глава 1

Четырнадцатого декабря тысяча девятьсот девяносто девятого года, во второй половине дня, я осознал, что мне, скорее всего, не удастся весело встретить Новый год, — как и всегда. Я свернул направо, на авеню Феликса Фора, и зашел в первое попавшееся на пути туристическое агентство. Девушка в агентстве занималась с клиентом. Она была брюнетка, в яркой блузке, с пирсингом в левой ноздре; волосы у нее были выкрашены хной. Изображая раскованность, я стал перебирать рекламные буклеты на столах.

— Могу я вам помочь? — услышал я минуту спустя.

Нет, она не могла мне помочь; никто не мог мне помочь. Все, чего я хотел, это вернуться домой и поваляться на диване, перелистывая каталоги клубных отелей; но она завела со мной разговор, и отвертеться было уже нельзя.

— Мне бы хотелось куда-нибудь поехать в январе… — произнес я с неотразимой, как мне казалось, улыбкой.

— Хотите погреться на солнышке? — Девица на полной скорости рванула вперед.

— У меня ограниченные возможности, — скромно ответил я.

Разговор туриста с турагентом — по крайней мере, согласно представлению, которое я составил себе по различным туристическим журналам, — обычно выходит за рамки простой купли-продажи; или же, быть может, разговор этот, предметом коего является столь волнующий воображение товар, как «путешествие», напротив, высвечивает истинную — таинственную, глубоко человечную и в чем-то мистическую — сущность всякой купли-продажи. Поставьте себя на одну секунду, дорогой читатель, в положение «туриста». О чем идет речь? Надо выслушать предложения, которые сделает вам сотрудник (чаще сотрудница) туристической фирмы, сидящая напротив вас. Она располагает — это ее обязанность — обширными познаниями о возможностях игрового и культурного досуга в местах отдыха, перечисленных в каталогах фирмы; у нее есть более или менее приблизительное представление о составе отдыхающих, о видах спорта, которыми можно заниматься на данном курорте, о знакомствах, какие можно там завязать; именно от нее в большой степени зависит, сбудется ли ваше счастье — или, по крайней мере, возникнет ли возможность для счастья — в течение этих недолгих недель. Ее задача — не просто выдать вам заранее заготовленный, «стандартный» отпуск: несмотря на всю краткость ваших деловых контактов, она должна как можно полнее удовлетворить ваши ожидания, ваши желания, а то и заветные чаяния.

— Могу предложить Тунис. Классическое направление, в январе — по сходным ценам… — начала она, пока что больше дляразгона. — А еще юг Марокко. Не в сезон там чудесно.

Почему только «не в сезон»? На юге Марокко чудесно круглый год. Юг Марокко я знал очень хорошо, во всяком случае, лучше, чем эта дуреха. Но как бы чудесно там ни было, мне туда не надо: вот что я должен вдолбить ей в голову.

— Я не люблю арабские страны, — отрезал я. — Хотя… — Я задумался и вспомнил девушку из Ливана, которую встретил в одном ночном клубе: не девушка — огонь, красивая щелка, сама такая нежная, и вдобавок — большие груди. К тому же один мой коллега рассказывал мне про отель в Хаммамете, куда приезжают целыми группами алжирки и развлекаются друг с другом, вдали от мужских глаз; об этом отдыхе у него остались дивные воспоминания. Пожалуй, арабские страны — это не так уж плохо, при условии, что удастся отгородиться от их дурацкой религии.

— Для меня проблема не в том, что это арабские страны, а в том, что это мусульманские страны, — продолжал я. — Нет ли у вас поездки в какую-нибудь немусульманскую арабскую страну? — Это было похоже на каверзный вопрос в телевикторине. Назовите арабскую немусульманскую страну: на ответ — сорок секунд. Она слегка приоткрыла рот.

— У нас еще есть Сенегал… — сказала она, чтобы прервать молчание. Сенегал? Почему бы и нет? Я слышал, что в Западной Африке авторитет белых все еще очень высок. Только заглянешь в дискотеку — и сразу какая-нибудь девчонка пойдет с тобой в бунгало; притом она даже не проститутка, они занимаются этим удовольствия ради. Конечно, им нравится получать подарки, разные золотые вещицы; но какая женщина не любит подарки? Сам не понимаю, с чего я об этом вспомнил; во всяком случае, трахаться мне не хотелось.

