Он поднялся, догадываясь, что встают и другие, и предложил сесть обеим женщинам.

— Ты поправилась? — спросил он, радостно улыбаясь.

— Ей лучше, — ответила ему Уинетт с некоторым неодобрением в голосе, — но она еще не вполне здорова.

Грания пренебрежительно фыркнула, наградив улыбкой всех, сидящих за столом.

— Уинетт всегда очень заботлива с подопечными. Она бы оставила меня в постели, хотя меня ждет столько срочной работы.

— Ты не сможешь успешно справиться с работой, пока еще так слаба, — сказала Уинетт.

— Это неотложная работа, дитя мое, — возразила Грания. — Или ты не чувствуешь всюду эту немощь? Не чувствуешь, что наваждение все крепнет? Оно питается тем самым отчаянием, которое само и порождает. А твое лекарство почти на исходе, и надежды пополнить его запасы уже нет. Кроме того, ты поможешь мне в том, что я стану делать.

Уинетт беспомощно вздохнула, не в силах опровергнуть очевидную истину.

— Итак, — продолжала Грания, — я больше не нуждаюсь в заботе моей блистательной Сестры и попытаюсь побороть колдовство Посланца. Дайте мне поесть и принесите выпить чего-нибудь покрепче, чем это.

Слуги поспешили исполнить приказ. Кедрин видел, как она умяла две миски овсянки, в несколько глотков выпила кружку подогретого вина, затем попросила хлеба и фруктов и поглотила их с таким же удовольствием.

— Мне получше, — провозгласила она, когда наелась и тщательно вытерла губы платочком, извлеченным из складок голубого одеяния. — Теперь обсудим, как снять колдовство.

Вслед за этими словами женщина перечислила, что ей нужно. Рикол немедленно послал людей, чтобы быстрее доставили все эти вещи на северную стену, откуда Грания собиралась творить свои чары. Сестра готова была немедленно отправиться туда, но Уинетт настоял на том, чтобы женщина сперва приняла лекарство, а затем заботливо проверила, насколько теплый на ней плащ — Грания позволила это со все убывающим терпением.

Наконец приготовления были закончены, и Рикол, лучше всех знакомый со здешними темными переходами, пошел впереди. Сверху на стене стояла незажженная жаровня, окруженная солдатами, у которых радостное любопытство пересилило страх перед валунами, вылетающими из тьмы. Грания просияла при виде их и сказала:

— Оставайтесь на постах, друзья, скоро для вас найдется работенка.

И они нехотя отступили в черноту.

Уинетт достала из-под плаща небольшую сумочку и передала Грании несколько пучков трав, который та рассыпала по холодным угольям, что-то неразборчиво бормоча. Наконец, довольная, она попросила кремень и высекла несколько искр над лежащим в жаровне трутом. В основании железной чаши затлел тусклый огонь, медленно поднимавшийся и разгоравшийся, пока крохотные огненные язычки не прыгнули наверх — к тому предмету, что она разместила поверху.

— Дай свою руку, дитя мое, — попросила Грания Уинетт. — И ты, Кедрин, тоже.

Для него эта просьба была полной неожиданностью. Он снял перчатку и взял в пальцы протянутую ему крохотную теплую ладошку. Уинетт взяла другую, и все трое встали, обратившись лицом к неведомому врагу за стеной. Принц внезапно ощутил дремоту, такую, какая обычно переходит в крепкий сон. Но он не уснул, потому что тут же почувствовал резкую прохладу, бодрящую и поднимающую дух. Это походило на чувство, охватившее его, когда он вызывал Хаттима, но было куда сильнее и ярче — словно он через руки Сестер слился с ними обеими, и все они, только что бывшие отдельными существами, стали вдруг одним целым с единой великой целью, огромной и несокрушимой волей. Кедрин увидел, что угли в жаровне разгорелись ярче, от них поднимается белый дым, неся нежный аромат, вызвавший мысль о летних лугах, ручьях, запахе волос Уинетт. Следя, как поднимается этот дымок, он думал о жаворонках, парящих в ясном синем небе, о мечущейся в хрустальных водах рыбе. И вдруг понял, что видит это наяву — будто тьма отпрянула от жаровни, юноша слышал, как голос Грании произносит слова, которых он не понимал: все громче и громче, по мере того, как мгла вокруг продолжала рассеиваться. Прилив сил захлестнул его, внезапно к юноше явилась полнейшая уверенность в себе — подобная той, с которой он вышел на арену против Хаттима, но во много раз сильнее, и он уже не ощущал никакого сопротивления. Кедрин больше не замечал рядом ни отца, ни Рикола, пока не услышал, как ахнул отец:

— Во имя Госпожи! Свершилось!

