— Он действительно в очень хорошей форме в этом году…

Когда мы шли обедать, у выхода из конференц-зала нас перехватил Коп.

— Пророк приглашает тебя за свой стол, — важно сообщил он мне. Потом добавил: — Тебя тоже, Патрик.

Тот покраснел от удовольствия, а я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Даже когда Коп сообщал приятную новость, он делал это так, что у вас душа уходила в пятки.

Пророк занимал целое крыло отеля; там у него была даже собственная столовая. Пока мы ждали под дверью, а какая-то девица вела переговоры по рации, к нам присоединился Венсан, ВИП от Изобразительных искусств; его привёл один из подчинённых Копа.

Пророк занимался живописью, и по всему крылу висели его творения, которые он на время школы перевёз из Калифорнии. На них были изображены только женщины — обнажённые или в весьма символических нарядах — на фоне различных пейзажей, от Тироля до Багамских островов; теперь я понял, откуда берутся иллюстрации в брошюрах и на сайте. Пока мы шли по коридору, я заметил, что Венсан старается не смотреть на полотна и с трудом сдерживает презрительную усмешку. Я тоже подошёл поближе — и с отвращением попятился: слово «кич» было слишком слабым для этой мазни; я в жизни не видел ничего более уродливого.

Гвоздь выставки находился в столовой, огромной светлой зале, из громадных окон которой открывался вид на горы. За стулом пророка висела здоровенная, восемь на четыре метра, картина, изображавшая его самого в окружении двенадцати юных женщин в прозрачных туниках; они простирали к нему руки, кто с молитвенным обожанием, а кто и с выражением более откровенных чувств. Белые, чёрные, одна азиатка и две индианки. По крайней мере, расистом пророк не был. Зато он явно был неравнодушен к большим грудям и любил, чтобы волосы на лобке были погуще; в сущности, этот человек имел простые и незатейливые вкусы.

В ожидании пророка Патрик представил мне Жерара, юмориста, номера четыре в организации. Он удостоился этой чести как один из первых соратников пророка. Тридцать семь лет назад, когда создавалась секта, он уже был рядом и с тех пор неизменно хранил ему верность, несмотря на все его порой неожиданные кульбиты. Из четырех человек, стоявших «у колыбели», один скончался, второй стал адвентистом, а третий ушёл несколько лет назад, когда пророк призвал голосовать во втором туре президентских выборов за Жан-Мари Ле Пена против Жака Ширака, дабы «ускорить развал французской псевдодемократии» — примерно как маоисты в свой звёздный час призывали голосовать за Жискара против Миттерана, дабы обострить противоречия капитализма. В общем, с тех пор остался один Жерар, удостоенный за выслугу лет некоторых привилегий — к примеру, каждый день завтракать вместе с пророком (это не дозволялось ни Учёному, ни даже Копу) или время от времени иронизировать над его внешними данными, скажем, поминать его «жирную задницу» или «сальные гляделки». Как выяснилось из разговора, Жерар прекрасно меня знал, он смотрел все мои спектакли и вообще следил за мной с самого начала моей карьеры. Пророк, живший в Калифорнии и к тому же абсолютно равнодушный ко всему, имевшему отношение к культуре (из актёров он знал по именам только Тома Круза и Брюса Уиллиса), никогда обо мне не слышал; так что своим статусом ВИПа я был обязан Жерару, и только ему. Он же занимался прессой и связями с массмедиа.

Наконец явился пророк — чуть ли не вприпрыжку, прямо из душа, в джинсах и футболке «Lick my balls», с сумкой на плече. Все встали; я последовал общему примеру. Он направился ко мне, протягивая руку и улыбаясь во весь рот:

— Ну? Как я тебе показался?

Я потерял дар речи, но через пару секунд понял, что в вопросе не было никакого подвоха — он обращался ко мне именно как к коллеге.

— Э… это было хорошо. Правда хорошо, — ответил я. — Мне очень понравилась вводная часть, о числе избранных, все эти цифры.