— Не хочу трахаться, — сказал я. Девица удивленно подняла на меня глаза; в самом деле, я пропустил несколько промежуточных этапов в моем рассуждении. Она снова начала рыться в папках. «Знаете, Сенегал — это от шести тысяч франков…» — сказала она наконец. Я грустно покачал головой. Она встала, чтобы заглянуть в другие папки; ей-богу, у этих девушек есть сердце, они принимают во внимание финансовые аргументы. А за окном прохожих осыпало снегом, который под их ногами превращался в грязь.

Она вернулась, снова села напротив и совершенно другим тоном спросила напрямую:

— А вы не думали о Канарах?

Поскольку я не ответил, она с профессиональной улыбкой стала разъяснять:

— Люди редко думают о Канарах… Это острова в Атлантическом океане, у побережья Африки, омываемые Гольфстримом. Круглый год мягкий, теплый климат. Некоторые наши клиенты были там в январе и купались… — Она дала мне время переварить информацию, затем продолжила: — У нас есть специальное предложение: «Бугенвиль Плайя». Три тысячи двести девяносто франков за неделю, вылет из Парижа девятого, шестнадцатого и двадцать третьего января. Отель, по местным нормам, — четыре звезды. В номере: ванная комната, фен, кондиционер, телефон, телевизор, мини-бар, индивидуальный платный сейф, балкон с видом на бассейн (за дополнительную плату — с видом на море). Бассейн площадью тысяча квадратных метров с джакузи, сауна, турецкая баня, тренажерный зал. Три теннисных корта, две площадки для сквоша, мини-гольф, настольный теннис. Выступления ансамблей народного танца, экскурсии с отправлением из отеля (разнообразная программа). В стоимость тура также включены страховка, медицинская помощь и сумма неустойки в случае отмены.

— А что за место? — не удержался я от вопроса.

— Лансароте.

глава 2

Встреча Нового года у меня прошла неудачно: я попробовал подключиться к Интернету, но не сумел. Я недавно переехал в новую квартиру; наверно, надо было заново установить модем или что-нибудь еще. Безуспешные попытки подключиться к Сети скоро меня утомили, и к одиннадцати часам я заснул. Такой вот современный Новый год.

Я выбрал для отъезда девятое января. Накупил себе газет в киоске аэропорта Орли. В «Интим-курьер» было то же, что и всегда. «Пари-матч» на нескольких страницах рецензировал книгу Бернара Анри Леви о Сартре. «Нувель обсерватер» уделил внимание сексуальной жизни подростков и столетию Жака Превера. А «Либерасьон» в очередной раз философствовала о холокосте, о долге памяти, о том, как больно шведам, когда принимаются ворошить нацистское прошлое их страны. Я подумал, что новый век ничем не отличается от старого. Впрочем, новый век еще не наступил; так, по крайней мере, утверждал некий лингвист в ток-шоу «Давайте поспорим», которое вчера передавали по телевизору; на самом деле новый век (и, соответственно, тысячелетие) наступит только в 2001 году. Наверно, в смысле хронологической точности он прав; однако было ясно: он говорит все это главным образом для того, чтобы уесть Деларю. Как бы то ни было, но цифра 2000 начинается с двойки, и это очевидно для каждого.

Полет над Францией и Испанией прошел хорошо; я почти все время спал. Когда проснулся, самолет летел над побережьем Португалии, и местность под крылом казалась засушливой. Затем он повернул и оказался над океаном. Я еще раз попытался вникнуть в содержание купленных мной журналов. Солнце садилось над Атлантикой, а я вновь задумался о вчерашней телепередаче. Одна из участниц, актриса порнофильмов, без страха смотрела в новое тысячелетие; мужчины ведь останутся мужчинами, говорила она, так чего же еще. А вот ученый-историк, напротив, придавал серьезное значение самому понятию «век», причем трактовал его расширительно: по его мнению, XIX век по-настоящему закончился лишь в 1914 году. Ученый-генетик, придерживающийся левых взглядов, возмутился: немыслимо, недопустимо, что в канун 2000 года столько людей на планете умирают от голода. Академик с правыми взглядами иронически заметил: ему, как любому человеку, очень жаль, что в мире существуют войны и голод; тем не менее он находит совершенно бесперспективными все попытки изменить судьбу человечества, пока не достигнуты коренные изменения в самой природе человека; таким образом, он, по сути, солидаризировался с актрисой порнофильмов, — в ходе передачи между ними, похоже, возникло взаимопонимание. Однако он был мало знаком с последними достижениями молекулярной биологии, а потому совершенно не отдавал себе отчета в том, что эти изменения (к которым он так горячо призывал, будучи совершенно уверен в их невозможности) отныне стали вполне осуществимыми, — причем в обозримые сроки. Генетик с левыми взглядами был, разумеется, в курсе дела; но он был убежденный сторонник активных политических действий и демократии, а потому гневно отвергал подобные замыслы. В общем, эта дискуссия, как и все остальные, представляла собой сборище идиотов. Я заснул и проспал до самого приземления. Если дела обстоят таким образом, думал я, то мы нескоро увидим подлинное начало нового века.

