Бостон, Рождество, 1867 год
      Прием был великолепен.
      Лукас Грейнджер сделал еще один глоток превосходного шампанского и снова сосчитал часы, отделявшие его оттого момента, когда он сможет сесть на поезд и вернуться в Канзас, в кавалерию, к непредсказуемым и все же надежным индейцам.
      В огромном бальном зале Англези-Холла собрались все сливки бостонского общества: гости кружились в танце под сверкающими люстрами, переговаривались, сидя на расставленных вдоль стен позолоченных стульях, заключали сотни сделок в коридорах – сделок, которым предстояло потрясти деловой мир Америки в ближайшие месяцы. Даже густой аромат хвои, смолы и роз, исходивший от венков и гирлянд, не мог заглушить зловоние денег и честолюбивых планов, не говоря уже о жадности, таившейся за вежливыми поздравлениями, адресованными новобрачным.
      Лукас в жизни не видел человека, счастливее Элиаса Дэвиса. Элиас заслужил это счастье больше, чем сам Лукас. Дэвис, награжденный «Почетной медалью Конгресса», научивший Лукаса всему, что составляет сущность офицера кавалерии, имел право на счастливую жизнь с красавицей женой.
      Сын престарелого отца, Дэвис получал все, чего бы ни пожелал, включая обучение в академии Уэст-Пойнт и карьеру военного. Во время последнего сражения под командованием Шермана пуля южанина пробила Дэвису легкое, и жить ему осталось всего несколько месяцев. Но его богатый и влиятельный отец привез его домой, где его выходили до его нынешнего состояния, которое с большой натяжкой можно было назвать выздоровлением, и где он влюбился в дочь одного из старших слуг. Старик Дэвис не стал возражать против их брака. Он хотел увидеть своих внуков и потому пригласил на свадьбу главных снобов бостонского света, посчитав, что если они будут присутствовать на церемонии, то потом не смогут осуждать этот союз.
      И теперь Дэвис гордо стоял рядом со своей Рейчел, семнадцатилетней красавицей, чьи точеные черты поражали даже великих портретистов. Между новобрачными не было и намека на физическую неловкость, которую Лукас замечал у других молодоженов. Рейчел то и дело поправляла на Дэвисе фрак или рубашку, поглаживала его по щеке, а Дэвис в ответ ласково улыбался. Рейчел была умна. Накануне во время ужина она со знанием дела обсуждала новую железную дорогу.
      Этот союз почти заставил Лукаса пересмотреть свое отрицательное отношение к любви. Но не к женитьбе. Сам он ни за что не женится.
      Оркестр заиграл новый танец. Две матроны, схватив своих дочерей, двинулись на него с противоположных направлений – намерения их были очевидны. Лукас мысленно хмыкнул, выражая презрение к неудачно выбранной матронами тактике: они и часа не выстояли бы против Бедфорда Форреста или индейцев. Выпрямив спину, он неспешно направился к Дэвису и Рейчел.
      И добрался до них в тот момент, когда поток гостей на время иссяк.
      Дэвис тихо рассмеялся:
      – Приношу мои извинения. Могу заверить тебя по личному опыту, что матроны Бостона не всегда действуют настолько открыто. Такой захват в клещи устарел уже много веков назад.
      Лукас тоже рассмеялся.
      Рейчел улыбнулась и встала ближе к мужу слева от него, с той стороны, где у него не было раны. К несчастью, он был исключительно праворуким и так и не научился пользоваться левой рукой.
      – Я рад, что ты подошел сейчас, пока мы не уехали, – проговорил Дэвис так тихо, чтобы никто из окружающих не услышал. – У нас троих не было времени поговорить без посторонних.
      Лукас наклонил голову: слушаюсь и повинуюсь. Ему было всего восемнадцать, когда он впервые последовал за Дэвисом в бой. Их эскадрон оказался одним из немногих, уцелевших в той бойне.
      – Как ты мог заметить, моему почерку не хватает… некоторого изящества.