— Ха-ха-ха! — Он вытащил из сумки книжку, «Занимательную математику» Йостейна Гаардера. — Это отсюда, все отсюда!

Он уселся, потирая руки, и набросился на тёртую морковку; мы последовали его примеру.

Разговор — наверное, в мою честь — свернул на комических актёров. Юморист прекрасно разбирался в этом вопросе, но и пророк не был полным профаном; он даже знавал Колюша, когда тот делал первые шаги на сцене. «Однажды в Кпермон-Ферране мы значились на одной афише…» — ностальгически произнёс он. В самом деле, в те годы, когда фирмы грамзаписи, уязвлённые проникновением рок-музыки во Францию, записывали более или менее все подряд, пророк (который тогда ещё не был пророком) выпустил сорокапятку под сценическим псевдонимом Тревис Дэвис; он немного погастролировал в центральном регионе, и на том дело кончилось. Позже он пытался стяжать славу автогонщика, но тоже без особого успеха. В общем, он искал себя, и встреча с Элохим пришлась как раз кстати: не будь её, у нас бы, возможно, появился второй Бернар Тапи. Сейчас он больше не пел, зато сохранил настоящую страсть к гоночным машинам, что дало повод журналистам утверждать, будто в его особняке в Беверли-Хиллз есть целый гараж гоночных авто, купленных на средства адептов. Это абсолютнейшая ложь, заверил он меня. Во-первых, он живёт не в Беверли-Хиллз, а в Санта-Монике; во-вторых, у него всего лишь «феррари-модена-страдале» (вариант обычной «модены» с чуть более мощным мотором и облегчённый за счёт использования углерода, титана и алюминия) и «порше-911-GT-2», поменьше, чем у голливудского актёра средней руки. Правда, он хотел сменить свою «страдале» на «энцо», а «911-GT-2» — на «каррера-GT», но не был уверен, что ему хватит денег.

Я склонен был ему верить: на меня он производил впечатление человека падкого скорее на баб, чем на бабки, а смешивать два этих ремесла можно лишь до определённого возраста: потом наступает момент, когда двух страстей уже многовато; счастливы те, кто сумел сохранить хотя бы одну, — я был моложе его на двадцать лет, но явно приближался к нулевой отметке. Чтобы поддержать беседу, я упомянул свой «бентли-континентал-GT», который променял на «мерседес 600 SL», что, как я понимал, могло показаться обуржуазиванием. О чём бы, спрашивается, разговаривали мужчины, не будь на свете машин?

За завтраком никто не произнёс ни слова об Элохим, и к концу недели я уже задавался вопросом, а действительно ли они в них верят? Ничто не поддаётся диагностике с таким трудом, как лёгкая когнитивная шизофрения, и относительно большинства адептов я ничего определённого сказать не мог. Патрик явно верил, и это настораживало: человек, который в своём люксембургском банке занимал ответственный пост, через руки которого иногда проходили суммы, превышающие миллиард евро, верил в домыслы, противоречащие элементарным положениям дарвиновской теории.

Ещё большее любопытство вызывал у меня Учёный, и в конце концов я задал ему прямой вопрос: с человеком такого ума я был не способен хитрить. Как я и ожидал, его ответ был предельно ясным и недвусмысленным. Первое: вполне возможно, и даже вероятно, что где-то во Вселенной есть живые существа и что некоторые из них обладают интеллектом, позволяющим создавать жизнь или манипулировать ею. Второе: человек возник эволюционным путём, и никак иначе, то есть его сотворение Элохим следует понимать как простую метафору; однако, предостерёг он, не стоит слишком слепо верить в дарвиновскую вульгату, все больше серьёзных учёных считают её несостоятельной. В реальности эволюция видов обусловлена не столько естественным отбором, сколько генетическими мутациями, то есть чистой случайностью, а также возникновением географически изолированных популяций и непересекающихся биотопов. Третье: вполне возможно, что пророку встретился не инопланетянин, но человек из будущего; некоторые интерпретации квантовой механики допускают возможность переноса информации и даже материальных сущностей навстречу стреле времени, — он обещал ознакомить меня с материалами на эту тему, что и сделал сразу по возвращении из Зворка.