А затем понял, что крепостная стена теперь видна с полной отчетливостью, что жаровня посылает белый дымок навстречу все ярче разгорающемуся дневному свету, являя глазам стоящих все удлиняющийся участок стены. Дымок от углей прямым столбом пронизывал воздух, в самом зените сливаясь с лазурью неба.

Он ощутил торжество. Это чувство все росло, поглощая его, и он не понимал уже, вызвано оно тем, что тьма развеялась, или тьма отступила именно перед этим чувством. Его дух воспарил, когда Кедрин следил, как чернота уносится прочь клубящимися клочьями, словно туман по ветру, отдельные черные нити тянутся к белизне над жаровней, но та лишь поглощает их, сама оставаясь чистой, и тьма тает все быстрее и быстрее. Он услыхал возбужденные крики защитников крепости, ощутил лучи солнца на своем лице — такого теплого и чистого после мерзостной ночи Посланца. Подняв взгляд, юноша окончательно убедился, что небеса чисты, а опустив глаза, увидел, как в обе стороны от него тянутся зубцы стены и меркнет в великолепии дня тусклый огонь факелов. Под стеной наваждение еще немного задержалось, но вскоре принц увидел, что и оно откатывается, словно прибрежная грязь отступает перед чистыми водами реки.

Он услышал слова Грании:

— Хвала Госпоже, удалось! — Тут их пальцы разомкнулись, а Уинетт встревожено крикнула. Взгляд Кедрина на миг затуманило, он повернулся и увидел, как Уинетт подхватывает упавшую Гранию и бережно опускает ее на камни парапета. Мгновение спустя юноша уже стоял на коленях, подложив руку под седую голову. Сердце его стучало, как барабан, а птичьи глаза маленькой женщины помутнели.

Уинетт все еще сжимала морщинистую ручку — только теперь не для объединения душ, а чтобы пощупать пульс. Когда девушка взглянула на принца, лицо ее было понурым.

— Быстро неси ее в больницу, еще можно успеть.

Он подхватил Гранию, не замечая больше Бедира и Рикола, и поспешил за Уинетт вниз по ступеням, полным шумных солдат, ринувшихся наверх, чтобы приветствовать день. Но их улыбки угасали, когда раздавался крик Уинетт, требовавшей дорогу.

Они добежали до больницы, и Кедрин осторожно уложил Гранию в ее постель, встав на колени рядом. Уинетт занялась своими снадобьями, а он вновь искал в себе ту целеустремленность, которую постиг только что, чтобы опять вдохнуть жизнь в это угасающее существо, не желая его терять.

Затем послышался голос — и было непонятно, звучал ли он в келье или шел откуда-то изнутри. Это Грания говорила с ним.

— Я умираю, Кедрин, но мы показали Посланцу, что он не всесилен. Остальное — твоя забота. Твоя и Уинетт. Помни, сестер — две, Кедрин!

— Нет! — вскричал он вслух. — Не умирай!

— Это неважно, — сказал голос, который не был голосом. — Разве твой кьо не научил тебя, что смерть — это ничтожная малость? В тебе есть сила, которой я прежде не видывала. Научись ее применять, Кедрин. И всегда помни, что Госпожа с тобой.