      Лукас выслушал это с самым серьезным видом, и Дэвис снова рассмеялся:
      – Мне казалось, ты это оценишь. Моя милая Рейчел любезно согласилась работать моим секретарем. Она переписывает мои послания так, чтобы, их можно было прочесть. – Дэвис закашлялся. Рейчел напряглась и схватила стакан воды. Но приступ закончился в считанные секунды, и Дэвис, глотнув воды, продолжил: – Я ей полностью доверяю. Но если ты предпочитаешь, чтобы наши разговоры оставались исключительно между нами, тогда так и скажи, и продолжай расшифровывать мои каракули.
      Лукас посмотрел на Рейчел, пытаясь понять, что она думает обо всем этом. Становятся ли напоминания о недуге мужа болезненным грузом или чем-то, о чем можно забыть?
      Ее глаза сияли надеждой.
      Он перевел взгляд на Дэвиса.
      – Конечно.
      – Превосходно.
      – Могу ли я попросить вас о личном одолжении, лейтенант Грейнджер?
      У Рейчел было мягкое, мелодичное контральто.
      – Конечно. Сделаю все, что в моих силах. – Эти слова сорвались у него с языка, он не ожидал от себя такой галантности.
      – Ничего особенного я не прошу, лейтенант. Если вас не затруднит, вставляйте в письма моему мужу какие-нибудь сведения о Западе.
      Лукас испытал нечто сродни умилению. Никто из его родных ни разу не просил его об этом в своих нечастых письмах. Писали только о своих бесконечных заботах и о его недостатках.
      – С удовольствием выполню вашу просьбу.
      – Вы могли бы писать друг другу на эту тему, – произнес Дэвис. – Моей дорогой Рейчел придется ухаживать за двумя инвалидами – моим отцом и мной. Описания природы пойдут ей на пользу.
      Он сделал знак пальцем кому-то из слуг, и тот появлялся с подносом, на котором стояли бокалы с золотистым шампанским.
      Дэвис обвел взглядом тесный кружок. Цвет лица у него был нездоровый, только на скулах горел румянец.
      – За друзей и товарищей! – провозгласил он тост.
      – За друзей и товарищей! – Лукас и Рейчел осушили бокалы.
 
       Форт-Юнион, территория Нью-Мексико
       Сентябрь, 1870 год
      Лукас вежливо постучал, прежде чем войти в дом, арендованный для любовницы. Он еще ни разу не ссорился с Эмброуз, но от других мужчин слышал, что после ссоры, тем более серьезной, к женщине надо подходить очень осторожно.
      Ей следовало бы понять, что Лукас после двух лет отношений никогда на ней не женится, хотя и клялся ей в любви. Бог свидетель, он действительно ее любил, хотя познакомились они в борделе, в Новом Орлеане.
      Она клялась, что тоже его любит, что готова последовать за ним на край цивилизации, сначала в Канзас, потом сюда, оказавшись за сотню миль от музыкантов Санта-Фе (так она сама об этом говорила). И он еще сильнее любил ее за это.
      Проклятие! Он не мог забыть, с какой улыбкой смотрел Дэвис на свою невесту.
      Прошлым вечером Эмброуз сказала, что хочет точно такую же свадьбу, какая была у ее подруга Салли Энн. Лукас слишком вымотался после трехмесячного патруля, чтобы подбирать слова, и напрямик сказал ей, чтобы она нашла кого-нибудь другого, что он не женится на ней, о чем не раз ей говорил. Эмброуз стала в ярости швырять вещи, и Лукасу пришлось уйти.
      Утром он навестил Эриксона, бармена и ростовщика. И ушел от него с красивым бриллиантовым колье, которое собирался подарить Эмброуз.
      Выходя от Эриксона, он заметил, что Малдреп и Ливермор проезжают через Форт-Юнион, видимо, направляясь охотиться в Сангре-де– Кристо. Ему придется предупредить начальника военной полиции, чтобы тот за ними присматривал, хотя Джонс наверняка слышал о старом скандале. Трибунал осудил двух офицеров за изнасилование.