Надо признать, трансфер в отель был организован отлично. Вот что нам останется от XX века: успехи в науке и технике. Все-таки микроавтобус «тойота» — это вам не дилижанс.

глава 3

Если Лансароте, в отличие от Корфу или Ибицы, не может предложить отпускникам crazy techno afternoons[1], то в еще меньшей степени он подходит для любителей «отдыха среди зелени» (такова уж природа на этом острове). Казалось бы, последний оставшийся шанс — это развитие «культурного туризма», столь привлекательного для учителей-пенсионеров, а также для других пожилых туристов со средним достатком. Ведь на испанском острове, за неимением ночных клубов, ожидаешь увидеть хоть какие-нибудь памятники архитектуры (барочные монастыри, средневековые крепости и т.д.). К несчастью, вся эта красота была уничтожена в период с 1730-го по 1732 год в результате целой серии подземных толчков и вулканических извержений невиданной силы.[2] Стало быть, и на культурный туризм тут рассчитывать нечего.

Неудивительно, что при таких невыигрышных данных Лансароте на этом острове можно встретить лишь чудаковатых пенсионеров из англоязычных стран да еще похожих на призраки туристов из Норвегии (у которых нет иной видимой цели, кроме как оправдать утверждение, будто «в январе там купались»). В самом деле, разве для норвежцев существует что-либо невозможное? Норвежцы полупрозрачные; если их поместить на солнце, они почти сразу же умирают. В начале 50-х годов они открыли Лансароте для туризма, но потом перестали посещать этот остров, расположенный на Крайнем Юге их желания, — как выразился бы Андре Бретон в один из своих удачных дней. Островитяне сохранили о них трогательные воспоминания: об этом свидетельствуют меню на норвежском языке, с полустершимися от времени буквами, вывешенные у входа в рестораны, где чаще всего нет посетителей. Далее по ходу нашего повествования можно будет не упоминать норвежцев.

Чего не скажешь об англичанах, а также о проблеме, связанной с тем, как англичане проводят отпуск. Подобной проблемы не возникает ни с немцами (они готовы ехать куда угодно, лишь бы там было солнце), ни с итальянцами (которые готовы ехать куда угодно, лишь бы там были красивые задницы); а о французах мы говорить не будем.[3] Странное дело: в местах, где обычно проводят отпуск европейцы со средними или высокими доходами, вы не увидите англичан. Однако напряженное, систематическое исследование, опирающееся на значительные средства, позволит ознакомиться с особенностями их летнего времяпрепровождения. Объединившись в небольшие группы, они отправляются на разные полумифические острова, о которых ни слова не говорится в каталогах континентальных турагентств: на Мальту, на Мадейру или как раз на Лансароте. Прибыв на место отдыха, они принимаются жить там по своим обычным правилам.

Если их спросить, почему они приехали именно сюда, а не куда-либо еще, они ответят уклончиво, на грани тавтологии: «Я приехал сюда потому, что был здесь в прошлом году». Как мы видим, англичанину не свойственна жажда новизны. В самом деле, понаблюдав за ним на отдыхе, вы заметите, что он не интересуется ни архитектурой, ни окружающей природой, ни чем бы то ни было еще. С наступлением вечера, после недолгого пребывания на пляже, он оказывается в баре, где ему подают необычные аперитивы. Итак, присутствие англичанина в одном из мест отдыха никоим образом не связано с интересом к данному месту, к красоте его пейзажей или к его богатому туристическому потенциалу. Англичанин приезжает на курорт по одной-единственной причине: он уверен, что встретит там других англичан. В этом отношении он — прямая противоположность французу, тщеславному созданию, настолько влюбленному в себя, что встреча с соотечественником за границей для него просто невыносима. Поэтому можно смело рекомендовать французам Лансароте как идеальное место отдыха. И в особенности — французским поэтам-герметикам, у которых там будет полная возможность сочинять опусы вроде:

Или в духе Гильвика:

Покончив с французским поэтом-герметиком, я могу перейти к рядовому французскому туристу. Поскольку в «Путеводителе для Непоседы» про Лансароте ничего не говорится, рядовой французский турист рискует испытать на этом острове все симптомы тяжелой скуки. Англичанину, понятное дело, это было бы нипочем; француз же — создание не только тщеславное, но также и нетерпеливое и легкомысленное. Будучи автором печально знаменитого «Путеводителя для Непоседы», француз в более благополучные времена сочинил еще и знаменитый путеводитель «Мишлен» с удачно придуманной системой звездочек, которая впервые позволила оценить все точки на нашей планете по своего рода шкале привлекательности.

А привлекательных для туриста объектов на Лансароте немного: точнее, всего два. Первый из них находится к северу от Гуатисы — это «Сад кактусов». Различные виды этих растений, отобранные за их исключительное уродство, выставлены на обозрение по сторонам аллей, вымощенных вулканическим камнем. Жирные, ощетинившиеся колючками кактусы убедительно символизируют всю мерзость растительного мира — чтобы не сказать шире. Так или иначе, но «Сад кактусов» не слишком велик; лично мне, чтобы осмотреть его, хватило бы и получаса, но я записался на коллективную экскурсию, и у выхода пришлось дожидаться какого-то усатого бельгийца. Я заметил его еще раньше, когда он застыл в неподвижном созерцании перед большим лиловым кактусом в форме фаллоса, который — видимо, желая создать эффектную композицию — посадили перед двумя кактусами поменьше, изображавшими яички. Сосредоточенность этого человека поразила меня: зрелище, конечно, было занятное, однако не сказать чтобы уникальное. Другие кактусы напоминали снежные хлопья, фигуру спящего человека или кувшин. Идеально приспособившись к непригодной для жизни среде, кактусы ведут, если можно так выразиться, формально ничем не стесненное существование. Растут они почти всегда обособленно, поэтому ничто не вынуждает их подчиняться требованиям того или иного окружения. Хищные звери, которых немного в пустыне, даже не приближаются к ним, боясь напороться на колючки. Отсутствие ограничений, какие налагает естественный отбор, позволяет им принимать причудливые и нелепые формы, вызывающие смех у туристов. Сходство кактусов с мужскими половыми органами неизменно впечатляет туристок из Италии; однако этот усатый субъект, по-видимому, бельгиец, как-то уж слишком увлекся; по всем признакам, он был в классическом состоянии гипноза.

Другая достопримечательность Лансароте занимает несколько большую территорию; это гвоздь туристической программы. Я имею в виду Parque Nacional de Timanfaya[4], находящийся в эпицентре вулканических извержений. Пусть вас не вводят в заблуждение слова «Национальный парк»: могу поручиться, что на двадцати квадратных километрах этого заповедника вы не встретите ни одного животного, если не считать нескольких верблюдов, на которых катаются туристы. В автобусе, ожидавшем нас перед отелем, я оказался рядом с усатым бельгийцем. Проехав несколько километров, мы свернули на прямую как стрела дорогу, проложенную среди хаотического нагромождения камней. Первая остановка для фотографирования была предусмотрена сразу после въезда в парк. Примерно в километре от нас расстилалась равнина, усеянная черными скалами с острыми зубчатыми краями; ни травинки, ни букашки. А на заднем плане вставали вулканы, закрывавшие горизонт своими багровыми, кое-где почти фиолетовыми склонами. Эрозия не смягчила этот пейзаж, не придала ему затейливой формы; он был первозданно дик и суров. Мы разговорились было, а теперь замолчали. Рядом со мной стоял бельгиец, в джемпере с надписью «University of California» и белых бермудах; его, казалось, обуревало какое-то смутное волнение. «Я думаю…» — невнятным голосом начал он, но осекся. Я искоса взглянул на него. Он вдруг застеснялся, нагнувшись, достал из сумки фотоаппарат и стал отвинчивать объектив с переменным фокусным расстоянием, чтобы поставить вместо него обычный.

