогая, — сказала себе Равенна. — Постоянные придворные интриги наконец согнули тебя. Некогда подобные битвы волновали нас с Томасом, но теперь…» Во дворце всегда боролись за власть, но когда Роланд возмужал, битвы превратились в истинные войны, не имеющие определенного победителя. Во многом виноват в том был Дензиль, прекрасно знавший все слабости Роланда. Ну а ее старания как-то исправить положение почти ничего не давали.
      Равенна заставила себя вернуться к настоящему. Грандье разорвал шаткий баланс сил во дворце, давая пищу для размышлений будущим историкам. Если Томас жив, он вернется к ней при первой возможности. Если же нет… тогда ей придется справляться самостоятельно.
      Они направились к старинной твердыне — почти квадратной башне высотой в семь этажей, бывшей опорой крепости до тех пор, пока не возвели бастион, оставшийся сейчас за их спинами.
      Они приблизились к двери в стене башни, и двое гвардейцев королевы стали возле нее на страже. Все остальные вошли внутрь, и Равенна почувствовала, что оживает. После пронизывающего ветра улицы в башне казалось достаточно тепло. Гвардеец остановился возле подсвечника, сталью высекая огонь из кремня, альбонцы же неуверенно теснились друг к другу, и Равенна решила, что они ожидают какого-то нападения и боятся не справиться с ним; Роланд тоже отметил это и спросил:
      — Зачем мы здесь, мать?
      Равенна не торопилась с ответом. Она направилась вверх по лестнице, следуя за гвардейцем с подсвечником в руках; возле нее на узкой лестнице хватало места только Роланду. Наконец она произнесла:
      — Я попыталась учесть твое отношение ко всему, что связано с Дензилем.
      Королева могла видеть, что король слегка возмущен тем, что она обратилась к этому предмету в присутствии охраны — не говоря уже об Элейне, — и, принимая вызов, ответил:
      — Связано? Ты уже не один год пытаешься поссорить нас своей ложью.
      Равенна остановилась и внимательно посмотрела на сына. Как всегда, ей было больно оттого, что он боится встретиться с ней взглядом.
      — Я думала, что ты не замечаешь этого, мое дорогое дитя.
      Роланд взглянул на нее:
      — Наконец-то ты признаешь это.
      — Конечно. Последние события вполне позволяют мне согласиться с тобой.
      Королева преодолела подъем, и Роланд последовал за ней. С прежним удивлением он произнес:
      — Я не понимаю тебя.
      — Этот человек тебя дурачит.
      — Он был моим единственным другом…
      — Он воспользовался тобой, чтобы накопить сил и богатства, не светящего ему в других обстоятельствах.
      — Лишь он действительно заботился обо мне, и я отдал ему все это…
      — Конечно, Роланд, ты сам ему отдал все это; именно так и действуют подобные люди.
      Остановившись на лестничной площадке, Равенна повернулась к сыну. Роланд задыхался, он, должно быть, забыл, что, являясь королем, мог бы попросту приказать ей молчать.
      — Ты никогда не проявляла ко мне любви, ты всегда ни в грош не ставила меня.
      — Наверное, ты прав, — согласилась Равенна. — Ты слишком похож на своего отца, а его-то я всегда считала ничтожеством. — Достав из рукава ключ, она передала его гвардейцу, отпершему дверь и распахнувшему ее настежь. — Входи, — сказала Равенна.
      Роланд не шевелился. Он дрожал, и глаза его потемнели от ненависти. «А он не глуп, — думала Равенна, — и я должна понимать, что всякие уверения его кузена в вечной к нему любви искренними не являются. Но может быть, он надеется заслужить уважение Дензиля, выполняя все его просьбы?» Сердце Равенны дрогнуло, однако на лице не отразилось ровным счетом ничего. «Мир устроен иначе, и Дензиль не заинтересован в том, чтобы уважать тебя, мой неразумный сын». Гвардеец с лампой вступил внутрь комнаты, оставаясь неподалеку от входа, спустя мгновение за ним последовал и Роланд. Внутри мрачная комната оказалась просторной, каменные стены отделаны темным деревом. Дальняя от входа половина помещения была заставлена винными бочками и ящиками в несколько рядов, поднимавшихся до потолка.
      — И ты захотела показать мне все это?
      — Зачем хранить здесь вино?.. Вдали от жилых частей крепости и высоко над землей, где сухой воздух более способствует хранению других веществ? Ты это хочешь спросить, Роланд? — Она кивнула одному из оставшихся при ней гвардейцев.
      Тот шагнул вперед и осторожно выкрутил затычку из днища бочонка, располагавшегося в нижнем ряду. Из отверстия потекла сухая черная струйка. Роланд пошел было к штабелю, но, уловив запах, остановился, а потом все же сделал еще шаг и нагнулся над образовавшейся горкой.
      — Порох, — неуверенно прошептал он.
      Равенна продолжала:
      — Четыре этажа над нами загружены тем же самым. Общий запас будет поменьше городского арсенала, но, как мне сказали, ненамного. Вполне достаточно для дворцового переворота.
      Роланд поднял голову и увидел жалость в глазах гвардейца, потом посмотрел на мать. Равенна, сложив руки на груди, изобразила на лице только усталость.
      — Надеюсь, ты не станешь утверждать, что все это мы привезли с собой?
      Король безмолвно помотал головой. Распрямившись, он прошел вдоль всего ряда. С одного из длинных ящиков была сорвана крышка, и он увидел упакованные в грубую ткань кремневые мушкеты.
      — Здесь есть еще одно хранилище для пуль и пороха, но небольшое, его хватит для здешнего гарнизона на несколько месяцев, и располагается оно там, где нужно — возле ворот. Все это можно объяснить единственным образом. Сказать каким, сын?
      Роланд задрожал:
      — Он мне представит объяснения!
      — Вне сомнения.
      — Я возвращаюсь назад. — Король прошел мимо стоявшей матери и направился вниз по лестнице.
      Рыцари немедленно окружили короля, свита вдовствующей королевы последовала за ними. Они спустились к лестничной площадке, выходящей на парапет, и там Роланд остановился. Поравнявшись с ним, Равенна мгновение смотрела на сына, а потом кивком приказала одному из своих гвардейцев открыть дверь.
      Створка распахнулась, и Равенна увидела за дверью неожиданно сделавшееся черным небо. Потом она заметила бездыханное тело часового, привалившегося к двери; тут гвардеец захлопнул дверь, навалившись на нее всем своим весом.
      — Бегите, — выдохнул он. — Там что-то…
      Удар в дверь едва не сорвал ее с петель. Подгоняя перед собой Элейну, Равенна первой пустилась бежать, забыв сейчас про всякие думы. Она видела, как один из рыцарей увлекал наверх короля, подталкивая, когда тот оступался.
      Внизу под ними дверь сорвалась с петель и разбилась о стену. Выстрел заставил Роланда очнуться, и он побежал вместе со всеми к площадке. Равенна схватилась за дверь и распахнула ее, Элейна вступила внутрь. Тут Равенна остановилась и оглянулась. Она увидела, что гвардейцы и рыцари пытаются преградить путь на лестницу чему-то непонятному. Визг ветра не был слышен за диким ревом, одной своей мощью заставлявшим сотрясаться древние стены.
      Потрясенный и побледневший Роланд в растерянности наблюдал за происходящим. Он так и остался бы на месте, если бы Равенна не схватила его за руку и не втянула в палату, служившую Дензилю пороховым складом.
      Элейна с круглыми от страха глазами держала в руках подсвечник. Равенна закрыла дверь. Заложив засов, шагнула назад и огляделась, потирая руки. Припав к стене, Роланд смотрел на нее беспомощными глазами.
      Отсюда должен быть и другой выход, подумала Равенна. Выход в ее жизни находился всегда. Ей никогда не приходилось оказываться в ловушке, и с Божьей милостью не случится этого и теперь.
      — Это угловая комната, — пробормотала она себе под нос, — а значит… — Равенна забрала фонарь у Элейны, аккуратно прислонила его к стене и направилась в дальнюю часть комнаты, пытаясь протиснуться мимо бочек.
      — Роланд, проклятие, помоги мне!
      Спустя мгновение король присоединился к матери и убрал ящик с ее пути; его движения были неловкими, словно ужас заморозил его кровь.
      — Что ты ищешь? — выдохнул он.
      — Возможно, это. — Потайная дверь оказалась частью грубой деревянной обшивки стены, но Равенна нащупала края панели, а Роланд помог поднять ее, стряхивая пыль и паутину. За панелью оказалась небольшая деревянная дверь, глубоко встроенная в камень. Король потянул за железную ручку, и створки шевельнулись с протестующим скрипом. Из проема пахнуло холодной сыростью.
      Черный колодец уходил вниз во внешней стене башни, для удобства в камне были вырезаны бороздки.
      — На случай осады, — сказала Равенна, — она идет до самого нижнего этажа, выйти можно на любом.
      Роланд посмотрел вниз и прикусил губу. Равенна знала, о чем он думает: спуск не сулил ничего приятного ни ему, ни обеим женщинам. Король в тревоге спросил:
      — Ты сумеешь сойти?
      — Конечно, нет, — ответила Равенна ровным голосом. Она знала, что кому-то придется остаться здесь, закрыть дверь и опустить сверху панель, иначе фейри в какие-нибудь мгновения доберутся до них. — Ступай, тебе придется помочь Элейне.
      — Но… — Роланд покорно взял за руку девушку, которую подтолкнула вперед Равенна. — Ты не можешь…
      — Нет, я останусь с вами, — ответила Элейн и с неожиданным пылом обхватила руками Равенну. — Я не оставлю вас.
      Равенна попыталась высвободиться.
      — Глупая девчонка, я приказываю тебе…
      Роланд принялся возражать:
      — Мама, ты не можешь остаться здесь, тебя просто убьют, ты должна попытаться…
      Дверь треснула под тяжелым ударом.
      — Роланд, вперед! — свирепым голосом шепнула Равенна.
      Он осторожно шагнул на узкий карниз и нащупал поручни, оглянулся и сказал:
      — Я…
      — Спускайся! — приказала ему королева и захлопнула дверь. Элейна помогла ей опустить панель, и, когда дверь поддалась натиску, они успели как раз вовремя отойти от нее.
      Равенна обхватила плечи девушки и с ужасом отвернулась — в комнату хлынули фейри.
      Их было по меньшей мере с дюжину разновидностей: кривомордые, гримасничающие богли, какая-то громадная, но вовсе безликая нежить, нежное крылатое создание, похожее сразу на демона и ангела. Пасть одного из них была запачкана кровью, и, представив себе, что кровь могла принадлежать одному из ее гвардейцев, Равенна окаменела, но не от страха, а от ярости. Они разбрелись по всей комнате, разбрасывая ящики, и в первое мгновение не обращали внимания на женщин. Равенна подумала, что им ничего не стоит высыпать из бочонка порох на лампу, фейри явно не испытывали страха перед этим веществом.
      В комнату вошел еще один из них… предводитель, сразу поняла Равенна. Высокий и легкий, с виду как будто бы человек, но с голубой кожей, по-детски привлекательным лицом и жуткой развратной ухмылкой. Он насмешливо поклонился Равенне:
      — Приветствую тебя, королева неизвестно чего. А я Эвадн, принц Двора Неблагого.
      — Чего же ты хочешь? — спросила жестким голосом Равенна, похолодев до мозга костей, но не потому, что в комнате действительно было нежарко.
      — Мне нужен твой мальчишка-король; зачем же иначе затевать все хлопоты? — Эвадн подозрительно оглядел комнату. — Конечно, ты его спрятала.
      Ощутив, как затряслась рядом с ней Элейна, Равенна ответила:
      — Его здесь нет.
      Один из троллей оторвался от обыска и что-то буркнул Эвадну. Тот яростно поглядел на создание, а потом сказал Равенне:
      — Мы видели, как он входил в башню. И ты скажешь, где он сейчас.
      — Он не входил в башню. Ты сам можешь это видеть. Ну а тот, кто видел его, ошибся. — Равенна не смотрела на прочую нежить, однако при этих словах ощутила, что все они оставили поиски. Она знала, что фейри проявили бы больше усердия, если бы и впрямь были уверены в том, что Роланд действительно в башне. Должно быть, они приглядывали издали, и Эвадн воспользовался шансом.
      Принц Двора Неблагого обошел комнату, бросая вокруг яростные взгляды; нежить огрызалась или просто пятилась от него. Наконец он остановился и в раздумье наморщил чело, а потом нагнулся к кому-то из фейри. Равенна могла видеть, что не все они согласятся с его решением, каковым бы оно ни оказалось.
      Эвадн повернул назад к обеим женщинам:
      — Ты прикажешь, чтобы твои люди провели нас к нему, иначе мы убьем тебя.
      Какая простота, подумала Равенна. Тварь эта совершенно не понимает нас, людей! Однако фейри невольно наделил ее идеей, и она как будто бы поняла, как именно обхитрить его, а потому сказала:
      — Я не могу этого сделать.
      — Можешь. И сделаешь.
      Равенна изобразила колебания, на ее взгляд, самым убедительным образом. Подняв руку ко лбу, она прошептала:
      — Ну хорошо. Я… — Равенна испустила вполне достоверное сдержанное рыдание. — Я пошлю записку.
      Эвадн пренебрежительно усмехнулся, прищелкнул пальцем, и какая-то крылатая нечисть, скорчив жуткую рожу, извлекла прямо из воздуха оправленное в золото перо, чернильницу, неровный кусок пергамента и поставила все это на ящик перед Равенной.
      Королева мягко отцепила от себя руки дрожащей Элейны и, оставив девушку стоять, уселась рядом с ящиком. Окунула перо и ненадолго задумалась. Наконец она написала: «Не соглашайтесь ни на какие уступки, держите людей подальше от башни. Равенна Фонтенон Регина [Королева (лат.)], собственной рукой».
      Она помедлила, фейри не попросил у нее записку и не сделал попытки подсмотреть, что она пишет. Значит, он не умеет читать. Понятно. С какой это стати фейри будет читать?
      Если только это не Каде. Равенна многое бы отдала сейчас за то, чтобы рядом с ней вместо беспомощной Элейны оказалась Каде.
      Но выполнят ли ее приказ Ренье и все остальные? Без Томаса на это нельзя рассчитывать. И как добиться сейчас повиновения? Никак.
      Эвадн отрезал:
      — Поторопись, старуха.
      Равенна знала, чего он ждет от нее, и попыталась изобразить трепет на своем лице. Однако большую часть жизни ей приходилось старательно скрывать свой страх, и потому она успела забыть, как именно проявляют его. Она ощущала, что на лице ее, пожалуй, написано скорее смятение, однако фейри, похоже, удовлетворился и этим. Равенна сказала:
      — Но мне нужно еще запечатать записку, чтобы они знали, кто послал ее.
      — Так действуй же.
      Равенна сложила листок, тем временем Элейна вынула свечу из фонаря и капнула на бумагу. Фамильный герб-саламандру на оттиске дополнил полумесяц — личный знак Равенны. И тут только она поняла, что подписалась как королева, забыв про свое вдовство. Проклятие… ладно, пусть занесут в свои исторические анналы. Элейна потянулась к свече, но Равенна поставила ее на ящик, придавив основание так, чтобы свеча осталась стоять. Теперь пора исполнять следующую часть. Она передала записку Элейне и сказала:
      — Передай это Ренье, дорогая.
      С жуткой хищной ухмылкой Эвадн отозвался:
      — Сомневаюсь, чтобы мне хотелось расстаться со столь очаровательной заложницей.
      Записка чуть смялась в руке Элейны. Равенна осторожно произнесла:
      — Тогда, быть может, ты сам доставишь письмо? Вне сомнения, моим людям хотелось бы повстречаться с тобой.
      Эвадн, не скрывая удовлетворения, наслаждался страхом Элейны:
      — Надеюсь, твое присутствие здесь заставит их вести себя хорошо. Пусть девчонка уходит.
      «Значит, ты не нуждаешься в заложнице, чтобы обеспечить мое собственное хорошее поведение», — подумала Равенна. Она запретила себе целовать Элейну на прощание и просто сказала ей:
      — Можешь идти, дорогая.
      Элейна встретилась с ней глазами, закусила губу и, повернувшись, заторопилась к двери. «Я научила ее не плакать перед врагами, и она смолчала, — с удовлетворением отметила про себя Равенна. — Хоть это получилось, слава Богу».
      Эвадн посмотрел в спину девушке, но не стал преграждать ей дорогу. Равенна дождалась, пока с лестницы донеслись шаги Элейны, и чуточку расслабилась. Усевшись поудобнее на ящике, она бросила взгляд на Эвадна.
      Фейри признался:
      — Он сказал мне, что ты окажешься слабой. Вижу, он не ошибся.
      Заключение удивило Равенну:
      — Кто сказал?
      — Наш любимый чародей Грандье. У него нашлось время изучить тебя. Твой любимый чародей!
      — Гадюка любимая, так будет точнее, — ответила она. — Он ведь недолюбливает тебя, правда?
      — Он человек, а значит, глупец.
      — Понятно. — Время шло медленно. Равенна считала сердцебиения, разглядывая пламя свечи: так удалось ей избавиться от желания что-то сделать своими руками. Эвадн начал терять терпение. Равенна заметила, что он принялся расхаживать и щериться на прочих, и, чтобы отвлечь его, сказала: — Я считала, что ваша порода не умеет нападать в течение дня; лишь низшие среди вас способны на это.
      Услышав это замаскированное оскорбление, Эвадн только расплылся в улыбке:
      — Наш чародей затмил облаками небо и превратил дождевые тучи в угольные, чтобы солнце не помешало нам. Так что даже сейчас один из наших великих караулит на башне, чтобы погубить всякого из твоих людей, кто высунется во двор. — Он бросил на нее яростный взгляд. — Так где же твой король, старуха?
      — Им потребуется некоторое время, чтобы убедить себя в том, что иного выхода не будет.
      Во взгляде Эвадна проступило любопытство, и Равенна поняла, что отвечала ему с улыбкой. Она подумала, не изобразить ли ей испуг, однако для этого было уже поздновато. «Ох, я оставляю все незавершенным, Роланд, учись на моих ошибках, если не сумеешь извлечь другой пользы». Возможно, Элейна непреднамеренно помогла делу тем, что сказала Равенне, что у нее есть какая-то надежда на спасение. У Роланда было более чем достаточно времени, чтобы спуститься к подножию башни… или свалиться вниз. «Господи, помоги ему», — молила Равенна.
      — Они слишком медлят. Кажется, придется сказать моему другу наверху, чтобы он убил пару человек во дворе… Надо же поторопить дело.
      — Ты этого не сделаешь, — строго сказала Равенна. Эвадн расхохотался. Королева медлительно выговаривала слова: — Быть может, я и стара, но не настолько, чтобы не суметь разделаться с тобой. — И прежде чем фейри подумал шагнуть к ней, ткнула горящей свечой в разбитый бочонок с порохом…
      Взрыв проломил несколько брешей во внешней стене, огненный столб подбросил верхние этажи и крышу. Охваченное пламенем летучее создание с жалобным стоном упало на землю.
      Когда ищущая нога Роланда коснулась прочного камня, он охнул, не веря своим ощущениям, а потом зарыдал от облегчения. Руки его тряслись, из-под ногтей от напряжения выступила кровь. Сотню раз ему уже представлялось собственное падение на дно узкого колодца… удары о стены и собственная смерть в грязи и во тьме. Но самые горькие думы все же относились не к собственной смерти. Он потребует объяснений. Пороха и оружия, запасенного в башне, хватит на небольшую армию, потом… откуда явились фейри и почему его нет рядом… Кроме того, где бы он ни был, но он утащил с собой Фалаису… Ему придется представить объяснения. Спустя мгновение Роланд провел рукавом по лицу и принялся разыскивать в угольной тьме деревянную дверь.
      Роланд отыскал задвижку, но дверь, поскольку ею долго не пользовались, не поддавалась. Он умудрился приотворить ее — так, чтобы образовавшаяся щель пропускала немного воздуха, но не более. Король помедлил, опасаясь лишнего шума. «Если фейри сумели захватить весь Бель-Гарде, если они сумели одолеть и ворота, которые, по словам учеников доктора Брауна, были неприступны для них… Тогда мы все умрем. Мать и Элейна в башне, остальные внизу, а потом они схватят меня».
      Но тут он услышал голоса, грубые человеческие голоса, знакомый городской говор. Женщина тихонько спросила о чем-то, и более громкий мужской голос ответил ей:
      — Так я и сказал, но они ищут короля внизу, а как он мог попасть сюда…
      — Сюда! — жалобно завопил Роланд. — Сюда! Я здесь. — Снаружи встревожились, зазвучали новые голоса, а затем в щелочку над дверью пробились лучи лампы. Роланд с надеждой посмотрел в нее и увидел настороженный карий глаз. — Я здесь, — вновь проговорил он.
      Глаз исчез под аккомпанемент простонародных ругательств. За дверь потянули, доски прогнулись в середине и трещали по краям, и Роланд понял, почему не мог справиться с нею. Примерно на высоту груди к двери пристроили пол, разделяя высокое старинное помещение на две более удобные комнаты. Находившемуся снаружи человеку пришлось взломать доски, чтобы открыть дверь. Роланд потянулся вверх, сильные натруженные руки помогли ему выбраться наружу.
      Мужчина в грубой домотканой рубахе, по телосложению годящийся в кузнецы, поставил короля на ноги, а потом поддержал его, когда Роланд пошатнулся на нетвердых ногах. Попал он не то в кладовую, не то на кухню… Кучка слуг и несколько завороженных происходящим детей не отводили от него глаз.
      — Боже! — воскликнула одна из женщин. — Это же к…
      Товарки, обступившие ее, немедленно заткнули ей рот чьим-то фартуком.
      — Эти демоны сейчас в башне над нами, — зашипела одна из них. — Как, по-твоему, кого они ищут?
      — Он весь в крови, — шепнул кто-то. — Они пытались убить его.
      — Нет. — Роланд оглядел свои руки и вздрогнул: — Я спустился сюда. Мне нужно к Ренье. Я должен сказать ему…
      — Я схожу за ним, ваше величество, — предложил человек, помогший ему выбраться, — а вы лучше оставайтесь здесь. Нежить может обнаружиться в любом месте.
      — Да, ты прав. — Роланд припал к стене и проводил взглядом уходящего с мушкетом человека. Внутренний голос шептал: «Дензиль всегда лгал тебе. Дружба его закончилась в тот день, когда на твою голову возложили корону». «Ну, — подумал Роланд, — он спас мою жизнь, и это не ложь. Правда, тогда он был мальчишкой, и тогда ему был нужен живой принц. Но мертвый король — дело совсем другое». К Роланду подошла одна из женщин и принялась, пряча глаза, вытирать платком его окровавленные руки.
      — Спасибо, — непроизвольно кивнул король.
      Та женщина, которой пытались заткнуть рот, сказала шепотом:
      — Хороший парень, вовсе не похож на того, про которого так говорят…
      Роланд рассмеялся. Король знал, что они видят в этом смехе избыток отваги или истерику, но смеялся он над собой. «Я же всегда понимал, что представляет собой Дензиль, но не обращал на это внимания… а теперь он собирается убить меня».
      Тут дверь отворилась, и в ней появились двое рыцарей, с удивлением уставившихся на него.
      Равенна и Элейна все еще находились в башне. Память об этом мгновенно привела короля в чувство, и Роланд шагнул к рыцарям:
      — Где Ренье? Нам надо…
      Вызванное взрывом сотрясение бросило его на камень. Забывая о страхе, посреди общих криков Роланд подумал, что все остальные, должно быть, в своем воображении переживают заново взрыв во дворце, с которого и начался весь кошмар. Один из рыцарей уже стоял над ним, словно бы приготовился собственным телом защитить своего короля от падающего камня или дерева. Комната наполнилась пылью, но с потолка ничего не рухнуло.
      Спустя мгновение Роланд схватил рыцаря за руку и поднялся. После долгого спуска он ощущал прискорбную слабость, а может быть, причиной тому был страх. Слуги жались к полу, одна из женщин разразилась рыданиями.
      — Ничего страшного нет, — выпалил он и повторил еще громче: — Ничего страшного нет!
      Тут король заметил Ренье, остановившегося в дверях, изучающе глядя на него.
      — Что это? — спросил Роланд. — Что случилось?
      — Элейна сказала, что в башне хранились бочки с порохом.
      Ренье побледнел настолько, что казался даже больным.
      — Да. Элейна здесь, значит, они спаслись? Где моя мать? — Роланд не мог истолковать выражение, застывшее на лице Ренье.
      — Она была там, наверху… вместе с ними.
      И Роланд понял. Он до последнего мгновения обманывал себя надеждой, что мать послала его за помощью, а не отправила подальше от смерти. Но душа его отказывалась этому верить.
      — А что это был за грохот?
      — Это взорвалась башня.
      Словно ледяной поток обрушился на него со всех сторон…

* * *

      Пахнуло холодом.
      Томас тряхнул головой и заморгал. Они оказались на открытой площади перед домом Авилера. Вокруг поднимались стены городских домов, в центре снег укрывал спящий фонтан. Вблизи от них образовалось новое кольцо фей мелкая, но идеально круглая бороздка на снегу.
      Серый неяркий мир окрест, казалось, уже погрузился в сумерки. Над ними поднимался угол дома; крутую крышу покрывал тонкий ледок, из труб вырывались жидкие струйки дыма. Было тихо, сквозь ставни на верхних этажах пробивались неяркие отблески горящих свечей. Томас сказал:
      — А я не думал, что сейчас так поздно.
      — На путешествие сквозь кольца уходит время. Мы потеряли примерно час, — ответила Каде и, поглядев наверх, нахмурилась. Обняла себя, поежилась. Слишком уж темно для этого времени.
      Согласившись, что путешествие от кольца к кольцу может требовать времени, Томас направился к дому, Каде последовала за ним. Когда они оставили Нокму, заклинание, которое, как надеялась Каде, должно было обнаружить местонахождение ключ-камня, так ничем и не возмутило содержимое чаши. Каде намеревалась немедленно возвратиться в Нокму, как только Томас проверит, где находится Лукас.
      Когда они обогнули угол дома Верховного министра, Томас остановился и перезарядил пистолеты. Совершив попытку убить Дензиля, он переступил некую грань, из-за которой возврата назад уже не было. Интересно, увенчались успехом его действия или нет… В глазах всех прочих он совершил предательство, и следовало поторопиться к Равенне, чтобы она узнала об этом раньше, чем доложат Роланду.
      В переулке в стене дома была устроена калитка для слуг, и кто-то уже успел прибить к ней лист железа, чтобы смутить фейри. Прислушавшись, Томас дернул за ручку. Дверь была закрыта, но засов показался Томасу непрочным, и, достав свой кинжал, он принялся орудовать лезвием. В глубоком сумраке переулка холод казался куда более сильным, и Каде нетерпеливо подпрыгивала за его спиной, заложив руки в карманы. Томас помалкивал: после ласкового тепла Нокмы и ему было здесь неуютно.
      Засов отскочил, и он торопливо отворил дверь.
      Внутри оказался коридор с дверями по обе стороны, которыми пользовались слуги. Свеча в лампе на стене еще горела, хотя собравшийся внизу воск свидетельствовал о том, что за ней давно не приглядывали. Каде тихо скользнула внутрь за его спиной, и Томас бесшумно закрыл за ней дверь.
      — Случилось что-то плохое, — прошептала девушка. Томас кивнул. В доме было чересчур тихо. Должно быть, Авилер оставил город, хотя Томас полагал, что Верховный министр собирался держаться до последнего мгновения. А раз так, значит, у Авилера имелись для этого самые веские причины.
      — Подожди здесь, — шепнул он Каде.
      Та набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, но, прикрыв ладонью ее рот, он тихо сказал:
      — Пожалуйста.
      Каде кивнула. Он отнял руку, и она проронила:
      — Но только недолго.
      Едва освещенным коридором он направился к полуоткрытой двери. В небольшой комнате по другую сторону от нее было темно. В противоположной стене дверной проем прикрывала штора, за ней мерцала свеча. Тут он услышал негромкий говор.
      Томас попытался побольше приоткрыть дверь и обнаружил, что этому мешает нечто, лежащее на полу. Чуть поднавалившись плечом, он заглянул в комнату и остолбенел.
      Это был Лукас.
      Остов двери хрустнул под его напором.
      Лейтенант лежал на спине: его сразила пуля, угодившая прямо в грудь, должно быть, когда он входил в комнату. «Он угодил в ловушку, — подумал Томас. — Прямо как я сейчас».
      Нерешительность остановила его. Из-за шторы кинулись с воплями вооруженные люди.
      Томас бросился назад, в темный коридор, но остановился, увидев, как навстречу ему из другой комнаты повалил еще один отряд. В сумеречном свете он мог лишь сказать, что на всех были потрепанные кожаные кафтаны и разношерстное вооружение наемников. Один извлек пистолет, и Томас поспешно нырнул в темную судомойню и выскочил в противоположную дверь, избавившись от погони. Он не заметил за спинами преследователей Каде; она, должно быть, выскользнула через дверь.
      Они будут ожидать, что он останется на первом этаже, примется искать выход и не станет подниматься выше. Позади занавешенной двери капитан отыскал узкую лестницу для слуг и торопливо поднялся по ней. Томас слышал, как топали люди внизу. Он направился через темный салон, а потом череду прихожих в поисках комнаты с окнами, выходящими в заднюю часть дома. Спуститься по заледенелой стене будет сложно, однако рискнуть стоит — авось прыжок и получится.
      Здесь на полу оказались новые трупы, на этот раз из городского войска. Возможно, мирным беженцам позволили уйти, хотя с наступлением ночи у них почти не было шансов. Томас оказался недалеко от лестницы семейных апартаментов и мог уже видеть их через открытую дверь, когда впереди послышались голоса, и ему пришлось припасть к стене, наполовину скрываясь за тяжелыми драпировками. Вокруг царил сумрак: большинство свечей догорели.
      Шедшие по лестнице остановились, выслушали приказ и разошлись по соседним комнатам. Свет лампы в руках одного из них осветил цвета герцога Альсенского на бурых солдатских камзолах. Отряд из какого-нибудь поместья Дензиля.
      Его заметили, раздался крик, и Томас бросился обратно через салон. Тьма и неразбериха помогали капитану, однако теперь враги знали, где искать его. Томас замер во тьме и взвел курки обоих пистолетов. Нести их в таком виде было опасно, однако положение не позволяло ему более считаться с подобными пустяками. По дороге он проверял все двери и, обнаружив засов на одной из них, опустил его.
      Томас остановился перед дверью следующей комнаты: лестница в конюшенный двор находилась как раз за нею.
