Он говорил, что это был самый приятный день за многие годы, и — бедный, обманутый жизнью человек науки! — я верю, что он сказал правду. Его мутно-зеленый дом неуютен и мрачен, и я не удивляюсь, что он топит свои горести в книгах. Как только я найду симпатичную, уютную экономку, я начну интриговать об изгнании Мэгги Мак-Гурк, хотя и предвижу, что оторвать ее от якоря будет даже труднее, чем Стэрри.

Пожалуйста, не делай из этого заключения, что я непомерно интересуюсь нашим вспыльчивым доктором. Просто он ведет такую одинокую, безотрадную жизнь, что мне иногда хочется погладить его по головке. Мир полон солнечного света, и луч-другой предназначен для него; одним словом, хочу его утешить ровно так же, как сироток, ничуть не больше.

Мне помнится, что у меня было несколько новостей для тебя, но они совершенно выскочили из головы. Приток свежего воздуха вогнал меня в сон. Теперь половина девятого, и я желаю тебе покойной ночи.

С.

P.S. Гордон Холлок испарился. Ни единого слова за три недели; ни конфет, ни плюшевых зверьков, ни каких-либо иных знаков расположения. Как ты думаешь, что могло случиться с этим внимательным молодым человеком?

13-е июля.

Милая Джуди!

Послушай приятную весть!

Так как сегодня 31-й день Петрушкиного месяца, то я позвонила по телефону его покровительницам, как было условлено, дабы принять меры к его возвращению. Меня встретили возмущенным отказом. Отдать свой милый маленький вулкан, и как раз тогда, когда он, благодаря их усилиям, уже перестает изрыгать огонь? Они оскорблены, они возмущены, что я могу представлять подобное требование! Петрушка принял их приглашение и проведет у них лето.

Шитье платьев продолжается. Ты бы послушала, как жужжат машины и трещат языки в мастерской! Самые запуганные, апатичные, унылые сиротки просыпаются и начинают интересоваться жизнью, когда узнают, что у них будет три Настоящих собственных платья, и все разного цвета, выбранного ими самими. Ты бы видела, как это поощряет их усердие! Даже маленькие, десятилетние, захотели быть швейками. Мне хотелось бы придумать такую же удачную приманку, чтобы заинтересовать их стряпней. Но наша кухня крайне невоспитательна; ты же знаешь, как охлаждается энтузиазм, когда приходится готовить сразу целый четверик картофеля.

Кажется, я уже говорила тебе, что мне хотелось бы разделить моих ребят на десять милых уютных семейств с милой уютной домашней хозяйкой во главе. Если бы у нас было десять живописных домиков с цветами в садике и кроликами, котятами, щенками, цыплятами во дворе, мы стали бы вполне презентабельным заведением, и нам не приходилось бы стыдиться, когда нас навещают эксперты по части благотворительности.

Четверг.

Я начала это письмо три дня тому назад; меня оторвали для беседы с одним предполагаемым благотворителем (пятьдесят билетов в цирк), и с тех пор у меня не было времени снова взяться за перо. Бетси поехала на три дня в Филадельфию, чтобы быть подружкой на свадьбе какой-то несчастной кузины. Надеюсь, никто больше из ее семьи не вздумает выходить замуж, ибо это весьма неудобно для П.Д.Г.

Будучи там, она навела справки об одной семье, обратившейся к нам за ребенком. Разумеется, у нас нет правильной системы справок, но иногда, когда семья падает нам прямо в объятия, нам хочется разузнать все досконально. Обычно мы пользуемся содействием Государственного союза благотворительных учреждений. У них есть множество квалифицированных агентов, которые разъезжают по штатам и поддерживают связь с семействами и приютами. Раз они готовы работать для нас, нет никакого смысла предлагать наших младенцев вразнос. Мне не нужны богатые приемные родители, мне нужны добрые, любящие, интеллигентные. На этот раз, кажется, Бетси поймала настоящий клад. Дитя еще не сдано, бумаги не подписаны, и, конечно, всегда может случиться, что они вдруг захлопают крыльями и улетят.