Я вернулся в автобус; когда он пришел, я предложил ему занять место у окна, и он поспешил согласиться. Две немки в спортивных костюмах вздумали пройтись по каменистой равнине; но продвигались они с трудом, не помогали даже кроссовки на толстой подошве. Шофер несколько раз погудел, чтобы поторопить их; они вернулись, медленно покачиваясь, словно два непомерно больших эльфа.

Остальная часть экскурсии проходила по той же схеме. Дорога была проложена в промежутке между отвесными скалистыми стенами с точностью до сантиметра. Через каждую тысячу метров открывалась расчищенная бульдозером площадка, о которой заранее предупреждал дорожный знак с изображением старинного фотоаппарата. Там автобус останавливался, и участники экскурсии, теснясь на нескольких квадратных метрах асфальта, принимались фотографировать. Им казалось нелепым, что все толкутся на этой маленькой площадке, и каждый пытался выделиться, выбирая кадр по-своему. Внутри группы мало-помалу возникали дружеские связи. Хоть у меня не было с собой аппарата, я ощущал себя заодно с бельгийцем. Если бы он попросил меня помочь поменять объектив или убрать фильтры, я бы это сделал. Так у меня обстояло дело с этим бельгийцем. А в смысле секса меня больше привлекали туристки из Германии. Это были две рослые девицы с тяжелыми грудями, очевидно, лесбиянки; но я очень люблю смотреть, как две женщины мастурбируют и лижут друг другу щелку; однако у меня нет знакомых лесбиянок, и на такое удовольствие рассчитывать не приходится.

Кульминационным моментом экскурсии — как в плане топографии, так и в эмоциональном плане — было посещение места под названием «Страж Тиманфайи». На то, чтобы грамотно воспользоваться возможностями, какие предоставляются в здешних местах, нам отвели два часа свободного времени. Вначале один из гидов продемонстрировал нам аттракцион, чтобы мы поняли: под нами — действительно вулкан. В узкую трещину в земле опускали отбивные котлеты; когда их доставали, они были изжарены. Кругом слышались крики и аплодисменты. Я узнал, что немок зовут Пэм и Барбара, а бельгийца — Руди.

Затем нам предлагались различные виды развлечений. Можно было заняться покупкой сувениров или посетить ресторан с изысканной кухней разных народов. Те, кто увлекался спортом, могли прокатиться на верблюде.

Я обернулся и заметил, что Руди подошел к стаду, в котором было десятка два верблюдов. Не сознавая грозящей ему опасности, заложив руки за спину, словно любознательный ребенок, он приближался к чудовищам, тянувшим к нему свои длинные, гибкие, змееподобные шеи, увенчанные маленькими свирепыми головками. Я поспешил к нему на помощь. Среди всех животных, какие есть на свете, верблюд, бесспорно, одно из самых агрессивных и злобных. Мало кто из высших млекопитающих — разве что некоторые обезьяны — кажутся настолько люто-злобными. В Марокко нередки случаи, когда верблюд отхватывает несколько пальцев у туристки, попытавшейся его погладить. «Говорил ведь даме: будьте осторожнее, — лицемерно сетует погонщик. — Верблюд сердитый…»; а верблюд между тем с аппетитом сжирает оторванные пальцы.

— Поосторожнее с верблюдами! — весело крикнул я. — Впрочем, это дромадеры.

— А в словаре «Робер» сказано: «одногорбый, или аравийский, верблюд», — задумчиво заметил Руди, однако не сдвинулся с места.

В эту минуту вернулся погонщик и изо всех сил стукнул палкой по голове ближайшего верблюда, тот попятился, чихнув от бешенства.

— Camel trip, mister?[5]

— Нет-нет, я просто смотрю, — загадочно ответил Руди.

Немки подошли тоже, они восторженно и возбужденно улыбались. Мне очень хотелось посмотреть, как они будут взбираться на верблюдов, но следующая прогулка должна была начаться только через пятнадцать минут. Чтобы убить время, я зашел в сувенирную лавку и купил там брелок для ключей в виде вулканчика. Потом, когда мы поздним вечером возвращались в отель, я сочинил стихотворение в честь французских поэтов-герметиков:

«Денек выдался на славу, — подумал я, вернувшись к себе в номер и изучая содержимое мини-бара. — Нет, правда, отличный был денек…»

Был вечер понедельника. Пожалуй, на этом острове можно сносно провести неделю. Не так чтобы очень увлекательно, но сносно.