      Быстрый взгляд уловил, что в превосходно обставленной комнате дожидаются два человека, не сводящих глаз с лестницы. Один из них начал было поворачиваться в его сторону, Томас отступил и нацелил пистолет.
      Потом, шагнув вперед, он выстрелил в первого же альсенца. Пуля угодила тому в грудь с расстояния не более десяти футов и отбросила назад, к ряду лакированных шкафов.
      Отбросив пистолет, Томас извлек второй, встречая очередного противника. Выпад рапиры он отразил боковым ударом руки, едва не перехватив оружие за клинок. Когда они сошлись, пистолет Томаса дернулся вверх и выпалил с оглушительным грохотом, забрасывая альсенца горящими порошинками. Боль заставила солдата отступить и тем самым позволила Томасу оттолкнуть его в сторону и извлечь кинжал левой рукой. И когда солдат бросился на него снова, Томас ткнул его под ребра.
      Отступив, он дал своему противнику упасть и во внезапной тишине услышал, как остальные ломятся в дверь, запертую им на засов. Томас вернул на место пистолет, подобрал второй. Взял в руки собственную шпагу, забрал рапиру умирающего и направился на лестничную площадку над конюшенным двором. Там он закрыл дверь и заложил ее чужим клинком.
      Услышав, что внизу распахнулись ворота, Томас повернулся и увидел выбежавший из них отряд альсенцев. Взвесив шансы, капитан решил, что настал его час. А посему остался на месте, чтобы узкая лестничная площадка защищала его спину.
      Альсенец, первым влетевший на лестницу, набросился на него как безумец. Отбив каскад ударов, Томас перехватил инициативу и заставил своего противника на шаг отступить. Отсутствие места только помогало ему: больная нога затруднила бы всякий открытый бой. Но внизу его ожидала целая очередь, и Томас знал, что бежать уже не придется.
      Противник сделал неловкий выпад, и Томас глубоко вонзил клинок в его бок. Солдат повалился вперед, и подпиравший сзади вскочил на ступеньку лишь для того, чтобы получить удар в шею. Истекая кровью и задыхаясь, он упал на верхней ступеньке, мешая своим собратьям.
      Пока остальные пытались отодвинуть убитых, Томас получил мгновение для передышки и припал, задыхаясь, к поручням. Он слышал, как забарабанили с другой стороны заложенной им двери. Человек, получивший ранение в шею, громко вскрикнул и перестал шевелиться.
      Тут Томас заметил, что с пола конюшни в него уже целятся из мушкета. Страх быть убитым заставил его выпустить поручень, тем самым открывая путь следующему противнику, перепрыгнувшему через распростертое тело и набросившемуся на него. Томас отбивал удары, стараясь ограничиться обороной и прикрываться от мушкета своим противником. Но время шло, а он не слышал выстрела и не ощущал удара пули — его пытались захватить живым.
      Мысль эта придала ему энергии, и он сошелся с противником, остановив над головой его меч. Вынужденный отступить, альсенец споткнулся об убитых, и Томас сбросил его вниз, немедленно нырнул в освободившееся пространство и принялся рубить впавших в замешательство вояк. Одному он нанес удар в лицо, острие через глаз прошло в шею и только там уперлось в кость. С воплем солдат упал у стены. Другой нанес удар вверх, Томас ощутил, как дернулась его рука, и только потом пришла боль. Ругнувшись, он отскочил, поскользнувшись на залитых кровью ступеньках. Эти идиоты старались лишить его возможности к сопротивлению, но не убить. «Что бы им там ни приказывали, я все-таки дал им достаточный повод для гнева», — мелькнуло в мозгу.
      Минуя двоих поверженных товарищей, наверх поднялся еще один, тут же получивший удар в грудь, однако рука Томаса не могла теперь крепко сжимать рукоять, и удар вышел скользящим. Клинок неглубоко вошел в плоть, но и этого хватило, чтобы отбросить врага на поручни, и капитан сумел подняться на ноги.
      И тут его ударили сзади по хребту так, что Томас врезался в стенку. Теряя сознание, он осел по ней вниз, чернота подступила со всех сторон.
      Ожидая перед дверью темного зала, Каде пыталась согреть руки под мышками и успокоить свои думы… прогнать из мыслей этого мужчину, явившего себя на зеленой равнине Нокмы слишком уж джентльменом, чтобы выказать только реакцию на слова Боливера.
      С усилием она заставила себя обратиться к более неотложным проблемам. Каде не думала теперь, что Грандье помогает бишранцам. Проще было бы заманить войско на их территорию. Она могла бы просто пожать плечами и сказать, что ей нет дела до этого… Однако она все равно убьет его, потому что это он погубил Галена Дубелла. Но они так похожи…
      Из двери, находившейся от нее в пяти коротких шажках, выскочили солдаты. Она увидела их спины и тут же потянулась за блестками в воздух. В темном зале их было, пожалуй, маловато, однако огонек свечи помог ей выскользнуть из двери незамеченной.
      Оказавшись снаружи, она немедленно загасила неудавшуюся иллюзию и бросилась бежать по переулку к фасаду дома. Придется войти другим путем, а блеск чар можно взять и у снега…
      Стена перед ней взорвалась.
      Каде упала в снег, скорее от удивления, чем от страха. Но когда дом не рухнул на нее, поглядела вверх и заметила на площади несколько направлявшихся к ней мужчин… Один из них был с мушкетом, фитиль которого еще дымился в сумерках после выстрела.
      «Стрелять в такую бедную и юную девушку, как я, из такого огромного ружья просто нечестно», — подумала она, ошеломленная внезапностью. При столь скудном свете ее красное платье может показаться окровавленным. Но вблизи их этим не обманешь.
      Покопавшись в карманах и стараясь скрывать движения, Каде извлекла посыпанный порохом кусок пыжа, заранее приготовленный ею. Она положила его так, чтобы видеть, не поворачивая головы, и впилась в него, стараясь вызвать искру. Магия симпатическая — и несимпатичная, как звал ее Гален, была делом капризным и трудным. Могло случиться, что она только обожжет себе пальцы, если вообще сумеет вызвать огонь. «Ну же, — подумала Каде, мне же нужна только искорка, крохотная искорка». Но напряжение позволило ей наилучшим образом справиться с делом. Когда солдаты подошли поближе, метания в голове ее прекратились и мысли обрели направление. Краешек пыжа засветился.
      Сейчас. Но когда тот, что был с мушкетом, что-то закричал и поднял оружие, она успела закончить согласующее заклинание, и весь порох в радиусе десяти шагов от нее взорвался.
      Мушкет ухнул прямо над ее головой, послышались вопли, когда прогремели пистолеты, а потом вокруг захлопали порошинки, разбросанные взрывом мушкета.
      Каде поднялась, платье ее и снег окрасились каплями чьей-то крови. Трое солдат уже лежали на снегу — замертво или в предсмертных муках, еще двое убегали за угол дома. Каде поспешила за ними по переулку возле дома Авилера, к улице, на которой вчера состоялся бой с фейри.
      Достигнув улицы, Каде замерла как вкопанная и ощутила, как сердце ее уходит в пятки. Ворота стояли распахнутыми настежь, перед ними суетились вооруженные люди. Судя по одежде, это были не городские и не коронные войска. Похоже, что их было около сотни.
      Кто-то заметил ее и закричал, загорелся фитиль мушкета, Каде бросилась назад за угол и скрылась.
      — А где девица? — спросил Донтан, стоявший в воротах конюшни.
      — Исчезла, — ответил Грандье. Стоя посреди улицы, закутавшийся в плащ волшебник задумчиво изучал небо.
      Донтан вышел наружу и направился за угол.
      — Я послал за ней пятерых. Черт побери, это же она пробежала!
      — Быть может, она хотела, чтобы за ней погнались? — предположил Грандье, следуя за ним.
      Оказавшись по ту сторону дома, они обнаружили останки первой группы в окровавленном снегу. Мельком глянув вниз, Донтан перевел взгляд на старого чародея. Что-то бормоча, Грандье вновь разглядывал небо. Потом молодой человек заметил на площади нечто, показавшееся ему грудой лохмотьев, и направился туда.
      Это были люди, которых он послал за кудесницей, — бездыханные и неузнаваемые. Они были похожи на трупы, давным-давно брошенные в пустыне… почерневшие скелеты, и только.
      Донтан шагнул вперед, но сразу остановился, поглядев на Грандье, изучавшего их с загадочной полуулыбкой. Донтан отступил назад и произнес:
      — Значит, здесь рядом кольцо?
      Грандье указал ему на тонкую кольцевую бороздку, прочерченную в снегу.
      — В Фейр не ходят без приглашения… и туда не убегают.
      Донтан подумал, стал бы останавливать его Грандье, шагни он в кольцо. Но сказал лишь:
      — Хорошо, значит, мы избавились от нее.
      — Едва ли. — Грандье направился к дому. — У нас ведь есть кое-что необходимое ей.

      Томас очнулся, наверное, всего лишь несколько мгновений спустя, на тех же ступенях, в чьей-то крови… Один из солдат, склонившись над ним, пощечинами приводил его в чувство. Оружие у него отобрали, и голова болела невероятно. Томас потянулся к чьей-то руке — лишь для того, чтобы опереться. Его подняли на ноги, и Томас подумал: «Долго ждать не придется. Это конец…» Капитан старался, чтобы его силой стащили на пол конюшни. Солдаты Альсены ходили по замкнутому двору, снимая оружие с убитых товарищей и городских стражников, пытавшихся оборонять дом. Наружные двери были открыты, из них веяло холодом, уносившим густой запах смерти.
      Донтан ожидал его внизу лестницы. Он принимал участие в битве, о чем говорили запачканный порохом кожаный кафтан и пистолеты, — бледное лицо как у покойника, покрасневшие глаза обезумели. Он улыбнулся Томасу и сказал:
      — Похоже, теперь я уже могу предложить вам собственное гостеприимство.
      Томас поискал глазами вокруг, но Каде нигде не было видно — ни как пленницы, ни просто худенького тела на камнях двора. Боль, пульсировавшая в черепе, мешала ему сосредоточиться. Умудрившись сконцентрировать свое внимание на Донтане, он спросил:
      — Неужели? А у меня создалось вполне четкое представление, что во всем этом вы играете подчиненную роль.
      На лице Донтана проступил гнев, прежде чем черты его приняли заученное выражение, изображающее удивление и пренебрежение. Он поглядел на открытые ворота, за которыми уже мерк дневной свет… Скрывшись от взгляда Томаса, здесь находился Грандье. Самоконтроль стал отказывать ему с тех пор, как он просидел так долго в доме Лестрака, дожидаясь смерти глупого господинчика. Донтан негромко спросил Томаса:
      — Так это вы стреляли в нас во дворце, так? Зачем вы позволили себе эту глупость? Видите ли, герцог Альсенский отнюдь не мертв. Он жив, и вы скоро пожалеете об этом.
      Если бы они поймали или убили Каде, этот хвастливый болтун, конечно, не смолчал бы.
      — Я уже сожалею. В первую очередь о том, что ты не оказался по нашу сторону осадной двери, где после соответствующего увещевания обвинил бы Дензиля и предупредил об обличье, принятом Грандье. И еще я жалею о том, что сегодня у меня не вышло прострелить тебе башку…
      Удара Томас даже не ощутил. Просто голова его вдруг откинулась назад и все почернело, он отшатнулся, невзирая на поддерживающие руки солдат. Томасу хватило времени ощутить надежду на то, что все так и останется, однако жестоко и безжалостно мир проступил вокруг него. Томас поосадил Донтана:
      — Побереги свои ручки, а то пальцы собьешь.
      — Ты нужен Грандье живым. — Донтан подступил ближе. — Интересно, зачем это?
      За холодным пренебрежением Томас услышал напряженность и ощутил, что перед ним открывается возможность. Если бы он только мог свести воедино свои разбросанные болью мысли:
      — Спрашивай у него.
      — Легче спросить у тебя.
      — А я думал, что вы с ним доверяете друг другу. — Томас понимал, что слишком уж задевает Донтана, теряя пока доступный ему небольшой контроль за ситуацией. Ему вдруг захотелось довести Донтана до остервенения — просто потому, что это было легче сделать в теперешней ситуации, невзирая на любые последствия. Просто удивительно, с каким трудом ему удалось подавить этот порыв.
      Донтан постарался успокоиться и сумел настолько овладеть собой, что негромко произнес:
      — Содействуйте мне, и ваше положение облегчится. Или вы действительно хотите оказаться в лапах у старого безумца?
      — Если ты считаешь его своим господином, значит, ты безумнее его.
      — Ну, это последнее… — огрызнулся Донтан.
      Его перебил кроткий голос Грандье:
      — Довольно.
      Старый чародей вступил в освещенный лампами круг, вдруг появившись снаружи — из серых холодных сумерек. Судя по тону, он словно бы увещевал юного знакомца на променаде или рыночной площади. Донтан мгновенно повернулся к нему лицом.
      Грандье невозмутимо глядел на него. Донтан хотел было заговорить, но передумал и отступил в сторону. Шагнув вперед, старый чародей молвил:
      — Нежданная радость! Это вы, капитан? — На нем все еще оставалась мешковатая черная ряса ученого, и лицо Галена Дубелла никуда не исчезло.
      Это было труднее всего. «Теперь, когда я знаю, кто этот человек, он должен казаться мне чудовищем, а не…» А не старым другом. Томас попытался высвободиться из рук солдат и удивился, когда это ему удалось. Чуточку пошатнувшись на нетвердых ногах, он спросил:
      — Ну, как ваше дело, приносит нужную выгоду? — Его окружали десять альсенцев, можно было подраться, но больная нога дрожала, угрожая отказать вовсе, да и как-то кружило в глазах. И все-таки он решил попробовать.
      Грандье долго и безмолвно разглядывал Томаса серыми, как всегда невозмутимыми глазами:
      — Пока еще нет. Но я рассчитываю на нее.
      В этот миг Томас понял, зачем он мог понадобиться Грандье живым.
      Чародей отвернулся, и, пока все глядели на него, Томас, пошатнувшись, врезался в одного из стражей, выхватывая у него меч, и ринулся на Грандье. Но чей-то эфес угодил в голову Томаса прежде, чем он успел обратить на него внимание… Ну а в конце концов его все-таки взяли живым.
      Среди своих рыцарей Роланд шел вдоль колоннады, окружавшей внутренний двор, и собственный разум казался королю давно не заводившимся и заржавевшим часовым механизмом. Все было не на месте, даже само время то двигалось рывками, то замирало. Внезапно он сказал:
      — Хранитель этого замка должен был знать о складе пороха. Арестуйте его немедленно.
      — Сэр Ренье уже сделал это, милорд.
      — О! Хорошо. — «Боже, — вдруг понял он. — Матери больше нет, и некому думать о подобных вещах». Подняв глаза, Роланд впервые заметил только что поднявшееся во дворе смятение и узнал, кого приветствовала толпа слуг и гвардейцев. Фалаиса сидела на лошади, окруженная собственным войском. Она явно только что въехала в ворота.
      Опередив свою стражу, Роланд побежал через двор, чтобы взять ее коня за уздечку. Он никогда не стремился поближе узнать Фалаису, но был безмерно рад увидеть ее живой. Факт этот как будто бы сулил надежду на то, что мир еще не полностью рухнул.
      — Фалаиса! А мы уже думали, что ты погибла! Где ты была?
      Удивленная королева устало смотрела на него. На лице ее застыл страх, и под глазами легли тени. Кобылка ее ударила копытом о землю и потянулась к рукаву Роланда. Королева сказала:
      — Ваше величество, мне нужно немедленно к Равенне. Я должна кое-что… я должна…
      — Миледи, — ответил он незнакомым себе самому голосом, — моя мать скончалась.
      Фалаиса побледнела; кровь, словно бы перед смертью, отхлынула от ее лица. Потрясенный Роланд позвал на помощь. Гвардейцы помогли королеве спуститься с лошади, во дворе появились ее служанки и дамы. Альбонский рыцарь отозвал Роланда в сторону:
      — Ваше величество, войдите в дом, здесь небезопасно.
      Роланд, не ответив, направился в одну из близлежащих палат, думая: «Что случилось? Чего она так напугалась?»
      Многочисленные окна длинного зала выходили во двор, кружевные занавески самым прискорбным образом не могли справиться со сквозняками. Роланд все ходил, потирая озябшие руки, не обращая внимания на рыцарей и не зная, в сущности, чего он дожидается.
      Королева появилась в дверях, опираясь на руку Гидеона, лейтенанта гвардии Ее Величества. За ними шли, как отметил Роланд, две благородные дамы из свиты королевы, они остались снаружи рядышком — словно дети, ожидающие наказания. Не выпуская руки лейтенанта, Фалаиса все-таки пересекла комнату и рухнула к ногам короля. Тот в волнении взглянул на Гидеона, который нагнулся над королевой и сказал:
      — Миледи, вы должны все рассказать его величеству.
      По искаженному страхом лицу Фалаисы текли слезы.
      Впрочем, взгляд короля, видимо, ободрил ее, потому что она спокойно произнесла:
      — Ваше величество, я должна была давно рассказать об этом.
      В мучительном волнении Роланд выслушал повесть Фалаисы о новом предательстве Дензиля, о том, как он преднамеренно помешал ей оставить город, дабы подчинить своей власти.
      — Ну а до того он предлагал мне выйти за него, если вашему величеству придется расстаться с жизнью. Я… мне не хотелось бы обвинять его, но…
      — Не надо. — Роланду пришлось остановить ее, он не желал слушать о том, как страх, вызванный им же самим, заставил ее скрыть предательство. Теперь он вполне понял ее реакцию на смерть Равенны. Она рассчитывала на то, что сначала признается во всем вдовствующей королеве и та защитит ее. «Еще несколько гвоздей в мой гроб», — подумал он. — Успокойтесь, все хорошо. Мне не в чем винить вас, дорогая. Просто… открылось много всяких вещей, которые… Ступайте лучше к своим дамам.
      Лейтенант увел королеву, а Роланд остался возле стола, рассматривая свое отражение на его полированной поверхности. Он никогда не любил Фалаису и знал, что никогда не будет любить ее, но теперь впервые понял, что мог бы избавиться от великих хлопот, попросту подружившись с ней. «Когда со мной Дензиль, я словно перестаю думать». Король стукнул кулаком по столу, и лицо его исказилось. О Боже, только бы он нашел объяснение!
      Возвращение во дворец почти не запомнилось Томасу. Связав руки, его усадили верхом на коня, и, не имея силы сидеть, он привалился к луке седла. Ночь накатила на город темной волной, и холод сделался непереносимым; леденящий воздух жег его горло и легкие. Желудок мутило, его одолевало головокружение.
      В сознание он вернулся под сводом врат Святой Анны. Томас поднял голову и отбросил назад капюшон, которым кто-то прикрыл его по дороге.
      Они проезжали между казармой цистериан и конюшенным заводом — тем путем, которым он сам привез Галена Дубелла во дворец. Он не мог бы оказать ему большей услуги, даже в качестве соучастника.
      Казармы успели превратиться в руины. Деревянные панели над тремя арками дверей были оторваны, являя темное нутро и успевшие образоваться снежные наносы. Считавшие, что все внешние ворота заперты и охраняются, цистериане были застигнуты здесь врасплох. В узких коридорах старинного каменного сооружения нападение фейри имело сокрушительный эффект… так умелый охотник успевает закрыть все выходы из кроличьей норы, кроме одного, и потом спускает собак.
      Ворота в старой осадной стене оказались открытыми. Пока всадники проезжали сквозь них и поворачивали к высокой стене Старого Дворца, из стен двух длинных каменных сооружений, служивших городскими арсеналами, вывалились богли. Желтые глаза серокожих уродов светились в сгущающемся мраке… Они переваливались с ноги на ногу, приземистые, коротконогие, с непропорционально длинными руками. Широкие пасти щерились рядами остроконечных зубов. Хихикая почти человеческими голосами, богли направились к ним, пугая чувствительных коней.
      Остановились на мощеном дворе под боком громады Старого Дворца — перед зажженными канделябрами, освещавшими высокие двойные двери Западных ворот. Томас умудрился самостоятельно соскочить с коня и остаться на ногах. Какое-то мгновение ему пришлось подержаться за седло, чтобы привести в порядок голову. Солдаты с опаской расступились вокруг него, то ли из-за непредсказуемости поведения, решил он, то ли в связи с предполагаемым знакомством с Грандье.
      Внутри округлой прихожей несколько ламп едва могли проделать бреши в тенях. Эта часть Старого Дворца казалась на удивление спокойной; не затронутые вторжением комнаты и небольшие залы тонули во мраке и безмолвии.
      Грандье внезапно появился возле него, но Томас был слишком утомлен, чтобы заметить это. Старый чародей скомандовал:
      — Сюда ведите.
      И Донтан, и сержант, распоряжавшийся альсенским войском, обернулись к нему, но Грандье не обратил на них никакого внимания. Он сказал, повернувшись к Томасу:
      — Я хочу кое-что показать вам.
      Следуя за Грандье, они направились редко пользовавшимися комнатами, освещенными только лампами, которые несли в руках солдаты, потом вышли на лестничную площадку, откуда можно было спуститься на нижние этажи. На третьем повороте лестницы Грандье свернул в старинный коридор с каменными стенами, и Томас заметил, что они направляются в то самое подземелье, где был укрыт ключ-камень. Томас поглядел на шедшего рядом с ним Грандье, однако глаза старика не выражали ничего.
      Здесь, в холодных комнатах, колеблющийся свет то и дело выхватывал бисеринки пота на лицах солдат, побелевшие от напряжения кулаки на эфесе или мушкете, что красноречиво свидетельствовало о взаимоотношениях, сложившихся у альсенских солдат с вторгшимися сюда фейри.
      Так они добрались до уходящей вниз широкой деревянной лестницы, в общем, повторяя тот же самый маршрут, которым Томас уводил свой отряд из погреба в ночь нападения, только нижними коридорами, которыми им тогда не удалось воспользоваться из-за обвалов. Перенесенное в бою напряжение заставило разболеться раненую ногу Томаса из-за весьма скверного обращения с ним, однако он ухитрился хромать не слишком уж очевидным образом.
      Лестница вела к свободным коридорам над кладовыми, и затхлый воздух подземелья был пропитан запахом смерти. Мысли Томаса обратились к умению Грандье изменять свой облик. Только не так. Такой смерти не хотелось. Он уже отказался от всего: от подобающих почестей; от права сказать, что никогда не убивал беспомощного; от своих притязаний на земли предков. Собственной волей или стечением обстоятельств все это, доля за долей, ушло, чтобы выторговать несколько лет, месяцев или даже дней политической стабильности для этого мирка, где потребность в ней ощущали столь немногие, да и те по большей части были уже мертвы. Он был готов принять смерть, уготованную долгом. Однако отказаться при этом от собственной личности мысль эта леденила его сердце.
      Теперь свет исходил откуда-то сверху, с того места, где должна была царить стигийская тьма. Стены вдруг как-то разом отразили зловещий шум, рычание и тонкие стоны. Кое-кто из еще не взявших в руки оружие солдат потянулся к шпагам.
      Коридор повернул, и Томас сразу заметил, что в стене коридора появился внушительный пролом, открывавший вид на подземелье. Грандье подошел к краю, и спустя мгновение Томас последовал за ним.
      Двор Неблагий устроил себе здесь пристанище. Фейри с длинными истощенными телами и кожистыми крыльями лениво летали над мерзким шабашем. Их были сотни: богли, спригганы, бесформенные создания, напоминающие тех, что остановили их с Каде на улице. Насмешливое издевательство над формами, присущими животному и человеку, казалось, не имело ни границ, ни пределов. На этот раз он мог видеть их куда более отчетливо. Хотя бы потому, что они теперь не пытались спрятаться. Свет исходил от дымки, поднимавшейся вверх вдоль стен и обвивавшей гигантские колонны, на которые опирались своды потолка.
      Отверстие было проделано на втором этаже подземелья, объемистые колонны встречались с потолком в двух уровнях над ними. Внизу грудой битого камня и ломаных досок валялись обрубки стенок колодца и двух пролетов лестницы. Вокруг лестницы и верхушек колонн перепархивали болотные огоньки.
      Неестественный свет оказался настолько ярким, что Томас узнал в темных отверстиях и потолке воздушные колодцы и дверцы люков, через которые спускали вниз большие осадные машины. Под люками кое-где висели цепи и растрепанные веревки, старинные блоки и помосты. Томас заметил:
      — Значит, они вылетают по этим шахтам?
      — Да. — Грандье смотрел на нечестивый шабаш внизу. — Так они защищены от дневного света и всегда могут оказаться снаружи. — Повернувшись, он сказал: — Донтан, они взволнованы. Спустись и узнай, что случилось.
      Донтан шагнул вперед, метнул непроницаемый взгляд в сторону своего наставника и неловко полез на дно подземелья.
      — Значит, он чародей? — в сомнении произнес Томас.
      — Он только учится. Донтана не приняли в Лодунский университет, и досада привела его через границу в Бишру, где он попросился ко мне в ученики — еще перед арестом. Тогда я отказал, не увидев в нем нужных моральных качеств. — Грандье улыбнулся, должно быть, удивляясь тому, что прежде мог выносить подобные суждения. — Доверие — очень важная вещь, когда занимаешься колдовством в Бишре. Малейшее подозрение в некромантии — или в любой тонкости, которую тамошняя церковь считает общением с бесами, — и тебя ждет смерть. Ну а выскользнув из лап инквизиции, я отыскал его. Оказалось, что мне нужен именно такой человек, без моральных устоев. Когда я стал Галеном Дубеллом, он последовал за мной в Лодун, но кто-то из мастеров прознал про то, что он бывал за границей, и воспылал подозрительностью. Тогда-то и появились слухи о том, что я перебрался в Иль-Рьен. Поэтому я послал Донтана, чтобы он от моего имени вступил в контакт с герцогом Альсенским, что он и сделал через нашего неудачливого и глупого лорда Лестрака.
      Доктор Браун часто бывал в Лодуне. Вспомнив об этом, Томас полюбопытствовал:
      — Вы убили Брауна потому, что он узнал Донтана?
      — Мне бы пришлось сделать это в любом случае.
      Не отрывая взгляда от Донтана, пробиравшегося по обломкам ступеней, Томас спросил:
      — А вы уверены, что это не он выдал вас инквизиции?
      — Неплохая попытка с вашей стороны. — Грандье улыбнулся. — Нет, тот человек уже мертв.
      Донтан миновал половину пути вниз, когда один из крылатых сидов подлетел к нему и, сложив крылья, повис в воздухе, жестикулируя и издавая пронзительные крики. Донтан повернулся и махнул Грандье, поза молодого волшебника выдавала раздражение. Грандье быстро отреагировал:
      — Похоже, дело требует моего внимания. — Он кивнул сержанту-альсенцу и язвительно бросил Томасу: — До скорой встречи, капитан.
      Возвращаясь назад без Грандье, солдаты нервно переругивались, однако Томасу было не до них — он был слишком занят размышлениями. Зачем нужно было Грандье, чтобы он это увидел? Чего достиг таким образом? По дороге за ними увязался болотный огонек, игравший с незажженными настенными фонарями и безмолвно поддразнивавший людей.
      Каждая ступенька всех этих лестниц отдавалась в ноге Томаса острой болью. И когда они наконец добрались до верхних этажей Старого Дворца, он уже изрядно хромал. Конвой вошел в небольшой зал, временно отданный под казармы, где несколько мрачных солдат грелись у очага, и направился в примыкающие апартаменты. В последней комнате не было никакой мебели, и со стен убрали всю драпировку, там было темно, если не считать робкого огонька, оставшегося в прихожей.
      Томас устало смотрел, как один из солдат взял кандалы, прикованные к вколоченному в стену железному штырю. Учитывая непредсказуемость поведения капитана, солдат приставил к голове Томаса пистолет, другие тем временем развязали его и надели наручники.
      Цепь была коротка, однако Томас сумел усесться спиной к стене, и солдаты вышли в прихожую, сгрудившись тревожной кучкой у очага.
      Томас попробовал, прочно ли вделан в стену штырь, надеясь расшатать его. Однако ничего не добился. Итак, на этот раз попался самым безнадежным образом. Припав разламывающимся от боли затылком к холодному дереву, он постарался ни о чем не думать.
      — А я не верил, что они оставят вам жизнь, — произнес Авилер.
      Во мраке, отвлеченный собственными ранениями, Томас не заметил человека, прикованного к противоположной стене. Темный дублет Верховного министра был разодран и испачкан кровью… огромный синяк на виске свидетельствовал о том, как он сдавался в плен.
      Томас закрыл глаза на мгновение, чтобы проклясть судьбу, давшую ему Авилера в соседи по заточению, и наконец сказал:
      — Грандье хотел взять меня в плен живым, и если вы намекаете, что я в союзе с ним, ждите смерти.
      В данный момент угроза являлась абсолютно пустой, но Авилер ответил:
      — Не принимайте меня за дурака, капитан.
      — Вот уж не знаю, за кого еще мне принимать вас. — Томас сел повыше и принялся осторожно ощупывать затылок. Волосы там были обильно смочены кровью, и легкое прикосновение к внушительной шишке отзывалось острейшей болью.
      — Можете принимать меня за человека, который добился власти не в постели королевы.
      — Да, — согласился Томас. — Не в постели, не на кушетке в прихожей, не на диване в западном солярии Летнего дворца и не в прочих местах, столь многочисленных, что их и не назовешь сразу… Но если бы вы хоть чуточку понимали Равенну, то знали бы, что ей было в высшей степени безразлично, высказал я свое мнение или нет. И вместе с тем ничего бы и знать не пожелали, потому что власть вы получили от своего отца, расставшегося с ней на смертном одре.
      Верховный министр отвернулся и, помолчав с минуту, понуро ответил:
      — По-моему, сейчас это безразлично.
      Уже начинавший ощущать челюсти кандалов на своих руках, Томас также счел, что это не важно.
      Авилер потер глаза, отчего цепи его зазвенели.
      — Значит, Гален Дубелл на самом деле Грандье. Дензиль рассказал мне об этом, доставив королеву в мой дом, но, учитывая обстоятельства, я не стал слишком полагаться на его слова.
      — Дубелл сделался Грандье. Бишранец научился у фейри менять обличье, а потом убил Дубелла и занял его место. — Колотая рана в боку Томаса еще кровоточила, хотя причиняла много меньше боли, чем голова. Тонкий кожаный рукав отчасти ослабил удар, но острие оставило след по меньшей мере длиной в пару дюймов. Томас оторвал половину материала от своей рубашки, чтобы хоть как-то унять кровь. — Ну а вас почему оставили в живых?
      — Не знаю. Не просветили. А каково ваше мнение на этот счет?
      — Ему нужны варианты. Нельзя же вечно оставаться Дубеллом.