Спроси Джервиса, не слыхал ли он когда-нибудь о Дж. Ф. Бретланде из Филадельфии. Он, по-видимому, вращается в финансовых кругах. Впервые я о нем услышала, когда мы получили письмо, адресованное «Зав. приютом Джона Грайера» — коротенькое, напечатанное на машинке, деловое письмо от УЖАСНО делового адвоката, сообщающего, что его жена решила удочерить девочку привлекательной наружности и хорошего здоровья в возрасте от двух до трех лет, американского происхождения, с безукоризненной наследственностью и без родственников, чтобы не вмешивались. Если бы я могла таковую доставить, я бы весьма обязала Дж. Ф. Бретланда.

Слыхала ты когда-нибудь что-нибудь смешнее? Можно подумать, что он обращается в какой-нибудь склад и просит прислать товар по нашему каталогу.

Мы навели обычные справки — послали запрос священнику из Джермантауна, где живет Д. Ф. Бретланд:

Есть ли у него какое-нибудь имущество?

Платит ли он по счетам?

Хорошо ли он обращается с животными?

Не ссорится ли он с женой?

И еще дюжина нахальных вопросов.

По-видимому, мы напали на священника с чувством юмора. Вместо того чтобы ответить на все вопросы, он написал поперек листа:

«Я хотел бы, чтобы они меня усыновили».

Это нам понравилось, и вот, как только окончился свадебный завтрак, Бетси Кайндред полетела в Джермантаун. Она начинает проявлять феноменальный детективный нюх. Во время светского визита она в состоянии извлечь всю подноготную семьи.

Она вернулась из Джермантауна, полная восторга и подробностей.

Мистер Дж. Ф. Бретланд — богатый и влиятельный человек, очень любимый согражданами и ненавидимый немногими врагами (уволенными служащими, которые его называют «о-очень крутым»). Он немного халатен в вопросах религии, но с этим мы легко можем примириться. Жена в церковь ходит, а он жертвует на благотворительность.

Жена — обаятельная, добрая, культурная женщина. Она только что вернулась из санатория, где лечилась от нервной болезни. Доктор говорит, что ей необходимо найти какой-нибудь серьезный интерес в жизни, и советует усыновить ребенка. Она всегда мечтала об этом, но муж упорно сопротивлялся. В конце концов, как всегда бывает, победа осталась за мягкой, но настойчивой женой, а твердый, как кремень, муж должен был уступить. Отказавшись от собственного желания (взять мальчика), он прислал, как я говорила выше, требование о голубоглазой девочке.

Миссис Бретланд, твердо решившая усыновить ребенка, годами читала книги, посвященные воспитанию, и нет ни одной мелочи детской диэтетики, с которой она не была бы знакома. У нее солнечная детская, выходящая на юго-запад, а там шкаф, наполненный втихомолку купленными куклами. Она нашила им платьев и с большой гордостью показала их Бетси, так что, сама понимаешь, теперь нужна девочка.

Только что она услышала о прекрасной английской няне, которая могла бы сейчас же поступить, но она не уверена, не лучше ли будет начать с няни французской, чтобы ребенок приобрел с самого детства хороший акцент. Она очень заинтересовалась, услыхав, что Бетси кончила колледж, она никак не может решить, отдать ребенка в колледж или нет.

Все это было бы очень смешно, если бы не было так трогательно; право, я не могу отделаться от мысли об этой бедной одинокой женщине, шьющей кукольные платья для неизвестной маленькой девочки. Много лет тому назад она потеряла собственных малюток; вернее, она никогда их не имела, они рождались мертвыми.

Ты понимаешь, какой это будет хороший дом. Крошку ожидает бездна любви, а это лучше, чем богатство, которое в данном случае тоже имеется.

