Просто обои нужны самые простые, моющиеся, а оперу следует ставить (негромко!), когда их уложат спать. Клиффорд ведь по-настоящему не считал, будто близнецы не его, а Саймона: ему стало ясно, что он предпочел временно уверовать в свои упреки, так как был виноват, ревновал и понимал это. И вообще он не собирался столь сильно расстраивать Хелен. Он вдруг осознал, что должен, если действительно любит ее по-настоящему, отказаться от своей привычки соблазнять женщин для того лишь, чтобы потом со всей жестокостью их отвергнуть. К чему, как он теперь со стыдом сообразил, его привычка, собственно, и сводилась.
Он увидел все это на протяжении шести тягостных недель, пока ждал, что Хелен позвонит, и извинится, и они помирятся, но она не звонила и не звонила; а он не привык, чтобы отвергали его, и был совершенно ошеломлен. У него появилось время, чтобы подумать: всю свою взрослую жизнь он всегда был так занят, что времени на размышления у него не оставалось. Даже в отпуске он не просто отдыхал, а завязывал новые полезные знакомства, показывался на элитарных лыжных склонах, на элитарных виллах; и уж во всяком случае мог щегольнуть самым лучшим загаром в Лондоне раньше всех в сезоне! О, пустое тщеславие! О, суета сует! Теперь-то он все понял. Он любит Хелен, он любит свой семейный очаг, своих детей. Только это и важно. (Да, люди способны изменяться, читатель, правда способны!)
– Нет, – сказала Хелен. – Нет. Я серьезно. Я хочу развода, Клиффорд. Всему есть предел. И с меня достаточно.
Она не поддавалась ни на какие уговоры. Она даже не хотела его видеть. С нее достаточно, узнавал он через друзей, быть покладистой, чуткой, сверхженственной – короче говоря, мазохисткой. И хуже того, Отто и Синтия, родители Клиффорда, которые, непонятно зачем, продали свой чудесный загородный дом и теперь пытались приспособиться к квартирке из тех, что слывут идеальными для пожилых пар, и в процессе приспособления постарели на десять лет, казалось, были на стороне его жены.
– Ты эгоистичен, эгоцентричен, себялюбив и нещепетилен, – сказала ему его мать. Его собственная мать! Правда, она сама была очень тогда несчастна. Сделайте три шага в челсийской квартире, и вы упретесь в стену. Она из-за этого чувствовала себя старухой. Она тосковала по своему обширному, такому изящному дому, ныне проданному – и что на них нашло? – Анджи. Что толку от всех этих денег в банке? Хотя сэр Отто словно бы чувствовал себя недурно, шныряя то в Министерство обороны, то из него, отправляясь ненадолго в Штаты в сопровождении Джонни, хотя когда она заглядывала в его паспорт (единственно ей известный), то не обнаруживала в нем ни въездного штампа, ни выездного.
Тем временем Анджи хлопотливо превращала дом, которому по праву надлежало быть родовым домом Клиффорда, в загородный аукционный зал, которому предстояло получить название «Оттолайн» и служить для перепродажи редких и прекрасных произведений искусства. Деревья были срублены, сад выкорчеван бульдозерами, а в оранжерее поместился плавательный бассейн с подогревом. «Оттолайн» конкурировал с «Леонардо», что не приносило «Леонардо» никакой пользы. «Сотби», «Кристи» и «Леонардо» на протяжении десятилетий контролировали продажу с аукциона предметов искусства, неплохо ладя между собой, но теперь в их заповедный круг, толкаясь локтями, вторгались чужаки. О чем думает Анджи? Она же как-никак все еще входит в число директоров «Леонардо»! Она гадит в собственном гнезде! И в гнезде Клиффорда заодно. Его родовой дом!
До чего же сентиментальным становился Клиффорд…
Читатель, мы с вами знаем точно, о чем думала Анджи. Она обносила Клиффорда терновой изгородью, чтобы стать его спасительницей. На протяжении одного-единственного дня, когда Клиффорд был на пределе уныния, она сказала ему три вещи. Она увезла его в Оксфорд, и они поплыли по речке в плоскодонке. Клиффорд прекрасно отталкивался шестом от дна и выглядел все еще великолепно – сильным и красивым. Анджи сидела спиной к солнцу в шляпе с широкими мягкими полями и против обыкновения выглядела вполне сносно.
