Глава III

Интермедия с журналистами

Самое удивительное то, что Бантинги действительно выполнили всю программу, которую наметила миссис Бантинг. Им, во всяком случае на время, безусловно удалось превратить Морскую Даму во вполне правдоподобную женщину-калеку – и это несмотря на то, что существовало множество очевидцев появления Дамы, и на возникшие вскоре серьезные внутренние разногласия. Более того, несмотря на то, что одна из горничных – кто именно, было установлено лишь значительно позже, – по секрету рассказала всю историю ухаживавшему за ней весьма самоуверенному молодому человеку, а он в следующее воскресенье сообщил ее одному подающему надежды журналисту, который болтался без дела на Лугах, вынашивая нравоописательный очерк. Подающий надежды журналист не поверил, но предпринял кое-какие расспросы и в конце концов решил, что этим делом стоит заняться. Из нескольких источников до него дошли смутные, но достаточно обильные слухи о некоем происшествии: тот молодой человек, что ухаживал за горничной, был весьма словоохотлив, когда ему было что рассказать.

После этого подающий надежды журналист отправился в редакции двух ведущих фолкстонских газет, чтобы прощупать почву, и обнаружил, что до них эти слухи только что дошли и что они собирались сделать вид, будто ничего не слыхали, как обычно поступают местные газеты, столкнувшись с чем-то из ряда вон выходящим. Однако атмосфера предприимчивости, распространяемая подающим надежды журналистом, заставила их очнуться. Он это заметил и понял, что терять время нельзя. Поэтому, пока они подыскивали кого-нибудь, чтобы послать навести справки, он отправился звонить в «Дейли ганфайр» и в «Нью пейпер». Дозвонившись, он разговаривал уверенным и напористым тоном. Он сделал ставку на свою репутацию – репутацию подающего надежды журналиста.

– Клянусь, в этом что-то есть, – сказал он. – Нужно только оказаться первыми, вот и все.

Кое-какая репутация у него, как я уже говорил, была – и он сделал ставку на нее. Заметка в «Дейли ганфайр» была обстоятельной, но скептической, а «Нью пейпер» вышла под шапкой на первой странице: «Наконец-то – русалка!»

Вы можете подумать, что уж теперь-то все раскрылось, но этого не произошло. Есть веши, в которые никто не верит, даже если они и напечатаны в бульварной газете. Действительно, когда Бантинги обнаружили репортеров, которые, можно сказать, ломились к ним в дверь и от которых удалось на время отделаться, лишь предложив им зайти попозже; когда они увидели свою невероятную тайну пропечатанной в газете, и Бантинги, и Морская Дама сначала решили, что безнадежно разоблачены. Они уже предвидели, как будет распространяться эта история, представляли себе неминуемый шквал нескромных вопросов, шагающие треноги бесчисленных фотографов, заглядывающие в окна толпы, – все ужасы широкой огласки. Бантинги и Мэйбл были в ужасе, просто в ужасе. У Эделин же эта неизбежная и, насколько дело касалось ее, совершенно неуместная огласка вызвала не столько ужас, сколько раздражение. «Они никогда не осмелятся… – сказала она. – Подумайте, как это отразится на Гарри!» – и при первом же удобном случае удалилась к себе в комнату. Остальные, отнесясь к ее недовольству с не совсем обычным пренебрежением, уселись вокруг кушетки Морской Дамы – она едва притронулась к завтраку – и принялись обсуждать надвигающийся кошмар.

– Они напечатают в газетах наши фотографии, – сказала старшая мисс Бантинг.

– Только не мою, – заявила ее сестра. – Ужасная фотография. Сейчас же пойду и сфотографируюсь заново.

– Они потребуют, чтобы отец дал им интервью!

– Нет, нет! – воскликнул в испуге мистер Бантинг. – Пусть твоя мать…

– Как скажешь, дорогой мой, – отозвалась миссис Бантинг.

– Но ведь это отец… – начал Фред.

– Нет, я не смогу! – сказал мистер Бантинг.

– Ну, кому-то все равно придется с ними говорить, – сказала миссис Бантинг. – Вы же знаете, они…

– Но это совсем не то, чего я хотела! – жалобно воскликнула Морская Дама, держа в руке «Дейли ганфайр». – Нельзя ли это остановить?

