Иеремия Джонс забрался на кабину главного автобуса: он вел своих солдат на войну. Он бросил взгляд вперед – на красоту Творения Господня, потом – назад, на бесконечную шеренгу супертачек, с ревом прущих вперед. Он поднес ко рту мегафон и затянул для своих апостолов другой гимн:

– Все светлое, прекрасное… – начал он.

– БЛАГОСЛОВЕННО ВСЕООО!!! – радостным хором проревели в ответ его облаченные в белое послушники.

Валлиец был на подъеме. Резонанс его скромной кампании – одной пресс-конференции и того интервью для «Ньюз Ревью», всего-то – напрочь затмил его самые дикие и амбициозные прогнозы, и вот теперь добрые люди Британии объединились, чтоб дать отпор силам зла. Тот факт, что сам он являлся хозяином самой внушительной в мире коллекции «дэт-металлических» и «готических» групп, лишь убеждал Джонса в истовости его веры. Создав буквально на пустом месте оффшорную компанию «рок-промоушна», он сумел отыметь музыкальный бизнес, натравив его алчность саму на себя. С помощью щедрых авансов, которые «Ночь Инкорпорейтед» платила участникам фестиваля, сама оставаясь в полной тени, Джонс добился того, что мощное сборище сатанинских скальдов просто рвалось поучаствовать в своем собственном уничтожении. Они лезли из кожи вон, чтоб оказаться на фестивале! Яки агнцы, – подумал он самодовольно, – яки агнцы под нож мясника.

Дэб, Тиш и Сэл смешались с тусовкой в черном прикиде, тащившейся вверх по легендарной лестницей Уитби. Каменные плиты повторяли все неровности гигантского холма – почти утеса – от гавани далеко внизу до Аббатства на самой вершине; поверхность плит истерли столетия непогоды и непрерывного паломничества. Они слышали, как звукари кочегарят мощные усилители: шквалы звука над каменистой вершиной. Да, пестренькая же коллекция готиков и металлистов перлась сейчас по этой сотне ступеней. Дэб и вся ее кодла вырядились, как обычно; со своими наколками и рваными ажурными чулками и викторианскими корсетами из китового уса и фальшивыми бриллиантами из лавки старьевщика из Уитби все они выглядели пиздец охуительно круто. Перед ними топала группа бесполых фанов Мэрилин Мэнсона, позади тащились старые рокеры в «моторхедных» футболках. Один истощенный готик задрал на себе футболку с логотипом «Зэ Неф», чтоб показать всем наколку на спине: «СМЕРТЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ ЕСТЬ БУДУЩЕЕ РОКА» – таков был текст, исполненный готическим синюшным шрифтом.

На миг оьернувшись и глянув поверх голов старых рокеров, Дэб узрела отличный вид на сонную деревню у гавани. Яркий свет осеннего солнца и прозрачный воздух поймали деревню в отчетливый фокус. Трудно было поверить, что это отсюда во время оно двинул под парусом сам Капитан Кук, что крупнейшие китобойные флотилии Европы во время оно были приписаны к этой деревне. Но на самой вершине холма, что высился на дальнем берегу гавани, Дэб увидела колоссальную арку из китового уса, немую свидетельницу тех давних лет.

Она попробовала на минуту представить, на что было раньше похоже сие местечко; суда, толпящиеся в гавани; шлюхи на выгуле; туши огромных китов, которые рубят на пристани топорами; рев матросов, несущихся из таверны в таверну; брань и похвальбу, летящие с вельботов в переулки… Но она не смогла.

«Будни Озерного Края», 29 октября 1999 г., пятница.

УБИТА ХОЗЯЙКА МЕСТНОЙ ГОСТИНИЦЫ:

ШОКИРУЮЩИЕ ПОДРОБНОСТИ КРОВАВОГО ИЗНАСИЛОВАНИЯ

Популярная в Бэрроу хозяйка гостиницы, миссис Джемима Блэкли, была вчера зверски изнасилована и убита в своем собственном заведении. Вечером того же дня в связи с убийством был арестован мужчина, в настоящий момент помогающий полиции вести расследование.