глава 4

Когда проводишь дни на пляже — как, впрочем, и всегда в жизни, — единственный приятный момент — это завтрак. Я подходил к стойке три раза: чорисо, яичница… зачем себе в чем-то отказывать? Так или иначе, раньше или позже, но мне надо было идти в бассейн. Немки уже заняли себе места, разложив на пластиковых стульях пляжные полотенца. За соседним столиком какой-то усатый бритоголовый верзила пожирал холодное мясо. На нем были кожаные брюки и футболка с надписью «Motorhead». С ним была женщина совершенно непристойного вида, ее огромные силиконовые груди выпирали из крохотного лифчика бикини; розовые латексные треугольнички прикрывали только соски. По небу неслись облака. Как я понял чуть позже, облака постоянно движутся над Лансароте в восточном направлении, но никогда не проливаются дождем; на этом острове осадков практически не бывает. Все великие идеи, какими прославилась западная цивилизация, будь то в Иудее или в Греции, родились под неизменным, утомительно синим небом. А здесь было иначе; небо все время напоминало о себе.

Салоны отеля «Бугенвиль Плайя» в этот ранний час были безлюдны. Я вышел в сад и несколько минут прогуливался среди цветущих кустов — наверно, это были бугенвиллеи, а может, и нет, мне, во всяком случае, было наплевать. В клетке сидел попугай и смотрел на мир круглыми хищными глазами. Он был громадный — впрочем, я слышал, что попугаи иногда доживают до семидесяти или даже до восьмидесяти лет и растут всю жизнь; некоторые экземпляры достигают метровой длины. К счастью, в это время их поражает инфекционная болезнь с летальным исходом. Я прошел мимо клетки и углубился в обсаженную кустами аллею, как вдруг услышал за спиной: «Ты дурак! Ты дурак!» Я обернулся: да, это был попугай, теперь он верещал: «Дуррак! Дуррак!» без умолку, со всевозрастающим возбуждением. Я ненавижу птиц, и обычно они платят мне тем же; если, конечно, попугая можно назвать птицей. Как бы там ни было, он сделал ошибку, попытавшись схитрить со мной; другим птицам я сворачивал шею и за меньшее.

Аллея все извивалась среди цветущих кустов, пока не оборвалась у короткой лестницы, ведущей на пляж. Какой-то турист из Скандинавии, с трудом сохраняя равновесие на крупной гальке, медленно проделывал упражнения китайской гимнастики «тай-ши-хуан». Вода была серого, в крайнем случае — зеленого, но уж никак не синего цвета. Хотя остров принадлежал Испании, в нем не было ничего средиземноморского: мне следовало признать это. Я прошел метров сто вдоль кромки прибоя. Океан был прохладным и слегка волновался.

Потом я уселся на кучу гальки. Камешки были черные, явно вулканического происхождения. Однако, в отличие от причудливых зубчатых скал Тиманфайи, они были округлой формы. Я взял один: он был абсолютно гладкий на ощупь. За три столетия эрозия сделала свое дело. Я улегся, размышляя о единоборстве стихийных сил, которое столь наглядно проявляется на Лансароте: вулкан создает, океан разрушает. Это были приятные размышления, без очевидной цели, не стремившиеся ни к какому выводу; я предавался им минут двадцать.

Раньше я пребывал в убеждении, что отпуск за границей поможет мне выучить язык страны; в сорок с лишним лет я еще не вполне утратил эту иллюзию, а потому незадолго до отъезда обзавелся руководством по ускоренному изучению испанского языка. Принцип ассоциативного метода Линквуда состоял в том, что обучающийся должен наглядно представить себе некоторые ситуации; эти ситуации описывались фразами, содержащими в себе французское слово и фонетический эквивалент соответствующего испанского слова. Например, чтобы выучить, что по-испански этажерка будет «эстанте», надо было выполнить следующее указание: «Представьте себе, что эстампы стоят на этажерке». Хотите запомнить, что ящик по-испански» — «кахон»? «Представьте себе ящик, где лежит картон». Опасность обозначается словом «пелигро»; усваивать это надо так: «Представьте себе, что люди пели, — и раздался гром: опасность!» Когда испанское слово было чересчур похоже на французское, во фразе присутствовал тореро, «типично испанский персонаж». Для запоминания слова «кретино» (кретин) предлагалась следующая сентенция: «Представьте себе, что все тореро — кретины».