      В крошечном глинобитном доме стояла тишина.
      – Эмброуз? Эй, ангел!
      Он сделал шаг вперед, чувствуя, как «кольт» у него на бедре шевельнулся, словно готовясь вступить в дело.
      В гостиной никого не было. Лукасу ничто не грозило.
      Тем не менее он вывернул запястье, приводя в готовность кинжал. Лукас потратил много месяцев на то, чтобы научиться пользоваться ножами – сначала пока был рядовым кавалеристом, а потом его обучал Малыш – его добрый друг, индеец-разведчик. Совсем недавно старший возчик, Уильям Донован, показал ему несколько новых приемов. Не дай Бог, чтобы ему пришлось сейчас к ним прибегнуть.
      Лукас вошел в спальню настороженный, готовый ко всему. Но увидел лишь листок бумаги, приколотый к подушке громадной шляпной булавкой.
       Лукас! Ты дурак. Неужели ты вообразил, что я влюблена в тебя, неопытного молокососа?
 
      Лукас побагровел от гнева. Однако не мог не признать, что Эмброуз права.
 
       Я оставалась с тобой потому, что ты богат.
 
      Эмброуз! Он издал тихий хриплый стон и отступил назад, царапая пальцами стену. Она разрушила его мечты. Посмеялась над ним, над его любовью.
      Лукас выпрямился. Охватившая его холодная ярость не оставила места ни слезам, ни надеждам.
      Элиас и Рейчел! Дэвисы стали единственной счастливой четой, которую он знал.
 
       Раз ты не пожелал жениться на мне и отдать мне твои деньги, то я вернусь в Новый Орлеан, где смогу иметь мужчин, богатых и привлекательных.
       Не пытайся меня преследовать, я просто плюну тебе в лицо.
       Эмброуз.
 
      Она возвращается в Новый Орлеан? Когда он заходил к Эриксону, то прошел мимо дома Смитов, где останавливались гражданские, ожидающие почтовой кареты. Никто словом не обмолвился об Эмброуз, ведь Дженни Смит известная сплетница!
      Где же Эмброуз?
      В этом городе женщина не может оставаться одна. Это крупный военный форт, в нем находятся Малдреп и Ливермор! Лукас хорошо знает, на что способны эти ублюдки и как ловко умеют обходить законы, в чем им помогают их приятели.
      Они готовы на все, только бы хоть как-то досадить Лукасу.
      Где, черт подери, Эмброуз?
      И где, к дьяволу, Малдреп и Ливермор?
      Лукас бросил записку на кровать и направился к двери, яростно звеня шпорами.
 
       Горы Сангре-де-Кристо,
       Колорадо Октябрь, 1870 год
      Стая сероголовых юнко стремительно пронеслась вдоль опушки леса, заставив мощного жеребца Лукаса вскинуть голову. Лукас рассеянно потрепал старого друга по холке и шепотом успокоил его. Лукас осматривал лежавшую внизу долину, разыскивая преследуемых и проверяя, не увидели ли они первыми его и его спутника.
      Они остановились высоко на крутом склоне, густо поросшем елями. Под ними небольшая речка вилась среди заледеневших скал и заснеженных лугов. Ее течение замедлялось у омута, затянутого первым прозрачным ледком ранней зимы и окаймленного с одной стороны длинным участком золотистой травы, покрытой изморозью. Эта долина будет идеальным местом для того, что планировал сделать Лукас.
      Ниже по течению речка снова сужалась, чтобы промчаться мимо громадных валунов и броситься вниз с острого лезвия скалы потоком кипящей воды. Даже за милю от этого места и почти на полмили выше Лукасу было слышно, как река низвергается в пропасть.
      Лукас вспомнил, как смотрел на другой водопад, на забытый пруд за ним и на девушку, которую обещал охранять. Холод клинком полоснул по нему, забираясь глубоко в сердце: давняя боль была сильнее, чем все то, что коснулось его в последние несколько недель.
