Вечером в своей палатке Дылтаркут снова попробовал насладиться телом пленницы. Но получилось еще хуже, чем в первый раз. Какое уж тут наслаждение?! Девушка сопротивлялась, как угодивший в ловушку острозуб. Царапалась, кусалась, больно била в живот маленькими, но крепкими кулачками. Только с помощью кнута ему удалось справиться с непокорной добычей. Но Дылтаркут так утомился, отхлестывая ее плетью по голой спине, что так и не выполнил задуманное. Он оставил девушку рыдать в дальнем от входа углу палатки, а сам, даже не связав ей руки, улегся спать. Впрочем, даже во сне кочевник на всякий случай не выпускал кнута из рук. Но пленница не собиралась ни нападать на него, ни бежать из палатки. У нее не было сил даже подняться, и она так и пролежала всю ночь на сырой земле, снова и снова перебирая в памяти подробности этого ужасного дня.

На следующем привале все еще не потерявший надежду на успех кочевник решил сменить тактику и добиться взаимности лаской. И тоже без результата. Девушка уже не пыталась с ним драться, лишь уворачивалась от его страстных объятий и смотрела на него, как на ядовитого шипохвоста. Запас ласковых слов у Дылтаркуга быстро закончился, и он поневоле снова взялся за плеть.

Почти всю долгую дорогу к дому степняк не оставлял попыток сломить упрямство пленницы голодом, угрозами смерти, обещаниями отдать ее на поругание всему отряду сопровождавших Шамана охранников. Ничего не помогало. Хуже того, что уже случилось, девушка, видимо, просто не могла себе представить. В конце концов Дылтаркуту надоела бесполезная трата сил, да и кнут за эти дни порядком истрепался. И он, не торгуясь и наплевав на то, что по обычаю Степи она являлась теперь его законной женой, продал строптивицу первому же подвернувшемуся торговцу живым товаром.

Торговец был человеком опытным. Свое не слишком почетное, но прибыльное дело он знал хорошо и сразу определил, что много ожидать от этого приобретения не стоит. И тоже поспешил избавиться от девушки в ближайшем к границе городке Клана Страха. Так Карсейна, дочь кузнеца Маскардела, стала служанкой в доме сына оружейника Хонлинтара.

Через несколько дней появился в лавке хозяина и отвоевавший свое Минтисвел. Он мог бы вернуться домой еще декаду назад, если бы в армии Клана Страха хоть немного заботились о раненых. Но у Правителя Ляна слишком много подданных, и среди них слишком мало умелых лекарей, чтобы тратить их драгоценное время на каждого солдата.

Руку Минтисвела наскоро перевязали сомнительной чистоты тряпкой и отправили юношу обратно в его сотню, в которой к концу боя едва насчитывалось три десятка солдат. Весь следующий день они занимались тем, что разыскивали по всему полю трупы своих соплеменников и перетаскивали к огромным кострам, где воины другой сотни сжигали тела погибших. От жуткого запаха горелого мяса невозможно было укрыться. Еще труднее убежать от мрачных мыслей и мучительных воспоминаний, беспокойно шевелившихся в его го-Лове. Юноша пытался забыть обо всем и с усердием взялся за работу. Но разве на такой работе можно отвлечься?! Он сам принес к погребальному костру то, что еще вчера называлось его другом Мидмондиром. И еще не меньше сорока других трупов. К вечеру он почувствовал недомогание и сообщил об этом командиру. Но новый сотник оказался ничуть не лучше прежних и решил, что парень просто отлынивает от работы, А потому гонял его до глубокой ночи, так что, возвращаясь в лагерь, юноша еле держался на ногах.

