Глава 1

В пятницу вечером я побывал в гостях у коллеги. Нас там было человек тридцать, не меньше, и все – служащие среднего звена, возрастом от двадцати пяти до сорока лет. И вот в какой-то момент одна дуреха начала раздеваться. Сняла майку, потом лифчик, потом юбку, и всё это – с немыслимым кривлянием. Оставшись в одних трусиках, она несколько секунд вертелась, а потом, не зная, что делать дальше, принялась одеваться. Между прочим, эта девица ни с кем не спит. Что лишь подчеркивает нелепость ее поведения.

После четвертой рюмки водки я почувствовал себя неважно, и мне пришлось растянуться на подушках, наваленных на полу за диваном. Чуть погодя явились две девицы и уселись на диван. Не то чтобы красотки – две толстухи из отдела обслуживания. Они вместе ходят обедать, читают книжки о развитии речи у детей и всякую такую ерунду.

Девушки тут же принялись обсуждать свежую новость: одна из сотрудниц отдела явилась на работу в мини-юбке, ну совсем уж мини, только что ягодицы прикрывает.

И как же они к этому отнеслись? Решили, что это замечательно. Их причудливо растянутые тени четко вырисовывались на стене надо мной. Казалось, что их голоса нисходят с огромной высоты точно Святой Дух. Да, мне было порядком-таки скверно, это ясно.

Потом еще минут пятнадцать они изрекали одну пошлость за другой. Что она имеет право одеваться как хочет, что она вовсе не стремится соблазнять мужчин, просто ей так удобно, она желает нравиться самой себе и так далее, и тому подобное. Последние, удручающие остатки рухнувшего феминизма. В какую-то минуту я даже произнес это вслух: «Последние, удручающие остатки рухнувшего феминизма», но они меня не услышали.

Я тоже обратил внимание на эту девушку. Еще бы: ее трудно было не заметить. Даже начальник отдела обслуживания возбудился.

Я заснул и не услышал окончания беседы, но мне приснился кошмар. Две толстухи прогуливались по коридору мимо отдела обслуживания, задирая ноги кверху и распевая во все горло:

Девушка в мини-юбке стояла в дверном проеме, но на сей раз на ней было длинное черное платье, строгое и таинственное. Она с улыбкой смотрела на них. На плече у нее сидел огромный попугай: это был начальник отдела. Время от времени она как бы небрежно, но умело поглаживала ему перья на животе.

Проснувшись, я понял, что меня вырвало на ковер. Вечеринка подходила к концу. Я закрыл блевотину подушками, встал: надо было попытаться добраться до дому. И тут я обнаружил, что потерял ключи от машины.

Глава 2

Среди сплошных Марселей

Послезавтра было воскресенье. Я вернулся в этот квартал, но так и не смог найти мою машину. Честно говоря, я забыл, где ее поставил; то ли на этой улице, то ли на соседней – все улицы были похожи друг на друга. Улица Марселя Самба, улица Марселя Дассо… кругом Марсели. Прямоугольники домов, в которых живут люди. Всё ужасно одинаковое. Но где же моя машина?

Бродя среди этих Марселей, я почувствовал, что порядком устал от машин и от всего, что творится на белом свете. С того дня, как я купил «пежо-104», от него были одни неприятности: частый, непонятно для чего нужный ремонт, постоянные столкновения с другими машинами… Конечно, водители делают вид, будто для них это – пустяк, идут на полюбовное соглашение, говорят: «Ладно, о'кей», но при этом сверлят тебя ненавидящим взглядом; это крайне неприятно.

И потом, если вдуматься, на работу я все равно добирался на метро; уезжать из города на выходные почти перестал, поскольку ехать, собственно, было некуда и незачем; для отпуска я все чаще выбирал организованный, иногда клубный отдых. «Так на что мне эта машина?» – с досадой говорил я себе, сворачивая на улицу Эмиля Ландрена.