– Разумеется, по европейским законам твой контракт с Джоном Лалли гроша ломаного не стоит. Неотъемлемое человеческое право художника писать, когда и как он считает нужным, а ты противозаконно ему препятствуешь. Он подает на тебя жалобу в Международный арбитраж. Да, это я ему посоветовала. Он укроется под крылом моей «Оттолайн», когда сбросит путы «Леонардо».
Картины Лалли, читатель, теперь стоили немалые доли миллионов, а не какие-то десятки тысяч. (Вот как много умелые профессиональные манипуляции могут сделать для художника!) Если бы теперь Джон Лалли начал писать картину за картиной для «Оттолайн», деньги, которые «Леонардо» заработала в тощие годы (так во всяком случае представлялось им), теперь, в тучные годы, достались бы «Оттолайн» и Анджи. Не воображайте, что хотя бы Джон Лалли получил солидную их долю, вопреки всем обещаниям Анджи. «Первоначальная покупка», – сказала она. А это относилось только к будущим картинам, но не к уже написанным. Только он этого не сообразил. Как она и рассчитала. Жареного барашка и красносмородиновое желе Эвелин он запивал большим количеством красного испанского вина. Она, разумеется, только губы омочила.
Кроме того, она сказала:
– Клиффорд, я беременна. Я ношу под сердцем твоего ребенка!
Он не посмел заговорить о прерывании беременности – даже прежний Клиффорд вряд ли бы рискнул: такими стальными и холодно посверкивающими были глаза Анджи. А что до нового Клиффорда, то ему была противна мысль об уничтожении жизни, любой жизни. Он стал необъяснимо мягким, даже хорошим. Читатель, если бы только он не был таким алчным, если бы только золото и деньги не манили бы его так, если бы только в свое время Синтия любила его по-настоящему и утолила его жажду, когда он в этом так нуждался… если бы только! Что пользы от «если бы только». А впрочем, они всегда интересны. И еще Анджи сказала:
– Конечно, Клиффорд, если бы ты и я объединили наши империи, мы бы властвовали над миром. (Миром Искусства, она подразумевала, я полагаю, а то над каким же? Надеюсь, что так.)
– О чем ты, Анджи? Что значит, объединить наши империи?
– Женись на мне, Клиффорд.
– Анджи, я женат на Хелен.
– Ну и дурак, – сказала Анджи и поведала Клиффорду о (высосанной из пальца) связи Хелен с Артуром Хокни, черным нью-йоркским сыщиком, которого Хелен наняла искать крошку Нелл в ужасные дни после исчезновения девочки. Мы-то с вами, читатель, знаем, что, хотя Артур был много лет безнадежно влюблен в Хелен, между ними не было ничего, абсолютно ничего, а теперь он нашел счастье со своей Сарой и даже совсем недавно с ее помощью вышел на трибуну в Виннипеге и произнес речь о создании фонда помощи художникам-неграм, и Анджи это знала, но Анджи никогда не позволяла истине встать между ней и тем, чего она хотела.
– Я тебе не верю! – сказал Клиффорд.
– Она мне сама как-то про это рассказала, – сказала Анджи. – Когда была пьяна. С некоторыми женщинами всегда так: откровенничают, чуть напьются. Вот как Хелен. Вероятно, весь Лондон знает. Уж если она мне рассказала, так значит, признавалась всем и каждому.
И ведь Хелен действительно порой выпивала лишнего, и действительно Клиффорд терпеть этого не мог, так что злостный навет Анджи обрел правдоподобие. Хелен принадлежала к той горстке несчастливцев (или, если хотите, счастливцев), на кого чайная ложка вина действует как стопка джина на всех прочих. Ну а вы знаете, что такое приемы с коктейлями и вернисажи: подносы с бокалами, шум, веселье, возбуждение, удовольствие быть безукоризненно одетой, обворожительно красивой – а Хелен все еще, бесспорно, оставалась такой (каждый добавочный ребенок словно приносил с собой новое обаяние вместо дополнительных фунтов) – и порой ее рука тянулась к вину, а не к апельсиновому соку… ну вы знаете, как это бывает, читатель!