А утром Минтисвел не мог не только подняться на ноги, но даже оторвать внезапно отяжелевшую голову от земли. У него началась лихорадка, рана загноилась, рука распухла, а к середине дня и вовсе покрылась синими пятнами. Его отнесли обратно в лазарет. Этим громким словом называлась огороженная веревкой поляна в лесу, где без всякого порядка прямо на голой земле лежали раненые вперемешку с еще не убранными трупами. На весь лазарет был всего один санитар, который если чем и занимался, так только указывал похоронной команде, кого уже можно уносить, а за кем следует прийти попозже. Ни о перевязке, ни о глотке воды, ни тем более о лекарствах попросить было некого.

Скорее всего Минтисвела унесли бы вслед за многими его соседями, если бы в лазарет не заглянул бродячий лекарь из Клана Сострадания, в своей до дыр заношенной, когда-то голубой, а теперь неопределенного цвета одежде больше похожий на нищего. Но в его большой, тоже протертой, но тщательно заштопанной сумке нашлись и лекарственные травы, и целебные мази, и даже чистая материя для перевязки. Санитар недовольно покосился на него, но пропустил. То ли поленился вставать, чтобы прогнать бродягу, то ли решил, что ему не будет хуже оттого, что лекарь поможет нескольким несчастным тем или иным способом покинуть лазарет. Может быть, начальство его еще и похвалит.

И тут Минтисвелу в первый раз повезло. Он лежал недалеко от входа, и лекарь успел промыть ему рану водой, смазать мазью, перевязать руку и дать больному выпить какое-то лекарство, прежде чем его заметили стражники и увели куда-то. Может быть, его направили к какому-нибудь раненому военачальнику, а может — арестовали, как вражеского лазутчика. Хотя все знали, что целители Клана Сострадания не участвовали в самой битве, формально они были на стороне неприятеля. В любом случае обратно лекарь не вернулся. И спросить про него было не у кого. Потому что в тот же вечер армия снялась с места и двинулась в глубь Озерной Долины, бросив лазарет и предоставив раненым возможность выздоравливать или умирать по своему усмотрению.

Минтисвел выздоровел, хотя пальцы правой руки до сих пор плохо его слушались.

Даже командир встреченных им в степи патрульных признал, что с такой рукой особо не повоюешь, и разрешил ему идти своей дорогой.

И привела эта дорога прямо в родной город Бирту к дому мастера Хонлинтара, у которого он работал до армии. После всего пережитого юноша раздумал становиться оружейником, да с такой рукой у него, наверное, ничего бы и не вышло. Но нужно хотя бы попрощаться со старым мастером, забрать свои вещи и еще попросить у хозяина плату за последние четыре декады. Оружейник, конечно, был прижимист, но своих подмастерьев никогда не обманывал.

Этих денег должно хватить, чтобы устроиться на новом месте. Минтисвел уже знал, где это новое место будет. Он попросится в ученики к чудаковатому мастеру Синдолмиру, изготавливающему детские игрушки. Юноша частенько забегал к нему после работы и даже несколько раз тайком от своего хозяина делал мелкие металлические детали для его заводных кукол. Кукольных дел мастер частенько продавал свои игрушки соседям-беднякам за бесценок, а потому и сам жил небогато. Ну что ж, с мечтой о собственном доме придется обождать. На то она и мечта, чтобы никогда не сбываться. А бедность Минтисвела не пугала. Много ли сироте нужно?! Зато он больше не будет держать в руках оружие. А когда-нибудь руки заживут, и он сможет управиться с несложными инструментами кукольника.

И вот теперь, погожим летним утром, Минтисвел, исполненный радужных планов относительно своего будущего, стучался в дверь мастерской оружейника Хонлинтара…

Позднее юноша и сам удивлялся, почему он не заскочил по дороге к соседям, не узнал, как идут дела у старого мастера. Многих неприятностей можно было избежать. Впрочем, не было бы тогда в его жизни и неожиданного счастья. Таков непреложный закон бытия. Без сильного горя не бывает настоящей радости. А потому пусть события развиваются своим чередом, а люди поступают так, как считают нужным. А Предки-Заступники после рассудят, кто прожил свою жизнь достойно и заслуживает места за их столом, а кто оказался трусом и подлецом и за это будет страдать вечно, и никто не разделит с ним его муки. Но и о них следует помнить, чтобы не совершить подобных проступков и не повторить их печальную судьбу…