Он собирался еще что-то сказать, но Уинетт отодвинула его, приблизив к губам Грании кружку. Приподняв поникшую голову, она влила в рот Сестре несколько темных капель. Грания проглотила их и начала задыхаться. Уинетт мгновенно опустила ее голову и прижалась губами к губам, дыша изо рта в рот. Кедрин беспомощно смотрел, как Уинетт поднимает сложенные ладони и опускает на грудь Грании, затем снова склоняется над побледневшим личиком. Грания перестала двигаться. Несколько долгих мгновений спустя Уинетт выпрямилась, подняла руку и убрала под повязку непослушную прядь. Она коснулась глаз и губ Грании, бормоча молитву Госпоже, затем, повернувшись, сообщила Кедрину то, что он уже знал:

— Она мертва.

В ее глазах стояли слезы, и Кедрин, не думая, потянулся к ней, ища утешения в потере и сам стараясь дать его. Уинетт упала в его объятия, ее лицо приникло к его груди, прямо к твердым железным звеньям кольчуги. Она рыдала от скорби, и вдруг он заметил, что слезы увлажнили и его щеки. Он держал ее, гладя волосы и совсем некстати отметив, что они недавно вымыты и запах их нежен, как прежде. Позади нее на постели лежала Грания и словно спала с легкой улыбкой на губах.

— Она говорила со мной до того, как умерла, — пробормотал он. — И сказала, что это неважно.

— Так учит нас Госпожа, — ответила Уинетт приглушенным голосом. — Но Госпожа не запрещает нам оплакивать потерю любимых. Она знала, что умрет. Я предупреждала, что она еще слишком слаба для борьбы с темными чарами. Но она твердила, что Высокая Крепость падет, если она станет медлить.

— Она была права. — Кедрин знал, что это так, хотя не понимал, откуда, собственно. — Крепость не смогла бы дольше противиться чародейству, а если бы пала Высокая Крепость, погибли бы и Три Королевства.

Он почувствовал, что Уинетт меньше вздрагивает от плача, затем плач прекратился, лицо Сестры запрокинулось, и та взглянула на него в изумлении и одновременно в скорби.

— Ты сказал, она с тобой говорила? Но она была слишком слаба.

— Не думаю, что она говорила голосом, — ответил он, глядя на Уинетт. — Я словно слышал слова внутри головы, пока она не умерла. Она сказала, что во мне есть сила.

Глаза Уинетт округлились, и он уже не мог не думать, как они хороши, а это напомнило ему, что он все еще обнимает ее и что несмотря ни на что, это ему нравится.

— Лишь великие мастера могут слышать разумом, — в ее голосе звучало благоговение. — И ни у одного мужчины еще не обнаруживалось такого дара.

Кедрин не знал, что ответить.

— Она сказала: мы показали Посланцу, что он не всесилен, — повторил он. — И что остальное — наша забота. Твоя и моя.

— Ничего не понимаю, — прошептала Уинетт, то и дело смаргивая слезы.

— Я тоже, — подхватил Кедрин. — Но она так сказала.

— Мужчина с даром. — Она глубоко задумалась и, кажется, не замечала, что он все еще обнимает ее. Или не придавала этому значения. — Кто ты, Кедрин Кайтин?

— Не знаю, — честно признался он.

— Я тоже, хотя уверена, что ты больше, чем просто принц Тамура.

Она долго глядела в его глаза задумчивым взглядом. Затем, похоже, все-таки опомнилась, разомкнула его руки и встала, все еще глядя ему в лицо и отрешенно улыбаясь. Он потянулся, чтобы смахнуть с ее щеки слезу, — кожа Уинетт под пальцами была совсем мягкой. Только тут женщина осторожно оттолкнула его. Между ними опять легла дистанция, предполагаемая ее положением Сестры.

— Теперь, когда наваждение развеяно, — сказала она, — тебе, наверное, лучше поспешить на стену.

Кедрин кивнул, желая опять ее коснуться, что-нибудь сказать, но не мог найти слов. Вместо этого он улыбнулся и вышел, предоставив Уинетт готовить Гранию к похоронам. Не оглядываясь, юноша быстро шагал по больнице, видя теперь в глазах раненых, где недавно было только отчаяние, новую надежду.