Теперь задача в том, чтобы найти ребенка, а это не легко; Бретланды невозможно определенны в своих требованиях. У меня есть как раз подходящий для них мальчик, но при наличии шкафа с куклами о нем и говорить не приходится. Маленькая Флоренс не годится: жив один упрямый родитель. Есть и коллекция иностранцев с лучистыми карими глазами, но миссис Бретланд блондинка, и дочь должна быть похожа на нее. Есть у меня и несколько прелестных крошек с невообразимой наследственностью, но Бретланды хотят шесть поколений почтенных предков, с губернатором колоний во главе. Еще у меня имеется чудная кудрявая девочка (а кудри встречаются все реже), но она незаконнорожденная, а это — непреодолимое препятствие, хотя на самом деле оно ничуть не отражается на ребенке. Как бы то ни было, она не подходит, Бретланды сурово настаивают на брачном свидетельстве.

Остается только один ребенок из всех ста семи. Отец и мать нашей маленькой Софи погибли при крушении поезда, и она уцелела единственно потому, что они как раз перед этим отвезли ее в больницу для небольшой операции. Она — из здоровой добродетельной американской семьи, безукоризненна и неинтересна во всех отношениях — бесцветное, унылое, ноющее создание. Доктор накачал ее шпинатом и своим любимым рыбьим жиром, но никак не может накачать жизнерадостностью.

Однако любовь и забота творят чудеса в приютских детях, и часто после пересадки они расцветают в редкостный и прекрасный экземпляр. Поэтому я вчера послала Дж. Ф. Бретланду пылкий отчет о ее незапятнанной семейной истории и предложила доставить ее в Джермантаун.

Сегодня утром получила телеграмму. Ничего подобного! Он не намерен покупать дочь за глаза. Он приедет в будущую среду, в 3.30, лично осмотреть ребенка.

О ужас, а вдруг она не понравится! Мы напрягаем теперь все силы, чтобы сделать ее покрасивее, как со щенком перед собачьей выставкой. Будет ли безнравственно, если я чуточку подкрашу ей щечки? Она слишком молода, чтобы это могло послужить ей дурным примером.

Ну и письмо! Миллион страниц, написанных без перерыва. Сама видишь, где мое сердце. Я так волнуюсь о судьбе нашей маленькой Софи, словно она — моя собственная дочка.

Почтительный привет председателю.

С. Мак-Б.

Дорогой Гордон!

Какая отвратительная, возмутительная, низкая выходка — не посылать мне за четыре недели ни единой подбадривающей строчки только потому, что раз, в пору чрезмерной работы, я оставила Вас на три недели без письма. Я уже начала серьезно беспокоиться, что Вы упали в воду и утонули. Моим цыплятам ужасно недоставало бы Вас; они любят своего дядю Гордона. Пожалуйста, не забудьте, что Вы обещали прислать им ослика.

И, пожалуйста, не забывайте, что я гораздо больше занята, чем Вы. Куда труднее управлять приютом Джона Грайера, чем Палатой представителей. Кроме того, у Вас больше квалифицированных помощников.

Это не письмо, а возмущенный протест. Напишу завтра — или послезавтра.

С.

P.S. Прочитав еще раз Ваше письмо, я слегка смягчилась. Но не думайте, что я верю всем Вашим сладким словам. Я знаю, Вы мне только льстите, когда так нежно говорите. (Это из шотландской книжки.)

17-е июля.

Дорогая Джуди!

Должна рассказать тебе историю. Припомни, пожалуйста, что сегодня будущая среда. Итак, в половине третьего нашу маленькую Софи выкупали, причесали, одели в тонкое белье и передали на попечение заслуживающей доверия сиротке со строжайшим наказом сохранить ее в чистоте. В половине четвертого, минута в минуту, — я никогда не видела такого делового человека, как Дж. Ф. Бретланд, — автомобиль дорогой заграничной марки подкатил к воротам нашего замка. Через три минуты передо мной предстал субъект с квадратными плечами, квадратной челюстью, обрубленными усами и манерами, выражающими склонность к поспешности. Он скороговоркой приветствовал меня, как «мисс Мак-Кош». Я деликатно поправила его, и он согласился на «мисс Мак-Ким». Я указала ему мое самое успокоительное кресло и предложила легкую закуску. Он попросил стакан воды (люблю трезвого родителя!) и выказал нетерпеливое желание покончить с делом. Я позвонила и велела принести маленькую Софи.