– Не знаете вы наших журналистов, – сказал Фред.

Положение было спасено благодаря такту моего троюродного брата Мелвила. В свое время он немного баловался журналистикой и общался с литераторами вроде меня, а литераторы вроде меня нередко очень свободно и откровенно высказываются о нравах прессы. Появившись у Бантингов, он сразу же понял, какой панический страх охватил их при мысли об огласке, услышал их возмущенные протесты, полные чуть ли не упоительного ужаса, поймал взгляд Морской Дамы – и не медля взялся за дело.

– Сейчас не время проявлять чрезмерную щепетильность, миссис Бантинг, – сказал он. – Но я думаю, мы еще сможем спасти положение. Вы слишком рано отчаялись. Этому сразу же нужно положить конец, вот и все. Позвольте мне поговорить с этими репортерами и написать в лондонские газеты. Думаю, я смогу сделать так, чтобы они успокоились.

– Да? – спросил Фред.

– Поверьте, я смогу сделать так, чтобы этому был положен конец.

– Как, совсем?

– Совсем.

– А каким образом? – спросили в один голос Фред и миссис Бантинг. – Уж не собираетесь ли вы их подкупить?

– Подкупить? – воскликнул мистер Бантинг. – Мы не во Франции. Британскую газету подкупить нельзя!

(При этих словах все собравшиеся Бантинги издали нечто вроде тихого «ура».)

– Предоставьте это мне, – сказал Мелвил, чувствуя себя в своей стихии. И они так и сделали, от всей души, но без особой уверенности пожелав ему успеха.

Он справился со своей задачей великолепно.

– Что там за история с какой-то русалкой? – строго спросил он двоих местных журналистов, когда те вернулись. Вернулись они, для храбрости, вместе, поскольку были журналистами, так сказать, по необходимости, а в остальное время работали наборщиками и большого опыта в столь серьезной журналистике не имели. – Что там за история с русалкой? – повторил мой троюродный брат, пока они робко прятались друг за друга. – Мне кажется, вас кто-то ввел в заблуждение, – сказал мой троюродный брат Мелвил. – Только подумайте – русалка!

– Мы тоже так подумали, – сказал один из журналистов по необходимости – тот, что помоложе. – Мы, знаете ли, поняли, что это какой-то розыгрыш… Только «Нью пейпер» вынесла это на первую страницу…

– Я поражен, что даже Бангхерст… – сказал мой троюродный брат Мелвил.

– Ив «Дейли ганфайр» про это тоже есть, – сказал другой журналист по необходимости – тот, что постарше.

– Какое имеет значение, что печатают в этих дешевых бульварных листках? – воскликнул мой троюродный брат звенящим от презрения голосом. – Вы же не собираетесь черпать местные, фолкстонские новости из каких-то лондонских газетенок?

– Но откуда взялась эта история? – начал тот, что постарше.

– Это не мое дело.

Тут того, что помоложе, осенило. Он достал из верхнего кармана блокнот.

– Может быть, сэр, вы окажете нам любезность и подскажете, что мы могли бы написать…

Мой троюродный брат Мелвил так и сделал.

На следующий вечер подающий надежды молодой журналист, который первым пронюхал про это дело и которого ни на мгновение не следует путать с двумя журналистами по необходимости, о ком шла речь выше, – явился к Бангхерсту в состоянии необычного возбуждения.

– Я все раскопал и видел ее, – сказал он, задыхаясь от волнения. – Я ждал на улице и видел, как ее сажали в экипаж. Я говорил с одной из горничных – я заметил телефонный провод и проник в дом под видом телефонного мастера для проверки их телефона, – и это факт! Несомненный факт… Она русалка с хвостом – с настоящим хвостом, какой бывает у русалок. Я вернулся сюда…

Он помахал какими-то исписанными листками.

– О чем вы говорите? – спросил Бангхерст через стол, заваленный бумагами, глядя на листки с опаской и враждебностью.

– О русалке. Там в самом деле русалка – в Фолкстоне.

Бангхерст отвернулся и принялся бесцельно перебирать карандаши и перья на своем письменном приборе.

– Ну и что, если так? – спросил он после паузы.

– Но это доказано. Та заметка, которую вы напечатали…

– Та заметка, которую я напечатал, была ошибкой, молодой человек, если что-то в этом роде действительно произошло. – Бангхерст по-прежнему сидел, упрямо повернувшись к нему спиной.