Спикер городской полиции Озерного Края заявил: "Это убийство было совершено с особым цинизмом, и судя по ряду характерных признаков, было ритуальным. Миссис Блэкли была популярной местной фигурой, и я гарантирую, что офицеры моей команды не успокоятся, пока не найдут виновного или виновных. В данный момент мы не видим причин считать, что кому-либо из членов местного сообщества угрожает опасность, но мы настоятельно просим всех, кто, возможно, видел что-нибудь необычное в гостинице «Блэкли Тауэрз», обратиться к нам – разумеется, строго конфиденциально. Я могу заверить местное сообщество в том, что если кто-то сообщит нам ценную информацию, то ему не «пришьют» никаких нераскрытых преступлений – даже если у этого лица окажутся проблемы с психикой.

Вчера вечером сосед четы Блэкли так выразил шок, в котором пребывает местное сообщество: «Мы просто поверить не можем, что подобное произошло у нас в городе. Она была, так сказать, „популярной фигурой“ в нашем районе, и мы просто-напросто в шоке!»

ПОЛНЫЙ РЕПОРТАЖ И ФОТОГРАФИИ

Влад Варгстром поежился и натянул на плечи дорогое шведское пальто. Несмотря на солнце, он замерз, как собака. Он уже начал жалеть о собственных навороченных планах эффектного появления на «Фестивале Ночи». Поначалу это казалось хорошей идеей – воссоздать путешествие Графа Дракулы на борту судна-призрака, прибыть в Уитби с горящими факелами и провести макабрическую процессию по ступеням от гавани до фестивальной сцены, вовремя выйдя на нее со своей «гвоздевой» программой – но ныне, проведя всю ночь в скачке по грубым горбам Северного Моря, ночь, полную яростного ветра, свищущего в оснастке и сдирающего кожу, Варгстром усомнился, стоило ли так кипежить. Йоргенсон со своими корешами из шоу-бизнеса, должно быть, давно уже с комфортом зависал в ближайшем «Холидей Инне», и Влада позитивно давила жаба. Еще Владу было жутко интересно, не пиздел ли паровозно-курящий менеджер «Псов», убеждая группу в том, что в Англии старинный бриг не арендуешь ни за деньги, ни за поцелуи, и что единственным возможным вариантом было нанять «Принцессу Готенбурга» на неделю с полной предоплатой.

– Будет аутентичней некуда, – приговаривал Йоргенсон, игриво похлопывая его по спине, – Если вы, парни, актуально сплавлены вместе с судном. Подумал о газетном освещении, нет?

Ну, может быть, и так. Но ныне, глядя на паруса, безжизненно свисающие с мачт, Варгстром стал сомневаться, что они вообще доберутся до Уитби.

Внезапно, без предупреждения, судно окуталось туманом. Варгстром не заметил, как тот подполз. Он проклял влажный воздух и достал свой ингалятор; подобная погода удушала его астмой. Ветра по-прежнему не было; паруса занимались исключительно тем, что бессмысленно трепыхались на реях, но Варстром определенно чувствовал, что судно движется.

– Да ладно, – подумал он вслух, спускаясь в трюм, – Может, мы и в натуре куда-нибудь приплывем.

– РЕЛИГИЯ – ВОТ НОВЫЙ РОК-Н-РОЛЛ!

Голос Иеремии Джонса гремел из огромных колонок, установленных посредине автостоянки на вершине утеса, где одна междугородка за другой вываливала наружу свое христианское карго. Некоторым автобусам пришлось припарковаться на много миль ниже по склону, и счастливые как триппер «протестанты» уже маршировали в такт его словам. Народ будет все еще прибывать в Бухту Робина Гуда, когда я буду в Уитби, подумал он. Это будет непрерывный поток чистой веры, который не сможет остановить никакое количество неверных. Они утопят силы тьмы в болоте чистой силой своего числа.

– Воистину, кроткие унаследуют Землю! – радостно объявил Джонс. – Особенно, если их, то есть нас, так много!

