А у нас как раз имелась идеальная дочка, только они приехали без предупреждения, и она была в бумазейной ночной рубашке, а мордочка у нее была грязная. Они осмотрели Каролину, и она им не очень понравилась. Но они вежливо поблагодарили и сказали, что будут иметь ее в виду. Прежде чем решиться, они хотят осмотреть Нью-йоркский сиротский дом. Мы отлично знали: если они увидят эту прекрасную коллекцию детей, для нашей маленькой Каролины не будет никакой надежды.

Тут Бетси показала себя на высоте положения. Она любезно пригласила их заехать в тот же день на чашку чая к ее родителям и посмотреть на одну из наших сироток, которая гостит у ее маленькой племянницы. Мистер и миссис Первые Граждане не получают в наших краях того количества приглашений, какое им причитается, и они простодушно обрадовались маленькому светскому развлечению. Только они уехали обратно в гостиницу, Бетси вызвала машину и полетела с Каролиной к себе домой. Она нарядила ее в лучшее, розовое с белым, вышитое платьице малютки-племянницы, в ее же шляпу из ирландских кружев, розовые носочки и белые туфельки и живописно усадила на газон под раскидистым буком. Няня в белом переднике, тоже взятая в долг у племянницы, поила ее молоком и забавляла веселыми пестрыми игрушками. Когда предполагаемые родители приехали, наша Каролина, сытая и довольная, встретила их, воркуя от восторга. Как только их взгляд упал на нее, они пришли в восхищение и возгорелись желанием увезти ее с собой. В их ненаблюдательный ум не вкралось и подозрения, что этот прелестный розовый бутон — утренняя замазуля. Итак, все говорит за то, что, по выполнении некоторых формальностей, малютка вырастет в передовую гражданку.

Право, пора уж нам заняться жгучим вопросом о новых платьях для наших девочек.

С совершеннейшим

почтением остаюсь,

милостивая государыня,

Ваша преданнейшая

и покорнейшая

Салли Мак-Брайд.

19-е июня.

Милая моя Джуди!

Послушай о великом новшестве, которое обрадует твое сердце.

ДОЛОЙ СИНИЙ СИТЕЦ!

Чувствуя, что эта аристократическая местность может дать немало нашему приюту, я стала вращаться в сельских светских кругах и вчера за званым завтраком подцепила очаровательную вдову, которая носит прелестные простенькие платья собственного изобретения. Она призналась мне, что мечтает стать портнихой и предпочла бы родиться не в готовой сорочке, а с иголкой в руке. Она говорит, что не может видеть плохо одетой девочки — ей сразу хочется ее переодеть. Слыхала ли ты что-нибудь более a propos[30]? С той минуты, как она раскрыла рот, она была отмеченной жертвой.

— Я могу показать вам пятьдесят девять плохо одетых девочек, — сказала я, — а вы поезжайте со мною, придумайте им новые платья и сделайте их красивыми.

Она запротестовала, но напрасно. Я повела ее к ее же машине, втолкнула туда и шепнула шоферу: «Приют Джона Грайера». Первая обитательница, на которую упал наш взор, была Сэди Кэт, только что, вероятно, обнимавшая бочку с патокой. В дополнение к липкости, один чулок спустился, передник был застегнут криво, и одна косичка расплелась. Как всегда, без малейшего стеснения, она приветствовала нас веселой улыбкой и протянула гостье липкую лапку.

— Вот! — вскричала я в восторге. — Видите, как вы нам нужны! Что вы можете сделать, чтобы превратить Сэди Кэт в красавицу?

— Вымыть ее, — ответила миссис Ливермор.

Сэди Кэт отправили в ванную. Когда она помылась, причесалась и подняла чулки на должную высоту, я вернула ее для вторичного осмотра. Миссис Ливермор принялась поворачивать ее во все стороны и внимательно изучать.