— Погодите, мисс Мак-Ги, — сказал он. — Я предпочитаю видеть ее в обычной обстановке. Я пойду с вами в игральную комнату, или в загон, или где вы там держите своих малышей.

И вот я повела его в детскую, где тринадцать или четырнадцать крошек в синем ситце кувыркались на полу, на матрасах. Одна Софи, в блеске жестких юбок, сидела на руках у скучающей сиротки. Она извивалась и билась, чтобы сойти на пол, и юбки крепко обвились вокруг ее шеи. Я взяла ее на руки, пригладила ей платьице, утерла нос и попросила ее взглянуть на дядю.

Вся ее будущность зависела от этих пяти минут, и вместо того, чтобы улыбнуться, она ЗАХНЫКАЛА!

Мистер Бретланд с большой осторожностью взял ее ручку и свистнул, точно маленькому щенку. Софи не обратила на него ни малейшего внимания, повернулась к нему спиной и спрятала мордочку на моем плече. Он пожал плечами и высказал предположение, что мог бы взять ее на пробу. Может быть, она подойдет для его жены; сам он все равно не желает никакого ребенка. И мы повернулись, чтобы уйти.

И вдруг — кто пересек нам дорогу, как не наш маленький солнечный луч, Аллегра! Перед самым его носом она споткнулась, завертела ручками, точно ветряная мельница, и хлопнулась на четвереньки. Он очень ловко отскочил в сторону, чтобы не наступить на нее, а потом поднял ее и поставил на ножки. Она ухватила его ногу своими ручонками, посмотрела на него, звонко рассмеявшись, и залепетала:

— Папочка! Подбйёсь дочку!

Он — первый мужчина, кроме доктора, которого она видит в приюте, и, очевидно, он немного похож на ее почти забытого отца.

Дж. Ф. Бретланд поднял ее и подбросил в воздух так ловко, точно это самое привычное для него занятие, а она завизжала от восторга. Когда он хотел отпустить ее, она схватила его за нос и за одно ухо и стала ножками отбивать дробь на его животе. Никто не может упрекнуть Аллегру в отсутствии жизнерадостности.

Дж. Ф. Бретланд высвободился из ее объятий, взъерошенный, но с твердой решимостью на лице. Он поставил ее на ноги, но не выпустил ее кулачка из своей руки.

— Вот эта малютка для меня, — сказал он. — Думаю, мне дальше искать нечего.

Я объяснила, что мы не можем отделить маленькую Аллегру от ее братьев; но чем больше я протестовала, тем упорнее становилось выражение его лица. Мы вернулись в мой кабинет и полчаса разбирали этот вопрос.

Ему нравится ее наследственность, ему нравится ее вид, ему нравится ее дух, ему нравится ОНА. Уж раз ему навязывают дочку, он хочет такую, в которой есть хоть немножко перцу. На кой черт ему та хнычущая девица! Это просто дико. А вот если я дам ему Аллегру, он будет воспитывать ее, как собственного ребенка, и обеспечит на всю жизнь. Вправе ли я отнять от нее все это из-за каких-то сантиментов? Семья все равно разрушена; лучшее, что я могла бы теперь сделать для них, это пристроить каждого в отдельности.

— Возьмите всех троих, — нахально предложила я.

Нет, об этом он и думать не может. Его жена все время болеет, больше, чем с одним ей не справиться.

Я была в ужасном затруднении. Для Аллегры представлялся такой необыкновенный случай, а в то же время жестоко разлучить ее с обожающими братишками. Я знала, если Бретланды легально усыновят ее, то они постараются порвать все ее связи с прошлым, а ребенок настолько еще мал, что позабудет своих братьев так же быстро, как забыл отца.