И, читатель, так ли, эдак ли, но не прошло и трех месяцев, как с помощью Анджи Клиффорд подавил свое горе, обратил его в злобу и мстительность, и процедура развода началась.
БОЛЬШИЕ ОЖИДАНИЯ
Анджи дала понять, что она ожидает, чтобы Клиффорд на ней женился. Он подумал: пусть так, раз он потерял Хелен, то не все ли равно, как он распорядится собой, а вот что будет с «Леонардо», это важно, да и работа, трагически представлялось ему теперь, была единственным, в чем он преуспел. Даже собственная мать ополчилась на него. (Иными словами, Клиффорд находился на самом-самом пределе уныния.) Так отчего бы и не жениться на Анджи. Естественно, это не те условия, на которых вы и я, читатель, согласились бы вступить в брак, но Анджи была не такой. Богатые ведь не такие. Они ожидают, что получат то, чего хотят, и обычно получают. Гордость каким-то образом остается в стороне. Не скажу, что это делает их намного счастливее, просто богатые каким-то образом умудряются не развивать в себе способность быть несчастными.
А кроме того, ребенок Анджи был уже не за горами, а с тех пор, как он потерял Нелл, зеницу своего ока, Клиффорд понял куда глубже многих и многих мужчин, какое благословение ребенок, любой ребенок дарит своим родителям.
– Я подумаю, – сказал Клиффорд.
Подобный брак, естественно, обеспечивал Клиффорду массу материальных преимуществ, как дала понять Анджи. Деликатно выражаясь, это подразумевало, что, едва Анджи перестанет быть Уэлбрук и станет Вексфорд, «Оттолайн» сольется с «Леонардо», и Анджи убедит Джона Лалли вновь ограничить свою творческую производительность, чтобы удерживать рынок произведений Лалли на максимуме ко всеобщей выгоде (исключая, разумеется, самого художника). Далее, она перестанет рыть подкопы в колониях (ей нравилось так их называть) и понудит Йоханнесбургскую галерею предлагать внушительные суммы за тех Старых Мастеров, чья непопулярность на пресыщенных европейских рынках неуклонно увеличивается. Для компенсации она откроет такой же австралийский филиал и назовет его «Оттолайн», а не «Леонардо», но различие, понятно, будет только в названии. И Клиффорд может навещать близнецов, и они даже могут приезжать погостить, при условии, что с Хелен он видеться не будет.
– Пусть их Саймон навещает, – сказал Клиффорд. – Отец их ведь он. – И начал встречный бракоразводный процесс, и выиграл его.
Хелен плакала, плакала, и никто не мог ее утешить, хотя пытались многие. Ведь она же совсем не того хотела. Совсем, совсем не того.
Вскоре она отправилась домой в «Яблоневый коттедж», чтобы еще поплакать. На этот раз с ней было трое ее детей.
– Я же тебе говорил! – сказал Джон Лалли, но лишь один раз.
– Перестань, – сказала Марджери, ну он и перестал. В коттедже теперь сделалось тесно, а ведь Марджери была еще и беременна. Он удалился в дровяной сарай.
– Я столько хлопот доставляю, – сказала Хелен. – Я так сожалею.
– Ну какие хлопоты, – сказала Марджери. – Просто замечательно, что вы приехали. Я понимаю, что не могу занять место вашей матери, я понимаю, что вам неприятна мысль о будущем ребенке…
– Нет-нет, – сказала Хелен, и внезапно так оно и стало. Марджери не могла ей не понравиться, ведь она сделала счастливым ее отца. В свободное время он занялся расписыванием мебели. И самые обычные кухонные табуреты пылали и трепетали цветами и птицами.