И однако я уже успел дойти до авеню Фердинана Бюиссона, когда мне наконец пришло в голову заявить о краже автомобиля. Сейчас угоняют так много машин, особенно на окраинах города; история с угоном встретит понимание и доверие у всех – и в страховой компании, и у моих коллег. В самом деле, разве можно признаться, что ты потерял машину? Сразу прослывешь любителем глупых розыгрышей, или даже ненормальным, либо просто кретином; это было бы очень опрометчиво с моей стороны. Такими вещами шутить не принято; именно в таких обстоятельствах складываются репутации, завязываются или прекращаются дружеские отношения. Я знаю жизнь, у меня есть опыт. Признаться, что ты потерял машину, – значит практически поставить себя вне общества; нет, решено: заявляем о краже.

Поздно вечером одиночество стало физически ощутимым, причиняющим боль. Листки бумаги, слегка запачканные соусом от тунца по-каталански, усеивали кухонный стол. Это были наброски к диалогам животных; диалоги животных – литературный жанр не хуже, а может даже получше всех прочих. Данный опус назывался «Диалоги коровы и кобылы»; его можно было бы определить как размышление об этике, а навеян он был краткой служебной командировкой в Бретань, в область Леон. Вот показательный отрывок из этого диалога:

Разумеется, скотовод символизировал Господа Бога. Испытывая необъяснимую симпатию к кобыле, Господь обещал ей уже со следующей главы нескончаемое блаженство со множеством жеребцов, в то время как корова, повинная в грехе гордыни, в итоге должна будет довольствоваться унылыми утехами искусственного оплодотворения. Надрывное мычание двурогих не смогло смягчить приговор Великого Зодчего. Депутацию овец, отправившуюся к Нему из солидарности, постигла та же участь. Как мы видим, Господь, изображенный в этом небольшом сочинении, милосердным богом не был.

Глава 3

Трудность в том, что просто жить по правилам – недостаточно. Предположим, вам удается (иногда еле-еле, каким-то чудом, но в целом все же удается) жить по правилам. Вы аккуратно отчитываетесь по налогам, не утаивая ни гроша. Вовремя платите по счетам. Никогда не выходите из дому без удостоверения личности (и маленького кошелечка с кредитной карточкой!…).

И тем не менее у вас нет друзей.

Правила сложны и многообразны. Помимо времени, проводимого на работе, надо еще успевать делать покупки, брать деньги из банкоматов (а перед ними так часто приходится стоять в ожидании). Но главное – вы должны представлять множество документов в организации, управляющие различными аспектами вашей жизни. И вдобавок ко всему этому вы еще можете заболеть, что влечет за собой и дополнительные расходы, и новые формальности.

И все же у вас остается свободное время. Чем заняться? На что его потратить? Посвятить себя служению ближнему? Честно говоря, до ближнего вам нет никакого дела. Слушать пластинки? Когда-то это было приемлемым решением, но с годами приходится признать, что музыка волнует вас все меньше и меньше.

Какое-нибудь хобби, в самом широком смысле слова, может стать выходом из положения. Но по правде говоря, ничто не сможет избавить вас от тех все чаще повторяющихся минут, когда ваше абсолютное одиночество, ощущение вселенской пустоты и предчувствие в грядущем какой-то ужасной, разрушительной личной катастрофы сливаются воедино, причиняя вам жестокие страдания.

И однако вам все еще не хочется умирать.

Раньше у вас была жизнь. Случались минуты, когда у вас была жизнь. Разумеется, вы уже не очень хорошо это помните; но у вас остались фотографии. Надо думать, это происходило в ранней юности или чуть позже. Какой же у вас тогда был аппетит к жизни! Казалось, в будущем вас ждет масса богатейших возможностей. Вы могли бы стать певцом в варьете; вы могли бы уехать в Венесуэлу.

И что еще более удивительно, у вас было детство. Взгляните на семилетнего малыша, который играет в оловянные солдатики на полу гостиной. Прошу вас, понаблюдайте за ним повнимательнее. Его родители развелись, и теперь у него нет отца. Он редко видит мать, которая занимает ответственную должность в фирме, производящей косметику. Однако он возится с оловянными солдатиками, и эта игра в окружающий мир, игра в войну, вызывает у него, по-видимому, живейший интерес. Уже сейчас ему недостает любви и тепла, это ясно; но посмотрите, как он интересуется окружающим миром!