Потом я вспомнила о тебе, Джуди, как ты горько возмущалась, что приют тебя не отпустил, когда какая-то семья захотела усыновить тебя. Ты всегда говорила, что у тебя мог быть родной дом, как у других детей, но миссис Липпет похитила его. Может быть, и я похищаю семью у маленькой Аллегры? С обоими мальчиками дело обстоит иначе — им можно дать образование и выпустить их в мир, предоставив собственным заботам. Но для девочки семья — это все. С тех пор как Аллегра приехала к нам, мне все время кажется, что она именно такой ребенок, каким была маленькая Джуди. У нее есть способности и характер. Не хватает благоприятных условий. Ведь и на ее долю отведена частица красоты и счастья — такая частица, какую она по природе своей в состоянии оценить. А может ли приют это дать? Я стояла в раздумье, а мистер Бретланд нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате.

— Пошлите за мальчиками и дайте мне поговорить с ними, — потребовал мистер Бретланд. — Если в них есть хоть искра великодушия, они будут рады отпустить ее.

Я послала за ними, но мое сердце превратилось в кусок свинца. Они тоскуют по отцу, и я считала безжалостным оторвать от них еще и любимую сестренку.

Они пришли, держась за руки, крепкие, бодрые, чудесные мальчуганы, и торжественно остановились в ожидании, устремив большие удивленные глаза на чужого мужчину.

— Подите сюда, мальчики, — сказал он. — Я хочу поговорить с вами. — Он взял каждого за руку. — В моем доме нет малютки, и вот моя жена и я решили приехать сюда, где так много маленьких девочек без отца и матери, и взять одну из них с собой, чтобы она была нашей. У нее будет красивый дом и много игрушек, и она будет счастливой всю свою жизнь, гораздо счастливее, чем здесь. Я знаю, вы будете очень рады, что я выбрал вашу сестренку.

— И мы ее больше никогда не увидим? — спросил Клиффорд.

— Нет, почему же, вы будете ее навещать.

Клиффорд взглянул на меня, потом на мистера Бретланда, и две крупные слезы потекли по его лицу. Он вырвал руку, подбежал ко мне и бросился в мои объятия.

— Не отдавайте ее! Пожалуйста! Пожалуйста! Пусть он уйдет!

— Возьмите их всех! — попросила я снова. Но он человек упорный.

— Я приехал не за целым приютом, — отрезал он.

К этому времени Дон тоже рыдал с другой стороны. И в эту минуту кто же должен вмешаться во всю эту кутерьму, как не доктор Мак-Рэй с малюткой Аллегрой на руках?

Я познакомила их и объяснила, в чем дело. Мистер Бретланд потянулся за девочкой, но доктор крепко держал ее.

— Совершенно невозможно, — решительно сказал он, — мисс Мак-Брайд скажет вам, что одно из правил этого приюта — никогда не разъединять семьи.

— Мисс Мак-Брайд уже решила, — сухо ответил Дж. Ф. Бретланд. — Мы всесторонне обсудили этот вопрос.

— Должно быть, вы ошибаетесь, — сказал доктор, становясь сверхшотландцем, и, поворачиваясь ко мне, прибавил: — Ведь не может быть, что вы собирались совершить такую жестокость?

Вот тебе Соломонов суд — два самых упорных человека, каких создал Бог, разрывают на части бедную маленькую Аллегру.

Я отправила всех трех цыплят обратно в детскую и вернулась на поле битвы. Мы спорили громко и горячо, пока Дж. Ф. Бретланд, словно эхо, не повторил мой вопрос, который я часто задаю за последние пять месяцев: «Кто глава этого приюта, заведующая или врач?»

Я была безумно зла на доктора, что он поставил меня в такое глупое положение, но не могла же я ссориться с ним публично; и в конце концов мне пришлось заявить мистеру Бретланду, окончательно и бесповоротно, что вопрос об Аллегре исключается. Не переменит ли он своего решения насчет Софи?