Сэди, в сущности, красавица и есть — дикая, смуглая цыганочка. У нее такой вид, словно она только что из свежих, овеянных ветром ирландских пустошей. Но этой ужасной казенной одеждой мы делали все, чтобы отнять у нее право на красоту.

По пятиминутном созерцании миссис Ливермор подняла глаза на меня.

— Да, милая, — сказала она, — я вам нужна.

И тут же мы составили план. Она будет главой Комитета одежды. Она должна выбрать себе в помощь трех подруг, и, вместе с лучшими швейками из наших девочек, нашей учительницей шитья и пятью швейными машинами, они переделают нашу внешность. А благодетели — мы, ибо даем миссис Ливермор профессию, которой Провидение ее лишило! Не умно ли с моей стороны найти ее? Я проснулась сегодня с рассветом и захлебывалась от радости.

У меня еще куча новостей — я могла бы написать целых два тома, — но я хочу послать это письмо через мистера Уизерспуна, который, в невероятно высоком воротничке и в чернейшем из вечерних костюмов, собирается в деревенский клуб на бал. Я велела ему выбрать для танцев самую милую девушку и попросить ее прийти, чтобы рассказывать моим детям сказки.

Просто ужасно, какой я становлюсь интриганкой! Все время, что я разговариваю с кем-нибудь, я думаю про себя: «Какую пользу можешь ты принести моему приюту?»

Есть серьезная опасность: нынешняя заведующая так увлечется своей работой, что никогда не захочет отсюда уйти. Иногда я представляю себе ее седовласой старой дамой, разъезжающей по приюту в кресле на колесиках, но все еще цепко управляющей четвертым поколением сирот.

ПОЖАЛУЙСТА, увольте ее до этого!

Твоя Салли.

Пятница.

Дорогая Джуди!

Вчера утром, без малейшего предупреждения, к нам подъехал извозчик со станции, выгрузил на крыльцо двух мужчин, двух маленьких мальчиков, малютку-девочку, лошадь-качалку, плюшевого мишку — и уехал.

Мужчины оказались художниками, а малыши — детьми другого художника, умершего три недели тому назад. Они привезли нам этих крошек, потому что им показалось, что «Джон Грайер» звучит весьма солидно и респектабельно. Ни на минуту в их неделовые головы не приходила мысль, что требуются какие-нибудь формальности.

Я объяснила им, что у нас нет мест, но они казались такими беспомощными и растерянными, что я попросила их присесть, пока я придумаю какой-нибудь выход. Детей я отправила в детскую, чтобы им дали хлеба и молока, и выслушала их историю. Эти художники обладают губительным даром красноречия — а, может, это был просто смех девочки — словом, прежде чем они кончили свой рассказ, малютки были нашими.

Никогда я не видела более солнечного создания, чем маленькая Аллегра (нам не часто попадаются такие необыкновенные имена и такие необыкновенные дети). Ей три года, она говорит потешным детским языком и все время хохочет. Трагедия, через которую она только что прошла, не затронула ее. Но Дон и Клиффорд, крепкие мальчуганы пяти и семи лет, смотрят серьезными, испуганными глазами на жестокость жизни.

Мать была учительница в детском саду. Она вышла замуж за художника, у которого были пыл, талант и несколько тюбиков краски. Друзья говорят, что талант был, но, конечно, ему пришлось променять его на плату молочнику. Жили они в рахитичной старой студии, стряпали за ширмой, а дети спали на полках.

Но в этой жизни была и счастливая сторона — бездна любви, много друзей, нуждающихся, но талантливых и с высокими идеалами. Мальчуганы своей нежностью и чуткостью ясно свидетельствуют об этой светлой стороне. У них такая манера держаться, какой никогда не будет у многих из моих детей, несмотря на весь хороший тон, который я им прививаю.

Мать умерла в больнице через несколько дней после рождения Аллегры. Отец боролся еще два года, заботясь о своем выводке и лихорадочно хватаясь за все заказы — рекламы, вывески, что угодно, — лишь бы как-нибудь протянуть.