      Он закрыл глаза, а его пальцы начали судорожно раскрываться и снова сжиматься на рукояти «кольта». Под курткой, у его сердца, лежал бархатный мешочек ювелира.
      Вторая лошадь заржала и взрыла копытом тропу у него за спиной, тихо зазвенев удилами. Она принадлежала Уильяму Доновану – единственному человеку, которого он захотел взять с собой на эту охоту и который согласился сразу же, как только услышал объяснения Лукаса. Это был друг, перед которым Лукас теперь в неоплатном долгу. Лукас открыл глаза.
      – Костер чуть западнее, – спокойно сообщил Донован. У него был калифорнийский говор, весьма подходящий акцент для владельца одной из самых крупных на Западе фирм по перевозкам. К седлу у него был приторочен чехол с дробовиком: предосторожность, которая заставила Лукаса сначала изумленно заморгать, а потом невесело ухмыльнуться. – Прямо в осиновой роще. Видимо, они разожгли костер совсем недавно.
      – Они наверняка нас еще не заметили, – отозвался Лукас, подбирая поводья. Он бросил взгляд на Донована и хищно усмехнулся: – Не пригласить ли их повеселиться?
      Улыбка Донована была не менее хищной, чем его собственная.
      – А что, пожалуй, стоит. Ведь все это устроено в их честь.
      Доехав до лагеря Малдрепа и Ливермора, Лукас и Донован не стали изображать дружелюбие. Оба были одеты в грубые костюмы закаленных мужчин, которые быстро передвигались по суровой местности в плохую погоду: толстые шерстяные куртки, широкополые шляпы, кожаные брюки, теплые перчатки и высокие сапоги. Своего оружия они не скрывали, напротив, демонстрировали его.
      Лейтенанты Малдреп и Ливермор отправились на охоту на высокогорье. Аккуратные белые палатки, постели из лапника, раскладные деревянные табуретки – все свидетельствовало о годах, успешно прожитых в самых суровых условиях. Лукас и без того знал, что эти двое – опытные путешественники и хорошие бойцы. Выглядели они настоящими джентльменами, каковыми и считали себя. У Малдрепа были темные волосы и темные глаза, быстрота и ловкость прекрасного танцора или человека, который любит пускать в ход нож в темном переулке. Ливермор был чуть выше ростом и славился тем, что любил получать удовольствия независимо оттого, оплачены они или нет. Аккуратно разделанная туша лося была подвешена высоко на дереве в некотором удалении от лагеря. Скорее всего это была работа Малдрепа, а не Ливермора.
      Семью годами раньше, при осаде Виксберга, они казались образцовыми офицерами Армии Союза, пока Лукас не застал их за изнасилованием молодой аристократки-южанки. Они пригрозили, что донесут на него сержанту, если он о них расскажет, и он лишится полученного всего месяц назад звания офицера. Движимый потребностью защищать всех женщин, даже конфедераток, Лукас не поддался на шантаж и добился, чтобы их осудил военный трибунал. Но длительная военная кампания, где нужен был каждый опытный офицер-кавалерист, привела к тому, что их понизили в звании, зачли время службы как тюремное заключение и неофициально лишили так называемой чести.
      Тем не менее армейские правила, запрещавшие поединки между офицерами, всегда стояли между ними – до этой минуты.
      Двое мужчин поднялись, увидев Лукаса и Донована. Малдреп прислонился к опоре палатки, небрежно положив руку на бедро. Ливермор стоял чуть в стороне, так что их трудно было бы уложить первыми же выстрелами. Впрочем, в планы Лукаса это не входило.
      – Доброе утро, Грейнджер.
      Тон Малдрепа был вежливым, но недружелюбным. Донована он приветствовал отрывистым кивком.
      – Грейнджер, – эхом повторил Ливермор, заставив себя кивнуть.
      – И вам доброе утро, убийцы. – В тоне Лукаса звучали ненависть и презрение.
      Малдреп прищурился.