      Пока Авилер обдумывал неприятные перспективы, Томас обвязал руку тряпкой, ощущая злобное удовлетворение от ужаса, который сейчас испытывал сидевший перед ним человек. Он знал, что у него самого куда больше оснований тревожиться за свою судьбу, чем у Верховного министра. Грандье не был знаком с Авилером.
      «Лукас убит… хотелось бы знать, кто это сделал, Донтан или какой-то безымянный наемник, а значит, кроме Равенны, никто не сможет достаточно быстро заподозрить обман», — размышлял Томас, затягивая повязку на руке. Томас весьма сомневался в том, что кто-нибудь вообще способен разобраться в его запутанных отношениях с королевой, но это значило только одно: Грандье убьет ее с холодным сердцем, как убил всех, кто мог заметить малейшие изменения в личности Галена Дубелла.
      Теперь еще появилась Каде.
      Она уже успела испытать достаточно опасностей в собственной хаотичной жизни, прежде чем он вовлек ее в эту историю, уговорил остаться с ним, когда она еще могла вполне спокойно покинуть их. «Я только сделал ее ранимой. Маленькая дурочка доверяет мне. Лукас был прав». Томас вспомнил, что расстался с другом в споре; глупо так поступать на войне, ему придется сожалеть об этом весь остаток своей, вне сомнения, короткой жизни.
      Каде была сама себе госпожа, а он чересчур стар для того, чтобы обманывать себя, и слишком молод, чтобы не хотеть ее. Но теперь погибли все шансы на то, что у них что-нибудь получится; погибли столь же бесцельно, как Лукас, Вивэн и прочие жизни, погубленные Дензилем и Грандье.
      В прихожей послышался шум, и спустя мгновение в дверях появился Урбейн Грандье с лампой и маленьким табуретом.
      Он поставил лампу на обшарпанные половицы и задумчиво поглядел на Авилера. Потом перевел взгляд на Томаса и сказал:
      — Мне кажется, что я должен дать вам некоторые пояснения.
      Внезапно ощутив желание отсрочить откровение, Томас сказал:
      — Вы одурачили Донтана. Он считает вас безумным.
      Грандье покачал головой, поставил прямо в дверях свой табурет и опустился на него.
      — Я ответил ему так, как он хотел. — Он вздохнул, вдруг сделавшись дряхлым стариком. — Ему кажется, что он тонок и коварен — и, наверное, это действительно так, — только есть такие сложности, которых он понять не в силах. Дензиль же, с другой стороны, кажется мне просто вашим некомпетентным подражателем.
      Когда ясные серые глаза обратились к Томасу, он почувствовал укол неприкрытого страха. «Побеспокоимся позже», — подумал он. Грандье, вероятно, заметил его неуверенность, но делать нечего:
      — А они знают ваш план? Ведь он у вас обязан существовать?
      — Да. Впервые я наметил его в своей камере… дело было в Бистрите, в храмовой темнице. Надо же мне было о чем-то думать — не только о пытках и смерти через сожжение, которая мне предстоит. — Он погладил свою руку, нежную кожу пальцев, словно бы удивляясь тому, что они принадлежат ему.
      «А может быть, и в самом деле удивляется», — подумал Томас. Глядя на волшебника, он припомнил все пытки, перечисленные в судебном протоколе. Да, чародей был весьма умен и одержим, но не безумен. Он словно бы находился в иной фазе существования — не в здравом уме и не лишенный рассудка, но в какой-то беззаконной полосе между ними.
      На противоположной стороне, звякнув цепями, чуть шевельнулся Авилер, и Грандье, оглянувшись, продолжил:
      — Тогда ко мне явился посланец Двора Неблагого со своим предложением, о котором вы уже знаете. Со своей стороны, они намеревались подчинить себе волшебника-человека, чтобы воинство обрело могущество в нашем мире. Они состязаются с Двором Благим, своей противоположностью в Фейре. Заполучив послушного исполнителя, они могли бы многого добиться. — Он пожал плечами. — Словом, они увидели во мне вполне подходящего кандидата на эту роль.
      Томас понял, что слушает старика в состоянии чистейшей паники. Попробуй сделаться менее прозрачным, сказал он себе. Ты уже достаточно помог ему. Грандье как будто бы ожидал комментариев, но Томас только сказал:
      — Они всегда были глупы.
      — И я так думаю. — Грандье позволил себе улыбнуться. — Но воинство не совсем виновато в этом… Эльфы — доверчивые создания. Просто они привыкли к Фейру, покоряющемуся их воле. У мира смертных — резкие края, он не покоряется воле человека, и события в нем происходят вопреки всем и вся. Ошибок у нас не прощают. Эвадн настаивал, чтобы я закончил свою прежнюю игру и перешел к более веселым занятиям. Это один из их самозваных главарей, очень наглый тип. Теперь он, конечно, мертв. Я так и думал, что его все-таки убьют. Кстати, я хочу вам сказать, что Каде бежала через кольцо и в настоящий момент предположительно находится в Фейре.
      Слава Богу! Томас постарался не выказать облегчения и спросил:
      — А почему вы помогаете Дензилю?
      — Герцог предложил мне кое-что. Я давно хотел затеять войну с Бишрой.
      — Мы уже воевали, и добром ни для кого это не закончилось. — Однако все теперь становилось на место. Равенна никогда не согласилась бы на новую войну. Они считали себя победителями в последнем долгом конфликте со своими южными соседями чисто условно. Даже если бы Роланд поддержал эту самоубийственную идею, Авилер, высокие лорды и советники предотвратили бы ее любой ценой.
      — Война была, — согласился Грандье, — но я не участвовал в ней, а я располагаю воинством.
      Незваным явилось воспоминание о жуткой схватке в подземелье, и Томас сказал:
      — Если вы хотите спустить их на Бишру, рад буду принять вас в собственном доме, но зачем при этом губить нас?
      — Я не намереваюсь губить Иль-Рьен. Однако мне придется кое-что изменить здесь. Дензилю нужна война, чтобы укрепить свое положение узурпатора. Ну а когда станет известно, что столица Иль-Рьена практически находится в осажденном положении, Бишра воспользуется наличием здесь фейри и сделает собственный ход. Богатства Иль-Рьена им необходимы, чтобы поддержать равновесие сил на парсцийской границе, а бишранская церковь опасается любого проявления волшебства, которое вне ее контроля. И я нахожу такую позицию оправданной.
      Когда земельная знать Иль-Рьена поймет, что на страну движется войско Бишры, она поддержит любую центральную власть, способную организовать сопротивление. Герцог Альсенский и станет этой властью. О нет, не так: просто Роланд подпишет акт об отречении, но обстоятельств я себе не представляю. — Грандье взглянул на Авилера, слушавшего с жутким вниманием. — Это объясняет ваше присутствие здесь. Ваше положение позволяет вам прикладывать королевскую печать к документам в случае вынужденного — ради его собственной безопасности — отсутствия короля. Едва ли изобретатель подобного пункта придворного права предполагал распространить его на документы об отречении… он будет со смехом отвергнут, если к власти вновь придут сторонники Роланда, однако Дензиль не намеревается упустить ни одной возможности.
      — Я не стану ничего подписывать — ни для Дензиля, ни для вас, ни для самого Князя Тьмы.
      — Знаю, — с серьезным лицом кивнул Грандье и, повернувшись к Томасу, продолжил: — Как только бишранская армия пересечет границу и выйдет из-под защиты священников, воинство поможет нам прогнать их, и они отступят. В это время всеобщий гнев против Бишры будет настолько силен, что армию обороняющуюся нетрудно будет превратить в армию наступающую.
      Томас насмешливо подхватил интонацию:
      — Ну а воинство примет в этом участие лишь по доброте, присущей всем его исчадиям. Что вы предложили им? Гибель Лодуна? А что они сделают, когда окажется, что вы не выполнили своей части сделки?
      Грандье поднял на Томаса глаза, удивленный и обрадованный:
      — Очень хорошо, продолжайте.
      — Мотивы Дензиля понятны: ему нужно наложить свою лапу на всех и вся вокруг. Воинству нужно перебить всех чародеев-людей. Вам нужна Бишра. И я держу пари, что никто, кроме вас, не должен добиться желаемого.
      — А как же я могу добиться этого? — мягко промолвил Грандье, и глаза его ожили.
      — Не знаю. Но едва ли вы позволите им уничтожить Лодун.
      — Нет, я не отдам этот город. — Грандье отвернулся. — Это Эвадн требовал, чтобы я уничтожил Лодун. Но теперь его можно сбросить со счета. Грандье потер руки, огонек свечи подчеркивал морщины на его лице. — Мне не нравится молодой герцог Альсенский; он хитер, и мне потребуется помощь, чтобы справиться с ним. Но он предоставит мне все необходимое, и я должен использовать его. Бишра будет сокрушена мощью нашего войска. И когда их священники не сумеют защитить страну от фейри, она мгновенно рассыплется. Со временем останется только присыпать солью безлюдные поля… и Бишра исчезнет. На это, наверное, потребуется достаточно много времени, но я им располагаю. — Задумавшись на мгновение, он вздохнул. — Мне жаль, что война скверно скажется на этой стране, но я просто не могу придумать другого способа сдвинуть процесс с исходной точки. Согласитесь, что полномасштабная война причинит куда больше неприятностей.
      Томас лишь взглянул на него. Сказать было нечего. Грандье выпускал из-под контроля слишком могущественные для него силы. Возможно, старый чародей и не добьется своей цели, однако насладится годами разрушений.
      Спокойно, но с отчаянной убежденностью Авилер сказал:
      — Ваши планы, точнее мечты, никогда не воплотятся в жизнь.
      Грандье медленно поднялся с табурета, словно бы спину его обжигал холод.
      — Я достаточно много лет восседал на гребне волны событий и вполне привык управлять ими.
      Томас понимал, что спор бесполезен:
      — Вы безумны. Вы намереваетесь передать королевство Дензилю, который не ценит ни на грош ни вас, ни ваши планы.
      — Это мы еще посмотрим.
      Еле сдерживая ярость, Авилер произнес:
      — Надеюсь, что вас вместе с вашими союзниками-фейри проглотит Ад.
      — Я уже горел в Аду, и вы видите результат, — усмехнулся Грандье. Спаси нас, Господи, от повторения.
      — А знает ли Дензиль о том, что всякий оказавшийся у вас на пути умирает? — спросил Томас.
      — Едва ли. Во всяком случае, до этого еще рано. И к тому же вы еще живы, хотя, безусловно, стоите на моем пути.
      Уже не стою, а сижу на цепи, усмехнулся про себя Томас и ответил:
      — Ну уж теперь это вопрос одного только времени, так?
      — Да, так мне сказали. — Грандье серьезным взглядом посмотрел на него. — Я должен открыть вам еще одну вещь. Королева… вдовствующая королева Равенна скончалась.
      Томас ощутил на себе взгляд Авилера и позволил молчанию затянуться. Наконец он спокойным голосом произнес:
      — Вы лжете.
      — Нет. Королева пыталась защитить Роланда. Это ей удалось, попутно она уничтожила несколько важных персон из воинства.
      — Ты лжешь! — Томас попытался встать, но цепи бросили его на колени. Он закусил губы.
      Грандье на миг закрыл глаза.
      — Нет. Мне случалось сожалеть кое о чем, но о ее смерти я горевать не стану. Королева была слишком опасна.
      И тут Томас наконец-то понял, что действительно все так оно и есть.
      — Ах ты, жалкий ублюдок! — зарычал он. Грандье повернулся к выходу, а Томас не унимался: — Ты просто трус! Без этой смерти можно было обойтись!
      Грандье постоял в дверях, не оборачиваясь, но потом все же ушел.
      Томас припал спиной к стене.
      — Ну это, конечно же, ложь, — попытался успокоить его Авилер.
      — Нет. Нет, это все правда.
      В последующие несколько часов Томас не проронил ни слова.

      Каде неловко приземлилась на зеленой бархатной траве Нокмы и быстро вскочила на ноги. Прижав ладони к вискам, она попыталась сконцентрироваться на силовых линиях, исходящих от окружающего ее кольца, и задействовать другое — в лабиринтах у подножия Старого Дворца. Но, открыв глаза, она снова увидела зеленую луговину Нокмы, задумчивые молчаливые менгиры, поднимающуюся из тумана колонну замка вместе с ее отражением.
      Она быстренько сбросила пальто и возобновила попытки.
      После четырех неудач Каде убедилась, что не может сотворить кольцо внутри дворца. Что же сделал Грандье? Бишранец должен был оградить дворец от ее проникновения, а для этого… Впрочем, путешествуя через кольца из дворца в Нокму, в дом Авилера и обратно, она потеряла представление о времени. Судя по небу, на путешествие в Нокму и обратно у них с Томасом ушло около часа. Отправляясь из не столь уж сильного кольца, которое она соорудила возле дома Авилера, она могла потерять еще больше.
      Грандье наверняка начал плести козни против нее сразу же, как только ощутил их присутствие во дворце. Если он воспользовался уже возвращенными на место ограждениями, много времени ему не потребовалось. А может быть, и вообще Грандье все сделал мгновенно, прибегнув к помощи другого ключ-камня, заготовленного, когда чародей узнал, что она возвращается ко двору.
      Каде запустила руки в волосы и потянула их, пока наконец боль не изгнала комок из горла.
      Потом открыла глаза. На краю кольца стоял Боливер, он поглядывал на нее, почесывая бороду.
      — Что случилось?
      — Они схватили его, — ответила она просто.
      Глаза Боливера расширились. Спустя мгновение, переступив с ноги на ногу, он спросил:
      — И что же мы намереваемся делать?
      — Подожди здесь.
      Каде прикоснулась к заключенной в кольце силе и сделала шаг, который далеко унес ее.
      Она тут же почувствовала холод: пальто осталось в вечной весне Нокмы. Фейри оказалась перед дворцом — возле Задних ворот, где они с Томасом уже проходили в тот день. Погрузившись в сгущающиеся сумерки, площадь с разбитым фонтаном по-прежнему была лишена признаков жизни; обступившие ее здания взирали на Каде пустыми мертвыми глазницами окон.
      Оставив только что проступившее в снегу кольцо, Каде направилась к воротам, и мурашки у нее побежали по всему телу. Грандье поставил ограждения на место.
      Высоко над головой острокрылая тень вынырнула из облаков, опускаясь в незримое для нее сияние. Тварь из воинства пролетела прямо сквозь ограждения. Каде направила руку к свету и увидела, как волоски топорщатся на ней. «А я не могу пройти. Он обратил ограждения против меня».
      Каде отступила назад. Внутрь можно было попасть только через кольцо, уже существующее в останках разрушенной взрывом Большой Галереи. Да, туда, прямо в ловушку!
      Каде вернулась в снеговое кольцо, крутанулась в нем и оказалась в Большой Галерее. Стены ничуть не ограждали от жуткого холода. Огромный безмолвный зал тонул во мраке, ветер нес снег сквозь разбитые окна, выходящие на террасу.
      Посреди зала, ковыряя пол пальцами ног, сидел крылатый эльф с синей кожей и ангельски прекрасным человеческим лицом. Увидев ее, он заверещал.
      Когда нежить вылетела из зала, Каде подняла руку, чтобы прикоснуться к краю кольца, и немедленно ощутила жар враждебной силы. Старое ограждение вокруг имело ту же самую эфирную структуру, что и окружавшие дворец обереги. Она не могла переступить их.
      Пол весь был покрыт осколками от фундамента, обломками досок и грязью. Каде перешла к внешнему краю кольца, перескакивая с одной крупной глыбы на другую. Для этого ей пришлось собрать все силы. В недавно образованном кольце подобной концентрации и не потребовалось бы. Кольцо Нокмы, древнее и часто используемое, хранило в себе еще целое озеро энергии. Здешнее же кольцо раздирали конфликтующие силы, взбудораженные проходом воинства, как осиное гнездо брошенным камнем. Первоначально его устроила мать Каде Мойра — на полированном паркете галереи. Потом, задолго до своей смерти, доктор Сюрьете обезвредил его заклинаниями, а давление ограждений опустил в фундамент.
      Через какое-то время она услышала шаги и, посмотрев вверх, увидела в одном из коридоров Грандье и Донтана, уже целившегося в нее.
      Каде мрачно усмехнулась. Донтан выстрелил, под высоким лепным потолком гулко грохнуло эхо. Каде не видела пули, пока она не вошла в сферу влияния кольца и, немедленно свернув с прямого курса, принялась кружить вокруг центра, подобно солнцу, которое, как утверждают философы, обращается вокруг Земли.
      — Не трать понапрасну порох, — промолвил Грандье. Пройдя через зал, чародей остановился в нескольких ярдах от наружного края кольца, спустя мгновение к нему присоединился и его спутник. Каде уже возобновила к этому моменту свое неровное продвижение в обход кольца. Пуля вновь пролетела мимо, шевельнув дуновением ее волосы. Донтан обратился к Грандье:
      — Чего вы ждете? Убейте ее!
      — Ее здесь нет, — ответил бишранец. — Она в волоске отсюда и еще от тысячи мест, так, Каде?
      Не прерывая движения, Каде предложила Донтану.
      — Хочешь моей смерти, тогда иди сюда.
      Тот непроизвольно шагнул вперед, а затем остановился, глядя на Грандье.
      Не обращая внимания на Донтана, чародей сказал серьезным тоном:
      — Каде, мне не нужно спрашивать, что ты здесь ищешь. Я и так знаю.
      Она уже проследила очертания кольца, оставалось надеяться, что ее легкие движения в критической точке будут приняты за реакцию на его вопрос.
      — Ну почему же не спросить? Ищу твоей смерти.
      — Он жив.
      На этот раз колебания не были преднамеренными, она не позволяла себе думать, что Томас мог погибнуть, однако, судя по внезапному спазму в груди, рассудок давно смирился с такой возможностью. Не надо было приходить сюда. Именно этого и хотел Грандье… поэтому он и не закрыл кольцо от ее проникновения. Теперь волшебник мог попросить у нее все что угодно, и ей пришлось бы выполнить его желание. Она подумала о бегстве, но, видимо, было уже слишком поздно.
      Каде глубоко вздохнула и отправилась дальше вдоль края кольца. В голове гудело, и она намеревалась поскорее убраться отсюда, чтобы поплакать в одиночестве.
      Донтан внимательно следил за своим господином.
      — Каде, я хочу, чтобы ты держалась подальше от этого дела, высказался Грандье. Она вновь глубоко вздохнула, не желая глядеть на него. — Я знаю, тебе это будет непросто.
      Весь страх и паника в ее душе свились в тугой узел, состоящий из чистейшей ярости. Не выдавая своих намерений даже мановением ресниц, она прикоснулась к силе фейри, заключенной в кольце, и отпустила кружащую пистолетную пулю. Грандье нагнулся к Донтану, и свинцовый шарик ударил в противоположную стену, сильный треск сопровождался дождем падающей штукатурки.
      Волшебник поднял руку и прикоснулся к правому уху, изобразив скорбную улыбку при виде испачканных кровью пальцев.
      Донтан потянул второй пистолет.
      — Она промахнулась буквально на волосок, — прошипел он.
      — Напротив, она попала как раз куда целила, — сухо ответил Грандье, распрямляясь. — Благодарю вас за то, что вы по беспечности снабдили ее еще одной пулей.
      Каде дождалась мгновения, когда взгляды их соприкоснулись, и долго не отводила глаз. Потом Грандье произнес:
      — Ну что же, все ясно. Более я не буду предлагать вам своей защиты.
      Донтан выругался и рыкнул:
      — Неужели вы позволите этой безумной твари невредимой убраться восвояси?
      — Ваше решение ранит меня до самого сердца, — негромко сказала Каде, обратившись к Грандье. — Поверьте мне: я непременно погибну в муках, как только найду свободное время.
      — Она знает, что моя смерть не в состоянии повлиять на ограждения, на присутствие воинства или на моих людей. — Грандье говорил Донтану, однако глаза его смотрели на Каде. — У нее нет иного выхода, как только помочь нам.
      За стеной снаружи послышался вой, и дуновение ветра подняло с пола сыпучий снег.
      — Воинство близко, — сказал Грандье. — Наверное, тебе лучше идти, а то увяжутся следом.
      — Как это? — усмехнулась Каде, понимая, что иного выхода нет. Однако достоинство прежде всего.
      Они уже хлынули из дверей, ухмыляющиеся человекоподобные эльфы, всякая нежить, жутким образом пародирующая животные очертания, и мерзкие, неведомые человеку обличья: летучие, ползучие, бегучие, но равным образом разящие запахом мертвечины. Повернувшись к ним лицом, Донтан невольно шагнул поближе к Грандье.
      Каде дождалась, пока первые из них оказались уже возле кольца, а потом шагнула назад — в Нокму.

* * *

      Томас проснулся и сидел, припав спиной к стене, — ему было неудобно и холодно. Свеча в подсвечнике на полу уже почти догорела, и внизу собралась застывшая лужица натекшего воска. Оставленная посреди комнаты железная жаровня давала ровно столько тепла, сколько нужно, чтобы узники не закоченели. Томас удивился тому, что пока еще жив. Он вспомнил, что засыпать после сильного удара по голове опасно для жизни.
      — Вам плохо? — пристально посмотрел на него Авилер.
      Голова Томаса болела так сильно, что он едва мог шевельнуть ею, однако он ответил:
      — А с чего это вы решили, что мне плохо?
      Бравада эта ни в коей мере не обманула Авилера. Верховный министр сказал:
      — Вы помните, где оказались? Простите мою навязчивость, но мы уже говорили об этом.
      — Ох! — Томас какое-то мгновение изучал игру теней на лепном потолке. Вспомнил, о чьей смерти узнал… — Да, я знаю, где нахожусь. К несчастью. И на сколько же часов я отключился?
      Авилер попытался переменить позу и с недовольством скривился:
      — Прошло несколько часов. По-моему, сейчас уже утро, но об этом трудно судить.
      Наступало утро третьего дня после нападения. Ни беженцы, ни путники еще не могли успеть разнести весть о несчастье. Ну а если Равенна даже мертва, что тогда случилось с двором? Томас попытался быть безразличным и, к собственному удивлению, не сумел этого сделать. Оставались еще Фалаиса, Гидеон, Берхэм, Файстус и его люди, но если Дензиль понял, что Фалаиса выдала Томасу то немногое, что знала о его планах, пусть даже поздно, что тогда?
      Он заметил, как Авилер пытается раскачать железный штырь, которым крепились к стене его кандалы, с методичностью, свидетельствующей, что с этим процессом он знаком не один час. Чуть изменив позу, чтобы дотянуться до стены, Томас приступил к делу, хотя стержень казался совершенно неподвижным.
      Итак, впереди новая бишранская война. И все герои жутких последних дней прежней войны уже мертвы. Все знаменитые имена, оставшиеся в легендах и балладах, давно стали только именами: Авилер-старший умер или от болезни, или от яда; оруженосец епископ Портье упал с коня; Дезеро, предшествовавший Ренье на посту наставника альбонских рыцарей, оставив двор, мирно проживал в сельских краях; ну а все остальные или были сражены в последних битвах, или сокрушены тяжестью лет. Вот уже с год, как в живых оставались только Равенна, Лукас и он собственной персоной. Но все они вошли в легенду на стадии победоносного завершения войны. Ну а теперь остался лишь он, самый младший из всех, и ему не суждено дожить до казни по приказу Роланда или увидеть, как доблесть его ослабеет от многих ран или времени. Так кончается эпоха.
      Тут Томас услышал голоса в прихожей: кто-то из солдат отвечал на вопрос. Он посмотрел на мрачного Авилера и вспомнил, что Дензиль желал, чтобы Верховный министр подписал какой-то поддельный документ об отречении.
      Спустя мгновение в дверях появился Донтан; остановившись, он холодно улыбнулся, и Томас с облегчением припал к стене — значит, пришел не Грандье. Томас не мог заставить себя отнестись к Донтану с пренебрежением, пусть он и был волшебником. Рядом с Грандье, показавшим, насколько далеко может зайти человек в своей мести, Донтан выглядел докучливым юным дворянчиком, которых Дензиль часто использовал в своих черных делах как пушечное мясо.
      — У герцога Альсенского накопилось много вопросов к вам, — проговорил Донтан, отослав провожавших его солдат; двое из них вошли в комнату: один стоял с обнаженным клинком, другой снимал с Томаса колодки.
      Томас даже не попытался встать, дожидаясь, пока солдат рывком поднимет его. Ничего другого не оставалось: нога снова одеревенела.
      Его сразу повели из импровизированной тюрьмы вниз по лестнице, охраняемой изрядным количеством альсенцев. Они толпились посреди общего беспорядка, все свечи и лампы горели, чтобы отогнать тьму и фейри. Страх можно было буквально ощутить на ощупь.
      Донтан внезапно спросил:
      — А что сказал вам Грандье?
      Томас вспомнил, что во время его первого пленения Донтан настаивал на том, что он нужен Грандье живым. Он подозревал, что молодой чародей считает свое положение ненадежным. Нормальная реакция, если учесть количество человек, от которых Грандье избавился, продвигаясь к своей цели.
      — Он поведал нам о своих великих планах. Ты хочешь выяснить, включают ли они тебя? — ответил Томас.
      Донтан не стал оборачиваться к нему, но Томас ощутил, что тот пытается обуздать гнев, направленный столь же на Грандье, сколь и на него самого. Спустя мгновение молодой чародей выпалил:
      — Если Дензиль не избавит меня от вас, придется самому позаботиться об этом, как по-вашему?
      Донтан вел капитана через апартаменты, заваленные всяческими припасами, к двойным дверям, у которых ожидали слуги с альсенским значком.
      За дверями оказался украшенный золотом и лазурью узкий и невысокий зал заседаний с длинным столом у задней стены. Возле него спиной к вошедшим стояли двое мужчин, занятых разложенной на столе картой. Донтан отошел в сторону и прислонился к стене, скрестив на груди руки, но солдаты остались караулить Томаса. Тяжелый, расшитый золотом бархат, подобающий знати, облегал плечи светловолосых мужчин. «Альсенские лорды!» — подумал Томас. У другой двери замерли двое слуг и чернявенький мальчишка-паж. Тут Томас увидел, что левая рука одного из мужчин, стоявшего спиной к нему, покоится в лубке, и сразу забыл о Донтане и всех остальных.
      Дензиль обернулся, и Томас пробормотал:
      — Как жаль, что я промахнулся.
      — Жалейте себя, — оборвал герцог Альсенский, с улыбкой подойдя к нему. — Выстрел был отменным, он раздробил кость, но наш добрый волшебник Грандье исцелил рану. К моему удовольствию.
      Действительно. Если бы не Грандье, Дензиль умер бы или потерял руку. Один из благородных господ, наблюдавших за происходящим с другой стороны комнаты, ухмыльнулся и промолвил:
      — Так вот кто доставил вам столько хлопот, милорд, что же вы не сказали нам…
      Дензиль повернулся на месте и рявкнул:
      — Заткнись!
      Молчание сделалось абсолютным. Томас отметил, что во всей комнате лишь он один не вздрогнул во время внезапного перехода от светского спокойствия к почти слепой ярости. Он всегда знал, что Дензиль способен на подобное проявление гнева, и то, что молодой герцог скрывал эту черту от своих сподвижников, не удивило его.
      Дензиль вновь повернулся к нему уже с прохладцей истинно утонченного знатного дворянина и произнес с улыбкой:
      — Родственники — это неизбежное зло.
      — До поры до времени, — согласился Томас. Он видел фамильное сходство с Дензилем в чертах обоих мужчин, стоявших у стола, холодную синеву их голубых глаз. Заговоривший, казалось, сожалел о том, что получил столь грубый отпор; второй же наблюдал не без удовольствия. «Если Дензиль преуспеет, я не поставил бы и медяка за то, что хотя бы один из них доживет до конца года». Он спросил:
      — А Роланда вы тоже захватили?
      — Нет. — Глаза молодого герцога сверкали, лицо чуть раскраснелось от волнения, от упоения собственной властью. Внимательно глядя на Томаса, он решил сразить его наповал. — Равенна мертва.
      — Я знаю, — ответил Томас вполне ровным голосом, про себя гадая, не сообщил ли ему Грандье эту новость только затем, чтобы испортить настроение своему союзнику.
      Дензиль проявил достаточную выдержку и не выдал даже легкого раздражения; он только с прискорбием покачал головой и сказал:
      — Опять этот Грандье. А я так хотел вас порадовать.
      В этот самый момент Томас понял — Дензиль велел привести его сюда, чтобы убить. Он сразу заподозрил это, но теперь намерение было просто написано на лице молодого герцога, проступило во всем его поведении. Томас съязвил:
      — А вы неплохо скрываете разочарование.
      — Вы так думаете? — Дензиль достал из боковых ножен кинжал для левой руки и задумчиво прикоснулся к острию. Это было не то смертоносное оружие с зубастым лезвием и дополнительными выступами, предназначенными, чтобы ломать клинок врага, но элегантный инструмент смерти с удобным длинным клинком и украшенной золотом рукоятью. Томас взглянул в остекленевшие глаза Дензиля и постарался прогнать все мысли из головы. Со словами: — Едва ли вы будете удивлены этим, — герцог нанес ему удар в живот.
      В первый момент Томас ощутил лишь силу удара, перегнувшего его пополам. Боль началась потом, когда клинок вышел из раны, открыв разрезанную плоть. Томаса охватила волна ледяного холода, и ноги его подогнулись. Он заметил, что солдаты отпустили его, лишь когда он пал на колени. Горячая кровь потекла по ледяной коже, и сначала ее было на удивление мало. Он еще воспринимал шум в комнате, громкие голоса, но потом отказала рука, и на этом все кончилось.
      Откуда-то из теплой тьмы лихорадочного сна до него донеслись голоса.
      Гален Дубелл… нет, Грандье сказал:
      — Я не обязан объяснять вам собственные поступки.
      — Разве? Вы возводите меня на трон, я же обещал вам выполнить ваше сокровенное желание, и вы считаете, что не обязаны удостоить меня объяснением хотя бы в несколько слов! — произнес Дензиль голосом негромким и рассудительным.
      — Именно так.
      Наступило молчание. Томас умудрился открыть глаза. Скрючившись на боку, он лежал на кушетке; на новом цветном дамасском покрывале осталось пятно крови. Он знал это потому, что левая рука его как раз лежала на этом пятне. Дублет его был расстегнут, рубашка завернута. Было холодно, хотя и не так, как в той комнате, где он находился в заточении. Конечности не хотели даже шевелиться, а отсутствие боли просто потрясало.
      Грандье стоял спиной к нему, Дензиль оставался на противоположной стороне комнаты.
      Молодой герцог вопросительно поднял брови, но, поскольку Грандье сохранил выжидательную и вежливую позу, продолжил:
      — Этот человек — мой враг.