Осмелев, я коснулся темы, которая с самого начала очень меня занимала: обещанного элохимитам бессмертия. Я знал, что у каждого адепта брали несколько кожных клеток и что современные технологии позволяют хранить их неограниченное время; я нисколько не сомневался, что рано или поздно те незначительные трудности, какие сегодня препятствуют клонированию человека, будут преодолены; но что же будет с личностью? Каким образом новый клон может помнить хоть что-нибудь из прошлого своего предшественника? А если не сохраняется память, то откуда у него возьмётся ощущение, что он — реинкарнация, тот же самый человек?

В первый раз я почувствовал в его взгляде нечто большее, нежели холодную осведомлённость учёного, привыкшего к ясным понятиям; в первый раз мне показалось, что он возбуждён, взволнован. Это была его тема, тема, которой он посвятил всю жизнь. Он пригласил меня в бар, заказал себе шоколад с большим количеством сливок, а я взял виски — он, казалось, даже не заметил этого отступления от правил секты. К застеклённой стене подошли несколько коров и остановились, словно наблюдая за нами.

— В ходе опытов на круглых червях, — начал он, — были получены интересные результаты: путём простого центрифугирования необходимых нейронов и инъекции белкового изолята в мозг вновь созданного существа был достигнут перенос реакций избегания, в частности связанных с электрошоком, и даже знания пути в некоторых простых лабиринтах.

В этот момент мне почудилось, будто коровы покачали головами; но он не замечал и коров.

— Естественно, эти результаты нельзя переносить на позвоночных, и тем более на высших приматов, таких, как человек. Вы, наверное, помните, что я говорил в первый день о нейронных цепях… И тем не менее не исключена возможность воспроизведения подобного механизма, но не с помощью тех компьютеров, какие нам известны, а с помощью некой разновидности машины Тьюринга, которую можно обозначить как автоматы с плавающими соединениями; я сейчас как раз работаю над их созданием. В отличие от классических ЭВМ, автоматы с плавающими соединениями допускают вариабельность в подключении друг к другу ячеек, выполняющих элементарные вычислительные операции; эволюционируя, они проявляют способность к запоминанию и самообучению. Априори количество вычислительных ячеек, подключающихся друг к другу, а значит, и сложность образуемых ими цепей не ограничены. На данной стадии главная трудность состоит в том, чтобы создать биективный образ нейронов человеческого мозга, изъятого в течение первых минут после смерти, в памяти незапрограммированного автомата. Поскольку продолжительность жизни последнего можно считать неограниченной, в дальнейшем достаточно будет направить поток информации в обратном направлении, к мозгу нового клона; это будет фаза загрузки, downloading; я уверен, здесь не возникнет никаких особых затруднений, как только будет разработан механизм выгрузки, uploading.

Спускалась ночь; коровы одна за другой отворачивались и уходили обратно на пастбище, и я не мог отделаться от мысли, что им не внушает доверия его оптимизм. На прощание он дал мне свою визитку: профессор Злотан Мицкевич, университет Торонто. Беседа со мной доставила ему большое удовольствие, сказал он, истинное удовольствие; если мне понадобится дополнительная информация, достаточно послать ему мейл. В настоящее время его исследования быстро продвигаются вперёд, в будущем году он надеется добиться значительных успехов, повторил он; мне его уверенность показалась несколько преждевременной.

Когда я уезжал из Зворка, меня провожала в аэропорт целая делегация: сам пророк, Коп, Учёный, Юморист и прочие, не столь важные члены секты, среди которых были Патрик с Фадией и Венсан, ВИП от Изобразительных искусств; с Венсаном у нас возникла настоящая симпатия, мы обменялись координатами, он приглашал меня заходить, когда я буду в Париже. Естественно, меня позвали на зимнюю школу в марте, на Лансароте, которая, по словам пророка, будет иметь невиданный размах: на этот раз соберутся сторонники секты со всего мира.