      – Не забывайте, с кем разговариваете, – лениво произнес он. Малдреп был также уверен в собственном превосходстве, как в тот день, когда впервые покинул плантацию в Южной Каролине, которая принадлежала его семье уже сто лет. Он хвастался своим родством с Джоном Лайдом Уилсоном, губернатором Южной Каролины и автором «Кодекса чести», который определял американские правила дуэлей. – Не будь вы моим товарищем-офицером, я вызвал бы вас на дуэль за то, что вы назвали меня убийцей.
      – Вы что, не слышали? Несколько дней назад я вышел в отставку. – Лукас не без злорадства заметил, как потрясен Малдреп. – Спустя семь лет ты наконец получишь дуэль, к которой стремился. Донован, будешь моим секундантом?
      – Почту за честь, – поклонился Донован.
      – Предлагай оружие, Малдреп, пистолеты или охотничьи ножи! – рявкнул Лукас.
      – А я-то думал, аристократы Филадельфии растят своих сыновей как джентльменов, Грейнджер! Но уйти в отставку? И назвать своим секундантом ирландца-возчика? Что, к дьяволу, вы задумали?
      Отлично, подумал Лукас. Ему удалось нарушить обычное высокомерное спокойствие Малдрепа.
      – Оставить твои кости стервятникам, так же как ты поступил с Эмброуз.
      Не одна женщина пострадала от этих выродков. Он мог бы пристрелить обоих, словно шакалов, коими они и являлись. Но нет. Пусть видят, как врата ада медленно открываются перед ними, пусть знают, из-за чего их ждет смерть.
      Малдреп встретился взглядом с Лукасом и прочел в его глазах непоколебимую решимость. Что-то произошло между ними: какой-то разговор без слов – два бойца оценивали друг друга перед поединком.
      – Суд ничего не станет делать. Нет никаких доказательств того, что мы с Ливермором…
      Обличающие его вину слова висели в прозрачном горном воздухе долгие мгновения.
      Лукас хладнокровно наблюдал за ним, держа руку на рукояти своего «кольта». Он не нуждался в их признании, он не забыл, что видел семь лет назад в Миссисипи.
      – Какого черта ты вызываешь нас на дуэль из-за такой, как она? – не выдержал наконец Ливермор. – Дуэли – поединок между джентльменами. А она была шлюхой!
      Лукас стремительно вскинул руку. Его тяжелый «кольт» был нацелен прямо на Ливермора. Он любил ее слишком долго и Сильно, пусть даже она была падшей женщиной.
      Наверное, ему никогда не удастся выхватить пистолет быстрее Малдрепа. Но это его не тревожило: он готов был убить Ливермора здесь и сейчас за нанесенное его покойной любовнице оскорбление, а потом уже думать о том, как уничтожить Малдрепа.
      – Если ты еще раз назовешь ее шлюхой, я даже не удостою тебя поединка, а сразу же отправлю на встречу с Создателем.
      Ливермор заворчал. К несчастью, он не был настолько чванливым или глупым, чтобы открыто бросить вызов Лукасу.
      Доно. ван передвинулся в седле, намереваясь вытащить оружие.
      – Ты разрушил нашу карьеру в Виксберге! – огрызнулся Малдреп.
      – Я доложил о том, что вы изнасиловали и чуть не убили молодую леди из хорошей семьи, – отрезал Лукас. – Вы получили по заслугам, когда вас отдали под трибунал и осудили.
      – На основе твоих показаний! Ты нарушил кодекс молчания, когда донес на нас!
      – Какой, к черту, кодекс молчания, когда жизнь и честь женщины под угрозой? Но и тогда вам удалось добиться, чтобы вас всего лишь понизили в чине, а вместо заключения зачли время службы, приняв во внимание военную необходимость.
      – Наша служба Союзу получила признание.
      – Другими словами, вы нарушали закон, а ваши друзья вас за это вознаградили.
      – Хорошенькое вознаграждение, когда этот проклятый приговор висит над нами, словно саван, и не дает подняться выше того чина, который мы имели до войны!
      – На этот раз милости не ждите! – прорычал Лукас.