Некоторые странности учебника были связаны с его общей концепцией, и все же отдельные фразы, предлагаемые для перевода, мягко говоря, озадачивали: «Мои собаки в банке», или: «Ваш доктор хочет больше денег, а мой дантист хочет больше сыра». Когда ты молод, глупость кажется забавной, но в определенном возрасте она уже начинает утомлять, и я заснул. А проснувшись, увидел, что солнце стоит высоко, небо прояснилось; стало почти жарко. Рядом со мной были разложены два полотенца в стиле «техно». Я заметил у берега Пэм и Барбару, они стояли по пояс в воде. Резвились, вскакивали верхом друг на друга, выбрасывали друг друга на берег, потом нежно обнимались, грудь к груди, это было восхитительно. «Но где же Руди?», — подумал я.

Пэм и Барбара пришли обсушиться. Вблизи Пэм не казалась такой крупной, она была как девочка со своими короткими черными волосами; но животная невозмутимость Барбары поражала в самое сердце. У нее были очень красивые груди, я даже подумал, не оперировалась ли она. По всей видимости, да: когда она лежала на спине, они слишком уж торчали кверху; но в целом все выглядело очень естественно, наверно, над ней поработал первоклассный хирург.

Мы перебросились несколькими словами о защитных кремах от солнца, о разнице между данными, указанными в листовке, и реальными свойствами крема: можно ли доверять австралийской норме? Пэм читала роман Мари Деплешен в немецком переводе, что позволяло мне завязать с ней разговор о литературе; но я не знал, что говорить о Мари Деплешен, а главное, меня начинало беспокоить отсутствие Руди. Барбара приподнялась на локтях, чтобы принять участие в разговоре. Я не мог удержаться и взглянул на ее груди; и почувствовал, что у меня встает. К несчастью, она не понимала ни слова по-французски. «You have very nice breast»[6], — сказал я наобум. Она широко улыбнулась и ответила: «Thank you». У нее были длинные белокурые волосы, голубые глаза, и, похоже, она была славная девчонка. Я поднялся на ноги, объясняя: «I most look at Rudi. See you later…»[7]; затем мы расстались, помахав друг другу на прощанье рукой.

Было уже начало четвертого, люди заканчивали обедать. Проходя мимо доски объявлений, я обнаружил там кое-какие добавления к обычной программе. Помимо традиционных поездок в «Сад кактусов» и Национальный парк Тиманфайя, сегодня проводилась экскурсия на глиссере на остров Фуэртевентура. Он — самый ближний к Лансароте, низменный, с песчаной почвой, пейзажи интереса не представляют; зато там есть огромные пляжи, на которых можно купаться без всякого риска; эти сведения я почерпнул из буклета, лежавшего на столе у меня в номере. Возможно, этим и объясняется отсутствие Руди: он просто поехал на экскурсию; я перестал волноваться и пошел к себе смотреть CNN. Мне страшно нравится смотреть телевизор при выключенном звуке, это напоминает аквариум и располагает к послеобеденной дремоте; вдобавок это небезынтересное зрелище. Однако на сей раз я никак не мог сообразить, что за войну мне показывают. На экране скакали молодчики с автоматами, которые показались мне чересчур смуглыми для чеченцев. Я подкорректировал цвет: нет, все равно они слишком смуглые. Может быть, это тамилы; у тамилов тоже была какая-то заварушка. Надпись в нижней части экрана напомнила мне, что мы живем в 2000 году; удивительно все-таки. Переход от эпохи военных к эпохе промышленников, о котором основатель позитивизма возвестил еще в 1830 году, совершался крайне медленно. И однако, если верить картине мира, которую дают нам вездесущие средства массовой информации, способность человечества жить одной судьбой и по одному календарю кажется все более и более поразительной. Смена тысячелетий, даже если она ничего не означает сама по себе, возможно, сыграет роль self-fulfilling prophecy.[8]