– Как это?

– Мы здесь русалками не занимаемся.

– Но вы же не собираетесь бросить это дело?

– Собираюсь.

– Да ведь она там есть!

– Ну и пусть. – Он повернулся к подающему надежды журналисту; его монументальное лицо было монументальнее обычного, а голос стал звучным и торжественным. – Неужели вы думаете, что мы намерены заставить нашу публику поверить во что-то только потому, что это правда? Она прекрасно знает, во что она желает верить, а во что не желает, и ни в каких русалок она верить не желает – можете в этом не сомневаться. Мне все равно, пусть даже весь тот чертов пляж будет усеян русалками. Весь тот чертов пляж! Мы должны заботиться о своей репутации, ясно?… Имейте в виду, что ваши успехи в обучении журналистике меня разочаровывают. Это вы принесли ту чепуху о химическом открытии…

– Это была правда.

– Б-р-р!

– Мне рассказал об этом член Королевского Общества…

– Мне все равно, кто бы вам об этом ни рассказал. Всякая дребедень, поверить в которую публика не пожелает, – это еще не факты. Если она соответствует действительности, тем хуже. Нашу газету покупают ради того, чтобы проглотить ее не раздумывая, и она должна проскакивать в глотку как можно легче. Когда я напечатал эту вашу заметку на первой странице, я думал, вы задумали какую-то шутку. Я думал, вы напали на какую-то сплетню про совместное купанье или что-нибудь в этом роде – на что-то смачное. На то, что будет доступно им всем. Вы же помните – отправляясь в Фолкстон, вы собирались написать, как наряжаются всякие там лорды Солсбери и прочие, когда отправляются на прогулку по Лугам. (Солсбери Роберт Артур Толбот (1830–1903) – маркиз, представитель одного из старинных английских титулованных родов, известный политический деятель. В 1885–1892 и 1895–1902 гг. – премьер-министр Великобритании). И затеять дискуссию о том, входят ли у нас в моду кафе на французский манер. И так далее. А вы занялись этой (тут последовал непечатный эпитет) ерундой!

– Но лорд Солсбери… он же не бывает в Фолкстоне!

Бангхерст пожал плечами, убедившись, что случай безнадежный.

– Ну и что, черт возьми? – произнес он скучным голосом, обращаясь к своей чернильнице. – Какое это-то имеет значение?

Молодой человек задумался. Через некоторое время он сказал уже без особого воодушевления:

– Я, пожалуй, мог бы это переделать и подать как шутку. Превратить в комический диалог с человеком, который в это действительно поверил, или что-нибудь в таком же роде. Знаете, материал изрядного размера, жаль его выбрасывать.

– Ни за что, – сказал Бангхерст. – Ни в каком виде. Нет! Чего доброго, еще подумают, что мы умничаем. Что вы над ними подсмеиваетесь. Они терпеть не могут всего, что похоже на умничанье.

Молодой человек хотел было возразить, но по выражению спины Бангхерста было совершенно ясно, что разговор подошел к концу.

– Ни за что, – повторил Бангхерст как раз в тот момент, когда казалось, что он окончательно умолк.

– Тогда можно я отнесу это в «Дейли ганфайр»?

Бангхерст подсказал ему еще один вариант.

– Что ж, ладно, – с некоторой досадой в голосе сказал молодой человек. – Значит, в «Дейли ганфайр».

Но он забыл, что и у «Дейли ганфайр» тоже есть редактор.

Видимо, вскоре после этого впервые услышал о русалке и я, еще не предполагая, что в конце концов мне доведется описать ее историю. Дело было во время одного из моих редких посещений Лондона, и Миклтуэйт пригласил меня пообедать в клуб «Перочистка» – несомненно, один из дюжины лучших литературных клубов в Лондоне. За столиком у дверей я заметил подающего надежды молодого журналиста – он обедал в одиночестве. Все столики поблизости от него были пусты, хотя в остальной части зала свободных мест не было. Он сидел лицом к двери и поднимал глаза всякий раз, когда кто-нибудь входил, словно поджидая кого-то, кто никак не шел. Один раз я явственно видел, как он поманил кого-то к себе, но тот не отозвался.