      – Я выбираю пистолеты! – радостно заявил Малдреп, принимая вызов.
      – Чтобы отправить тебя в ад! – с ухмылкой подхватил Ливермор, следуя примеру Малдрепа, как он делал это со времен Уэст-Пойнта.
      – Чтобы стать обедом для стервятников! – спешившись, бросил Лукас.
      – А мы с вами, Ливермор, проследим затем, чтобы дуэль проводилась по всем правилам, – добавил Донован с угрозой в голосе.
      Ливермор открыл было рот, но моментально закрыл его, взглянув на оружие Донована, и неохотно, присоединился к своему напарнику и секунданту.
      – Дуэльный кодекс или «Кодекс чести» Уилсона? – осведомился Донован, словно устройство дуэлей было для него делом привычным.
      Он вдруг заговорил как аристократ-англичанин в одном из залов Вестминстерского дворца. Ливермор заколебался.
      – А, пусть будет Дуэльный кодекс! – воскликнул Малдреп, натягивая толстую куртку. – Мы не сможем попасть на какую-нибудь песчаную косу, не бредя по ледяной воде, и можно не опасаться, что за нами погонятся шерифы или судебные исполнители. Так что вполне годится старый кодекс.
      – Пусть будет Дуэльный кодекс, – послушно повторил Ливермор.
      – Как принявший вызов, я выбираю место. Вон тот луг между рекой и лесом.
      – А я выбираю расстояние: десять шагов! – бросил в ответ Лукас.
      – Итак, здесь и сейчас, – заметил Донован: как секунданту Лукаса, ему следовало определить время и условия стрельбы.
      Малдреп, разряжавший свой «кольт», поднял голову. Секундантам также предстояло зарядить оружие дуэлянтов в присутствии друг друга.
      – Выстрел будет произведен по счету «десять», отсчет буду вести я или лейтенант.
      Офицеры переглянулись.
      – Предоставлю это тебе. У тебя более зычный голос, – заявил Ливермор.
      Лукас сжал губы. Видимо, они что-то затевают.
      – Полагаю, всего одно оружие для каждого участника. Ливермор?
      – Конечно. В кодексе говорится, что второе оружие обеспечивает второй выстрел. Вместо этого мы полностью зарядим пистолеты.
      Старинный Дуэльный кодекс появился в то время, когда из пистолета можно было произвести всего один выстрел. Поэтому дуэлянты могли выбирать одно оружие или два. Одно оружие можно было зарядить только одной пулей.
      – Превосходно.
      Лукас не отправлял в свой шестизарядный армейский «кольт» шесть пуль с тех времен, когда воевал против южан. Он считал, что гораздо безопаснее иметь пять зарядов. В противном случае любое неловкое движение могло вызвать неожиданный выстрел, причинив ущерб ему самому или окружающим. Перспектива такого заряда заставила его ощутить прежний привычный холодок.
      – Согласно Дуэльному кодексу, секунданты тоже должны быть вооружены, – сказал Ливермор.
      Лукас замер, не закончив разряжать свой «кольт».
      – Но не будут стрелять. Превосходная идея, – согласился Донован.
      Лукас тяжело вздохнул и вытряс последние заряды. По крайней мере, он не сомневался в том, что Донован стреляет гораздо лучше Ливермора.
      Большой золотистый ковер замерзшей травы длинной полосой лежал вдоль покрытой льдом реки почти у самого водопада. Они оставили коней в лесу, достаточно далеко оттого места, где пройдет поединок. Четверо мужчин встали на краю луга попарно, на небольшом расстоянии друг от друга.
      Донован вручил Лукасу его револьвер.
      – «Кольты» заряжены, как полагается, – тихо произнес он. – Насчет остального – никаких гарантий.
      Лукас пожал плечами. Он снял перчатки, чтобы не мешали.
      – Не подпускай ко мне Ливермора, а с Малдрепом я сам справлюсь.