Итак, дверь отворилась. В дверях стоял внушительных габаритов незнакомый мужчина в ярком и нарядном, но не застегнутом красном жилете с выражением ленивой скуки на широком и круглом, как лепешка, лице. От неожиданности юноша отступил на шаг, даже оглянулся посмотреть, в ту ли дверь он постучал, и лишь затем догадался, что перед ним просто новый слуга. Незнакомец загородил собой весь дверной проем и нарочито небрежным тоном спросил:

— Ну, чего надо?

— Мне в мастерскую к оружейнику Хонлинтару, — не совсем еще успокоившись и оттого чересчур звонким голосом ответил Минтисвел.

— Не ори, не глухой! — почесывая круглый живот, оборвал его слуга. — Мастерская закрыта, оружейник болен, а хозяин приказал не пускать в дом посторонних.

— Какой хозяин? — не понял юноша.

— Молодой господин Линтартул, — совсем другим, тихим и чуть ли не восхищенным голосом объяснил толстяк, в знак почтения даже перестав на секунду чесаться.

— Линтартул — хозяин? — не поверил своим ушам Минтисвел. — Ну и дела! Хоть его-то я могу повидать?

— А ты что, с ним знаком? — В маленьких заплывших глазках слуги мелькнуло что-то вроде уважения. И говорил он уже не так надменно, как прежде. — Хозяин приедет ближе к обеду. Если хочешь, подожди его. Только в дом я тебя все равно не пущу.

И дверь захлопнулась. Минтисвел устроился прямо на траве в скудной тени хорошо знакомого ему куста кислятника и стал ждать. Других дел в городе у него пока что не было.

Слуга не обманул, сын оружейника действительно приехал уже после полудня. И не верхом, как почему-то ожидал Минтисвел, а в роскошных, украшенных тонкой резьбой и закрытых яркими атласными занавесками носилках. Таких во всем городе наберется не больше десятка. И откуда у сына ремесленника такое богатство?! Четверо носильщиков по его команде остановились и поставили портшез прямо посреди улицы. Из него вышел Линтартул, одетый не в обычный костюм своего клана — свободную рубаху, кожаный жилет и широкие шаровары, а в странное платье торговца из Клана Алчности, похожее на кусок ткани, много раз обернутый вокруг тела и закрепленный у плеча золотой пряжкой. Двое из носильщиков сопровождали хозяина до дверей. Толстый слуга неуклюже выбежал навстречу и, почтительно кланяясь, что-то быстро сказал и показал на стоявшего в стороне Минтисвела.

— Кто таков? — коротко спросил его Линтартул, и юноша сразу понял, откуда у слуги такая небрежная манера говорить.

— Да ты что, Линтартул, не узнал меня? Я — Минтисвел. Мы же вместе у твоего отца работали.

— Работал у отца? — задумчиво протянул новоявленный хозяин. То ли и вправду не признал, то ли не хотел узнавать. — Может быть, может быть. Разве всех упомнишь? И чего же ты хочешь?

— Мне бы с мастером поговорить, — хмуро ответил Минтисвел, не ожидавший такого приема.

— Не получится у вас разговора. У отца апоплексический удар. — Кажется, Линтартул был скорее раздражен, чем огорчен случившимся. — Руки-ноги отнялись. Ни сказать, ни головой кивнуть не может, только глазами моргает. Так что говорить будешь со мной. Выкладывай, что у тебя за дело к старику?

— Так ведь он мне за четыре декады работы должен, — упавшим голосом объяснил юноша, ошеломленный и расстроенный сообщением. Старый мастер, хоть частенько и ругал его, человеком был неплохим. И Минтисвел искренне сожалел о постигшем его несчастье.