– Но как мне жить? – спросила Хелен. – Я все напутала, все испортила.
Еще одна зарянка – сколько же птичьих поколений сменилось со времени той, первой! – прыгала, сверкая красной грудкой, в саду за окном, и Хелен улыбнулась. Она не могла всласть предаваться горю. На этот раз ей нужно было думать о детях.
– Так было, потому что вы полагались на других, – сказала Марджери. – Научитесь полагаться на себя.
– Я слишком стара, чтобы меняться, – сказала Хелен, выглядевшая на 18. Марджери засмеялась, но тут кухня наполнилась Эдвардом, Маркусом и Максом, которые требовали чего-нибудь поесть. Они были дорогостоящими детьми. Они привыкли пить апельсиновый сок там, где предыдущие поколения пили воду. Ну вы же знаете, какие нынче дети.
– Мне так противно просить денег у Клиффорда, – сказала Хелен. – Словно все как было. Я не вынесу.
– Так зарабатывайте их сами, – деловито сказала Марджери. – У вас для этого имеется все.
Ну и, конечно, когда Хелен поразмыслила, она увидела, что так оно и есть.
В БРАКЕ С АНДЖИ
Анджи сказала Клиффорду, когда развод был утвержден, а ее крошка Барбара уже родилась:
– Знаешь что, обвенчаемся на Рождество.
– Нет, – сказал Клиффорд.
– Но почему?
– Потому что это день рождения Нелл, – сказал он. Какой еще Нелл? – спросила Анджи, которая действительно совсем забыла, и Клиффорд чуть было, черт побери, не стал на ней жениться, несмотря на все вышеперечисленное. Естественно, последнее время Анджи вела себя настолько безупречно, насколько было в ее силах, и все-таки на протяжении трех месяцев успела нанять и рассчитать ровно такое же число слуг. У Клиффорда было достаточно времени открыть, что качества, которые по доброте душевной можно было эвфуистически обозначить как требовательность и прямоту, на самом деле сводились к самодурству и грубости, и что характер у Анджи был настолько же скверным, насколько у Хелен хорошим, – но, с другой стороны, она вряд ли будет предавать его с другими мужчинами, так? Или приглашать на рождественский обед своих бывших мужей? И не будет рассеянной, забывчивой, не будет вечно всюду опаздывать, ведь верно? Конечно, нет. Брак Уэлбрук-Вексфорд был желателен во всех отношениях. Он приносил с собой десять золотых приисков, и очень много весьма ценных картин уэлбрукской коллекции, и Клиффорд быстро преодолел свои сомнения.
Но свадьба состоялась все-таки не на Рождество, а в первую субботу января, причем день выдался на редкость сырой и ветреный, так что волосы у Анджи совсем развились, а крупный нос покраснел и особенно бросался в глаза, мы же с вами, читатель, знаем, что Анджи остро нуждается в любой помощи, какую ей способны оказать косметические салоны. Обветренная иссушенная кожа ее совсем не красит – как и белое подвенечное платье, на котором она настояла. Цвет его был беспощадным – голубовато-белым, а не белым, отдающим в желтизну, который к лицу практически всем. Невесты в вопросе о подвенечном платье часто утрачивают всякий вкус, и Анджи не составила исключения. Есть вещи, в которых деньги не подмога. Клиффорд, стоя рядом с ней, вспомнил хрупкую женственную красоту Хелен и запнулся на своем «да!». Но Анджи ткнула его локтем, и слово было сказано. Вот так-то.
Клиффорд и Анджи жили иногда в Белгрейвии (снимали дом помпезно великолепный с чересчур обширными комнатами, для картин в самый раз, но для людей страшноватыми), а иногда в Манхэттене (в башенке небоскреба с видом на Центральный парк, настолько огражденной от посягательства грабителей, что доступ туда на законном основании занимал десять минут). Крошка Барбара находилась в полном ведении чреды английских дипломированных нянь.