Честное слово, за эту неделю у меня появились только друзья, думал я, проходя под аркой металлоискателя. Зато ни одной телки; правда, мне было как-то не до того. Само собой, я не собирался вступать в их движение; в сущности, меня влекло к ним главным образом любопытство, старое доброе любопытство, которым я отличался с раннего детства и которое, похоже, пережило сексуальные желания.

Самолётик был двухмоторный, с пропеллерами; казалось, он в любую минуту может взорваться в воздухе. Пролетая над пастбищами, я вдруг понял, что во время школы никто, не говоря уж обо мне, почти и не трахался — насколько мне известно, а мне точно известно, я поднаторел в такого рода наблюдениях. Парочки так и оставались вдвоём: ни групповухой, ни даже банальными трио и не пахло; а кто приехал один (таких было подавляющее большинство), оставался в одиночестве. В теории всё было предельно open, пророк дозволял и даже поощрял любые формы сексуальных отношений; на практике женщины надевали эротичные наряды, многие ласкались, но дальше дело не шло. Очень любопытно, хорошо бы с этим разобраться, сказал я себе и заснул на откидном столике.

После крайне утомительного, с тремя пересадками, перелёта я наконец приземлился в аэропорту Альмерии. Было около +45°C — на тридцать градусов жарче, чем в Зворке. Это было хорошо, но всё-таки недостаточно, чтобы одолеть подступающую тоску. Шагая по мощённым плиткой коридорам виллы, я один за другим выключал кондиционеры, которые к моему приезду включила привратница-румынка, старая и страшная, у неё, в частности, почти не осталось зубов; зато она великолепно говорила по-французски. Я, что называется, полагался на неё во всём, хотя и не позволял больше убираться: я теперь не выносил, когда кто-нибудь разглядывал мои личные вещи; довольно-таки забавно, говорил я себе иногда, орудуя шваброй, убираться самому при сорока миллионах евро, — но я ничего не мог с собой поделать, сама мысль о том, что человеческое существо, каким бы ничтожным оно ни было, сможет увидеть все детали моего существования, увидеть его пустоту, сделалась для меня непереносимой. Проходя в большой гостиной мимо зеркала (огромного зеркала, в полстены: здесь мы могли бы развлекаться с любимой женщиной, созерцая наши отражения, и т.п.), я был потрясён собственным видом. Я настолько похудел, что казался почти прозрачным. Призрак. Я превращался в призрака солнечных стран. Учёный был прав: нужно переехать, сжечь фотографии, и все такое.

С финансовой точки зрения переезд мог стать весьма прибыльной операцией: цены на землю со времени моего приезда выросли втрое. Естественно, оставалось ещё найти покупателя, но недостатка в богатых не было, в Марбелье наблюдался даже некоторый их избыток: богатые любят общество богатых, это точно, оно их, скажем так, успокаивает, им приятно видеть людей, подверженных тем же мучениям и, скорее всего, способных поддерживать с ними не только корыстные отношения; им приятно убедиться в том, что род человеческий состоит не только из хищников и паразитов; однако по достижении определённой плотности раствор становится перенасыщенным. В Альмерии же плотность богатых была пока скорее низкой; требовалось найти богача более или менее молодого, с задатками первопроходца и интеллектуала, возможно, с уклоном в экологию, — богача, способного получать удовольствие от созерцания камней, человека, сколотившего состояние, скажем, на компьютерных технологиях. На крайний случай Марбелья была в полутора сотнях километров, и прокладка автодороги уже началась. Обо мне тут все равно никто жалеть не будет. Но куда ехать? И зачем? По правде сказать, мне было стыдно: стыдно признаться агенту по торговле недвижимостью, что моя семья распалась, что у меня нет даже любовниц, чтобы хоть немного оживить этот необъятный дом; в общем, стыдно признаться, что я одинок.