Он оглядел толпу христиан, кишевших перед ним на склоне холма. Каждый купался в одном только истинном свете, был счастлив стать воином в Битве Добра, которая скоро начнется. Еще мгновение, и Церковь Вековечного Дня – в белых одеждах, с белыми знаменами, колеблемыми бризом – поведет за собой легион правоверных по тропе на вершине утеса, вперед на Уитби, во имя Спасения.

Он передал микрофон епископу города Бексхилл-он-Си, потом спустился с трибуны, чтобы найти своего привлекательного белобрысого пресс-атташе. Встретившись с ним взглядом, Валлиец поманил его из толпы.

– Где мой крем от загара, дитя мое? – спросил Иеремия Джонс.

– А там чо такое? – проорала Дэб поверх грохота гаргантюанской усилительной системы «Фестиваля Ночи», показывая пальцем на видневшуюся сквозь просвет в руинах большую белую сцену, сооруженную на соседнем поле.

– Пивная палатка, поди! – ответила Тиш.

На площадке рубились «Христианские Хуесосы», и мрачные звуки, которыми рвало их инструменты, несколько диссонировали с роскошной и ясной погодой, но это нисколько не умаляло энтузиазма черных орд, толпившихся перед сценой. Дэб и вся ее кодла торчали между ямой у самой сцены, куда можно было ссать и бросать бутылки, и валявшимися, как мусор на траве, телами обдолбанных готиков на отшибе.

– Щас будет песня под названием «Дева Мария дает ебаться в жопу!» – прогремел вокалист «Хуесосов». Его голос, впрочем, тут же был пожран нойзом, производимым остальными членами группы, и превратился в почти что неразличимый компонент всеобщего звукового пиздеца. Голоса многих тысяч христиан-гимнопевцев всю дорогу доносились с соседнего поля, проходя через хорус и флэнджер ветра и расстояния. Для Дэб и всей кодлы это звучало так, будто «Хуесосы» на протяжении всего своего выступления гоняли закольцованный сэмпл каких-то григорианских хоралов; зловещее и потустороннее песнопение, от которого саунд «Хуесосов» делался только более сатанинским.

– Эй! Вот это саунд, а? – провизжала Сэл.

– Йе-е! – подтвердила Дэб. – Похоже на саунд «Сайкик Ти-Ви»!

– Чо?!

– «Сайкик Ти-Ви»!!! – повторила Дэб, увеличив громкость.

– Это же «Хуесосы»!

– Но звучит как «Сайкик Ти-Ви»! Эти гимны!

– Чо?!

– Гимны!!!

– О, йе-е! – согласилась Сэл.

– Сральник – полный отстой, – Тиш наконец вернулась из толчка. – Есть тут хоть кто-нибудь знакомый?

Дэб скорчила рожу. Цистит ее доканал. Оставшись никем не услышана, она извинилась и сломя голову кинулась в толчок, чтобы поссать, наверно, в сотый раз за день. Странно, но к тому же она чувствовала себя, как перед менструхой. Как будто вот-вот протечет. У нее была такая страшная анорексия, что последние месячные она имела около трех лет назад; в общем, она не подумала купить в дорогу тампонов. Ебучая невезуха, злобно думала Дэб, пробиваясь через толпу; вот я в ебучем поле с ебучей чесучей пиздой, перманентным желанием обоссаться до смерти, с ебучей менструхой и, блядь, ни одной ебучей тампонной машины, куда ни кинь свой ебучий взгляд!

Билко стащил свою сумку с верхней полки и начал бурить дорогу на выход. Все остальные пассажиры оглянулись и воззрились на него со страхом, значившим «неужто-он-не-слышал-об-очереди». Билко чувствовал лишь презрение к патетичным экземплярам гомо сапиенса; если им не хотелось поспешить свалить с транспорта как можно скорее, это была конкретно их ебаная головная боль; лично он собирался так поступить. Он выскочил на мощеные улочки автопарковки рыночной площади Уитби. Повсюду кишели орды в черном прикиде, и все эти орды ломились на мост, пересекавший крохотную гавань, чтоб выйти на ступени, ведущие к фестивалю. Грохочущие гитары, жесткий белый шум и еще что-то, что звучало как сэмпл григорианских хоралов, шквалами рвались с верхушки холма на другом берегу. Несмотря на дурные атмосферные условия, Билко все же узнал в звуковом пиздеце песню «Дева Мария» группы «Христианские хуесосы». И он стал подпевать:

Христос ебет Марию в жопу,

Потом дает ей отсосать,

И сука прется!