И вы тоже заинтересовались окружающим миром. Это было давно; я прошу вас вспомнить об этом. Вам стало тесно в пространстве, ограниченном правилами; вы не могли больше жить в пространстве, ограниченном правилами; поэтому вы должны были вступить в пространство борьбы. Я прошу вас снова перенестись в ту самую минуту. Это было давно, не правда ли? Вспомните: вода была холодной.

И вот вы уже далеко от берега; о, как вы далеко от берега! Долгое время вы верили, будто существует другой берег; теперь уже не верите. Но все же вы продолжаете плыть, и каждое движение приближает вас к гибели. Вы задыхаетесь, у вас болят легкие. Вода кажется все более холодной, а главное, все более соленой. Вы уже не столь молоды. Скоро вы умрете. Но это не страшно. Я с вами. И я вас не брошу. Читайте дальше.

И вспомните еще раз, как вы вступили в пространство борьбы.

Последующие страницы представляют собой роман; то есть некую цепь событий, героем которых являюсь я сам. Но я не ставил себе цель рассказать собственную биографию; просто у меня нет другого выхода. Если я не буду писать о том, что видел, мои страдания не утихнут, а может быть и станут немного сильнее. Да, лишь немного, я настаиваю на этом. Писание не приносит большого облегчения. Оно придает очертания, оно выделяет смысл. Оно сообщает всему некое подобие связности, некие признаки вещественности. Вы все еще бредете в кровавом тумане, но уже различаете какие-то ориентиры. Хаос отодвигается от вас на несколько метров. Не слишком-то большой успех, по правде говоря.

Какой контраст с безмерной, чудодейственной властью чтения! Если бы я мог провести всю жизнь за чтением, мне ничего другого и не хотелось бы; я знал это уже в семь лет. Ткань окружающего мира ранит и отталкивает; и непохоже, чтобы ее можно было смягчить. Право же, я думаю, что мне больше подошла бы жизнь, проводимая за чтением.

Но такая жизнь мне не досталась.

Недавно мне исполнилось тридцать. Учился я поначалу небрежно, но в итоге получил хорошее образование: сегодня я – специалист среднего звена. Работаю аналитиком-программистом в фирме по обслуживанию компьютеров, получаю заработную плату в два с половиной раза больше минимальной, что обеспечивает неплохую покупательную способность. Есть шансы получить и более высокооплачиваемую должность в этой же фирме; если только не решусь, как многие мои коллеги, поступить в какую-нибудь контору консультантом по компьютерам. В общем, я не могу пожаловаться на мой социальный статус. В плане секса мои успехи, напротив, оставляют желать лучшего. У меня было несколько связей с женщинами, но каждый раз это длилось недолго. Я не отличаюсь ни красотой, ни обаянием, у меня часто бывают приступы депрессии: я не обладаю теми качествами, которые женщины ставят превыше всего. Так, всякий раз, когда женщины подпускали меня к своим органам, я чувствовал, что они делают это без особой охоты; в сущности, я был для них лишь выходом из положения. Согласитесь, это нельзя назвать идеальным началом для длительной любовной связи.

За два года, прошедших после разрыва с Вероникой, у меня, можно считать, не было ни одной женщины; вялые и нерешительные попытки, сделанные мной в этом направлении, как и следовало ожидать, ни к чему не привели. Кажется, что два года – срок долгий. На самом деле они пролетают быстро – особенно если работаешь. Любой человек вам подтвердит: они пролетают быстро.

Может статься, любезный друг-читатель, что вы сами – женщина. Не расстраивайтесь, такое случается. Впрочем, это нисколько не повлияет на то, что я собираюсь вам сказать. У меня широкий охват.