Зато сжечь фотографии — наоборот, вполне реально; я собирал их целый день, там скопились тысячи снимков, у меня всегда была мания делать «фото на память». Я наскоро кое-что отобрал — в конце концов, может, другие любовницы сгинули при аналогичных обстоятельствах. На закате я взял тачку, вывез все на песчаную полосу со стороны террасы, вылил сверху канистру бензина и чиркнул спичкой. Огонь пылал великолепный, в несколько метров высотой, его, наверно, было видно за несколько километров, может, даже с алжирского берега. Я получил живейшее удовольствие — но оно оказалось до ужаса кратким: часа в четыре утра я проснулся с ощущением, что под кожей у меня ползают тысячи червей, мне хотелось разодрать себя до крови. Я позвонил Изабель, она сняла трубку на втором звонке — значит, тоже не спала. Мы договорились, что на днях я заеду за Фоксом и он побудет у меня до конца сентября.

Как у всех «мерседесов» определённой мощности, за исключением «SLR-макларен», электроника ограничивает скорость шестисотого «SL» до 250 км/ч. Не думаю, что между Мурсией и Альбасете моя скорость была сильно ниже. Там имелось несколько длинных, очень открытых поворотов; у меня было только абстрактное ощущение силы — видимо, как у человека, которому безразлична смерть. Траектория остаётся безупречной, даже когда завершается смертью: на дороге может попасться грузовик или перевёрнутая машина, да мало ли что; но на красоту дороги это никак не влияет. Почти сразу за Таранконом я немного сбросил скорость, свернув на автостраду R3, потом на М45, но все равно не сбавлял ниже 180 км/ч. На абсолютно пустынной R2, огибавшей Мадрид на расстоянии километров тридцати, я снова разогнался до максимума. Я пересёк Кастилию по N1 и держался на 220 км/ч до Витория-Гастейс, пока не въехал на более извилистые дороги Страны Басков. В Биаррице я был в одиннадцать вечера и взял номер в «Софитель-Мирамаре». С Изабель мы встречались на следующий день, в десять утра, в «Серебряном сёрфере». К моему величайшему удивлению, она похудела, мне даже показалось, что она сбросила все, что набрала. Лицо её было тонким, чуть морщинистым и поблекшим от печали, но она вновь стала элегантной — и красивой.

— Как тебе удалось бросить пить? — спросил я её.

— Морфий.

— И у тебя нет проблем его доставать?

— Никаких; наоборот, здесь это очень легко, в любой чайной всегда найдёшь.

Значит, теперь перезрелые кумушки в Биаррице ширялись морфием; это был эксклюзив.

— Всё зависит от поколения, — сказала она. — Сейчас это кумушки шикарные, рок-н-ролльные; у них, естественно, другие потребности. А вообще-то, — добавила она, — не строй иллюзий: лицо у меня почти нормальное, но фигура окончательно поплыла, я даже не рискну тебе показать, что там, под спортивным костюмом. — На ней был синий в белую полоску костюм на три размера больше, чем нужно. — Я больше не занимаюсь ни балетом, ни спортом, ничем; даже не хожу поплавать. Делаю себе укол утром, укол вечером, а в промежутке смотрю на море, и все. Мне даже тебя не не хватает, во всяком случае, не часто. Мне вообще ничего не не хватает. Фокс много играет, ему тут очень хорошо…

Я кивнул, допил шоколад, пошёл в гостиницу и оплатил счёт. Через час я уже подъезжал к Бильбао.

Целый месяц отдыха с моим псом: бросать мячик вниз по лестнице, бежать вместе на пляж. Жить.

30 сентября в 17 часов Изабель припарковалась перед воротами виллы. Она купила себе «мицубиси-спейс-стар»: в «Автожурналь» эту машину отнесли к категории «космических игрушек». По совету матери она остановилась на модификации «бокс-офис». Она пробыла у меня минут сорок и поехала обратно в Биарриц.

— Ну да, я постепенно превращаюсь в старушку, — сказала она, усаживая Фокса на заднем сиденье, — в симпатичную старушку на «мицубиси-бокс-офис»…