Нет, о Софи он и думать не хочет. Аллегра или никто! Видимо, я пойму, что, по слабоволию, погубила всю будущность этого ребенка. С этим прощальным укором он направился к двери. «Мисс Мак-Рэй, доктор Мак-Брайд!» Он отвесил два поклона и удалился.

Как только дверь за ним закрылась, мы сцепились с доктором. Он заявил, что человек, претендующий на современные гуманные взгляды, постыдился бы допустить хоть на секунду мысль о разрыве такой семьи. Я же обвинила его в том, что он не хочет отпустить ребенка из чисто эгоистических соображений; и это, я думаю, правда. У нас был форменный поединок, и в конце концов доктор раскланялся с такой преувеличенной вежливостью и с таким оскорбленным достоинством, что превзошел самого Дж. Ф. Бретланда.

После этого двойного сражения я чувствую себя такой разбитой, точно меня только что прокатили нашей новой бельевой каталкой. А потом вернулась Бетси и выругала меня за то, что я упустила из рук самую отборную семью, какую нам удавалось откопать.

Таков конец нашей бурной недели, и все же обе, — и Софи, и Аллегра — так и остались приютскими детьми. Ради Бога, уберите доктора и пришлите мне взамен немца, француза, китайца — кого хотите, только не шотландца!

Твоя растерзанная

Салли.

P.S. Думаю, что и доктор проводит вечер за письмом, где просит убрать меня. Я не буду протестовать, если вы согласитесь. Мне надоели приюты.

Милый Гордон!

Вы противный, придирчивый, претенциозный, привередливый, пренесносный человек. Почему бы мне не побыть шотландкой, если мне хочется? Ведь в моей фамилии есть частица «Мак».

Конечно, приют Джона Грайера с восторгом будет приветствовать Вас на будущей неделе — не только из-за ослика, но и из-за Вас. Собиралась написать Вам письмо в милю длиной, чтобы вознаградить за свои прошлые грехи, но к чему это? Ведь я увижу Вас послезавтра, — и как я этому рада!

А за мой шотландизм прошу не сердиться, мои предки жили в шотландских горах.

С. Мак-Брайд.

Дорогая Джуди!

Все в Джон-Грайере в полном порядке, за исключением одного сломанного зуба, одной вывихнутой руки, одного поцарапанного колена и одной инфлюэнцы. Мы с Бетси вежливы, но холодны. Досадно только, что доктор тоже довольно холоден и как будто считает, что падение температуры целиком исходит от него. Он занимается своим делом с весьма отвлеченным, научным видом, вполне учтив, но держится, как чужой.

Однако он мало беспокоит нас. Мы ждем визита куда более привлекательной личности. Палата Представителей снова отдыхает от трудов праведных, и Гордон наслаждается каникулами, два дня из которых он собирается провести в местной гостинице.

Я в восторге от известия, что вам надоел морской берег и что вы обсуждаете вопрос о наших местах на остаток лета. В нескольких километрах от Джона Грайера сдается просторное имение, и для Джервиса будет приятным разнообразием приезжать из города только по субботам. После недельной разлуки, проведенной в работе, у вас обоих будут хоть какие-нибудь новые мысли в добавление к обычной порции.

В данную минуту не могу дальше философствовать о семейной жизни, ибо вынуждена освежить в памяти доктрину Монро и две-три других политических темы.

С нетерпением жду наступления августа и возможности провести с тобой три месяца.

Как всегда,

Салли.

Пятница.

Милый недруг!

В высшей степени великодушно с моей стороны пригласить Вас к обеду после вулканического взрыва прошлой недели. Но как бы то ни было, пожалуйста, приходите. Вы помните нашего филантропического друга, мистера Холлока, который прислал нам орехи, золотых рыбок и прочие неудобоваримые мелочи? Он будет сегодня вечером здесь, и для Вас представляется возможность направить поток его благосклонности в более гигиеничное русло. Мы обедаем в семь.

Как всегда,

Салли Мак-Брайд.

Милый недруг!