Три недели тому назад он умер в больнице от переутомления, забот и воспаления легких. Его друзья забрали малюток, продали все из студии, что не было заложено, уплатили долги и стали искать самый лучший приют, какой только можно. И — Господи, помилуй! Они напали на нас.

Я оставила этих двух художников к завтраку, — они очень приятные, в мягких шляпах и широких галстуках, с измученными молодыми лицами — и отправила их обратно в Нью-Йорк, обещая, что окажу этой маленькой семье самое родительское внимание.

И вот они здесь: девочка в детской, мальчики в детском саду, четыре больших ящика, набитые картинами, — в погребе, чемодан с письмами отца и матери — на чердаке. В лицах этих детей есть что-то неуловимое, какая-то одухотворенность, их неотъемлемое наследство.

Я не могу выкинуть их из головы. Всю ночь я выдумывала, что с ними будет. С мальчиками дело обстоит просто: они кончили университет, при содействии мистера Пендльтона, и выбрали себе почтенные профессии. Но для Аллегры я ничего не могу придумать. Конечно, лучше всего, если бы нашлись добрые приемные родители, которые бы заняли место настоящих, похищенных у нее судьбой; но, с другой стороны, жестоко оторвать ее от братьев. Их любовь просто трогательна. Понимаешь, они воспитали сестру. Их смех можно услышать только в те минуты, когда она выкинет что-нибудь смешное. Бедные малыши страшно тоскуют по отцу. Вчера вечером я застала пятилетнего Дона, когда он рыдал в постельке, потому что «не может сказать папочке спокойной ночи».

Но Аллегра[31] верна своему имени. Она — самая счастливая барышня, какую мне приходилось видеть. Бедный отец делал для нее все что мог, а она, неблагодарная, уже забыла о его существовании.

Что мне делать с этими тремя малютками? Я думаю и думаю о них без конца. Отдать их я не могу, а воспитать их здесь — ужасно. Как бы мы ни стали хороши после всех наших реформ, все же мы — заведение, и наши обитатели — инкубаторные цыплята. Они не получают того чисто личного, хлопотливого ухода, который может дать только старая наседка.

Ребятишки — большая радость, но и не меньшая забота.

Всегда твоя

Салли.

P.S. Не забудь, что на будущей неделе ты приедешь навестить нас.

P.S. 2. Доктор, который обычно так научен и несентиментален, влюбился в Аллегру. Он даже не взглянул на ее миндалины, а просто поднял ее на руки и стал целовать. Она настоящая колдунья! Представляю, что это будет, когда она вырастет.

22-е июня.

Дорогая Джуди!

Могу доложить, что тебе больше нечего беспокоиться по поводу нашей пожарной безопасности. Доктор с мистером Уизерспуном уделили ей самое серьезное внимание, и пожарная тренировка оказалась самой веселой и разорительной из всех наших игр.

Все дети отправляются в постель и погружаются в чуткий сон. Раздается сигнал тревоги. Они вскакивают (прямо в башмаки), хватают с кровати одеяло, накидывают на воображаемые ночные рубашки, выстраиваются в ряд и маршируют к лестницам и к выходу.

Каждая из наших семнадцати крошек — на попечении одного индейца; их вытаскивают, а они хохочут от восторга. Остальные индейцы — пока нет опасности, что провалится крыша — посвящают себя спасению вещей. При первой нашей тренировке, проходившей под командой Перси, содержимое бельевых и платяных шкафов кое-как напихали в простыни и выбросили в окна. Я узурпировала диктаторскую власть как раз вовремя, чтобы спасти подушки и матрасы. Мы потратили целые часы на разборку платьев и белья, в то время как Перси и доктор, внезапно потерявшие интерес к работе, преспокойно отправились гулять с трубками во рту.