Я не ставлю себе целью увлечь вас тонкими психологическими наблюдениями. Не стремлюсь сорвать аплодисменты, демонстрируя проницательность и чувство юмора. Есть писатели, расходующие свой талант на тщательное выписывание различных состояний души, черт характера и т.п. Я не вхожу в их число. Все это нагромождение реалистических деталей, призванных придать персонажам индивидуальность, всегда казалось мне, извините за выражение, полнейшей чушью. Даниэль – друг Эрве, но он недолюбливает Жерара. Мечты Поля находят свое воплощение в Виргинии, моя кузина едет в Венецию… и так до бесконечности. С тем же успехом можно наблюдать, как омары в аквариуме ползают друг по другу (для чего достаточно зайти в рыбный ресторан). Впрочем, я редко встречаюсь с человеческими существами.

Для достижения куда более важной в философском отношении цели, которую я поставил перед собой, мне потребуется, напротив, отказаться от всего лишнего. Упростить. Исключить массу деталей, одну за другой. Сам ход истории поможет мне в этой задаче. На наших глазах мир обретает все большее единообразие; бурно развиваются телекоммуникационные средства; в жилых помещениях появляется новая аппаратура. А человеческие отношения постепенно становятся невозможными, что весьма способствует уменьшению количества историй и происшествий, которые в сумме составляют чью-то жизнь. И мало-помалу перед нами возникает лик Смерти во всем ее великолепии. Третье тысячелетие обещает быть чудесным.

Глава 4

Бернар, о Бернар

В понедельник, придя на работу, я узнал, что моя фирма продала новые компьютерные программы министерству сельского хозяйства, а обучать сотрудников министерства, работать с ними поручено мне. Эту новость сообщил Анри Ла Бретт (он настаивает на том, что его фамилия пишется в два слова). Анри Ла Бретт, которому, как и мне, тридцать лет, – мой непосредственный начальник; отношения наши проникнуты глухой враждебностью. Вот и на сей раз он прямо с порога, словно ему не терпелось позлить меня, заявил, что при этой работе надо будет часто выезжать в командировки: в Руан, в Ларош-сюр-Ион, не знаю, куда-то там еще. Командировки для меня всегда были кошмаром; Анри Ла Бретту это известно. Я мог бы вспылить: «Ах так? Я увольняюсь!» Но я этого не делаю.

Задолго до того, как это выражение вошло в моду, наша фирма ввела у себя настоящую корпоративную культуру (создание собственного логотипа, раздача сотрудникам фирменных маек, семинары в Турции по изучению потребительского спроса). Фирма процветает, в своей области она пользуется завидной репутацией; в общем, со всех точек зрения это стоящая контора. Сами понимаете: я не могу уволиться под влиянием минутного настроения.

Десять часов утра. Я сижу в тихой комнате с белыми стенами, напротив одного парня чуть моложе меня, который только недавно поступил в нашу фирму. Кажется, его зовут Бернар. Его посредственность действует на меня тяжело. Он только и говорит что о деньгах и об инвестициях: паевые фонды, французские облигации, кредиты на жилье… в итоге ничего не остается. Он рассчитывает на регулярное увеличение заработной платы, которое хоть чуть-чуть опережало бы рост инфляции. Он немного утомляет меня; я не знаю, что отвечать. Его усы шевелятся.

Когда он выходит из комнаты, снова воцаряется тишина. В квартале, где мы работаем, снесены все старые здания, и окружающий пейзаж напоминает поверхность Луны. Это в тринадцатом округе, если не ошибаюсь. Когда выходишь из автобуса, можно подумать, что здесь была Третья мировая война. Но нет: это, напротив, торжество урбанизма.

Наши окна выходят на громадный, необозримый пустырь, покрытый грязью, ощетинившийся заборами. Каркасы нескольких жилых домов. Неподвижные краны. Холод и покой.

Бернар возвращается. Чтобы оживить атмосферу, я рассказываю ему, что у меня в доме стало скверно пахнуть. Людям обычно нравятся истории про вонь, я это заметил; в самом деле, сегодня утром, спускаясь по лестнице, я почувствовал нестерпимый смрад. И куда смотрит уборщица, ведь она всегда такая старательная?