      — Меня это не волнует.
      Дензиль на мгновение погрузился в зловещее молчание, хотя Грандье отвечал ему столь же кротким голосом. Герцог настаивал:
      — Учтите, для вас выгоднее не вступать со мной в противоречия.
      — Наверное. Но мы, кажется, уже вступили в них, и посему я не вижу причин отказываться от выбранного мной курса.
      — Очень хорошо. Итак, будем считать происшедшее недоразумением. Герцог изящно повел плечами, его ярость выдавала только легкая дрожь. Советую в будущем быть осторожнее.
      Томас закрыл глаза, ощущая, как тьма головокружением прокатывается над ним; но прозвучали шаги Дензиля, и дверь закрылась за герцогом.
      Снова открыв глаза, он увидел Грандье: качая головой, старик повернулся к нему. Заметив, что Томас очнулся, чародей улыбнулся ему:
      — Этот человек, похоже, одержим ненавистью ко всякому, кто не подчиняется его обаянию. Но вам это, впрочем, давно известно.
      — Самым интимным образом, — неторопливо проскрежетал Томас. Сарказм вышел автоматически.
      Услышав самого себя, он вздрогнул.
      Грандье отвернулся, и Томас чуть приподнялся на локте. На одно мгновение боль охватила его внутренности, перегнула, отпустила и оставила бездыханным. Пальцы его нащупали плотный белый шрам в пяти дюймах под сердцем, только и оставшийся от колотой раны. Однако тело еще не забыло ее.
      Когда он посмотрел вверх, Грандье сказал ему с удивленной улыбкой:
      — А вы везучий человек. Дензиль мог нанести вам более трудную для исцеления рану.
      Томас глубоко вздохнул, но боль не возвращалась. Перестала ныть и колотая рана на руке.
      — А вы не думаете, что он сознательно сделал это?
      Грандье помотал головой:
      — Он рассердился потому, что я не позволил вам умереть.
      — Нет, потому, что вы реагировали настолько спокойно. Перед тем как нанести удар, он позаботился поведать мне, как вы исцелили его руку после моего выстрела.
      Старик на мгновение задумался.
      — Полезная мысль.
      Он посылал Донтана договориться с Дензилем, подумал Томас. Повезло герцогу; с тем же успехом можно было бы послать овцу торговаться с волками. Грандье направился через всю комнату к круглому столу с горшочками и бутылочками, должно быть, полными аптечных порошков. И, закрывая поплотнее пробки, начал укладывать их в кожаный чемоданчик. Томас хотел было спросить, зачем понадобился чародею живьем, однако решил, что и без того выяснит это через пару мгновений. Он пожалел, что поганый бишранский священник, в тюрьме выслушивавший признания Грандье, не записал никаких подробностей об этом преобразовании обликов. Например, о том, как может избежать такой участи намеченная жертва. Но вне зависимости от своей дальнейшей судьбы Томас хотел узнать одну вещь и спросил:
      — А как умерла Равенна?
      Грандье ответил не сразу и не поворачивая головы:
      — Эвадн вместе с шайкой фейри захватил ее в плен в башне Бель-Гарде и попытался выменять на Роланда. Она взорвала пороховой склад, который устроил там Дензиль, убила Эвадна и всех остальных. Уцелело лишь несколько фейри, державшихся снаружи. От них я и услыхал всю историю.
      Взорвала пороховой склад… Боже мой, подумала ли ты о том, что будет с тобой? Нет, конечно же, нет, даже если видела в своем поступке лишь способ покончить с жизнью. Свою собственную жизнь Равенна ценила не дороже чужих и сделала свое дело как подобает королеве. О, как удивились, должно быть, эти ублюдки!
      Когда Томас обернулся, оказалось, что волшебник внимательно смотрит на него. Спустя мгновение Грандье спросил:
      — Вы хотели знать, почему я решил показать вам воинство Мрака?
      — Да.
      — Я не намеревался угрожать, честное слово. Это было испытание.
      «Которого я не прошел», — внезапно подумал Томас.
      — В том подземелье не было света, — продолжал Грандье. — Во всяком случае, видимого очами смертных. Люди, сопровождавшие нас, только слышали страшные крики и смех и лишь иногда замечали мерзкую нечисть, выныривающую из стены мрака. Как и Донтан, я мог видеть воинство, потому что их сила прикоснулась к нам. Ну а почему видели их вы?
      Выныривая из волны мрака подобно черным фейри во время схватки в Большой Галерее, Томас ответил:
      — Раз вы достаточно знаете, чтобы проводить эксперименты, значит, у вас уже есть теория.
      — Она брала вас в Нокму?
      Томас молча разглядывал чародея. Королевство Каде в Фейре напоминало ему островок мирной реальности посреди кошмарного сна. Нетрудно и забыть, что заключенный там с нею пакт повлияет и на бурный вихрь настоящего…
      Грандье сам же и ответил:
      — Перемена эта заметна для тех, кто знает, что искать. А быть может, и для тех, кто не знает. Она открыла для вас потусторонний мир.
      — Ну а вам-то не все ли равно?
      — Нет, я могу воспользоваться вашей помощью.
      — В чем?
      — Скажем, в отношении герцога Альсенского. Как вы справедливо заметили, мое понимание образа его мыслей страдает прискорбной неполнотой. — Грандье закрыл кожаный чемоданчик и выпрямился над столом. — Равенна погибла, и Роланд остался один. Даже если вы сумеете бежать отсюда, он не станет вас слушать — хотя бы по поводу предательства Дензиля. Те, кто мог бы возглавить отпор стремлению герцога к власти, либо мертвы, либо рассеяны, либо просто не узнают о случившемся в нужное время. Я согласен с вами. Дензиль опасен, он не поддается моему воздействию и к тому же слишком умен. Мне придется воевать с ним, чтобы заставить выполнять мои желания, во всяком случае, до тех пор, пока он будет еще необходим мне. И вы поможете мне победить в этой войне.
      Томас сразу решил потянуть время. Он понимал, к чему может привести прямой отказ, однако сдаваться было еще рано. Он спросил:
      — А как насчет Каде?
      — Она более не может входить во дворец. Я обратил обереги против нее. Однако недавно мы с ней переговорили возле кольца в Большой Галерее… Похоже, она сердится на меня.
      — Вы пытались ее убить по меньшей мере два раза.
      — Безуспешно. Вы помогли ей в Старом Дворце, а с моим големом она управилась без особого труда. — Чародей чуть улыбнулся, едва ли не с гордостью, словно бы это он, а не Дубелл был учителем Каде.
      Томас подумал: «Интересно, а не кажется ли он иногда самому себе Галеном Дубеллом…»
      Но улыбка скоро померкла, когда Грандье неторопливо произнес:
      — Он никогда не рассказывал мне о ней. И о том, чему научил ее, и о том, какие из сил фейри передались ей, и где искать ее… Ее секреты он хранил до самого конца, даже когда впал в совершенное смятение и рассказал мне все необходимое о дворцовых оберегах.
      Томасу представился Гален Дубелл, человек, в общем, скорее доверчивый, несмотря на его едкие шутки. Он знал старика лишь в кривой подделке Грандье, который, однако, сумел обмануть Каде, знавшую Дубелла лучше, чем кто бы то ни бы было, тем самым подтвердив точность копии. Томас спросил:
      — Значит, вы делаете именно так? Втираетесь в доверие к нужным людям, разнюхиваете их секреты вплоть до мельчайших, пока ничего полезного уже не остается…
      — Да, а потом в известном смысле моя личность становится доминирующей.
      — Послушать, так прямо Дензиль.
      — Возможно.
      — Не пытайтесь ввести в заблуждение! — отрубил Томас; гнев мешал ему оборвать эти слова, излишние, если ставить целью сохранение собственной жизни. — Вы не похожи на герцога. Вас не ослепляет ни самолюбие, ни то, что сделали с вами в Бишре тамошние священники, как бы вы ни старались заставить нас поверить в противоположное. Вы с холодной головой приняли решение совершить свою месть именно таким образом и в точности отсчитать всю величину причиненной вам боли.
      — Быть может, в этом грехе повинны мы все. Разумные люди также предаются безумствам по собственным причинам. — Помолчав мгновение, Грандье продолжил: — Вы ошибаетесь в отношении моих намерений. Я не собираюсь использовать вас, как Дубелла. Ваше сотрудничество для меня полезнее, чем ваше тело — в данный момент. Впрочем, едва ли вы уже готовы дать мне ответ. Но я предлагаю вам все же не медлить с решением.
      Уже другие солдаты вернули Томаса во временную тюрьму и навесили оковы. Авилер по-прежнему находился там. За это время Верховный министр не претерпел значительного телесного ущерба — только морщины в свете свечи еще глубже избороздили его утомленное лицо.
      Когда конвоиры ушли, Авилер спросил:
      — Ну, что с вами было?
      Томас припал к стене. На обратном пути он уже обнаружил, что непрошеному исцелению не поддалась только одна рана — оставленная в его ноге ведьминой пулькой.
      — Мне предложили поучаствовать в славной революции Грандье.
      Подумав, Авилер показал кивком:
      — А откуда же тогда кровь?
      — Дензиль проколол меня, а Грандье исправил повреждение. Дензиль намеревается еще раз повторить это представление. Это было буквально написано на его физиономии.
      Томас отвернулся, радуясь тому, что в холодной комнатушке было темно. Он не желал открывать Авилеру все.
      Верховный министр надолго ушел в себя. Возможно, размышляет о том документе, который предложат ему подписать, подумал Томас. Он сидел уже в полудреме, когда вдруг неожиданно во тьме раздался голос Авилера:
      — Интересная демонстрация последствий отказа. И что вы ответили Грандье?
      — Я не стал отвечать ему. Это называется затяжкой времени, позевывая, сказал Томас.
      — Понимаю.
      Каде плюхнулась на густую траву Нокмы, надеясь, что за ней в кольцо не влетело все воинство, однако это было маловероятно. Она успела подсоединить друг к другу две точки кольца, так что всякий увязавшийся за ней фейри оказался бы затянутым в вихрь, который будет кружить его в себе, пока не лопнет созданная ею связь, что, впрочем, случится достаточно скоро. С кольцами вообще сложно манипулировать: они всегда стремятся восстановить исходные очертания.
      Боливер все еще ожидал ее. Он устроился на траве вне круга менгиров и курил белую глиняную трубку.
      — Не более часа, — ответил он на ее недоуменный взгляд. — Ты нашла что-нибудь полезное?
      Каде встала, вышла из кольца — так, чтобы не слышать его гудения, — и ответила:
      — Да, но я совершила ошибку. Мне не следовало отправляться туда. Усевшись на траву возле него, она обхватила голову руками и спустя мгновение произнесла: — Грандье ждал меня. Он знает, что я… он сказал мне, что Томас жив, и велел держаться в стороне. — Рот ее пренебрежительно скривился. — Он знает, что мне это будет сложно сделать.
      — Да, ты изрядно влипла, — согласился Боливер.
      — Ты невероятно любезен, — съязвила Каде.
      Боливер вздохнул:
      — Значит, твой Томас отчаянно нужен тебе, так? А он уже говорил про себя что-нибудь в этом роде?
      Каде подняла глаза и увидела серьезное выражение на его лице. Подавив мгновенную вспышку гнева, она ответила:
      — Да, Томас очень нужен мне, и если он сейчас погибнет, я уже никогда не узнаю, что он обо мне думает. Пусть даже ненавидит, мне все равно, только был бы жив…
      — Тогда перестань метаться, как пустоголовая курица, и сделай что-нибудь, — внезапно нарушил ее размышления Боливер.
      — Я вовсе не мечусь, что бы ты там ни говорил, — прошипела она сквозь зубы.
      — О да, ты не рыдаешь и не валишься в обморок, просто бегаешь по кругу, позволяя этому проклятому колдуну направлять тебя в нужную ему сторону.
      — Но я не…
      — Клянусь острыми ушами Пака! Женщина — ты же королева Воздуха и Тьмы. Поступай в соответствии с саном.
      Каде вмиг поднялась, и Боливер начал искать взглядом укрытие… Тут только до нее дошло, что Томас говорил практически то же самое в ту холодную и дождливую ночь, когда они из лоджии слушали, как Дензиль опутывает Роланда своими сетями.
      Она решила, что, наверное, так умирают: сердце ее охватила холодная немота, словно перед концом. Каде повернулась и направилась через поле к замку. Она добралась до края сада, поднялась по ступенькам, вошла в башню и замерла в своей мастерской, вдыхая сладкий аромат трав и цветов. Тут она заметила слабый свет, исходящий от чаши, оставленной ею на столе. Наконец-то сработало заклинание, которое должно было явить место, где находится ключ-камень. Она уже и забыла об этом.
      Затаив дыхание, Каде осторожно подошла к столу. В воде на дне чаши уже сложилось изображение: окутанные призрачной дымкой очертания комнаты. Она узнала ее.
      — Боги наверху и внизу, возьмите этого хитроумного ублюдка, прошептала она едва ли не с благоговением. «Неужели он лежал там все это время?»
      А потом ей в голову пришла идея.

      Солнце сияло и здесь.
      Каде и Боливер стояли на открытом дворе, огражденном со всех сторон невысокой стенкой и обрывом, круто спускавшимся к морю. Над головами их простиралось широкое синее небо, крепкий ветерок нес с моря запах водорослей и дохлой рыбы. Каде подошла к краю кольца, воспротивившегося и не сразу пропустившего ее. Кольцо наполняла почти такая же сила, что в Нокме, однако здесь она бурлила сильнее. Впрочем, этим кольцом и пользовались намного чаще.
      Подойдя к стене, Каде посмотрела сквозь нее. Они очутились на вершине утеса, на сотню ярдов возносящегося над морем, терзавшим его основание. Перегнувшись, они увидели лестницу, которая, обвивая утес, спускалась к простой каменной пристани, и корму невероятно расписанного корабля возле нее.
      На противоположной стороне двора двое одинаковых фейри, блиставших золотом тел, рубинами зрачков и длинными янтарными волосами, стерегли арку, украшенную каменными дубовыми листьями; за ней открывался путь к узкому и изящному мостику, перекинутому над бурлящими серо-зелеными водами, от утеса к скалистому берегу. На противоположном конце моста высилось массивное сооружение с тяжелыми восьмигранными башнями, облицованными теплым бурым песчаником из далеких пустынь Парсции. Щурясь в утреннем солнце, Каде заметила на них крохотные блестки, образующие какой-то узор, — или драгоценные камни, или небольшие округлые окна. Она поглядела на Боливера, с опаской взиравшего на стражей моста. Выбив трубку на безупречно чистую мостовую, он сказал:
      — Это здесь.
      Каде подошла к вооруженным тонкими серебряными мечами стражам, облаченным в золотые ткани, усыпанные самоцветами. Они оба наблюдали за Каде и Боливером, но без особого интереса — как бы с насмешкой, — и один из них проронил:
      — Назови свои имя и дело, прекрасная дама, чтобы ты смогла войти.
      Обращение это — «прекрасная дама» — явно было выбрано из ехидства. Но никак не отреагировав на обращение, она ответила:
      — Я Каде Гадена, королева Воздуха и Тьмы. Мне нужно повидать Оберона.
      Стражи обменялись взглядами, не скрывавшими веселья и удивления, и второй из них сказал:
      — Тогда, госпожа, проходи с миром.
      Она направилась по мосту, Боливер шлепал за ней. Впереди можно было уже видеть высокую двустворчатую дверь, окруженную вспененными каменными волнами. Они подошли ближе, и солнце бросило розовые лучи на коричневый камень. Приблизившись еще, она заметила, что маленькие окошки, покрывающие башню, вовсе не окна, а глаза с темной радужкой и голубыми зрачками… некоторые были обращены к ним, другие смотрели на море.
      Боливер с каменным лицом прошептал:
      — За нами следят!
      Каде промолчала.
      Новая пара стражников-фейри, во всем похожая на охранявших мост, если не считать отливавших янтарной глазурью крыльев за спиной, отворила перед ними тяжелые двери.
      Внутри оказалась высокая каменная галерея, прохладная и полная воздуха, пол ее был выложен белой плиткой. Они углублялись в совершенное безмолвие. В стороны равномерно отходили коридоры, однако вполне могло показаться, что, кроме двоих, гостей в замке нет.
      Продумывая то, что ей предстояло сделать, а вернее, что она была вынуждена совершить, Каде ощущала некоторую робость, которая могла порождаться и потрясением; однако чувство это начинало пробуждать в ней гнев, доведенный до такого накала, что он как бы сплавился со всеми ее мыслями или эмоциями. В известном смысле это раскрепощало Каде. Отношение к ней стражей-фейри, каким оно представлялось девушке, в иных обстоятельствах вызвало бы самую решительную реакцию. Однако ныне оно казалось самым ничтожным среди прочих соображений. Столь ярый гнев заставлял направлять все ее действия к цели и тем препятствиям, которые следовало одолеть на пути к ней, что весьма облегчало принятие решений, служащих устранению всех препон.
      Должно быть, примерно так ощущал себя Урбейн Грандье, когда бишранская инквизиция завершила свои допросы.
      Наконец, уже приближаясь к залу, она услышала пение арфы, смех и голоса.
      — Нас поджарят и съедят, — проговорил Боливер с мрачной настойчивостью.
      — Не скули, — осадила его Каде.
      Боливер довел ее до белого каления, убеждая в том, что ей пора наконец что-то сделать. Теперь же, когда она придумала, как поступить, он стал осторожничать: типичная для фейри вздорность характера.
      Коридор резко повернул и закончился лестницей, спускавшейся к просторному открытому двору, располагавшемуся в самой сердцевине цитадели. В портиках выстроились стражники с янтарными лицами — ленивые, но внимательные. Они держали в руках пики с золотыми наконечниками.
      Здесь собрался, очевидно, почти весь Двор Благий.
      Одежды озерных дев источали благовония и капли воды, подобные перламутру. Другие прекрасные дамы были облачены в одеяния из цветов, паутинок, усыпанных росой, серебристых прозрачных тканей или просто укрывались своими длинными волосами. Среди них были мужи той же эфирной красы, что и стражи, — в бархате, тонких кружевах и парче. То тут, то там над толпой мерцали крылья — нежные, как у бабочки, но куда более изысканно окрашенные. Яркий солнечный свет наполнял воздух блеском чар, так что он просто сиял сам по себе… Труппа веселых акробатов выделывала немыслимые для людей трюки, успевая при этом менять свое обличье.
      Спустившись со ступенек, Каде направилась прямо в толпу.
      Перед ней расступились. Здесь духи не прятали запах немытого тела, как бывает на балах у людей. Полинялое и грязное платье Каде, потрепанные кружева на нижней юбке, ботинки, сшитые для мальчишки-пажа, казались в этом обществе невероятно нелепыми, и она успела поймать на себе достаточное количество косых взглядов. Каде могла бы воспользоваться блестками, чтобы принять более презентабельное обличье, как поступали здесь некоторые. Однако она не нуждалась ни в чьих советах, чтобы понять: это будет ошибкой.
      Титания возлежала на расстеленной на кушетке леопардовой шкуре под навесом из страусовых перьев — в прохладной тени. Невысокая, чуть ниже Каде, королева фейри была облачена в мантию, расшитую жемчугами и серебром; волосы ее напоминали золото — истинное золото, а лицо было прекраснее, чем у королевы Фалаисы, черты которой знали страх, заботы, тревогу. Словом, Титания являла собой идеал красоты — подобно изваянию богини, но Каде вдруг предпочла Фалаису при всей прихотливости ее нрава.
      Королеве фейри прислуживали два эльфа-пажа в облике прекрасных мальчиков — один распоряжался кувшином с вином, другой держал опахало. На Каде они глядели с одинаковым выражением лукавой насмешки. Впрочем, у ног Титании сидел вполне обыкновенный мальчик с кожей шоколадного цвета и черными курчавыми волосами, не отводивший глаз от жонглеров.
      Каде не стала кланяться Титании. В Фейре и сама она была королевой.
      Титания обратила к ней сапфиры проницательных глаз. Серебряный кубок в руках ее снаружи отпотел капельками, и она задумчиво провела пальцем по его ободку.
      — Оберона здесь нет, сестра моя, — прозвучали струнные переливы ее голоса, словно эолова арфа.
      — Но здесь есть ты. — Еще несколько дней назад Каде ответила бы: я тебе не сестра; но теперь она не могла позволить себе дерзостей.
      Титания рассмеялась:
      — И зачем же ты пришла ко мне?
      — Просить одолжения. — Каде поглядела на мальчишку и, встретив его любопытный взгляд, спросила: — Хочешь домой?
      Все сборище фейри буквально безмолвно охнуло, мелодия оборвалась, и замерли акробаты.
      Мальчишка улыбнулся и замотал головой.
      — Нет, госпожа, — произнес он посреди общего молчания… Чуть хрипловатый голос его еще оставался детским.
      Каде перевела взгляд на Титанию, которая улыбнулась ей.
      — Я люблю его, — нежно сказала королева фейри.
      — Самое грустное, — ответила Каде, — заключается в том, что, наверное, действительно так.
      Титания раздраженно тряхнула золотыми волосами и опустила кубок на низкий яшмовый столик.
      — Ты всегда портишь нам настроение, Каде.
      — Это хорошо. — Она отступила на несколько шагов, чтобы не проявить своего нетерпения, чтобы Титания не поняла, насколько ценен для нее каждый миг, и заметила, как попятились от нее мелкие спрайты по краям толпы. Удивляться было нечему: подобной фигуре место скорее на поле битвы, над трупами павших… и чтобы ворон сидел на одном плече. Она оказалась права: не следовало наводить на себя лоск блеском чар, потворствуя их прихотям. В таком виде она больше похожа на саму себя: дикая, норовистая и причудливая даже среди этой компании.
      Прогнув идеальные дужки бровей, Титания вздохнула, пряча свое настроение:
      — Я терплю твои выходки лишь из-за привязанности к твоей матери.
      Слова, и в них никакого чувства. Позаимствованы у кого-нибудь из людей. Каде улыбнулась, обратив взор к земле. Она не могла даже представить теперь, почему некогда боялась Мойры или Титании… она, начало жизни которой прошло в пикировках с Равенной, а уж та легко справилась бы с обеими королевами фейри, даже будь она слепой, глухой и хромой. Каде демонстративно произнесла:
      — Я — королева Воздуха и Тьмы.
      Титания приняла от пажа веер и сложила искусный предмет тонкими пальцами:
      — Ты не знаешь, что это такое — быть королевой.
      — Когда-нибудь пойму. — Каде улыбнулась. — Но ты останешься, какой была…
      — Ну и что же мне делать?
      — Порадуй меня.
      Титания рассмеялась снова, на этот раз с искренним весельем. Жестом она отпустила обоих пажей, оставив при себе мальчишку.
      — И чего же ты хочешь?
      Каде ощутила, как напряжение оставило окружавшую ее толпу. Прозвучала чистая нотка арфы, акробаты вновь начали представление. Глаза мальчишки обратились в их сторону. Боливер был где-то неподалеку, она ощущала запах его табака.
      — Во-первых, способность изменять облик.
      — Ах! — Титания, конечно же, знала всякое движение Двора Неблагого, и она не стала спрашивать о причинах такого желания. — Лучше скажи, что еще тебе нужно, потому что этого я тебе дать не могу.
      — Ты хочешь сказать — не хочу.
      — Слова. Я не глупая и не могу наделить тебя столь большой силой.
      Каде предвидела такой ответ.
      — Но что, если я предложу тебе взамен нечто ценное?
      Титания нахмурилась, обдумывая.
      — Ты в отчаянии?
      — Да. А когда я в отчаянии, я очень опасна.
      Каде не намеревалась по-настоящему угрожать, на это у нее просто не было времени. Каде находилась в весьма невыгодном положении и знала это. Она могла надеяться только на блеф и жадность Титании.
      — И что ты можешь предложить?
      Каде ощутила себя на краю обрыва в шаге от пропасти. И, набрав воздуха в грудь, прыгнула со скалы:
      — Нокму.
      Где-то посреди толпы на мостовую плюхнулось нечто тяжелое. Боливер знал ее план, однако не мог пропустить драматический эффект.
      Титания смотрела на Каде с искренним потрясением. Ожидая ответа, та заставила себя непринужденно улыбнуться. Наконец Титания отрицательно качнула головой, решимость сделала ее более человечной и более прекрасной, решила Каде.
      — Я не могу этого сделать, даже за столь великую ценность.
      Каде вздохнула, а в голове понеслась круговерть: «Я знала это. И на твоем месте поступила бы точно так же. Но я надеялась, что жадность ослепит тебя. Поэтому придется оставить первый план и перейти ко второму. Когда Нокма сверкает перед твоим носом, как бриллиант на солнышке, ты, красавица, когда-нибудь да сломаешься».
      — Можем поторговаться.
      Титания сложила веер и постучала им по своей меховой кушетке.
      — Хорошо. Поторгуемся. Но зачем тебе это?
      Каде с улыбкой встретила взгляд Титании:
      — Ради любви.
      Королева фейри ответила ей откровенно недоверчивым взором, но мальчишка-паж улыбнулся понимающе.
      Взволнованный Боливер ожидал Каде в портике над двором.
      — Ну как? — увидев ее, тревожно спросил он, переступая с ноги на ногу.
      — Не так удачно, как мне хотелось бы, и не так плохо, как я опасалась. — Она извлекла из кармана одно из выуженных у королевы фейри приобретений: весьма тонкой работы стеклянный шарик, совершенство которого нарушали несколько пузырьков. Боливер пристально поглядел на него, и Каде показала на змеящиеся внутри струйки призрачного огня. — Этот шарик вернет всякому оборотню его истинный облик.
      Каде аккуратно спрятала могущественную вещицу, и они направились к выходу.
      — И это все? Что ты будешь делать, если у тебя не получится?
      — Что я буду делать? Умру, ничего другого мне не останется. Ради нижних богов, не спрашивай сейчас ни о чем. — Каде надеялась получить у Титании способность по желанию преображать собственный облик, не убивая никого при этом, как делал Грандье, но королева фейри отказала ей. Оставалось идти самым трудным путем. Но иначе сейчас ничего не сделаешь.
      — Прости, детка. Но одного превращения мало. К тому же тебе нужно еще попасть во дворец. И выступить против всего воинства.
      — Да. — Ей было от души жаль расставаться с Нокмой, но замок связывал ее с прошлым — с матерью, с Двором Благим и всей их мелкой возней. К тому же, если воинство ворвется в Нокму, она не сумеет одновременно защитить ее и найти Томаса. Пусть теперь Титания обороняет этот край всеми своими силами, и замок никогда не достанется Двору Неблагому.
      Кроме того, Нокма была ее единственным домом, если не считать теперь ставшего недоступным дворца. Но путь туда ей закрыли, и Нокму она отдала сама, а это существенно.
      Ну а если теперь она сумеет уничтожить Грандье вместе с Дензилем, тогда приобретение оправдает потери.
      Каде опустила руку в карман и прикоснулась к стеклянному шарику. Нет, без Нокмы она вполне проживет. Теперь все решит следующая часть плана.
      Томас старательно трудился над штырем, удерживавшим оковы в стене. И наконец ощутил, что тот начинает чуточку раскачиваться. Если только не было виновато разгулявшееся воображение: руки его одеревенели от холода.
      — Как там у вас? — спросил он у Авилера.
      — Никак. — Оставив собственные попытки, Верховный министр прислонился к стене. — По-моему, вам следует принять предложение Грандье.
      Томас, не отвечая, удвоил усилия. Он решил считать комплиментом то, что Авилер не был заранее уверен в его готовности выйти из игры при первой же возможности.
      Если же он сделает это… Грандье не позволит ему нарушить давние планы и предотвратить войну. Ну а когда начнутся сражения и походы, ему останется лишь приложить все усилия, чтобы выиграть ее. Старик чародей прекрасно понимает, что Томас пойдет на это без особой охоты, однако Грандье наделен способностью влиять на людей, вторгаться в их мысли, против воли заставлять служить себе. Так он добывал необходимые сведения от своих жертв, прежде чем убить и принять их облик. Можно было предположить, что через год-другой трудов на благо Грандье Томас потеряет желание противиться ему.
      Кроме того, оставался Дензиль.
      Шум в прихожей разом вывел Томаса из раздумий. Удивленный Авилер поднял глаза, оба прислушались. Похоже было, что охранявшие их стражники забирают свое оружие и уходят. После затянувшегося безмолвия за дверью послышались шаркающие шаги, а потом раздалось низкое рычание.
      Донтан обещал придумать что-нибудь другое. Авилер негромко выругался и, беспомощно озираясь, принялся искать взглядом оружие. Не отводя глаз от двери, Томас приготовился к бою.
      В проеме появился фейри, свет факела отражался от его блестящей желтой шкуры… нежить футов пяти ростом, в общем, человекоподобная, если не считать худых когтистых пальцев, которыми оканчивались длинные, ниже колен, руки. Широкая злобная ухмылка открывала слишком уж много острых зубов, между круглыми плошками глаз зияла дыра, служившая твари ноздрями.
      Не оставляя времени на размышления, нежить метнулась к Томасу. Тот нырнул в сторону, насколько это позволяли цепи, пытаясь рукой защитить лицо. Он ощутил жесткую хватку на своем плече, когти уже драли кожу кафтана, и рука Томаса буквально разрывалась, но тут фейри прикоснулся лапой к железным наручникам и, взвизгнув, отпрянул.
      Томас перевернулся и огляделся. Фейри топтался на месте, яростно вереща; обгорелая плоть капала на пол и наполняла своей вонью всю комнату. Шевельнув рукой, Томас ощутил кое-какие неудобства в плече, однако, попробовав встать, сразу же обнаружил, что оковы ослабли. Потащив его, фейри ухитрился наполовину извлечь шип из стены.
      Тварь, щерясь, обернулась к Авилеру… Прижавшись к стене, Верховный министр замахнулся на нее своими оковами. Потянувшись, Томас зацепил каблуком железную жаровню, отчаянным движением подвинул к себе, схватил за рукоятку и обрушил на спину фейри, когда нежить метнулась к Авилеру.
      Железо ударило фейри, и тварь закачалась.
      Вскочив на ноги, Томас изо всех сил потянул цепь, и штырь вышел из стены, осыпав его щепками и кусками штукатурки.
      Томас уже перехватил цепь, когда фейри набросился на него. Впившаяся в плечо Томаса когтистая лапа едва не сбила его с ног, прежде чем ощутила железо на своей груди. Однако другой рукой нежить нащупала горло Томаса, и, повинуясь скорее инстинкту, чем разумному порыву, тот ухватил тварь за руку и привалился к ней, вгоняя штырь в толстую шкуру. Фейри повалился назад, потянув его за собой. Судя по хлынувшему на руки потоку крови, Томас понял, что нанес смертельный удар, однако у твари хватило сил, чтобы вцепиться в него зубами.