— Ах, вот оно что! — разочарованно сказал сын оружейника. И замолчал, рассеянно потирая аккуратно выбритый подбородок. Только теперь Минтисвел впервые подумал, что может и не увидеть своих денег. Тем временем Линтартулу, кажется, пришла в голову какая-то интересная мысль. — Ладно, жди меня здесь. Пойду посмотрю в записях отца. Как, говоришь, тебя зовут?

Минтисвел повторил свое имя, удивляясь все сильнее, Насколько он помнил, сын оружейника неплохо считал отцовские деньги, а вот читать так и не выучился. Но может быть, кто-то из его слуг знает грамоту. Такое хоть и редко, но случается.

Ждать пришлось недолго. Линтартул вскоре вернулся с раскрытой толстой тетрадью в руке. Но улыбка его не предвещала ничего хорошего.

— Значит, так. Насчет того, что тебе причитаются деньги, я никаких записей не нашел. Зато ты кое-что должен. Вот, смотри. — Он ткнул пальцем с золотым кольцом в середину страницы. — Здесь написано: «Выдано подмастерью Минтисвелу двенадцать серебряных танов на покупку инструмента. Деньги он должен вернуть до начала лета». А ниже твой палец приложен. Значит, ты согласен. Так когда ты собираешься возвращать долг? Я бы предпочел получить деньги прямо сейчас.

Холодные глаза выжидающе уставились на Минтисвела.

— Какие деньги?! — вскипел юноша. — Я же оставил инструмент хозяину, когда уходил на войну. И старый мастер должен мне в три раза больше. Все в мастерской об этом знали. Спроси любого.

— У кого ж я спрошу? — Линтартул уже откровенно смеялся над ним. — Все прежние работники уволены. Старик ни слова сказать не может. А расписка — вот она! Любой судья со мной согласится. Двенадцать танов и еще два за то, что не в срок заплатил. Всего получается четырнадцать. Ну что, будешь отдавать долг или мне стражников звать?

Возмущенный такой явной несправедливостью, Минтисвел совсем потерял голову и бросился на обидчика. Но слуги, незаметно подошедшие сзади, были наготове. Закрутили Руки за спину и повалили в придорожную пыль.

— Ах ты, сопляк! На кого руку поднял?! — прошипел сквозь зубы сын оружейника и без особой злости, но с видимым Удовольствием ударил щегольским невысоким кожаным сапогом прямо в лицо юноши. Затем еще раз и еще…

Наконец, пресытившись развлечением, Линтартул направился к дому, оставив слуг забавляться с должником, как и сколько им захочется. Те с энтузиазмом продолжили забаву хозяина, тем более что им не надо было опасаться запачкать кровью дорогую одежду. Долго ли продолжалось избиение, Минтисвел не знал. Он потерял сознание, когда его мучители только входили во вкус.

Поздним вечером бывший рыцарь Клана Высокомерия, а ныне бездомный бродяга Турвин пробирался по узким темным улицам маленького городка Клана Страха и рассматривал еле видные в тусклом свете Малой Луны вывески. Ему предстояло нелегкое дело — отыскать достаточно смелого, но при этом нежадного и сговорчивого лавочника, который согласится обменять на провизию что-нибудь из его рыцарского обмундирования. Проще было прийти днем на городской рынок, но молодой рыцарь имел основания подозревать, что его уже разыскивают стражники всех союзных кланов как дезертира и убийцу. А значит, появляться в людных местах для него небезопасно.

Между тем беглый рыцарь давно уже испытывал муки голода. За те несколько дней, что он провел в степи, Турвин убедился — его рыцарский меч и крепкое копье мало пригодны для охоты на мелких животных. Тут больше подошел бы лук со стрелами, но в голой степи его не из чего сделать, Поэтому он решил перебраться через горные перевалы на земли Клана Страха. Здесь росли подходящие деревья, зато дичи водилось гораздо меньше.