Двое-трое озабоченных с виду христиан, в анораках с бэджиками «Фестиваль Света», в ужасе вздрогнули, но тупые всеблагожелатели были безнадежно превзойдены количеством, и святоши решили не пользоваться сим поводом проповедовать Слово.

Билко мог только скалиться, вспоминая, как прошлой ночью еле унес ноги из гостиницы в Бэрроу. Связав Миссис Би и выебав ее до потери пульса, он зверски зарезал тупую старую клячу, после чего намарал на стенах непристойные лозунги ее собственной кровью. Едва он успел успел упрятаться в платяном шкафу, как в номер вломился мистер Би. У тупого старого ебаря не стояло уже несколько лет, но вид миссис Би, растопырившей ноги, по всей очевидности возбудил похотливого старикашку, и Билко пришлось наблюдать, как он трахает труп. Через пару минут вломились менты, коих вызвал какой-то обеспокоенный постоялец, и они повязали козла со спущенными трусами. В десятиминутную паузу между увозом мистера Би ради блага общества и прибытием трупной судебной бригады Билко успел добежать до железнодорожной станции. Он вписался не под своим именем, так что никакой опасности, что его выследят, не было.

Ныне, одолевая сотню или около того ступеней, Билко чувствовал себя до странности успокоенным своим опытом. Музыка делалась все громче и громче, и было похоже на то, что фестиваль будет просто что надо.

Но, появившись на фестивальной площадке, Билко отпрянул в шоке. Кто-то опередил и тем уделал его. Некий ебарь уже успел сжечь Аббатство. Ебаный в рот, он не верил своим глазам. Он собирался нанести последние штрихи своих дьявольских пиротехник, завершить пентаграмму огня; зажечь последний сучок люцифера, который проложит знак Сатаны по всей долготе и широте Британии. Весь его мир обрушился, и руины Аббатства, казалось, стебались над ним, маяча страшными силуэтами в свете осеннего солнца. История не была одни из его коньков. Он просто не знал, что Генри Восьмой сделал его работу четыреста лет назад.

Он почувствовал, что из-под его ног выдергивают ковер. Если кто-то другой сжег Аббатство, то как он выполнит условия пакта с измерением духов, как заручится их помощью в деле выебанья Дэбовых мозгов? Из транса его выбил дикий внезапный вопль:

– БИЛКО!!!

Иеремия Джонс содрогнулся, взойдя на сцену. Сатанинский саунд «Сестер Милосердия» грохотал с соседнего поля, так что настало время вызвать силы добра. Он обозрел шеренги солдат-христиан, выстроенные перед ним en masse. Потом вскинул руки жестом, в котором смешались и мольба и покорность.Толпа притихла. Все в предвкушении смотрели на Иеремию Джонса: он мог быть изрядным оратором, если по-настоящему заводился.

Джонс содрогнулся, взойдя на кафедру и приблизившись к микрофону.

Он улыбнулся, но улыбка умерла у него на устах. Потом, еще не начав говорить, Джонс содрогнулся еще раз. Он почувствовал, будто кто-то идет по его могиле. Потом, внезапно, он ощутил пристуствие… какого-то зла. Как будто кто-то чужой только что вошел в его тело и… и… и Джонс не смог справиться с силами тьмы, которые сам же по недомыслию вызвал, когда принес в жертву Епископа Дерби на его собственном алтаре, и теперь эти силы заполнили самое сердце его естества. За его головой появилась, мерцая, призрачная деревянная вывеска. На ней красной краской было выведено легендарное изречение: «ТЕ, ЧТО НЕ ПОМНЯТ ПРОШЛОЕ, ПРИГОВОРЕНЫ ЕГО ПОВТОРЯТЬ». И хотя в данный момент он никак не мог этого знать, именно это и собирался сделать человек, некогда бывший Иеремией Джонсом.