Он говорит: «Наверно, где-то валяется дохлая крыса». Неизвестно почему, но такая перспектива его забавляет. Усы слегка подрагивают.

Бедняга он, в сущности, этот Бернар. Что ему делать со своей жизнью? Покупать лазерные диски в магазине ФНАК? Такому, как он, следовало бы иметь детей; будь у него дети, из этого выводка маленьких Бернаров могло бы выйти что-нибудь путное. Но он даже не женат. Бесплодная смоковница.

А впрочем, не стоит так уж его жалеть, добряка Бернара, симпатягу Бернара. Пожалуй, он даже счастлив, – в той мере, в какой ему отпущено; в его, Бернаровой, мере.

Глава 5

Установление контакта

Позже я связался с министерством сельского хозяйства, и мне сказали, что меня примет сотрудница по имени Катрин Лешардуа. А программа называлась «Сикомор». На самом деле сикомор – это дерево, чья древесина весьма ценится мебельщиками, вдобавок оно дает сладкий сок, а произрастает в отдельных районах умеренной климатической зоны; в частности, весьма распространено в Канаде. Программа «Сикомор» написана на языке «паскаль», некоторые типовые моменты – на «C++». Паскаль – это французский писатель XVII века, автор знаменитой книги «Мысли». А еще так называется широко структурированный язык программирования, особенно удобный для обработки статистических данных, которым я в свое время сумел овладеть. С помощью программы «Сикомор» должны были выплачиваться государственные субсидии фермерам – за это и отвечала Катрин Лешардуа, точнее, в этой области она была ответственной за информатику. В общем, для меня речь шла об «установлении контакта».

В работе инженера-программиста самое привлекательное – именно контакт с клиентами; по крайней мере, так утверждают наши начальники за рюмочкой инжирной настойки (я несколько раз случайно слышал их разговоры у бассейна во время последнего семинара в Кушадасы).

Что до меня, то я всегда испытываю страх перед первой встречей с новым клиентом; ведь мне придется привыкать к общению с разнообразными человеческими существами, собранными под крышей того или иного учреждения; а это нерадостная перспектива. Разумеется, вскоре я на опыте убедился, что мне придется иметь дело с людьми пусть и не вполне одинаковыми, но, во всяком случае, очень схожими по своим привычкам, взглядам и вкусам, по отношению к жизни. То есть, по идее, бояться нечего, тем более что профессиональный характер этих встреч в принципе гарантирует их безобидность. Однако у меня была возможность узнать и то, что человеческие существа нередко считают своим долгом различаться между собой, проявляя какие-нибудь мелкие, досадные особенности, изъяны, черты характера и тому подобное, – вероятно, с целью заставить собеседников воспринимать их как полноценные личности. Один, видите ли, любит теннис, другой не может жить без верховой езды, третий увлекается гольфом. Некоторые начальники отделов обожают селедку; другие ее терпеть не могут. Соответственно и судьбы складываются по-разному, и будущее у каждого намечается свое. Поэтому если общие рамки «установления контакта с клиентами» очерчены четко, то внутри их, к сожалению, всегда остается полоса неизвестности.

И вот вам пример: когда я пришел в комнату 6017, Катрин Лешардуа не оказалось на месте. Она, как мне сообщили, «занята установочными работами в главном компьютерном центре». Мне предложили сесть и подождать, что я и сделал. Разговор вертелся вокруг взрыва, который произошел вчера на Елисейских Полях. Бомбу подложили под диванчик в кафе. Два человека погибли. Еще одной женщине раздробило ноги и вырвало пол-лица; она стала калекой и потеряла зрение. Я узнал, что этот взрыв был не первым: несколькими днями раньше бомба взорвалась на почте возле Ратуши: пятидесятилетнюю женщину разорвало на куски. Еще я узнал, что эти бомбы были подложены арабскими террористами, требующими освобождения других арабских террористов, которые сидят во французских тюрьмах за многочисленные убийства.