      – Даю слово. – Ирландец хищно улыбнулся. – Если бы дело обстояло иначе, я поспорил бы с тобой за право вспороть этому ублюдку брюхо по обычаю апачей.
      Лукас рассмеялся:
      – Если я не прикончу его шестью выстрелами, твой охотничий нож может довершить дело.
      Донован хлопнул его по плечу:
      – Да помогут тебе все святые, парень.
      Лукас вышел на луг. Время замедлило свой бег, так что он смог услышать, как тикают его часы, отсчитывая минуты и секунды. Трава хрустела у него под ногами и колола колени, словно иголками. Золотая, увенчанная сверкающими ледяными кристаллами, она сверкала в лучах восходящего солнца, словно королевский ковер.
      Лукас занял позицию спиной к Малдрепу. Оба держали свои тяжелые армейские «кольты» дулами вверх.
      Донован и Ливермор встали на краю луга, ближе к коням, но чуть сдвинувшись в сторону Малдрепа. Лукас все внимание сосредоточил на Малдрепе, не сомневаясь в том, что Донован устранит любую угрозу, которая могла бы исходить от Ливермора.
      – Джентльмены, вы не допускаете возможности примирения? – громко спросил Донован.
      Этот вопрос был формальностью, но входил в обязанности секунданта. Ливермор захихикал.
      – Дьявольщина, нет! – крикнул Малдреп. – Начинай скорее!
      Лукас глубоко вздохнул, стараясь найти равновесие в этом миге, как научили его Малыш и его проводники-индейцы.
      – Один! – начал считать Донован. – Два! Три…
      Лукас прислушивался к своим врагам не только ушами, применяя те умения, которые дал ему Малыш. Ноги Малдрепа хрустели по льду, его шага ритмично передавались ему через землю и его собственные ступни.
      – Пять. Шесть…
      Какого черта? Лукас быстро скосил глаза в сторону. Ливермор осторожно отодвигался от Донована туда, где его хорошо мог видеть Малдреп.
      – Семь. Восемь…
      Шаги Малдрепа перестали быть ровными. Лед хрустнул в том месте, где стоял Ливермор.
      Лукас понял, откуда его будут атаковать, и упал ничком на заиндевевшую траву.
      Громыхнул выстрел, заглушивший произнесенный Донованом счет «девять». Выстрел снес бы Лукасу голову, если бы он остался стоять.
      Ружейный выстрел эхом разнесся по высокогорной долине. Вопль Ливермора резко оборвался. Секунданты разыграли свою партию: пришло время дуэлянтов.
      Лукас вскочил на ноги:
      – Малдреп!
      Убийца остановился в считанных шагах от кроваво-алых осин и медленно повернулся к Лукасу. Малдреп потерял свое преимущество, состоявшее в умении быстрее извлечь револьвер из кобуры. Теперь все решит меткость.
      Лукас поднял «кольт» и прицелился в грудь Малдрепа, повторяя движения своего врага. Время, казалось, остановилось, даже сердце перестало биться, а водопад у него за спиной затаил дыхание. Он увидел облачко дыма, вылетевшее из «кольта» Малдрепа, но оно было далеким и не имело значения.
      Лукас медленно выдохнул и произвел выстрел. Пуля противника просвистела мимо его уха.
      Малдреп упал лицом вниз и больше не двигался.
      Лукас медленно спрятал «кольт» в кобуру и вытащил из внутреннего кармана куртки бархатный мешочек.
      Донован, забросив ружье за плечо, подошел к Лукасу. Тот, с трудом шевеля пальцами, развязал ленточку и вытряхнул великолепное бриллиантовое колье себе на ладонь.
      Он повернул камни к утреннему свету. Они сверкали всеми цветами радуги, но оставались такими же безжизненными, как текущая внизу река.
      – Какая-нибудь женщина будет счастлива их надеть, – без всяких эмоций заметил Донован.
      Лукас знал, что Эмброуз не захочет выходить замуж за человека, который живет вдали от цивилизации, и таким образом не заставит его нарушить клятву безбрачия. Но порой он начинал сомневаться, разумно ли это. Теперь он никогда этого не узнает.