Вам бы родиться в те времена, когда каждый жил в отдельной пещере на отдельной горе.

С. Мак-Брайд.

Пятница, 6.30.

Дорогая Джуди!

Гордон здесь и совершенно неузнаваем. Он открыл старую как мир истину, что дорога к сердцу матери ведет через лесть ее детям, и не нашел ничего лучшего, как расхвалить всех 107. Даже для Лоретты Хиггинс он придумал комплимент: ему очень нравится, что она не косит.

Сегодня он ходил со мной в деревню за покупками и был очень полезен своими советами в выборе лент для двадцати девочек. Он попросил разрешения самому выбрать ленты для Сэди Кэт и после долгих колебаний остановился на оранжевой ленте для одной косы и ярко-зеленой — для другой.

В то время как мы были погружены в это дело, я заметила, что соседняя покупательница, с виду поглощенная крючками и петлями, во все уши прислушивается к нашей болтовне.

Она была просто разодета — огромная шляпа, вуаль с крапинками, боа из перьев и зонтик nouveau art[36]. Мне в голову не могло прийти, что это моя знакомая, пока мой взор случайно не упал на ее глаза и я узнала ехидный блеск. Она поклонилась мне чопорно и неодобрительно, и я поспешно отдала ей поклон. Оказалось, что это миссис Мак-Гурк в своем воскресном туалете.

Бедной миссис Мак-Гурк не понятен чисто интеллектуальный интерес к мужчине. Она подозревает, что я хочу выйти замуж за каждого мужчину, с которым встречаюсь. Сперва она думала, что я хочу похитить у нее ее доктора, а теперь, видя меня с Гордоном, она смотрит на меня, как на чудовище, которое хочет проглотить их обоих.

До свиданья! Идут гости.

11.30 вечера.

Только что у меня состоялся обед в честь Гордона с Бетси, миссис Ливермор и мистером Уизерспуном в качестве гостей. Я любезно включила и доктора, но он лаконично отклонил эту честь, заявив, что не чувствует себя в светском настроении. Наш доктор не дает вежливости заслонять правду!

Нет никакого сомнения. Гордон самый эффектный мужчина на свете. Он так красив, прост и остроумен, его манеры так безукоризненны — да, он был бы идеальным, очень живописным супругом! Но в конце концов, мне думается, что с мужем придется вместе жить, а не только показывать его на обедах и файв-о-клоках.

Сегодня он был исключительно мил. Бетси и миссис Ливермор совершенно влюбились в него, а я — только чуточку. Он произнес блестящую речь о благополучии Явы. Мы давно уже ломаем себе голову, где устроить ночлег для нашей обезьянки, и Гордон доказал с неоспоримой логичностью, что раз ее подарил нам Джимми, а Джимми — друг Перси, то она должна спать у Перси. Гордон прирожденный оратор, и аудитория действует на него, как шампанское. Он может рассуждать с такой же серьезностью об обезьяне, как о величайшем герое, когда-либо проливавшем свою кровь за отечество.

Я просто чуть не расплакалась, когда он описывал одиночество Явы, проводящей бессонные ночи в нашем подвале для угля и вспоминающей о своих братьях, которые играют в далеких джунглях.

У человека, который умеет так говорить, — большая будущность. Не сомневаюсь, что лет через двадцать я буду голосовать за него на президентских выборах.

Мы прекрасно провели время и совершенно забыли — на три часа, — что вокруг мирно спят 107 сироток. Как я ни люблю их, все же приятно время от времени от них избавиться.

Мои гости ушли в десять часов, а теперь, должно быть, полночь. (Часы опять остановились, Джейн аккуратнейшим образом забывает заводить их.) Однако я знаю, что уже поздно, и, как женщина, обязана для поддержания красоты позаботиться о первом сне, особенно теперь, когда под рукой — хороший поклонник.

Допишу завтра. Спокойной ночи!

Суббота.