      Томас упал на деревянный пол… фейри исчез. Капитан попытался сесть, огляделся, ожидая, что нежить появится снова, и заметил на своих руках, оковах и на полу серую пыль: высохла даже кровь, пролитая фейри. Нежить исчезла, в смерти своей рассыпавшись прахом.
      Толстый кафтан уберег капитану плечо, однако когти располосовали горло глубокими царапинами, хорошо еще, что фейри не вырвал ему гортань. Авилер хотел что-то сказать, однако Томас торопливым движением головы велел ему замолчать: Донтан скорее всего отослал не всех стражников, а только тех, которых не стал подкупать.
      Помедлив, Томас поднялся. Подобрав свои цепи, он осторожно направился вдоль стены к двери и остановился, прислушиваясь. Без всяких распоряжений с его стороны Авилер привалился к стене, изображая убитого. В этом полумраке на несколько мгновений поза его могла одурачить любого: Томас надеялся, что ему не придется долго ждать.
      Мгновения уходили, и Томас размышлял: «Ты не можешь вечно сидеть в прихожей; тебе придется посмотреть, что здесь произошло. Снаружи наверняка оставили хотя бы одного человека, который должен убедиться в том, что фейри сделал свое дело». К несчастью, этот стражник мог дождаться, пока явится Донтан с подкреплением, а не сидеть до скончания века.
      Наконец он услышал негромкие шаги в прихожей: кто-то осторожно приближался к дверям. Томас припал к стене и затаил дыхание. В дверях появился кончик шпаги и застыл в нерешительности: солдат увидел перевернутую жаровню и как будто бы безжизненную фигуру Авилера. Наконец он шагнул внутрь, и Томас со спины накинул цепь на шею врага.
      Альсенец сделал ошибку: выронив меч, он схватился за цепь руками. Шагнув вперед, он попытался бросить Томаса о стену. Тот держался изо всех сил, приняв удар на плечо. Наконец солдат повалился на колени, Томас ощутил, как что-то подалось под цепью, и альсенец осел. Капитан не ослаблял хватки, пока не убедился в смерти противника, и только потом выглянул в прихожую. Там было пусто, огонь уже начинал гаснуть в очаге.
      Томас тщательно и без стеснений обыскал убитого, приглядывая одним глазом за дверью. Помимо рапиры, тот был вооружен кинжалом для левой руки с половинной гардой и вторым кинжалом поменьше. Итак, он снова при оружии. Закончив обыск, Томас с ненавистью отпихнул тело.
      — Этот оказался без ключей от наручников.
      — И что теперь делать? — спросил Авилер.
      Взяв узкий кинжал, принадлежавший убитому, Томас принялся копаться в замке. Давненько не приходилось этого делать, подумал он. После долгой напряженной паузы один из наручников сдался, Томас стряхнул его с руки и принялся за второй.
      Оковы, удерживавшие Авилера, были сделаны чуть иначе, и на них ушло больше времени. После первой — длительной и безуспешной — попытки Томаса Верховный министр произнес угрюмым тоном:
      — Не получается. Лучше уходите отсюда, пока они не вернулись.
      — У меня, — буркнул Томас сквозь стиснутые зубы, — нет времени на театральные позы.
      Авилер напрягся, но не стал возражать.
      Наконец наручники сдались, и Авилер с облегчением растер руки и поднялся.
      Томас перебросил через голову простые кожаные ножны с рапирой альсенца и передал Верховному министру большой кинжал. Они быстрым шагом направились через прихожую, задержавшись лишь ненадолго, чтобы убедиться в том, что альсенцы не оставили там какого-нибудь оружия.
      Шагнув на лестничную площадку, Томас понял, что допустил ошибку, когда Авилер за его спиной выдохнул неразборчивое предупреждение, и нырком прокатился по полу. Это добавило ему синяков, и, поднявшись на ноги, капитан пошатнулся. Авилер схватился с солдатом, караулившим возле двери, и, когда Томас поспел к ним, Верховный министр уже всадил кинжал между ребер своего противника. Тот рухнул с глухим стоном. Томас и Авилер немедленно закатили труп в прихожую. Верховный министр, задыхаясь, сказал:
      — Он шевельнулся, когда вы оказались снаружи. Тут я и увидел его. Неужели этот стражник просидел здесь и ничего не слышал?
      — Нет, иначе он мог легко прикончить меня, когда я душил первого. Наверное, пришел за своим, когда тот не вернулся вовремя.
      Томас оглянулся, еще раз проверяя лестничную площадку, двери в обоих концах ее утопали в сумраке, перед ними зияла черная лестница.
      Авилер снял с убитого перевязь и перекинул ее через плечо, а кинжал перебросил Томасу. Верховный министр подобрал и рапиру солдата. С перевязи что-то упало, звякнув об пол, и Авилер пнул вещицу сапогом.
      — Смотрите-ка, один из ключей, — произнес он, иронически изогнув брови.
      Томас фыркнул:
      — Ой, как не повезло нам! Сколько сил и времени потеряно!
      Они вышли на лестницу; чуть помедлив, Томас осмотрелся и заметил внизу слабый огонек лампы.
      — Сюда, — сказал он, направляя Авилера к другой двери.
      Она открылась в анфиладу комнат, которая, по мнению Томаса, — если они действительно находились там, где он предполагал, — должна была привести их на другую лестницу. Здесь было темно, как в угольной яме, но комнаты эти и не предназначались для общего обозрения. Двери находились в одном месте по левую сторону очага, — и путь к ним не преграждала никакая мебель, так что идти было легко, невзирая на полный мрак. Они уже находились в третьей комнате, когда на лестнице послышались тревожные голоса и топот ног.
      Беглецы замерли, прислушиваясь, но в их сторону никто не пошел. Авилер прошептал:
      — Едва ли они подумают, что эта тварь сожрала нас обоих, убила двоих стражников и отправилась неизвестно куда.
      — Они могут попытаться предложить эту мысль Дензилю, но едва ли найдут у него хороший прием.
      Наконец беглецы оказались в последней комнате, и сквозь ее открытую дверь Томас уже мог видеть лестничную площадку, скудно освещенную единственной свечкой, оставшейся в канделябре из серебра и горного хрусталя. На пороге лежал труп молодой женщины-служанки, о чем свидетельствовали ее серо-коричневые юбки. Томас переступил через нее, не задерживаясь… Он уже начал привыкать к убитым дамам и перестал отыскивать знакомые лица. В конце концов и его самого, быть может, скоро ждет смерть. Авилер, чуть помедлив, последовал за ним.
      Как только они показались на лестничной площадке, тишину нарушил глухой пистолетный выстрел. Оба инстинктивно бросились к лестнице. Спустившись на следующий этаж, они направились в обратную сторону, минуя почти такие же комнаты. В первой из них было темно и полно мебели. Солдаты уже топали по лестнице, а Томас еще не мог отыскать дверь. Он споткнулся о невысокий стол, а потом повернулся и прижался к стене. Если в руках у преследователей окажутся масляные фонари, то свет их сразу ослепит его. Тут он услышал глухой удар. Авилер охнул от боли, а потом сказал хриплым голосом:
      — Сюда, выход здесь. — Томас направился на звук голоса Верховного министра и нащупал неожиданно приоткрывшуюся узкую дверь. Авилер шепнул: Это для слуг, — и сделал несколько шагов вниз. Томас последовал за ним, осторожно притворив за собой дверь.
      В незнакомой им комнате люди герцога едва ли могли быстро отыскать замаскированный проход, но Томас позволил себе вздохнуть лишь после того, как альсенцы протопали через комнату, ругаясь и пиная мебель, а потом отступили. После недолгого молчания он непринужденно заметил:
      — Следует похвалить вашу неловкость, поскольку она спасла наши жизни.
      — Не всем так везет, — отозвался Авилер. — Тут лежит чей-то труп.
      Да, здесь можно натолкнуться и на фейри. Нет, легче не будет, подумал Томас, выпрямляясь и отыскивая рукой стенку, чтобы начать спуск по лестнице вниз.
      — Должен же был он взять с собой лампу, — бормотал Авилер. И прежде чем Томас успел согласиться с ним, Верховный министр сказал: — Да вот она. — Повозившись, Авилер отыскал на убитом кресало и разжег лампу. — Великий Боже, — негромко произнес Верховный министр, распрямляясь над освещенным неярким огоньком трупом, — как это они могли сделать такое с его головой… Нет, не отвечайте. Я просто удивляюсь.
      Они услышали шаги вверху — снизу тоже доносились голоса — и спустились на несколько ступеней по узкой лестнице. Дверь с ее прочной и толстой резной обшивкой хорошо скрывала шум.
      Приподняв лампу повыше, Авилер огляделся; с одной стороны лестницы шел грубый камень стены, казавшийся на ощупь куском льда. С другой стороны к ним была обращена деревянная опалубка штукатурки. Застоялый воздух густо пропитывала пыль. Ход сей можно было считать предназначенным для слуг, хотя скорее всего устраивали его как потайной, чтобы бежать в случае дворцового переворота. Годы, предшествовавшие правлению отца Равенны, трудно было назвать спокойными и мирными.
      — Сейчас мы на западной стороне Старого Дворца, — прошептал Авилер. Отсюда через осадную стену можно попасть в Старые дворы…
      Опустив в ножны рапиру, Томас извлек кинжал, более удобный в такой тесноте.
      — Если мы сумеем туда попасть. Королевский бастион наверняка заперт с той стороны. А войска герцога располагаются в основном прямо под нами.
      Он осторожно шагнул вниз по лестнице, стараясь, чтобы скрип досок не выдал их.
      Богль свалился на них сверху; напав на Авилера, он толкнул его вперед. Верховный министр выронил лампу, пламя в которой отчаянно затрепетало, угрожая оставить их в полной темноте. Авилер наткнулся на Томаса; опершись спиной о стену, гвардеец ухватил нежить за сальный загривок и освободил своего спутника. Богль развернулся быстрее кота и занес когтистую лапу, но кинжал Томаса опередил его. Тварь упала, и Томас заметил, что и Авилер успел нанести боглю удар, воспользовавшись кинжалом покойного альсенца. Богль забился на ступеньках, терзая когтями дерево, и, случайно взмахнув длинной лапой, отбросил Томаса к стене. А потом недвижно застыл.
      Мужчины, тяжело дыша, переглянулись, потом Верховный министр стер со лба кровь, выступившую на оставленных боглем царапинах, и негромко сказал:
      — Похоже, мы изрядненько нашумели. Как, по-вашему, кто-нибудь слышал нас?
      Подумав, Томас отрицательно качнул головой:
      — Нет, сейчас они уже где-нибудь в стене.
      Прикидывая дальнейшие действия, он присел. Придется направиться в одну из комнат, что находятся возле галереи. Дальше спускаться нельзя: на нижних этажах нет окон. Хотелось бы знать, что-то сейчас поделывает Каде. Она, конечно, что-то наметила, в этом сомневаться не приходится. К счастью, Грандье мог только догадываться о ее планах — впрочем, как и он сам. Каде всегда намечала свою стратегию на бегу, что, быть может, плохо для шахмат, однако в реальной жизни чаще заставляет противника ломать голову в поисках правильного ответа. Сомнения могли вызвать лишь ее склонности к драматическим эффектам. Грандье вполне может учитывать это. Подняв глаза, Томас уловил на себе взгляд Авилера и послал ему свой вопросительный взгляд, на что тот ответил:
      — Вы еще не успели напомнить мне, что в отношении Дензиля я ошибался, а вы были правы.
      — Следствия вашей ошибки, на мой взгляд, настолько очевидны, что незачем дополнительно обращать внимание на них.
      Авилер фыркнул и качнул головой:
      — Даже невзирая на то, что вы спасли мою жизнь, я просто не могу пробудить в себе симпатию к вам.
      — Возможно, это не так уж и плохо. — Томас обдумывал, как попасть отсюда к тем комнатам, окна которых выходили наружу; к ближайшим из них путь преграждало воинство Дензиля, и пройти сквозь него было удобно как раз этим внутристенным проходом. А почему, собственно, нет? Здесь их не будут искать. К тому же меньше шансов случайно напороться на кого-нибудь из фейри. Кроме того, этот коридор мог предоставить еще одну возможность. — А вы слыхали о смотровом глазке возле палат Совета на третьем этаже?
      Глаза Авилера округлились:
      — Нет, не приводилось.
      — Дензиль тоже не знает о нем. Когда Донтан отвел меня туда, у них был совет и они размышляли над картами. Возможно, решения принимаются как раз в этих палатах, и мы можем узнать все, вплоть до мельчайших подробностей.
      Он видел, что идея пришлась по вкусу Верховному министру.
      — Значит, вы полагаете, возможность подслушать их планы стоит хлопот?
      — Может, и нет, но нам все равно нужно в ту сторону.
      Откуда-то со стороны слабого огонька света доносились голоса.
      — Почему вы?
      Потому что это мой план, хотел было сказать Томас. Однако с подобающей случаю ноткой сарказма в голосе спросил вместо этого:
      — Еще один благородный порыв? А ведь из нас двоих только вы способны убедить Роланда в истинности всего случившегося; и, на мой взгляд, факт этот перевешивает любой ущерб, нанесенный вашей гордости.
      Они стояли согнувшись в узком проходе возле лаза вполне достаточной ширины для ловкого шпиона. Некто, в прошлом побывавший здесь, обильно посыпал вокруг железными опилками, возле лаза их было больше всего, однако ловко замаскировал их мусором.
      Ответив яростным взором, Авилер нерешительно сказал:
      — Вы правы, черт побери. — Томас пригнулся, чтобы пролезть, и Верховный министр добавил: — Ну а что бы вы сделали, если бы этот маленький тактический трюк окончился неудачей?
      Томас ухмыльнулся:
      — Стукнул бы вас по голове.
      Оказавшись внутри старинного узкого лаза, он увидел под стеной обшитый досками ход, позволявший проползти под первым залом Совета. Им повезло, альсенцы были на месте. Он даже узнал голос Донтана, однако слова трудно было различить. Следовало добраться до следующей комнаты.
      Лаз был высотой примерно в два фута и проходил между толстыми деревянными балками перекрытия нижнего этажа. Он видел, куда ползет, — свет пробивался сквозь щели между половицами над головой. На противоположной стороне ход уводил сквозь стену под пол второго зала, откуда и доносились голоса. Годится, подумал Томас. Он сел, снял перевязь и рапиру, которые в узком лазе были помехой. Помедлил, глядя на длинный кинжал, — за спиной оружие может за что-нибудь зацепиться, а спереди помешает ползти. Размышления закончились тем, что Томас пристроил оружие в сапоге, прекрасно понимая при этом, что может считать себя покойником, доведись ему встретиться с созданием более опасным, чем крыса.
      Он медленно пополз вперед, стараясь не вдыхать пыль, и сдерживал желание выругаться, задевая ноющими ребрами за острые грани.
      Примерно на половине пути он ощутил, как что-то острое пронзило кожаную перчатку, и отдернул руку. Оказалось, что это гвоздь. Приглядевшись, он заметил на полу и другие; должно быть, гвозди пропихнули сквозь щели: Дензиль явно не доверял своим союзникам-фейри.
      Томас придвинулся ближе, голоса сделались громче. Проклятие, подумал он, они идут сюда. Почти над головой скрипнула дверь, и он застыл — нельзя было даже пошевелиться. Наверху раздалась тяжелая поступь, и он услышал голос Дензиля:
      — Боже, какой вы дурак!
      — Не надо было говорить вам, — отвечал Донтан мрачным голосом.
      Ах ты, заноза! Ты проявил столь великолепную глупость, так зачем же портить ее размышлениями? Томас рассчитывал, что Донтан окажется истинным глупцом и попытается скрыть их побег от Дензиля, как и от Грандье.
      — Следовало рассказать, если хочешь жить. Идиот, мне следовало вовремя избавиться от него. — Над головой застонали сапоги, длинный кожаный плащ шелестел, задевая пол. Томас вздрогнул, когда сапоги герцога оказались почти над ним. Он застыл в неудобной позе, плечи ломило, но шевельнуться было нельзя.
      — Но им некуда бежать, — горячо запротестовал Донтан.
      — Как это некуда? Бонифас великолепно знает дворец; он столько лет шпионил в нем буквально за всеми.
      — Я не дурак, черт побери, я хотел…
      — Это более не важно — в настоящий момент. — После недолгой паузы Дензиль спросил: — А на какое положение вы рассчитываете, когда я займу престол? Дворцового чародея?
      Ага! Давно следовало понять, что Дензиль продаст и предаст всех, кто помогает ему, подумал Томас. Он уже переманил на свою сторону Донтана, вот почему так тревожился наш друг-наемник.
      — Но примет ли меня знать? — неторопливо проронил Донтан, уступая власти соблазна.
      — Примет, если я прикажу.
      Вполне возможно. Чтобы не дать Дензилю вспомнить о родственниках и семействе.
      Дверь отворилась снова, и голос молодого человека, полный застенчивого преклонения перед героем, произнес:
      — Милорд, вам депеша.
      — Благодарю вас. — В голосе Дензиля послышалась непривычная теплота. Он не приближал к себе никого, кто не соглашался стать его рабом. Как, должно быть, раздражал его Грандье, не желавший отказываться от собственной личности! С Донтаном, наверное, справиться было проще.
      Хрустнула бумага, и Дензиль, скривив губы, произнес:
      — Вийон пришел в Бель-Гарде!
      Томас затаил дыхание.
      — Нет. Может быть… — Донтан казался пораженным ужасом. Кавалерия…
      — Кавалерия осадных машин, — мягко поправил Дензиль.
      — Как он мог добраться сюда так быстро?
      — Если вести пришли в Мызы еще вчера и если Вийон оставил позади обоз и скакал всю ночь, это сделать нетрудно.
      — Без помощи Грандье я с ним не справлюсь.
      — Да, не подведи нас Эвадн, Роланд уже был бы в моих руках. — Дензиль чуть помолчал, возможно, как и Томас, прикидывая последствия.
      Скрыть движение конного войска в Бель-Гарде на равнине невозможно, с городских стен его нетрудно заметить. Однако для того, чтобы передать депешу по заснеженным опасным улицам, требовалось известное время. Кроме того, Вийон — полководец осторожный, он предпочитает маневр и осаду сражению в поле. Теперь он занял Бель-Гарде и нанесет свой удар оттуда.
      Дензиля не все устраивало:
      — Неудачный поворот. Чтобы удержать Бишру от нападения, когда они сочтут нас ослабевшими, лорд-генерал Вийон был бы весьма полезен мне. Но он не станет вести со мной переговоры. Надеюсь, у него найдутся более сговорчивые офицеры. Тебе придется выслать против него воинство.
      — Грандье этого не позволит. Он рассчитывает, что Вийон поведет войско на Бишру.
      — Как и на то, что я уговорю генерала поддержать мои претензии на престол. Но я не могу… и не буду этого делать. Дело в том, что он старый друг Равенны.
      Дензиль не намеревался воевать с Бишрой. Ему не нужно было королевство, истерзанное войной, нищее и потерявшее все свои силы. Чтобы сесть на престол, он не нуждался в войне; ему достаточно было припугнуть знать такой перспективой. Он намеревался любым образом удержать Бишру… если сумеет это сделать; если сумеет обойти Грандье.
      — Я хочу, чтобы ты уговорил своих приятелей в воинстве напасть на Вийона сегодня же ночью.
      — Иду, но…
      — Лучше подожди до сумерек. Я не хочу, чтобы Грандье проведал об этом. Едва ли он решит устраивать для нас облачную завесу, поэтому в любом случае придется дожидаться темноты. — Шаги его остановились возле Донтана. — Будь осторожен. Сейчас все зависит от тебя.
      «Неужели? — подумал Томас. — Неужели это верно и в самом деле?»
      Капитан услышал, что оба направились к двери, и, как только она закрылась, немедленно переменил крайне неудобную позу и приступил к обратному движению в сторону выхода из лаза; полусложившиеся планы кишели у него в голове. Томас уже почти достиг выхода, когда над головой с шумом сдвинулось кресло. Чьи-то торопливые шаги простучали по полу, хлопнула дверь.
      Томас выругался и полез из хода. Донтан и Дензиль ушли, но юный гонец остался на месте. Подобрав рапиру и перевязь, он нырнул под карниз.
      — Ну как? — спросил Авилер.
      — Пошли. Меня услышали.
      Они направились дальше по вилявшему из стороны в сторону коридору, потом поднялись по скрипучей лестнице.
      — Вийон пришел в Бель-Гарде, — сказал Томас.
      — Слава Богу. Значит, двор может не беспокоиться.
      — Ничего еще не окончено. Сегодня вечером вопреки мнению Грандье Дензиль вышлет против них воинство. Вийона необходимо предупредить.
      Они подошли к двери, из-под которой выбивалась узенькая полоска жидкого дневного света. Прислушавшись, Томас выждал мгновение, а потом осторожно открыл дверь. Они оказались в парадной столовой, продолговатое помещение освещали косые лучи невысокого утреннего солнца, окна открывались в портик. Здесь все было в порядке, если не считать узкой полоски снега, налетевшего через неосторожно оставленное приоткрытым окно. Сцена странным образом напоминала картину какого-то живописца.
      Томас пересек комнату и еще шире открыл окно, вышел в портик. Каменный пол был покрыт льдом. Осторожно держась за ограду, Томас выглянул, чтобы увидеть перед собой дворцовые сады, осадную башню и поднимающийся надо всем бастион. К северу располагались земли, отведенные под парк, за галерейным крылом прятались Задние ворота. Беглецы находились на втором этаже, если считать от пола портика. Отступив от окна, Томас взялся за шнур тяжелых бархатных штор и сказал Авилеру:
      — Вы сумеете спуститься?
      — Конечно.
      Они начали срывать шторы, вытягивать намокшие заледеневшие шнуры, складывая их возле открытого окна.
      Авилер связал два шнура, опробовал и с уверенностью сказал:
      — Можно привязывать к столу. Он достаточно прочен и может выдержать дюжину мужчин, поэтому…
      — Этого не понадобится. Спускаетесь только вы. Я остаюсь здесь.
      — Что это значит?
      — Вам едва хватит времени, чтобы к вечеру по хорошему дню добраться отсюда пешком через весь город до Бель-Гарде. Я же попытаюсь остановить их здесь.
      — Как?
      — Пока не знаю! — рявкнул Томас. Он не хотел предоставлять Авилеру возможность отговорить его. С трудом овладев собой, он уже более спокойным тоном произнес: — Кроме Грандье, только Донтан может общаться с воинством. И если я сумею остановить его…
      — Это, конечно, было бы неоценимой помощью, но Вийона трудно застичь врасплох даже ночью. Генерал уже здесь, и это доказывает, что он знает обо всем и примет меры, предупреждающие опасность.
      — Ну а раз Равенна мертва, лишь вы один знаете, какую опасность представляет Дензиль. Даже если нападение на Вийона окажется неудачным, герцогу останется только съездить завтра в Бель-Гарде и попросить личной аудиенции у Роланда.
      Авилер медлил. Томас видел, как тот обдумывал эту мысль, и следствие явно не нравилось Верховному министру. Наконец Авилер взорвался:
      — Прямое убийство едва ли поможет Дензилю достичь поставленной цели.
      — Этого может и не потребоваться. Однако едва ли разумно предоставлять человеку, чуть не разрушившему весь город и претендующему на престол, свободный доступ к королевской особе.
      — Ну хорошо, хорошо. Я пойду. Но вы, по-моему, добьетесь только своей собственной смерти.
      — Возможно.
      Закончив связывать импровизированную веревку, они прикрепили ее к столу, и Томас рассказал Авилеру о маршруте, которым воспользовались они с Каде, — через канал и Задние ворота.
      Томас взялся за канат, и Авилер начал спускаться. Верховный министр исчез за балюстрадой, ограничившись коротким и негромким «желаю удачи». И Томас неожиданно порадовался этому, настолько неуместными, с его точки зрения, были бы в этот миг любые проявления сентиментальности. Когда Авилер достиг заснеженной земли и исчез среди разделявших сады стен и замерзших зеленых изгородей, Томас подтянул вверх веревку и запихнул ее в нижний ящик одного из буфетов. При удаче сорванные занавески могут принять за попытку ограбления. Закрыв окно, он осторожно вышел из комнаты.

      Роланд никак не мог унять дрожь. Он сидел возле огня в лишенной окон палате в глубине Бель-Гарде. Салон этот предназначался для увеселения, стены были обиты позолоченной тканью, над камином и на бордюрах располагались черные гротесковые фигурки на золотом поле. Беспокойный взгляд Роланда остановился на украшенной филигранью серебряной курильнице, которую он подарил Дензилю несколько месяцев назад. Сердце его смягчилось, и король подумал о том, насколько отдалился он от прочих придворных. У него не было ни советника, ни наперсника, никого, кроме Дензиля. Окружали его тоже по большей части люди кузена, своих он отдалил и не желал видеть.
      Лорд-генерал Вийон прибыл со своим войском не так уж давно: стены крохотной крепости буквально содрогались от приветственных воплей. После смерти Равенны их положение казалось безнадежным, теперь же впервые появились шансы на отмщение и победу. Роланд не менее прочих был рад избавлению, но при этом побаивался Вийона, зная, что генерал не слишком-то высоко ценит его. Кроме того, ему пришлось поприветствовать старого солдата известием о гибели вдовствующей королевы…
      Позади Роланда в центре комнаты Вийон, окруженный своими офицерами, плащи которых были еще мокры от тающего снега, беседовал с Ренье и лейтенантом гвардии, который привез Фалаису. Разговор шел живо, они то и дело тыкали в разложенные на круглом столе карты, обсуждая какой-то план. Роланд не испытывал желания присоединиться к совету. Все они, должно быть, считали его трусом или дураком — и были, похоже, правы.
      При звуке нового голоса Роланд поднял голову и увидел приведенную сюда Элейну. Подол ее юбки испачкался и порвался, свечи выхватывали из тьмы бледный овал лица. Ее сопровождал только альбонский рыцарь, стоявший рядом, словно возле какой-нибудь пленницы, и Роланд подумал, что Элейну, наверное, держали одну в холодной прихожей, где даже служанка не могла составить ей компанию. Подобное отношение напомнило ему о более тонких трюках Фулстана, когда его оставляли в одиночестве в совершенно пустой комнате обдумывать свою дальнейшую участь; проведя несколько часов в подобном заточении, он узнавал, что король покинул дворец и никакого наказания не будет. Сейчас на неопытную Элейну обрушились вопросы со всех сторон.
      — А почему никто из вас не позаботился о том, чтобы к ней приставили какую-нибудь даму? — нарушил ход допроса Роланд. Все повернулись к нему, и король прочитал в глазах недоумение — словно бы он вдруг сошел с ума или на лбу у него вырос рог. — Боже, да оставьте ее в покое. Все эти проклятые вопросы теперь бесполезны.
      — Вы правы, ваше величество, — ответил кто-то. Роланд ощутил на себе бесстрастный взгляд Вийона и отвел глаза. Элейна стояла, ежась, в середине холодной комнаты, и король пригласил ее к очагу. Она немедленно повиновалась… неловко, словно бы конечности ее оцепенели от холода, она подошла к королю и опустилась на широкий табурет возле его кресла. В ее присутствии Роланд почувствовал себя свободнее. По крайней мере она знала, что он не мог не исполнить приказа матери, и не считала его трусом. В башне его ждала смерть, потом фейри все равно захватили бы Бель-Гарде, и никто не смог бы сохранить свободу. Впрочем, самому Роланду казалось, что он не сумел бы переправить своего ребенка в безопасное место, себя самого обрекая на смерть. «Впрочем, я не знаю, как поступил бы: смерть нас ждет здесь, и ни сыновей, ни дочерей у меня нет и не будет…»
      Негромкий разговор продолжался, но совет как будто бы уже завершился. Роланд вглядывался в огонь, пытаясь не видеть больше ранившие его образы. Выслушав признание Фалаисы, он еще глубже погрузился в боль и отчаяние и не ощущал в себе силы изгнать их. Король услышал, как Ренье остановился позади его кресла, и произнес слова, которыми жил с того мгновения в башне:
      — Дензиль все объяснит. Должна же найтись какая-то причина.
      — Непременно, ваше величество, — отозвался негромкий голос. — Но если он задумал предать вас, тогда вся эта умелая ложь сразу обретет причину.
      Удивленный Роланд посмотрел вниз на Элейну, Ренье за его спиной охнул. Переведя взгляд на наставника, король увидел на лице того такое выражение, словно заговорила его любимая кошка. Однако Роланд знал, что мать его приближала к себе женщин достойных; наперсницы Равенны всегда занимали подобающее место в ее общении со двором.
      Ренье шагнул вперед, намереваясь взять Элейну за руку, однако раздраженный вмешательством Роланд остановил его. Королю нужно было с кем-то поговорить, а в покрасневших от слез глазах молодой женщины можно было прочесть что угодно, но только не лукавство.
      — Если Дензиль любил меня, то как мог предать? — спросил он. Король ощутил слезы в собственном голосе.
      — Если бы он любил вас, то не предал бы, — прошептала она.
      Роланд медлил. Он знал: если бы его мать только попросила, эта женщина спрыгнула бы с самой высокой башни во всем городе. Она поверила бы всякому слову Равенны. Но сейчас не покойная королева подсказывала своей наперснице эти слова. Если Элейна повторяла речи Равенны, то лишь потому, что верила в их правоту.
      — Мальчишками вы дружили, — настаивала Элейна. — Я это помню. Но разве он не переменился?
      Переменился ли он? Этот вопрос озадачил Роланда. Неужели дружеские подтрунивания превратились в насмешку? «Я знаю, в душе его есть жестокость. Боже, ему едва удавалось скрывать ее».
      — Это потому… — начал Роланд и осекся: «После того как я попытался умереть, он понял, насколько я в нем нуждаюсь, и счел меня романтичным и наивным; тут он и ощутил свое могущество». В душе короля шевельнулся гнев старый и выдохшийся. — Да, он переменился.
      Они посидели какое-то время молча, наконец за Элейной явилась одна из матрон, прежде прислуживавших Равенне. Девушка позволила увести себя, но без особой охоты: лишь однажды встревоженно обернулась к Роланду.
      Молодой король в одиночестве сидел перед очагом, вызывая в памяти Дензиля, выказанное им пренебрежение… мгновения, когда тщательно скрываемая зависть выныривала на поверхность. Но и без мягкого напоминания Элейны мысли его все возвращались на прежнюю проторенную дорожку. Как понять, в чем правда? Боже, если бы он только мог переговорить с ним!
      Холодный ветер рвал волосы, закрывал ими лицо, и Каде раздраженно тряхнула головой.