– Послушайте, Миклтуэйт, – сказал я, – почему все избегают вон того человека? Я только что заметил, как он в курительной пытался с кем-то заговорить, но похоже, что какое-то табу…

Миклтуэйт поглядел в ту сторону, держа в воздухе вилку.

– Еще бы, – ответил он.

– Но что он такого сделал?

– Он дурак, – в явном раздражении произнес Миклтуэйт с набитым ртом. – Бр-р-р! – добавил он, как только смог.

Я немного подождал.

– Но что он такого сделал? – еще раз спросил я.

Некоторое время Миклтуэйт не отвечал, сердито набивая рот хлебом и всем, что попадало под руку. Потом, придвинувшись ко мне с видом заговорщика, он принялся издавать возмущенные звуки, в которых я с трудом различал отдельные слова.

– Ах, вот что! – сказал я, когда он умолк.

– Да, – отозвался Миклтуэйт, сделал наконец глоток и налил себе вина, расплескав его на скатерть. – На днях и я почти целый час не мог от него отвязаться.

– Да?

– Круглый дурак, – сказал Миклтуэйт.

Я боялся, что больше ничего не услышу, но, к счастью, залпом выпив вино, он снова заговорил.

– Он требует от всех, чтобы ему возражали, – сказал он.

– Насчет чего?

– Чтобы говорили, что у него нет доказательств.

– Да?

– А потом предъявляет доказательства. Воображает, что он умнее всех. Я не мог ничего понять.

– Доказательства чего?

– Разве я вам не сказал? – спросил Миклтуэйт, побагровев. – Насчет этой его дурацкой русалки из Фолкстона.

– Он говорит, что русалка существует?

– Ну да, – сказал Миклтуэйт, побагровев еще сильнее и глядя на меня в упор, словно вопрошая, не намерен ли и я обернуться против него и встать на сторону этого гнусного негодля. На мгновение мне показалось, что его сейчас хватит апоплексический удар, но, к счастью, он вспомнил о своем долге хозяина и внезапно напустился на задумчивого официанта за то, что тот не убирает наших тарелок.

– Давно не играли в гольф? – спросил я Миклтуэйта, когда пристыженный официант убрал тарелки и убрался вместе с ними. Гольф всегда приводит Миклтуэйта в хорошее расположение духа, кроме тех случаев, когда он сам играет. А тогда, как мне говорили… Если бы на моем месте сейчас была миссис Бантинг, она бы умолкла и подняла брови, воздев руки, чтобы дать понять, как действует гольф на Миклтуэйта, когда он сам играет.

Я старательно делал вид, будто интересуюсь гольфом – игрой, которую на самом деле презираю и ненавижу, как ничто другое в мире. Представьте себе толстяка вроде Миклтуэйта, которому следовало бы ходить в тюрбане и длинном черном халате, чтобы скрыть свою полноту, и который милю за милей гоняет белый мячик с помощью целого хирургического набора инструментов, гоняет то с ребяческой серьезностью, то в ребяческом гневе, гоняет в то время, как вся страна проваливается в тартарары, и к тому же еще приучает невинного мальчика, который носит за ним клюшки, к непристойным ругательствам, безделью и чаевым. Вот что такое гольф! Тем не менее я удержался от презрительной усмешки и пустился в рассуждения о гольфе и о сравнительных достоинствах разных полей для него, как говорят с ребенком о пирожных или дразнят щенка, шепнув ему «Крыса!».

И только когда наш обед пришел к концу, я наконец смог снова взглянуть на подающего надежды молодого журналиста и увидел, что он гораздо более оживленно, чем принято в подобных случаях, беседует о чем-то с гардеробщиком, который подает ему пальто. Тот, казалось, был крайне изумлен, но держался почтительно и отвечал немногословно, но вежливо.

Когда мы пошли к выходу, их беседа все еще продолжалась. Гардеробщик держал в руках мягкую фетровую шляпу подающего надежды молодого журналиста, а тот рылся в карманах пальто, битком набитых какими-то бумагами.

– Это потрясающе. У меня почти все с собой, – услышали мы, проходя мимо. – Может быть, вы…

– У меня крайне мало времени на чтение, сэр, – отвечал гардеробщик.