Снаружи надежда была не менее осязаема, чем недавняя тьма. Там, где недавно люди спотыкались во мгле, а в голосах звучала беспомощность, теперь слышались возгласы торжества, все летали, как на крыльях. Теллеманы выкрикивали приказы, кордоры отзывались громкими голосами. По дворам и галереям эхом разносился лязг оружия, целеустремленность вновь наполнила Высокую Крепость, и Кедрин ощутил радость, смешанную с печалью о Грании. Жертва не оказалась напрасной, ибо Высокая Крепость вновь стала могучим оплотом против варварского вторжения, солдаты, избавленные от тяжелой ноши, жаждали скорее доказать, чего они стоят.

Когда Кедрин добрался до северной стены, он увидел, что у них появилась такая возможность. Его ждал Бедир, рядом с ним стоял хмурый Рикол.

— Она мертва, — сообщил принц. — От нее потребовалось слишком много.

Затем поглядел на север и раскрыл рот.

На крепость нацеливались три катапульты, рядом с ними стояли три огромные осадные башни — неустойчивые сооружения из грубо обработанного дерева, увешанные шкурами и щитами. Они были взгромождены на площадки с колесами и, несмотря на неумелость работы, смотрелись весьма грозно. Каждая была достаточной высоты, чтобы атакующие могли перейти с нее на стены крепости. Наверху он разглядел петли — значит, варвары готовы спустить мостики, чтобы их воины перебежали на крепостные стены. Перед башнями красовались две низкие хижины, у каждой впереди выступало мощное бревно, а по сторонам виднелось по три колеса.

Но куда больше поражало само обилие лесного народа. Вся Белтреванская дорога была заполнена людьми — целым морем смуглых бородатых лиц, обращенных к стене своими жадными, как у волков, глазами. Мечи, копья и топоры были угрожающе подняты. Орда заполонила все пространство от берегов Идре до склонов Лозин; а назад тянулась настолько, насколько достигал глаз, она закрывала собой всю дорогу, словно сам лес подступил к Высокой Крепости, будто это сам Белтреван выплеснул из себя живой человеческий поток. Там, в лесной долине, Кедрин видел их походные костры — но теперь, в ясном свете нелегко завоеванного дня, это скопище тел было чем-то более осязаемым и более угрожающим. К тому же он слышал их: ибо они вопили от ярости, ударяя клинками по щитам, и в реве их глоток утонул ропот реки — так раскаты грома заглушили бы плач ребенка. Шум эхом отражался от гор и оглушал до безумия.

Немыслимое количество людей. Кедрин почувствовал, как холод безобразным узлом сгущается в желудке. Долго ли выстоит Высокая Крепость против такой толпы?

Затем в войске варваров возникло движение, вопли уступили место зловещему безмолвию. Варвары расступились, и вперед протиснулась кучка тяжеловооруженных воинов. Вскоре большинство тоже отстало, осталось лишь шестеро, которые остановились впереди всех, обозревая крепость.

Одного Кедрин сразу узнал: высокий, укутанный в меха, чей вид сам по себе уже вызывал резкую боль в плече. Принц понял, что вновь глядит на Посланца. Тот был выше остальных, весь в мехах с шеи до пят, словно решил нарядиться каким-то диковинным зверем. Там, где кожа его была открыта, она не была смуглой, а имела цвет свежего снега, падавшая на плечи грива тоже была белой, как молоко. С разделявшего их расстояния Кедрин разглядел повернувшееся в его сторону странное треугольное лицо с глубоко запавшими, полыхающими как уголья глазами. Он унял непроизвольный ужас, вызванный этим взглядом, и, опустив свои глаза вниз, схватился за рукоять меча. Ярость вскипела в нем, когда он вновь воззрился на создание, замыслившее сокрушить Королевства, темные чары которого привели к смерти Грании. И в тот же миг он понял, что они двое не смогут более жить в одном мире, что он должен убить Посланца или расстаться с жизнью сам.

Слева от колдуна он увидел воина, который выделялся лишь тем, что выглядел очень просто. Голова не покрыта ничем, на шее виден лишь бронзовый торквес, придерживавший сзади буйную черную гриву поверх домотканой одежды, у пояса — короткий меч в ножнах, в правой руке секира, к левой руке пристегнут круглый щит.