И теперь потомок старинного рыцарского рода находился в почти безвыходном положении. Просить милостыню не позволяла рыцарская честь. Да и вид крепких доспехов и боевого меча вряд ли мог разжалобить сердобольных горожан. Разбойничать на дорогах Турвин тоже не хотел. Он все еще считал себя рыцарем и не мог применять благородное оружие для таких низменных целей. Можно было еще попробовать продать единорога, но беглец с самого начала решил, что ни при какой нужде с ним не расстанется. Здесь дело было уже не в рыцарском кодексе, а в элементарной человеческой совести. Турвин, можно сказать, вырос вместе с конем. На нем учился верховой езде, с ним выиграл свой первый турнир. И ни разу Ураган не подвел его в трудную минуту. Отдать его теперь в чужие и, возможно, недобрые руки было бы верхом неблагодарности.

Так что у молодого рыцаря оставалось два варианта — продать что-нибудь из одежды или оружия. Вернее, даже один, потому что запасных сапог или куртки у него не было. Хотя лето еще только начиналось и стояла теплая погода, Турвин не знал, сколько будут продолжаться его мытарства, и не собирался встречать зиму босым и голым.

Рыцарь уже больше часа бродил по городу, но все не мог выбрать, в какую дверь постучать. Оружейной лавки он так и не нашел, в то время как ювелирных мастерских здесь было сразу две. Но как раз ювелиру он ничего не мог предложить. Лучше всего ему подошел бы кузнец, которому крепкое железо в любом случае пригодится. Но из окна дома кузнеца доносился громкий смех и незатейливая веселая музыка. Там явно справляли какой-то праздник, а это означало множество лишних любопытных глаз. И Турвин с досады выругался вполголоса и прошел мимо.

Наконец, в совсем уж заброшенном глухом переулке он натолкнулся на выставленные на окно вместо вывески дырявый сапог и треснутую чашу. И решил, что именно сюда ему и нужно. Уж если старьевщик ему откажет, останется только развернуть коня и бежать из этого города. Турвин спешился и постучал в невзрачную, но крепкую дверь лавки.

Через некоторое время донеслись торопливые шаги, и дверь отворилась. Но ровно настолько, чтобы увидеть один глаз осторожного хозяина.

— Кого это к моему дому западный ветер занес? — послышался из-за двери его недовольный, преувеличенно хриплый голос.

С запада на город обычно нападали кочевники, поэтому западный ветер здесь вошел в поговорку как символ всего неожиданного и недоброго.

— Открой дверь, почтенный хозяин! — со всей учтивостью, на которую был в данную минуту способен, обратился к нему Турвин. — Поговорить надо.

— Один мой знакомый остановился вот так на дороге поговорить и вернулся домой без кошелька и сапог, зато с переломанными ребрами, — ворчливо ответил старьевщик. Но дверь все-таки отворил. Наверное, сумел разглядеть в узкую щель, что ночной гость пришел один, без помощников. — Ну, говори, зачем пришел?

Строгий голос совсем не вязался с его круглым добродушным лицом и небольшим, но основательным животиком. Сразу видно, что дела у него шли неплохо. Да и гостя он, похоже, не очень боялся, просто проявлял привычную осторожность.

— Добрый человек, помоги бедному оруженосцу и его попавшему в беду господину! — жалобно заговорил Турвин, не очень умело изображая робкого слугу. — Господин мой, доблестный рыцарь Рамдан, возвращался с войны и захворал в дороге. От полученных в бою ран у него началась лихорадка. Целую декаду он пролежал в беспамятстве в простом деревенском доме, и на его лечение ушли все деньги, что были при нем. Теперь рыцарь выздоравливает, но ему нужно много и хорошо питаться, чтобы восстановить силы. А заплатить за еду нечем. Вот он и решил продать что-нибудь из своего оружия или обменять на продукты. Иначе, боюсь, мой добрый господин не доберется до дома.