Глава IV

Высокие достоинства Паркер

Я знаю, что до сих пор излагал события весьма обстоятельно – моим девизом были скорее естественность и правдоподобие, нежели строгость, свойственная свидетельским показаниям. Но если мне удалось наглядно показать читателю, как Морская Дама вышла на сушу и как она смогла, выйдя на сушу, стать членом общества, не возбудив в нем особого волнения, то мои жалкие попытки расцветить, оттенить и украсить выдумкой факты, оказавшиеся в моем распоряжении, не пропали даром.

Морская Дама решительно и без особого шума обосновалась у Бантингов. Не прошло и двух недель, как она обосновалась там настолько прочно, что, если не считать ее исключительной красоты и очарования, а также едва заметной двусмысленности, которая время от времени проскальзывала в ее улыбке, она превратилась во вполне приемлемое подобие человека. Правда, человека, страдающего увечьем: се нижнюю конечность весьма трогательно обмотали бинтами и поместили в нечто вроде лубка; однако, по общему мнению – начало которому, боюсь, положила миссис Бантинг, – в скором времени она снова сможет «ими» владеть, как прежде (миссис Бантинг говорила «ими», хотя это, безусловно, находилось на грани допустимой уклончивости, если не за ее пределами).

– Ну, разумеется, – говорила миссис Бантинг, – ездить на велосипеде ей больше никогда не придется…

Таков был романтический ореол, которым она окружила Морскую Даму.

Невозможно отрицать, что в лице Паркер Морская Дама нашла – или, во всяком случае, миссис Бантинг нашла для нее – истинное сокровище. У Паркер был один недостаток – излишняя молодость; но она уже успела поработать горничной у одной дамы из Индии, «привлекавшейся по делу», была подвергнута перекрестному допросу и вышла из него с честью. Кроме того, она испытала на себе коварство одного молодого человека, который ей очень нравился и которого она застала гуляющим с другой, что шло вразрез с ее непоколебимыми представлениями о приличиях, – а в сравнении с этим все остальное лишь суета сует. После этого она твердо решила, что больше никаких сюрпризов судьба преподнести ей не сможет. На пеструю (и отнюдь не всегда благопристойную) картину жизненного карнавала она взирала с бесстрастной настороженностью, сохраняя невозмутимость, выполняя свои обязанности и решительно уклоняясь от более близкого в нем участия. Локти она всегда держала опущенными, а кисти рук – сложенными вместе перед собой, и даже при самом богатом воображении невозможно было представить себе ее иначе, чем воплощением абсолютной добропорядочности, надежности и аккуратности. Голос ее всегда, при любых обстоятельствах, звучал негромко, но удивительно отчетливо – и лишь с едва уловимым оттенком жеманства. Когда разговор подошел к сути дела, миссис Бантинг начала немного нервничать. Нанимала ее, разумеется, миссис Бантинг, поскольку Морская Дама была еще совершенно неопытна. Однако беспокойство миссис Бантинг было тут же рассеяно.

– Знаете ли, – решилась наконец миссис Бантинг, – она… она страдает увечьем. Вы понимаете?

– Я не знала, мэм, – почтительно ответила Паркер, очевидно вполне готовая понять все, что угодно, видя в этом часть своего призвания в этом мире.

– В сущности говоря, – продолжала миссис Бантинг, изящно водя по краю скатерти пальцем в перчатке и не сводя с него глаз, – в сущности говоря, у нее хвост, как у русалки.

– Хвост, как у русалки, мэм? Да уж… А это болезненно?

– Нет, милая моя, нет, это не доставляет ей совершенно никаких неудобств. Только… понимаете, здесь нужна особая деликатность.

– Конечно, мэм, – ответила Паркер, словно хотела сказать: «Как всегда».

– Прежде всего, мы не хотим, чтобы прислуга…

– То есть младшая прислуга? Конечно, мэм.

– Значит, вы понимаете? – спросила миссис Бантинг, снова подняв глаза и посмотрев на Паркер.

– Безусловно, мэм, – ответила Паркер, не шевельнув бровью, и они перешли к обсуждению условий. «Все обошлось в высшей степени удовлетворительно», – говорила миссис Бантинг, облегченно вздыхая при одном воспоминании об этой беседе. И ясно было, что Паркер целиком согласна с ее мнением.