      — Ты готов?
      Янтарный эльф оперся на пику и свысока улыбнулся ей:
      — Если можешь, вспугни пташек, моя госпожа, и мы поохотимся на них.
      Вечерело, низкое небо казалось отшлифованным старинным щитом, крыши домов сплошь покрылись снегом и льдом. Каде оставила Боливера в Нокме помочь остальным упаковать все необходимое и провести их через кольцо в Чернот, второй заколдованный замок, принадлежащий ее матери. Она не была в нем уже много лет, и воинство вряд ли догадается искать ее там. Каде уже слабо помнила, как он выглядит, — только то, что старинный и большой замок весьма прозаическим образом укрыт в горах южной провинции Монбедро. От бишранцев его отделяли горы, слишком высокие и крутые, чтобы их можно было пересечь неподготовленному путнику. Там весна и осень были длиннее, там росли оливковые деревья. Просто рай, если подумать, стоя на снегу.
      Эльф из Двора Благого, светловолосый красавец в богатом вышитом плаще и дублете, казался нереальным в здешнем бело-сером мире.
      — Загоните их подальше, — велела Каде. — Я не хочу, чтобы они вернулись сюда. Слишком дорого придется платить за это.
      — С удовольствием, погоним до самых пределов земных. — Эльф поклонился ей и вдруг золотым соколом повис в небе над ее головой. Могучее движение крыльев унесло птицу в небо.
      Каде следила за ним до самых облаков, она не могла позволить себе ошибок и вовсе не была уверена в себе. Последние несколько лет она провела в праздности, пользуясь только тем, что как бы само собой получалось у нее из быстрой инстинктивной магии фейри, основанной на блеске чар и иллюзии. Но эта магия не способна была выстоять против надсадного людского колдовства, пользующегося столь скверным средством, как литеры забытого языка, какие-то древние руны, превосходящие всякое понимание. Магия фейри не позволяет сделать то, чего не умеешь. Волшебство, напротив, дает возможность достигнуть всего, но путем, сулящим чрезвычайные опасности. Обняв себя за плечи, Каде поежилась. Она не уделяла волшебству тех долгих часов, которых оно требовало. Ее старания давали весьма скромные результаты рядом с элегантной и вдохновенной работой таких мастеров, как Гален Дубелл и доктор Сюрьете. И оба они мертвы, мелькнула черная мысль, но я-то жива. Однако в конце концов сомнения рассеялись; она слишком часто выбирала легкий путь — и в чародействе, и в жизни.
      Каде знала, что после смерти отца ей следовало немедленно вернуться и уладить отношения с Роландом. Она могла бы и не задерживаться здесь надолго, зато результат мог быть совершенно иным. Если она теперь отправится к королю с рассказом о предательстве Дензиля, Роланд не поверит ей.
      Стеклянный шарик, выторгованный Каде у Титании, покоился в глубоком кармане пальто, и его тепло она ощущала даже сквозь все слои ткани. Боже, только бы он действительно был замкнут в себе, думала она. Я могу надеяться, что шарик этот не питается моей силой и властью и не производит эфирных возмущений, способных нарушить структуру заговоров. Каде отнюдь не была уверена в том, что ее действия и в самом деле увенчаются успехом. Она оплатила Нокмой помощь Двора Благого, который прогонит воинство из города, но для этого ей сначала придется поднять нежить из дворца.
      Услышав какой-то звук, доносящийся от края крыши, Каде увидела подглядывающего за ней крохотного эльфа с уродливой морщинистой физиономией и волосами василькового цвета. Тварь округлила узкие глаза, и Каде огрызнулась:
      — Проваливай. — Эльф исчез, и она потянулась, чтобы снять напряжение с рук. А потом без особого удивления заметила, что дрожит вовсе не от холода. «Получится», — сказала она себе. «Не выйдет, — отозвался тоненький голосок у нее в голове. — И ты скоро умрешь».
      Взяв щепотку гаскойского порошка, она натерла им глаза. Теперь, поглядев в сторону дворца, она могла видеть над его башнями корону, составленную из переливающихся красок; цвета соприкасались и сливались друг с другом. Высоко в воздухе над замком оставались щели между оберегами, они не могли собраться вместе. И чем выше они находились, тем медленнее перемещались. Ну, полетела, подумала Каде, поднимаясь в воздух.
      Теперь у нее были крылья, и незнакомый инстинкт всего за секунду научил ее пользоваться ими. Цвета переменились: расплывчатые далекие очертания сделались четкими и ясными. Зрение ее обрело невероятную зоркость: тени стали резкими и словно вычерченными, глаза замечали трепет занавески в разбитом окне, легкое движение в кроне зазеленевшего дерева дворцового сада — то, что она никогда не сумела бы различить человеческим оком.
      Каде поняла, что кружит над домом Верховного министра, и только потом сообразила, что летит. На мгновение мысль человека столкнулась с инстинктом сокола, она отчаянно забила крыльями и камнем рухнула вниз. Каде заставила себя сдаться, позволить незнакомым ощущениям завладеть собой, и крылья сами расположились под нужным углом: она вновь поймала ветер.
      Каде подумала, что, кажется, понимает, в чем дело. Следовало сохранять контроль над собой настолько, чтобы не забыть ни себя, ни свою цель полета, а в остальном сокол сам должен был править собственным телом. Она описала медленную дугу в сторону дворца, разглядывая под собой землю во всех недоступных простому глазу подробностях и стараясь не думать о том, что делают ее крылья.
      Каде приняла этот облик не случайно. Она знала, что сокол может пасть к земле с нескольких сотен футов, чтобы выхватить из травы мышь, и, несомненно, отменное зрение птицы вместе с гаскойским порошком позволит ей разыскать щель между ограждениями. Ну а проскочить между ними — дело несложное. В случае неудачи — не столь уж плохое времяпрепровождение для последнего часа жизни. Но выбор ее оказался даже лучше, чем она могла предположить. Теперь Каде видела ограждения как четко очерченные облачка, почти незаметно скользящие над стенами. Подумать только, всего мгновение назад серый цвет казался скучным, удивилась она. Кто бы мог подумать, что в одном тусклом цвете существует столько оттенков?
      Несколько могучих взмахов, и крылья унесли ее выше; Каде направилась в сторону дворца, вновь удивляясь силе и энергии, заключенным в столь крохотном теле. Она уже взлетела над оберегами и едва не оставила дворец позади, когда, очнувшись, повернула назад. Нечего удивляться тому, что люди-чародеи терялись, меняя облик. Не будь столь велика ставка, было бы так просто отдаться игре среди воздушных потоков и позабыть, кто она и откуда. Неужели именно это и погубило тех волшебников, которые пытались сменить людское обличье на звериное? Неужели они говорили себе: «Побуду таким еще хоть мгновение» — до тех пор, пока все слова не исчезли из памяти? Если бы только она могла позволить себе подобное самозабвение!
      Каде обнаружила брешь на самом верху — там, где ограждения сходились над дворцом. Дыра оказалась неровной — не более четырех футов в самом широком месте, к тому же она быстро затягивалась. Отдавшись соколиным инстинктам, подгоняемая страхом, она нырнула вниз. Каде забыла, как быстро способна теперь при желании двигаться, и, обнаружив себя под оберегами, отчаянно забила крыльями, чтобы затормозить перед несущейся на нее крутой крышей королевской башни.
      В восторге птица овладела полетом и скользнула в сторону, позволив течению ветра, огибавшему башню, унести ее к Северному бастиону. Пролетая сквозь обереги, она ничего не почувствовала. Теперь оставалось только победить бишранского ублюдка его же собственными картами.
      Любопытства ради Каде разок облетела Королевский бастион. На верхнем этаже под окнами были видны пятна сажи, оставшиеся от случайных пожаров в роковую ночь. А потом ее внимание привлекла радуга, лежавшая на темных черепицах многоскатной крыши. Она была весьма похожа на ограждение.
      Да и была им. Каде решила, что Грандье едва ли мог заняться оберегами, к тому же ограждение лежало на крыше, как брошенный шарф. Теряя высоту, Каде заложила еще один круг, чтобы повнимательнее разглядеть его. Это мог быть и Аблеон-Индис, тот самый оберег, с помощью которого она задержала воинство в Старом зале. Ее заклинание могло полностью вывести его из общей эфирной структуры, и он до сих пор пребывал здесь на крыше, вместо того чтобы парить в вышине со всеми прочими.
      Черный силуэт Каде заметила уголком глаза, и соколиное тело отреагировало на опасность прежде, чем ее сумел осознать человеческий разум.
      Это был черный спригган; кожистые крылья распростерлись над ней, когти уже рвали воздух. Каде нырнула вниз, оставляя восходящий поток, но тварь метнулась за ней, сильные крылья легко справлялись с виражом, расстояние сокращалось.
      Каде бросилась в сторону, нежить промахнулась, испустив яростный вопль. Отчаянно хлопая крыльями, Каде пыталась набрать высоту, чтобы воспользоваться ошибкой противника, а потом услышала, как его свирепый крик наполнился болью; рискнув посмотреть вниз, она увидела, что враг катится по крыше Королевского бастиона, а по кожистым крыльям и темному телу пробегают сполохи огня. Спригган упал прямо в Аблеон-Индис. «Итак, я права», подумала Каде с великим удовлетворением. Но без ключ-камня оберег значительно ослабел, иначе бы он сразу испепелил эту тварь. Итак, в ее распоряжении оказался один оберег, и следовало подумать, как лучше всего воспользоваться ограждением.
      Она повернула к Северному бастиону. Тут по спине резанули острые когти, удар отправил ее кувыркаться в воздухе. На нее вновь пикировал второй черный спригган, она отчаянно заметалась, пытаясь найти спасение. Стена Северного бастиона как будто бы закружилась, одновременно подвигаясь все ближе и ближе.
      Инстинкты, которым недавно сопротивлялась Каде всей своей силой, овладели ею, позволив выровнять полет и направить его к высившейся впереди плоской скале. Когда ее царапнули когти и за спиной дунули ветром крылья сприггана, наносящего свой последний удар, на какой-то миг она потерялась, пытаясь сообразить, что ей теперь нужно делать; мысли человека одолевали страх сокола, отчаянно стремившегося повернуть и броситься на сприггана в безнадежной атаке. Последним кусочком, оставшимся от нее самой, она дотянулась в памяти до затаившейся в ее перьях искорки света, которая в ином существовании была стеклянным шариком королевы фейри. Каде раздавила хрупкую сферу.
      И тут пальцы ее впились в щели между камнями, ботинки скользнули по карнизу. Спригган в смятении вскрикнул, внезапно оказавшись перед человеком, окруженным радугой рассеивающегося заклинания. Испугавшаяся тварь отлетела, и, уже рыдая от утомления, Каде приникла к камню и ударила по задвижке. Раз, другой — и ставни открылись… Каде свалилась на пол.
      Какое-то мгновение она, задыхаясь, полежала на холодном деревянном полу посреди пустой комнаты. А потом запустила руку в карман. Осколки стеклянного шарика Титании еще оставались теплыми, сила заклинания пока не оставила их. Ну ничего, во всяком случае, она не скоро соберется вновь прибегнуть к этому способу, подумала она, неловко садясь. Когти фейри разодрали ей пальто и оставили на спине две кровоточащие борозды. Рубашка и платье ее уцелели, но распахнулись, и она в растерянности принялась копаться в карманах, надеясь отыскать в них булавку, чтобы скрепить ткань. Тут Каде заметила, где именно оказалась: золоченые книжные шкафы вдоль стен, огромные окна, прекрасный резной стол для двоих, все еще загроможденный бумагами, две книги на нем и опрокинутая чернильница.
      В своем смятении Каде начисто забыла, в какую комнату ей надо попасть. Она намеревалась приблизиться осторожно и убедиться в том, что в комнатах никого нет. Ругая себя, она беспокойно поднялась, ожидая услышать чей-нибудь голос. «Глупая, глупая, теперь ты все погубила! Неужели он все еще пользуется этими комнатами? Неужели ты одолела все это лишь для того, чтобы сразу попасться?»
      Она оперлась рукой о стену, чтобы не подвели еще нетвердые ноги, и крадучись направилась к двери. Но и в следующей комнате — крохотной гостиной, где мебель завалена грудами книг, — было холодно и пусто. Каде пошла дальше, ощущая, что сердце ее начинает успокаиваться. Слышно было только завывание ветра… Темные покои не освещали ни свеча, ни очаг. Значит, этот лиходей Грандье не вернулся сюда.
      Вернувшись в кабинет, Каде приступила к лихорадочным поискам. Надо искать в самых простых местах. Это случилось, кажется, год назад, но в то утро, когда она беседовала с ним, оставаясь на подоконнике, он уже знал, что в одну из ночей впустит во дворец воинство. «Ведь предал тебя не Гален, — напомнила она себе, — а убийца Урбейн Грандье».
      Она подошла к столу и принялась открывать ящики, заметив листы, испещренные неразборчивыми вычислениями. На полках стояли «Алхимия и поиск чудесного» и «Черные ключи», не представлявшие для нее интереса.
      Каде отправилась по комнате, обследуя полки, перекладывая книги, заглядывая под подушки на креслах, а потом обратилась к стоявшему на полу кожаному сундуку. Книги, наваленные поверх него, не обнаруживали столь толстого слоя пыли, как было во всей комнате; кроме того, Каде помнила, что в момент ее появления здесь Дубелл — то есть Грандье — только что прятал туда какой-то предмет.
      Каде опустилась на колени возле сундука и сняла книги с крышки. Сундук даже не был заперт. Она открыла его и разочарованным взглядом окинула аккуратно сложенные простые фланелевые одеяла.
      Потом она сняла верхний слой. Камень лежал под ним на ткани — взятый с берегов какого-нибудь горного ручья, голый, сглаженный и скругленный водой… небольшой камешек, помещающийся в ее сложенных вместе ладонях. Ныне ключ-камень был тих и безмолвен. Каде покрутила его, дивясь знакам, литерам и формулам, врезанным в поверхность. Начальные буквы были на взгляд достаточно крупными; далее, огибая камень, они уменьшались в размере… явно как венец. Выполненные не одной рукой литеры мельчали настолько, что выгравировать их можно было лишь резцом ювелира. Последние были едва различимы глазом. Каде заморгала, голова ее шла кругом. Смысл этих формул она могла проследить только на лицевой стороне камня и то не до конца.
      «Ну, — сказала себе Каде, перебрасывая камень из ладони в ладонь. Итак, я нашла его. Теперь остается отыскать Томаса и вернуть камень на свое место в подвале».
      Каде опустила камень в сумочку, которую прихватила с собой, надежно пристроила ее на теле, а потом на цыпочках направилась к выходу из апартаментов.
      Мгновение она подождала возле тяжелой деревянной двери и, не услышав никаких подозрительных звуков, осторожно открыла ее. В следующей комнате было темно, однако иного она не ожидала. Пахло сырой затхлостью, откуда-то издали, едва различимый в морозном воздухе, доносился запах смерти.
      Каде помедлила, положив руку на косяк двери. Сердце бухало внутри, словно кувалда.
      Если черный спригган снаружи караулил окно, значит, должна быть охрана и изнутри.
      Тремя легкими прыжками она пересекла прихожую, очутившись возле противоположной двери. Пусть этот страж сам следует за ней. Ключ-камень в ее руках, и она способна сейчас сделать все что угодно.
      Вперед уходила анфилада комнат, наполненных растворяющимися в тенях безмолвными силуэтами.
      Каде скользнула через первую комнату, спина ее покрылась холодным потом, ключ-камень всем своим уже ставшим привычным весом толкался ей в ногу. Во второй комнате она остановилась. Холод сделался каким-то иным. Каде ощущала, как он обволакивает ее, словно туман, прилипая к лицу, волосам и одежде.
      Тут что-то есть. Каде прикоснулась к стене, проверяя, не потеряла ли ориентацию; напрягая во тьме зрение, извлекла из ножен бронзовый клинок и ощутила легкое движение, не понимая, видит ли его глазами или каким-то внутренним зрением.
      Каде отступила к стене. Неизвестный страж сейчас нападет на нее, и ни к чему предоставлять ему преимущество, с визгом выбегая из комнаты.
      Шепоток едва не заставил ее выпрыгнуть из кожи. Голос доносился с противоположной стороны комнаты, и Каде покрепче перехватила клинок. Негромкие и шелестящие фразы ей не удалось разделить на слова.
      Каде помедлила, понимая, что теряет драгоценное время. Пот студил ее лоб, она не знала, сердиться ей или гневаться, пытаться ли ей пробраться мимо или отступить. Быть может, этого и добивался страж, ему нужно было удержать ее здесь, пока во дворце что-то происходит…
      Голос звучал громче и, хотя она все еще не могла разобрать слова, становился знакомым… трепетал на грани воспоминания, буквально в каком-то волоске от узнавания.
      Тут она вспомнила, что «Черные ключи» содержали наставления по некромантии.
      Голос ее отца произнес:
      — Ну, сучонка, а теперь скажи мне, почему твоя шлюха-мать подбросила тебя? Или она оставила тебя здесь, чтобы меня бесить?
      Каде не помнила, как побежала. Она не помнила ничего, пока не захлопнула за собой дверь в кабинет Грандье и спиной не припала к ней. Колени саднило, одна из перчаток оказалась разодранной, ожог на руке кровоточил.
      Каде отправилась к столу, отыскала книгу по некромантии и бросила в окно. Посыпалось со звоном стекло, томик исчез за подоконником. Она впервые в своей жизни неуважительно отнеслась к книге. Ну и ладно, так нужно для дела.
      Она принялась расхаживать по комнате — жидкий пламень страха и гнева растекался по ее жилам и не давал остановиться. Каде бросила на пол астролябию, перевернула глобус, ткнула пальцем в открытую рану и только потом смогла сдержать рыдания и привести свои мысли в порядок. Тут она призвала всех языческих духов обрушить свои проклятия на Грандье и обратилась к Господу Богу, дабы и он поразил чародея своим гневом.
      Наконец Каде остановилась посреди комнаты, стиснула руки и принялась думать. Это было испытание, обман… вызов. Грандье предполагал, что она не выдержит всего. Интересно, приставил ли он призрак отца к этим самым дверям или же пустил скитаться по дворцу, чтобы она привлекла его к себе, если сумеет оказаться внутри?
      Последнее более походило на истину. Но тогда… тогда призрак может войти и сюда. Каде в одно мгновение вспрыгнула на подоконник, потом перешла на высокий карниз. Черного сприггана нигде не было видно, хотя он, конечно же, мог появиться в любой момент; в таком случае ей будет трудно защитить себя.
      Холодный ветер налетал на нее, мешая вздохнуть. Каде шла по карнизу, перехватывая руками щели между камнями. Она забыла вновь заколоть пальто, и холодный воздух тек вдоль позвоночника. Теперь ей нужно было каким-то образом пересечь осадную стену и добраться до Старого Дворца. Можно ли сделать это, оставаясь снаружи? Еще несколько трудных десятков футов доказали Каде, что она не сумеет осилить этот путь, не разбившись насмерть. Придется войти в Северный бастион и направиться по верху стены.
      Наконец Каде почувствовала, что не может более переносить холод. Добравшись до череды окон, одно из которых она сумела отворить, Каде буквально сползла на пол небольшой спальни. Сев на затвердевшем от мороза ковре, она вдруг вздрогнула, поняв, что даже не удосужилась проверить, есть ли кто-нибудь в комнате. Она могла ввалиться прямо в стоянку спригганов или же в отряд альсенцев.
      Каде спрятала лицо в ладонях. «Он заставил тебя бежать. Ты вновь помогаешь ему», — досадовала Каде.
      Спустя мгновение она поднялась и, миновав дверь, отправилась в следующую комнату, оказавшуюся весьма нарядной гостиной, отделанной в золотых и розовых тонах. Каде не знала, кому могут принадлежать эти апартаменты и где именно она находится; ей было понятно только, что она оказалась в угловом помещении. Следовало найти лестницу, по которой можно подняться на осадную стену. Свет, проникавший в окна спальни, не мог прогнать засевшие по углам тени. В следующей комнате будет стоять угольный мрак.
      Каде покопалась в карманах и отыскала кресало. Надо зажечь одну из свечей и прихватить ее с собой. Это нужно сделать сейчас, если она не хочет тыкаться носом в стенки и наступать на боглей. Трусиха, выругала она себя, возясь с кресалом. Проклятая трусиха.
      Огонь не разгорался, Каде извлекла свечу из лампы и уселась на пол, чтобы попытаться разжечь ее заклинанием. Сердце отчаянно колотилось, отвлекая ее, однако наконец фитиль засветился слабым колдовским огоньком. К уже начинал обретать желтый оттенок истинного пламени, когда вдруг погас, словно под чьими-то невидимыми пальцами.
      — Что такое? — громко произнесла она, взглянув вверх.
      Оно было в комнате и глядело из самого темного угла. Каде видела привидение внутренним оком собственного волшебства. Кожа ее буквально заледенела, холодный пот затуманил глаза. Тут оно прошептало:
      — Я могу убить тебя сегодня, могу завтра, и никто не заметит этого. Быть может, так я и поступлю…
      Каде пролетела через спальню, захлопнув за собой дверь, вскочив на подоконник, застыла в позе птички, готовой вспорхнуть, и только тогда наконец перевела дух. Она заставила себя остановиться, прикоснувшись к холодному металлу и пытаясь размышлять. Можно было выйти и опять войти через другое окно, но тогда привидение увяжется за ней, ведь оно так быстро отыскало ее. Как тогда сможет она найти Томаса, если этот ужас будет таскаться за ней и леденить кровь?
      Что, если оно должно отыскать и Томаса, раз он помог Равенне убить Фулстана? Однако если при жизни старый король никакого впечатления не мог произвести на Томаса, едва ли капитан гвардейцев убоится Фулстана после смерти. Томас и Равенна избавились от него, как от бешеного пса — без капли сожаления. Каде кивнула самой себе.
      Вот и ответ.
      Она не может позволить старому мерзавцу вмешиваться в ее жизнь. И не позволит помешать ей найти Томаса.
      Каде соскочила с подоконника и по холодному полу пересекла комнату. Ноги ее тряслись, ладонь на дверной ручке дрожала. Пусть так. Она может трястись, кричать, плакать, но только не бежать. Здесь ее никто не увидит.
      За дверью бормотал голос. Каде открыла и остановилась.
      Свет из-за спины не мог проникнуть в комнату, его словно останавливала стена мрака. Голос возвысился и окреп, слова тьмы складывались в памятные жуткие кошмары. «Ах ты, проклятая сучонка… наказание, посланное мне Богом за грехи».
      Надо любым способом прекратить это. Она сказала:
      — Ты — ничто.
      Никакого эффекта. Голос сделался еще громче.
      — Или ты думаешь, что твой напыщенный младший братец сможет помочь тебе? Он сам убьет тебя, если я прикажу.
      «Это Роланд выполнит твой приказ? Ну, уж это слишком…»
      — Зачем же лгать? — спросила она. — Он ненавидит тебя еще сильнее, чем я.
      И вдруг оказалось, что слова — это всего только слова. Они ранили, но не потому, что ими выражалась истина. Это были те же слова, которыми Фулстан разил ее, но теперь она выросла и более не верила в них. Быть может, ей и не следовало возвращаться в город, в котором она родилась, чтобы встретиться со своим братом. Скорее, она должна была предстать именно перед тем, что сейчас было рядом. Голос Каде обрел силу, она закричала:
      — Ты — ничто! Гален Дубелл был для меня больше отцом, чем ты. — Каде завопила, забыв про необходимость скрываться, перекрыв замогильный голос: Ты ничего не значил для мамы! Ты ничто и для меня! Равенна убила тебя потому, что ты встал на ее пути. Она не могла более терпеть твоей глупости. Теперь королем стал Роланд, который проклинает память о тебе, признает он это или нет. Ты — ничто и никогда не был чем-то иным!
      И с этими словами она шагнула вперед — не побежала наугад во мраке, а шагнула и шла до тех пор, пока не стукнулась подбородком о спинку кресла. Ругнувшись от боли, Каде направилась к противоположной двери, открыла ее и ввалилась в соседнюю комнату.
      Следующая дверь уводила на лестницу. Откуда-то сверху ее освещал неяркий огонек. Молчание было полнейшим.
      Оглянувшись, Каде увидела за собой в спальне серый дневной свет через открытую дверь гостиной. Теперь это была просто комната, утопающая в полумраке, ничуть не более холодная, чем лестница.
      — И не возвращайся, — буркнула Каде, прислонясь к двери.
      Тут она услышала тяжелые шаги наверху и торопливо направилась вниз по лестнице. Если в бастионе кто-нибудь есть, ее идиотские вопли мгновенно привлекут самое пристальное внимание.
      В предстоящий час Грандье, воинство или Дензиль могут убить ее. Но Каде за всю жизнь не ощущала себя более свободной и сильной.

      Где-то внизу, в коридоре, что-то звякнуло, будто бы полый металл ударился о камень, и Томас замер на краю щели в полу, задумчиво поглаживая рукоятку рапиры. Он видел, как Донтан начал спускаться вниз по Лестнице Собраний, и рискнул — опережая его, направился в нижние коридоры, чтобы перехватить молодого чародея.
      Тот широкий проход, которым Грандье вел его вчера вниз, оставался единственным путем в подвал, где засел Двор Неблагий. Пробравшись вверх по трещине, Томас оказался в новом узком коридоре, также обрушившемся в конце. Проход этот вывел его в такие же заброшенные комнаты и на ставшую теперь шаткой лестницу, по которой можно было подняться на верхний этаж.
      Лестничная шахта освещалась сумеречным светом, слегка разгонявшим мрак. Неслышными движениями Томас приблизился к краю пролома и замер, прислушиваясь к негромкому шороху внизу, постепенно превращающемуся в шаги по крайней мере двоих мужчин. Наконец внизу появился Донтан, за которым, не проявляя особой прыти, следовали два альсенца. Томас сразу ощутил прилив облегчения и напряженности одновременно: до этих пор он не был уверен в том, что ему действительно представится шанс. Донтан мог прихватить с собой и целый отряд в двадцать человек, однако необходимость скрывать свои действия от Грандье перевесила осторожность. Томас тихо ступил на уцелевшую балку, наполовину прикрывавшую брешь, а потом прыгнул на спину солдата, весом своим бросив альсенца на каменный пол. Скатившись с обмякшего противника, Томас поднялся у противоположной стены, вовремя отразив размашистый удар второго солдата. Отбив еще один отчаянный замах, Томас сделал выпад и пронзил клинком шею противника. Зажимая рану и задыхаясь, солдат привалился к стене и сполз по ней вниз.
      Донтан уже повернулся, выхватив шпагу из ножен. И тут только узнал Томаса, от неожиданности округлив глаза.
      — Ты все еще здесь…
      Томас шагнул навстречу ему, изображая непринужденность. Едва ли он успеет догнать Донтана, если чародей бросится к подвалу.
      — Боишься Вийона? Значит, события идут не по твоему плану?
      Он заметил, как на застывшем лице Донтана промелькнуло воспоминание о том, где именно он произносил эти слова, и о том, что еще было тогда сказано.
      — Итак, это был ты, а я уже было решил, что мальчишке приснилось, когда он сказал мне, что под полом кто-то есть.
      Волшебник рванулся вперед. Томас поднял шпагу, чтобы отбить удар, но заметил голубые огоньки чар, пробегавшие по клинку Донтана. И вместо того чтобы сомкнуть оружие, постарался уклониться и отвести смертельно опасный клинок. Однако соприкосновение все равно отдалось искрами боли, пронзившими всю его руку.
      Донтан расхохотался, но на лице его выступил пот, и чародей занял оборонительное положение, не рискуя нападать сразу. Томас припал к стене. «Проклятие, — промелькнуло у него в голове. — Эта штука вполне могла прикончить меня». Чародейский удар ослабел, путешествуя вдоль длинного клинка шпаги. Приняв всю эту силу на короткий кинжал, он уже лишился бы возможности пользоваться левой рукой. Глупо забывать о том, что этот молодец может колдовским образом защитить себя от нападения. Но Донтан наблюдал схватку у дома Авилера и знал, что ему не тягаться с Томасом в фехтовании… Капитан гвардейцев уже видел страх, овладевший противником. Томас оттолкнулся от стены.
      — Надеюсь, в твоем арсенале найдется и что-то еще, — произнес он негромко. — Одного такого фокуса мало. — И шагнул в сторону, пытаясь отрезать Донтана от погреба.
      Чародей отступал, не давая Томасу достичь желаемого. Томас сделал выпад и, подняв острие шпаги, прошел под защитой Донтана, ударив чародея в другое плечо. Тот закричал от боли, и, описав широкую дугу, клинок его плашмя попал Томасу по руке. Пламя чар, окутывавших оружие, отбросило Томаса назад. Донтан оступился и выронил шпагу. Потом, прижимая руку к раненому плечу, повернулся и бросился по коридору.
      Ругаясь от боли, проклиная совершенно онемевшие пальцы, едва удерживая шпагу, Томас припустил следом за ним.
      За углом открылась брешь в стене погреба. Неземное свечение воинства померкло, и старинное подземелье затопила тьма. На улице только смеркалось, и Дикая Охота должна была еще отдыхать, но Донтан уже спускался по лестнице, явно намереваясь разбудить армию тьмы.
      Томас бросился следом за ним. Зажимавший рану в плече чародей двигался теперь помедленнее. Когда Томас выскочил на лестничную площадку, Донтан замахнулся кулаком, и они схватились; чародей не позволял Томасу прибегнуть к услугам правой руки, и гвардеец подтолкнул Донтана к краю… Тут камень под его сапогом подался, и оба полетели вниз.
      Каде сумела обнаружить в воздухе достаточно блеска, чтобы отвлечь от себя человеческий взгляд, и без всяких препон миновала холодные темные залы Старого Дворца. И теперь она крючилась в благословенном мраке под одной из лестниц, наблюдая за суетящимися вокруг альсенскими солдатами. Почти все были с лампами и переговаривались друг с другом. Они обсыпали проклятыми железными опилками все пространство возле дверей на третьем и четвертом этажах, где расположились их основные силы. Там, должно быть, и держали Томаса, однако попасть туда было сложно, так как обманчивый блеск, защищавший Каде, должен был рассеяться в темном помещении среди столь многих людей и огней.
      Разрываемая желанием немедленно отыскать Томаса и продолжить свой путь к месту, где надлежит оставить ключ-камень, Каде грызла ноготь большого пальца и пыталась мыслить рационально.
      Заклинания могли обеспокоить или Грандье, или воинство, хотя эфир и без того уже достаточно возмущен, но Каде не хотела растревожить его еще больше и тем самым выдать свое присутствие. Она просто не могла дать себя поймать прежде, чем хотя бы вернет на место ключ-камень и изгонит воинство из дворца, возле которого силы тьмы караулил Двор Благий.