Толпа в недоумении зароптала, когда бессильная марионетка пророка бессмысленно заметалась на кафедре. Он ощутил, что открывает рот. Как будто он был всего лишь чревовещающим манекеном. Он ощутил, что рот его открылся, чтобы говорить, но сам он не имел ни малейшего понятия, что сейчас скажет. Волнистые холмы и руины Аббатства Уитби, казалось, вышли из фокуса, и время от времени он как будто выглядывал в окна какой-то грубо сколоченной деревянной усадьбы на какие-то поля и джунгли вдали. Он попытался справиться со злым духом, вторгшимся в самое сердце его естества, но смог издать только полузадушенный, патетический кашель.

– О, как же я сильно старался сделать все, что возможно, чтоб дать вам хорошую жизнь, – наконец сказал он.

Или, скорее, кто-то сказал что-то сказало это его голосом.

Тут эфемерная вывеска с текстом, мерцавшая позади него, вдруг стала меняться. «ТЕ, ЧТО НЕ ПОМНЯТ ПРОШЛОЕ, ПРИГОВОРЕНЫ ЕГО ПОВТОРЯТЬ» – изначально гласила она. В предыдущий раз, когда толпа христиан глазела на эту вывеску, она оказалась последней вещью, которую они видели в жизни. Но то было тогда, а это было теперь, и пока добрые христиане смотрели, разинув рот, на сцену, слово «НЕ» просто-напросто растаяло в эфире. Теперь текст возвещал: «ТЕ, ЧТО ПОМНЯТ ПРОШЛОЕ, ПРИГОВОРЕНЫ ЕГО ПОВТОРЯТЬ».

Ибо уже не Иеремия Джонс стоял перед перед внушительными шеренгами христиан, собравшихся, чтобы выразить свой протест, на «Фестиваль Света», в него вселился дух Джима Джонса, покойного лидера Храма Народов; человека, отвественного за то, что девятьсот с лишним человек совершили массовое самоубийство в джунглях Южной Америки. И духу Джима Джонса было насрать с большой колокольни на «Фестиваль Ночи», гремящий в соседнем поле. Ему было полностью по хуй, представляет или не представляет «дэт-металлическая» музыка угрозу для семейных ценностей добрых христиан. В чем был заинтересован внезапно воплотившийся преподобный Джим Джонс – так это в том, чтобы повторить прошлое, как и сообщала вывеска. Повторить прошлое слово в слово.

– Несмотря на все, что я пробовал сделать, горстка людей своей ложью сделала наши жизни более невозможными, – продолжил он, обнаружив, что гортань белесого богослова эффективно стерла его американский акцент, так что он звучал больше похоже на Тома Джонса, чем на Джима Джонса.

– У нас нет никакой возможности отстраниться от того, что случилось сегодня.

Уродливый дух входил в форму. Речь будет длиться около получаса, и когда она кончится, он заберет с собой весь этот глупый добрый христианский сброд.

– Предательство века. Кое-кто украл детей у матерей и прямо сейчас собирается убить их, потому что они украли у них детей. Я имею ввиду, мы сидим здесь и ждем на пороховой бочке и я не думаю что это то, что мы хотим сделать с нашими крошками. Я не думаю, что это то, что мы мысленно планируем сделать с нашими крошками.

Так говорилось величайшими пророками с незапамятных времен: никто не имеет права отнять у меня мою жизнь, я сам отдаю свою жизнь. Так что просто сидеть здесь и ждать катастрофы, которая вот-вот случится на том самолете, а это будет катастрофа, это едва не случилось здесь, это едва не случилось, конгрессмен едва не был убит прямо здесь. Но никто не может красть у людей их детей, никто не может отбирать у людей их детей, не ожидая насильственной реакции. И это нам тоже не так уж незнакомо. Если мы только посмотрим на старых христиан, не бывших коммунистами…

Иеремия Джонс попытался, на долю секунды, вернуть себе контроль над своим телом, победить и изгнать уродливый дух мертвого полутезки, который в данный момент говорил в него, словно в рупор, но оказался способен лишь время от времени издавать кашель.