Паркер оказалась не только не болтливой, но и весьма ловкой и искусной. С самого начала она незаметно, но прочно овладела положением. Это Паркер изобрела для «Него» нечто вроде футляра от скрипки и удлинила утреннее платье так, чтобы оно скрывало жесткие контуры футляра. Это Паркер предложила пользоваться дома и в саду креслом на колесах, а на лестнице сидячими носилками. До сих пор всякий раз, когда Морской Даме требовалась мужская помощь, под рукой неизменно оказывался Фред, иногда даже в излишне больших дозах. Однако Паркер сразу ясно дала понять, что это отнюдь не соответствует ее представлениям, и этим на всю жизнь завоевала признательность Мэйбл Глендауэр. И Паркер же высказалась за прогулки в экипаже и предложила (с такой убежденностью в своей правоте, что ничего другого не оставалось) нанять на летний сезон парную коляску – к большой радости как Бантингов, так и Морской Дамы. Это Паркер распорядилась ежедневно выезжать на восточный конец Лугов и командовала пересаживанием Морской Дамы, во всех его подробностях, из коляски в кресло на колесах, в котором та прогуливалась по Лугам. Это Паркер неизменно со всей корректностью подсказывала, куда могла бы с удовольствием и не нарушая приличий отправиться Морская Дама, и указывала, как туда добраться, а если что-нибудь делать или где-нибудь бывать Морской Даме было нежелательно, то Паркер сразу же незаметно, но неумолимо накладывала в таких случаях свой запрет. Это Паркер спасла Морскую Даму от превращения в исключительную собственность семейства Бантингов и помогла ей обрести достойное положение в обществе, когда разразился кризис. На нее можно было положиться и в самом серьезном деле, и в мелочах. Это она обратила внимание на то, что для Морской Дамы еще не заказаны и не напечатаны визитные карточки («Мисс Лорис Талассия Уотерс» – такое изящное и вполне подходящее к случаю имя было ей дано), и заменила сундучок некоего, вероятно, давно сгинувшего в морских пучинах «Тома Уайлдерза» на шкатулку для драгоценностей, сумочку и первый в жизни Морской Дамы чемодан. (От имени древнегреческого божества Дориды – дочери Океана и супруги морского бога Нерея, греческого слова «талассос» – «море» и английского «уотер» – «вода»).

Свойственное Паркер тонкое и острое чувство приличия проявилось в тысячах незначительных случаев. Например, однажды в лавке, в момент покупки кое-каких интимных «вещичек», она внезапно вмешалась.

– А вон там чулки, мэм, – сказала она почтительным полушепотом, указывая на них рукой, но без чрезмерной вульгарности.

– Чулки? – воскликнула миссис Бантинг. – Но ведь…

– Мне кажется, мэм, ей следовало бы иметь чулки, – сказала Паркер негромко, но весьма твердо.

И если подумать, то разве может непоправимое отсутствие чего-то у дамы послужить извинением отсутствию у нее чего-то другого, которое может быть восполнено? И разве не сталкиваемся мы здесь с самой квинтэссенцией и основополагающим принципом приличия?

Впрочем, миссис Бантинг с этим никогда бы не согласилась.

Позвольте мне здесь с сожалением, но и с бесконечным уважением сообщить еще одно обстоятельство, касающееся Паркер, после чего она сможет занять подобающее ей место.

Должен с легким чувством раскаяния сознаться, что я разыскал эту молодую женщину на ее нынешнем месте работы в Хайтон-Тауэрс, где она служит горничной у выдающейся религиозной и социальной деятельницы – леди Джейн Глэнвил. Мне не хватало подробностей; те обрывки сведений, которыми я располагал, не позволяли воссоздать с должным правдоподобием некоторые сцены и разговоры. Она же с самого начала и до самого конца должна была все видеть, все знать и практически обо всем догадываться.

Я так и сказал ей, ничего не скрывая. Она не стала делать вид, что не поняла меня или что не знает кое-каких неизвестных мне обстоятельств. Когда я закончил, она спокойно посмотрела мне прямо в глаза.

– Я об этом и подумать не могу, сэр, – ответила она. – У меня совершенно не такие понятия.

– Но… Вам же теперь ничего не будет, если вы расскажете мне…

– Боюсь, что не могу, сэр.

– От этого никому не станет хуже.

– Дело не в этом, сэр.