Около пяти часов я ушел: мне надо было в префектуру полиции, подать заявление об угоне автомобиля. Катрин Лешардуа так и не появилась, в разговоре я почти не участвовал. Надеюсь, установление контакта состоится в другой раз.

Инспектор, принявший мое заявление, был примерно моего возраста. Явно родом из Прованса, на пальце – обручальное кольцо. Я подумал: хорошо ли в Париже его жене, детям, если они у него есть, ему самому? Может быть, жена работает на почте, а детей отдали в ясли? Кто знает.

Как и следовало ожидать, в его голосе звучали горечь и скепсис: «Угоны… с утра до вечера заявления несут… но надежды никакой… их ведь сразу же отпускают…» Я сочувственно кивал в ответ на эти простые и правдивые слова, итог каждодневных наблюдений; но я ничего не мог сделать, чтобы облегчить его бремя.

Под конец, однако, сквозь эту горечь пробились оптимистичные ноты: «Ну ладно, до свидания! Может быть, мы все-таки найдем вашу машину! Чего не бывает!…» Думаю, он охотно сказал бы еще что-нибудь; но больше сказать было нечего.

Глава 6

Еще один шанс

На следующее утро я узнаю, что совершил ошибку. Мне обязательно надо было встретиться с Катрин Лешардуа; то, что я ушел без всяких объяснений, в министерстве сельского хозяйства восприняли плохо.

Я узнаю также – и это для меня неожиданность, – что моя работа по предыдущему контракту оставляла желать лучшего. До сих пор мне не говорили об этом, но мной были недовольны. А сейчас, поручив контракт с министерством сельского хозяйства, дали в некотором смысле еще один шанс. Мой начальник принимает суровый вид, отчего становится похож на героя американского телесериала, и говорит мне: «Знаете, мы ведь на службе у клиентов. В нашей профессии, увы, редко получаешь еще один шанс…»

Мне жаль, что я огорчил этого человека. Он очень красив. Лицо чувственное и в то же время мужественное, седые волосы коротко подстрижены. Белая рубашка из превосходной, очень тонкой ткани, через которую просвечивает мускулистая загорелая грудь. Галстук в косую полоску. Непринужденные и полные силы движения, признак безупречной физической формы.

Единственное оправдание, какое приходит в голову (и даже мне самому кажется малоубедительным), у меня угнали машину. Я даю понять, что нахожусь на грани нервного срыва, но постараюсь справиться с этим состоянием. И тут в душе у начальника что-то происходит; он явно шокирован тем, что у меня угнали машину. Он не знал; он не мог такого предположить; теперь он все понимает. Прощаясь, стоя в дверях кабинета на пушистом светло-сером ковре, он прочувствованно желает мне «держаться».

Глава 7

Катрин, милая Катрин

2

Девушка в приемной министерства сельского хозяйства сегодня опять в кожаной мини-юбке; но на сей раз я не нуждаюсь в ее помощи, чтобы найти комнату 6017. С первых же минут встречи с Катрин Лешардуа все мои опасения подтверждаются. Ей 25 лет, у нее высшее технологическое образование и гнилые передние зубы; ее агрессивность достойна удивления:

– Хочу надеяться, что с этой вашей программой не будет проблем! Не как с предыдущей, которую мы у вас купили… та была просто кошмар. Конечно, ведь у нас не я решаю, что покупать. Зато потом, когда надо исправлять чужие промахи, бегут ко мне… – и т.д.

Объясняю ей, что я в нашей фирме тоже не решаю, что продавать. Или что производить. На самом деле я вообще ничего не решаю. Ни она, ни я не принимаем никаких решений. Я просто пришел помочь, передать несколько экземпляров печатной инструкции, попробовать вместе запустить учебную программу… Но Катрин невозможно унять. Ярость ее неистова и безмерна. Теперь она говорит о методологии. По ее мнению, всем бы надо придерживаться строгой методологии, основанной на широко структурированном программировании; а вместо этого царит анархия, программы пишутся как попало, каждый в своем углу творит что хочет, не думая о других, нет взаимодействия, нет общей перспективы, нет согласованности, Париж – это жуткий город, люди не общаются друг с другом, равнодушны даже к работе, всё сплошная показуха, закончена работа или нет – каждый в шесть вечера рвется домой, и всем на всё плевать.