Когда ее родители отбывали в Нью-Йорк, Барбара оставалась в отданном под детскую крыле дома в Белгрейвии. Анджи говорила, будто Нью-Йорк опасен для детей, но Клиффорд прекрасно понимал, что девочка ей просто мешает. Беременность свою роль сыграла, ребенок же был вроде ни к чему. Клиффорд уделял Барбаре все свое свободное время. Но он был очень занят и свободным временем практически не располагал. Она была тихой, послушной девочкой и оставалась такой – слишком уж тихой, слишком уж послушной. Новые вексфордовские знакомые были светскими, пожилыми и скучными. Всякие там писатели, художники и чудаки Анджи не интересовали. И Клиффорд томился от скуки и уныния – но, конечно, так ему и надо. Не исключено, что Клиффорд на четвертом году брака с Анджи позволил себе отойти от буквы закона, занимаясь делами «Леонардо» (в Нью-Йорке), именно потому, что был так несчастен.
ДИТЯ И МАТЬ
Это был тот год, когда Нелл, достаточно счастливо устроившаяся у Килдейров в Приграничном питомнике, сдавала экзамены за среднюю школу – искусство, история, география, родной язык, математика, введение в точные науки, понятие о религии, рукоделие, введение в агрономию, французский. Она успевала по всем предметам, кроме математики, и особенно – по французскому языку. «Ты говоришь прямо как урожденная француженка», – хвалила ее учительница. Вы и я, мой верный читатель, знаем, в чем заключалась причина, хотя сама Нелл забыла. Теперь она редко думала о том, что с ней было, прежде чем она оказалась в Руллине, – подростки предпочитают жить настоящим, а прошлое и будущее пусть сами о себе заботятся.
Она интересовалась мальчиком, которого звали Дей Эванс, но ее интерес вверг его в такой благоговейный страх, что тем дело и кончилось. Она была слишком уж сногсшибательна для обычного школьного класса – пышные кудрявые золотистые волосы (постоянная стрижка наголо в детском приюте была очень для них полезна, так во всяком случае утверждает моя парикмахерша), тонкий прямой нос, пухлые губы, ясные быстрые глаза, медленная чарующая женственная улыбка.
Ну а ее единоутробный брат Эдвард и ее два родные брата, близнецы Макс и Маркус? Читатель, кто, собственно, сказал, что дети влюбленных – сироты? Хелен, которую вновь судьба и Анджи лишили Клиффорда, ее единственной неугасимой вечной любви, посвятила все свое внимание детям, и это пошло им на пользу. Эдварду было теперь 12, а близнецам Максу и Маркусу – 8. Трое мальчиков! И у них была еще единокровная сестра, Барбара, дочь Клиффорда и Анджи. В день, когда родилась Барбара, Хелен думала, что умрет от боли, горя и ревности, до того все эти чувства ее душили. Никому в мире не следует ненавидеть младенца, да еще такого тихого, как Барбара, и Хелен это знала и все равно ненавидела. Ничего не могла с собой поделать. Новорожденная отняла у нее Клиффорда, ввергла ее и ее детей в пучину бедствий. Она попыталась объяснить свои чувства Марджери.
– Конечно, она младенец, – сказала Хелен, – но во всем, что произошло, я виню ее.
– Но это же неразумно, – сказала Марджери, женщина на редкость разумная. Ее младенец был окрещен Джулианом, – еще один мальчик в семье, маленький единокровный братик Хелен, дядя Нелл. Нет, вы только подумайте!
– И почему у нее родилась девочка? – сурово спросила Хелен. – Это нечестно. Ей помогает дьявол.
– Но у тебя же была девочка, – сказала Марджери, – у тебя была Нелл.
На мгновение Хелен охватила ненависть к мачехе – как она посмела упомянуть ее девочку! – но лишь на мгновение.
– Меня душит гнев, но какой-то путаный, – сказала она затем, – я даже толком не пойму против кого.
Она вновь поступила в Королевский колледж и проходила повторный курс моделирования и росписи тканей. От этого ей становилось то лучше на душе, то хуже, точно большой кусок жизни был потрачен зря. И кто-то же в этом виноват!