– Знаете, я могу позаботиться о том, чтобы вы не потерпели никакого ущерба.

Паркер вежливо смотрела на меня, не говоря ни слова: все, что она считала нужным, уже было высказано.

И несмотря на мои продолжительные и настойчивые уговоры, Паркер осталась непреклонной. Даже когда я под конец, отбросив все ухищрения, попытался самым непристойным образом ее подкупить, она не проявила никаких чувств, кроме подобающего уважения к моему высокому социальному положению.

– Я об этом и подумать не могу, сэр, – повторила она. – У меня совершенно не такие понятия.

И если эта история в конце концов покажется вам хоть в какой-то степени туманной или неполной, я надеюсь, что вы вспомните, как на моем пути встала Паркер со своими непоколебимыми понятиями.

Глава V

Отсутствие и возвращение мистера Гарри Чаттериса

Эти отступления, посвященные Паркер и журналистам, безусловно, немного отвлекли меня от моего рассказа. Тем не менее вы должны понимать, что, пока подающий надежды молодой журналист гонялся за информацией, собственными фантазиями и Бангхерстом, а достоинства Паркер пребывали лишь в зародыше и мысль об экипаже еще никому не приходила в голову, в веселом маленьком семействе под вечнозелеными дубами фолкстонской ривьеры уже назревали кое-какие события. Как только Бантинги оказались в состоянии думать о чем-то еще, кроме своего поразительного нового приобретения, они убедились в этом совершенно недвусмысленно. То, что было на первых порах едва заметно, стало вполне очевидным: оказывается, их скромную радость от обладания такой прелестной, такой богатой и – в определенном смысле – такой выдающейся гостьей, как мисс Уотерс, отнюдь не полностью разделяли две молодые дамы, которые в тот сезон должны были быть главными их гостями. Эта крохотная трещинка дала себя знать уже тогда, когда миссис Бантинг впервые представился случай обсудить свои новые планы с мисс Глендауэр.

– И она действительно собирается остаться у вас на весь сезон? – спросила Эделин.

– Ну конечно, дорогая моя. Ведь вы не имеете ничего против?

– Это для меня несколько неожиданно.

– Но она же попросила меня, дорогая моя…

– Я думаю о Гарри. Если выборы будут назначены на сентябрь, – а все, по-видимому, считают, что так и случится… Вы обещали, что позволите нам пользоваться вашим домом во время предвыборной кампании.

– Но вы же не думаете, что она…

– Она станет весьма серьезной помехой. – Мисс Глендауэр сделала паузу и добавила:

– Она мешает мне работать.

– Но, дорогая моя!..

– Она нарушает гармонию, – сказала Эделин.

Миссис Бантинг поглядела в окно, на кусты тамариска и расстилавшееся за ними море.

– Я, разумеется, не сделаю ничего такого, что могло бы повредить Гарри. Вы знаете, как мы за него рады. Рандолф готов сделать для него все, что потребуется. Но вы уверены, что она станет помехой?

– А чем еще она может стать?

– Она могла бы даже помочь.

– Ах, помочь!

– Она могла бы заняться агитацией. Вы же знаете, дорогая моя, она очень обаятельна.

– Не для меня, – сказала мисс Глендауэр. – Я ей не доверяю.

– Ну, для других. А как говорит Гарри, во время выборов каждому, кто может что-то сделать, нужно предоставить такую возможность. Потом с ними можно порвать, сделать все, что угодно, но во время выборов… Вы же помните, он говорил об этом, когда был здесь с мистером Файсоном. Если оставить предвыборную агитацию только действительно симпатичным людям…

– Это мистер Файсон сказал, а не Гарри. А кроме того, она не захочет помогать.

– Я думаю, тут вы ошибаетесь, дорогая моя. Она уже спрашивала…

– Насчет помощи?

– Да, и обо всем остальном, – сказала миссис Бантинг, на мгновение слегка покраснев. – Она все время расспрашивает, зачем у нас бывают выборы, и что это такое, и почему Гарри выставил свою кандидатуру, и так далее. Она этим всерьез интересуется. Я не могу ответить и на половину вопросов, которые она задает.

– Наверное, поэтому она так подолгу беседует с мистером Мелвилом и поэтому Фред совсем не обращает внимания на Мэйбл…