Решено, что наши маневры будут несколько менее реалистичны. Однако имею честь довести до Вашего сведения, что под руководством брандмайора Уизерспуна мы очистили здание за шесть минут двадцать восемь секунд.

У этой малютки Аллегры — кровь феи. Никогда в наших стенах не было такого чудесного ребенка (за исключением одного, знакомого мне и Джервису). Она совершенно покорила доктора. Вместо того чтобы обходить своих пациентов, как подобает трезвому медику, он приходит с Аллегрой ко мне и полчаса ползает по ковру, изображая лошадку, а прелестная чаровница сидит у него на спине и брыкается.

Знаешь, я собираюсь поместить рекламу в газетах:

Как-то на днях, вечерком, доктор зашел поболтать со мною и с Бетси и был ЛЕГКОМЫСЛЕН. Он три раза пошутил, сел за рояль и спел несколько старинных шотландских песенок — «Моя любовь, как роза, роза красная»[32] или там «Нырни под мой плед» и еще «Кто за окошком, кто, кто?», — а потом проделал несколько па шотландского танца.

Я сидела и сияла от творческой гордости — ведь все это создала я своим легкомысленным примером, книгами, которые я ему давала, и такой бесшабашной компанией, как Джимми, Перси и Гордон. Еще два-три месяца, и я сделаю из нашего доктора человека. Он отказался от лиловых галстуков и, по моему деликатному внушению, облекся в серый костюм. Ты не можешь себе представить, как он ему идет. Если мне удастся заставить его не носить больше в карманах острые предметы, он будет совсем distingue[33].

До свидания! Помни, мы ждем тебя в пятницу.

Салли.

Среда, 24-е июня, 10 ч. утра.

Миссис Джервис Пендльтон.

Милостивая государыня!

Получила Ваше письмо с извещением, что Вы не можете приехать в пятницу, как было условлено, потому что Ваш супруг занят делами, задерживающими его в городе. Что за кабала! Неужели дошло до того, что Вы не можете оставить его на два дня?

Я не позволила своим 113-ти малюткам помешать моему визиту к Вам, и не вижу, почему Вы позволяете одному мужу мешать Вашему ко мне. Я встречу Беркширский курьерский поезд в пятницу, как условлено.

С. Мак-Брайд.

30-е июня.

Милая, дорогая Джуди! Визит, который ты нам нанесла, был чересчур уж коротким; но мы благодарны и за маленькие милости. Я ужасно рада, что ты так восхищалась нашими новыми порядками, и не могу дождаться дня, когда приедет Джервис с архитектором, и у нас начнется настоящая, основательная переделка.

Знаешь, все время, что ты была здесь, я испытывала необыкновенно странное чувство. Мне просто не верилось, что ты, моя дивная, дорогая Джуди, в самом деле воспитывалась в этом заведении, и знаешь по горькому опыту, что нужно этим крошкам. Иногда трагедия твоего детства приводит меня в такую ярость, что мне хочется засучить рукава и поколотить весь мир, чтобы он превратился в более пригодное для детей место. По-видимому, мои шотландско-ирландские предки вложили в мой характер очень много борьбы.

Если бы ты дала мне современный приют, со славными, чистенькими, гигиеничными домиками, где все было бы в полном порядке, я бы не вынесла монотонности такого совершенного механизма. Меня только и удерживает здесь эта уйма вещей, взывающих о переделке. Иногда, надо сознаться, просыпаясь утром, я прислушиваюсь к приютскому шуму, втягиваю приютский воздух и вздыхаю о той беззаботной, веселой жизни, которой я могла бы жить.