Молодой рыцарь замолчал и вопросительно поглядел на старьевщика. Тот же не спешил отвечать, и по его лицу трудно было понять, поверил ли он в не слишком убедительный рассказ Турвина.

— Что ж, помочь нуждающемуся — угодное Предкам дело, — задумчиво сказал хозяин после долгой паузы. — Подожди здесь, я что-нибудь найду для тебя.

И дверь снова закрылась. Все-таки он не слишком доверял ночному посетителю. А Турвин все время ожидания старался отогнать от себя мысль, что сообразительный лавочник выбрался из дома через заднюю дверь и побежал за стражниками.

Наконец старьевщик вернулся. Он вынес небольшой, но туго набитый мешок с продуктами, сунул его в руки Турвину и стал рыться в разложенном перед ним оружии, откладывая понравившиеся вещи в сторону.

Молодой рыцарь заглянул в мешок и обнаружил в нем большой каравай белого хлеба из трехзерника, копченый окорок рогача, кусок ревуньего сыра, несколько лепешек из муки коробочника, десяток сушеных скрытней и небольшой кувшин с молоком. Не богато, конечно, но лучше, чем ничего. Он отставил мешок в сторону и удивленно посмотрел на торговца, который уже отобрал добрую половину рыцарских доспехов и решал теперь непростую задачу, как все это за один раз занести в дом.

— Любезный хозяин, а не ошибся ли ты в расчетах? — спросил Турвин, изо всех сил стараясь сохранять маску робкого слуги. — Одно это копье должно стоить дороже всех твоих продуктов.

— Вот что я скажу тебе, господин хороший. Ты сам признался, что человек нездешний, — ответил старьевщик, повернувшись к рыцарю. Похоже, он и сам происходил не из Клана Страха, хоть и поселился в такой глуши. Слишком уж он независимо и даже дерзко держался для местного жителя. — Оно и видно. Иначе бы ты знал, что рыцари в наш городок не каждый день забредают. Не по дороге им, знаешь ли. И я, например, их в глаза не видел. Но отличить господина от слуги все-таки смогу. Так что, извини, никакой ты не оруженосец. — А уж кто ты есть на самом деле — не моего ума дело. Но как раз вчера слышал я в трактире один разговор. Стражники по дорогам ловят беглого преступника, переодетого рыцарем. Сказали, что молодой он, высокий, волосы у него темные и длинные. И про герб на щите рассказывали, точь-в-точь как у тебя. Но мало ли бывает на свете совпадений! Сейчас-то, благодарение Предкам, стражников поблизости нет. Так что ты езжай себе подобру-поздорову.

Доспехи твои я, так уж и быть, возьму. Копье тоже для чего-нибудь приспособлю, — продолжал свою речь слишком догадливый торговец. Затем, посмотрев на Турвина, задумчиво и в то же время выжидающе рассматривающего узорную рукоять своего меча, быстро добавил: — И монет тебе немного отсыплю. Но вот шлем свой да щит ты лучше припрячь хорошенько. А то, не ровен час, примут хорошего человека за разбойника.

Старьевщик захохотал, положил сверху на лежавший теперь у ног Турвина мешок с продовольствием горсть серебряных монет и, довольный своей прозорливостью и остроумием, скрылся за дверью, унося с собой груду дорогого, но бесполезного теперь железа. Молодой рыцарь вздохнул, прикрепил мешок к седлу и поскакал прочь из города, пытаясь убедить себя, что это выгодная сделка. Во всяком случае, у него теперь было чем нормально поужинать.

В общем, Турвин был доволен, что обзавелся и едой, и деньгами. До родного замка еще далеко, да и кто знает, как примет его отец? К тому же он убедился в том, что его разыскивают стражники. Вряд ли для того, чтобы воздать ему рыцарские почести. Стоит ли пускаться в дальний путь и подвергать опасности не только себя, но, возможно, и отца?