– Мнение мира (кашель) насилие а насилие (кашель) сила. Но если мы не можем жить в мире, тогда давайте умрем в мире. Меня так предали. Меня так ужасно предали. Мы пытались, и (кашель) то что он сказал буквально минуту назад это то что как он сказал, даже если это стоило всего одного дня то на это стоило тратить время (кашель). Прямо сейчас, что случится буквально через несколько минут – это то, что один из людей на том самолете застрелит, застрелит пилота. Я знаю это. Я не планировал этого, но я знаю, что это случится. Они застрелят этого пилота и самолет рухнет в джунгли и для нас лучше если ни одного из наших детей не останется когда все будет кончено, потому что они (кашель) на нас. Суть в том что этот самолет. Я не знаю, как это сказать. Я никогда не лгал вам. Я никогда не лгал вам. Я знаю, что это – то, что должно случиться. Это то что он намеревается сделать и он сделает это. Он сделает это. Что это значит, я терпел столько мук видя как вероломно ведут себя все эти люди. Для меня это было слишком чтобы это терпеть, но теперь я знаю, что он говорил мне и это случится. То есть, если самолет поднимется в воздух. Так что мое мнение таково будьте добры к своим детям будьте добры к тем кто старше вас и выпейте зелье как было принято в Древней Греции. И уходите тихо, ибо мы не совершаем самоубийства, это революционный акт. Для нас нет пути назад. Не долго нам быть проигравшими. Мы не сдадимся чтобы говорить больше лжи что значит больше конгрессменов. У нас нет, у нас нет никакой возможности выжить. Вы можете устроить забастовку но нам придется бастовать против людей против которых мы не хотим бастовать. Нам нужно схватить людей учинивших это безобразие и если кто-то готов и знает как это сделать пусть скажет Тимоти Стоуну, но самолета нет. Самолета нет. Мы не успеем на этот самолет.

Над толпой верующих повисло гробовое молчание. Они впитывали каждое слово марионетки Джонса.

– Он в ответе за это, – продолжал уродливый дух, – он привел к нам этих людей. Он и Дайана Мертл. Люди в Сан-Франциско этого так не оставят. Вы знаете, что мы умираем не зря.

– Разве все слишком поздно для России? – один из послушников выступил вперед и прокричал вопрос, или, скорее, что-то прокричало его устами преданного христианина.

– Вот почему все слишком поздно для России. Они убивают. Они начали убивать. Из-за этого все слишком поздно для России. При другом раскладе я бы сказал да сэр можете спорить на свою жизнь, но теперь слишком поздно. Я не могу контролировать этих людей. Они преступили черту. Они взяли ружья и теперь слишком поздно. Раз они кого-то убили, по меньшей мере так я склонен считать. Я просто связал с вами свой жребий. Если кто-то из моих людей делает что-то, то это я. Когда они говорят что я не должен брать на себя за это вину, знаете, я не буду, я не буду жить иначе чем я живу и если они выпускают а потом хотят схватить этого человека, вот что это такое. И разве матери не лгали о нем, лгали и лгали о нем и хотели разрушить эту семью и они все сгроворились убить нас любой ценой. Вы думаете, я им позволю? Ни за что в жизни. Нет, у вас не выйдет. У вас не выйдет. У вас не выйдет. Я не могу так жить. Я не могу так жить. Я жил для всех и я умру для всех. Я долгое время жил надеждой. Они делают наши жизни хуже ада. И делают так, что часть нас отвергает нас. Они говорят так много лжи – там, в том грузовике. Я не вижу для нас никакой альтернативы. Но для меня смерть не страшна. Это жизнь страшна. Я никогда никогда никогда в своей жизни не видел ничего подобного этому. Я никогда не видел, чтобы люди использовали закон и делали так, и провоцировали нас и пытались намеренно встревожить матерей детей. Просто нет, нет смысла, нет смысла так жить, нет смысла так жить. Есть один человек, который обвиняет Майкла Стоуна в убийстве его матери, и он остановит тот самолет любой ценой. Нет никакой возможности вести самолет без пилота. Я еще никогда не видел никого, кто б не умер. И я собираюсь выбрать свой собственный способ смерти. Я устал постоянно (кашель) в аду вот от чего я устал. Я устал от этого. Жизнь стольких людей в моих руках. Я говорил вам вплоть до сегодняшнего дня, что без меня у жизни нет смысла. Я лучший друг, какой у вас только может быть. Я должен заплатить. Я стою за вас народ мой. Вы – часть меня. Я не могу отстраниться. Я отстраняюсь. Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Я никогда не остранялся ни от одной из ваших бед. Я всегда взваливал ваши беды на свои плечи. И я не собираюсь ничего теперь менять. Слишком поздно. Я бежал слишком долго. Я не собираюсь меняться.