Убранство остальных было куда более пышным. Справа от Посланца стоял человек в отполированном до зеркального блеска доспехе: его панцирь, наручи и поножи сверкали на солнце. В левой руке воин держал великолепный щит, а у пояса висел длинный меч в богато украшенных ножнах. Трое справа от него были облачены в пестрые доспехи, частью стальные, частью кожаные, один из них был совсем бос, на другом красовался шлем, скрывающий лицо, у третьего в руке была сжата секира с бородкой.

Не думая, поддавшись внезапной ярости, Кедрин обернулся, ища ближайшего стрелка. Выхватив у него лук, он быстро приладил стрелу и оттягивал тетиву до тех пор, пока она не коснулась его губ. Юноша прицелился в укутанного мехами Посланца и, уже спуская тетиву, услышал, как Бедир говорит: «Слишком далеко». Но ему было все равно: он жаждал, чтобы стрела пронзила черное сердце, если у Посланца вообще оно есть.

Стрела не долетела, Бедир был прав, она упала на камни в нескольких шагах от цели. Кедрин в бессильной ярости стиснул зубы, видя, как чародей беспечно глядит на зря пущенную стрелу, а затем поднял взгляд к Кедрину, и бесплотные губы раздались в беззвучном смехе.

Он выстрелил бы снова, но Бедир положил руку ему на плечо со словами:

— Не сейчас. Он слишком далеко. Предоставь это орудиям.

Принц возвратил лук хозяину и положил ладони на теплый камень парапета, его трясла дрожь. Отец крепче сжал плечо сына, нахмурившись и не зная, как успокоить.

— Кедрин, ты еще навоюешься, когда они подойдут к стенам.

Он почувствовал, как дрожь понемногу унимается, и понял — отец решил, что им овладело боевое безумие. Юноша встряхнул головой, голос его прозвучал резко и отрывисто:

— Он не подойдет к стенам. Это не в его правилах. Он ходит по темной тропе, и все же я должен его убить.

— Ты или кто-то другой, неважно, — сказал Бедир. — Главное, что мы его уничтожим.

Тогда Кедрин оборотился лицом к отцу и веско произнес:

— Не думаю, что кто-то другой может убить его. Думаю, что такой человек есть только один — я сам.

Бедир воззрился на сына, догадываясь о перемене, но не понимая, в чем она состоит.

— Что с тобой случилось? — мягко спросил он. — Ты… ты стал другим.

— Да, — Кедрин кивнул. — Я стал другим. Не ведаю, что изменилось во мне, но знаю — я уже не прежний. Я слышал, как говорила Грания, когда умирала.

— Это так необычно? — спросил Бедир. — Что она сказала?

— Не голосом, — уточнил Кедрин, видя, что отец не понял. — Я слышал ее разумом. Уинетт сказала, что такого дара не было ни у одного мужчины. А Грания сказала, что во мне есть сила.

— Писание Аларии, — пробормотал Бедир. — О, понять бы нам его смысл.

Дальнейшие разговоры пресек внезапный грохот баллист и крики, которые неслись вслед пущенному камню. Рикол приказал стрелять, и расчеты, довольные, что у них наконец есть видимые цели, охотно взялись за привычное дело. Развернулись большие рычаги, камни упали в корзины, затем по команде Рикола были сбиты предохранители, и камни, свистя, понеслись по небу прямо на полчища лесного народа. Кедрин радостно следил, как тяжелые валуны низверглись на передний край толпы, как упали задетые ими тела, и лишь жалел, что Посланец и вожди удалились в безопасное место.

— Когда Грания взяла мою руку, — сказал он, пока орудия готовились вновь стрелять, — я почувствовал… меня что-то наполнило… какая-то сила. Не могу этого описать, но это было непохоже на то, что я знал прежде. Я испытал покой и… думаю, это и было чувство общей цели. Мы объединились: Уинетт, Грания и я. Это точно. Она знала, что это есть во мне.

— Грания многое знала, — согласился Бедир. — Она… — Снова грохот баллист заглушил его слова. Они повернулись и взглянули, как камни поражают цель, как Орда отступает — за исключением воинов у варварских орудий, которые сами повернули рычаги и принялись отвечать на стрельбу.