Ты, моя милая колдунья, околдовала меня и переместила сюда. Но часто по ночам, когда мне не спится, твои чары рассеиваются, и я начинаю свой день твердым решением удрать из приюта. Однако я откладываю отъезд до после завтрака. А когда я выхожу в коридор, и какая-нибудь из этих трогательных крошек бежит мне навстречу, и застенчиво сует в мою руку свой маленький кулачок, и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, безмолвно прося ласки, я подхватываю ее и прижимаю к себе. И стоит через ее плечо увидеть всех этих заброшенных ребятишек, как мне хочется взять на руки все 113, и таскать, и ласкать их, пока не власкаю в них счастье. В работе с детьми есть что-то гипнотическое. Отбивайся сколько хочешь, — в конце концов она тебя захватит.

Твой визит оставил меня, как видишь, в философском настроении; но у меня есть для тебя и несколько интересных новостей. Новые платья подвигаются вперед, и, знаешь, они будут прелестны. Миссис Ливермор в восторге от разноцветных бумажных тканей, которые ты прислала — надо бы тебе видеть нашу мастерскую, где разбросаны повсюду куски материи! — и когда я подумаю о шестидесяти маленьких девочках, играющих в солнечный день на газоне в розовых, голубых, желтых и нежно-зеленых платьицах, я чувствую, что нам надо бы припасти для посетителей дымчатые очки. Ты, конечно, понимаешь, что некоторые из этих блестящих тканей окажутся очень линючими и непрактичными; но миссис Ливермор так же безрассудна, как ты, и ей на это наплевать. Если понадобится, она сошьет и второй, и третий комплект. ДОЛОЙ СИНИЙ СИТЕЦ!

Я ужасно рада, что наш доктор тебе понравился. Разумеется, мы сохраняем за собой право говорить о нем все что угодно, но были бы глубоко уязвлены, если бы кто-нибудь другой вздумал насмехаться над ним.

Мы с ним все еще руководим чтением друг друга. На прошлой неделе он принес мне «Систему синтетической философии» Герберта Спенсера[34]. Я приняла ее с благодарностью и, в свою очередь, дала ему «Дневник Марии Башкирцевой»[35]. Помнишь, как мы в колледже обогащали наши ежедневные беседы выдержками из «Марии»? Так вот, доктор взял ее домой и старательно, глубокомысленно прочел.

— Да, — сказал он, когда зашел сегодня отчитаться, — правдивый рассказ болезненной, эгоистичной личности, которой, к счастью, уже нет. Но я не могу понять, почему вам это нравится. Слава Богу, Салли Мак-Бред, вы и эта Баш совсем непохожи.

Зато слова его похожи на комплимент, и я польщена. Что до бедной Марии, то он называет ее «Баш», потому что не может произнести такой фамилии и слишком пренебрежительно относится к ней, чтобы попытаться.

У нас тут есть одна девочка, дочь хористки — самовлюбленная, пустая, лживая, эгоистичная, болезненно самолюбивая, вечно позирующая маленькая кокетка, но КАКИЕ у нее ресницы! Доктор ее терпеть не может и для общей оценки всех ее прискорбных качеств нашел новое словечко. Он говорит, что она «башевата», и этим все сказано.

До свидания! Приезжай опять!

Салли.

P.S. Мои дети выказывают грустную тенденцию: требуют свои текущие счета из банка на покупку сластей.

Вторник, вечером.

Дорогая Джуди!

Как ты думаешь, какую новую штуку выкинул наш доктор? Он предпринял увеселительную поездку в то психиатрическое заведение, главный врач которого навестил нас с месяц тому назад. Видела ты такого человека? Его пленяют сумасшедшие, он не может без них жить.

Когда я попросила у него перед отъездом медицинских инструкций, он ответил:

«Кормите простуду, морите голодом колики и не верьте врачам».

С этим советом и несколькими склянками рыбьего жира нас предоставили нашим собственным силам. Я чувствую себя очень свободной и предприимчивой. Пожалуй, тебе следовало бы снова приехать, а то — кто знает, какие веселые перемены я произведу, освободившись от охлаждающего влияния доктора.

С.

Приют Джона Грайера,

пятница.

Милый недруг!