      Вниз по лестнице сбежал мальчишка-паж в дублете с прорезями, он остановился в нескольких шагах от ее укрытия. Положив небольшую ладошку на столб, он следил за лихорадочной деятельностью своих собратьев.
      Каде подобралась. Ей нужна была информация. И теперь перед ней оказался подходящий объект для того, чтобы силой извлечь ее.
      Площадка на мгновение почти опустела, Каде дождалась, пока последний солдат исчезнет под аркой и свернет в комнату, а потом метнулась вперед.
      Захватив шею мальчишки крепкой рукой, Каде утащила его в тень под лестницей. Задушенный вопль так и не родился — Каде подставила ему под подбородок бронзовый клинок и прошипела:
      — Ну-ка, молчи. — Утянув его еще глубже, она спросила: — Отвечай тихо. У Грандье есть пленник, капитан гвардии королевы. Где он?
      Каде ослабила хватку, чтобы мальчишка сумел ответить. Тот потянул воздух и хотел завопить, но Каде царапнула бронзой по коже так, что выступила кровь. Спустя мгновение мальчишка выдавил:
      — Пленники бежали.
      Ну, везет, в раздражении решила Каде. Как же теперь искать его?
      — Когда это случилось?
      — Сегодня утром, днем… я не знаю точное время… — Голос набирал силу, и Каде вновь прикосновением ножа напомнила своему пленнику о необходимости соблюдать тишину.
      Словом, нельзя было понять, оставил ли Томас дворец или еще находится в нем. Каде решила вернуть на место ключ-камень, а потом уже поступать по обстановке.
      Паж дрожал под ее рукой, но Каде чуяла, что он в гневе и способен наброситься на нее, как только очутится на свободе, не предаваясь более разумной реакции — бегству, сопровождаемому криками о помощи. Она оттолкнула его и, когда паж повернулся к ней, швырнула ему в глаза горсть блесток. Мальчишка охнул и переступил на месте, глаза его, казалось, превратились в одни зрачки. Она прошептала:
      — Тебе приснился сон, и нагромождение образов смутило тебя.
      Паж еще смотрел перед собой, когда Каде, обогнув его, направилась вниз по лестнице. Теперь смятения его хватит, чтобы она успела справиться со своим делом. Во всяком случае, чтобы вернуть на место ключ-камень, требовалось лишь несколько мгновений.
      Томас лежал лицом вниз, шершавый камень холодил щеку. Чуть приподнявшись, он тряхнул головой, чересчур ошеломленный падением, чтобы думать, и немедленно ощутил боль, пожалуй, от тысячи новых ушибов. Тут начала возвращаться память. Он упал с последнего пролета лестницы.
      Перекатившись, Томас сел. Шпага оказалась у него под рукой; должно быть, инстинкты бойца не позволили ему выпустить оружие буквально до последнего мгновения — пока он не ударился об пол. Шагах в десяти от него лежал распростертый бездыханный Донтан.
      Возле них пошевеливалось воинство.
      Поглядев назад, на лестницу, Томас увидел на площадке только что приземлившегося крылатого фейри с зализанной узкой мордой на тощих плечах, уставившегося на них сверху горящими красными зенками.
      Сразу стало светлее: призрачные огоньки побежали вверх по стенам. Нечисть выныривала отовсюду: из-под груды обшарпанных досок и мусора; казалось, восставала из самой земли. Общим в фейри было уродство; впрочем, среди них, пожалуй, не нашлось бы и двух похожих, все было разным: черепа и морды, частоколы зубов и длинные когтистые лапы, крысиные кожистые хвосты и перепончатые голые крылья. Одна из колонн как будто бы обросла бурой шерстью со светлыми пятнами, и он не сразу сообразил, что ее облепили спригганы. Вокруг разило, как со дна гнилого болота, а мерзкие твари все выныривали из своих укрытий.
      Привлеченные запахом крови, распространявшейся от волшебника, откуда-то сверху соскочили три богля. Томас принялся искать взглядом укрытие или что-нибудь, способное послужить оружием, и заметил справа от себя длинную груду ломаных досок, в которые превратилась старинная осадная башня. Опоры и платформы ее были сделаны из деревянных брусьев, однако выдвижные трапы, поддерживающие их цепи и навесы, защищавшие воинов, делались из железа, и фейри к обломкам не приближались. Пока нежить пялилась на зашевелившегося Донтана, Томас схватил шпагу и бросился в сторону башни. И устроился возле нее, припав спиной к проржавевшей железной пластине, которую поддерживали обломки дерева.
      Пока фейри собирались и неразборчивый их говорок, сопровождаемый рыком, становился все громче, Томас начал подбирать разбросанные под рукой железные болты, гвозди и успел сложить их в удобную грудку. В основном нежить, привлеченная запахом крови и, возможно, чарами молодого волшебника, грудилась возле Донтана, однако один небольшой эльф с всклокоченными волосами и в огнистых чешуях пополз к Томасу. Тот дождался, когда тварь окажется достаточно близко, и оттолкнул нежить кончиком шпаги.
      Оказавшееся почти невесомым создание отлетело футов на двадцать и, как мяч, запрыгало по камням. Подскочив вверх, оно завопило:
      — Эй, он увидел меня!
      Дьявольщина. Теперь они скроются, подумал Томас. Зная о том, что он может видеть сквозь блестки, воинство действительно надумает укрыться от него. Идиот. Он уже второй раз выдал себя подобным образом.
      Но Донтан вновь шевельнулся, и этим отвлек фейри. Волшебник перекатился на живот, застонал, и твари начали собираться вокруг него. Образовав дружную стайку, иссохшие карги, в которых уже не осталось почти ничего женственного, трясли растрепанными жидкими космами, липнувшими к черепам и коже, отливавшей трупной зеленью, осмеивая все попытки Донтана встать.
      Чародей, шатаясь, поднялся и огляделся, понимая, что попал в ловушку. Шпагу он потерял наверху в коридоре, и, судя по тому как кровь отхлынула от его лица, Донтан вполне понимал всю меру опасности, однако с удивившей Томаса отвагой молодой волшебник прохрипел:
      — Послушайте! Мы собрали для вас много смертных.
      Упрямый ублюдок все еще пытался отправить их против Вийона. Томас понимал, что даже в лучшем случае почти не имеет шансов разделаться с Донтаном. И все же надо было пытаться. Он собрался, чтобы сделать свой ход.
      Сборище фейри внимало волшебнику или хотя бы просто не нападало на него. Донтан осторожно огляделся, облизнул губы и сказал:
      — Это армия, она за городскими воротами.
      Под потолком поднялся визг, в котором утонул голос Донтана. Томас взглянул наверх — на нескольких фейри, с шумом и грохотом посыпавшихся из вентиляционных шахт. Они планировали и кружили, приближаясь к земле, один хлопнулся об пол в противоположном конце со звуком, позволявшим надеяться на фатальный исход. Их сопровождал запах горелого мяса и торфяного мха.
      Один из паривших легко опустился на пол и направился к Донтану. Тело крылатого создания напоминало человеческое, но на этом сходство кончалось. На его черной грубой шкуре багровели кровавые раны, которые Томас увидел, когда нежить оказалась поближе.
      Тварь приближалась к Донтану, и навстречу ей из толпы выскочил плоскоголовый невысокий молодец, в чьих руках и ногах явно было слишком много суставов. Маленький фейри заскакал вокруг, высоко беря писклявым, но разборчивым голосом:
      — Он здесь, нам сказали! Человеческий волшебник! Он здесь!
      Какой-то момент проследив за этим представлением, рослый фейри шлепком отбросил плоскоголового со своего пути.
      Донтан сделал несколько шагов вперед на нетвердых ногах. Подойдя к нему, фейри хриплым голосом проквакал, поглядев сверху вниз:
      — Ты не узнаешь меня? А должен бы. Я Эвадн.
      — Но… — Донтан посмотрел на рослого собеседника со страхом в глазах. — Мне говорили, что ты не вернулся, когда в башне произошел взрыв…
      — Да, я видел взрыв… изнутри. И лишь только теперь вернулся назад вместе с этими — нам пришлось долго собирать свои тела. — Шипение превратилось в крик: — Твой господин послал меня на смерть, лживый и глупый человечишка!
      — Нет, он не мог этого сделать, он знал, что Дензиль хочет пленить короля… — сказал Донтан отступая. Осознав, что прочие черные эльфы приближаются к нему, он остановился в смятении.
      Теперь он понял, подумал Томас. Грандье не доверял им: ни Донтану, ни Дензилю.
      Эвадн шагнул поближе к волшебнику, и Донтан молящим голосом попросил:
      — Подожди…
      Горящие на мертвецком лице глаза князя фейри остановились на волшебнике. Остальные умолкли в ожидании. Донтан медлил, а потом в отчаянии произнес:
      — Я не знал…
      — Ты признаешься, — огрызнулся Эвадн, и Донтан хлопнул в ладоши, что-то выкрикнув. Магическое голубое свечение окружило его голову, когда Эвадн устремился вперед.
      Длинная когтистая лапа зацепила дублет чародея и швырнула его на пол. Томас вздрогнул, услышав явный хруст переламывающихся костей. Дернувшись раз-другой, Донтан застыл, как брошенная марионетка.
      Эвадн с удовлетворением воззрился на простертое тело, а потом медленно поднял голову. «Теперь моя очередь», — решил Томас, покрепче сжимая эфес. Пылающие глаза Эвадна отыскали его, и фейри ухмыльнулся:
      — Ты тоже человек, но видишь сквозь блестки. Почему так?
      — Важно ли это? — ответил Томас; услышав, как за его спиной кто-то заходит за груду обломков, он подобрал с пола горсть железных опилок.
      — Быть может, и нет, — отвечал Эвадн, приближаясь к нему.
      Темные фейри собирались опять, привлеченные новым поводом для потехи. Да, весьма неприятная перспектива, подумал Томас. И тут в груду гнилой древесины над его головой что-то ударило. Чтобы вся тяжесть не обрушилась на него, Томас кувырнулся вперед и очутился прямо посреди фейри. Метнув в ближайших горсть железок, он на миг сумел расчистить себе дорожку и даже сделал почти десять шагов к лестнице, когда стая боглей перекрыла ему путь. Остальные обступили его, и Томас круговыми движениями шпаги отпугнул их.
      Тут на него бросился какой-то приземистый тролль, и Томас не раздумывая ответил выпадом. Нежить навалилась на шпагу, выбив оружие из руки. Томаса ударили сзади, он пошатнулся, остановился и повернулся, чтобы встретить смерть лицом…
      Появившись наверху лестницы, Каде как раз успела увидеть, как обожженный фейри убил Донтана. Эвадна она узнала, лишь когда тот заговорил, и вид князя Двора Неблагого озадачил ее. Что это с ним? Вероятно, боль была не менее жутка, чем его новое обличье. Тут она заметила Томаса у разрушенной осадной башни и шагнула к ступеням, готовая броситься вниз. Но сразу осадила себя, упершись в стенку рукой, и решила хорошенько подумать. На этот раз она не может позволить себе ошибиться. Перед ней воинство во всей своей мощи, и схватку не на жизнь, а на смерть она просто не в состоянии выиграть.
      Каде встала на колени на холодном полу, оторвала от юбки полоску ткани и вытряхнула горстку золы, которую выгребла из какого-то камина. А мысли бились в голове: «Мне нужно немного времени, совсем немного, постарайся только, чтобы тебя не убили». Она уже зажгла свечу, прежде чем спуститься сюда, полагая, что в погребе будет темно, и это помогло ей сэкономить драгоценное время. Капая воском на ткань и пепел, она прошептала могущественные слова, обращаясь к Аблеон-Индису и моля выслушать ее.
      Завершив заклинание, Каде помедлила в нерешительности. Если Аблеон-Индис успел отодвинуться или рассеяться… Но на размышления больше не было времени. Каде вскочила на ноги и вылетела на лестницу, крича во все горло:
      — Эвадн!
      Общее внимание обратилось к ней; все голоса воинства прекратили пение и вой и нацелили на нее свои зенки. Им удалось отогнать Томаса от укрытия и окружить его, однако же он все еще стоял на ногах. Вместе со всеми прочими он глазел на нее, но Каде, закусив губу, старалась смотреть в сторону. Если Эвадн заподозрит, что она стремится помочь Томасу, все погибло и оба они покойники. Она спустилась до первой площадки, и сидевший там крупный крылатый фейри подозрительно отодвинулся от нее и уставился, склонив узкую голову. Не обращая внимания на соседа, она вслушивалась в слова Эвадна:
      — Что ты делаешь здесь, сестрица? Или решилась примкнуть к нам?
      — Я… — запнулась Каде, не зная, насколько очевидно для всех, что ей нечего сказать. Вдохновение пришло сразу, и Каде нашлась: — Я проиграла Нокму Титании и нуждаюсь в твоей помощи, чтобы вернуть ее. — Она опустилась на последние ступеньки, держа позади себя лоскут, преображенный заклинанием. Тварь, что сидела на лестнице, могла видеть его, но с чего было ей заподозрить, что это не просто грязная тряпка?
      Эвадн вновь повернулся к Томасу и спросил:
      — Ты сделала такое не из-за этого человека, надеюсь?
      — Ну что ты. — В голосе Каде слышалось недоумение. Сердце ее теперь колотилось не столь отчаянно, поэтому и думать теперь ей было легче.
      — А мне говорили иначе, — лукавым голосом ответил князь фейри.
      — Кто это говорил? — допустила такую возможность Каде. — Грандье? Или, быть может, Донтан? — Эвадн медлил, глаза его ярко горели во мраке подземелья, в надменности его уже слышались нотки сомнения. — И ты думаешь, что это единственная ложь среди всего, что они наговорили тебе? наскакивала Каде.
      — Я думаю, что это не единственная ложь, которую я слышу из твоих уст.
      Она уже спустилась в самый низ. «Где же эта пакостная штуковина?» подумала Каде. Пот с ее рук уже пропитывал полоску ткани. Почему ничего не происходит? Теперь придется еще приблизиться к Эвадну.
      «Но ты ведь не ждешь от меня ничего иного. Я не отрицаю этого. И не я посылала тебя на смерть лживыми обещаниями! Однако сейчас уничтожу, если это проклятое ограждение явится вовремя».
      Позади нее послышались предсмертные вопли фейри, охранявшего лестницу. Каде обернулась, изображая такое же удивление, какое испытывали все прочие: крылатый эльф пытался взлететь в воздух, но плоть его таяла подобно расплавленному воску.
      Наконец-то явился Аблеон-Индис.
      Теперь ограждение стало много слабее, чем прежде, и Каде подумала, что сумеет своим заклинанием задержать его в подземелье на несколько мгновений дольше. Воинство с визгом бросилось врассыпную, завидев приземлившийся рядом с ним оберег.
      Биения крыльев слились в порыв горячего ветра, и Каде, уступая напору, отшатнулась, осев возле ступенек. Ближайшая к ней ватага боглей вспыхнула ярким пламенем, рев воинства, в котором слышались растерянность и страх, оглушал. Каде обхватила голову руками. Фейри тоже вспомнили битву в Старом Дворце и то, что она там совершила. Эвадн бросился было к ней, рот его исторгал безмолвный вопль, однако поток бегущих унес и его.
      Каде мгновенно поднялась и бросилась в хаос.
      Томас воспользовался общим смятением, чтобы снять шпагу с туши отобравшего ее тролля. Каде оказалась рядом, и он оглянулся на ее голос. Она крикнула:
      — С тобой все в порядке?
      — Даже лучше, — ответил он. Одна из летучих тварей с воем пролетела у них над головами, и, обхватив Каде за плечи, Томас привлек ее к себе.
      Каде не могла умолкнуть:
      — А знаешь, я отыскала его! Погляди — это ключ-камень. — Она попыталась развернуть сверток, скрывавший круглый голыш, покрытый тонкой резьбой. — Он оказался здесь, прямо в комнате колдуна.
      «Боже, теперь у нас появился шанс», — подумал Томас. Он видел, как Эвадн пробивается сквозь толпу поглощенных смятением фейри, направляясь к ним.
      — Я отвлеку его, — сказал он, — а ты верни камень на место.
      Каде непреклонно мотнула головой.
      — Нет, это придется сделать тебе. Ты не сможешь удержать Эвадна достаточно долго.
      Томас заметил, как к Эвадну присоединялись другие; трудно было понять, осознает ли князь фейри, насколько важный предмет находится в руках Каде, или же просто приближается, влекомый слепой яростью. Каде торопила:
      — У нас нет времени. Ступай, я справлюсь.
      Наверное, она была права.
      — Проклятие, — сказал Томас и, приняв ключ-камень из ее рук, крепко поцеловал девушку в губы и побежал.
      Он несся между сбившихся в кучку созданий, стараясь не оглядываться. Буквально через мгновение, обнаружив нужный столб, он увидел, что глиняная заплата в футе или около того от пола была недавно обновлена. Томас как раз потянулся к ней, когда в спину ему что-то ударило. Когти рванули, раздирая кожу кафтана. Томас обернулся и изо всех сил ударил нападавшего о камень. Хватка ослабла, и капитан сумел освободиться. Повернувшись, он заколол ошеломленного спригтана и отбросил его в сторону.
      Упав на колени, Томас разбил заплату тыльной стороной руки, запустил пальцы в мягкую грязь, но камень как будто бы ускользал, не поддаваясь хватке. Томас ругнулся и изменил позу, чтобы иметь возможность глубже запустить руку в нишу. Наконец он извлек камень и отбросил его; вложил в нишу прежний ключ-камень, гадая, не попытается ли и он ускользнуть. Но камень как будто собственной волей стремился из его рук в нужное место. Томас откинулся на пятки и понял, что все вокруг смолкло.
      Он поглядел вверх. Во всем громадном зале не двигался ни единый фейри. Все застыли, словно остановленные в движении какой-то волшебной палочкой. Все, кроме одного.
      Эвадн шел к нему, отбрасывая с дороги застывших компаньонов.
      Томас подобрал рапиру и принял боевую стойку.
      Каде, преследуемая Эвадном и прочими, направилась в противоположный конец подземелья, остановившись, лишь когда за спиной ее оказалась одна из массивных опор. Она ощутила уход Аблеон-Индиса и понимала, что времени ей остается немного. Бросив горсточку блесток в ближайшего богля, девушка получила кроху пространства и прошептала заклинание, вызывавшее слепоту. Волшебство смертных всегда действует сильнее на обитателей Фейра, чем на людей, и ближайшие к ней члены воинства начали спотыкаться, с недоуменным визгом протестуя против опустившегося на них тумана. Впрочем, дымка быстро рассеялась, и, увидев перед собой жуткую тушу водяного фейри, Каде принялась лихорадочно вспоминать новое заклинание.
      Тут в ушах ее раздался хлопок, и эфир вокруг затрепетал. Ближайший к ней фейри смотрел на Каде, остальные в изумлении озирались. «Он это сделал», — подумала Каде. Старый ключ-камень принял на себя управление оберегами, и воинство ощутило враждебный настрой вновь формирующихся вокруг дворца эфирных полей. Тем, кто был ближе к ней, Каде сказала:
      — Лучше убирайтесь отсюда, если не хотите остаться здесь навеки. Если это еще не поздно сделать.
      Черные фейри в едином порыве превратились в звук и движение; устремившись прочь от нее, они взлетели и с визгом понеслись к ступенькам. Ослабев от облегчения, Каде оперлась спиной о столб, а потом поняла Эвадна больше нет рядом.
      Воинство в панике бежало. Одни фейри устремлялись вверх по лестнице, другие — крылатые — поднимались в воздух, в смятении натыкаясь на столбы и друг на друга.
      Томас более не видел Каде. Он стоял, привалившись к столбу. Если Эвадн сумеет извлечь ключ-камень, тогда все погибнет.
      Протолкавшись сквозь толпу фейри, Эвадн бросился на Томаса, выставив вперед длинные руки. Капитан уклонился и ударил шпагой. Эвадн неуловимым движением откинулся назад, целя в него кулаком.
      Удар пришелся Томасу в плечо и свалил капитана на мощеный пол. Ошеломленный, он перекатился, ощущая вкус крови на губах. Эвадн остановился над ним: обгорелая плоть его свисала лохмотьями, а смертный оскал под сохранившими младенческую невинность глазами вселял ужас. Фейри колебался, не зная, с чего начать: убить Томаса не сходя с места или же заняться ключ-камнем. Томас с усилием попытался подняться и встал на колени.
      Тут что-то отвлекло Эвадна. Он склонил набок истерзанную голову, потом настороженно пригнулся. На нижней ступеньке стоял Урбейн Грандье. Томас не видел, как он спускался, старик словно материализовался из воздуха.
      Эвадн медленно распрямился и гаркнул:
      — Ты предал меня, волшебник!
      Грандье, не меняя шага, направился вперед:
      — Неужели?
      — Но и я предал тебя.
      Грандье остановился. Выражение лица его не переменилось. Однако нечто в том спокойствии, что охватило его, выдавало некоторые колебания.
      Эвадн скривился в жуткой ухмылке:
      — Я обещал твоему прихвостню Донтану погубить тебя. Ваш принц, которого ты решил возвести на трон, обещал мне все, что пожелаю.
      Грандье вздохнул:
      — Это не удивляет меня.
      Разочарование, проступившее на физиономии Эвадна, могло показаться бы комичным, не будь он так искалечен и изуродован. Томас отполз в сторону, прикрывая собой нишу с ключ-камнем; Грандье мог убить его без малейших трудностей для себя и забрать камень назад, однако Томас намеревался продержаться столько, сколько сумеет. Если Каде удалось спастись, пусть она получит возможность для бегства. Фейри, кружившие в воздухе, двигались теперь уже более осмысленно. В дальнем конце просторного подземелья, в состоянии какого-то неистовства, они летали кругами вокруг одной из колонн. Невесть откуда в подвал дунул ветер.
      Урбейн Грандье качнул головой, пренебрежительно хмурясь.
      — Так вот куда завели тебя твои козни? — Голос его окреп. — У наших ворот войско, люди с железом в руках и чародеи, готовые уничтожить вас. Войско Двора Благого караулит вас над замком.
      Томас понял, что впервые видит Грандье в гневе. Эвадн огрызнулся:
      — Им не дано уничтожить…
      Он смолк, потому что колонна, вокруг которой кружили фейри, вдруг разлетелась в пыль. В образовавшуюся воронку вливалась все новая и новая нежить, в нее затягивало и тех, кто оставался внизу. И там они исчезали. Воинство образовывало кольцо, понял Томас, вспомнив про взломанный фундамент Большой Галереи. Они собирались обрушить вниз потолок.
      — Приказывай тогда своему воинству; собирай свой Двор! — Грандье энергично махнул в сторону летучей нечисти, образовавшей кольцо в воздухе. — Неужели вы не в силах хотя бы на несколько дней унять свою жадность? Разве нельзя было дождаться нашей победы и предать меня уже потом? — Он повернулся спиной, словно бы не желая более глядеть на плоды своей собственной ошибки.
      Он говорит это Дензилю, подумал Томас. Дензилю, который поднаторел в создании хаоса, однако потом не сумел навести в нем порядок. Грандье также предал Эвадна или же по крайней мере пытался это сделать: он знал, что не имеет права рассчитывать на верность принца Двора Неблагого. Его бесило предательство людей-союзников. К тому же, если Томас правильно понимал выражение изуродованного лица фейри, Эвадн едва ли воспринял хотя бы одно слово из трех.
      Фейри вспылил:
      — Снова ложь! Я породил тебя, волшебник. — Голос его был полон надменности. — Я же тебя и убью…
      Эвадн шагнул вперед. Грандье взмахнул рукой, что-то разбрасывая. Фейри отшатнулся в изумлении и гневе, прикрывая лицо руками. Да, Грандье по-прежнему держал у себя в кармане железные опилки.
      Потом чародей воздел руки и негромко заговорил.
      Эвадн тряхнул головой и провел рукой по физиономии, на которой выступила кровь там, куда попали опилки.
      — И что же ты намереваешься сделать со мной, старик? — спросил он.
      У этого создания нет чувства самосохранения, с удивлением понял Томас.
      — Я просто превращу в железо всю твою кровь, — ответил Грандье монотонным голосом. — Это заклинание я приготовил как раз для подобной оказии… по образу обычного алхимического процесса, который ты понял бы, если б изучал магию.
      — Я дал тебе силу, — сказал Эвадн. И улыбнулся старику. — Убей меня, и ты лишишься ее. Ты навсегда останешься в этом обличье.
      Грандье медлил, не отводя глаз от князя фейри, а потом резко взмахнул рукой, и Эвадн застыл, словно бы намереваясь шагнуть вперед. Чародей подошел и толкнул недвижного фейри. Труп упал и, коснувшись земли, рассыпался в прах.
      Воинство поспешно исчезало, в кольце кружили камни, щепки, трупы фейри и прочая дрянь. Припав спиной к столбу, Томас поглядел на подошедшего к нему волшебника.
      — Ну, — сказал он сурово, — и что же теперь?
      — Я по-прежнему ни о чем не жалею, — улыбнулся Грандье. На его морщинистом лице теперь лежала вся тяжесть собственных лет, прибавленных к годам Дубелла. — Разве что, пожалуй, о том, что выбрал не тех союзников.
      — И не тех врагов, — уточнила Каде, вдруг оказавшаяся у столба рядом с Томасом. Тот не заметил ее приближения и ощутил такое облегчение, что стало больно в груди.
      Грандье поглядел на нее, потом улыбнулся и молвил:
      — Да, и врагов.
      — Значит, Вийон уже прибыл сюда, — проговорил Томас. Стараясь не выпускать Грандье из поля зрения, он не удосужился одарить взглядом Каде.
      — Да, — кивнул Грандье. — Дензиль решил, что генерал засядет в Бель-Гарде и поведет военные действия оттуда. А Вийон не стал этого делать. Он вошел в город сегодня после полудня и сейчас пытается взять врата Святой Анны.
      «Авилер успел вовремя, Вийон рискнул атаковать, чтобы его не заперли в Бель-Гарде, — размышлял Томас. — С чего ты взял, что он решил штурмовать ворота? Хотя Авилер наверняка сказал ему, что раз в караульном помещении нет людей, Задние ворота просто некому защищать». Одолевая голосом завывания ветра, Томас спросил:
      — Почему же вы не пытаетесь остановить его?
      — Я пришел, чтобы призвать воинство и помешать Каде вернуть ключ-камень на место. — Грандье все еще мог взять камень, однако не делал даже попытки. Ветер трепал волосы, мешал дышать. Грандье прищурился и скорбно посмотрел на Томаса. — Боюсь, что вы с Верховным министром оказались правы. Невзирая на все мое коварство и неразборчивость в средствах, я по-прежнему остаюсь политически наивным.
      Томас больше не видел Галена Дубелла в этом морщинистом и усталом старике, словно бы его лицо перестало служить маской и Грандье впервые явил себя, сняв надоевшую личину.
      — Ты убил одного из моих немногих друзей, а этого я не могу простить! — в сердцах вспылила Каде.
      Спокойные глаза Грандье наполнились влагой.
      — Что ж, не могу оспаривать искренности вашего чувства.
      — А что вы будете делать дальше? — непроизвольно вырвалось у Томаса.
      Грандье как будто бы удивился, тут колени его подогнулись, и старик повалился, складываясь худым телом, словно пустой мешок. Томас подхватил его прежде, чем тело Грандье успело удариться об пол, и, когда тот согнулся, увидел в боку чародея зияющую пулевую рану.
      Автоматически проследив направление выстрела, Томас поднял взгляд и увидел на второй снизу ступеньке Дензиля, передающего дымящийся мушкет альсенцу. Они ничего не слышали: вой ветра, под которым проваливалось в кольцо воинство, глушил все звуки.
      Каде пригнулась возле Томаса, мерцающий свет выбелил ее осунувшееся лицо. Солдат уже подавал Дензилю второй заряженный мушкет. Оттолкнув в сторону тело Грандье, Томас метнулся вбок, увлекая за собой Каде, чтобы укрыться за столбом от выстрела Дензиля.
      — Они придут сюда. Нам придется…
      Каде помотала головой.
      — Слишком поздно. — Томас едва слышал ее голос за воем вихря.
      Раздавшийся грохот заставил загудеть самую сердцевину кладки. Кружащее кольцо разом расплылось, пропустив внутрь себя последнего фейри; посыпался смертоносный град из камней и досок. Облако мотало из стороны в сторону, оно направлялось к ним. Солдаты на лестнице в панике бросились вверх. Выглянув из-за колонны, Томас увидел, что Дензиль медлит, сжимая в руках заряженный мушкет; наконец дождь обломков приблизился к нему, и герцог также ретировался.
      Этот путь не сулил спасения Томасу и Каде, они были отрезаны от него шквалом обломков. Даже столб с ключ-камнем более не представлял надежного укрытия, и Томас вздрогнул под жалящими уколами щепок. Он привлек Каде ближе и ощутил ее руку на своем боку.
      Чуть в стороне от них сверху обрушилась часть свода и, попав в кольцо, мгновенно рассыпалась. Столбы содрогались под прикосновением вихря. Силы его изнутри напирали на камень, унося обрывающиеся куски. Кольцо повернулось боком к полу прямо у них над головой…
      А потом они очутились в холодной и безмолвной Большой Галерее. Томас пошатнулся и удержался на ногах, лишь ухватившись за один из вывороченных валунов. Он так и не успел привыкнуть к подобному роду путешествий. Каде помогла ему устоять, и они вместе направились к краю кольца, а потом на холодные грязные плиты.
      Тут Каде сразу села, словно бы ее ноги вдруг подкосились, и не долго думая Томас плюхнулся рядом. Через разбитые окна террасы было видно альсенское войско, неловко и поспешно пробиравшееся по глубокому снегу, засыпавшему парк. Раздался залп, и двое из них упали, на снегу медленно начали алеть кровавые розы.
      Томас обнял Каде за плечи и подумал о том, что неплохо было бы и поцеловать ее теперь, когда смерть больше не подкарауливает их. И посему, ласково взяв девушку за подбородок, повернул к себе ее лицо и исполнил свое желание.
      Он уже решил отнять губы, но ее рука на затылке остановила его, и радостный смех, не успев родиться, умолк под ее губами.
      А потом крики и мушкетная пальба послышались внутри галерейного крыла.
      Каде решительно встала:
      — Пойдем со мной. Я знаю одно укромное местечко. Там никто не помешает нам любить друг друга.
      Томас непроизвольно посмотрел в сторону кольца фейри, притихшего на полу галереи, и решил, что при соответствующей мотивации способен привыкнуть ко всему. А потом заметил на своих руках кровь Грандье, подумал о Дензиле и Равенне. Не сейчас, решил он. Мгновение эти слова не могли слететь с его губ, а потом он справился с собой:
      — Не могу.