Она предлагает вместе выпить кофе. Я, разумеется, соглашаюсь. Кофе надо наливать из автомата. У меня нет мелочи, и она дает мне два франка. Кофе отвратительный, но это не останавливает ее словоизвержения. В Париже хоть сдохни посреди улицы – всем на тебя наплевать. У нее на родине, в Беарне, совсем не так. Каждый уик-энд она возвращается к себе на родину, в Беарн. А по вечерам посещает курсы повышения квалификации, чтобы продвинуться по службе. Возможно, через три года она получит диплом инженера.

Инженера. Я – инженер. Я должен что-то сказать. Слегка осипшим голосом интересуюсь:

– Какие курсы?

– Курсы экономического менеджмента, факторного анализа, программирования, ведения финансовой отчетности.

– Сколько работы… – осторожно замечаю я.

Да, работы много, но она работы не боится. Часто засиживается у себя в кабинете до полуночи, чтобы доделать домашние задания. Да и как иначе, ведь в жизни надо бороться, если хочешь чего-то достичь, она всегда так считала.

Мы снова поднимаемся по лестнице в ее кабинет. «Что ж, борись, милая Катрин…» – размышляю я с грустью. Она не блещет красотой. Помимо гнилых зубов, у нее еще и тусклые волосы, и маленькие, сверкающие злобой глазки. Грудь плоская, равно как и зад. Да, Господь Бог обошелся с ней неласково.

Думаю, мы с ней отлично поладим. По-видимому, она решила сама всё организовать, всё взять в свои руки, мне останется только приходить и давать ей необходимые пояснения. Это меня вполне устраивает; мне совсем не хочется с ней спорить. Вряд ли она в меня влюбится; у меня создалось впечатление, что она вообще не способна сблизиться с мужчиной.

К одиннадцати часам в кабинет шумно врывается новое лицо. Это некий Патрик Леруа, очевидно, он сидит в одной комнате с Катрин. Цветастая рубашка, джинсы, туго обтягивающие ягодицы, на поясе – связка ключей, звякающая при ходьбе. Он сообщает нам, что здорово вымотался. Провел ночь в джазовом клубе с приятелем, и им удалось «снять двух телок». В общем, он доволен.

Все время до обеда он будет звонить по телефону. Разговаривает он громко.

Тема третьего разговора сама по себе весьма печальна: одна их общая знакомая, его и его собеседницы, погибла в автомобильной аварии. И есть отягчающее обстоятельство – за рулем был другой их общий знакомый, которого он называет «этот самый Фред». Так вот, этот самый Фред совершенно не пострадал.

Все это по идее очень прискорбно, но циничная вульгарность его манер, задранные на стол ноги и идиотский жаргон заставляют забыть, о чем, собственно, речь: «Натали была такая классная… Такая клевая… Да, лажа вышла… Ты была на похоронах? Я на похороны не хожу, мне чего-то страшно. И потом, не вижу смысла… Хотя для стариков, может, и есть смысл. А этот самый Фред был? Ну и ну, до чего он везучий, этот педик».

Когда начался обеденный перерыв, я вздохнул с облегчением.

Во второй половине дня я должен был явиться к начальнику «отдела разработок по информатике». Не знаю зачем. Мне, во всяком случае, нечего было ему сказать.

Я прождал полтора часа в пустом полутемном кабинете. Зажигать свет не хотелось, отчасти из боязни выдать свое присутствие.

Перед тем как проводить в кабинет, мне вручили объемистый доклад под названием «Директивный план основных задач в области информатики по министерству сельского хозяйства». Опять-таки непонятно, с какой целью. Этот документ не имел ко мне никакого отношения.