В то время как я торчу здесь, привязанная к мачте. Вы разгуливаете по белу свету, забавляясь с сумасшедшими. А мне-то казалось, что я излечила вас от болезненного пристрастия к психиатрическим заведениям! Какое разочарование! В последнее время Вы были похожи на человека.

Можно вас спросить, сколько времени Вы намерены там оставаться? Вас отпустили на два дня, а Вы в отсутствии уже четыре. Чарли Мартин упал вчера с дерева и рассек себе голову, и мы были вынуждены позвать чужого врача. Пять швов. Пациент поправляется. Но мы не любим зависеть от чужих. Я бы не сказала ни слова, если бы Вы были там по уважительной причине. Но Вы прекрасно знаете, что после недельного общения с меланхоликами Вы вернетесь домой в ужасной мрачности и в полном убеждении, что человечество ни к черту не годится, а на меня ляжет тяжелое бремя — привести Вас снова в приличествующее Вам веселое настроение.

Предоставьте, пожалуйста, этих сумасшедших своим мечтаниям и вернитесь в приют Джона Грайера, который нуждается в Вас.

Остаюсь навсегда

верный друг и слуга

С. Мак-Б.

Р. S. Не восхищены ли Вы этим поэтическим завершением? Оно заимствовано у Роберта Бернса, чьи сочинения я усердно штудирую, чтобы приветствовать шотландского друга.

6-е июля.

Дорогая Джуди!

Доктора все еще нет. Ни единого слова; просто исчез в пространстве. Я не знаю, вернется он или нет, но мы как будто живем хорошо и без него.

Вчера я завтракала у тех двух добрых дам, которые отдали свое сердце нашему Петрушке. Он, по-видимому, совсем, как дома. С видом хозяина он взял меня за руку, повел в сад и даже преподнес мне выбранный мною колокольчик. Во время завтрака английский лакей усадил его на стул и повязал ему салфетку с таким видом, точно прислуживает принцу крови. Лакей недавно из дома графа Дарэма, Петрушка же — из подвала на улице Хаустон-стрит. Весьма назидательное зрелище.

После завтрака мои хозяйки занимали меня фрагментами его застольных бесед за последние две недели. (Удивляюсь, что лакей не подал в отставку; у него вполне приличный вид.) Если из этого ничего больше не выйдет, то, по крайней мере, Петрушка снабдил их анекдотами на весь остаток жизни. Одна из них собирается даже написать книгу. «По крайней мере, — сказала она, смеясь и вытирая слезы, — мы жили!»

С.У. заглянул вчера вечером в половине седьмого и застал меня в вечернем платье — я собиралась на званый обед к миссис Ливермор. Он мягко напомнил, что миссис Липпет не увлекалась светской жизнью, а берегла свою энергию для дела. Ты ведь знаешь, я не мстительна, но я не могу видеть этого человека и мысленно не взмолиться, чтобы он сидел на дне пруда, прикрепленный якорем к скале. Иначе он всплывет и будет носиться по водам.

Сингапур шлет тебе почтительный привет и очень рад, что ты не видишь его в том состоянии, в каком он сейчас находится. Ужасное несчастье обрушилось на него. Какой-то скверный человек — я не думаю, что это мальчик — выстриг моего бедного зверька самым фантастическим образом, так что он выглядит, как разъеденная молью шахматная доска. Никто не имеет ни малейшего представления, кто это сделал. Сэди Кэт очень ловко владеет ножницами, но не менее ловко выдумывает всевозможные алиби. В то время, когда, по всеобщему предположению, несчастного стригли, она сидела в классе, лицом к стенке, и это могут засвидетельствовать двадцать восемь детей. Как бы там ни было, натирает выстриженные места твоим средством для укрепления волос именно Сэди Кэт.

Остаюсь, как всегда,

Салли.

P.S. Вот недавний портрет высокородного С.У. В некоторых отношениях он обворожительный собеседник (двигает носом).

Четверг вечером.

Дорогая Джуди!