Толпа молча слушала, как дух Джима Джонса вещает сквозь пустую оболочку Белого Валлийца.

Не имея ни малейшего понятия о том, какие богонеугодные дела творятся на соседнем поле, Билко был сконцентрирован на неотложной задаче не задохнуться в объятиях массивной туши Тиш. Секунду назад, когда он услышал, что кто-то кричит его имя, он на мгновенье подумал, что это, должно быть, Дэб. Он повернулся, чтоб поприветствовать объект своих дьявольских вожделений, но был вознагражден лишь зрелищем Тиш, срывающей с себя шмотки и физически прущей в его направлении.

– Билко! – вопила она, – Ебаный в рот, ты выглядишь пиздец охуительно круто! Я иду к тебе, ты, похотливый ублюдок!

Внезапно он был пригвожден к земле, лишенный возможности дать отпор ее настойчивым приставаниям. Буквально за пару секунду она приспустила до колен его черные ливайсы и села, словно на кол, на его полную крови любовную кость.

– Я прокачусь верхом на тебе до ада, о мой крутой ебарь! – проорала Тиш, придавив своей мощной жопой неодупленный объект своей устрашающей страсти.

Билко был в полном неодуплении. С этим делом было что-то не так. Абсолютно все вышло как-то не так. Сначала ебаное Аббатство а теперь еще и вот это. Это не Тиш вожделела его, это Дэб его вожделела, духи ебать-колотить сказали ему об этом. Однако он был лишен возможности сопротивляться, и жирная готическая курочка стала скакать и корчиться над ним, как сучка-баньши на электрическом стуле. Билко мог быть в каком угодно неодуплении, но вот тупицей он не был точно. Тиш исполняла с ним трах столетия, и, одуплившись, что можно и поразвлечься, он одной рукой ухватил массивную сиську, а другой потянулся Тиш за спину и засунул ей палец в раскаленную жопу. Тиш реагировала, как одержимая, она вонзила ему зубы в шею и сосала, пока не почувствовала набухший синяк. Будто в ответ, Билко принялся мощно вбивать свой толстый венозный хуй глубоко в раскаленное, пульсирующее сердце ее естества.

О чем Билко даже не догадывался, ощущая, как стены чистилища смыкаются над ним, так это о том, что кровавый тампон в центре сделанной им дьявольской восковой куклы принадлежал Тиш, равно как и лобковые волосы и черные кружевные трусики. Магический манекен стработал ништяк, но он сработал не на ту пташку.

– То, о чем я сейчас говорю есть отправление правосудия. Это совет революционного самоубийства. Я не говорю о само… саморазрушении. Я говорю о чем, у нас нет другого пути. Я возьму ваш крик, и я передам его русским. И теперь я могу сказать вам ответ, потому что я – пророк. Позовите русских и скажите им, и посмотрим, возьмут ли они нас.