После этого невозможно стало говорить, ибо воздух наполнился летящими камнями, залп отвечал на залп, валуны врезались в стены и откалывали от парапета увесистые куски. Баллисты Высокой Крепости стремились поразить осадные машины противника, которые постоянно передвигались, причем варвары совершенно не заботились о своей безопасности, и к расчетам, обслуживавшим каждое устройство, охотно присоединялись добровольцы в любом количестве, не страшась обстрела.

Посланец тоже участвовал в схватке. Его постоянно видели передвигающимся среди баллист, руки его прихотливо шевелились, и с кончиков пальцев срывался искрящийся синий огонь, окутывая машины лесного народа, так что камни защитников крепости не долетали или отклонялись так, что не вызвали ущерба.

— Он колдует! — Бедир перекричал дикий шум. — Но не думаю, что он достаточно силен, чтобы обрушить свое колдовство на нас. Возможно, ему требуется подойти поближе.

— Хорошо бы, — пылко отозвался Кедрин. — Чтобы стрела достала.

— Он слишком хитер, — заметил Бедир. — Не думаю, что он подставит себя в то время, как есть другие, которыми можно пожертвовать во имя дела Ашара.

Судя по всему, он был прав. Ибо несмотря на чары, защищавшие орудия варваров, люди все падали и падали. От северных ворот Рикол послал сотню Истара на вылазку против тарана. Кедрин присоединился бы к ним, не будь отдан неизвестный ему приказ, в силу которого он следил за боем с высоты стены.

Защитники продолжали низвергать камни на прикрытие, но оно, как и катапульты, было защищено не только твердым деревом, но и менее осязаемой магией — по крайней мере, какие бы тяжелые глыбы ни падали вниз, проломить кровлю над тараном не удалось ни одной. На воротах, однако, начало сказываться, что по ним непрерывно бьют. По внутренней поверхности пошли трещины, и, как сообщил Истар, расшатались болты, удерживавшие самые нижние петли. С благословения Рикола воины выбрались через тайный ход и атаковали варваров. На этот раз пало дважды по двадцать тамурцев, но их острые мечи порубили всех белтреванцев при таране. Стрелки со стены не подпускали подкрепления дикарей, пытавшихся помочь своим товарищам, и дали воинам Истара достаточно времени, чтобы оттащить таран от ворот и поджечь его факелом. Пока тот горел, Истар и те, что остались в живых, благополучно вернулись в крепость. Ворота ненадолго оказались в безопасности.

Защитники испустили мощный крик торжества, видя, что таран горит и темный дым вьется к лазурному небу, а из толпы варваров послышался вопль ярости. На глазах Кедрина из-за баллист и башен выкатили второй таран. Рикол закричал, чтобы ближайшее орудие ударило по нему. Три камня упало рядом, четвертый врезался в крышу, но так и не остановил движения тарана вперед. Орудия варваров сосредоточили свой огонь на баллисте, обстрелявшей их таран. Кедрину показалось, что Посланец наложил на камни какие-то чары, ибо машина Рикола была разбита почти сразу же. Ее разнесло в щепки, весь расчет погиб, ранено оказалось еще двадцать человек вокруг, а таран все шел вперед. Когда он подъехал поближе, в него полетели стрелы, но и они оказались бесполезны. Таран добрался до северных ворот, где тут же возобновил работу, начатую своим сожженным предшественником.

Из тайного хода вновь выбралась сотня во главе с Истаром, но на этот раз тамурцам повезло меньше. Едва они показались на виду, лесные жители выставили перед собой передвижные заграждения, их лучники обрушили дождь стрел как на северную стену, так и на участников вылазки. Пало немало из людей Истара, и тогда варвары выбрались из-под прикрытия и в слепой бешеной ярости бросились на уцелевших, тесня их прочь. Истар и его ребята храбро сражались, но силы были неравны, и варвары вынудили защитников крепости отступить с тяжелыми потерями. Более того, примерно двадцати варварам удалось прорваться в крепость следом за ними. И, хотя их мгновенно перебили, эта победа казалась уже так ничтожна — ведь шестьдесят воинов Истара погибли и еще тридцать получили тяжелые ранения.