      Он и не ожидал от нее обычной реакции, и Каде не разочаровала его. Она улыбнулась:
      — Да, это дается нелегко. — А потом шагнула в кольцо и исчезла.

      Ветер переменил направление и очистил ночное небо от облаков, впервые за столько ночей на нем появились звезды.
      Лорд-генерал Вийон устроил командный пункт на осадной стене у врат Святой Анны, под светом фонарей и факелов, размещенных между амбразурами. Привалившись к стене, Томас следил, как старый генерал, расхаживая туда и обратно, отдавал приказания своим командирам, то и дело присылавшим посыльных. Снег и лед быстро таяли, и ночью стало уже теплее, чем вечером.
      Вийон желал побыстрее вернуть Роланда в город. Люди его очищали дворец от отбившихся от стаи фейри и заплутавших альсенцев; им помогали лодунские чародеи, прибывшие поздно вечером — уже после Вийона. Ученых привлекла сюда наведенная Грандье непогода, и они явились, чтобы определить ее причины. В Лодуне не получили ни одной из депеш, отправленных Равенной перед смертью.
      Томас не знал, где находится Роланд, его это и не интересовало. Молодого короля, безусловно, разместили в каком-то безопасном месте внутри городских стен. Фалаиса пребывала во дворце епископа; несколько часов назад он одобрил предложение Гидеона отвезти туда королеву. Вернулись кое-кто из придворных, остальные его подчиненные вместе с альбонцами помогали во дворце ловить альсенцев.
      В темных каньонах улиц внизу иногда вспыхивали огоньки: фонари и факелы патрулей или же горожан, решивших высунуть нос из дома. Ожидалось подкрепление: гарнизон, размещенный королем в Портье, должен был появиться к утру. Вийон знал, что отчаянные гонцы, посланные мэром деревеньки, по торговой дороге были отправлены с вестями о нападении не только в Мызы, но и в Портье.
      Томас преднамеренно устранился от всяких дел. Он провел с Вийоном уже несколько часов, отвечая на вопросы генерала и привлекая его внимание к тем местам, где могли прятаться люди Дензиля. Теперь капитан просто ждал.
      Совсем недавно он заметил, что короткие периоды полного бодрствования начали перемежаться какими-то длительными и несвязными мыслями и что единственной опорой для его спины служит грубый камень стены. Потом вдруг откуда-то рядом появился Берхэм, явно успевший перед этим побывать в переделках.
      У стены вспыхнул новый припадок активности, когда корнет Вийона явился с Конадином, одним из лодунских чародеев. После долгой беседы с ними Вийон направился к Томасу. Генерал, темноволосый мужчина с красивой седой прядью, уступал Томасу в росте на полголовы. Он был одним из старинных друзей Равенны и рос вместе с будущей королевой в загородной резиденции ее отца. Генерал молвил:
      — Они взяли нашего доброго герцога Альсенского. Он во всем признался Авилеру.
      Томас не настолько погрузился в задумчивость, чтобы оставить без внимания тон генерала.
      — И что же?
      — Конечно, чуть приврал, пытаясь изобразить чистое недоразумение, но этого и следовало ожидать. Однако он утверждает, что убил чародея Урбейна Грандье. Конадин проверил истинность его слов, в этом герцог не врет.
      Томас посмотрел на окутанный ночью город, медленно выползавший из укрытия.
      — Я знаю это.
      Вийон кивнул:
      — Конечно, Дензиль желает вывернуться. Разумный человек, попав в такую историю, будет стремиться избавиться от сообщников, однако малец этого не поймет.
      Роланд всегда был мальцом для Вийона. Все еще глядя на город, Томас промолвил:
      — Дензиль послал Двор Неблагий захватить Роланда и избавиться от Равенны.
      — Нет, это сделал Грандье. — Вийон не спорил, он излагал факты так, как толковал их Роланд. — Конечно, Дензилю придется объяснить, почему он привел в город свое личное войско, силой захватил Верховного министра в его собственном доме, убив при этом многих стражников городского войска, занятых исполнением своих прямых обязанностей, не говоря уже о тех горожанах, которых выгнали из жилищ эти демоны. И он не предоставил свое войско в распоряжение короля, но использовал в собственных интересах, в том числе арестовал офицеров, служащих короне. — Вийон покачал головой. — Если бы Равенна была жива, я велел бы уже строить эшафот. Но сейчас… Можно было воспользоваться и другим способом, но слишком много людей видели, что мы захватили его живым. Дензиль постарался обеспечить это.
      Томас понимал, что Вийон ждет реакции, и потому ответил:
      — Иного нельзя было ожидать.
      Взгляд генерала обратился к городу:
      — Больше вы нам сегодня ничем не поможете. Я советую всем вернуться к себе в казармы.
      Томас усмехнулся:
      — Вы возвращаете Роланда во дворец и хотите, чтобы я не путался под ногами.
      — Да, она научила вас буквально всему… Всему, что должен бы знать малец. — Вийон вздохнул. — Неужели вы надеетесь сдержать свое стремление к мученической кончине и доверите мне самому управиться с делом?
      Ну что же, подумал Томас.
      — Учтите, я не обязательно должен находиться здесь, у меня есть два более выгодных предложения.
      — Это не ответ.
      — Напротив. — Томас оторвался от стены и направился к выходу.
      — Малец не согласится! — крикнул ему вдогонку Вийон.
      Томас решил подальше пройти по стене, прежде чем спускаться вниз во двор. Погода менялась к лучшему. Берхэм следовал за капитаном, и Томас заметил, что при нем остались оба пистолета, которые он отдал слуге в ночь перед атакой. Когда они чуть отошли, Томас сказал:
      — Я намереваюсь отослать тебя и Файстуса к Ренье.
      — При всем почтении, сэр, я человек забывчивый и, проведя столько лет у вас на службе, как будто не помню, чтобы когда-либо служил лорду Ренье… Потом, если бы меня попросили… — Берхэм пожал плечами. — Мне просто пришлось высказать свое мнение.
      — А я не слишком-то нажимал, — улыбнулся Томас.
      — Не понимаю, что вы хотите сказать, капитан.
      Подул ветер, прохладный, но без прежнего, заставлявшего задыхаться морозца. Какое-то время оба молчали, потом Томас предположил:
      — Вообще-то тебя ждет успех на большой дороге. Будешь терроризировать всех.
      — А вот это мысль. Вот это действительно мысль, — усмехнулся Берхэм.
      Невзирая на то, что Старые дворы были заняты воинством сразу после бегства людей, порядок в казармах королевской гвардии оказался не слишком нарушен. Томас даже решил, что метки, оставленные Каде на дверях, оказались действеннее, чем предполагала она сама. Уже с порога он увидел, что в фехтовальном зале горят фонари, в казармах собрались гвардейцы и некоторые из уцелевших цистериан. Из ста двадцати человек, числившихся в гвардии, уцелело более семидесяти. Томас даже не мог рассчитывать на столь удачный исход. Решив избегать людных частей дворца, капитан устало побрел вверх по боковой лестнице.
      Файстус обнаружился в прихожей — он разводил огонь в очаге. В спальне было сыро и холодно. Томас стянул с плеч кожаный кафтан и останки дублета, бросил заскорузлую от засохшей крови одежду на пол и сел на постели. И уже мгновение спустя откинулся на спину, устало обведя глазами полог над собой.
      Томас полудремал, смутно осознавая знакомый шорох, с которым Берхэм и Файстус сновали по комнате, разводя огонь в очаге.
      Впрочем, когда Берхэм стянул с него сапоги, капитан вполне разборчиво охнул. Слуга склонился над ним, а потом спросил:
      — У вас есть для нас какое-нибудь дело?
      Томас качнул головой. Он услышал, как за обоими слугами захлопнулась дверь, и мгновенно уснул.
      Глаза он открыл, должно быть, через несколько часов; Каде, стоя на коленях, с улыбкой склонилась над ним:
      — Не ждал?..
      Потом Томас отвел прядь с ее лба и промолвил:
      — Давненько мне не приводилось иметь дело с женщиной, да еще так смеющейся от счастья.
      Все полученные синяки, порезы и отметины, оставленные когтями на теле, не могли помешать им нравиться друг другу. Ни с какой другой женщиной он не получил бы такого удовольствия в подобном состоянии: она делала это так вдохновенно, так чувственно, как никто до нее. А он-то все пытался решить, испытать ли вкус того, что сулят ему следующие двадцать лет, или не стоит! Хорошо, что она все решила за него.
      — Не хвастай, — игриво сказала Каде. — Я знаю, что их у тебя было несколько сотен.
      — Ну уж, насчет сотен ты преувеличиваешь.
      В дверь поскреблись, и послышался хриплый голос Берхэма:
      — Капитан, внизу вас ждут пара альбонцев, они говорят, что у короля большой прием и он приглашает вас.
      «Ну, не мог потерпеть хоть один день!» — подумал Томас, прежде чем без особой охоты начал выбираться из постели. Он отыскал свою одежду и стал одеваться.
      Каде села и через голову надела свою рубаху, потом пристально поглядела на него и спросила, когда он принялся натягивать сапоги:
      — Пойдешь со мной?
      Не надев сапог до конца, Томас распрямился. Слова «конечно же» просто просились с его языка.
      — Не могу.
      — Равенна погибла. Тебя здесь никто не держит.
      — А заманчивое предложение от Фалаисы?
      — Прислушайся к себе самому. Ты ведь знаешь, что она боится тебя.
      Томас натянул второй сапог.
      — О, это делает ситуацию идеальной.
      Но он не стал спрашивать, с чего это она решила, что знает его желания: было слишком уж очевидно, что Каде теперь знает все.
      Каде отошла к окну и, глядя на улицу, сказала:
      — Я еще не совсем поняла, что буду делать, расставшись с Нокмой. У меня есть другие замки и челядь — ты видел Боливера. По большей части они все такие, но среди них есть и люди. Иногда мы ссоримся, но никогда не пытаемся убивать друг друга; среди них нет честолюбцев, наверное, поэтому мы и живем вместе. Я хочу сказать, что ты там будешь чувствовать себя иначе, если тебе действительно настолько надоело здесь, как я полагаю… Я надеюсь на это, поскольку теперь мне будет трудно жить без тебя.
      — Я не собираюсь давать обещаний, которых не сумею сдержать. — В соседней комнате послышался глухой шум. Схватив со спинки кровати ножны со шпагой, Томас направился к двери. Чуточку приоткрыв ее, он увидел Берхэма и Файстуса, стоящих у двери, выходящей на лестницу. Томас шагнул к ним:
      — В чем дело?
      — Ничего особенного. — Берхэм оглянулся. — Один из альбонцев решил, что должен лично передать вам распоряжение короля. И несколько наших людей, сэр, посчитали, что он ошибается.
      — И они сбросили его с лестницы?
      — Самую малость.
      Томас покачал головой и вернулся в спальню. Каде исчезла; одно из высоких окон осталось открытым, утренний ветерок теребил занавески.
      Двор собрался в зале на первом этаже Королевского бастиона. Помещение не претерпело заметного ущерба, если не считать пятен, оставленных дымом и водой там, где стены сходились с высоким лепным потолком. На стенах висели массивные картины, виды города, каналов, Хаиры. Если стать посреди комнаты, ощущаешь себя на Мон-Чаппель посреди прекрасного древнего города.
      Присутствующих было немного: офицеры Вийона, люди из городского войска, выбравшиеся из укрытий, и придворные, возвратившиеся из Бель-Гарде вместе с Роландом. Томас с удовлетворением отметил среди присутствующих графа Дансенни. Его отряд не сумел пробиться из города, они укрылись в одном из укрепленных надежных домов и практически никого не потеряли.
      Вдоль стен и у дверей выстроились альбонцы. Томас направился к Вийону. Не глядя на капитана, старый генерал молвил:
      — Не рассчитывайте на многое.
      Утомленный и осунувшийся Авилер расхаживал перед приготовленным для короля креслом. Фалаиса уже явилась, однако она сидела чуть ближе к стене, таким образом концентрируя общее внимание на ожидавшем государя задрапированном кресле. Так распорядился Авилер. Томас в этом не сомневался. Ренье такое просто не пришло бы в голову.
      Гидеон, Мартин и еще несколько гвардейцев стояли вокруг кресла королевы. Судя по тому, как Гидеон старался поймать его взгляд, Томас понимал, что они удивляются, почему он сам еще не занял место среди них. Томас не собирался этого делать, если только не прикажет сама Фалаиса.
      Дверь в передней части комнаты распахнулась, и в проеме появился Роланд, сопровождаемый Ренье и группой альбонцев. Томаса удивило присутствие в свите Роланда Элейны, камеристки Равенны, впрочем, удивление было недолгим: науке выживать она училась у мастеров.
      Когда Роланд занял свое место, Авилер отступил в сторону и замер, скрестив руки на груди. По кивку короля он дал знак одному из своих рыцарей.
      Глаза Роланда казались темными впадинами на белом осунувшемся лице. Король кутался в плащ, хотя в зале было довольно тепло.
      В задней части зала зашевелились, а потом толпа расступилась, пропуская группу альбонцев, и Томас почувствовал, как напряглись его нервы.
      Рыцари конвоировали, конечно же, Дензиля.
      В полной тишине — если не считать стука сапог по паркету — они пересекли зал и остановились перед креслом Роланда. На герцоге Альсенском был скромной расцветки придворный дублет, и рука его более не лежала в лубке. Дензиль казался не столь усталым, как Роланд, оттого, видимо, что его арестовали ночью и с тех пор герцог вполне мог выспаться.
      К удивлению Томаса, король заговорил первым. Он сказал:
      — Итак, все оказалось верно.
      Негромкий голос его отчетливо прозвучал в притихшем зале; сейчас, наверное, здесь можно было услышать даже сердцебиение.
      — Милорд… — начал было Дензиль.
      — Я не разрешал тебе говорить.
      Дензиль умолк, внимательно глядя на Роланда.
      — Ты вступил с чародеем Урбейном Грандье в сговор, — Роланд прикрыл глаза, — направленный против меня. — Жест мог бы показаться театральным тому, кто не знает актеров. Но Роланда действительно мучила боль. Молодой король вдруг посмотрел вверх и продолжил: — Погибла моя мать.
      Толпа собравшихся в зале ожила — по ней словно пробежало дуновение ветра, шелестящего в летней листве. Томас понимал: все думают, что эта смерть сломила Роланда. Авилер нагнулся, словно бы собираясь сделать шаг вперед. И остановил себя. Трогательная вышла сдержанность: Верховный министр пытался оказать сочувствие здравомыслию короля, а не перебивать Роланда на публичном приеме.
      Погладив гнутую ручку кресла, Роланд поглядел на Дензиля:
      — Погибло много людей. Наказанием за это должна быть смерть.
      Томас затаил дыхание.
      Дензиль замер, как статуя: бледный, он не отрывал взгляда от глубоких морщин на лице молодого короля. Томас понимал, что все сейчас думают об их детской дружбе, хоть Дензиль и был постарше.
      Роланд вдруг шевельнулся в кресле и в презрении отвернулся.
      — Кудесник Грандье убит. Мертвы и многие предатели. Хартия войска герцогства Альсенского будет разорвана, уцелевшие разогнаны безоружными; им будет запрещено вновь объединяться под этим знаменем под угрозой смертной казни. Люди, занимавшие офицерские должности в войске альсенском, будут казнены как изменники, предавшие корону и министерство. Любой из лордов альсенских, взятый во дворце как участник заговора, будет осужден на казнь по подобному обвинению. Дензиль Фонтенон Альсена, герцог Альсенский, приговаривается к… приговаривается… — Роланд не смотрел ни на Дензиля, ни на кого-либо еще. Взор его был прикован к пейзажу — к пастельной дымке над морем на краю живописных небес. Молчание затянулось, но никто в толпе не смел выдать нетерпения даже движением. Король закрыл глаза, чтобы вытеснить из памяти видения менее живописные, и продолжил: — К изгнанию за пределы границ… — Он медлил, словно бы удивляясь своим собственным словам. А потом добавил: — К вечному изгнанию. Под угрозой смерти.
      Томас ощутил, что Вийон, встав рядом, дружески придерживает его правую руку. В этом не было необходимости: она лежала даже слишком спокойно.
      Роланд встал и ринулся из комнаты в развевающихся облачениях. Свита сомкнулась за ним. Вокруг зашевелились и заговорили — сперва тихо, а потом, когда напряжение рассеялось, будто прорвало плотину. Вийон промолвил:
      — На мгновение мне показалось… — Он покачал головой с сухой горечью в глазах. — Мне служить уже недолго, и я не могу сказать, что сожалею об этом…
      Генерал выпустил руку Томаса, и тот направился в переднюю часть зала. Где-то на полпути капитана встретил Авилер. Несмотря на крайнюю усталость, Верховный министр был оживлен, прямо-таки лучился энергией. Наверное, за прошедший день он провернул больше дел, чем со времени своего вступления в должность. Авилер сказал:
      — Дензилю дано три дня на то, чтобы оставить город. Это немного. Нам надо поговорить.
      — Не желаю с вами вести любые переговоры, — отрезал Томас.
      Авилер посмотрел невозмутимым взглядом.
      — Я надеюсь — не здесь?
      — А я вообще не надеюсь.
      Прежде чем отойти, Томас заметил приближающегося к ним Ренье, непринужденно раздвигавшего толпу своей массой.
      Приблизившись, наставник альбонцев сказал:
      — Король хочет переговорить с вами, Томас, с глазу на глаз.
      — Хорошо. — Капитан отправился за Ренье в переднюю часть зала, спиной ощущая на себе взгляды Авилера и Вийона.
      Дверь в передней стене открывала доступ в небольшой лабиринт старых приемных, где теперь толпились альбонцы, слуги и дворцовая челядь. Томас не узнавал никого, воспринимая стоящих лишь как цветовые пятна и шум. Наконец они достигли открытых дверей палаты, в которой находился очередной отряд рыцарей.
      Последовав за Ренье, Томас оказался в большой гостиной с причудливыми узорами на обоях, толстыми коврами и мебелью, обитой тяжелой парчой. В камине под белой доской, которую держали две мраморные нимфы, горел огонь, зажжены были и все свечи. Роланд сидел в одном из кресел, невидящими глазами обратившись к противоположной стене.
      Ренье почтительно произнес:
      — Милорд…
      Роланд посмотрел вверх и, остановив глаза на рыцаре, промолвил:
      — Спасибо. Все остальные могут идти.
      Кое-кто из рыцарей немедленно шагнул к двери, но другие медлили, дожидаясь особого приказа Роланда. Томас понимал, что им было непросто оставить его с королем наедине; более того, как ни странно, и Ренье, похоже, разделял их опасения. Но по-настоящему его удивило то, что и сам Роланд ощущал это.
      Ренье было открыл рот, но Роланд поднялся с места и закричал:
      — Убирайтесь немедленно!
      Все неохотно повиновались, и Роланд, пройдя всю длину комнаты, закрыл за ними тяжелые резные двери. Внезапное действие, казалось, лишило его сил; король рухнул в ближайшее кресло, спрятав лицо в ладонях.
      Томас оставался на месте, абсолютно не обескураженный представлением. Ожидая, пока Роланд придет в себя, он оглядел комнату и с удивлением обнаружил в дальнем углу портрет Фулстана. Художник хорошо передал черты покойного короля в самом расцвете сил; портрет, должно быть, перекочевал из какого-нибудь более видного места, как всегда случалось с портретами Фулстана, неизменно оказывавшимися в конце концов где-нибудь в темном углу.
      Взглянув на капитана, Роланд заметил, что именно привлекло к себе его внимание. Пристально посмотрев на портрет, он сказал:
      — Он ненавидел нас.
      — Он ненавидел всех, — отвечал Томас.
      Роланд притих на короткое время, потом отвернулся и сказал:
      — Королева дала мне знать, что хочет видеть вас на посту капитана ее гвардии. Я согласен.
      Роланд наверняка позволит Дензилю вернуться. Не сегодня, не через месяц, но скорее всего до того, как закончится год. Конечно, если бы Дензиль убил Равенну собственными руками, если бы Роланд сам слышал, как герцог обрекает на смерть войско Вийона, он принял бы другое решение. Но связь между ними оставалась слишком крепкой; к тому же Дензиль был слишком опасен, а Роланд чересчур зависим от него, чтобы порвать все с хорошим для себя итогом. Малец только что продемонстрировал это и себе самому, и всем придворным. Правда, теперь он знает, на что способен друг юных лет, и со временем, быть может, сумеет все-таки вырваться на свободу.
      Но Роланд — король, и этого времени, возможно, ему и не будет отпущено.
      — Это излишне, ваше величество, — отвечал Томас, — я ухожу в отставку.
      Голова Роланда дернулась. Руки его дрогнули на подлокотниках, и он резко спросил:
      — Почему?
      Теперь нужно было уйти, прежде чем Роланд успеет передумать. Томас вежливо ответил:
      — Так хотела ваша мать, — поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. Роланд не попытался остановить его.
      Не говоря ни слова, Томас миновал Ренье и направился по коридорам обратно. Роланд уже знал, что теперь должно произойти. К счастью, не подозревала об этом только Каде. Она слишком долго жила вдали от двора и, должно быть, верила, что Дензиль умрет за свои преступления. И его ждет смерть, подумал Томас. Его ждет смерть.
      Дензиль еще находился в зале. Рыцари окружали его, не стесняясь, и герцог поглядывал на толпу, скрестив руки на груди и чуть улыбаясь.
      Томас направился прямо к герцогу, не обращая внимания ни на рыцарей, напрягшихся в ожидании, ни на взгляды собравшихся в зале, и сказал:
      — Нам с вами давно уже следовало выяснить отношения. — Дензиль мог всего лишь отказаться. Отказаться и уйти отсюда живым, а потом обратить всю свою демагогию на сверхчувствительного юного короля, сразу потерявшего и мать, и единственного приятеля… воспользоваться прежней любовью и верностью, чтобы вновь заслужить доверие Роланда. «Но он всегда был жаден, — рассудил Томас, — и слишком уж ненавидит меня».
      Дензиль медлил, не отводя глаз, он взвешивал шансы, возможности, желания. Если бы только Роланд мог видеть это выражение на лице человека, которому подобало бы погрузиться в глубины горя, услышав такой приговор от друга детства… Но Дензиль никогда не позволит, чтобы такое случилось. Герцог кивнул.
      — Пусть будет так, — промолвил он непринужденно. — Вы хотите вызвать меня, или это я должен бросить вам вызов?
      В зале притихли.
      — Не важно, — ответил Томас, подумав: «Ну, теперь я или добился желаемого, или предоставил ему возможность убить меня самого в довершение всех триумфов».
      — Очень хорошо. Тогда никаких секундантов и сразу во двор.
      — Согласен.
      Не проверяя, как поступит Дензиль, Томас направился к двойным дверям в конце зала. Остававшиеся в зале придворные зашумели. Нагнав его на ступеньках, Гидеон недоумевал:
      — Капитан, что происходит?..
      Томас остановил его:
      — Королева назначит тебя на мое место. Теперь мне нечему учить тебя, все сообразишь сам. Только будь осторожен и не доверяй никому, в особенности Фалаисе.
      Томас прошел на широкий мощеный двор между бастионом и конюшенным заводом. Облака вновь затянули небо, мелкий дождик сыпал сверху, покрывая все слоем влаги.
      Герцог вместе с сопровождающими альбонцами уже вышел во двор, однако приходилось ждать, пока принесут шпагу Дензиля. Томас принялся ходить, чтобы не остыли напряженные и избитые мышцы; он ощущал душевный подъем, невзирая на близость смерти… или же в связи с ней.
      Ему представился Роланд, ожидающий новостей в той изящной гостиной.
      Молодой король не станет останавливать дуэль, но если победит Томас, в чем можно было сомневаться, прощения он вряд ли дождется. Сжигай мост за спиной, а не перед носом, сказала бы Равенна. Он солгал Роланду: Томас не знал, одобрила бы покойная королева подобное развитие событий. В конце концов она всегда умела удивить его. Но с Каде или нет — ему не знать покоя, если Дензиль уйдет отсюда живым.
      Собиралась толпа: альбонцы, люди Вийона, гвардейцы королевы, слуги и придворные, вернувшиеся с Роландом и Фалаисой. Наконец слуга принес герцогу оружие — рапиру со скошенной рукоятью и длинный кинжал, простое, чисто дуэльное оружие с посеребренным эфесом и без всяких украшений.
      Томас подождал, пока Дензиль проверит клинок, а потом обнажил собственное оружие и шагнул на открытую часть двора. Дензиль напряженно улыбался; ему нечего было терять, и он прекрасно понимал это.
      Они закружили друг против друга, обменялись пробными легкими ударами. Дензиль был силен и бодр и обнаружил отменную реакцию и великолепную подготовку.
      Томас отразил выпад, который должен был пронзить его плечо и лишить подвижности правую руку. Желая проверить, как отреагирует герцог, Томас отбил его следующий удар широким замахом рапиры и атаковал кинжалом. Дензиль был захвачен врасплох, но сумел вовремя оправиться и отразил выпад кинжалом.
      После этого оба они проявили большую осторожность, и в последней серии ударов Томас ощутил, что поединок приобретает ритм. Противники были примерно равны по силам, однако капитан видел, как мешает ему напряжение последних четырех дней; ныл и толстый шрам, оставленный ведьминой пулькой. Если залеченная Грандье рана мешала Дензилю, на действиях его это не сказывалось.
      Герцог ринулся вперед, и Томас отбил его клинок в сторону. Мгновение спустя он понял, что удар не удался ему и сталь скользнула по его правому боку; ощутив это, Дензиль рванул оружие на себя, оставив порез. Томас почувствовал боль, отступил и защитился клинком.
      В своем рвении Дензиль потерял равновесие, пошатнулся и, отбивая удар, зацепил рукоять рапиры. Клинок Томаса на какое-то мгновение своим кончиком угодил в прорезь на гарде. Гвардеец поскользнулся на мокрой мостовой и упал, когда Дензилю удалось высвободить оружие.
      Дензиль пришел в себя первым и направил шпагу в грудь Томаса, когда тот еще вставал, однако капитан увернулся, и клинок попал в землю позади него. Томас навалился на него всем весом, вырвал из рук Дензиля и переломил. Когда Томас вскочил на ноги, Дензиль попятился и вытер лицо рукавом, потом поглядел на собравшуюся толпу и крикнул:
      — Шпагу мне! — Перчатка его была разорвана, и рука кровоточила в том месте, где ее зацепил Томас.
      Капитан поднял собственную рапиру и увидел, что кончик ее обломился. Он направился к толпе, движением головы стряхивая влажные волосы с лица и стараясь не прижимать руку к боку, по которому текла кровь. Клинок порезал кожу, однако и этого было достаточно, чтобы замедлить движения Томаса.
      Он передал сломанное оружие Берхэму и взял рапиру с рукоятью чашечкой, которую протянул ему Гидеон. Их потрясенные лица все сказали ему.
      Среди зевак произошло какое-то движение, кто-то пробивался сквозь толпу встревоженных гвардейцев, и вдруг прямо перед ним выросла Каде; снова босая, растрепанная и в привычных лохмотьях, она могла бы сойти за нимфу. Только вот ее глаза были слишком уж человеческими — гневными и испуганными одновременно. Томас еле выдавил от волнения:
      — А я думал, ты ушла к себе.
      Каде ответила:
      — Пусть я наполовину и фейри, но далеко не глупа. Я была на крыше казармы. Хотела дождаться тебя, но за мной пришел Файстус и все рассказал.
      Томас поднял глаза, увидел, как его молодой слуга прячется за Гидеона, и погладил руку Каде. Почти молящим голосом она произнесла:
      — Ну, пожалуйста, дай я убью его, или прикажи, чтобы его застрелили, и мы бы могли уйти отсюда.
      — Нет. Я должен сделать это сам.
      — Но я могу…
      Он приложил палец к ее губам.
      — Нет. Все должно случиться именно так, и ты обещала мне не вмешиваться, помнишь?
      Каде тряхнула головой, на мгновение отдаваясь кипящему в душе гневу:
      — Прекрасно! Если бы я только знала, что ты выкинешь такую штуку, то оставила бы тебя в лапах Двора Неблагого и не мешала бы им убить тебя.
      — Отлично. Но если его ждет победа, прошу тебя — хорошенько помучай его и только потом убей.
      — Уж я постараюсь. Не сомневайся.
      Томас повернулся и направился к центру открытой площадки. Дензиль ожидал его, не скрывая более мрачной ярости. Очень хорошо, подумал Томас. Он в гневе, это поможет в поединке. Сам он был всего лишь ранен и утомлен. Должно быть, Дензилю никогда не приходилось встречаться на серьезной дуэли с противником, по меньшей мере равным себе, и юный герцог реагировал на случившееся гневом. Фалаиса вышла на ступени бастиона посмотреть на поединок, ее окружали дамы и кое-кто из гвардейцев. Она помахала рукой, Томас отсалютовал ей шпагой и лишь потом повернулся к ожидавшему герцогу.
      Дензиль с яростью пошел вперед, не забывая, однако, об осторожности. И вдруг на какое-то время Томас отбросил все, кроме стона мышц, звенящей грозной стали и мощных ударов крови в ушах. Он видел, как побледнел Дензиль; герцог явно начинал уставать. Дождь припустил сильнее, оба то и дело скользили на мокрых камнях, и капитан понял, что новое падение окажется для него последним.
      А потом оба одновременно пошли в атаку. Томас обманным движением отклонил клинок Дензиля и изо всех сил устремил острие в цель. Он ощутил, как рапира Дензиля царапнула ему руку, направлявшую клинок в грудь герцога, как огнем ожгло бицепс, а потом клинок Дензиля исчез. Но сначала Томас отшатнулся и почувствовал, что его шпага в чем-то застряла, и только потом понял, что произошло.
      Стоя на коленях, Дензиль зажимал рукой рану в груди, кровь текла между пальцами. Томас отступил назад, выжидая.
      Удар пришелся в самое сердце. Дензиль попытался вздохнуть, ледяные глаза его, уже пустые, уставились в пространство, а потом герцог рухнул на мокрую мостовую.
      Бросив на землю шпагу, Томас направился к Каде, ожидавшей, затаив дыхание, посреди толпы. Он остановился перед ней, сотрясаясь от изнеможения, ощущая в душе лишь холод и пустоту. Каде наконец-то выдохнула спиравший ее грудь воздух, запустила пальцы в свою всклокоченную гриву и впилась в него лучистым взором. Всякая пустота бежала перед этим взглядом.
      Нетерпеливая, с дрожью облегчения в голосе Каде сказала:
      — Ну, теперь-то мы можем идти?
      — Да, теперь можем.