Гордон провел утро в играх с моими детьми и в проектировании нескольких разумных подарков на будущее. Ему кажется, что три красиво разрисованных столба с племенными знаками придали бы привлекательности нашему индейскому лагерю. Он преподнес нашим малышам три дюжины розовых костюмчиков. Розовый цвет весьма популярен у заведующей этого заведения, которой страшно надоел синий. Наш великодушный друг забавляется мыслью о паре осликов с седлами и о маленькой красной колясочке. Разве не чудесно, что отец Гордона так щедро позаботился о нем и что у него самого — благотворительные наклонности? В настоящее время он завтракает с Перси в гостинице и, я надеюсь, впитывает новые идеи из области филантропии.

Ты, может быть, думаешь, что я не наслаждаюсь перерывом в монотонной, приютской жизни? Говори, что хочешь, о моем прекрасном правлении, милая миссис Пендльтон, но для меня совершенно неестественно быть такой постоянной. Я очень часто нуждаюсь в перемене. Вот почему Гордон, со своим оптимизмом и мальчишеством, так освежает, а главное — так хорошо успокаивает после слишком большой порции доктора!

Воскресенье, утром.

Должна рассказать тебе, чем кончился визит Гордона. Он собирался уехать в четыре, но, в недобрую минуту, я попросила его остаться до половины десятого, и вчера после обеда мы с ним и с Сингапуром совершили большую прогулку, далеко за пределы мира, видимого из башен нашего приюта. По дороге мы остановились в прелестной маленькой корчме, где сытно поужинали ветчиною и яйцами. Сингапур так безобразно жрал, что до сих пор еще еле ходит.

Нам было очень весело, и я чувствовала, что совсем отдохнула от своей монотонной жизни. Хорошего настроения хватило бы мне на много дней, если бы не одно неприятное происшествие. Мне ужасно жалко, что такой хороший, солнечный, беззаботный день так плохо кончился. Мы вернулись весьма прозаично в трамвае и добрались до П.Д.Г. к девяти часам, как раз вовремя, чтобы побежать на станцию и поспеть к поезду. Поэтому я не попросила его войти, а вежливо пожелала ему счастливого пути у ворот.

У панели, в тени дома, стоял автомобиль. Я узнала его и решила, что доктор в доме с мистером Уизерспуном. (Они часто вместе проводят вечера в лаборатории.) Так вот. Гордона в момент расставания охватил злосчастный порыв, и он стал со свойственной ему пылкостью уговаривать, чтобы я бросила этот приют и взялась заведовать частным домом. Видела ли ты когда-нибудь что-нибудь похожее? У него для обсуждения этого вопроса был целый день и мили пустых лугов, а вместо этого он выбрал наш порог.

Я не знаю точно, что я сказала; я старалась обратить все в шутку. Он прислонился к столбу и настаивал на том, чтобы обсудить это все немедленно. Я знала, что он опоздает на поезд и что все окна у нас открыты. Мужчине никогда и на ум не придет, что кто-нибудь может подслушать; о приличиях всегда приходится думать женщине.

Я очень хотела избавиться от него и была, вероятно, изрядно резка и бестактна. Он начал сердиться, но тут, по какой-то роковой случайности, его взгляд упал на автомобиль. Он узнал его и стал насмехаться над доктором. Он обозвал его «старым хрычом», «заразой» и целым потоком самых ужасных, невоспитанных и глупых прозвищ.

Я принялась уверять его с убедительнейшей серьезностью, что доктор меня ни капельки не интересует, что я его считаю просто смешным и пр., и пр., как вдруг доктор вышел из автомобиля и подошел к нам.

В эту минуту я с восторгом провалилась бы сквозь землю! Доктор явно сердился, как и следовало ожидать после всего, что ему пришлось выслушать, но держался холодно и спокойно.

Гордон весь кипел от злости, я же была в ужасе от глупой и бессмысленной каши, которую сама так неожиданно заварила. Доктор с безукоризненной вежливостью попросил у меня прощения за то, что невольно подслушал наш разговор, а затем обратился к Гордону и холодно пригласил его сесть к нему в автомобиль и поехать на станцию.