Еще одно орудие погибло, когда под выстрелами вражеских баллист рухнул кусок стены, увлекая за собой баллисту тамурцев. Рикол тут же промчался вдоль стены туда, где стояли Бедир с Кайтином.

— Сверхъестественная точность попадания! И они явно защищены. Мы их достать не можем, а они, если продолжат в том же духе, в конце концов просто уничтожат наши орудия по одному…

Вслед за этим Риколу пришлось пригнуться. Варвары, словно желая подтвердить его слова, послали несколько камней в другую крепостную баллисту.

— Надо что-то делать!

— Что? — спросил Бедир. — Ты говоришь, они неуязвимы.

— Зажигательная смесь, — напомнил Рикол. — Если камни для них не опасны, может быть, справится огонь?

Бедир пребывал в сомнениях, Рикол настаивал на своем, твердя, что если все его машины погибнут, ничто не помешает осадным башням подойти вплотную, а если эти громадины доползут до стены, лесной народ в два счета окажется в крепости.

— Это опасно, — не уступал Бедир. — Вспомни, что говорил Браннок.

— А разве у нас есть выбор? — хмыкнул Рикол. — Если это будет продолжаться, они просто раздолбят наши стены.

Вопли с парапета привлекли их внимание. Оглянувшись, они увидели, что уже третья баллиста разнесена в щепки, а половина ее расчета ранена падающими камнями.

— Ладно, — согласился Бедир, хотя Кедрин слышал недовольство в его голосе. — Применяй горючую смесь.

Рикол кивнул и поручил кордору обежать все расчеты с новым приказом. Кедрин не на шутку беспокоился, ощущая неосторожность этого шага. Но он не мог выразить свою тревогу словами и отнюдь не жаждал спора с более опытным специалистом.

День клонился к сумеркам, когда орудия были заряжены кожаными мешками. При первом залпе запалы мешков оставили в темнеющем небе долгий искрящийся след. Кедрин с волнением следил за ними, всем сердцем желая, чтобы Грания оказалась жива. Как пригодился бы сейчас ее совет! Принц увидел, как мешки упали на землю, пламя плеснуло вдоль Белтреванской дороги, языки огня коснулись машин варваров. Завопили обожженные люди, бросившись прочь от баллист — с пылающими волосами и ожогами на теле. Но сердце юноши упало, когда он увидел, что ни одна из баллист не пострадала. Казалось, огонь просто не берет их. Вскоре Кедрин снова увидел Посланца, спокойно шагающего сквозь пламя. Тот встал, окутанный огненным плащом с пляшущими язычками. И заулыбался.

— Огонь! — услышал принц крик Рикола. — Еще огонь!

Кедрин закричал: «Нет!» — но никто его не услышал, и расчеты с готовностью зарядили орудия новыми снарядами. Принц бросился к ближайшему, крича людям, потевшим над лебедкой, чтобы остановились, и при этом отлично видел Посланца, охваченного огнем и воздевшего руки к стенам крепости. Затем юношу вдруг подбросило в воздух и кинуло назад. Он тяжело ударился об угол стены. Это взорвалась смесь в мешке, заложенном в баллисту. Принца обдало жаром, ноздри наполнила вонь от обожженной плоти и опаленных волос. Он услышал людские вопли. По всей стене орудия были охвачены ревущим пламенем, запасы снарядов, сложенные близ каждого из них, воспламенились, огонь перекидывался на солдат, они корчились и падали, а те, кто не погиб на месте, получили страшные ожоги. На глазах у Кедрина кто-то рухнул со стены вниз во двор, объятый пламенем, и горел еще долго после того, как тело ударилось о плиты. Несколько человек бросились вперед, охваченные безумием, обуглившиеся, с выскочившими глазами. Вся стена казалась огненной завесой. Принц, скорчившись, припал к нагретому камню, ожидая смерти.

Но смерть не пришла, и он вскочил на ноги, чувствуя, что сердце унялось. Оглянувшись, Кедрин увидел человека в горящей одежде, который катался по галерее в тщетных попытках сбить пламя. Принц метнулся было к нему, но Бедир оттянул сына прочь и удерживал, пока тот бился.