Доктор вернулся после десятидневной отлучки — никаких объяснений — погруженный в глубокую меланхолию. Он сердится на наши любезные попытки развеселить его и не желает иметь ничего общего с кем бы то ни было, кроме Аллегры. Он взял ее к себе домой и принес обратно в половине восьмого — скандально позднее время для девицы трех лет. Не знаю, что и думать о нашем докторе; он с каждым днем становится все непостижимей.

Перси, напротив, очень откровенный, доверчивый молодой человек. Только что он был у меня с визитом (он очень щепетилен в светских делах), и вся наша беседа была посвящена девице из Детройта. Он чувствует себя одиноким, любит говорить о ней — и какие дивные вещи он говорит! Надеюсь, что мисс Детройт достойна этой любви, но не совсем в этом уверена. Он выудил из самой глубины жилета кожаный бумажник и, с благоговением развернув два слоя шелковой бумаги, показал мне фото глупенькой девочки, состоящей из глаз, серег и кудряшек. Я сделала все что могла, чтобы казаться восхищенной, но сердце у меня сжалось при мысли о его будущем.

Не странно ли, что самые милые мужчины часто выбирают самых скверных жен, а самые милые женщины — самых скверных мужей? Наверное, они слепы и доверчивы потому, что милы.

Знаешь, самое интересное занятие в мире — это изучение характеров. Наверное, мне следовало быть писательницей; люди притягивают меня, пока я не узнаю их, как свои пять пальцев. Перси и доктор представляют весьма интересный контраст. Ты всегда, во всякую минуту, знаешь, о чем думает этот милый молодой человек; он написан, как букварь, крупным шрифтом и односложными словами. Но доктор! Его с таким же успехом можно написать по-китайски. Ты ведь слыхала о людях с двойственной натурой? Так вот, у доктора — тройственная. Обычно он научен и тверд, как гранит, но иногда мне кажется, что под этой оболочкой скрывается необыкновенно сентиментальное существо. Бывает, что он несколько дней подряд терпелив, добр и услужлив, и я начинаю любить его. Потом, без всякого предупреждения, из самых сокровенных глубин поднимается необузданный дикарь, и… Господи! с ним просто сладу нет.

Часто мне приходит в голову, что когда-то, в прошлом, он перенес ужасное горе и все еще мучается воспоминанием. В разговоре с ним тебя преследует неприятное чувство, что где-то в потаенных уголках его мозга таится какая-то постоянная мысль, не имеющая никакого отношения к данной беседе. Может быть, это просто романтическое истолкование неимоверно плохого характера. Во всяком случае, он ставит меня в тупик.

Целую неделю мы ждали хорошего ветреного дня, и вот он наконец настал. Мои дети наслаждаются «Днем летучего змея», как в Японии. Все старшие мальчики и большинство старших девочек разбросаны по скалистому овечьему пастбищу, граничащему с нами с востока, и запускают змеев своего собственного производства.

Ужасно трудно было добиться разрешения у строптивого соседа. Он заявил, что не любит сирот и если он позволит им один раз забраться в свое поместье, их уже не выгонишь. Слушая его, можно подумать, что сироты — какой-то зловредный вид жуков.

Я умасливала его полчаса, и он сердито разрешил нам воспользоваться овечьим пастбищем на два часа при условии, что мы и ногой не вступим на пастбище коровье, лежащее рядом, и уйдем по истечении указанного времени. Чтобы обеспечить неприкосновенность коровьего пастбища, старикан послал своего садовника, шофера и двух конюхов обходить его границы на время нашествия. Дети все еще возятся и чудесно проводят время, бегая взапуски по этой ветреной выси и запутываясь в веревках. Когда они вернутся, их ждет сюрприз в виде пряников и лимонада.

Бедные малыши со старческими личиками! Нелегко сделать их молодыми, но мне кажется, что я и это сумею. Как весело чувствовать, что делаешь что-то хорошее! Если я не буду против этого бороться, ты добьешься своей цели и превратишь меня в полезную особу.