В этот вечер она достала папку, в которой хранила пожелтевшие потертые фотографии Нелл в первые три года ее жизни, и смотрела на них, и впивалась в них глазами, и вновь в ней поднялась уверенность: «Нелл НЕ умерла. Нет, нет! Она живая, такая же живая, как Барбара». И тут Хелен вспомнила про Артура Хокни. Куда он пропал? В старой записной книжке она нашла его служебный номер и позвонила. Ей сказали, что он ушел. И занимается теперь какой-то общественной деятельностью – возглавляет в Гарлеме центр для детей, жертв социального неравенства. Но ей дали его телефонный номер.
Кстати, читатель, экзамена по математике Нелл не сдала. По-моему, нарочно, ради Бренды, своей лучшей подруги. Бренда провалила все экзамены. Но как бы то ни было, отправляясь на этот экзамен, она специально оставила дома своего пузатенького мишку, старенькую жестяную брошку на серебряной цепочке с драгоценным камнем внутри, которую всегда носила на счастье.
НА СОБСТВЕННОМ ПОПЕЧЕНИИ
Дело в том, что Хелен изменилась. Вспомните, она вышла замуж совсем юной, у нее почти не было времени развить свою личность, выяснить, что ей нравится, а что нет. Она росла рядом с капризным и трудным отцом и затираненной матерью и очень рано постигла детское и тягостное искусство умиротворения – как уцелеть маленькой буферной стране между двумя враждующими державами, все время поддерживая мир ценой себя самой. Затем, пока она была замужем за Клиффордом, волей-неволей его мнения и взгляды стали ее мнениями и взглядами; он превратил ее из безыскусственной (более или менее) девушки в элегантную, осведомленную в разных тонкостях женщину, которая умела разбираться в винах и отличить подлинный ларец начала XVII века от подделки почти не глядя, но вынуждена была предпочитать то, что предпочитал он, презирать то, что презирал он. Затем, когда место Клиффорда в брачной постели занял Саймон, она приняла политические взгляды своего нового мужа, его снисходительный искушенный международный скепсис. Женщинам присуща эта способность поддерживать мир в доме попросту соглашаясь – хотя в конечном счете, естественно, ничего хорошего из этого для них не получается. Они засыпают в смятении духа, просыпаются в смятении духа, и впадают в депрессию.
Но теперь, когда трое мальчиков начнут засыпать ее вопросами, Хелен будет вынуждена находить ответы не Джона Лалли, не Клиффорда Вексфорда, не Саймона Корнбрука, но свои собственные, и они покажутся ей очень интересными, почти полной (но только почти!) компенсацией за горе, утраты и одиночество. Клиффорд (или это Анджи постаралась? С Анджи даже Клиффорд совладать не смог!) теперь разговаривал с Хелен только через адвокатов и вынуждал ее выпрашивать и вымаливать каждый неохотно выписываемый чек на содержание детей. Это было унизительно. Но она понимала, что тут есть и ее вина. Ей были даны таланты, а она их не развила. Она переложила ответственность за свое существование на других, а потом сама же жаловалась. Она была женой, любовницей, матерью и думала, будто этого достаточно. Но ведь из нее не вышло даже хорошей матери – разве она не потеряла Нелл? Не вышло из нее и хорошей жены – разве она не потеряла мужа? Все, на что она годилась, все, чему была обучена, – как ей стало ясно теперь, когда она лишилась положения в обществе, приглашений и элитарных друзей, ибо всем этим была обязана браку с Клиффордом, – так только просить денег, причем и это делала не очень хорошо.
Ну что же! Теперь она решила освободиться от Клиффорда. Она прошла повторный курс. И стала разыскивать старых знакомых, и заняла денег под принадлежащее ей раннее произведение Джона Лалли – набросок утопленной кошки, подаренный ей к ее восемнадцатилетию.