— Ему не поможешь, — хриплым, полным муки голосом рычал отец. — Эту дрянь нельзя даже затушить!

Солдат двигался все меньше, затем замер совсем, душераздирающие вопли превратились в глухой стон, который в конце концов прекратился, хотя пламя все еще лизало обугленный труп.

Вдоль стены виднелись лишь остовы баллист Высокой Крепости или просто дымящиеся груды головешек. Но и те, что не рассыпались, годились теперь разве что на топливо. Воздух наполняло жуткое сладковатое зловоние. Там, где недавно толпились воины, стояли теперь лишь тесные кучки случайно уцелевших, люди озирались испуганно и дико.

— Да пребудет с нами Госпожа, — услышал он бормотание отца, ослабившего хватку. — Теперь нам придется куда тяжелей.

Кедрин кивнул, ни говоря более ни слова. Он ничего не мог сказать, его снедало чувство вины — почему он молчал раньше, почему не возразил против применения смеси, когда почувствовал, что делать этого нельзя. Он пообещал себе, что больше такого не допустит никогда. И неважно, с кем и до какой хрипоты придется спорить, ведь что-то ведет его, что-то пробудилось в нем, когда Грания взяла его руку и соединила его дух со своим. Он не знал, что за сила таится в нем, но теперь не сомневался, что слова умирающей Сестры были истинны: то была сила.

Он выглянул за почерневший от огня край стены, туда, где стояли осадные башни, и нахмурился.

— Они вот-вот пойдут на приступ. Как долго мы сможем их сдерживать?

— Скольких мы потеряли? — Бедир обернулся, оглядывая стену безумными глазами. — Триста? Четыреста? Без орудий, наверное, удастся продержаться дней пять. Думаю, не больше. Дарр и остальные должны подойти как можно скорее, иначе мы пропали. — Мука звучала в его голосе. Кедрин понял: отец корит себя за то, что позволил применить горючую смесь. Рикол теперь тоже наверняка терзается, если еще жив.

Да, он спасся и теперь шел к ним. Боль в глазах командира крепости исходила не от ожогов на его ладонях и лице, безобразных и красных — ее вызвали потери.

— Что я наделал? — стонал он. — Пусть простит меня Госпожа, Бедир. Я погубил своих людей.

— Нет, — произнес Кедрин, желая унять страдания военачальника. — Ты считал, что это необходимо. Если кто и виноват, то это я. Я знал, что нельзя применять снаряды, и промолчал.

— Ты? — Рикол обратил на него запавшие глаза, лишившиеся ресниц и бровей. — Откуда ты мог знать?

— Я почувствовал, — сказал Кедрин. — Не могу объяснить, как, но я знал, что этого нельзя делать.

Рикол недоверчиво махнул рукой и передернулся, когда на них натянулась обожженная кожа. Бедир тихо сказал:

— Это неспроста, Рикол. Он изменился. Когда Грания взяла его в помощники, что-то вошло в него. Он говорит правду. Ты принял решение, исходя из своего опыта, а я согласился, ибо не мог придумать что-то лучшее. И если здесь есть чья-то вина, то наша общая.

Военачальник поднял взгляд на Кедрина и долго смотрел на юношу с изумлением. Наконец произнес:

— Тем не менее мы потеряли более трехсот человек и все орудия. Чья бы ни была вина, это главное. Равно как и то, что орудия варваров остались в полном порядке. Если в течение ночи они…

— Отбросим, — перебил его Кедрин, не обращая внимания на то, что сейчас положено говорить не ему, а Бедиру.

— Этой ночью — возможно, — согласился Рикол. — И еще раз утром. Но надолго ли? Глядите! — Он указал в сгущающиеся сумерки на север, где уже угасло пламя вокруг баллист и осадных башен, а толпы осаждающих казались сгущением тьмы, затопившей ущелье… — Будь стены целы и удерживай их на расстоянии наши исправные орудия, мы могли бы долго простоять. А теперь? Четыре дня, пять, если повезет.