Светские развлечения кажутся мне почти скучными в сравнении со 113 живыми, теплыми, брыкающимися сиротками.

Любящая тебя

Салли.

P.S. Во имя точности скажу, что в данный момент у меня их только 107.

Дорогая Джуди!

Так как сегодня воскресенье и прекрасный цветущий день с теплым ветерком, то я уселась у окна с «ГИГИЕНОЙ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ» (последний вклад доктора в мое умственное хозяйство) и устремила глаза вдаль. «Слава Богу, — подумала я, — что это заведение так удобно расположено. По крайней мере, мы можем глядеть за чугунную ограду, держащую нас в плену».

Я чувствовала себя пленницей и даже сироткой, и решила, что моя собственная нервная система требует свежего воздуха, движения и приключений. Прямо передо мною тянулась белой лентой дорога, ведущая к долине и вверх по холмам и теряющаяся в неведомой дали. С тех пор как я здесь, я все время мечтаю отправиться туда, на самую вершину, и посмотреть, что лежит за этими холмами. Бедная Джуди! Я уверена, что этой же самой мечтой было окутано твое детство. Если кто-нибудь из моих цыплят когда-нибудь станет у окна и посмотрит через долину вдаль и спросит: «Что там за горами?» — я немедленно вызову автомобиль.

Но сегодня мои цыплята были поглощены своими играми, и только я одна жаждала скитаний. Я переменила свое воскресное шелковое платье на шерстяное, обдумывая при этом, как добраться до вершины холмов.

Потом подошла к телефону и смело сказала 505.

— Добрый день, миссис Мак-Гурк, — произнесла я очень ласково. — Нельзя ли мне поговорить с доктором Мак-Рэем?

— Подождите у телефона, — сухо ответила она.

— Здравствуйте, доктор. Нет ли у вас умирающего пациента на вершине холмов?

— Слава Богу, нет!

— Как жаль! — разочарованно воскликнула я. — А что вы намерены сегодня делать?

— Я читаю «ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВИДОВ».

— Закройте его, оно не подходит для воскресного чтения. А теперь скажите мне, готов ли к работе автомобиль?

— Да, вполне. Хотите, чтобы я покатал кого-нибудь из ваших сироток?

— Только одну, страдающую нервами. У нее навязчивая идея, что она во что бы то ни стало должна добраться до вершины холмов.

— Мой автомобиль прекрасно поднимается в гору. Через пятнадцать минут…

— Постойте! Захватите с собой сковородку на двоих. У нас на кухне нет ни одного предмета меньше тележного колеса. И спросите миссис Мак-Гурк, можно ли вам остаться к ужину.

Я уложила в корзинку ветчину, яйца, булочки, имбирные пряники и горячий кофе в термосе и стояла уже у подъезда, когда доктор подъехал на своей машине, со сковородкой.

Мы чудесно провели время, и он не меньше моего наслаждался ощущением свободы. Он ни разу не заговорил о сумасшествии. Я заставила его смотреть на широкий простор лугов, на серебристые ивы и на сами холмы, вдыхать свежий воздух, прислушиваться к звону колокольчиков и к журчанию ручейка. И мы беседовали — о тысяче вещей, никак не связанных с приютом. Я заставила его забыть, что он ученый, и вообразить себя мальчиком. Ты вряд ли поверишь, но мне это удалось — более или менее. Он даже выкинул две-три мальчишеских шалости. Доктор еще не перешагнул на четвертый десяток, а нельзя же в этом возрасте быть совсем взрослым!

Мы устроились на утесе, откуда открывался чудный вид, набрали веток, развели костер и состряпали восхитительный ужин — в яичнице оказалось немножко жженой палки, но уголь ведь полезен. Потом, когда доктор выкурил свою трубку и солнце село, мы уложили нашу утварь и отправились домой.