Пока Джим-Иеремия заунывно читал свою речь, с полдюжины канистр фруктового сока и груда одноразовых пластиковых стаканчиков, мерцая, овеществились среди массированных шеренг христиан, расположившихся перед сценой Фестивля Света. Оболваненные святоши, неспособные действовать вопреки своей вере в «возлюби соседа твоего», принялись вежливо предлагать друг другу напитки и передавать от группы к группе стаканчики со смертносным соком.

– Я пытался подарить вам мир и спокойствие. Я практически положил на то свою жизнь. Я практически умирал каждый день, чтобы подарить вам мир и спокойствие. И у вас до сих пор не было ни спокойствия, ни мира. Вы выглядите лучше, чем какими я видел вас за долгие годы, но все равно это не тот мир, который я хотел дать вам. Продолжающий твердить, что вы побеждаете, когда на самом деле вы проигрываете – просто дурак. Шаг вперед, два шага назад. Что? Мы побеждаем, мы побеждаем, когда умираем. Им больше некого ненавидеть. Им больше некого ненавидеть. Многие уничтожат себя. Сегодня я говорю не как управляющий, но как пророк. Я не говорил бы с такой серьезностью, если б не знал, о чем говорю. Сегодня свершится непоправимое. Но я не могу отстраниться от боли моих людей. Я не могу отстраниться. Задумайтесь и поймите: мы двигались вместе слишком долго. Я спас их. Я спас их. Но я подал пример. Я выразил себя. Я манифестировал себя и мир был готов. Не готов ко мне. Павл говорит, что я человек, родившийся в должное время года. Я родился в должное время года как и все мы и самое лучшее свидетельство которое мы можем дать это покинуть этот Богом проклятый мир. Всем сохранять спокойствие. Спокойствие. Спокойствие. Сложите с себя свое бремя и я сложу свое бремя у берега реки. Сложим ли мы бремя наших жизней здесь, в Гайяне, или где-то еще – какая разница? Ни один человек не отнял у нас наших жизней, он их не отнял. Но когда они начнут стрелять в нас с воздуха они застрелят наших невинных крошек. Я не лгу. Их пятьдесят, их там пятьдесят, но они должны застрелить меня, чтобы добраться до некоторых из этих людей. Я не позволю им забрать ваших детей. А вы позволите им забрать ваших детей?

Разрядив свой заряд в пизду Тиш, Билко встал и осмотрелся. Фестиваль разыгрался на всю катушку, и сцена, представшая его глазам, была косящим под Босха ландшафтом декаденских и извращенных желаний; империей нечестивого удовольствия. Это был Сад Земных Наслаждений, и Билко видел, что это хорошо. Выступал «Австралийский Погром», и где-то в глубинах микса Билко расслышал сэмпл знаменитой бутлеггерской записи Джонстаунской суицидной речи. «Смешно», – приколовшись, подумал Билко, – «Не замечал, что у Джима Джонса был уэльский акцент».

Скоро должна была начаться «гвоздевая» программа. Ходили слухи, что «Псы Тора» собирались грандиозно появиться в ближайшие полчаса.

– Долгие месяцы я старался не допустить, чтобы это произошло. Но ныне я вижу, что в том была воля верховного существа, чтобы это случилось с нами. И мы отдаем свои жизни, протестуя против того, что делается. И мы отдаем свои жизни, протестуя против того, что было сделано. Преступность людей. Жестокость людей, что ушли отсюда сегодня. Вы знаете тех людей, что ушли, большинство этих белых людей. Большинство этих белых людей ушли. Я так благодарен тем, кто не ушел. Тем, кто знают, кто они такие. Нет смысла, в этом нет смысла. Мы… мы родились раньше времени. Они не примут нас и я не думаю, что мы должны сидеть здесь и тянуть время когда нашим детям угрожает опасность и если они придут за нашими детьми и мы отдадим им своих детей наши дети будут страдать вечно.

Протестующие христиане начали кричать и хвататься за горло, один за другим они падали на землю, корчась в судорогах и пуская пену изо рта, когда стрихнин оказывал свое смертоносное действие, но напитки все так же вежливо передавались из рук в руки.