Вечером все обитатели лагеря, как обычно, собрались у костра. Привели даже Маскардела, немного пришедшего в себя, но по-прежнему угрюмо молчавшего. Сочувствуя его горю, кузнеца старались не беспокоить, избегали даже смотреть в его сторону. По другую сторону костра сидел такой же молчаливый Сермангир, тоже недавно переживший тяжелую потерю. В их присутствии разговор никак не складывался. Изредка кто-нибудь задавал какой-либо малозначительный вопрос. Ему коротко отвечали, и снова устанавливалась напряженная, давящая тишина.

Неожиданно Маскардел поднялся и заговорил. Все посмотрели на него с удивлением и беспокойством. Кто знает, что творится сейчас на душе у несчастного кузнеца? Какие мысли могут прийти в его голову? Но он говорил спокойно, короткими и четкими фразами. В отблесках колеблющегося пламени он казался еще более громадным, чем раньше. Это и вправду был уже не тот кузнец, которого все знали. Холодный, решительный, он не спрашивал совета, а просто объявлял о своем решении. И еще он как будто излучал силу, заставляющую слушать его, соглашаться, подчиняться, следовать за ним и даже, как ни странно, бояться его. Вот что он сказал:

— Завтра утром я ухожу из лагеря. Ухожу, чтобы сражаться, убивать всех врагов, встретившихся на моем пути. И хочу, чтобы вы пошли вместе со мной. У каждого из вас есть за что мстить. Вместе мы будем большой силой. И с каждым днем нас будет все больше и больше. Я не успокоюсь, пока не уничтожу всех, кто поджигал наши дома и убивал наших близких. Итак, кто пойдет со мной?

Он обвел собравшихся холодным, пристальным взглядом.

Все молчали, хотя многие уже приняли решение. Рано или поздно им все равно придется покинуть лагерь. И вовсе не для того, чтобы вернуться к мирной жизни. Теперь такой не будет очень долго. Либо прятаться от врагов, либо воевать с ними — другого выбора у них не было. Но здесь на болоте они чувствовали себя в относительной безопасности, и решиться покинуть убежище было нелегко.

Неожиданно к кузнецу подошел Сермангир. Его глаза больше были пустыми, в них светилась яростная решимость. Но лицо юноши оставалось спокойным, он почти улыбался.

— Я пойду с тобой, — сказал он Маскарделу. — Они заплатят за смерть моего отца.

Сермангир вернулся к жизни. Теперь у него была цель — месть.

Вслед за ним подошел Бенластир.

— Ну что ж, — вздохнул он, — я привык воевать. За это меня и не любили в родном клане, да только где он теперь, этот клан?! И мне тоже найдется за что поквитаться и со степняками, и с легионерами. Так что пойдем.

За ним высказались все остальные. И Лентул, и Киргелдин, и даже маленький Тонлигбун — все решили присоединиться к кузнецу.

Молчала только Митрайна. Все повернулись к ней. Девушка сидела опустив голову, словно решала трудную задачу, Ей совсем не нравилось то, что задумали ее друзья. Не может целитель оправдывать убийство людей, даже тех, кто сам запятнал руки человеческой кровью. Но разве найдется сейчас на Дайре уголок, где можно было бы скрыться от войны?! Независимо от ее желаний война будет продолжаться. И ее друзьям все равно придется взять в руки оружие. И как же они будут обходиться без ее помощи?

— Я — лекарь, — тихо проговорила Митрайна, отвечая на немой вопрос обращенных к ней трех десятков глаз. — Моя работа — избавлять людей от страданий. А где найдется больше страданий и боли, чем на войне? Я пойду с вами.

Девушка устало улыбнулась, и у всех стало как-то легче на душе. Раз Митрайна с ними, значит, все будет хорошо.