      – Ни одна из моих женщин, ни жена, ни любовница, не будут иметь такой возможности.
      Лукас швырнул колье туда, где начинался обрыв. Оно сверкнуло в брызгах водопада и исчезло среди скал.

       Джерси-Сити, Нью-Джерси
       Январь 1873 года
 
      Маленькая грязная карета перевалилась через очередную рытвину, накренившись в другую сторону. Два голоса сыпанули ругательствами с козел экипажа – один с явным джерсийским выговором, второй – с бостонским. Словарный запас обоих характеризовался злобной уверенной непринужденностью мужчин, которые хорошо знали, что такое насилие.
      Холодный ветер рванул истрепанные занавески кареты, напомнив о вчерашнем сильном бризе, обещавшем снегопад. Он был гораздо приятнее вони от макрели и сардин, которая пропитала насквозь рыбацкую шхуну, где они вынуждены были провести последние несколько дней.
      Рейчел Дэвис сжала руку матери так крепко, словно ей было всего три года, а не двадцать три. Сидевшая напротив Мерси, ее младшая сестра, держала за руки их обеих. Она испытывала горькую радость из-за того, что ее отец умер за три года до этого от пневмонии, которую получил, спасая тонущего ребенка, и теперь был избавлен от этих адовых мук. Рейчел, вышла замуж за Элиаса шесть лет назад, питая к нему просто дружеские чувства, а также чтобы защитить своих друзей, слуг, с которыми она вместе росла. Брак дал ей больше радости, чем она могла надеяться. Но она не ожидала, что окажется в аду.
      – Помни! – прошептала Рейчел. – Когда мы окажемся у вокзала, что бы ни происходило, беги и не оглядывайся. Понимаешь? Не оглядывайся!
      – Но… – запротестовала Мерси, которая всегда была упрямицей.
      – Ш-ш! – умоляюще прошептала их мать, давясь слезами под спущенной вуалью. – Иначе они тебя услышат!
      Мерси неохотно понизила голос:
      – Должен быть какой-то другой выход!
      Рейчел прикрыла глаза, не видя возможности подарить сестре хоть какую-то надежду. Она была рада, что может скрыться под своей очень модной вуалью. Когда кончился траур, Альберт Коллинз навязал ей новый гардероб и вынудил принимать знаки внимания его сына, зато модные широкополые шляпы имели некоторые преимущества.
      – Мы будем вместе! – твердо заявила мать, но не уточнила, когда именно. Милостью Божьей это произойдет по эту сторону могилы. Но даже если это случится по другую ее сторону, она готова заплатить эту цену, лишь бы увидеть, что ее близкие наконец освободились от мужчин из семейства Коллинз.
      Мерси беспокойно заерзала. Пора было еще раз повторить весь план. Они понимали, насколько это опасно, но Мерси должна быть сильной и быстрой ради матери. Надежда умирает последней.
      – Запомни, Мерси, вы все должны бежать, как только появится возможность, – проговорила Рейчел, преодолевая приступ тошноты. – После этого сядешь на паром до Манхэттена и купишь билет на тот пакетбот Кьюнарда, который мы видели. Даже если он плывет в Канаду, отправится не позже чем через час, со следующим приливом. Я постараюсь последовать за вами, как только смогу.
      Мать немного успокоилась.
      – К счастью, нас не обыскали всех одновременно, так что у нас есть деньги на билеты.
      Мерси печально вздохнула:
      – А в саквояжах есть одежда на несколько дней и еще драгоценности, которые Элиас передал матушке.
      «Слава Богу, что Мерси на этот раз не повысила голос! Если бы громилы Коллинзов услышали…» Рейчел содрогнулась, вспомнив суровые наказания, которым подвергались матушка и Мерси. Благие небеса, она уже и не надеялась, что матушка оправится после той ледяной ванны.
      Шум за стенами кареты внезапно усилился, воздвигаясь из грохота чугунных колес, звона колоколов и пронзительного свиста пара.