«Выглядит прямо-таки как твоя мать, когда она под дождем возвращается с покупками», – пошутил он (ха-ха!) тогда. Хелен спрятала рисунок на дно ящика, сразу же его возненавидев. Но сантиментами по закладной не заплатишь и с их помощью собственного дела не откроешь. Она вытащила рисунок, отнесла его в банк и оставила там как залог. И вот результат: новый яркий фирменный знак в лондонском модном мире – «Дом Лалли». Ее отец исходил яростью – она позорит свою фамилию. Хелен только смеялась. Когда ее отец не исходил яростью? А к тому же его ярость поутратила былую хлесткость. В «Яблоневом коттедже» каждый день можно было видеть, как он собственноручно кормит из бутылочки младенца Джулиана. У Марджери пропало молоко – во всяком случае, так она говорила. Хелен же про себя думала, что это чистое притворство – пусть-ка Джон Лалли свыкнется со своим новорожденным сыном. Он и свыкся.
Саймон, разумеется, хотел вновь жениться на Хелен. Она засмеялась и сказала: «Хорошенького понемножку!» Она видела, что некоторые узлы просто необходимо развязывать, а не затягивать туже. И вот что интересно, читатель, самый характер красоты Хелен изменился вместе с изменениями в ее жизни. Она больше не выглядела хрупкой и чуточку печальной – теперь она сверкала энергией. Клиффорд, увидев как-то свою бывшую жену в телевизионной программе, был просто ошеломлен. Что с ней произошло? Почему она не чахнет, потеряв его? Анджи сказала, что это одна видимость, а под этим новым глянцем Хелен все та же беспомощная неумеха, никчемная гиря на шее и дочь багетчика, какой была всегда, и переключила программу.
Самолюбие Клиффорда требовало согласиться с Анджи, но, когда следующий чек, который он послал Хелен (с опозданием на три недели, разумеется), был ему возвращен, он задумался и чуть было не навестил ее, но вовремя спохватился: его появление только сбило бы близнецов с толку, поскольку он столь решительно отрицал свое отцовство. И он ничего не предпринял, но только опять Хелен вернулась в его сны, а иногда и крошка Нелл – такая, какой он ее видел в последний раз. Куда Анджи не могла за ним последовать, он уходил со своей истинной женой и своей потерянной дочерью.
СВИДАНИЕ С АРТУРОМ
Таково было положение дел, когда Хелен снова встретилась с Артуром Хокни. Он приехал в гости с Сарой, теперь его женой, и с псом Кимом, теперь грациозным и ласковым, вполне уместным даже в самой заставленной и дорогой гостиной в стране. Артур приехал неохотно. Он хорошо помнил боль, которую причинила ему Хелен в ту ночь, когда он сидел с ее малюткой сыном, а она не вернулась домой. К чему воскрешать все это? Но, увидев ее, он осознал две вещи: что она изменилась и что он ее больше не любит. Он любит Сару – выяснилось, что Сара вовсе не замена на худой конец. Какое чудесное озарение!
– Мне не удается заклясть призрак Нелл, милый Артур, – сказала Хелен. – В этом вся суть. Если правда это призрак, а не настоящая, живая, живущая Нелл. Артур, пожалуйста, попытайтесь!
– Я ведь оставил расследования, – указал он. – Сюда я приехал на конференцию, посвященную отношениям между расами.
Он тоже успел вернуться в университет, который когда-то бросил, и закончить курс юридических наук.
Тем не менее он попытался. Он отправился в маленький дом миссис Блоттон, но не нашел ее там. Картонка в окне объявляла, что тут проживает миссис А. Хаскинс, Ясновидящая. Миссис Хаскинс была пятидесятилетней, дородной, с обвисающими щеками, басистым голосом и большими усталыми красивыми глазами. Миссис Блоттон, сказала она, удалилась туда, куда Артур за ней последовать не может.
– Куда именно?
– На Ту Сторону Смерти, – ответила миссис Хаскинс. – В Сияние Загробного Бытия.
Бедная женщина, противница курения, скончалась от рака легких, результата пассивного курения. «Из года в год дышала дымом от сигарет своего муженька».
– Очень печально, – сказал Артур.