Мстители собирались недолго. Личных вещей у них было немного, запасов продовольствия — и того меньше. Еще до рассвета отряд вышел из лагеря, а ближе к вечеру добрался до разоренной деревни Маскардела.

Враги не оставили здесь ни одного целого дома. Кое-где до сих пор дымились головешки, бывшие совсем недавно стенами, перекрытиями или воротами. Но кроме них на пепелище не осталось ничего. Все ценные или хотя бы просто целые вещи захватчики унесли с собой, а остальное сожгли.

Нигде не видно было даже трупов. Сразу после ухода легионеров к деревне слетелись стервятники. Они пировали здесь несколько дней, а сейчас мстители вспугнули последних задержавшихся подбиралыциков. Кузнецу не пришлось никого хоронить, и он только в скорбном молчании долго стоял на месте своего бывшего дома. К нему рискнул подойти один лишь Тонлигбун. Мальчик несколько мгновений постоял рядом, вспоминая своих родителей и семью соседа. Но в глазах у него не было слез, их он выплакал накануне без остатка. Теперь лицо Тонлигбуна выражало такую же яростную решимость, как и у взрослых членов отряда.

Спустя пару минут он отбежал куда-то в сторону. И как оказалось, сделал это не просто так. Зоркие мальчишеские глаза разглядели на дальнем конце поля несколько неподвижных темных точек. Подобравшись поближе, Тонлигбун понял, что там находятся люди. Спящие или по крайней мере отдыхающие. И еще мальчик заметил металлический блеск лежавшего рядом с ними оружия.

Он вернулся назад и рассказал обо всем Маскарделу и его товарищам. Раздумывали они недолго. Так спокойно расположиться на охваченной войной земле могли только враги. Захватчикам было не о чем беспокоиться. Со дня битвы у озера они не встречали серьезного сопротивления. Все, кто мог держать оружие, либо были убиты, либо отступили за далекую Говорливую Реку. И теперь солдаты Клана Страха безмятежно спали, не удосужившись даже оставить караульного.

С огромным трудом Бенластир уговорил рвущегося в бой кузнеца не бежать к врагам прямо через поле, а незаметно прокрасться лесом, чтобы потом застать врасплох. Маскардел нехотя согласился, но на выходе из леса уже не мог себя сдержать и кинулся вперед с яростным криком. Враги, конечно же сразу проснулись, потратили несколько секунд на то, что-бы разобраться в происходящем, но все же успели взяться з оружие.

Впрочем, большего им не удалось сделать. Налетевший словно ураган кузнец сбивал их с ног ударами тяжелой дубины, а его товарищи беспощадно добивали не успевающих подняться врагов. И может быть, совершали благое дело. Неизвестно, что осталось бы от их трупов, если бы до них вновь добрался Маскардел.

Бенластир исполнял свою работу со спокойствием и уверенностью опытного воина. Он не торопился и не делал лишних движений. Зато ему и не приходилось дважды добивать свои жертвы. Впрочем, меч Сермангира сегодня тоже не знал промаха. Даже маленький Тонлигбун ловко орудовал своим ножом, напрыгнул на упавшего врага и одним движением перерезал ему горло. Никто и не думал запретить ему участвовать в бою. Он имел ничуть не меньше прав на месть, чем остальные. Только Лентул был слишком слаб, чтобы драться в рукопашной. Он стоял у опушки леса вместе с Киргенди-лом, который предпочел не расставаться со своим любимым луком, и следил за тем, чтобы никто из врагов не спасся бегством. И двоих беглецов ему удалось остановить.

Через несколько минут все было кончено. Никто из вражеских солдат не остался в живых. У мстителей не возникло даже мысли о том, что можно пощадить врага. Тот, кто пришел убивать, должен быть и сам готов к смерти. Сами же мстители вышли из схватки без потерь. Они радовались первому успеху и гордились собой, хотя и чувствовали — при необходимости могучий кузнец мог бы расправиться с врагами и без их помощи.