– Смерть причина для ликования, а не слез, – сказала миссис Хаскинс и предложила Артуру предсказать его судьбу. Артур согласился. Он не верил или почти не верил в ясновидение. Он замечал, что порой ему словно бы известно больше, чем поддается рациональному объяснению, а если ему, то почему не другим? Всегда соблазнительно узнать, а что будет дальше.
Миссис Хаскинс взяла его черные тяжелые руки, поглядела на ладони и отпустила их.
– Вы и сами ее предскажете, – сказала она, и он понял, что означали ее слова – или наполовину понял. Суровый черный юрист, бывший сыщик из Нью-Йорка, конечно, всегда предпочтет довериться собственному профессионализму, чем удобной способности проникать взглядом сквозь кирпичные стены! Он встал, прощаясь.
– Она сама найдет дорогу домой, – внезапно произнесла миссис Хаскинс, шаркающей походкой провожая его до двери. Ее толстые светлые колготки были все в спущенных петлях, под ними узловатыми веревками вздувались варикозные вены, но глаза у нее ясно блестели.
– Кто? О ком вы говорите?
– О той, кого вы ищете. О пропавшей девочке. Она сильна, ох сильна. Древняя душа. Одна из Великих.
И больше ничего Мери Хаскинс не сказала. Но и этого с излишком хватало, как могут подумать те среди нас, кто суеверен.
Артур вернулся к Хелен и сказал ей, что след Нелл окончательно остыл, что она должна жить в настоящем, а не в прошлом. Он был рад, что избавился от роли сыщика. Чересчур большие психические нагрузки. Он слишком близко соприкасался с тем, от чего полезнее держаться подальше, проходить мимо, а не задерживаться. Он тоже боялся за свою душу, хотел жить здесь и сейчас, а не балансировать вечно на грани прошлого, ощущая слишком много, зная слишком мало.
– Как вы изменились! – сказала Хелен. Она не вполне понимала, как именно и почему. Но она знала, что чувствует себя с ним свободнее. Сара ей понравилась. Она была рада, что он нашел счастье.
– Это все малышка, – сказала Сара. – Он остепенился.
Но хотя, бесспорно, младенцы пробуждают в отцах желание мира и надежного будущего, почти столь же сильное, как и у матерей, я лично убеждена, что перемена произошла в тот день, когда Артура в доме миссис Блоттон перестала терзать совесть. Миссис Блоттон помимо своей воли сделала в жизни много добра и заслуживает, чтобы ее за это вспоминали. Да покоится она с миром.
ЛЕТО В СОБАЧЬЕМ ПИТОМНИКЕ
В том году, когда Нелл сдала экзамены за среднюю школу, мистер и миссис Килдейр уехали на месяц отдохнуть. Они отправились в Грецию. А Нелл и Бренду оставили заниматься питомником. Лето – самое горячее время для подобных заведений. Ну, вы сами понимаете: люди хотят поехать за границу, а своих собак взять с собой не могут. То есть могут, но вот ввезти их обратно оказывается затруднительным из-за опасения бешенства. К тому же Килдейры только что открыли лицензированное карантинное отделение, где могли разместить десять собак и продержать их в полной изоляции восемь требуемых законом месяцев. Это означало много дополнительной работы, хотя, бесспорно, и денег, поскольку собак в карантине требовалось не только выводить на прогулку и кормить, но и подбодрять, развлекать разговорами, не то они впадали в тоску и либо отказывались от еды и худели, либо становились вялыми, жирными меланхоликами, – и клиенты поднимали страшный скандал. Как ни поверни, мистер и миссис Килдейры были рады уехать.
Нелл и Бренда, разумеется, не были рады остаться. Бренда ни разу в жизни не была за границей и ужасно хотела поехать, и, хотя мы-то знаем, что Нелл там побывала, сама она ничего об этом не помнила. Невозможно даже представить себе, чтобы когда-либо прежде за собаками ухаживала такая юная красавица, как Нелл в 16 лет. Бренда была вполне миловидна, – хотя и страдала от прыщей на подбородке – но рядом с Нелл казалась дурнушкой. Беда заключалась в ее полноте – маленькие глаза, пухлые щеки. Как несправедливо устроена жизнь!
